поклонился летчик. -- Но сколько времени это может продлиться? Простите за солдатскую прямоту вопроса. Этого не могу сказать вам точно. Может быть, два дня, может быть, месяц. Но, черт возьми! -- Летчик хлопнул по колену ладонью. -- Я не могу пробыть здесь месяц. Меня призывает мой долг. Я прошу вас, старший лейтенант, дать мне возможность перейти линию фронта, пробраться к своим. Медведев холодно взглянул на него: Вы представляете себе, где мы находимся, капитан О'Грэди? Представляю! -- крикнул летчик. -- У черта в зубах, в самой пасти врага! Но вы-то проникли сюда? Если дадите мне провожатого или хотя бы карту местности, путь, которым вы шли... Провожатого я не могу вам дать: вы сами видите, сколько у меня людей, А отпустить вас одного... это значило бы отправить вас на смерть. Но если я хочу рискнуть жизнью, чтобы пробраться на корабль? За вашу жизнь отвечаю сейчас я: вы мой гость. Может быть, вернее, пленник? -- Летчик резко поднялся. Но почему же пленник, мистер О'Грэди? Я чувствую себя пленником, -- угрюмо сказал англичанин. -- Я в таком возрасте, что не нуждаюсь в няньке. А этот ваш боцман ходит за мной по пятам. У меня отобрали оружие... За утерю вашего пистолета боцман понесет наказание, если вы настаиваете на этом. Нет, не настаиваю, -- пожал плечами О'Грэди. А другой пистолет, к сожалению, я выдать вам не могу. У каждого из нас имеется только личное оружие -- расставшись с ним, совершим воинское преступление. Что же касается няньки, я скажу боцману, чтобы не досаждал вам своим присутствием. Спасибо, старший лейтенант! -- Летчик вдруг весело расхохотался; усики запрыгали на пухлой губе, над ровными зубами. -- Что ж, будем считать дипломатические переговоры оконченными. Будем надеяться, все идет к лучшему. Хотя у нас есть пословица: "Надежда -- хороший завтрак, но плохой ужин..." Он повернулся, неторопливо пошел за скалу. Медведев снова склонился над шифровкой. Несколько времени спустя старший лейтенант вошел в кубрик. Женщина вскочила с койки, словно захваченная врасплох. Она что-то кроила: перед ней лежали полосы материи, лоскутья. -- Вот, Василий Степанович, передайте сейчас же! -- протянул Медведев шифровку Кульбину. Потом взглянул на женщину: -- Да сидите, пожалуйста. Зачем встали? Она продолжала стоять, смотря с каким-то испугом. -- Садитесь! -- повторил Медведев. Она села на самый кончик койки, поджав ноги. Кульбин начал радировать, склонившись над столом. Аппарат тонул в вечернем полумраке. Медведев вышел наружу. Агеев стоял возле кубрика, задумчиво глядя вдаль. Синеватые длинные тени от вершины скалы пересекали площадку. Медведев подошел к боцману. Отсюда видны были спуск в ущелье, стоящий на вахте Фролов с автоматом в руке. Недалеко от Фролова -- летчик. Медведев взглянул на Агеева: Слушайте, старшина, мне на вас этот англичанин жаловался. Правда, вы за ним по пятам ходите? Никак нет, товарищ командир. Просто площадка здесь маленькая, разминуться трудно, вот ему и мерещится. Так вот что: вы все-таки старайтесь разминуться. Чтоб он себя здесь пленным не чувствовал. Правда, сам я отдал приказ глаз с него не спускать и не отменяю приказа. Да ведь тонкое это дело... -- Медведев испытующе глядел в строгое лицо боцмана: -- Парень он как будто хороший, простой, незачем ему жизнь отравлять. А? Агеев молчал. -- Вы что молчите, боцман? Я, товарищ командир, с чего-то папашу-покойника вспомнил. Был он рыбак, помор, человек малосознательный, в Соловки на богомолье Белым морем ходил. Так он мне всегда образок Соловецкой божьей матери показывал -- копию с иконы, что висит у соборных ворот. А на том образке два кругленьких отверстия прорезаны, там, где ядра с английских кораблей соловецкую икону пробили. Вы это к чему? А к тому, что папаша, по своей малосознательности, всегда мне говорил: "Хоть и англичане, видно, не те стали и мир у нас с ними, а все-таки нужен глаз да глаз". А потом, бывало, добавит: "С медведем дружись, а за топор держись". Это у нас такая пословица есть. Дельная пословица, старшина! -- И против этого летчика я хоть ничего не имею, но пришла мне чудная мысль. Какая мысль? -- насторожился Медведев. Кажется мне, что он в чужом платье ходит. Не видели, как он платочек мимо кармана сунул? Будто к этой одеже не привык. Медведев беспокойно провел рукой по лицу: -- Фантазируете, боцман. Странные у вас мысли... -- Точно, товарищ командир. Мне после всех этих походов скоро зеленые черти мерещиться начнут. Разрешите идти отдохнуть? -- Идите... Впрочем, подождите, боцман. Агеев остановился. -- Хоть и странные у вас мысли, а все-таки береженого и бог бережет. Так ведь, верно, папаша ваш говорил? Агеев сдержанно улыбнулся. Медведев продолжал без улыбки: Конечно, лучше бы совсем этих посторонних здесь не было. Но уж если они здесь, нужно и вправду к ним быть поближе. Только без навязчивости, боцман... Вы Фролову приказали, чтобы тоже наблюдал за О'Греди? Так точно, сказал. Тогда сейчас вам отдохнуть можно... Кстати, не знаете, что эта женщина кроила? Новый костюм подгоняет. У меня лишняя матросская роба была -- еще давно морем сюда целый морской чемодан прибило... Я ей и предложил. Тошно ей в этом халате... Они вернулись в кубрик. Женщина снова предупредительно вскочила. Помедлив, скользнула к выходу с темным свертком под мышкой. Хотел вас предупредить, -- сказал Медведев, -- к краю площадки подходить нельзя: могут увидеть снизу. Хорошо, -- слабым голосом сказала Маруся. Огня зажигать нельзя. У вас есть спички? У меня нет спичек. Я не буду зажигать огня. Агеев словно не слышал разговора, прилег, свернувшись в углу под плащ-палаткой. Маруся помедлила, будто хотела сказать что-то... Вздохнула отрывисто, исчезла в дверях. Агеев встал, неслышно вышел за ней. Кульбин быстро писал у аппарата. -- Товарищ командир, ответная радиограмма. Протянул смутно белевшую бумажку. Это десант, товарищ командир? -- спросил шепотом. -- Может быть, на рассвете! Да, это десант, Василий Степанович, милый! -- Глаза Медведева смеялись, он как будто помолодел. Давно Кульбин не видел таким своего командира. -- Завтра решится все. Может быть, последнюю ночь здесь проводим. Может быть, завтра... Он не договорил. Радость светилась в его глазах, но взял себя в руки, подавил рвущийся наружу порыв. Суше, отрывистее стал голос. -- Теперь, в последнюю ночь, нужно нам чего-нибудь не прошляпить. Идите, смените Фролова, он уже давно вторую вахту стоит. На всякий случай установим постоянный пост здесь, у рации, и у спуска в ущелье... Наблюдайте за нашими гостями -- оттуда, где вахту несем, вся площадка видна... Через четыре часа вас сменит боцман. Вы-то сами ужинали? -- Так точно. -- Так вставайте на вахту. Кульбин взял автомат, подхватил плащ-палатку. Медведев остался один. Он прошелся по кубрику взад и вперед. Больно, беспокойно замирало сердце, хотелось что-то делать, не откладывая, сейчас же... В кубрик вошел Агеев. Товарищ командир, девушка за скалой, похоже, новый костюм примеряет. Англичанин с Фроловым. Добро. Отдыхайте. Агеев лег, натянул на себя плащ-палатку. Медведев шагал по кубрику. Взглянул на Агеева, отвернувшего к стене бронзовое лицо. Агеев дышал глубоко и ровно. -- Молодец боцман! -- не мог удержать восклицания Медведев. Боцман шевельнулся, открыл глаза, будто и не спал, вопросительно глядел на Медведева. -- Ничего, старшина, спите... Боцман снова закрыл глаза. В кубрик вошли Фролов и О'Грэди. Сигнальщик, как всегда порывистый, быстрый, внес с собой наружную свежесть, запах океана и ветра. -- Отбарабанили вахточку... Разрешите присесть, товарищ командир? -- Смутно различимый в полумраке, сел на койку, вынул из-за уха сигарету. -- Теперь и закурить не мешает. Меня мистер О'Грэди угостил, еще на вахте. Так я ему говорю: "На вахте курить нельзя, а после вахты -- за милую душу..." Закурим, мистер? Он взял сигарету в зубы, потянулся за спичками. О'Грэди наклонился, внезапно отобрал сигарету. Да что вы! -- подскочил Фролов. Летчик сунул сигарету в карман. -- У нас так с людьми не обращаются, мистер! Каушен! Нот лайт!1 -- сказал летчик раздельно. (1Осторожно! Не нужно света! (англ.)) Улыбаясь, поднял толстый палец. Медведев с упреком взглянул на Фролова. Капитан О'Грэди совершенно прав. Уже вечер, не должно быть никаких вспышек. Всегда у вас какие-то недоразумения со спичками, Фролов! Да ведь мог по-другому предупредить. Не рвать прямо изо рта. Он не у себя дома, ему здесь холуев нет... Ладно, я ему скажу... -- Медведев не мог сдержать улыбки: так откровенно проявлялась обида Фролова. -- Поужинайте и ложитесь спать. Завернитесь потеплей: вам придется снаружи, под скалой, лечь пока. Здесь нам нужно женщину уложить, англичанина... И видите, боцман отдыхает. Но англичанин не захотел спать в кубрике. Объяснил, что одет достаточно тепло, может лечь снаружи, не хочет стеснять хозяев помещения. Уговоры не помогли... Медведев дал ему свою плащ-палатку. О'Грэди вышел. Медведев минуту спустя выглянул наружу. Летчик устраивался под скалой, в стороне от входа. Завертываясь в плащ-палатку, дружески кивнул Медведеву. Затих на камнях... -- Боцман! -- тихо позвал Медведев. Агеев приподнялся. -- Вам свежим воздухом не хочется подышать? Гость наш снаружи лег. Составьте-ка ему компанию. Агеев вышел, захватив ватник. Так быстро сгустилась осенняя ночь, что трудно уже было рассмотреть Марусю, в новом матросском костюме похожую на стройного юнгу. -- Ложитесь на койку, -- мягко сказал Медведев. -- Там одеяло, укройтесь. Она молча скользнула к койке, завернулась в одеяло. Медведев сидел около передатчика. Почти полная тьма была в помещении, лишь тусклым прямоугольником виднелся наружный выход, чуть вырисовывалось окошечко наверху. Снаружи свистел ветер. Женщина спала неспокойно, приподнималась, простонала несколько раз. То и дело Медведев взглядывал на светящийся циферблат ручных часов... Как медленно тянется время... Мысли о Насте, об Алеше, воспоминания, мечты о будущем, как искры, кружились в мозгу... В полночь он разбудил Агеева, лежащего рядом с летчиком, у скалы. Боцман встал беззвучно, ушел сменить Кульбина. Кульбин вошел в кубрик, притопывая ногами. Холодно, Василий Степанович? Так-то не холодно, только ветром продувает насквозь. Хорошо. Значит, завтра тумана не будет... Вахта спокойно прошла? Вахта нормальная, товарищ командир. Ложитесь, согревайтесь. Когда нужно будет, я вас разбужу. Кульбин лег рядом с Фроловым, сдерживая судорожную зевоту. Снова Медведев сидел у рации, смотрел в темноту широко открытыми глазами... То и дело выглядывал наружу, видел смутные очертания по-прежнему спящего О'Грэди. Уже перед рассветом разбудил Кульбина. Сперва хотел поднять Фролова, но сигнальщик спал как убитый. Кульбин проснулся без труда. -- Посидите, Василий Степанович, у рации. Я сейчас сюда боцмана пришлю. Он вышел наружу. Ветер шуршал по камням, снизу доносился глухой гул океана. Площадка наклонно шла вниз, ко входу в ущелье. -- Приставить ногу, -- послышался из темноты голос Агеева. И мгновение спустя: -- Подходите, товарищ командир. Медведев не различал боцмана, как ни всматривался в темноту. Вы разве видите меня, старшина? В такой тьме? Нет такой тьмы, товарищ командир, в которой ничего бы не было видно. К тому же у вас небо за спиной, ваш силуэт ясно вижу. Никаких происшествий на вахте? Все нормально. Один раз будто кто подошел со стороны кубрика, я окликнул -- молчок. Может быть, ветер... Он по камням так и скачет. Спать очень хотите, старшина? Да не особо... Как-то тревожно на душе, товарищ командир. -- Тогда пусть Кульбин еще поспит. Посидите у рации. Ему завтра работы много, пусть отдохнет хорошенько. -- Есть, -- ответил, уходя, боцман. Старший лейтенант прислонился к шершавому, влажному граниту, поправил на шее ремень автомата. Зубчатый гребень обрыва стал вырисовываться яснее; небо из темно-синего становилось серым. Четче выделялись длинные полосы черных облаков... Ветер шуршал по камням. Утих было совсем. Потом стал дуть сильнее, пронизывая до костей. Уже было совсем светло, небо наливалось розовым и зеленым, когда из-за скалы показался Фролов, застегивая на ходу ватник, поправляя подшлемник. Вытянулся, не доходя двух шагов: Разрешите принять вахту, товарищ командир? Как выспались? Сон и выпивка, товарищ командир, такое дело: их всегда не хватает. Но парочку снов просмотреть успел. Умойтесь, закусите и сменяйте меня. Фролов встал у ручейка на колени, умылся, утерся полотенцем, вынутым из кармана. Кушать не хочется, товарищ командир, а вот мне бы перекурить перед вахтой. Сон отбить окончательно. Как летчик? Проснулся только что, глаза протирает и уже свой портсигар в пальцах крутит. Поздоровался, как виноватый... Ладно, идите курите. И Кульбину скажите, чтобы у боцмана вахту в кубрике принял. -- Мы в один момент. -- Фролов исчез за скалой. Теперь, когда рассветная роса блестела на скалах, и клочья синеватого тумана нерешительно качались в каменных складках, и все ярче разгорался горизонт, Медведеву нестерпимо захотелось спать. Под веками был словно насыпан песок, автомат казался необычно тяжелым. С трудом дождался Фролова, передал ему вахту, пошел к кубрику. Летчик, розоволицый, как видно отлично выспавшийся, дружески кивнул ему, докуривая сигарету. Женщина сидела на камне, в стороне. Она казалась тоньше, стройнее в своем наспех сметанном матросском платье. Ее волосы были распущены. Откинула их назад, неподвижно смотрела вдаль... Медведев еле добрался до койки. Показалось, заснул, стал падать в глубокий блаженный мрак, еще не успев опустить голову на подушку... Он проснулся от чьих-то настойчивых прикосновений. Над ним стоял Агеев. Пора вставать, старшина? Вставать-то не пора: вы только минут десять как глаза завели... Выйдемте, товарищ командир. С удивлением Медведев увидел: боцман держит в руках серовато-белый сверток. Вышли наружу. Агеев отвел Медведева почти к самому гребню. Развернул рваный халат. Этот халат, товарищ командир, что наша гостья носила, был в расселину, за обрывом, одним концом засунут. По ветру, как флаг, развевался. Мне на него наш мистер указал. О'Грэди? Так точно... Я, перед тем как ложиться, в обход по камням пошел. Боцманская привычка -- палубу осматривать, все ли в порядке. Вдруг он меня догоняет, указывает на скалу. А оттуда будто чайка крылом машет. Глянул я через борт -- этот халат болтается. Хорошо еще, недавно светать стало, может быть, нас запеленговать не успели. Кто же это сделал? -- У Медведева перехватило дыхание. Думаю, не англичанин. Зачем бы ему самому себя выдавать? А где эта женщина? -- Сидит у кубрика как ни в чем не бывало. Медведев взглянул. Женщина задумчиво сидела на камне. Летчика не было видно. Но вот он шагнул из кубрика, неторопливо пошел за скалу, туда, где стоял на вахте Фролов. -- Маруся! -- позвал боцман. Женщина вскочила с камня. Пошла к ним суетливым, неуверенным шагом. -- Может быть, и его позвать, товарищ командир? -- Не спеши, боцман, сперва поговорим с ней. Летчик скрылся за скалой. Маруся подошла. Остановилась, глядя робко и вопросительно. Глава двенадцатая КОГДА ЗАМОЛЧАЛ ПЕРЕДАТЧИК Маруся молчала, глядя на халат в руках боцмана. Он, казалось, привлекал ее взгляд как магнит. Только мельком посмотрела в лица Агеева, Медведева и снова неотрывно глядела на светлые лохмотья. Где вы оставили вчера ваш халат? -- тихо спросил Медведев. Не помню точно, -- отрывисто сказала Маруся.-- Я отнесла его подальше, спрятала между камнями. Не могла я больше смотреть на него... Я поступила неправильно? -- Она вскинула и тотчас опустила глаза. Ваш халат был повешен за скалами, как флаг! -- Голос Медведева звенел сталью. -- Зачем вы сделали это? Теперь женщина смотрела на него в упор. Ее черты были неподвижны. Только глаза, широкие и светлые, жили на мертвенно-бледном лице. Кто вы такая? -- продолжал Медведев. Ярость охватила его. Бессонная ночь, затаенное горе, страх за исход дела усиливали эту ярость. -- Кто вы такая? Вы действительно русская? Я русская, -- пролепетала Маруся. Она стиснула ладони; маленькие смуглые пальцы с обломанными ногтями побелели. -- Я не понимаю... Я его свернула в комочек, в плотный комочек, засунула глубоко в трещину... -- Ее губы запрыгали, но глаза оставались сухими. Зачем вы хотели выдать нас немцам? -- спросил Медведев. Выдать вас немцам?.. -- повторила она, будто не веря собственным ушам. -- Выдать вас немцам? Это я-то могу выдать вас немцам? Это я-то? Я? Ее дыхание пресеклось. Она молчала, подняв руку, глядя на Медведева с невыразимым упреком. Ее измученное, страшно худое, когда-то бывшее молодым и красивым лицо все трепетало от горя и обиды. В этом лице не было больше робости, приниженности, как вчера. Она не могла говорить: слезы хлынули из ее глаз, покатились по впалым, сморщенным щекам... Агеев внезапно повернулся, пошел, почти побежал к кубрику. Маруся закрыла пальцами лицо, упала на камни. -- Что они сделали с нами!.. -- повторяла она среди рыданий. Холодный пот тек по лицу Медведева. -- Товарищ командир! -- раздался голос Агеева. Нечто настолько необычное, зловещее было в этом голосе, что оглянулась даже Маруся. Медведев бросился в кубрик. Кульбин сидел у стола в странной неестественной позе, опустив голову, одной рукой охватив передатчик. По стриженой голове текла струйка крови. Агеев поддерживал радиста, низко склонившись. -- Что? -- крикнул Медведев, подбегая.. -- Похоже, помер!.. -- со стоном ответил Агеев. Выпрямился. Его жесткая ладонь была испачкана кровью. -- Скорей идем! Он бросился из кубрика. Медведев бежал за ним. -- Там Фролов... Не пропустит... Агеев молчал. Одним рывком расстегнул кобуру. Они обогнули скалу, заслоняющую спуск к ущелью. -- Тоже убит? -- задохнулся Медведев. Фролов сидел, скорчившись, у самой расселины. Он уронил голову на колени, крепко сжав в руках автомат. Агеев добежал первый, тряхнул его за плечо, сигнальщик стал клониться набок, не выпуская автомата. Агеев приподнял его, расстегнул ватник. -- Ран, похоже, нет... Фролов тяжело дышал, его невидящие глаза были полураскрыты. Агеев бережно опустил Фролова на камни. -- Он отравлен, товарищ командир! Этот шпион обоих их одурманил. Сигаретами. Когда утром я к ним подошел, как раз втроем перекурку кончали... Товарищ командир, я его еще у потока настигну! Распрямился, рванул из кобуры пистолет. Медведев сгибался над Фроловым. Идите... Нет, подожди, брат! -- Только в моменты большой задушевности, наивысшего напряжения Медведев переходил, сам того не замечая, на "ты" с подчиненными. -- Как бы он и тебя не подстерег. Какое у него оружие? Пистолет и две гранаты -- он их у Кульбина забрал. Я его нагоню, кончу... Смотри, как бы не подстерег... -- снова повторил Медведев. Он растерялся, может быть, первый раз в жизни: слишком неожиданно свалилась беда. Ему меня подстерегать не резон! -- уже из ущелья крикнул боцман. -- Он, поди, как заяц, по скалам скачет!.. Медведев поднял Фролова. Сигнальщик был страшно тяжел. "У мертвых и лишившихся сознания, -- мельком подумал Медведев, -- вес почему-то вырастает, всей своей тяжестью они тянутся к земле..." Пошатываясь, нес Фролова в кубрик. Все произошло так мгновенно. Он остался на посту один -- теперь, когда так нужна помощь каждого... Кульбин убит, Фролов отравлен, боцман тоже, возможно, пошел на смерть. А может быть, Василий Степанович еще жив? Он опустил Фролова на койку. Сигнальщик по-прежнему трудно дышал; всегда румяное, свежее лицо было сейчас тускло-синеватого цвета. Маруся склонялась над Кульбиным у стола. -- Что с ним? Вправду мертв? -- В голосе Медведева теплилась робкая надежда. -- Я ничего не могла сделать... -- Маруся подняла залитое слезами лицо. -- У него раздроблена голова... Понимаете что-нибудь в медицине? Простите, я вас обидел, но это потом... Может быть, поможете Фролову? Я... до плена... училась на санитарных курсах... Хотела в армию пойти. -- Ее голос был тихим, как вздох. -- Можно, посмотрю, что с ним? Конечно, разумеется... Если бы вы могли помочь ему... Вот походная аптечка. Медведев поднял Кульбина, вынес наружу. Василий Степанович похолодел. Медведев отнес его в сторону, уложил на камнях, с головой укрыл плащпалаткой. Присел рядом, стараясь сосредоточиться. Наступил солнечный, ветреный день. Дул норд-ост. "Верно, море свежеет", -- подумал Медведев, -- глухой гул морского прибоя доносился снизу. Что делать? Сегодня начнется десант, корректировка необходима... Закрыл глаза -- и вдруг из мрака надвинулось лицо виновника катастрофы, веселое, хохочущее, с круглыми глазами в кровяных жилках и медной щетинкой над верхней губой. Доверился ему, как дурак!.. Вспоминал все происшедшее шаг за шагом... Конечно, это переодетый гестаповец -- не англичанин... Недаром боцман говорил: носит чужой костюм... Вот почему он отнял вчера сигарету у Фролова: хотел отравить его во время вахты, а потом побоялся выдать себя. А сегодня отравил разом двоих, отвлек от себя внимание развешенным халатом... Ровно на столько времени, чтобы успеть убить радиста, испортить рацию... А рация? Конечно, сломал ее. Он бросился обратно в землянку. Маруся склонялась над Фроловым, стараясь удобнее уложить на койке... Медведев нагнулся над передатчиком, сдвинутым в сторону, забрызганным каплями крови. Торчала порванная проволока, блестели осколки стекла. Но запасной комплект? Успел его поломать диверсант? Нет, вот он стоит, тщательно упакованный. Запасливый Кульбин спрятал его в углу, за койкой. Медведев нетерпеливо развернул запасные части, стер с рации кровь, стал чинить передатчик. Он оторвался от работы, только чтобы взглянуть на Фролова. Сигнальщик спал, его дыхание стало ровнее и тише. Маруся сидела на койке, глядя Фролову в лицо. Он должен скоро очнуться... Я сделала все, что могла... Спасибо, -- мягко сказал Медведев. Он мгновение подумал. Взял со стола свой заряженный автомат. -- Хочу вам дать поручение... Из автомата стрелять не умеете? -- Она покачала головой. -- Тут особой науки не нужно. Подошел к койке, показал, как обращаться с автоматом. -- Вот, возьмите его, встаньте там, где нес вахту Фролов. Если кто покажется из ущелья, стреляйте прямо очередью, чтобы предупредить меня. На близком расстоянии, не промахнетесь. Опять уловил в ее глазах то прежнее непонятное выражение. Но робости, неуверенности не было теперь в ее движениях. Вы... больше не подозреваете меня? -- тихо спросила Маруся. Конечно нет... -- Он досадливо нахмурился.-- Это было хитро разработано тем фашистом. Ему нужно было отвлечь внимание от себя: он знал, что боцман все время следит за ним... Только как он отыскал в скалах этот халат? Когда засовывала его среди камней, мне показалось, кто-то смотрит сзади. Оглянулась -- никого. Я думала, может быть, вы... Она замолчала. Медведев видел: у нее на губах дрожит какая-то невысказанная фраза. Она стояла у выхода, как бы ожидая, будто собираясь что-то произнести... Молча она вышла из кубрика. Он снова нагнулся над рацией. Заменял часть за частью, соединял порванные провода. А в глазах стояло лицо Маруси, лицо девушки-старухи. Все они прошли сквозь эту муку. Неужели и Настя?.. Он старался отвлечься, думать о другом и снова представлял себе лицо Насти, изуродованное месяцами страшного рабства. Но образ Насти затерялся где-то в сознании... Сейчас он мог думать только о деле, только о том, что нужно противопоставить диверсии врага! И в то же время все яростнее и торопливее восстанавливал рацию. Утратил представление о времени. Ужаснулся, взглянув на часы... Почему не вернулся Агеев? Нет ли в видимости кораблей десанта? Он вышел из кубрика. Подполз к верхнему гребню скал, выглянул. Как всегда, берег был дик и безлюден с виду, океан грозно гудел, рос прибой, увеличилась пенная линия вдоль береговых извилин. Четкой, будто приподнятой над морем чертой вырисовывался горизонт. "Свежая погода идет!" -- подумал привычными мыслями опытного морехода. Но небо еще было чисто, скалы теплы от прямых солнечных лучей. Снова вернулся в кубрик, согнулся над аппаратом. Основные части уже заменены. Но аппарат молчит -- он так же мертв, как его хозяин, лежащий снаружи. Все пропало, пост не сможет давать корректировку. По собственному легкомыслию, из-за преступной доверчивости он, командир поста, сорвал всю операцию, обманул доверие флота... Правда, мог бы быть еще один выход... Услышал глубокий вздох за спиной, шуршание сухой морской травы. Фролов, поднявшись на койке, смотрел с недоумением, с испугом. -- Что это, товарищ командир? Неужто на вахте заснул? В голове жернова ворочаются... Медведев коротко рассказал все. -- Вася!.. -- только и мог вымолвить Фролов. -- Вася погиб!.. Разрешите, взгляну на друга... Он вышел шатающейся, неверной походкой. Медведев опять склонился над рацией... Нет, он не может исправить аппарат... Через несколько минут вернулся Фролов. Вошел сгорбленный, сразу постаревший, глаза ушли глубоко под длинные ресницы. -- Лежит, будто спит... Фролов всхлипнул, закусил пухлую губу. Крепился изо всех сил, но две прозрачные слезинки вдруг скатились из-под ресниц, оставляя полоски на смуглой пушистой коже. Товарищ командир, это ведь он говорил: "Слезы матроса наравне с кровью ценятся..." Я бы за него, верьте слову, всю кровь отдал... Закадычный мой дружок... А боцман? Неужто и он... погиб? Нет, я думаю, Агеев вернется. Он за диверсантом погнался... За летчиком этим... -- глухо сказал Медведев. Фролов горестно взглянул на него. -- Вот ведь какой хитрый волк] Утром подъехал ко мне, будто извинялся за вчерашнее: "Хэв эй сигаретт!" Ну почему же не взять? Закурили мы с Васей... -- Внезапное недоумение скользнуло по его лицу. -- Но ведь и он с нами курил, из одного портсигара! -- Значит, знал, какие папиросы вам дать... -- Медведев порывисто встал. -- Разговорами делу не поможешь. Рация испорчена, не можем принимать сигналов, давать корректировку... Пойдем взглянем, -- пожалуй, наши корабли уже на горизонте. Они вышли наружу. Тени от скал удлинялись, ветер дул все резче, день подходил к концу. Подползли к краю обрыва. Легли рядом, с биноклями в руках. В радужных ободках линз выросли однообразные темно-синие с пенными барашками валы. Проплывала зазубренная колышущаяся линия горизонта. Над ней висели продолговатые облака. Все сильнее дул ветер. Товарищ командир! -- почему-то шепотом сказал Фролов. Ну что вам? -- Как же с Васей?.. -- Он замолчал, с трудом перевел дух. -- Его хоронить нужно. Мы его к ночи похороним, друг. Сейчас нельзя вахту бросать. Десант в любую минуту подойти может. А как корректировать будем... без рации? Как?.. Медведев глядел на лежащего рядом моряка, на его стройные юношеские плечи, загорелую шею, румяное лицо под шерстяным подшлемником -- видел его как будто впервые. Мысль, что пришла в голову недавно, показалась дерзкой, неисполнимой. Должен ли он, смеет ли послать на верную смерть и этого красивого, полного жизни парня? -- Есть один выход, Фролов... -- медленно сказал он. Сигнальщик смотрел на него широко открытыми карими глазами. -- Видишь ли, если не наладим корректировку, весь наш пост ни к чему. Корабли не смогут громить укреплений -- тех, что мы запеленговали. Рация не работает. Остается флажной семафор. Фролов молча слушал. Медведев помолчал. -- Не знаю, что из этого получится. Но может быть, что-нибудь и вышло бы. Чайкин Клюв высоко над морем: его далеко видно и с берега и с кораблей. Я решил было сам сигнализировать, да скорости дать не могу. Фролов понял. Глаза блеснули обидой. А мне разве не доверяете? Я сигнальщик первого класса -- семьдесят знаков в минуту пишу. Знаю... Да ты понимаешь, за что возьмешься? Должен стать на открытом месте, над самым обрывом. По тебе, как по мишени, все их орудия и пулеметы бить будут. Авось промахнутся, -- просто сказал Фролов.-- Товарищ командир, это вы здорово придумали! Он приподнялся на камнях, густой румянец залил щеки. И вдруг напрягся, вытянулся, прижал к лицу окуляры бинокля: -- Наши боевые корабли на горизонте! Медведев смотрел тоже. Плескался в линзах бесконечный океанский простор. Длинной изогнутой клешней вдавался в воду берег. Мерцал и переливался рубчатый горизонт. -- Справа, курсовой угол десять, товарищ командир! И точно, в указанном направлении мелькнули по волнам еле видные зазубренные полоски. -- Дадим корректировку, товарищ командир! -- Фролов не отрывал бинокля от глаз. -- Вы за меня не бойтесь. Вася Кульбин любил говорить: "Матрос пули глотает, бомбы руками хватает..." Он взглянул на Медведева и осекся. Ни тени растерянности и колебаний не было больше на исхудалом, строгом лице под козырьком офицерской фуражки. В даль вглядывался, чуть нахмурясь, сдержанный, подтянутый командир, каким Фролов привык видеть его на мостике катера в часы боевых походов. Взгляд Медведева был ясен и тверд, экономными и быстрыми стали движения. Старший лейтенант достал из планшета карту. Ветер трепал и сворачивал легкие кальковые края. Медведев разложил карту в углублении, прижал с боков осколками гранита. -- Принесите ракетницу и сигнальные флаги! Фролов бросился в кубрик, вернулся с большим, старинной формы, пистолетом. Вложил в ствол картонный патрон ракеты. Из клеенчатого футляра вынул два красных флажка. Корабли приближались. Уже различались в бинокль очертания широких скошенных труб, углы орудийных надстроек. Но берег затаился, точно и не было в скалах настороженных, направленных в море батарей. -- Ракету! -- приказал Медведев. Фролов вскинул ракетницу. Узкая дымовая лента взвилась над высотой, высоко в небе вспыхнул алый лоскут дыма. Мгновение спустя такая же ракета поднялась над флагманским эсминцем. -- К корректировке приготовиться! -- приказал Медведев, не отрывая бинокля от глаз. Фролов шагнул вперед -- в каждой руке по развернутому флажку. Стоял теперь на самом краю ветристой бездны, ясно видимый и с моря и с берега. И, улучив момент перед началом сигнализации, сделал то, что делал не один краснофлотец, смотря смерти в глаза, никогда не сгибаясь перед врагом. Он сорвал и бросил на камни свой шерстяной подшлемник и, бережно достав из-за пазухи, расправил, лихо надел набекрень старую, пропитанную солью бескозырку с золотыми литерами и ленточками, вьющимися на горном ветру. Глава тринадцатая ПОЕДИНОК "Ему меня подстерегать не резон!" -- крикнул Агеев Медведеву, бросаясь вслед за диверсантом к выходу из ущелья. Такова была первая мысль. Конечно, мнимый англичанин постарается не упустить ни мгновения, использует преимущество во времени, чтобы, затерявшись в скалах, уйти к своим. Но тотчас родилось другое соображение. Неверно! Может быть, неопытный враг сделал бы именно так, но испытанный разведчик, конечно, оценит особенность местности, затаится где-нибудь за скалой, чтобы, дождавшись преследователей, наверняка расправиться с ними. "Точно! -- думал на бегу боцман. -- Где он будет ждать? Конечно, у перехода через стремнину. Придется мне там помедлить, выйти на открытое место. Там он и ударит, как на охоте". И вместо того чтобы одним духом перемахнуть пенную воду, Агеев, пробежав ущелье, лег, подполз к заросли у потока и, не раздвигая зелени, выглянул наружу. Сквозь кружево листвы, пронизанной солнцем, чернели мокрые камни, сверкали брызги потока. Молчаливо сгрудились на том берегу бурые, ребристые скалы. За одной из них и ждет, вероятно, мнимый О'Грэди... А на этом берегу -- Агеев знал -- вдоль отвесной стены на уровне скрытого входа в ущелье, где он задержался сейчас, идет трещина, узкий выступ, тоже скрытый зеленью снаружи. Не шевельнув ветки, боцман пополз этим выступом вдоль стремнины до того места, где обрыв сворачивал в сторону и делала поворот речка. "А может, зря теряю время, немец давно уже уходит к своим?" -- терзала неотступная мысль. -- Неправда! Торопитесь медленно! -- пробормотал он свою любимую поговорку. Напрягся, перепрыгнул поток, стал возвращаться ползком, распластавшись по камням. И против входа в ущелье, за первым же поворотом, лицом к лицу столкнулся с затаившимся врагом. Диверсант лежал, держа наготове гранату, смотрел на зеленое горло ущелья. Совсем не такое, как у "капитана О'Грэди", напряженное, обтянувшееся лицо с полуоскаленными зубами под приподнятой верхней губой глянуло на Агеева. Боцман прыгнул вперед. Граната покатилась на камни. Агеев поднял пистолет. Но с проворством, почти невероятным для жирного, тяжеловесного человека, мнимый О'Грэди схватил его за руку. Они зашатались над самой водой. Враг рванулся, вывернулся, как змея, исчез за скалой. И потом -- минуты стремительного карабканья по скалам, бег по камням, под солнцем и ветром... И наконец Агеев лег ничком, жадно напился студеной воды, золотящейся в мшистом углублении. Он вытер обильный пот, слепящий глаза, и, осторожно приподняв голову, окинул взглядом окрестность. Теперь перед ним была плоская лощина, похожая на высохшее океанское дно. Ни деревьев, ни высокого кустарника. Тот же пейзаж, как и всюду, в этой области вечной мерзлоты: гранитные валуны, нагроможденные друг на друга, остробокие шиферные плиты.. Кое-где желтоватые ветви ползучей березы плотно прижимались к камням. За этой лощиной, охватывая ее полукольцом, вилась далекая линия горной автострады -- той самой дороги, что вела к заброшенным никелевым рудникам. Боцман лежал за большим, обточенным ветром валуном; от камней шел легкий морской аромат: запах водорослей и соли. Сверху грело солнце, но снизу ледяной холод уже проникал сквозь одежду. Успел ли он перерезать врагу дорогу, преградить ему путь? Агеев взглянул на циферблат плоских ручных часов -- эти часы подарил ему адмирал за одну из разведочных операций... После того как диверсант, вырвавшись, скрылся за скалой, боцман не стал преследовать его по пятам, а бросился наперерез, по одному ему известному кратчайшему пути. И вот теперь он лежал за большим валуном, просматривая всю лощину. Знал, если враг не добрался еще сюда -- а по времени не мог добраться: боцман прошел к валуну прямиком, по обрывистым оленьим тропам, -- не сможет, гад, пересечь лощину, не подставив под выстрел свое большое тело. Агеев лежал задыхающийся, потный, держа наготове гранату и тяжелый пистолет. Солнце сверкало над камнями, вися в бледно-голубом небе. Великая тишина пустыни стояла кругом. И вот Агеев снова увидел врага. Тот полз по краю лощины, распластавшись так, что почти не выделялся за линией шиферных глыб. Полз метрах в сорока от боцмана, и всего десяток шагов отделял его от дальнего края лощины. Агеев выстрелил три раза подряд и, приподнявшись, тут же метнул гранату. Он промахнулся. Диверсант вильнул в сторону скользким, торопливым движением змеи. Промахнулся!.. Бешеный бег по камням, волнение, усталость от бессонных ночей сделали свое дело. Агеев взглянул на часы. Улегся ничком. Высоко в небе стояло солнце, спина была теплой, но живот леденел, легкий озноб пробегал по телу... Что ж, он будет ждать, пока враг не выглянет из-за камня, сколько бы времени ни ушло на это ожидание. На это ожидание ушло почти восемь часов... Уже солнце пересекло небосвод, уже не раз Агеевым овладевала неодолимая дремота, голова опускалась к камням. Боцман взял остроконечный осколок, поставил острием вверх... И когда голова падала сама собой, резкая боль укола снова приводила его в себя, прогоняла дремоту. Из-за зеленоватого камня выставилось круглое кожаное плечо. Боцман не стрелял. Плечо шевельнулось, исчезло, высунулось снова. Агеев хмуро смотрел. Усмехнулся, выстрелил. Дернувшись, плечо скрылось за скалой. Агеев не вставал из-за камня. Он знал все тысячу и одну хитрость первобытной горной войны. Ставкой в этом поединке была не только его собственная жизнь. Он поднял ветвистый желто-бурый, будто отшлифованный рог оленя, лежавший среди камней. Засунул рог стоймя полунаклонно между двумя камнями. Привязал к нему длинный и тонкий шкертик, который всегда носил с собой в кармане. Снял свой круглый шерстяной подшлемник, расправил, надел на верхние развилки рога. Разматывая шкерт, он отползал в сторону, плотно прижавшись к земле, не показываясь из-за укрытий. И только отползши шагов на десять, взял на прицел дальнюю скалу, где исчезло плечо врага, и осторожно потянул бечевку. Испытанная хитрость северных снайперов! Рог шевельнулся. Подшлемник, как живая голова, высунулся, кивнул из-за камня. Агеев увидел: из-за скалы взметнулась рука с пистолетом -- подшлемник дернулся, пробитый навылет. Пистолет разведчика громыхнул дважды. Оружие врага взлетело в воздух, упало на плоские плиты. -- Вот ты какой хитрый! -- пробормотал Агеев.-- Вместо плеча пустой комбинезон подставил! А теперь что будешь делать с простреленной лапой? Сонливость прошла, сердце колотилось, сразу заострились все чувства. Теперь гибель врага -- решенное дело. Перележал фашиста, перехитрил его, нужно ждать результатов. Но он радовался недолго. Из-за скалы, где лежал раненый диверсант, потянулась тонкая, нерешительная струйка дыма. Она расширялась, густела; изогнутый бурый столб вырастал, медленно качался над камнями. -- Своих подзываешь, гад?! -- удивленно, с яростью пробормотал Агеев. Сжался в комок. Сердце стучало больно и бешено. Нужно пойти на риск, нельзя терять ни минуты! Огромными прыжками, не скрываясь больше, Агеев кинулся к укрытию врага. Навстречу, крутясь, вылетела граната, брошенная нетвердо, левой рукой. Агеев припал к камням. Когда громыхнул взрыв и просвистели осколки гранаты, вновь вскочил на ноги. Делая зигзаги, достиг укрытия. Два выстрела миновали его. Перед ним, без комбинезона, в розовой трикотажной рубахе, обтянувшей жирную грудь, стоял мнимый О'Грэди, поддерживая левой рукой окровавленную кисть правой. Страшная ненависть была на толстом сероватобледном лице, в широко открытых, воспаленных глазах. Они выстрелили одновременно. Агеев, может быть, на секунду раньше. Диверсант качнулся, выронил пистолет, упал навзничь, головой к дымящемуся костру. На потрескивающих березовых ветвях тлел обгорелый комбинезон. Враг лежал, готовый, казалось, крик- нуть; медные усики топорщились над приоткрытым ртом; белки, испещренные кровяными жилками, смотрели в тускнеющее небо. Боцман тщательно затоптал костер, огляделся, сунул в кобуру пистолет. Солнце по-прежнему блестело на камнях, по-прежнему стояли кругом безлюдье и тишина каменной пустыни. После грохота боя эта тишина казалась еще чудеснее и полнее. Агеев глубоко вздохнул. Сел на камень. Осторожно достал из кармана свою заветную трубку. Он обнажил кинжал и прежде всего сделал на мундштуке последнюю, шестидесятую зарубку. Знал, что должен уходить, н