Николай Панов. Орлы капитана Людова ============================================ Военное издательство Министерства обороны СССР ПОВЕСТИ МОСКВА - 1963 Р2 П-16 OCR: Зайцев Г. Г. сентябрь 2006 ============================================ Эта книга посвящена приключениям и подвигам разведчиков- североморцев, "орлов капитана Людова", как называет их автор. Наряду с широко известными, полюбившимися читателю повестями "Боцман с "Тумана" и "В океане", впервые печатается здесь новая повесть Николая Панова "Голубое и черное", в которой снова появляются боцман Агеев и проницательный командир разведчиков Людов, ставшие героями удивительных приключений в дни войны и в послевоенные годы. Действие "Голубого и черного" начинается в наше время, в нью-йоркском порту и перебрасывается в сопки Заполярья, в суровую действительность первых месяцев Великой Отечественной войны. Напряженный, полный необычайных событий сюжет построен на раскрытии тайны гибели американского судна "Бьюти оф Чикаго", шедшего из США к советским берегам и потерпевшего крушение в океане. Действие повести "Боцман с "Тумана" развивается на палубе торпедного катера и среди диких скал Северной Норвегии, куда проник маленький отряд наших разведчиков для выполнения секретного задания. Повесть "В океане", по мотивам которой снят кинофильм "Тень у пирса", ведет читателя в балтийский приморский городок, в шведский и норвежский порты, мимо которых лежит путь экспедиции советских кораблей. "Орлы капитана Людова", действуя уже в послевоенные годы, разбивают хитрый замысел заокеанских диверсантов. Повести Николая Панова учат неусыпной бдительности и верному восприятию морской романтики. Все три произведения, включенные в книгу, воспринимаются как целостный поэтический рассказ о подвигах, о силе духа советских воинов, способных преодолеть любые препятствия на пути к победе. Опять под палубой кают Басы турбинные поют. Мы с якоря готовы сняться И выйти в море без огней... Опять в тиши московских дней Мне битвы северные снятся. Опять среди полярных скал Я путь к землянкам отыскал. Кругом десантники теснятся... Звучит матросский разговор... Опять вдали от волн и гор Мне сопки северные снятся. Я прочитал впервые там Разведчикам и морякам Наброски "Боцмана с "Тумана", Вдыхая волн летящих пыль, Вплетая выдумку и быль В ткань авантюрного романа. Такую вещь создать хотел, Чтоб отблески геройских дел, Как солнце в соляном кристалле, На диких скалах отпылав, В хитросплетенье этих глав Правдивой жизнью заблистали, Чтоб тот, кого ввести я смог В мир странных встреч, Больших тревог, В мир приключений этой книги, Увидел наяву, как я, Необычайные края В незабываемые миги. Героям Севера -- привет! Привет друзьям военных лет! Пускай, романтикой овеяв, С читателем заговорят Медведев, и его отряд, И боцман-следопыт Агеев. Из дали пламенных годин Кувардин, Людов, Бородин Глядят неутомимы, зорки -- Те, кто за счастье вел бои, Кто окрылял мечты мои В Москве, В Атлантике, В Нью-Йорке... Оттуда, где гремят моря, Наречьем флагов говоря, Звучат шаги, тверды и вески: Покинув корабельный борт, Идет на подвиг, прям и горд, Морской орел -- моряк советский. ГОЛУБОЕ И ЧЕРНОЕ Глава первая ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ ПОВЕЗЛО Существует мнение -- родилось оно в давние времена, -- что любой океанский порт -- это сравнительно небольшой участок суши, защищенный от волн, ограниченный линией причалов. Там качаются на голубом ветреном фоне трубы и паруса кораблей, там пахнет солоноватой влагой и в лица тех, кто выходит на пристань, летят брызги перемешанной с ветром воды. Нью-йоркский порт -- одно из наиболее убедительных опровержений этой романтической, устарелой картины. Разумеется, приехав в Соединенные Штаты, я не мог не стремиться побывать в нью-йоркском порту. Но не так-то просто оказалось добраться до его гигантских водных излучин, до могучего устья Гудзона, белесый отблеск которого увидел я издали, со стадвухэтажной вершины Эмпайр-Билдинг -- этого самого высокого в мире здания... Я шел по гулким улицам портового района, стиснутым стеклянными гранями небоскребов. Я проходил за кварталом квартал, стремясь поскорее достигнуть пирсов, увидеть белые многоярусные суда, вдохнуть ароматы дальних странствий-- сложный, чарующий запах смоляных канатов, ящиков экзотических фруктов, мешков с кофе и бобами какао. Это запомнилось из описаний нью-йоркского порта каким-то восторженным репортером. Но здесь пахло лишь раскаленным асфальтом и гонимой сухим ветром угольной пылью. Бесконечно тянулись одноэтажные и двухэтажные прямоугольники складов, тончали над ними решетчатые руки кранов и разгрузочных стрел. И чем-то противоестественным казались бетонные подвесные мосты, которые взлетают здесь не над водой, а над переплетенными глубоко внизу жилами железнодорожных путей. Меня мучала жажда. Все чаще задерживался взгляд на узорчатых неоновых вывесках закусочных-баров, то и дело встречаемых здесь по пути. Не хотелось заходить одному в чужом городе в неизвестный ресторанчик. Но одна вывеска заставила меня остановиться. Я замедлил шаг еще и потому, что мне преградило путь изумрудно-зеленое авто, которое наехало на тротуар плоским овальным крылом. Авто развернулось в узком переулке, дало скорость, блеснув золоченой фирменной надписью: "Комета". "Бьюти оф Чикаго", -- прочел я над витриной бара, от которого отъехала "Комета". "Бьюти оф Чикаго"! "Красотка Чикаго" -- возник в памяти своеобразный русский перевод этого названия, издавна знакомого мне. Так переводил эти слова боцман Агеев, сидя рядом со мной в жарко натопленном кубрике разведчиков-североморцев, вспоминая о трагическом исходе последнего рейса "Бьюти оф Чикаго". Случайное совпадение? Или название бара имеет какое-то отношение к удивительным происшествиям военных дней, хронику которых записал я когда-то? Я не мог пройти мимо, не получив ответа на этот вопрос. Я толкнул звякнувшую колокольчиком дверь, вошел внутрь бара. В темноватом низком помещении, уставленном бутылками и горками апельсинов, горбился молодой буфетчик с традиционным полотенцем, перекинутым через рукав его грязноватой накрахмаленной куртки. Ни одного посетителя не было возле высоких круглых стульев у стойки. Бармен склонился мне навстречу с широкой улыбкой на остроносом, желтовато-сером лице. -- Пиво, сэр? Кофе? Порцию горячей собаки? За его спиной высилась пирамида золотистого цвета жестянок, похожих на зенитные снаряды, -- в таких жестянках продается американское пиво. Сияла никелированными боками электрическая кофееварка. Под стеклом круглились бледно-розовые жирные сосиски. Подогретые, зажатые между ломтями поджаренного хлеба, они носят странное название -- "горячие собаки". -- Кока-кола, пожалуйста, -- сказал я. Не знаю, из чего делают в Соединенных Штатах эту, столь разрекламированную, темно-коричневую пенистую жидкость. Существует шутка, что предприимчивые бизнесмены нашли способ фабриковать ее из отходов нефти с примесью сахарина. И тем не менее в жаркую погоду, в соединении со льдом, это совсем недурной напиток. Бармен поставил передо мной маленькую бутылку с огромной надписью: "Кока-кола" -- и граненый, толстостенный стакан, наполовину наполненный кубиками льда. Рядом со стаканом легла соломинка в обертке из папиросной бумаги. Я надорвал бумагу, сунул прозрачную, искусственную соломинку в лед. Опорожнив бутылочку в стакан, стал сосать горьковато-сладкую жидкость. -- Жарко у вас здесь, -- сказал я. -- Жарко, сэр, -- согласился буфетчик. -- Далеко отсюда до ближнего причала? -- Не так далеко, меньше мили. -- Скажите, пожалуйста, откуда произошло название вашего бара? Он вскинул на меня насторожившийся взгляд. Это был корабль. Не тот ли, который ходил в Советский Союз в военное время? -- Тот самый. Хозяин плавал на "Бьюти оф Чикаго"... Еще кока-кола, сэр? -- Нет, спасибо... -- Я смотрел, как остатки напитка становятся все светлей и светлей среди медленно тающих льдинок. Мне уже не хотелось пить. Мне все больше хотелось по-настоящему втянуть его в разговор. -- Очень интересно! -- сказал я, тщательно обдумывая очередную фразу. (Я свободно читаю по-английски, но вести живой разговор значительно труднее.) -- И ваш хозяин участвовал в походе в Россию? Опустив голову, бармен тщательно вытирал полотенцем стопку. -- Рассказать вам эту историю, сэр? -- Он поднял голову. В его глазах я прочел робкий упрек. Он заговорил монотонно и быстро, словно повторяя заученный текст: -- Дул жестокий норд-ост, когда "Бьюти оф Чи- каго" вышла из филадельфийского порта и взяла курс на Кольский залив. Немногие решились бы принять участие в этом безумно смелом предприятии кучки американских моряков... Мистер, вы обратили внимание, что у нас в баре совершенно нет мух? Нет мух? -- переспросил я, подумав, что не понял вопроса. Да, мухи поиздыхали все сплошь, слушая этот мой рассказ -- раз сто все одно и то же!.. Вы видите, я парень веселый, тоже умею шутить... -- Никакой веселости не было в его полном подавленного раздражения тоне.-- А может быть, вы лучше просмотрите "Тайну мурманского негра"? Великолепный цветной фильм, с Оливией Хаксли и Майклом Гудом в главных ролях. Уверяю вас, не могу рассказать больше того, что показано на экране. Когда погибла "Бьюти", мне было пять лет. А разве есть такой фильм? Он пригнулся к стойке, опершись на раздвинутые локти. Уже явно укоризненное, презрительное выражение было на его оживившемся лице. -- Слушайте, мистер, вам меня не поймать! Вы не собьете меня с толку, даже если просидите здесь до закрытия бара! Я вынул из кармана и положил на стойку непочатую коробку папирос. По алому картону летел, огибая земной шар, нарядный, выпуклый спутник. -- Русские сигареты! -- сказал я. -- Берите, закуривайте! Раскрыв коробку и приподняв звонкую серебряную бумагу, он с любопытством взял папиросу. -- Да нет, -- сказал я. -- Берите все. Я запасся ими в Москве. Он всматривался в меня, держа папиросу в пальцах. -- Вы русский? -- спросил он недоверчиво, будто не я, а ангел небесный сидел перед ним. -- Конечно. Я турист из Советской России. -- А я думал вы шпик! -- Он радостно захохотал. -- Честное слово, я принял вас за шпика. Проклятые ищейки заходят иногда, подбивают на откровенность... Видите ли, босс проверяет меня после того, как однажды... А бывает и другое: те, кто видели фильм, цепляются, начинают ругаться... Уверяю вас,-- сказал я,-- я ничего не знаю о фильме, а история "Бьюти" крайне интересует меня. Нельзя ли поговорить с самим хозяином бара? Поговорить с боссом? -- Он бережно опустил папиросы в карман: -- Спасибо, покурю вечером с друзьями... Да ведь вы только что встретились с ним! Видели зеленую "Комету" около входа? Вам стоило лишь открыть дверцу, сесть с ним рядом, завязать разговор, как вот сейчас со мной. -- Он чистосердечно расхохотался собственной шутке. -- А вообще, сэр, повидаться с ним сейчас не так просто. Не то что в прежние дни, когда сам он стоял за прилавком. Тогда многие приходили сюда специально -- взглянуть на него, и каждый выпивал стаканчик-другой. Звякнул дверной колокольчик. Вошли двое -- с обветренными лицами, в измятых, поношенных костюмах. Не присаживаясь, выпили по картонному стаканчику кофе, молча расплатились, так же молча ушли. -- Какие-то приезжие, -- сказал бармен. -- А вообще, видите, дело стоит. Устроили нам что-то вроде бойкота. Должно быть, из-за этого фильма. Но боссу-то теперь все равно. Вот повезло человеку! Да, извините! -- Он схватил одну из бутылок, придвинул две стопки: -- Выпьемте по случаю нашего знакомства? Я угощаю. -- Спасибо, -- сказал я. -- Но прошу вас, говорите медленнее: мне трудно следить. -- Хорошо. -- Он выпил стопку, продолжал, чеканя каждое слово: -- Сэр, интерес к вашей стране растет с каждым днем. Ну а дельцы стараются обратить этот интерес в свою пользу. Ну босс и откопал свой старый комикс, предложил в Голливуд. -- Комикс? -- переспросил я. -- Да, комикс, который печатался в газете из номера в номер под фамилией босса... В Голливуде клюнули на это, дали ему кругленький капитал за право постановки "Тайны мурманского негра". -- А при чем здесь Мурманск? -- перебил я. -- Дело происходило совсем в другом месте. Но бармен продолжал говорить. Он стал вдруг очень красноречивым. Он излагал содержание фильма, то и дело поглядывая на меня. Было трудно понять многое из его убыстрившейся речи. Но даже то, что я разбирал... Постойте! -- перебил я опять. -- Если я правильно вас понимаю, все показанное в этой картине -- бессовестная, злобная ложь. Бессовестная ложь? Ему жалко было прерывать пересказ кинособытий, о достоверности которых он решил, очевидно, узнать у меня. Но он замолчал, многозначительно взглянул на меня, сжав губы и приложив палец к кончику носа. -- Я так и предполагал, что вы окажете это. Я мало знаю о России, но поверить во все снятое в этой картине!.. Недаром публика бойкотирует нас, Однако на этой лжи хозяин сделал хороший бизнес. Ему все же хотелось досказать до конца "Тайну мурманского негра". А в фильме есть все же увлекательные сцены! Например, когда возле отеля в Мурманске на русскую медсестру -- ее играет Оливия Хаксли -- бросается белый медведь и капитан "Бьюти" стреляет из кольта... Или когда негр бежит с деньгами капитана, а русские разведчики нападают на ложный след... Скажите, правда, что на улицах ваших городов еще встречаются медведи? Нет, медведи живут у нас, главным образом, в зоопарках... Между прочим, как фамилия вашего босса? Он произнес фамилию, показавшуюся мне знакомой. -- Как? Повторите, пожалуйста! -- вскрикнул я. Он повторил фамилию хозяина бара. В эти мгновения мучительное чувство какой-то глубокой вины охватило меня. Я понял, как неправильно поступил, не опубликовав до сих пор подлинную историю последнего похода "Бьюти оф Чикаго". Я сидел в тот вечер на двадцать восьмом этаже шумного нью-йоркского отеля, а в памяти возникали черные отвесные скалы поселка Китовый, бьющийся в их подножье штормовой океан, наши разведчики, которые шли в туманную даль на старом норвежском боте. Звучала в сознании песня, навсегда связанная с образами и переживаниями тех незабываемых дней: Полярный край, туманами повитый, Гранит высокой, северной земли. Здесь океан бушует Ледовитый, Здесь боевые ходят корабли. За бортом волны серые шумели, Тугой прибой в крутые скалы бил. Стоял моряк с винтовкой и в шинели И на прощанье другу говорил: -- Громи врага, стреляй быстрей и метче! В походах нас усталость не берет. Иди вперед, испытанный разведчик, Иди вперед, всегда иди вперед! И он сражался, рук не покладая, И не смежила смерть орлиных глаз. Прошла по сопкам слава молодая И до кремлевских башен донеслась... Полярный край, туманами повитый, Гранит высокой, северной земли. Здесь океан бушует Ледовитый, Здесь боевые ходят корабли... Майор Людов и Сергей Никитич Агеев, которым я рассказал, после возвращения из Нью-Йорка, о встрече в портовом баре, согласились со мной, что полезно и своевременно опубликовать книгу, написанную на основе наших воспоминаний фронтовых дней. Я вновь перелистывал свой пожелтевший от времени североморский блокнот. Отчетливей вспоминались дела и люди героического тысяча девятьсот сорок первого года. Несколько памятных событий сплелись в крепкий сюжетный узел: и клятва боцмана Агеева, и фронтовая любовь Люси Треневой, и зловещие обстоятельства гибели капитана Элиота. И, работая над этой повестью, я не мог не вспоминать сказанные мне Людовым слова: -- А вы знаете, почему чайкам удается ловить рыб? Потому что рыбы, по устройству своего зрения, принимают чаек за облака и, следовательно, не опасаются их... Глава вторая МОРЯК В ОБГОРЕЛОМ БУШЛАТЕ Люся Тренева не могла понять, почему это некоторым доставляет удовольствие в такое время глупыми приставаниями так отравлять ей жизнь! Ну девушка как девушка! И неразговорчивая и на- ружностью не лучше других: нос торчком, брови слишком тонкие, вразлет, щеки круглые, какого-то неприлично розового цвета. Правда, волосы вот, золотисто-каштановые, мягкие, очень украшают лицо. Перед отъездом на Север хотела обрезать косу -- только мешает в работе, да мама уговорила оставить как есть. Но уж эти ухажеры! Нужно же понимать настроение человека! Взглянула мельком в зеркало над умывальником, приготовляя шприцы, ставя кипятильник на плитку в комнате дежурной сестры. Сегодня совсем некрасивая: румянец пропал. Оказывается, в конце концов, он всетаки не портил, а украшал щеки! А нос, наоборот, покраснел, волосы сбились, космами торчат из-под белой косынки. Не выспалась. Всю ночь пришлось сперва принимать раненых, потом помогать в операционной... Все время подвозят раненых с переднего края, от реки Западной Лицы, где наши остановили фашистов. А еще здесь вот, в палатах, моряки с погибшего тральщика, с обожженными лицами, изуродованными руками. Одному сменила повязку, другому сделала обезболивающий укол... Так и не уснула всю ночь, переходя от койки к койке. В дверь заглянул дежурный краснофлотец: -- Тренева, к телефону. Она выбежала в вестибюль. Может быть, наконец Ваня. Ах, если бы это был Ваня! В телефоне зазвучал незнакомый, беспечный голос. Люся чуть было не всхлипнула от обиды: -- Нет, никакой расчески в матросском клубе я не теряла! И в кино не собираюсь идти. Потрудитесь по служебному телефону не болтать ерунды. Не стыдно вам, товарищ, мешать мне работать! Возвращаясь в дежурку, бросила взгляд в окно на деревянные, закомуфлированные дома, на кривизну выбитых в граните проспектов, на трапы, сбегающие вниз, туда, где темно-синяя полоса спокойного сегодня залива. Перед окном -- площадка скверика, две скамейки без спинок. Прохаживаясь у этих скамеек, Ваня, бывало, поджидал ее после концертов в Доме флота. Но вот уже не приходит несколько дней. Теперь он не артист ансамбля песни и пляски, он -- боец морской пехоты: подал добровольно докладную об отправке его на передний край. В Доме флота сказали, что Иван Бородин отчислен аз ансамбля. И вот уже не приходит несколько дней. Не послан ли уже срочно на фронт, не бьется ли в сопках, откуда привозят раненых? Там, конечно, не только раненые, но и убитые и пропавшие без вести, оставшиеся среди безлюдных ущелий... Кипятильник урчал и содрогался, из-под никелированной крышки вырывался острыми струйками пар. Выключила плитку, провела рукой по глазам. Только не расстраиваться, а то еще заплачешь в такое страшное время... -- Прошу разрешения, сестрица! В дверях дежурки стоял высокий моряк в застегнутом бушлате. Бескозырку держал пальцами, плотно замотанными белоснежным бинтом. С круглого медножелтого лица, из-под рыжеватых бровей сурово смотрели белесые, яркие глаза. -- Выписались, товарищ старшина? -- улыбнулась ему Люся. -- Так точно. Зашел проститься, за внимание вас поблагодарить. Руки мне вылечили отлично. И спасибо, что бушлат починили. До свидания, товарищ старшина, всего вам доброго! И чтобы вам больше сюда не попадать! Есть, сестрица, больше сюда не попадать! Четко повернулся, пошел к выходу на улицу по вестибюлю. Перед дверью надвинул на курчавые волосы бескозырку, вышел, не обернувшись. Вот хороший человек! И выносливый такой, терпеливый. Когда пришел в приемный покой обгорелый, в намокшей одежде, страшно было смотреть на его багровые, покрытые волдырями и ссадинами руки. На перевязке ни разу не застонал, не отвечал на расспросы, как ухитрился так обжечь руки. Но товарищи с погибшего тральщика "Туман" рассказали: он боцман, руки опалил, когда работал на юте подожженного фашистами корабля, сбрасывая готовые взорваться от пожара глубинные бомбы. А потом спустился в машинное отделение, вынес на палубу раненого друга... Да, он не такой, как другие, этот боцман с "Тумана". Не заигрывал, не заговаривал с ней, даже когда стали подживать его пальцы, утихла в них мучительная боль. Сидел неподвижно, молчал, думал о чем-то своем, смотря в пространство задумчивым взглядом. А сейчас не обидела ли его? Понял ли правильно "И чтобы вам больше сюда не приходить"? Не потому ли ушел, не обернувшись, что обиделся на шутку? Но нужно побольше шутить, смеяться, нельзя унывать, кукситься в такое грозное время. Со стены вестибюля из черного раструба громкоговорителя звучал голос: "В течение последних суток войска Красной Армии вели ожесточенные бои с противником на всем фронте от Ледовитого океана до Черного моря. После упорных боев наши войска оставили города Николаев и Кривой Рог. Николаевские верфи взорваны. На подступах к Одессе части морокой пехоты сдерживают развивающееся наступление немцев... На петрозаводском направлении продолжается наступление гитлеровских войск..." Нет, лучше не слушать, не вдумываться в то, что происходит сейчас на пылающих со всех сторон света фронтах... Слава богу, мама далеко от фронта, фашисты не доберутся туда... А может быть, Ваня уже уехал? Срочно под Одессу или на Петрозаводский фронт... Нет, все-таки выбрал бы минутку проститься... Она поспешила в палаты, где ждут раненые, где можно отвлечься от мучительных мыслей. Не заметила, как подошло время сменяться. Проходя снова вестибюлем, привычно шагнула к окну. В такое время, бывало, Ваня приходил к госпиталю, ждал, прохаживаясь возле скамеек. Матрос в бескозырке, чуть сдвинутой на затылок, с сумкой противогаза, свисающей через плечо, стоял на площадке, знакомым движением вобрав голову в плечи. "Ваня! Пришел!" -- чуть не вскрикнула Тренева. Выбежала из подъезда. Ваня спешил навстречу с радостной, белозубой улыбкой. -- А я думала, уехал ты! -- Сжала протянутые руки, посмотрела в повзрослевшее за дни разлуки лицо. -- Точно, уехал! Ушел, говорят по-флотски. На попутном ботишке, ночью. -- И не сказал мне ни слова! А как сказать? Из полуэкипажа -- на пирс, с пирса -- на корабль. Открытку мог бы бросить. -- Да, письмо следовало подать, котелок не сработал. Только оттуда писать -- дойдет через неделю. Обещали мне, как осмотрюсь, отпустят на сутки для устройства личных дел. Вот и отпустили. Неплохой у нас командир. А в бою ты еще не участвовал, Ваня? В бою? -- Помрачнел, поправил противогаз, взглянул в ее любящие, тревожные глаза: -- Нет у нас, Люська, никаких боев. Да, ведь ты на переднем крае? Просился на передний край, а угодил прямым курсом на край земли. Она смотрела вопросительно, недоуменно. Адрес: полевая почта 30607, а говоря между нами, поселок Китовый. Китовый?! -- воскликнула Люся. Сразу почувствовала облегчение. Знала, Китовый -- дальний морской пост, на выходе в океан. Это уж никак не линия фронта. Значит, в безопасности Ваня. Вот ведь, Люська, дела какие, -- хмуро продолжал Бородин. Он спешил излить душу, рассказать о своей неудаче. Законно говорят краснофлотцы: помни флотское правило -- хочешь попасть на юг -- подавай докладную, просись убедительно на север. А зачем тебя послали в Китовый? Она боялась слишком явственно проявить радость, глядя в его огорченное лицо. -- Зачем? Я ведь певец-то между прочим, а по боевому расписанию радист. А что душа горит с врагом схватиться лицом к лицу, это во внимание не принимают. Мне бы разведчиком стать, морским пехотинцем... Помнишь, как я в ансамбле новую песню пел? Коснувшись ее руки, вполголоса запел своим бархатным баритоном: Громи врага, стреляй быстрей и метче! В походах нас усталость не берет. Иди вперед, испытанный разведчик, Иди вперед, всегда иди вперед! Помнит ли она!.. Это было совсем недавно, когда Ваня впервые удостоился чести исполнять сольную песню. Она сидела в одном из боковых рядов большого зри- тельного зала, а на далекой, сияющей сцене вытянулись широким полукольцом певцы и танцоры краснофлотского ансамбля песни и пляски -- все в белом, с поблескивающим золотом на ленточках бескозырок. У нее перехватило дыхание, когда руководитель концерта объявил очередной номер программы и Ваня вышел вперед, запел о разведчиках-североморцах... Тогда они были знакомы только несколько дней... Это было так недавно и в то же время так бесконечно давно... -- Вот они, дела-то, какие! -- сказал Бородин. Успокоительно, нежно взяла его под руку. Он слегка отстранился, оглянулся кругом: не положено матросу идти под руку с девушкой по улице военно-морской базы. -- Да разве у вас так уж там тихо? -- спросила Люся. -- Не так уж тихо, -- нехотя откликнулся Бородин. -- Фашисты то и дело мимо летают, по дороге в Мурманск. Мы, конечно, заградительный огонь ведем. Они нас как-то даже бомбить пытались, рассказывают ребята. Только и тогда, понимаешь, видели их на высоте метров в пятьсот! А мне хочется вплотную сойтись с врагом, в глаза подлому посмотреть, прежде чем своими руками прикончу... Боцман Агеев стоял в эти минуты внизу, на дощатом настиле пустынного пирса, смотрел вслед уходившему кораблю. По заливу бежали маленькие, ровные, округлые волны. Они были сейчас ярко-синими, будто отливали радужным, маслянистым мазутом. Вода чуть колыхалась, хлюпала, ударяясь в устои причала. Под нависшими срезами дальних утесов море казалось чернильно-черным, а там, где только что прошел "Шквал", вырос травянисто-зеленый полукруглый расплывчатый след, пересекая наискосок середину залива. Агеев смотрел неподвижно, чуть надвинув бескозырку на опаленные брови. "Шквал" уже подходит к горлу залива. Вот изменил курс, поворачивается, сдваивает мачты. Исчезла прямая белая цифра на скуле тральца, лапа якоря прочернела в отверстии клюза. Под кормой словно застыла снежная полоса -- это крутится пена взбиваемой винта- ми воды. На мостике корабля передвигаются силуэты людей... Агеев вздохнул, стиснул пальцы, обмотанные бинтами. Боль пронизала предплечье, отдалась во всем теле. Но сильнее, невыносимее болела душа. Эх, тяжко мотаться вот так, без дела, когда повсюду идут бои, друзья моряки ведут свои корабли в океанские дали! С моря дул свежий, нестихающий ветер, и боцман застегнул верхнюю пуговицу бушлата. На рукавах, на черном добротном сукне коричневели следы ожогов. Материя еще держится, но ворс выгорел здесь и там, пожалуй, скоро появятся, дыры. Пропал, похоже, бушлат! Девушка в госпитале отлично заштуковала локти и грудь, но вот на боку тоже коричневеет пятно, материя расползется и здесь. Он оглядывал бушлат, старался успокоиться, отвлечься от тяжелых воспоминаний. Куда податься теперь? Только что заходил в отдел кадров узнать, не нужен ли на какой-нибудь сторожевик или тральщик боцман. Нет, все штаты полны. Попытаться попасть на торпедные катера? Или в морскую пехоту? Может, под Смоленск, где Гитлер прется вперед, может, под Одессу, где бьют врага бесстрашные черноморцы? Нет, лучше бы опять на корабль... Эх, "Туман", "Туман"! Не уберегли мы тебя, лежишь ты на дне Баренцева моря вместе с друзьями матросами, погибшими, тебя защищая... Обернулся, словно кто-то тронул его за плечо. В конце пирса, возле трапа, протянутого по скалам, в сторону городских домов, стоял низкорослый, худой пехотинец. Пехотинец улыбнулся странно: одними губами, приложил к пилотке костлявую руку. Нахмурившись, боцман ответил на приветствие. Прошагал по причалу, спрыгнул на скользкие камни, пошел вдоль берега, где ленивые волны, чавкая, набегают на коричневый острый базальт. Пройдя сотню шагов, присел на плоский обломок скалы. Что ж, придется вернуться в полуэкипаж, ждать назначения. Зря, значит, упросил врача, выписался раньше срока. Ведь кожа на руках еще не совсем зажила. И вот бездельничай, жди... -- Тоскуешь, морячок? -- прозвучал рядом чуть насмешливый голос. Он поднял голову. Тот же маленький пехотинец сидел на соседнем обломке скалы, смотрел пронзительным взглядом бледно-голубых глаз. Пилотка с вишневой звездочкой надвинута на оттопыренные уши, из-под задранной ветром полы шинели торчат ноги в коротких кирзовых сапогах. Боцман только двинул плечом, будто отгонял надоедливую муху. -- Смотри не простынь, на камне-то сидя, -- тонким голосом сказал пехотинец. -- Одежка твоя -- плохая от ветра защита. -- Не одежка это, а бушлат, -- поправил внушительно боцман. -- Запомните на будущее время. Почтительно о нем нужно говорить. -- Запомню, -- опять словно усмехаясь, оказал пехотинец. Он глядел теперь в высокое, пересеченное облаками небо. -- А сейчас, похоже, воздушную тревогу сыграют. Он еще не договорил, а из-за гряды сопок уже накатывался урчащий, такой знакомый гул самолетных моторов. И сразу захлопали далекие зенитки, завыли корабельные сирены, среди облаков расцвели ватные комочки разрывов. -- Ложись! -- крикнул пехотинец. -- Гадам кланяться не буду! -- вскакивая, ответил Агеев. В бессильной ярости он вскинул обмотанные бинтами кулаки, послал отчаянный матросский загиб навстречу "мессершмиттам", вывалившимся из-за вершин. А в следующий момент цепкие руки схватили его, потянули за камень, пригнули голову к мшистой поверхности валуна. Сверкнуло ослепительное желтое пламя, вблизи что-то прогремело, прострекотало. И вот уже отдалились залпы зениток, стихло завывание моторов. -- Так, -- сказал, распрямляясь, боцман. Он был смущен и рассержен. -- Тебе кто позволил меня на землю валить? Маленький пехотинец молча провел пальцем по длинной выбоине на граните. Здесь только что сидел боцман. Здесь прошла очередь с фашистского самолета. Пехотинец молчал, улыбался по-прежнему одними губами, невесело, зло. -- Так, -- повторял Агеев. -- Выходит, ты меня от смерти спас? За это спасибо. Ему было неловко под пронзительным, неотступным взглядом водянисто-голубых глаз. Только не нравится мне, что ты зубы скалишь все время. А что мне, слезы лить? -- спросил пехотинец. -- Слезы лить незачем, а растягивать рот до ушей -- это тоже не манера. Агеев присел на прежнее место. -- Ну, а теперь иди. Нечего меня рассматривать -- я не картина. -- Посижу еще... Незнакомец снова провел по камню рукой, старательно подложил под себя полы шинели: видно, устраивался надолго. -- Скажи-ка, друг, это сейчас в море "Шквал" вышел? -- Ну, "Шквал", -- откликнулся Агеев. -- И что это у вас здесь названия кораблей какие чудные? "Шквал", "Гроза", "Смерч", "Туман"... Еще "Пассат" был, его, слышно, тоже немцы потопили. Имена! Словно вся ненастная погода тут собралась. -- А он так и называется -- "дивизион ненастной погоды", -- сказал с нежностью и болью Агеев. Его собеседник поднял камешек, бросил в море. Камешек запрыгал рикошетом по воде. Занятно. А еще, может, подскажешь, какие корабли есть в этом дивизионе? Каким положено быть, те и есть, -- откликнулся боцман. -- Только постой, откуда ты все эти названия знаешь? Значит, знаю... -- Поправил пилотку, сделал движение встать. -- Ну, ладно, пока прощай, морячок. Нет, не "значит, знаю". -- Агеев смотрел пристально на пехотинца. -- Слишком, я вижу, ты осведомленный. Незнакомец встал с камня. Идти мне пора. Только помни: в другой раз, как сыграют тревогу и услышишь самолет, падай на чем стоишь. Нет, подожди! -- тоже встал Агеев. -- Теперь мне любопытно о тебе больше узнать. Покажи документы. Завтра покажу, -- сказал протяжно незнакомец, шагнув в сторону трапа. Стой! -- крикнул боцман. Ухватил идущего за плечо, и вдруг почувствовал себя как в капкане. Руки маленького пехотинца стальной хваткой сжали его. -- Осторожней, товарищ старшина, как бы мне кости вам не сломать... Пехотинец уже не улыбался. Боцман рванулся, почувствовал невыносимую боль в руках, замер. -- И вправду, мне нужно идти, -- звучали чуть насмешливые слова. -- Хотелось побеседовать с вами, да вы раздражительный очень, под пули подставляете лоб. А незнакомых людей лапайте осторожней. Знаете, что такое самбо? Он не успел договорить, и уже лежал на камнях, распластавшись под грузом большого, мускулистого тела. -- Что такое самбо, я не знаю, -- сказал Агеев, задыхаясь, весь вспотев от боли в обожженных руках. -- А вот вам наша поморская ухватка. И кто вы такой есть, сейчас в комендатуре узнаем. -- Отпусти, старшина, -- хрипло сказал пехотинец.-- Не хочу я тебе кости ломать... Отпусти. -- Сдам с рук на руки патрулю -- тогда порядок, -- откликнулся Агеев. -- Ну, поднимайся, пошли. -- Пошли, -- согласился лежащий. Молниеносно рванулся, взлетели полы шинели--и маленький пехотинец уже стоял на ногах, на недосягаемом расстоянии, осклабясь своей невеселой усмешкой. -- Прием ваш хорош, товарищ старшина, нужно будет и его на вооружение взять. Только против самбо он слабоват. Он потер бок, застегнул нижний крючок шинели. -- Ну вот что, идти так идти. А то как бы нас комендантский патруль не застукал: валялись, как пьяные... Похоже, все-таки нужный вы нам человек. -- Кому это вам? -- опросил боцман, поправляя сбившиеся бинты. -- Узнаете, -- отрывисто сказал пехотинец. -- Послали меня проверку вам сделать. Я от госпиталя вслед за вами шел. Как начали вы самолет на кулачки вызывать, думаю, нет, не подходит. А когда бдительность проявили, да еще схватили меня, несмотря на сожженные руки, смекнул, пожалуй, подружимся мы, товарищ Агеев. -- Стало быть, и фамилию мою знаешь? -- спросил боцман. -- Знаю и фамилию твою, и что служил ты на "Тумане", на геройски погибшем корабле, и что в десанте уже довелось тебе побывать -- ходили вы к Большой Западной Лице с бесстрашным комиссаром Стрельником, вражеский склад там подорвали... Так вот, хочу я тебя в наше подразделение свести, на пробу. -- Он понизил голос, хотя кругом на голом морском берегу не было ни души. -- К разведчикам, в отряд особого назначения. А берем мы только тех, кто к нам по доброй воле идет и на любые тяжелые испытания согласен. Он повернулся, словно не глядя на боцмана, шагнул в сторону трапа, но Агееву казалось, и сейчас чувствует на себе взгляд маленького пехотинца. Боцман тоже двинулся к трапу. Поднимались плечом к плечу туда, где шеренгами, одна над другой, вытянулись дощатые домики заполярного городка. На корабль я снова мечтал... -- сказал задумчиво боцман. -- Море люблю больше жизни. Много у нас есть таких, которые к кораблям сердцами приросли, -- так же задумчиво откликнулся его спутник. -- Увидишь: и подводники у нас есть, и катерники, и моряки с эсминцев. Только сейчас такое время -- там нужно быть, где ты Родине больше полезен. Впрочем, командир велел передать: не полюбится тебе у нас -- отпустим обратно в экипаж, будешь ждать, пока на корабль не возьмут. -- Пехотинец помолчал.-- Только думаю, брат, полюбимся мы друг другу. Потому что подразделение наше сухопутно-морское. И орлу, вроде тебя, у нас много дела найдется. Недаром хочет тебя видеть один замечательный человек. -- Какой замечательный человек? -- спросил Агеев. -- Политрук товарищ Людов, любимый наш командир, -- задушевно сказал маленький пехотинец. Глава третья БОЦМАН ДАЕТ ОБЕЩАНИЕ Разведчики жили в большом деревянном доме, там, где обрывалась улица заполярного городка и начиналось ущелье с вьющимся в его глубине порожистым горным ручьем. Дом был двухэтажный, когда-то окрашенный в светло-желтый нарядный цвет, но покрытый, после начала войны, грязноватыми полосами камуфляжа. Совсем недавно, в мирные дни, здесь помещалась начальная школа. В двух просторных комнатах еще и сейчас стояли перед классными досками низенькие, изрезанные перочинными ножами и залитые чернилами парты. Из других комнат парты были вынесены, составлены одна на другую по бокам широкого коридора. У входа в коридор стоял на вахте вооруженный полуавтоматом боец. Но хотя в комнатах, лишенных школьных досок и парт, возвышались теперь двухъярусные солдатские койки, а вдоль стены синели вороненой сталью составленные в пирамиды винтовки, никто бы, пожалуй, не подумал, что живущие в этом доме люди почти каждый день встречаются со смертью лицом к лицу, что об их удивительных подвигах будут слагаться легенды и песни. Их было не очень много, теперешних обитателей старой деревянной школы, и, на первый взгляд, каждый из них напоминал рядового бойца сухопутья -- подтянутого, скромного, одетого в одноцветную, тускло-зеленую, защитную форму. Но когда утром звучал сигнал побудки и разведчики вскакивали с коек, бежали к умывальникам, выстраивались для физзарядки на обнесенном глухим высоким забором дворе, на мускулистых торсах большинства этих здоровых ловких ребят пестрели сине-белыми полосами изрядно поношенные, чисто выстиранные, тщательно заштопанные "морские души" -- тельняшки. Здесь были комендоры с эскадренного миноносца "Серьезный", поставленного на ремонт в первые дни войны после молниеносного боя с шестью "юнкерсами", спикировавшими на него из-за туч. Были матросы с гидрографического судна "Меридиан", потопленного фашистами в Белом море, около Семи Островов. Когда маленький кораблик принимал на борт жен и детей маячных служащих, четыре немецких миноносца пустили его ко дну. Были здесь акустики и радисты с недостроенных подводных лодок, летчики с погибших в бою самолетов, после спуска на парашютах и долгих блужданий в сопках вернувшиеся к своим. Были солдаты и старшины, кото- рые вышли из окружения на Карельском фронте. Самых выносливых и боевых зачислили по их просьбе в отряд особого назначения. Обо всем этом узнал Агеев позднее. Его спутник ("Сержант Кувардин", -- отрекомендовался по дороге маленький пехотинец.) оказался не очень разговорчивым, да и сам боцман не был в настроении вести беседу. Они молча подошли к дверям старой школы. Сержант бросил несколько слов часовому у входа. Часовой вызвал дежурного командира, которому боцман предъявил документы. Они прошли в безлюдный, уставленный двухъярусными койками зал. Навстречу им шагнул стройный дневальный. -- Разместите старшину. Будет пока в нашей роте, -- приказал Кувардин. -- Есть, товарищ сержант, -- сказал дневальный. -- На койке Коврова разместить? -- Можно, -- сказал Кувардин. -- Письмишка мне, между прочим, не принесли? -- Еще пишут, товарищ сержант, -- сочувственно ответил дневальный. Дневальный провел боцмана к окну, где в тусклом свете хмурого полярного дня, возле проклеенных крестнакрест бумажными полосами стекол возвышалась свободная верхняя койка, по-военному аккуратно застеленная чуть помятым бельем. В центре байкового, подоткнутого с боков одеяла сверкал начищенной бляхой свернутый краснофлотский ремень. -- Вот здесь располагайтесь, товарищ старшина... Похоже, занята койка? -- спросил Агеев. Свободна, -- сказал дневальный. -- Сейчас сменим белье -- и размещайтесь. А ремень чей? Ничей теперь. Хочешь, возьми хоть себе. -- Дневальный говорил чуть потупившись, в его голосе была боль. -- Золотой парень носил этот ремень, а родных у него никого. -- Так,-- сказал боцман. -- Недавно, значит, погиб? -- Вчера не вернулся с задания. Ленька Ковров... Золотой парень, мы его на берегу моря в камнях схоронили. Агеев присел на табурет рядом с койкой. "Располагайтесь". Нет у него ничего, только форма второго срока, обгорелый бушлат да трубка Пети Никонова в кармане. Все осталось на "Тумане", лежит теперь на дне моря. "Ладно, если брошу здесь яко