чил с табурета. -- Выйдем, товарищ Джексон, мне нужно задать вам еще несколько вопросов. Выражение мрачного упорства было во всей фигуре Джексона. -- Извините, сэр, я сказал вам все, что знаю. Он словно прирос ногами к полу. "Сорри, сэр... Донт ноу, сэр... Ней, сэр..."1 -- доносились до слуха Агеева робкие ответы на задаваемые Людовым настойчивые вопросы. Наконец Валентин Георгиевич вздохнул, надел снятую было при входе в кубрик шапку. -- Фэнк ю, сэр 2, -- почтительно ответил Джексон на прощальное приветствие советского офицера, Выждал, когда посетитель достаточно далеко отойдет от его койки, сел. Склонив курчавую голову, пересеченную повязкой, принялся за прерванную работу. 1 Сожалею, сэр... Нет, сэр... Не знаю, сэр (англ.). 2 Спасибо, сэр (англ.). С треском опускались костяшки домино в масляножелтом свете неярко горевшей лампы. Проходя мимо стола, Людов сделал почти неприметное движение рукой. Кувардин небрежно встал, передал костяшки склонявшемуся из-за его плеча любителю "козла". -- Пощелкай за меня, друг. А то я себе уж руки отбил. Агеев тоже передал свои костяшки, расправил плечи, пошел вслед за командиром. Разведчики погрузились в черноту наружного мрака. Где-то за горизонтом, со стороны моря, неярко вспыхивали, трепетали высокие немые зарницы. Похоже, артиллерия бьет в океане, -- сказал Кувардин. Нет, это наши северные зори играют, -- откликнулся Агеев. -- Товарищ политрук, долго еще здесь отсиживаться будем? В такие ночи самое милое дело -- в гости, на чужой бережок. -- Отдыхайте, боцман, вам еще хватит работы,-- рассеянно откликнулся Людов. Еле слышно чавкал под ногами тающий снег. Трепетная зарница свертывалась и вновь распускалась, отливая красноватым и голубым. Звезд не было в нависшем над сопками арктическом небе. Они вошли в пустую комнату, где слабо накаленная лампа бросала отсветы на чернильницу, листы бумаги, стулья, придвинутые к столу. Разведчики остановились у двери. Смотрели вопросительно на своего командира. -- Хочу с вами посоветоваться, товарищи, присядьте, -- сказал Людов, указывая на стулья. Разведчики поставили стулья рядом, сели плечо к плечу.-- Сообщу вкратце задание адмирала, в связи с которым добрался сюда. "Бьюти оф Чикаго" шла к нам с подарками американского народа, с грузом лекарств и теплых вещей. Эти подарки, как сами понимаете, очень пригодились бы нам и на фронте и в тылу. Но еще больше могут они пригодиться гитлеровцам, армии генерала Дитла, который рассчитывал с ходу взять Мурманск, еще до больших холодов расположиться там на зимние квартиры. Валентин Георгиевич закашлялся, вытер платком рот. Но, как видите, Мурманск они не взяли, застряли в норвежских сопках, на подступах к нашим базам. Коммуникации у них -- швах, наши подводники топят транспорты, идущие к фашистам вдоль скандинавского побережья. В этих условиях груз "Бьюти" был бы для них подлинным даром божьим. Да ведь потонула "Красотка", товарищ политрук! -- горько сказал Агеев. "Красотка"? -- приподнял брови Людов. -- Ах, вы перевели имя транспорта на русский язык? -- Агеев кивнул. -- Что ж, будем звать судно "Красоткой" с вашей легкой руки... Он прошелся по комнате. -- Так вот, дело в том, что возникает сомнение в самом факте потопления "Красотки Чикаго". Транспорт не торпедирован, на нем не было пожара, обычно возникающего при попадании в борт торпеды. Я уточнил, что все ощущения, пережитые командой "Красотки", могли бы возникнуть и при условии, если бы корабль сел на всем ходу на мель, напоровшись, скажем, на банку или риф, которых так много вдоль берегов Северной Норвегии. Он подождал, как бы ожидая возражений. А ведь правда, могла она и не потонуть, товарищ политрук? И груз ее в целости остался? -- живо сказал Кувардин. Вот именно, ее груз мог остаться в целости, -- повторил Людов. -- Но этот груз -- около оккупированного гитлеровцами побережья, среди волн и камней. Если даже "Бьюти" еще на камнях, легко может быть разломана штормовыми волнами или, что значительно хуже, захвачена врагом. Поэтому вице-адмирал приказал срочно установить координаты "Красотки". Эти координаты унес с собой в могилу капитан Элиот, -- продолжал Людов. -- Мы нашли его в комнате, запертой изнутри на два поворота ключа. Ключ лежал на столе, рядом с телом, около револьвера и предсмертной записки. А карта, судовой журнал?--спросил Агеев.-- Это он их, не иначе, в свертке, под мышкой нес, оберегал все время. Судовой журнал и карта исчезли. Очевидно, были сожжены. Их остатки обнаружены среди пепла в комнате, где умер капитан. Тогда первый помощник знает координаты! Он штурман по расписанию, прокладку вел во время похода, -- быстро сказал Агеев. То же самое предполагал и я, -- продолжал Людов, -- Но мистер Нортон сообщает, что задолго до аварии ушел в свою каюту. Его отпустил отдохнуть капитан, оставшийся на мостике один. Мистер Нортон утверждает, что, когда, в минуты паники после аварии, он выбрался на мостик, капитан уже убрал карту и судовой журнал и сообщил ему, как выяснилось, неверные координаты. Рулевой Джексон, как видите, не может или не хочет ничего рассказать. Рулевой, если не видел записи в журнале и карты, места корабля не знает. Не его это дело, -- сказал Агеев. -- Разве что слышал какой разговор. Да ведь запуган он крепко. -- И дернул черт застрелиться этого капитана! -- хлопнул ладонью по колену Кувардин, Все дело в том, товарищи, что капитан Элиот, мне кажется, не застрелился, а был застрелен, -- вполголоса сказал Людов. В запертой комнате? С револьвером в руке? -- удивился Кувардин. -- Что ж, его через окно застрелили? И кто? Нет, не через окно, -- сказал Людов. -- И есть основания подозревать... Он оборвал фразу, обвел взглядом недоуменные лица разведчиков. В этом происшествии, товарищи, есть два знаменательных факта: то, что на столе, перед трупом, лежал ключ от комнаты, запертой изнутри, и то, что в стол был воткнут обращенный лезвием к двери нож. Ну и что же, товарищ командир? -- спросил Кувардин. Сам любитель загадывать загадки, ставить собеседника в тупик, сейчас он был глубоко изумлен. Агеев молчал, чуть прищурив глаза. -- Хочется мне проверить на практике этот тезис, провести, как говорят юристы, следственный эксперимент, -- сказал Людов. Его светло-коричневые щеки слегка порозовели, движения стали быстрее. -- Для этого нужен нож. Блеснули два, одновременно обнаженных разведчиками длинных клинка. Людов взял из рук Агеева кинжал, отвесно воткнул острием в центр стола. -- Насколько я помню, именно в таком положении мы нашли придерживающий бумажку нож, -- сказал Людов. Он вынул из кармана разысканную Кувардиным нитку-бечевку, расправил ее. По полу протянулся отрезок в десяток метров длиной. Валентин Георгиевич шагнул к двери, вынул из замочной скважины ключ, пропустил конец нитки в ушко, протянул сквозь ушко несколько метров. Сложенную таким образом вдвое нитку с ключом на конце петли он перекинул через округлость клинка на столе и направился к двери. Смуглыми, чуть бугристыми пальцами он протолкнул в замочную скважину два сложенных вместе конца нитки. Перебросил другую часть сложенной нитки через порог, выйдя с ключом в руке из комнаты, закрыл за собой дверь. -- Интересно, -- сказал Кувардин. Раздалось щелканье запираемого из коридора замка. Разведчики уже поняли, в чем дело, но смотрели не отводя глаз. Вот сложенная вдвое нить шевельнулась, заскользила, как по шкиву, по тыльной стороне клинка, напрягшись, поползла в скважину. Из просвета под дверью показался влекомый ниткой за ушко ключ. Ключ подполз к столу, поднялся в воздух, перевалился через край стола, застыл рядом с клинком. Нитка подергалась, заскользила по полу, выскользнув из ушка, исчезла в скважине. Ну и ну! -- только и мог сказать Кувардин, глядя на улегшийся рядом с клинком ключ. Отоприте дверь, будьте любезны, -- послышался голос Людова из коридора. Взяв со стола ключ, Агеев отпер замок. Людов вошел в комнату с моточком нитки в руке. -- Здорово, товарищ политрук! -- сказал с восхищением Кувардин. -- И как только вы додуматься могли! Но на озабоченном лице командира разведчиков не было и тени удовольствия. Наоборот, глубокое недоумение, почти растерянность прочел на нем Кувардин. Я боялся, что этот эксперимент может получиться, -- сказал Людов. Боялись, товарищ командир? -- Да, это окончательно запутывает дело... -- Людов сел к столу, оперся подбородком о сплетенные пальцы рук. -- Это уводит нас, товарищи, в сферу бездоказательных подозрений, домыслов, в которых нужно серьезно, не спеша разобраться. И хотя мистер Нортон навел меня на некоторые мысли... Да кто он такой, этот Нортон! -- взорвался Кувардин. -- Пойти, взять его под жабры, поговорить с ним начистоту. Спокойнее, сержант, -- устало сказал Людов.-- Вы хотите сказать, что подозреваете в преступлении мистера Нортона? А кого же другого? -- Несколько опешил Кувардин. -- Вот именно, кого же другого! -- С упреком смот- рел на него Людов. -- Если здесь действительно налицо имитация самоубийства, мы имеем дело с коварным, тщательно обдуманным преступлением. Почему подозревать в нем именно этого моряка иностранной державы, который участвовал в доставке нам подарков американского народа? У вас есть основания для таких подозрений? Кувардин молчал. -- Насколько я знаю, у Нортона не было никаких логических мотивов для совершения этого преступления, -- продолжал Людов. -- Какой смысл был штурману "Бьюти оф Чикаго" убить соотечественника, своего капитана, сжечь корабельные документы? В основе каждого преступления такого рода лежит тот или иной веский мотив. И поскольку ненависть, как, впрочем, и любовь и жажда наживы, лежит в основе большинства таких преступлений, более вероятно предположить, что это сделал Джексон. -- Не мог негр этого сделать! -- ударил кулаком по колену Кувардин. Но, Матвей Григорьевич, будем объективны! -- Смотрел Людов в его негодующее лицо. -- Вы почти подсознательно исключили из числа подозреваемых Джексона, как представителя угнетаемой расы. Но Джексон имел все основания ненавидеть капитана, оскорбительно обращавшегося с ним. Учтите, что, как сообщил мистер Нортон, рана Джексону нанесена капитаном Элиотом в момент аварии на "Бьюти оф Чикаго". И хотя Джексон это отрицает.... А этот шкертик... -- начал Агеев. На протяжении всего разговора он сидел молча и замолчал опять, оборвав сам себя. Командир разведчиков скользнул по его лицу задумчивым взглядом. Может быть, моя гипотеза вообще не верна и капитан Элиот все же покончил самоубийством, -- продолжал Людов размышлять вслух. -- Разобраться в этом должно законное следствие. Наша цель -- сделать все возможное, чтобы найти координаты аварии. Разгадка здесь может быть в вырванной из Библии странице. Разведчики смотрели недоуменно. Валентин Георгиевич провел ладонью по пересеченному глубокими поперечными морщинами лбу. -- Ножом, воткнутым в стол, был пригвожден клочок вырванной из Библии страницы, текст которого давал понять, что капитан сам себя лишил жизни. Но из Библии вырван еще один листок. Мистер Нортон любезно разъяснил мне, что капитан должен был иметь при себе Библию для совершения официальных обрядов. Однако из литературы мы знаем и другое. Библия, по традиции многих американских семей, служит для занесения в нее важнейших событий жизни ее владельца... Раздался стук в дверь. -- Войдите! -- сказал Людов. В комнату шагнул рассыльный. -- Товарищ политрук, американец хочет вас видеть. Из-за его спины выглядывал взволнованный мистер Нортон. Нортон переступил порог. -- Простите, я помешал? Его взгляд скользнул по кинжалу, воткнутому в стол, по лежащему рядом ключу. -- Лейтенант, мысли о смерти капитана Элиота измучили меня. Вы были правы, есть нечто неестественное в этой картине самоубийства. Капитан Элиот не мог сжечь документы и осквернить Библию, даю вам в этом слово! Нортон волновался все больше. Замолчал, переводя дух. И эта запертая комната, ключ на столе -- все как в дешевой детективной книжонке! У капитана была при себе изрядная сумма денег. Эти ваши солдаты, -- Нортон кивнул на Агеева и Кувардина, -- они видели доллары, когда капитан посылал негра за ромом. И Джексон последним был ночью в комнате капитана... У меня не укладывалось в голове, как негр мог пойти на такое дело, но после вашего с ним разговора я припер его к стене, он путается и лжет, не может объяснить, что делал в комнате капитана. И вы обвиняете Джексона в убийстве? -- спросил Людов. Да, я обвиняю в убийстве этого хитрого, лживого, мстительного пройдоху! -- крикнул Нортон. -- Обыщите его, не ограбил ли он капитана! Кувардин и Агеев стояли неподвижно, вслушивались в поток стремительных слов. -- Товарищи, -- сказал Людов. -- Мистер Нортон выдвигает против Джексона серьезное обвинение. Говорит, что Джексон убил и ограбил капитана. Что ж, придется сделать им очную ставку. Пойдемте, товарищи. Он взял со стола ключ, в то время как Агеев вкладывал в ножны кинжал. Все вышли в коридор. Товарищ политрук, не успел я вам доложить, -- сказал вполголоса Агеев. -- Этот шкертик, которым в комнату ключ протащили, он ведь мой. Эту парусинную нитку я давеча Джексону дал вместо дратвы. А вы знаете, где нашли эту нитку? -- откликнулся Людов. -- Какой смысл был Джексону зарывать ее в снег, вместо того чтобы просто положить обратно в карман? Папаша мой говорил, бывало: "У кого совесть нечиста, у того и подушка под головой вертится", -- задумчиво произнес боцман. Глава десятая ВЕЧЕР В КИТОВОМ Было так темно, что вышедший наружу Людов невольно поднес руку к глазам -- не забыл ли надеть очки. Очки были на месте. Кто-то нащупал его рукав, мягко подхватил под руку. Осторожнее, сэр, -- прозвучал над ухом голос Нортона. -- Не оступитесь, здесь выемка у самой дорожки. Спасибо, -- сказал Людов. Ни проблеска звезд и луны не было в угольно-черной бездне над их головами. Поскрипывал невидимый скользкий слой снега. Людов осторожно высвободил руку -- глаза привыкали к темноте. Быстро шедший впереди Кувардин открыл дверь. В кубрике по-прежнему забивали "козла" -- звучно хлопали по столу костяшки. Койка Джексона была пуста. -- Где Джексон? -- спросил дневального Людов, -- Вышел он минут десять назад с другим американцем... Вот с ними, -- кивнул дневальный на Нортона, стоящего возле двери. Что он говорит? -- спросил Нортон. Джексон вышел минут десять назад вместе с вами и с тех пор не возвращался. -- Он не возвращался? -- голос Нортона дрогнул. -- Я велел ему вернуться в дом и ждать здесь. Может быть, побежал прятать деньги. Не отвечая, Людов вышел наружу. Промозглая темнота охватила их снова. Позовите Джексона, мистер Нортон! -- попросил, вернее, приказал Людов. Вы считаете это целесообразным? -- прозвучал нервный ответ. -- Может быть, лучше дождаться его. Поскольку я дал понять, что подозреваю... Позовите его! -- повторил повелительно Людов. Аттеншен1, Джексон! -- Голос американца прозвучал слабо и бесцветно в шуме прибоя. (1Внимание! (англ.)) Полундра! -- почти тотчас отозвался встревоженный голос откуда-то снизу. -- На берегу! В чем дело? -- крикнул во мрак Агеев. -- Тут человек разбился. Пособить нужно, -- донеслось снизу. Блеснул луч карманного фонарика в руках Людова, вырвал из темноты утоптанный снег, поручни мостков, ведущие к береговым скалам. -- Кто там с огнем балует! Стрелять буду! -- тотчас донесся сверху, с площадки зенитной батареи, голос вахтенного матроса. Фонарик погас. Они ступили на доски мостков, спустились вниз по крутому трапу. Внизу, где шумела морская вода, чуть вспыхивали белизной и пропадали рваные гребешки пены. -- Сюда, товарищ, скорей! -- позвал женский голос. Что-то смутно белело около прибрежной скалы. Людов пригнулся. Белел бинт вокруг почти невидимой головы, словно зажатой между камнями. -- Джексон? Жив? -- спросил Людов. -- Насмерть разбился, -- откликнулась Люся Тренева. В ее голосе звучали слезы. Негра положили на брезент носилок, носилки внесли в дом. -- Осмотрите его карманы, сэр, -- сказал Нортон, Не ожидая ответа, нагнулся к носилкам, провел рукой по куртке Джексона, вытащил из бокового кармана толстую пачку засаленных узких кредиток. Несомненно, эту самую пачку видели Агеев и Кувардин в руках капитана Элиота на пирсе, Нортон брезгливо держал пачку в руке. -- Вот из-за этих долларов он погубил капитана! Если подумать, что мистер Элиот доверял ему, приводил в сознание на палубе "Бьюти"! Все угрюмо молчали. -- Я слышал, в Соединенных Штатах есть пословица, мистер Нортон: "Деньги -- это океан, в котором тонут совесть и честь", -- сказал после паузы Людов. Майор медицинской службы, осмотрев тело, констатировал смерть от падения с высоты на камни: перелом позвоночника, раздроблена затылочная кость. Мы с медсестрой Треневой около моря гуляли, балакали кое о чем, -- докладывал Людову взволнованный Бородин. -- Вдруг слышим, что-то сверху свалилось. Ни крика, ничего, только вроде хрустнуло, а потом -- стоны. Подбежали, всмотрелись -- Джексон лежит, приподняться пытается и сразу затих. И дернуло его в темноте по скалам лазить. Это моя повязка его подвела, -- всхлипнула Люся. -- Один глаз завязан -- значит, другим хуже видел. Все думаю: а может, плохо я закрепила повязку, сползла она ему на глаз. Они сидели в комнате втроем. Людов рассеянно слушал, положив локти на стол. Вы увидели Джексона, только когда он упал со скалы? Так точно, -- сказал Бородин. -- Тяжелое упало, мы с ней и побежали... Он ничего не сказал перед смертью? Людов почти механически задал этот вопрос. Если и сказал что Джексон, как разобрать, запомнить слова на чужом языке. -- Кажется, бредил о чем-то, -- сказала Люся. Смахнула слезы со щек, высморкалась в скомканный комочком платок. Сколько раз смотрела за эти месяцы смерти в глаза -- на окровавленных, пахнущих копотью и дымом камнях, у покрытых морской травой нар лазаретов переднего края, у госпитальных коек, когда раненые бойцы умирали у нее на руках -- и все не могла закалить свое сердце. Гибель каждого воспринимала как личное горе. А этот Джексон, когда перевязывала его, смотрел так трогательно единственным синим глазом, как ребенок, вытягивал жилистую черную шею... Глупо погиб вдали от родного дома... Она вновь и вновь повторяла свой короткий рассказ о том, как вместе с Ваней присутствовала при гибели негра, слушала его предсмертный бред. Смотрела в кубрике на пустую койку, на табурет с не убранным еще сапожным инструментом, и опять на глаза навертывались слезы. Это было перед вечерней поверкой, когда все не занятые на вахте собрались в кубрике у стола. В свете потолочной лампы голубели воротнички фланелевок, темнела парусина матросских рубах. Все то и дело взглядывали на потертую, изломанную по краям фотокарточку, которая лежала на столе. С коричневатой, глянцевой глади смотрела пожилая женщина. Темное круглощекое лицо невесело улыбалось. Женщина держала на руках курчавую, глазастую девчушку, рядом стоял голенастый, такой же курчавый мальчишка лет девяти-десяти. Эту карточку нашел под койкой Джексона краснофлотец Сидоркин, подметая перед ужином в кубрике пол. Мамаша его, что ли? -- тихо спросил кто-то. Какая мамаша? Жена! Джексон нам эту фотку показывал, объяснял: супруга его, двое детишек, Мэри и Юджин, -- ответил матрос с ближней койки, -- Снялись они, когда в поход его провожали. А что же она старая такая? Стало быть, забот много, -- сказал боцман Агеев. Он стоял опершись плечом о борт верхней койки, привычно охватив сильными пальцами черную кожу пояс- кого ремня. -- Муж в море, а она дома все хозяйство тащит, деток обстирывает. В Америке-то всякая там механизация, удобства -- для богатых, а бедняки, слышал я, даже в Нью-Йорке живут в трущобах, там и днем крысы по комнатам шныряют. Когда мы с носилками прибежали, уже кончился он, -- рассказывал коренастый зенитчик с мелкой насечкой рябин на юношеском твердом лице. -- Отнесли его в дом, а в кармане -- пачка долларов. Откуда бы ей взяться? Помните, когда мы рубли ему за починку платили, все хлопал себя по карманам, повторял: "Шоот оф мони", дескать, нет денег. Из-за ребят, может, и польстился на деньги, -- сказал погрустневший Сидоркин. Может, из-за ребят... А может быть, сердце не стерпело, когда капитан орать на него стал, -- сказал Ваня Бородин. В памяти явственно возникла картина: разъяренный багроволицый старик беснуется на пороге дома и к нему мчится на цыпочках мускулистый, сгорбленный Джексон. -- Ну а когда убил, тут и соблазнился деньгами. Люся сидела рядом с Бородиным, думала о своем. С каким-то особым удовольствием, со смутным волнением смотрел Агеев на пылавшие смуглым румянцем девичьи щеки, видел влажный блеск прикрытых густыми ресницами глаз. Только и успел он несколько слов сказать перед смертью, -- говорила Люся. -- Дайте припомнить... Может быть, представлялось ему, что они с корабля спаслись, на шлюпках плывут. Фантазерка вы, товарищ медсестра, -- сказал Агеев. Нет, правда, правда. Он вас, похоже, вспоминал, товарищ старшина. Вас и сержанта. Нас-то ему не с чего вспоминать было, -- подал голос Кувардин. А вот вспоминал! -- продолжала Люся. -- Подождите, постойте... Замолчала, подперла щеку маленьким крепким кулачком, смотрела сосредоточенно в пространство. Да, вот что он сказал: "Берег, им машу". Точно! -- подтвердил Бородин. Расстраивался, что в эти минуты Люська совсем забыла его, обращается все чаще к высокому, видному старшине, на которого он давно точит зубы. -- Верно Тренева говорит. Так он и сказал! Теперь и я вспоминаю. Желтоватые, с пестрыми искорками глаза Агеева вдруг зажглись особым интересом. А как же это по-английски будет, товарищ краснофлотец? -- спросил боцман. А он не по-английски, по-русски бредил, если хочешь знать! -- отпарировал Бородин. И вдруг осекся, окинул присутствующих недоуменным взглядом: -- А ведь чудно, ребята! Как он мог по-русски говорить? И ведь точно так пробормотал, Люська, как ты вспомнила, правда! Значит, так и сказал: "Берег, им машу"? -- спросил Агеев. -- А больше ничего не говорил? Нет, больше ничего! -- сказала Люся. Боцман вдруг повернулся, почти выбежал из кубрика. Валентин Георгиевич шагал по комнате взад и вперед, сгорбившись, как обычно, потупив серое от усталости лицо. Разрешите обратиться, товарищ политрук? -- постучавшись, Агеев застыл у порога в положении "смирно". Обращайтесь, старшина, -- рассеянно откликнулся Людов. Товарищ политрук, Джексон перед смертью о координатах говорил. О координатах? -- Людов остановился как вкопанный. Блеснули и погасли стекла устремленных на боцмана очков. -- Точно. Медсестра Тренева вспомнила. Пробормотал перед смертью: "Берег, им машу". Сказал, ясное дело, по-английски, а по-английски "координаты" будет "берингс". А что он еще сказал, Сергей Никитич, повторите! -- Людов подошел вплотную, с неожиданной силой сжал руку разведчика. А еще сказал "им машу", -- усмехнулся недоуменно Агеев.-- Вот что это значит -- не соображу... "Им машу"! -- впалые глаза Людова просияли. -- А помните, радист говорил -- приподнимался он, словно дотянуться хотел до чего-то! Ин май шу, боцман! Пойдемте! Он стремительно пересек коридор, вошел туда, где каменело на сером брезенте носилок неподвижное тело со строгим, точно вырубленным из базальта лицом. Выступали из-под простыни матросские ботинки на толстых, изношенных подошвах. -- Помните, Сергей Никитич, он этот ботинок чинил? -- Людов показал на каблук, желтевший свежеобрезанной кожей. -- И новые гвозди на каблуке... Неловкими от нетерпения пальцами он распутывал узел сапожного шнурка. -- Позвольте, товарищ командир, -- сказал Агеев. Расшнуровал ботинок, передал Людову. Они вышли в коридор, вернулись в канцелярию, Людов положил на стол тяжелый ботинок. -- Может быть, оторвете каблук. У вас это выйдет побыстрее. -- Обычное спокойствие уже вернулось к нему. Агеев вынул из ножен кинжал, ввел острие между слоями недавно обрезанной кожи. Во внутренней поверхности каблука была плоская выемка. Из выемки выпал сложенный клочок бумаги. -- "Беринге ин май шу". Координаты в моем ботинке! Вот что он сказал, Сергей Никитич! Людов развернул бумажку -- вырванный из книги печатный листок. На полях листка трудным, крупным почерком было выведено несколько цифр, под цифрами короткая фраза. Смотрите, боцман, вам и книги в руки, как моряку! Координаты, точно! -- Боцман читал обозначение широты и долготы, шевелил губами, соображая. Будет это чуть мористее Корсхольма. Там, чтобы не соврать, группа скал, осушка, уходят скалы под воду во время прилива. Там, видно, и засела "Красотка". Проверим это, Сергей Никитич, и уточним... Из кармана шинели Валентин Георгиевич вынул большую, многократно сложенную карту Баренцева моря, развернул на столе. Запестрели просторы безбрежной воды, прорезанной зубчатыми, извилистыми линия- ми берегов, усыпанной, как дробью, множеством цифр и знаков. Вот это место, товарищ командир, -- положил палец на карту Агеев. Расположен этот пункт в непосредственной близости от оккупированных противником берегов, -- сказал задумчиво Людов. Агеев кивнул. Людов сложил карту, спрятал в карман шинели. Вынул из кармана кителя потертый бумажник, вложил в бумажник драгоценные координаты. -- Сейчас будем радировать адмиралу, доложу о вашей находке. Думаю, неотложнейшая задача теперь -- разведать, в каком состоянии "Красотка", есть ли реальная возможность снять ее с камней, привести в наши воды. Он стремительно прошел к радиорубке. Из-за двери доносились заглушенные выстрелы разрядов, обрывки музыки, постукивание шифрованных передач. У передатчика сидел только что заступивший на вахту Бородин. Поднялся навстречу Людову. Товарищ политрук, уточнил я. Концерт Чайковского передается по второй программе, в двадцать три ноль-ноль по московскому времени. Спасибо, товарищ Бородин. Сейчас, к сожалению, не до Чайковского. Срочно вызовите дежурного по штабу... Агеев остался в комнате один. Вот, стало быть, как повертывается дело. Вынул из кармана штанов, стал посасывать новенькую трубку с наборным мундштуком -- эбонитовым, со стеклянной прокладкой. Не чувствовал вкуса табака. Да и не мог почувствовать: не раскуривал еще трубку ни разу, и неизвестно, скоро ли удастся раскурить. А страшно хочется затянуться хоть раз после всех трудов и волнений. Провел пальцем по мундштуку. Двенадцать зарубок. Пока только двенадцать врагов удалось уничтожить со времени клятвы в полуэкипаже. Двенадцать врагов! Он, мирный человек, моряк дальних плаваний, стал беспощадным истребителем в дни этой небывалой войны. Мучительно-четко встали в памяти переживания последнего боевого похода. Вот лежат они рядом с сержантом на ледяных камнях, совсем близко от землянки вражеского опорного пункта. Возле землянки топчется часовой, долговязый, в короткой шинели. В лунном свете не видно лица врага -- только четкий силуэт на синем снеговом фоне. Вот часовой насторожился, пугливо повел головой в кепи с длинным козырьком, похожим на клюв. А может быть, не насторожился, а съежился от холода, мерзнет в своей подбитой рыбьим мехом шинельке? К нему подходят вплотную квадраты и треугольники теней от окрестных скал. Мертвенно-спокойно светит летящая в черном небе луна. Почувствовал ли он приближение собственной смерти? Мог ли предполагать, что здесь, среди норвежских гор, лежат, в трех шагах от него, два русских разведчика, похожих на плоские сугробы в своих полотняных маскхалатах. Несколько раз хотелось податься вперед: нестерпимо лежать, видя врага так близко, чувствуя под пальцами теплую рукоятку кинжала, и каждый раз рука Кувардина сжимала его руку, заставляла замереть снова. Фашист перестал всматриваться, двинулся вокруг землянки. Затянул даже какую-то унылую песню. До сих пор звучит в ушах этот глуховатый, испуганный голос. Зашла за тучу луна. И вот Кувардин сам пополз к землянке. Песня оборвалась, часовой будто всхлипнул, упал на колени, замер, уткнувшись головой в снег. И вот они уже возле стенки, сложенной из каменных плит. У сержанта шанцевый инструмент -- короткая саперная лопата. -- Трут! -- командует шепотом Кувардин. Подрыт снег под камнями, уложена в отверстие тяжелая толовая шашка, сержант принайтовил к ней конец бикфордова шнура. Он работает с яростной быстротой. Совсем близко, отделенные от них лишь каменной стенкой, спят солдаты опорного пункта. Боцман помнил, как, волнуясь, разжигая трут, забыл заслонить пламя спички от ветра. Мягкая снежинка влетела в сложенные лодочкой ладони. Спичка погасла, осветив на мгновение стиснутые губы сержанта. Зажал коробок между колен, зажег трут, затлев- шийся чуть видной малиновой точкой. Передал трут сержанту. По шнуру, потрескивая, побежал огонек. -- За мной! -- слышится шепот Кувардина. Бежали уже не таясь, прыгая с камня на камень. Упали плашмя за дальней скалой, смотрели на светящиеся стрелки ручных трофейных часов. Не выйдет ли кто из землянки, не затопчет ли в последнее мгновение огонь? Но дрогнули скалы, заревел воздух, взвился дымный свет. Осколки камней просвистели мимо. Стало быть, можешь делать зарубки, -- сказал Кувардин, когда, пробежав десяток миль на хорошо смазанных лыжах по горным снегам, сделали привал в неглубокой ложбине. Сержант все еще был во власти свирепого азарта. -- Что не радуешься, моряк? Я радуюсь, -- хмуро откликнулся тогда, вспоминая тихий всхлип часового, скорчившийся на камнях силуэт. И вдруг не удержался, высказал затаенные мысли: -- Уж очень ты злой, товарищ сержант. Все-таки люди живые были... Я не злой, я справедливый, -- сказал тогда Кувардин. -- У меня душа обуглилась на этой войне. И не забыть никогда, как вдруг задрожали жесткие губы, острые глаза по-детски заблестели слезами. -- А ты знаешь, что гады мою родную деревню сожгли дотла и с тех пор ни слуху ни духу от женушки нет? Покою не буду знать, пока хоть один фашист на свете остался... И ты разве зря давал клятву, боцман? И вот снова, как давеча, в сопках Норвегии, вспомнился заливаемый волнами "Туман", душное пламя от фашистских снарядов, поднявшийся к небу высокий темный нос тонущего корабля. Вспомнились окровавленные лица друзей моряков, мертвый командир в изодранной осколками шинели, разорванный флаг "Тумана", тяжелое тело Пети Никонова, которого так и не донес до борта живым... И последний шепот закадычного друга: "Ты сам спасайся, со мной не возись". И тонущие шлюпки "Тумана", залпы с немецких миноносцев, безжалостно истреблявших обессиленных пловцов. Может быть, так же расстреливали они шлюпки с моряками "Красотки Чикаго". Нет, война есть война. Не будет в сердце жалости, не закурит он трубку, пока хоть один фашист топчет родную советскую землю... Валентин Георгиевич Людов медленно читал принятую Бородиным шифровку. Так, -- сказал Людов, кладя шифровку в карман. Взглянул на сидевшего возле приемника радиста. -- Помнится, товарищ Бородин, просили вы о зачислении вас в отряд особого назначения? Точно, -- вскочил Бородин с табурета, устремил на Людова смелые, полные страстного ожидания глаза. Насчет перевода вас в отряд примем решение позже. А пока мог бы предложить вам небольшую морскую прогулку, если не будет возражений командира батареи. Приказано адмиралом немедленно отправить наших разведчиков для осмотра "Бьюти оф Чикаго". Пойдут отсюда Кувардин и Агеев на борту норвежского бота. Предупреждаю, прогулка не из легких, погода свежая, "Бьюти" потерпела аварию невдалеке от вражеских баз. Если чувствуете себя в силах, я поговорю с лейтенантом Молотковым. Может быть, сочтет возможным отпустить вас, поскольку имеется дублер. Чувствую себя в силах, обещаю оправдать доверие! -- вытянулся Бородин. Но имейте в виду, никому здесь ни слова об этом предстоящем походе! Молчание -- ограда мудрости, -- выходя из радиорубки, сказал Людов. Глава одиннадцатая ОНИ УВИДЕЛИ "БЬЮТИ" На рассвете они подняли еще один парус. Второе выгибаемое ветром крыло из латаного полотна развернулось над мерзлой палубой. Снасти натягивались как струны. Бот мчался, кренясь от быстроты. Далеко, слева по борту, проплывали горы, как серые отвесные стены, как очертания фантастических животных, припавших к океанской воде. К подножию гор липли клочья тумана, тяжелые и круглые, словно облака. Черная чайка, будто острый осколок скалы, пробила слой полумглы, парила над океанской водой. -- Чайка с неба спустилась, -- значит, потеплеет, -- сказал Агеев. -- Вишь, море лосеет. Он стоял недалеко от штурвала, следил, хорошо ли закреплены, не слабеют ли шкоты. Норвежец сказал, правя одной рукой, вынув изо рта прокуренную трубку: Ведрет вил слаа ом. Вот и Оле говорит, будет перемена погоды, -- перевел боцман. Чайка пронеслась над волнами, села на воду, качалась на плавно бугрящей глади. -- Как бы она купаться не стала -- тогда жди ненастья, -- говорил боцман. -- Нет, просто отдохнуть села. Он взглянул на Бородина. -- Следи, парень, куда она клюв повернет. Села клювом на восток, -- значит, шалоник задувает. Чайка морехода не обманет: всегда держит клюв против ветра, показывает, с какой стороны дует. Он был в благодушном настроении, стоял слегка расставив крепкие ноги, сдвинув шерстяной подшлемник со светло-бронзового лба на затылок. Гудел и свистел ветер в снастях, прогибалась выщербленная шершавая от старости мачта. Круглые океанские волны накатывались одна за другой, проносились мимо к далеким береговым камням. Норвежец неподвижно стоял за рулем, чуть шевелились под клеенчатым дождевиком костлявые плечи. -- Вот уж точно, полярный край, туманами повитый, -- сказал Бородин. Тоже был одет по-походному: стеганый ватный костюм, поверх ватника -- непромокаемый дождевик. Кувардин был рядом, прислонившись к рулевой рубке, кутался в намокшую от брызг плащ-палатку. Красиво, а мертво, -- сказал Кувардин. -- Горы да туманы, да льды. Кончится война, я из этого полярного края такого стрекача дам в наши белорусские леса! Не пойму, боцман, как можно на берегу такого моря всю жизнь провести. А знаешь, о чем думаю? -- сказал Агеев. Думаешь, хорошо бы сейчас в кубрик на суше, чтобы не качало. Сто грамм выпить и трещечкой закусить. Это само собой, -- мечтательно сказал боцман. -- А еще думаю о другом. Мертвые это места, потому что никто ими не занимался. А после войны, когда освобо- дим мир от фашистов, всякие горные богатства здесь добывать будем. А в ущельях этих вместе с норвегами электростанции построим на энергии горных рек. Шутник ты, боцман, -- сказал Кувардин. Почему шутник? Коммунисты все могут. Вот только бы Гитлера поскорей разгромить. Электростанцию на энергии горных рек? -- Кувардин помолчал. -- Если будешь инженером на такой станции, я к тебе под старость сторожем наймусь. Ты сам инженером будешь. Не здесь, так в Белоруссии или в Сибири. Нет, я лучше по другой части... -- сказал Кувардин, закутываясь в плащ-палатку плотнее. -- Пошел бы погреться вниз, Сергей, -- сказал он, помолчав. Мне не холодно. Сейчас товарища Свенсона подсменю, -- откликнулся Агеев. Когда нужно будет, покличь! -- Маленький сержант поднял крышку люка, нащупал ногой трап. Бородин тоже спустился в крошечный жилой отсек под верхней палубой бота. Узкие нары, откидной столик, в углу ворох сетей, над столом двустволка, железный фонарь. После свежего наружного ветра ударил в нос острый запах рыбьего жира, непроветренного жилья. Но здесь было тепло, манил темнеющий на нарах матрац. Садись, моряк, -- сказал Кувардин. Был уже без плащ-палатки, обычная ядовитая усмешка исчезла с тонких губ. -- Ты откуда эту песню знаешь? Какую песню? -- не понял Бородин. А вот "...полярный край, туманами овитый". Это же из песни. Из песни, -- сказал Бородин. -- Я ее в ансамбле исполнял, прежде чем меня в Китовый списали. Сольное пение в сопровождении хора. Странное выражение застенчивости было на лице маленького сержанта. А ведь эту песню я сложил, -- сказал Кувардин. Бородин смотрел с удивлением. Вы? Я. Так вы, товарищ сержант, стало быть, поэт? -- Поэт не поэт, -- сказал Кувардин, -- а вот песню сложил. -- Он говорил смущенно и быстро. -- Я, правда, только слова и чувство дал, а рифмы сотрудник в редакции подработал. Он усмехнулся опять. Выходит, мы с тобой вроде авторский коллектив. А ну, спой, как у тебя получается. На суше спою, -- невнятно откликнулся Бородин. Все кругом раскачивалось, скрипело, звякало. Уходила палуба из-под ног, нехорошая дурнота стала подступать к сердцу. "Курс переменили, бортовая качка", -- подумал радист. Моталась на переборке двустволка, сорвался с гака, дребезжа покатился по палубе под нары фонарь. Они повернули от берега в открытое море, и волны, которые недавно расходились под острым носом, стали ударять сбоку, перехлестывали через низкую рубку. Бородин и Кувардин выбрались наружу. Уже исчез из видимости берег, расстилался кругом сине-зеленый, колышущийся океанский простор. Бот летел, качаемый бортовой волной. Норвежец ниже пригнулся к рулю. Агеев смотрел на развернутую карту под защитой колеблемого ветром обвеса. И вот команда: "Рангоут рубить". Все бросились к шкотам. Легли на палубу свернутые паруса, Агеев встал за руль, Оле Свенсон спустился в моторный отсек. Теперь бот шел под мотором. Далеко впереди, будто плавая в воздухе над волнами, замаячила цепочка темных камней. -- Скалы Корсхольм, -- прокричал сквозь шум ветра Агеев. -- Скоро и "Бьюти" появиться должна. Оле Свенсон что-то сказал, высунувшись из моторного отсека, всматриваясь в даль. Видны мачты корабля! -- перевел Агеев. Смотрел в том же направлении, его влажное от морской воды лицо вдруг напряглось, полуоткрылся рот, обнажая белые ровные зубы. Мачты двух кораблей, товарищ сержант! -- сказал Агеев. -- Двух кораблей? -- повторил удивленно Кувардин. И вот они увидели "Красотку". Свенсон заглушил мотор. Они разобрали весла, бес- шумно гребли к черневшей над морем широкой плоской скале из потрескавшегося базальта. Там и здесь выступали из волн черные рифы. Скала уходила в воду отвесно, вокруг пенились водовороты и взлетали фонтаны. -- Когда сельдь и треску ловили, случалось нам на шлюпке отстаиваться здесь, -- сказал сквозь зубы боцман, налегая на весло. Свенсон правил прямо на скалу. И внезапно одна из трещин расширилась, превратилась в узкий проход -- из тех, что пробивают в полярных скалах неустанно трущиеся о них океанские воды. Бот прошел совсем близко от надвинувшегося сверху обрыва. Весла лежали вдоль бортов. Свенсон подтянулся отпорным крюком, бот остановился, покачиваясь под укрытием голой вершины Корсхольма, "Бьюти оф Чикаго" была метрах в трехстах от них, вздымалась и опускалась среди плоских, сине-зеленых валов. Большое высокобортное судно с желтеющей над палубой дымовой широкой трубой. Виднелись расплывчато сквозь туман м