ажет ему сейчас старый друг Калядин. Но старшина отделения сигнальщиков лишь нахмурился, отвел глаза, набирая новое сочетание флагов... Значит, и на прощание не хочет мириться старый боевой товарищ... И Жуков обиженно сдвинул густые жесткие брови, вскинул бинокль, вновь стал всматриваться в море и небо... Стало быть, по-прежнему Калядин будет сторониться его, отмалчиваться, вести только строго служебный разговор... Кончается трудная походная вахта. В такие минуты приятное ожидание заслуженного отдыха обычно охватывало Леонида, помогало еще зорче вглядываться в даль, отчетливее докладывать об увиденном. Проходя мимо Калядина, любил обменяться со старшиной, с полуслова понимавшим его, каким-нибудь соображением, шуткой, улыбкой. Но сегодня радостное чувство подменила легкая грусть, как бы предчувствие неизбежной потери. Размолвка с Калядиным началась несколько дней назад, когда, сбежав в кубрик по трапу, Жуков увидел старшину склонившимся над листом бумаги. Калядин поднял веснушчатое, с облупленным широким носом лицо. -- Вот пишу... Он не договорил, но Жуков и так знал, что пишет Калядин. Рапорт об оставлении на сверхсрочную. Приближался срок увольнения в запас, того увольнения, о котором в военное время, как о чем-то необычно пре- красном, частенько мечтали друзья. И вдруг в мирные дни Калядин круто переменил решение, стал думать о сверхсрочной, уговаривать друга подать рапорт. -- Корабль оставить не могу, понимаешь. Чем ближе подходит время разлуки с ним, тем больше чувствую -- не могу. Останемся, а, Леня? И докладные подадим вместе... Потом учиться на офицеров пойдем. Это решение друга потрясло Леонида. Уже успел привыкнуть к мысли, что скоро конец военной службе. Хорошо повоевали, пора отдохнуть. Он представлял себе день, когда, проснувшись еще до побудки, они с Калядиным увяжут в последний раз свои койки, переложат вещи из рундуков в штатские чемоданы, еще раз окинут взглядом знакомый до любой мелочи кубрик, а позже, выправив документы, вместе пройдут по палубе к трапу на стенку. Но сейчас главное даже не в этом. Сейчас он думал не только о себе, он думал о Клаве. Пожалуй, сам по себе и не стал бы мечтать о расставании с флотом. Разве меньше Калядина любил он море, корабль? Во здесь замешивалось особое деликатное дело. Нет, нужно, нужно уговорить друга. Смотри, Миша, подашь докладную -- обратно ее не возьмешь, -- сказал он тогда в кубрике. -- Выбор судьбы. Легко на это смотреть нельзя. А кто легко смотрит? -- Калядин старательно выводил очередное слово рапорта. -- Я к делу политически подхожу. Могучий океанский флот нам нужен? Факт! Кадры нужны? -- Калядин любил говорить немного по-книжному, и. выходило у него очень убедительно, Кадры сейчас в мирном строительстве нужнее, -- запальчиво сказал Жуков.-- На производстве, в колхозах нас ждут. Ведь вместе хотели мы с тобой... Дружбу не ломать нашу... -- А вот и не ломай. Останемся на корабле, чудесное дело. Хорошо тебе на корабле? Хорошо! Дело свое любишь? Любишь! А ты еще гребец замечательный, под парусами мастер пройтись. Морской талант. А на сушу уходить хочешь! Коренастый, крепко сбитый, Калядин говорил так просто и рассудительно, что действительно подумалось -- не подберешь возражений... Жуков задумчиво вынул расческу, стал приглаживать чуть курчавые волосы, -- собирался с мыслями для ответа. -- У меня, Миша, особая есть причина... -- Эту твою причину я насквозь вижу, -- с обидной категоричностью отрубил Калядин. -- У нее нахальные глаза и родинка на левой щеке. Уж если заговорили о ней, прямо скажу -- не для матроса она... У нее на уме офицеры... Один имеет интерес -- мужа посолиднее затралить. -- Нет, ты о ней так не говори, -- раздельно произнес Жуков. -- Оскорблять ее не имеешь права. Он стоял, положив руку на койку, -- рослый, худощавый, с развернутой ладной грудью. От негодования сильней заблестели полные мягкого черного блеска глаза. "Такого и вправду каждая полюбить может", -- подумал Калядин, мельком взглянув на друга. Ты, Леонид, не обижайся... Брось... Может, и ее такая она. Только, если точно тебя любит -- сделает по-твоему. Нет, я ей обещал, -- твердо сказал Жуков.-- Да и нехорошо ей здесь... на такой работе. Уж все обговорили. Как поедем в Медынск, где поселимся... -- Ну так поезжайте... А лучше вот что, -- Калядин поднял от бумаги свои честные, хорошие глаза. -- Скажи ей прямо и твердо, что передумал ты, новое решение принял. Из ресторана она может уйти, учиться поехать... Ей полезно кругозор свой раздвинуть. -- И заикаться об этом не буду, -- хмуро отрезал Жуков. -- Обещал, -- значит, точка. Как объяснить другу, что не способен оказать этого Клаве, что из-за этого может сломаться все! При каждой встрече Клава становится все требовательнее и нервнее -- все разговоры сводит к одному -- когда демобилизация, когда они уедут отсюда? Совсем недавно на танцах вдруг залилась слезами: "Не могу я больше терпеть, Леня". В другой раз, сидя на скамеечке в парке, крепко взяла за руки, всматривалась в глаза: "Любишь, вправду любишь, Леня? Сделаешь, что попрошу?" Но не попросила ничего, перевела разговор на другое... А то вдруг меняется совершенно, косится дерзкими, словно опустевшими глазами. Не раз назначала свида- ние и не приходила -- заставляла зря ожидать себя на каком-нибудь перекрестке или в сырой аллее парка... -- Люди говорят -- ты мне не пара! -- сказала както особенно отчужденно и зло. А потом снова менялась, смеялась, заглядывала в глаза своими непонятными, ждущими чего-то глазами. А тут еще -- после того спора в кубрике -- пошел раздор с лучшим другом. У, этот Калядин! Сам виноват, опорочил ни за что ни про что Клаву и надулся, точно обидели его самого... "Нет, брат, я тоже с характером, командовать собой никому не позволю... А девчонке, Шубиной, позволяешь командовать собой?" -- тут же упрекнул себя Леонид, словно от имени друга... И от этого расстроился еще больше. А нынче, перед походом, стряслось новое дело. Пришел приказ о списании его, старшего матроса Жукова, с корабля в состав экспедиции особого назначения. Узнав об этом, растерянный, он пришел к заместителю командира по политчасти. Почему его списывают с "Ревущего"? Надеялся дослужить свой срок на родном корабле... -- И может быть, из-за этого, -- немного замялся Жуков, -- задержится увольнение в бессрочный? Но заместитель командира корабля по политической части сразу разъяснил все. Его списывают в состав экспедиции как опытного сигнальщика, выдержанного, проверенного комсомольца. Демобилизован он будет в срок. -- И не все ли равно вам, -- сказал замполит, помолчав, с каким-то особым, как показалось Жукову, укоризненным выражением, взглянув на старшего матроса, -- на каком корабле и на каком море смените военную форму на гражданское платье, если твердо решили уйти с флота? Да, разумеется, это ему все равно. Только бы не было задержки... И может быть, даже лучше закончить службу дальним интересным плаванием, в которое, как дал понять замполит, он должен пойти... И проще решается вопрос об увольнении в бессрочный -- много легче будет уходить из другого кубрика, с другого фронта... Но снова он стал думать о Клаве. С каждым часом чувство грусти и неустроенности сильнее охватывало его. И Калядин, будто угадав его мысли, заговорил перед началом вахты прежним приятельским тоном: -- Матросский телеграф говорит -- в интересную экспедицию идете. -- Интересная-то интересная... "Ревущий" все-таки покидать жалко? А думаешь, не жалко? Просолился, просмолился на нем насквозь. Все равно ведь от нас уходить решил. Так какая разница? -- Глаза Калядина потемнели, вызывающе прозвучал голос. -- Все равно -- ясное дело! -- с таким же вызовом ответил Жуков. И вот теперь, на вахте, горько вспоминать все это. И старый друг старшина работает рядом словно чужой. Вот уложил флаги в ячейки сигнального ящика, сердито покосившись из-под припухших от ветра век. Жуков поднес к глазам свисавший с шеи на ремешке бинокль. Балтика родная! Ровно колышутся бесконечные волны, лиловато синея, отливая радугой по краям... Хорошо повоевали, разгромили врага, пора на сушу... Он слышал, как за его спиной командир корабля негромко что-то сказал вахтенному офицеру. -- Старший матрос Жуков, почему не доложили о парусе в вашем секторе наблюдения? -- торопливо спросил вахтенный офицер. Парус! В его секторе наблюдения! Напрягшись, всматривался изо всех сил. Но и особо всматриваться не нужно -- вот он и впрямь парус: большой, ясно видимый, скользящий у кромки облаков. -- Рыбачий бот, оправа по носу двадцать, -- громко доложил Жуков. И тут же сообразил, почему не заметил этого паруса раньше. Хотел объяснить командиру, но промолчал -- на мостике никаких лишних разговоров. Вот и заработал выговор напоследок! Но он не хотел примириться с этим. Сменившись с вахты, не ушел сразу с мостика, как делал обычно. Переминаясь с ноги на ногу, стоял у мачты, поглядывал на командира. Нужно обратиться, объяснить, почему вовремя не доложил о парусе. Он смотрел на низкорослого, коренастого офицера, стоявшего между рулевой рубкой и тумбой машинного телеграфа. Нужно заговорить с командиром! Капитан-лейтенант Бубекин лишь в послевоенные дни, придя с Северного флота на Балтику, принял командование кораблем, но матросы уже полюбили его за требовательную справедливость, за скрываемую внешней суровостью доброту. "Нет, нельзя отвлекать командира во время похода..." Вздохнув, шагнул к трапу, ведущему на полубак. -- Старший матрос Жуков! -- окликнул его Бубекин. -- Есть, старший матрос Жуков! Сигнальщик радостно повернулся!. -- Почему задержались на мостике после вахты? -- Маленькие темные глазки Бубекина остро смотрели изпод надвинутого на брови козырька. -- Думал обратиться к вам, товарищ капитан-лейтенант. -- Обращайтесь. -- Объяснить -- почему не доложил о парусе -- разрешите... Не моя это вина... Бубекин смотрел на него молча. Не было паруса на горизонте. Это же мотобот шел. Не под парусом, а под мотором. На таком расстоянии не просматривается силуэт... А парус поднял потом -- как раз перед тем, как вы вахтенному офицеру сказали. Дальше! -- сказал Бубекин. Уже не глядя на сигнальщика, вскинув бинокль, всматривался в море. Жуков молчал. Как будто объяснил все? Он видел, что жилистая шея капитан-лейтенанта стала краснеть над белой полоской подворотничка, ясно выделился на ней длинный бугорок шрама -- след давнего ранения. Наконец командир опустил бинокль, окинул сигнальщика сумрачным, раздраженным взглядом. -- Значит, говорите, не ваша вина, потому что мотобот без паруса шел. Разглядеть его не успели? -- Так точно, товарищ капитан-лейтенант, -- упавшим голосом сказал Жуков. Он уже понял свою ошибку. -- А я успел заметить парус и вам замечание сделать? В тот самый момент, когда его подняли на боте. Жуков молчал, вытянув руки по швам. -- А когда вражеский перископ встает над волнами? На две секунды покажет его враг и уберет снова, торпедный залп даст. Тоже будете оправдываться, что за секунду до этого не было на поверхности перископа? Жуков смотрел виновато. Взгляд капитан-лейтенанта стал мягче, потерял яростное выражение. Бубекин медленно вынул из кармана трубочку с многоцветным мундштуком. -- Вы, Жуков, матрос неплохой, опытный сигнальщик. Именно потому я рекомендовал вас в состав экспедиции. Молодецки очистили флаг, вам будет вынесена благодарность в приказе. Но сейчас допустили грубую ошибку. Ослабили внимание, задумались, верно, о чем-нибудь? -- Было такое... Мирное же время, товарищ командир, -- слабо сказал Жуков. -- Точно -- сейчас мирное время. Ходим в родной Балтике, из которой выбросили врага. Но нельзя снижать бдительность, ослаблять внимание. В военное время если бы проглядели перископ -- что было бы? Худо было бы, товарищ капитан-лейтенант. Поняли, стало быть? Понял, товарищ капитан-лейтенант. Бубекин вдруг ласково улыбнулся. Хорошо, идите. Жуков сбежал вниз. Его шаги прозвенели по окованным медью ступенькам трапа. "Превосходный сигнальщик, -- думал Фаддей Фомич Бубекин, -- а в последнее время допускает ошибки. Meчты о бессрочном на него действуют, что ли... Мыслями где-то витает... Может быть, и в состав экспедиции зря я его рекомендовал... Да ладно, там дело простое -- при том ходе, которым будут их корабли топать". Командир "Ревущего" прошелся по мостику, вновь поднял бинокль, долго глядел в том направлении, где, уже сильно уменьшившись, все еще белел одинокий парус. -- Вахтенный офицер! -- позвал Бубекин. Лейтенант был уже рядом с ним. -- Запишите в вахтенный журнал -- в такое-то время встретили одиночный рыбачий бот, шедший под мотором в сторону базы. -- Есть! -- откликнулся лейтенант. -- Когда придем из похода -- сообщите об этом пограничной охране. Вам не кажется странным, что он поднял парус, только заметив нас? Сейчас, товарищ капитан-лейтенант, столько ботишек ходит на лов... И с горючим свободнее стало... Верно, отстал от своих. Но они, как правило, не ходят под мотором при хорошем попутном ветре, -- сердито бросил капитанлейтенант. А Жуков, опустившись с мостика, долго еще не мог успокоиться. Невкусным казался жирный мясной обед с компотом, который так хвалили сегодня товарищи. Неудачно проходит последний день службы на родном корабле! А впереди новое, нелегкое объяснение с Клавой. Глава вторая БОЦМАН ВСТРЕЧАЕТ ДРУГА Мичман Агеев поднял кружку с ледяным квасом. Осторожно подул на пену, косым бугром вставшую над толстой кромкой стекла. Сделал небольшой глоток и вновь поставил кружку на прилавок киоска. Вечерело, но закатное солнце все еще беспощадно жгло с безоблачного балтийского неба. По широкой улице летела едкая пыль -- частицы кирпичного щебня и пепла от разрушенных бомбежками, еще не восстановленных зданий, здесь и там громоздящихся вокруг. Ветер дул с моря, но, проносясь над каменными пирсами и зданиями портовых построек, над красными черепичными крышами остроконечных домов, терял по пути всю свою бодрящую свежесть. Сергей Никитич повел широкими плечами, стянутыми горячим сукном. Конечно, в рабочем бумажном кителе было бы куда свободней, но, выходя в город, мич- ман всегда надевал новый суконный китель. Может быть, поэтому и не любил часто уходить в увольнение. Много проще чувствовал себя на борту... Он опять прихлебнул квасу. Приподняв беловерхую фуражку, стер пот с костистого, будто облитого йодом лба под завитками мягких светлых волос. Снова взял граненую кружку с прилавка, наблюдая лениво, как один за другим лопаются пузырьки над поверхностью прозрачной, темно-коричневой влаги. Некуда спешить. Выходной. Срок увольнения далеко не истек. Даже, верно, нет еще шлюпки у пирса. Но он уже отдохнул хорошо. Погулял, выкупался, полежал на пляже. Разумеется, мог бы куда лучше провести выходной. Так, как все чаще мечтается с некоторых пор... С тех пор, как состоялось это мимолетное сперва, а потом все больше забирающее за душу знакомство... Да, когда впервые увидел ее на палубе дока, мог ли он ожидать, что образ этой девушки так властно захватит мысли и чувства? Мичман Агеев невольно взглянул на часы... Если сейчас возвратиться на док, можно успеть зайти в библиотеку, переменить книгу... Он и раньше любил чтение, но теперь посещения библиотеки приобрели для него особую прелесть... Нет, к тому времени как подойдет шлюпка и он доберется домой -- библиотека уже будет закрыта.... Стало быть, и некуда торопиться... Скоро станет прохладней... Промчался из порта грузовик, везущий новую партию моряков, уволенных в город... Проехал пыльный загородный автобус, переполненный рабочим людом -- строителями гигантской электростанции нового прибрежного города Электрогорска, спешащими после работы домой... Мичман пил холодный квас и хотел полностью получить удовольствие. "Торопитесь медленно" -- его любимая поговорка была известна всем имевшим с ним дело. Он вскинул руку к козырьку, приветствуя проходившего офицера. Прошел матросский комендантский патруль, четко печатая шаг, поблескивая вороненой сталью закинутых за плечи винтовок. Белокурая девушка выбежала из зеленой калитки, взяв под руку высокого моряка, что-то весело говорила. Местный житель, видимо рыбак, сутулый, в выцветшем комбинезоне, вошел в калитку другого дома, стал подниматься на высокое крыльцо. Мичман повернулся лицом к массивной бочке, темневшей в глубине киоска. То и дело рядом останавливались любители холодного кваса, звенели мелочью, поспешно осушив кружку, двигались дальше. Киоск был на полдороге от порта к городу -- "заправочная станция", как называли его матросы. Сергей Никитич не опешил никуда, благодушно прихлебывал из кружки. Конечно, было бы приятнее не стоять на ногах, а присесть за столик, заказать пивка и закуску -- ну, скажем, моченый горох, воблу или сухарики, посыпанные крупной, прозрачной солью. Но хорошо освежиться и стоя. Хорошо уже и то, что оперативно развернулись с квасом, сумели организовать доставку его в этот, не так давно отбитый у гитлеровцев порт. Требовать от военторга большего -- значило бы зря растравлять душу. С ребристой каменной башни лютеранской церкви на главной площади города начали мерно, с перезвоном, бить старинные часы. Боцман считал удары. Пожалуй, можно уже вернуться в порт. Вдруг стало скучно стоять так без дела в плывущей кругом жаре. Если б не выходной -- зашел бы в шкиперский отдел поговорить о доставке нового манильского троса вместо партии, забракованной вчера. Нужно им объяснить, что трос требуется первоклассный, не такой, какой пришлось отправить обратно из-за легкого запаха гари, шедшего от шершавых волокон, потрескивавших на изгибах... Если растительный трос трещит, пахнет гарью, -- значит, долго лежал на складе. Пусть дадут гладкий, приятный по запаху, без вихров на поверхности... Он слегка усмехнулся собственным мыслям. Отвлечься хочешь, Сергей Агеев? Не о тросе сейчас волнуешься ты, совсем не о тросе... -- Кружечку кваску! -- услышал он за спиной чей-то очень знакомый голос. Агеев не обернулся, только слегка отстранился от прилавка. Тот, у кого ходит в знакомых чуть ли не весь флот, не может оборачиваться ежесекундно... Сзади зашелестели бумажки, монеты звякнули о мокрый прилавок, киоскерша в белом халате подставила кружку под пенную струю... -- Товарищ боцман! -- прозвучал сзади тот же очень знакомый, но теперь удивленно-восторженный голос. -- Вот уж встреча так встреча! Мичман обернулся и уже в следующий момент крепко сжимал протянутую ему руку. -- Фролов, друг... -- только и сказал мичман Агеев. Перед ним, одетый в серый фланелевый штатский костюм, в желтые щегольские ботинки, стоял старый фронтовой друг -- Дима Фролов. Поля мягкой фетровой шляпы прикрывали смелые смеющиеся глаза, широкий воротничок снежно-белой апашки охватывал смуглую шею. -- Сергей Никитич! -- повторил Фролов. Не выпуская руки Агеева, придвинул к киоскерше свою разом опорожненную кружку, поставил рядом опустевшую кружку боцмана. -- Еще по кружечке... Значит, довелось-таки встретиться в мирное время! Помните, товарищ боцман, как мечтали об этом времени там -- на Муста-Тунтури, в вашем кубрике, на Чайкиной Клюве. Еще бы не помнить! -- так же весело отозвался Агеев. Эх, жалко, водочки нет! По такому случаю чокнуться бы горючим. Квасом, говорят, только дураки чокаются. Ничего, чокнемся и кваском. Другой поговорки не слышал: у кого дурость есть, тому водка желанная весть? -- А вот квас -- питье для нас. Так, что ли? -- улыбался Фролов. Они допили кружки, медленно двинулись по широкой асфальтированной дороге в сторону наклоненных решетчатых кранов и пересекающихся реев, чуть видных за оградой далекого порта. -- Стало быть, демобилизовался, друг? В бессрочном отпуску? Ишь, каким франтом вырядился, -- благодушно взглянул Агеев на шагающего рядом Фролова. -- Демобилизовался, Сергей Никитич. А вы, вижу, уже мичманом стали. Поздравляю... Может быть, и боцманом зря вас зову? -- Нет, я по-прежнему боцман... -- Сверхсрочник, значит! И знаменитая ваша трубочка с вами. Помните, грозились в те годы: как отвоюемся -- сразу куда-нибудь в рыболовецкий колхоз или на траловый флот, трещечку ловить. Вы ведь до рыболовства большой охотник. Рановато еще, -- пробормотал Агеев. -- Придет время, займусь и рыбалкой. И не женились пока, товарищ мичман, семьей не обзавелись? -- Пока не обзавелся. Знаешь пословицу: "Жена не сапог -- с ноги не скинешь". Не такое простое дело, -- добавил отрывисто Агеев. А другую пословицу знаете? -- смеялся Фролов. -- "Долго выбирать -- женатым не бывать". Я вот, чтобы не ошибиться, в каждом порту по женке завести хочу. Ну это ты брось, -- нахмурился боцман. -- Моряк не кукушка, должен крепкое гнездо свить. -- Так что же, подавайте пример, Сергей Никитич... И вдруг Фролов стал серьезным. -- А я, по правде говоря, никак не думал вас в морской форме увидеть. Всегда казалось -- совсем другое у вас впереди. Задорно глянул на Агеева, но тот словно не слышал. Косая широкоплечая тень боцмана ровно взмахивала руками, скользя по каменным плитам тротуара. -- Чудно устроена жизнь, -- сказал Фролов, помолчав. -- Скажи я ребятам на Севере, что снова Сергей Никитич по боцманской линии пошел -- ни в какую бы не поверили. Он снова взглянул на идущего рядом. Агеев промолчал, неторопливо печатая шаг. -- Все мы думали -- вы по другой линии пойдете, -- По какой линии? -- вскинул глаза Агеев. -- Да вот по разведке, -- чуть понизил голос Фролов. -- Очень здорово это у вас, Сергей Никитич, получалось. Бывало, вспомню фронт -- так и вижу, как пробираетесь вы где-нибудь по скалам, в плащ-палатке, с гранатой за поясом и автоматом на шее. Круглое лицо Агеева подернулось задумчивой, немного грустной улыбкой. Да, пришлось порыскать с автоматам на шее. Только, друг, насчет будущности моей ты ошибся. Не под тем углом ее пеленговал. Видел ты меня на сухопутье, в скалах, под этой самой плащ-палаткой, ну и решил, что я заядлый разведчик. А я, брат, по природе человек очень мирный, рыбак, сын помора, и дети мои моряками будут. Ветер в зубы, волны вокруг да палуба под ногами -- вот, дорогой товарищ, мой дом. Да уж очень хорошо у вас с разведкой получалось! -- Дело было военное, -- отрезал боцман. -- На войне каждый русский человек воином был, а сейчас всем народом мир строим... Ты лучше расскажи -- старший лейтенант Медведев жив-здоров? -- Да он теперь не старший лейтенант! Капитан второго ранга. На Дальнем Востоке командует он... Агеев предупреждающе поднял руку. -- Точка. Значит, жив-здоров капитан второго ранга. А чем он командует -- будем держать про себя. -- А я... -- начал было Фролов и осекся. Хотел было рассказать о новой своей работе, но пусть боцман поинтересуется сам. "Все такой же Сергей Никитич, -- думал Фролов без обиды, -- любит одернуть человека в мирное, как и в военное время. Так и отбрил. Ладно, сердиться на него не могу. Но пусть сам поинтересуется, где и что я сейчас". Но боцман не интересовался, молча вышагивал рядом. -- А вы-то сами где теперь, Сергей Никитич? -- Так, на одном объекте, -- сказал боцман неопределенно. -- Воинская часть пять тысяч двести четыре... В общем, видеться будем часто. -- Он с легкой улыбкой взглянул на Фролова. -- В матросском парке здесь ты еще не бывал? Побывай обязательно. Соловьев здесь -- до страсти. Заслушаешься, как поют. Думка приходит: не без того что из курских краев их сюда перевезли -- балтийцам в подарок. Фролов молчал, сбитый с толку внезапной переменой разговора. Мичман улыбнулся по-прежнему -- одними глазами. -- На ледоколе служишь давно? -- Как демобилизовался... Года еще не будет, -- начал было Фролов и замолчал удивленно. -- Да вы откуда знаете про ледокол? Ничего я вам не сообщал. -- Догадка тут небольшая, -- удовлетворенно усмехнулся Агеев. -- Вот он, "Прончищев", дымит у стенки, недавно ошвартовался. А ты весь -- хоть и в штатском, а свежей морской просолки. От тебя еще волной открытого моря пахнет. И потом... -- он деликатно замолчал. Да уж говорите, Сергей Никитич, говорите! Костюмчик на тебе, извини, с виду высший сорт, а на деле -- дерьмо в целлофане. Такие костюмы только за границей морякам дальнего плавания умеют сбывать. Ясно? -- Ясно вижу! -- сказал восхищенно Фролов. Нет, он не мог обижаться на Агеева! -- Все как по нотам прочитали. Костюмчик, верно, не наше "метро", его мне в Финляндии сосватали, когда мы там на ремонте стояли... Ну, товарищ мичман, жалко, времени больше нет, хочу по городу подрейфовать. Значит, говорите, будем встречаться? -- Значит, будем, -- потряс его руку Агеев. -- Идите, развлекайтесь. Фролов хотел сказать еще что-то, но мичман уже шагал к порту. -- Сергей Никитич! -- окликнул Фролов. Агеев обернулся. Солнце, скрывавшееся за домами, светило ему в спину, ясными контурами обрисовывало высокий, устойчивый силуэт. А вы говорите -- не нужно было вам по той линии идти... С проницательностью вашей... Ну ладно, ладно, не хмурьтесь... Вас да капитана Людова -- весь флот прирожденными разведчиками считал. С капитаном-то не встречаетесь больше? После Дня Победы не встречался, -- задумчиво произнес Агеев. -- Думаю, скорей всего демобилизовался капитан. Часто он нам говорил: я, дескать, научный работник, лишь окончится война -- засяду снова в своем институте. Книжку он по философии писал, война ему помешала. И наружность, помнишь, у него не очень боевая -- щуплый, в очках, -- с нежностью улыбнулся мичман. Щуплый, щуплый, -- тоже заулыбался Фролов,-- а помню, рассказывали вы, как он с разведчиками в тыл к фашистам ходил, не раз и не два. Своими руками взорвал завод у Чайкина Клюва. -- Я тебе говорил -- на войне каждый русский человек воином был! А капитан Людов, старый партиец, нам пример подавал. Был комиссаром разведчиков, а как погиб командир в операции у Западной Лицы, пришлось ему командование отрядом принять. Так до конца войны нашим командиром капитан Людов и остался... Ладно, о прошлом вспоминать -- дотемна простоять можно! Он решительно протянул руку Фролову. Тот снова ответил долгим пожатием. Хочу еще разок сказать вам, Сергей Никитич, -- очень я рад, что вас встретил! И я рад, друг, -- с большой теплотой сказал мичман. -- Только вот, еще раз скажу -- лишнего не болтай. В городе всякий народ есть. То ли с девушками, то ли с кем из вольных -- о корабельных делах, о том, куда скоро пойдете, -- молчок. О бдительности помни. Приложил руку к фуражке, зашагал в сторону порта своей быстрой и мягкой походкой. Он шел и хмурился и улыбался одновременно, перебирая, в памяти разговор с Фроловым. Прежние воспоминания нахлынули на него. Сопки, разведчики, боевая, полная приключений жизнь. Нет, он не жалел об этих, канувших в прошлое днях. Куда дороже сегодняшняя морская работа. Счастливый труд отвоеван в боях. Приятно сознавать, что ты, моряк военного флота, стоишь на страже этого мирного труда, сам трудишься для процветания великой морокой державы. Душу радуют высокие нарядные корабли на рейдах и у широких бревенчатых стенок. Стройный рангоут, лес окруженных легкими фалами мачт. Запах дыма и мазута плывет от палуб и труб, запах свежей рыбы --. от широких влажных рыбачьих сетей, растянутых на пристанях и над бортами для сушки. Хорошо выйти на верхнюю палубу ночью, когда весь рейд заполнен колыханием белых якорных и разноцветных отличительных огней, трепещущих в чернолаковой зыби. Пробежать по палубе утром, когда над морокой прохладой всплывает неяркое еще солнце, слышатся приглушенные расстоянием слова команд, пере- кличка рыбаков и грузчиков у кораблей, уходящих в дальние рейсы. Высокие, кренящиеся от быстрого хода парусники и грузные, закопченные буксиры движутся среди могучих боевых кораблей -- готовых к выходу в море красавцев. И когда тяжелые волны начинают с размаху бить в борт и ветер брызжет в лицо освежающей пеной, так приятно выбраться из жаркого кубрика на омытый океанскими волнами шкафут... Вот и сейчас надвигаются -- поход через два океана, новые страны и люди, жизнь в открытом море, любезная сердцу советского моряка. Велика гордость представителя необъятной морской державы! Мичман вышел к линии обнесенных высокой оградой бассейнов -- водяных излучин, глубоко вдавшихся в сушу. На глади этих излучин зыбко отражались борта и грубы кораблей. Дальше вздымалась тускнеющая синева рейда. Он свернул в раскрытые ворота. Мимо моряка-часового, проверившего его пропуск, вышел на стенку, зашагал вдоль корабельных бортов, между ящиков и тюков, приготовленных к погрузке. По краю стенки прохаживался средних лет офицер в белом кителе, с кортиком у бедра. Офицер был тучен и высок, длинная пушистая борода падала на выпуклую грудь. Все на нем переливалось и блестело: золотые погоны на плечах, отделка кортика, начищенные, как зеркало, ботинки. Под лаковым козырьком фуражки, окаймленным орнаментом из бронзовых листьев, круглились выпуклые, добродушные глаза. На док, мичман? -- взглянул на Агеева начальник экспедиции Сливин. Так точно, товарищ капитан первого ранга. Сейчас подойдет мой катер... Сегодня переношу свой флаг на "Прончищев" -- там будет штаб экспедиции... Что так рано с берега? На увольнении были? Не рано, погулял в самый раз. Добро. Подброшу вас на док. -- Спасибо, товарищ капитан первого ранга. Агеев почтительно отошел. Скользнул взглядом по лицу смуглого худощавого матроса, ждавшего поодаль, возле чемодана и шинели, затянутой в ремни. У матроса был грустно-озабоченный вид. Приветствуя мичмана, он приложил руку к бескозырке. Потом шагнул вперед, в сторону старшего офицера. Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться. Может быть, и меня прихватите? Вы тоже на док? Нет, на "Прончищев". Старший матрос Жуков, направлен в распоряжение начальника экспедиции. Пойдете со мной... Сигнальщик Жуков? -- Сливин улыбнулся. -- Капитан-лейтенант Бубекин дал о вас хороший отзыв. А что вы хмурый такой? К нам переходить не хотели? Голова что-то болит. Ничего, в море пройдет. Вы, я слышал, на шлюпке ходить мастер. Люблю шлюпочное дело... От борта далекого ледокола отделился катер, пошел в их сторону, вздымая пенный бурун. Он огибал огромное, странной формы сооружение, как квадратный остров, легшее посреди рейда. Плавучий док был похож на костяк многоэтажного дома, перенесенный на воду с суши. Над железными понтонами его стапель-палубы взлетали две боковые узкие башни, соединенные наверху ажурным стальным мостом. Крошечная фигурка сигнальщика чернела на вершине одной из башен, у флага, вьющегося на невидимом издали флагштоке. На башнях горбились силуэты электролебедок и кранов. Катер подходил к стенке. Жуков поднял чемодан и и шинель. Чувствовал себя неловко под устремленным на него взглядом высокого мичмана. -- Товарищ старший матрос! -- негромко окликнул мичман. Жуков остановился. -- Приведите себя в порядок. У вас под ухом, возле правой щеки, след от губной помады, -- с упреком, веско, по-прежнему вполголоса сказал Жукову Агеев. Вспыхнув, Жуков торопливо достал из кармана платок. Мичман и несколько человек, ждавших в стороне, размещались у катерной рубки. Первой уселась на банке женщина средних лет в светлом платье, с угрюмым лицом, с желтыми волосами, заправленными под ядовито-зеленую шляпку. Когда Жуков с вещами в руках спрыгнул на катер, она сердито подобрала ноги, как бы боясь, что он запачкает ее телесного цвета чулки. Капитан первого ранга шагнул через борт катера, прошел в рубку. Опять наша Глафира Львовна нынче не в духе,-- добродушно сказал моряк, рядом с которым сел Жуков. -- На ледокол с берега возвращаться не любит. А разве на ледоколе женщины служат? -- Жуков еще раз потер щеку платком. Его томили неотступные мысли о Клаве. -- Как же, две буфетчицы у нас есть по штату. Эта вот -- в кают-компании, а другая -- в капитанском салоне и библиотекарем по совместительству будет работать. С дока ее переводят... А ты тоже с нами в поход? -- Выходит, что так, -- сказал отрывисто Жуков. Все ближе вырисовывался -- обводами длинного, крутого корпуса, голубыми широкими трубами, обведенными желтой каймой, -- ледокол, стоящий на рейде. На его скуле зоркие глаза сигнальщика уже различали бронзовую надпись: "Прончищев". Ночью на пустынном морском берегу два пограничника двигались вдоль линии прибоя. Старые фронтовые друзья, Панкратов и Суслов, "орлы капитана Людова", как прозвали североморских разведчиков в славные военные годы. Не так давно перешли они служить с Баренцева на Балтийское море. Впереди, на коротком поводке, обнюхивал камни огромный красавец пес, служебно-розыскная овчарка. -- След, след! -- говорил Панкратов. Овчарка остановилась, злобно залаяла на плоский, обтянутый мхом валун. Блеснули лучи фонариков. Овчарка потянула вверх, к окутанным темнотой скалам. Пограничники карабкались по скалам. Начинался рассвет, заливал тусклым маревом берег с мигающим вдали маяком, неустанно плещущее море. -- Вот здесь он с камней на песок спрыгнул, -- сказал Панкратов. -- Вот побежал по открытому месту, -- говорил Суслов, поспевая за овчаркой, всматриваясь в песчаный грунт. -- Вот снова пошел... Роста среднего, не такой молодой, похоже -- из военных, к строевому шагу привык, Возле одной из расселин пес остановился, залаял. -- Полундра, -- сказал Панкратов. Разбросали завалившие расселину камни. Осторожно извлекли из глубины водонепроницаемый, туго набитый мешок. В мешке был легководолазный костюм: ласты с перепонками, кислородная маска, ранец. Порядок! -- сказал Суслов. Чуть сдвинул набекрень зеленоверхую фуражку пограничника, туже стянул ремнем гимнастерку. След! След! -- приказывал снова Панкратов. Пес повизгивал, натягивал поводок. Вышли за гребень скал, к полотну железной дороги, к линиям голубевших под лучами рассветного солнца рельсов. Овчарка заметалась у шпал. -- Так, -- сказал Панкратов. -- Здесь он, стало быть, к поезду прицепился... Давай докладывать на заставу... Глава третья СКОРО В МОРЕ Над головами протяжно загремело железо -- по палубе "Прончищева" проносили поданный с берега груз. Сквозь распахнутый иллюминатор, обрамленный ярко начищенной, пропитанной солнечным жаром медью, было видно, как решетчатая стрела крана снова проплыла над стенкой, заваленной ящиками и тюками. -- Таким образом, прогнозы благоприятствуют выходу, -- закончил штурман Курнаков и стал выравнивать стопку лежавших перед ним документов. -- Устойчивые ветры северных направлений, в один-два балла. Штормовая погода возможна не раньше, чем в Скагерраке, ну и, конечно, у Лофотен... За иллюминатором плавился, казалось, от жары наружный безветренный воздух. Снова загремело над головами. Мимо иллюминатора мелькнула решетчатая рука крана. В кают-компании ледокола за длинным, застеленным синим сукном столом сидели моряки командного состава -- кто в белых форменных кителях, кто в легких штатских костюмах. Два длинных пропеллера вращались у подволока, покрытого белой масляной краской. Они овевали внимательные лица, обращенные к большой карте перехода. Карта висела за спиной Сливина на покрашенной под дуб переборке. Рядом с Курнаковым -- начальником штаба экспедиции -- очень прямым, худощавым, полным той корректной сдержанности, которая отличает наших штабных офицеров, сидел младший штурман Игнатьев. Шапка белокурых волос вздымалась над юношески свежим лицом. Заместитель начальника экспедиции по политической части капитан третьего ранга Андросов, полный, с лысиной над большим покатым лбом, сложил и сунул в карман кителя конспект своего доклада. Против Сливина откинулся в кресле одетый в просторный чесучовый костюм капитан "Прончищева" Потапов. Обмахиваясь четвертушкой бумаги, он слушал с обычным своим немного рассеянным, будто скучающим видом. Вот он наклонился к старшему механику -- пожилому человеку с седеющим ежиком волос, что-то шепнул. "Проследите... механизмы..." -- донеслось до капитана первого ранга. Старший механик кивнул, осторожно отодвинул кресло, вышел из кают-компании. На карте, вокруг желто-коричневых, изрезанных фиордами берегов Скандинавии, по голубизне двух океанов тянулась тщательно вычерченная штурманами нить -- намеченный курс каравана. Линия, начинаясь от Балтийского моря, вдавалась острыми углами в шведский порт Гетеборг и в норвежский -- Берген. Она огибала самую северную оконечность Европы, уходила в простор Ледовитого океана. Начальник экспедиции провел платком по гладко выбритой голове. Просматривал записи, сделанные во время доклада. Тяжелая, прорезанная сетью голубых вен рука легла на сукно стола. -- Ну что же, товарищи... Как будто подготовились к выходу не плохо... Вопросов к докладчикам словно бы нет... Так, так... Сливин вчитывался в свои заметки. -- По сообщению штурманской части... Вы, капитан второго ранга, не очень полагайтесь на прогнозы... В одном из прошлых походов, тем же маршрутом, синоп- тики давали сплошной штиль, а корабли чуть не навалило штормовым ветром на скалы... Стало быть, лоцмана впервые примем на борт у Треллеборга? -- У Треллеборга, -- вытянулся капитан второго ранга Курнаков. -- Подойдет датчанин, будет вести нас Зундом в Каттегат. Прошу сесть... По докладу капитана третьего ранга Андросова тоже все ясно... Темы намеченных политзанятий... Будет укомплектована новыми книгами библиотека, перенесенная с дока на ледокол... Обеспечить передвижками док, "Пингвин" и "Топаз"... Хорошее дело! Описки закупленных книг доложите мне. Есть, доложить списки, -- поднялся с кресла Андросов. -- Разрешите маленькое дополнение? Сливин кивнул. По инициативе комсомольской организации библиотекарь Ракитина производит опрос личного состава для выяснения, кому какие книги хочется прочесть в пути. Верно, спрашивала она и меня, -- улыбнулся Сливин. -- Татьяна Петровна уже связалась с местным книжным коллектором, -- продолжал Андросов. -- Там обещали обеспечить нужный нам подбор книг... Приятная девушка Таня. Вот бы ее сюда в каюткомпанию вместо этого вашего дракона -- Глафиры! -- шепнул белокурый Игнатьев штурману ледокола Чижову. Тогда бы она библиотекарем быть не могла. Обслужить кают-компанию -- работа на целый день,-- деловито откликнулся Чижов. Начальник экспедиции кончил просматривать свои заметки... Бесшумно вращались пропеллеры, из иллюминаторов потянуло предвечерней прохладой. Сливин с удовольствием расправил плечи, погладил бороду, окинул присутствующих взглядом. Командиры "Пингвина" -- буксирного корабля и "Топаза" -- посыльного судна, сидя в конце стола, шепотом говорили друг с другом, но теперь повернули к Сливину загорелые лица. -- Итак, товарищи, в основном закончена подготовка к походу, -- оказал Сливин, вставая. -- В дни мира мы, военные моряки, должны выполнить с честью важное задание правительства. Моряки "Прончищева" нам помогают отлично. Сливин значительно помолчал. -- Прошу всех помнить. Много дней проведем в водах иностранных государств. Капитан третьего