висевшие над землей на высоте двух этажей. - Объезжай кругом, - сказал Янек механику. - Не успеем. Наши зовут на помощь ракетами, а немцы уже все высадились, - покачал головой Григорий, глядя на улетавшие самолеты, а потом на узкие балки виадука. - Если бы они выдержали... - Выдержат. Ведь только настил сгорел. Он еще раз взглянул в двухэтажную пропасть сквозь обглоданную огнем конструкцию. - Поехали! Тем временем подошли Вихура и Черешняк. - По этим жердям? - поразился шофер и быстро решил: - А мы низом, на той стороне догоним. И, дернув Томаша за рукав, он побежал к откосу. По росистой траве они сидя легко съехали вниз, перебежали пути и начали карабкаться на другую сторону выемки. В этот момент танк двинулся вперед. Снизу они видели, как на фоне усыпанного звездами неба огромная машина медленно вползает на железные балки и продвигается вперед, будто подвешенная на двух тросах. Под гусеницами стонала натруженная сталь. Рассыпаясь, летели вниз куски разъеденного огнем железа. За танком спокойно следовал Шарик. - Ну и цирк! - прошептал Вихура. - Одно неверное движение и - господи помилуй! - Гармонь осталась на столе, - вспомнил Томаш. - Могут украсть. Он ни на секунду не сомневался, что танк пройдет. Если бы кто-нибудь попробовал объяснить ему всю опасность ситуации, он, наверно, ответил бы, что раз кучер не боится... Подобным образом думала и Лидка. Она видела, как Саакашвили разговаривал с Косом, а потом даже не выглянула посмотреть, куда они едут, не чувствовала никакого страха, поскольку стреляли еще не по ним. "Рыжий" продолжал спокойно, медленно продвигаться вперед, и она с удивлением заметила, как на лбу грузина начинают выступать крупные капли пота, как он нервно покусывает верхнюю губу. - Боишься? - толкнула она Григория в бок. Механик не ответил. Не отрывая взгляда от противоположного берега, он крепко держал в руках штурвальные рычаги. - Боишься! - повторила Лидка и подняла руку, чтобы дать ему тумака посильнее. Десантники атаковали мост. Два пулеметчика по очереди блокировали огнем амбразуру блиндажа. Блиндаж ловил короткие перерывы и отвечал яростным огнем, но по путям под прикрытием темноты, рельсов и металлических конструкций уже ползла штурмовая группа с фаустпатронами. Немцы прицелились и по команде фельдфебеля Спички выстрелили одновременно из трех труб. Желтые вспышки прогрохотали как один взрыв, и блиндаж замолк. Погасли огоньки выстрелов, замолчали очереди. Теперь немцам никто не мешал. Усиленное отделение перебежало на другой берег, заняло позиции, чтобы создать прикрытие на случай прихода польского подкрепления. Тем временем саперы, как черные пауки, сновали по фермам моста, прилаживали заряды на опорах, соединяли кабели, осторожно закрепляли капсюли. Заквакали лягушки, которых не пугал стук металла. Ефрейтор у пулемета уловил нарастающий, все приближающийся шум, приподнялся и начал прислушиваться. Ему мешали истребители, которые прикрывали высадку с воздуха и сейчас делали последний, прощальный круг. Прежде чем самолеты исчезли, ефрейтор различил темный силуэт, двигавшийся за живой изгородью, защищавшей пути от снеговых заносов. Он узнал Т-34 и закричал что было силы: - Внимание, танки! Ефрейтор припал к пулемету и дал очередь. Из-за башни ему ответил автомат Вихуры и орудие. Снаряд разворотил окоп, пулемет замолчал. Кос поднял ствол, чтобы мост был в прицеле, дал очередь из автомата. Двое саперов упали в воду. - Лидка, не спи, - сказал он по внутреннему телефону и, услышав длинную очередь нижнего пулемета, добавил: - Целься спокойнее, стреляй короткими очередями. Янек увидел вторую огневую точку на своем берегу и уничтожил ее двумя снарядами. Густлик молниеносно заряжал орудие после каждого выстрела, послюнявив палец, снимал предохранитель и докладывал: - Готово... Совсем готово. - Вперед, подъезжай к блиндажу. Григорий поставил танк за бетонными развалинами. Немцы прекратили огонь. Янек, приоткрыв люк, осторожно огляделся вокруг. - Они, сволочи, уже заложили заряды. Вот-вот подключат кабели. - Рванем на тот берег? - спросил Григорий. - Нет. Ночью и без прикрытия? Они нас без труда прикончат фаустпатронами. Слушая этот разговор, Томаш открыл рот, словно хотел что-то сказать, но так и не смог. - Может, порвать провода снарядами? - предложил Густлик. - Попробуем, - согласился Янек, - правда, шансов мало. Хлопнул закрываемый люк. Выстрелило орудие. Вихура, укрывшись за башней, высматривал цель и время от времени нажимал на спусковой крючок. - Рядовой Черешняк, как там... Вихура оглянулся, но на танке никого не было. Только лежал автомат нового члена экипажа. Приоткрыв крышку люка, Кос выстрелил в сторону противоположного берега ракету. В ее резком свете танкисты увидели мост и небольшую группу парашютистов, меняющих свои позиции в зарослях ольхи на той стороне реки. Этот берег был почти голый, поросший лозой только у самой воды. В зарослях лозы Томаш стащил с себя рубашку и придавил одежду камнем. Повесил на грудь рядом с ладанкой садовый нож, найденный сегодня в брошенном немцами доме. Зачерпнул в ладони воды, сделал глоток, второй, а потом перекрестился, приготовился и нырнул. Вода в реке еще не согрелась после зимы, она стальным обручем стиснула ему грудь. Томаш высунул голову из воды далеко от берега. Плывя на боку, сделал несколько гребков рукой и опять нырнул под воду. И вовремя, потому что немцы его заметили: короткая очередь прошла рикошетом по воде там, где он только что сделал движение рукой. Долго не было видно Томаша. Стрелявший немец, видимо, решил, что попал в цель, но он рано радовался. У самого берега, под прикрытием омытого водой валуна вынырнула голова. Черешняк вытер глаза рукой и посмотрел вверх, на различимую на фоне неба паутину кабелей. В воздухе над берегом они сплетались в один шнур, который шел к верху откоса и пропадал там в черной траве. По верхнему краю берега время от времени взметались разрывы снарядов "Рыжего". А над камнем подстерегали немецкие очереди. Томаш сделал вдох и еще раз нырнул под воду. Медленно, стараясь не плескать, Томаш выплыл в тени моста. Выждав немного, чтобы убедиться, что его не заметили, он выполз на берег под защиту опоры. Но отсюда он, однако, не мог дотянуться до кабеля, не выходя в полосу массированного огня. Он срезал ножом ветку ольхи с суком. Попробовал подтянуть ею провод, но пули тут же срезали ветку. Дрожа от холода, а может быть и от нервного напряжения, Томаш вновь повесил на шею нож с загнутым, серповидным лезвием. Перекрестился еще раз, присел и, подскочив, ухватился за ферму моста. Подтянулся и полез по ней в сторону реки, вцепившись руками и ногами, а потом одним броском прыгнул, схватил кабель в воздухе и сквозь сеть трассирующих пуль упал в воду. "Рыжий" сделал уже более тридцати выстрелов из своего орудия, когда прибыла подмога. Цепь пехоты короткими перебежками вышла на берег и залегла в старые окопы. - Свои, свои! - кричали солдаты в сторону танка. - Вы не орите, вы лучше фрицев поливайте! - в ответ им крикнул Вихура. Два батальонных миномета открыли огонь с позиций за железнодорожной насыпью, закудахтали пулеметы, огрызнулись автоматы. Командир пехотинцев подбежал к "Рыжему". Вихура застучал по броне, и Янек приоткрыл люк. - Пойдете через мост? - спросил офицер. - Хорошо. Но только за вами. - Согласен. - Хорунжий козырнул и побежал к своей цепи. Подготавливая атаку, заговорили минометы. Часто грохотала танковая пушка. - Вперед! Пехота поднялась и с криками бросилась через мост. За ней по железнодорожным шпалам лез "Рыжий", без устали ведя огонь по противнику. Тремя минутами раньше парашютисты отползли от берега, перебежками отступили через седой от росы луг и пропали в тени леса. Капитан Круммель приказал отступать, как только показался танк, ни на минуту не допуская мысли, что в ночи действует одиночный танк. К тому же задание было почти выполнено (ключ от подрывной машинки матово поблескивал в его руке), и но было смысла рисковать людьми, которых ожидала более важная и тяжелая работа. Весь отряд уже скрылся в лесу. Около капитана остались только связные и два сапера. Круммель выжидал до тех пор, пока с того берега не двинулась пехота, пока он не увидел, что танк достиг середины моста. - Давай! - приказал Круммель. Сапер повернул ключ, и... взрыва не последовало. - Доннерветтер! - выругался солдат. Капитан сжал кулаки, молча дал знак рукой, и немцы все разом бросились в сторону недалекой черной полосы деревьев. По другую сторону реки "Рыжий" сполз с насыпи, остановился и открыл люки. Подошел хорунжий, пожал руку Густлику и Янеку, которые соскочили с танка на землю. - Прогнали их... Мост цел... А ваши все целы? - Все, - ответил Кос. - Черешняка нет, - поправил его озабоченный Вихура. - Автомат оставил, а сам еще на том берегу где-то потерялся. - А вдруг убили его. - Надо его искать, - предложил Густлик. - Не надо, - послышался голос Томаша. - Я здесь. - Он вышел из темноты в черной от воды гимнастерке. - Что это ты такой мокрый? Почему бросил оружие? - сурово спрашивал Кос. - Потому что я... - начал объяснять Томаш, вынимая из-за пазухи висевшие на шнурке ладанку и нож. - Молился, чтобы пуля мимо тебя пролетела? - спросил Вихура. - Хотел напиться и упал в воду, - буркнул Густлик. Томаш пытался что-то сказать, но, поскольку ему не давали заговорить, выведенный из терпения, махнул рукой и замолчал окончательно. По мосту зацокали копыта, растянувшись, рысью шел кавалерийский эскадрон. Командир, в довоенной фуражке с длинным козырьком, оглядывался по сторонам. Увидел танк, подъехал и осадил гнедого коня. - Эскадрон, стой! Разогнавшийся трубач из первой тройки высунулся слишком далеко вперед и получил кнутом по голенищу. - Назад! Вперед хозяина не лезь! Наклонившись в седле, усатый всадник разглядел офицера и, отдавая ему честь, доложил: - Разведывательный эскадрон кавалерийской бригады прибыл в качестве группы преследования. Докладывает вахмистр Феликс Калита. Где противник? - Противник оторвался. - Сколько фрицев? - Высадилось более шестидесяти. Прежде чем скрылись в лесу, потеряли примерно треть, - сказал Кос. - Эх, люди, что у вас, рации нет? Если бы я на четверть часа раньше знал, что здесь что-то готовится... - Немцы нам не докладывали, - огрызнулся Вихура. - Когда у меня будет к вам, капрал, дело, я пришлю на переговоры свою кобылу, - презрительно цедя слова, отрезал вахмистр. Конь повернул меченный белой стрелкой лоб и, зазвенев уздой, тронул мордой его колено. Вахмистр дал ему корочку хлеба и вновь обратился к Косу: - Почему дали им отступить? - Ночью в лесу никакое преследование... - Вот если бы хороший солдат на добром коне... - прервал его вахмистр и отдал честь. - Привет! Попробую догнать их! Янек, поднимая руку к шлемофону, переглянулся с Густликом и вздохнул, облизывая запекшиеся от жажды губы. - Ты думал, быть командиром - это что, галушки есть? - забурчал Елень. Вахмистр на своем жеребце перескочил через ров у железнодорожного полотна и, окинув взглядом своих солдат, подал команду: - Эскадрон, за мной, рысью, марш! Григорий, сидя около гусеницы танка, грыз травинку и смотрел на темные фигуры двинувшихся кавалеристов. - Танк - вещь хорошая, но сердце у джигита болит, когда он видит коня, - признался он Лидке, высунувшейся из переднего люка. Когда проехала последняя тройка кавалеристов, они на минуту услышали кваканье лягушек, а потом запоздавший всадник зацокал копытами по мосту и, склонившись над гривой белого коня, полетел галопом вслед за эскадроном. Гравий из-под копыт ударил о траки гусениц. 29. Завтрак Тихий и неподвижный стоял дворец Шварцер Форст в лунном свете. Чернели покрытые языками копоти бойницы на башне и дыра, пробитая снарядом. Поблескивали покрытые росой стеклышки в окнах-витражах первого этажа, а орел на башне "Рыжего" казался не белым, а серебряным. Через двор вели к воротам четкие следы гусениц. Было тихо, ветер не шевелил даже траву на клумбах. Большая, ручной ковки ручка на дверях главного входа, которую нажимали изнутри, медленно опустилась, а потом вдруг резко отскочила, появилась темная щель. Некоторое время никто не выходил. Но вот узкая щель начала расширяться, мелькнули косматая лапа и влажный нос, блеснули глаза и показалась вся голова. Шарик осматривал двор, слушал, принюхивался. Он проверял, нет ли здесь чего нового и чужого, кроме черной тенью вырисовывающихся грузовика и "Рыжего". Тишина. Ничего не видно и никого не слышно. Пес, успокоившись, выбежал во двор и рысцой побежал извилистой, только ему одному известной дорогой, остановился на секунду у угла каретника, пахнущего сеном и коровой, около куста на клумбе, но только у ворот нашел он то, что искал: створку ворот, погнутую ударом бампера грузовика и сорванную с петель танком. Старательно обнюхав ее, Шарик повернул обратно. Но побежал он не прямо к входу во дворец, а к стене. Нашел там колоду и разочаровался: она была пуста. Он разыскал следы влаги под лопухами, но от лужи осталась там только высохшая, растрескавшаяся грязь. Шарик побежал к колодцу, поднялся на задние лапы, слизнул несколько капель с чугунной трубы. Поставил передние лапы на узорчато выкованную рукоятку - не помогло, не умел он накачать воды. Дворцовые двери закрылись под собственной тяжестью, и пришлось с большим трудом открывать их лапой, чтобы войти в дружеский мрак знакомого помещения, где после трудов сражения с десантом отдыхал весь экипаж. Сапоги стояли на страже в дружном строю: офицерские - Янека, тяжелые - Густлика и кавказские, сморщенные на уровне щиколоток - Григория. Их владельцы спали в разных позах, но на одной постели - на сене, прикрытом палаточной парусиной. Янек, насупившийся серьезный, наверное, и во сне командовал. Густлик лежал навзничь с широко раскинутыми руками и как будто немного улыбался в моменты тишины, отделяющие один всхрап от другого. У Григория голова и плечи были на подстилке, а сам он спал, вытянувшись вдоль стены, закрывая собой дверь в соседнюю комнату. Каждый держал оружие - кто за ствол, кто за приклад. На подоконнике с автоматом на коленях сидел дежуривший Вихура, тихонько посвистывая от скуки и выбивая пальцем такт на стекле. Шарик осторожно, издалека обнюхал своих друзей и, поставив передние лапы на неподдающуюся ручку, попытался заглянуть сквозь замочную скважину в спальню прежних владельцев дворца. Он даже поцарапал когтями дверь и тихонько заскулил. - Пошел. - Саакашвили в полусне отпихнул его рукой. Шарик отскочил, припал головой к передним лапам и, прижимая морду к полу, ждал, не проснется ли грузин, не захочет ли поиграть. Григорий продолжал спать, а овчарка вдруг застыла: она уловила какой-то странный шум над паркетом дворцового зала. Шарик ждал довольно долго, пока звук повторится. Затем он сделал два мягких, беззвучных шага и снова застыл с вытянутым хвостом и поднятой передней лапой. Он ждал. И опять услышал те же звуки. Шарик выбежал из комнаты и осторожно, все медленнее перенося тяжесть тела с одной лапы на другую, со ступеньки на ступеньку, подкрался к дубовой двери подвала, окованной металлическими гвоздями. Под дверью была щель. Именно оттуда пробивались эти непонятные звуки. Пес вернулся в комнату. Взглянул на Вихуру, неподвижно сидевшего на подоконнике, но не залаял. Шарик довольно долго раздумывал, кому доверить свое открытие, и наконец подошел к Янеку. Осторожно схватил его за руку и потянул. Кос открыл глаза и тут же очнулся. Сжимая рукоятку пистолета, оглянулся вокруг и спросил шепотом: - Хочешь выйти? Овчарка в ответ тоже тихо тявкнула и, сделав два шага, оглянулась, идет ли за ней Янек. Янек пригладил пальцами волосы на голове, встал и поддернул брюки. Шевельнулся Вихура, хотел спуститься с окна, но Кос остановил его жестом. - Сиди. Я с собакой, - сказал он, проходя мимо часового. - Сейчас вернусь. Он пошел босиком в сторону выхода, но Шарик преградил ему дорогу. - Что такое? Пес приподнял губу, обнажил клыки. Янек понял его - достал из-за пояса пистолет и приготовил электрический фонарик. Следом за Шариком спустился на несколько ступенек и остановился перед дверью в подвал. Некоторое время оба прислушивались. Да, какие-то странные звуки. Шарик взглянул на своего хозяина, будто хотел сказать: "А я что говорил? Что-то здесь не в порядке..." Кос заколебался: хорошо бы иметь прикрытие, но вдруг разбудишь Густлика, а потом окажется, что это какая-нибудь ерунда... Янек тронул дверь, она подалась без скрипа. Тогда Янек пнул ее босой ногой, а сам прижался к стене. Дерево глухо стукнуло о стену. Потом тишина - и опять те же звуки. - Бери! - шепнул Янек. Шарик, подпиравший другую сторону дверного проема, прыгнул и пропал в темноте. Кос с секунду прислушивался, а потом, швырнув на ступеньки зажженный фонарь, одним прыжком проскочил сквозь дверной проем и скрылся за кучей подвальной рухляди. Напрягшийся, готовый стрелять, он прижался спиной к кирпичному столбу. Долго стояла абсолютная тишина, а потом он услышал хлюпанье, и в узком луче света, в котором сновали клубы серебряной пыли, он увидел Шарика, лакающего из металлического желобка. - Оставь, - приказал Янек и подбежал ближе. - Наверное, это какая-нибудь дрянь... Шарик послушно сел, молча смотрел на Янека и облизывался. - Дрянь, а может, и нет, - тихо сказал Янек и оглянулся вокруг, нет ли где поблизости какой-нибудь кружки. Каменный фундамент подпирал огромную бочку, может, на пятьсот, а может, и на тысячу литров. На оловянном замшевом кране наливалась, разбухала капля. Вот она оторвалась от металла, тяжело шлепнулась на мокрую соломенную подстилку, потом по соломе скатилась в желобок, вызвав круги на поверхности жидкости. Кос нашел наконец металлическую кварту, подставил ее и начал откручивать кран. - Попробуем, - сказал он Шарику. Пес, будто соглашаясь, качнул головой в даже всем телом: ему хотелось еще пить. - Ты уже пил, теперь я, - остановил его Янек. В кварту на три четверти натекло холодной прозрачной жидкости. Кос облизнул сухие губы, а потом большими глотками осушил ее залпом до дна. - Хорошо, - сказал Янек, еще раз налил и выпил. Шарик смотрел сбоку, с трудом держа непослушную голову и, наконец, прыгнув передними лапами на колени Янека, лизнул хозяина в лицо. - Что с тобой? - Кос отвел его морду рукой и внимательно посмотрел. - Эй, Шарик, а ты ведь нализался... Пес сидел с пристыженной мордой и пытался протянуть лапу, чтобы попросить прощения, но не мог, потому что боялся потерять равновесие. - Алкоголь - отвратительная штука, - объяснял ему Янек. - Особенно на войне, когда ты должен быть трезвым... - Чувствуя тепло, разливающееся у него в груди, он шире распахнул ворот рубашки и повторил: - Должен трезвым быть, потому что иначе вместо одного фашиста увидишь двух. - Он поднял пистолет, стволом показал на бутыль, стоявшую на полке. - И не будешь знать, в которого стрелять... Кос замолчал и с ужасом смотрел, как бутыль начала двоиться. Вытер со лба пот и еще раз взглянул на полку, где вновь стояла только одна бутыль в ивовой плетенке. Янек немного подумал, сунул пистолет за пояс и открыл кран. Старое вино текло быстрой струей, разливалось все шире по полу подвала. Тявкнул удивленный Шарик. - Тихо, песик, ш-ш-ш... Так надо. Это тебе говорит командир. Если бы эту бочку Елень нашел или Гжесь унюхал... Мы бы отсюда быстро не уехали... Так, объясняя овчарке и поддерживая ее за ошейник, Янек добрался до лестницы, вытер босые ноги о кирпичные ступеньки. Взяв фонарик, еще раз осветил подвал, вздохнул и вышел. Когда они входили в комнату, Вихура спросил: - Ну и как? - Нормально. - Вроде бы вином пахнет. - Это тебе кажется. А хорошо бы, - буркнул Янек. - Да откуда здесь вино? Через четверть часа пусть Томаш тебя сменит. Янек слегка покачнулся у постели и оперся на Шарика. Они легли, взглянули друг на друга. Кос легонько потрепал пса по кудлатой разбойничьей морде, и сон сразу же сморил обоих. Вихура потянул носом, потому что ему все еще казалось, что он чувствует запах вина. Потом пожал плечами, действительно, откуда тут может быть вино месяц спустя после ухода немцев? Посидел немного, опустив голову на грудь и положив автомат на колени. Прислушался к дыханию спавших, зевнул. Из жестянки из-под консервов, стоявшей на подоконнике, напился воды. Потянулся, несколько раз согнул в локтях и опять выпрямил руки. Потом открыл окно, молниеносным прыжком выскочил во двор, сделал несколько приседаний, выбрасывая вперед автомат, который держал двумя руками перед грудью. Закончив утреннюю гимнастику, Вихура заглянул через люк механика в танк, где фосфорическим блеском светился циферблат часов - скоро уже три часа. Вернувшись во дворец - теперь уже через дверь, - он разбудил Томаша. - Твоя очередь. Черешняк, не говоря ни слова, сел на подстилке, тщательно обмотал ноги портянками, натянул сапоги. Слегка потопал левой ногой, чтобы сапог налез до конца, подтянул голенища и напомнил: - Пан капрал, вы обещали, что когда увидите, то гармонь мне... Вихура будто ничего не слышал. Подошел к окну и начал сдавать пост новому часовому, показывая рукой объекты: - Грузовик, танк, люди... А если заснешь, то лучше бы отец не менял тебя на лошадь. - Не засну. Я бы гармонь... - Я сказал: дам, когда увижу, что ты солдат, а ты смылся, в воду полез. Испугался? - Да, страшно было, - кивнул головой Томаш, - но реку все же переплыл и эти электрические провода, которыми мост был заминирован... - Фью! - свистнул сквозь зубы капрал. - Послал же тебе бог хорошие сны! Землякам будешь такие анекдоты рассказывать, когда вернешься в деревню. Но не мне... Подожди, - остановил он Черешняка, который хотел ему что-то ответить. Оба прислушивались к эху очереди, которое донеслось сюда издалека. Еще одна очередь - далекая, но отчетливая. Над горизонтом за лесом что-то полыхнуло. Под светлым клубом дыма засверкали отблески пламени. - Жгут, сволочи. Знают, что все это теперь уже не вернут. - Капрал сделал жест рукой. - Наверно, те, что от нас удрали... Если начнут стрелять ближе, то разбудишь нас. Вихура еще немного посмотрел на пожар и направился к постели, где спал весь экипаж. Однако его притягивала к себе дверь в спальню. Он замедлил шаг, остановился, попробовал ручку, которая никак не хотела поддаваться, наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, но Саакашвили в полусне махнул рукой: - Пошел вон. Шофер выпрямился, пожал плечами и сел на свободном краю подстилки между Густликом и грузином. Некоторое время смотрел, как Янек во сне блаженно улыбается и гладит по голове Шарика. Стаскивая сапоги, капрал заворчал: - А мне вот, черт возьми, никогда ничего не приснится такого... Чтобы сверх положенного... Вихура влез на подстилку, улегся на правый бок, чтобы удобней было спать. Подсунул руку под голову, еще раз тоскливо взглянул на закрытые двери, вздохнул и уснул. Тем временем далекий пожар рос, и его неспокойный свет добрался уже до рук сидевшего опершись на проем окна Черешняка. Он хорошо знал этот беспокойный отблеск. Правда, красный петух обходил стороной студзянковские дворы, пока Томаш пас гусей, а потом и коров, зато в сентябре, когда ему исполнилось пятнадцать лет, пришли немцы и пожгли избы в ближайших деревнях. Томаш тогда насчитал больше ста сожженных домов. И никак не мог понять, зачем жгли избы? Понимал, когда забирали лошадей, забирали коров, свиней и зерно - нормально, как любые бандиты, грабили... Но зачем жечь избы? С того времени месяца не проходило без пожара. Целые пять лет жизни Томаша пожары освещали ночи. Потом он уже много узнал о войне, может быть, даже слишком много, потому что одно говорил пан управляющий Вайс из фольварка, другое - лесничий, обещавший прибытие англичан на каждую пасху и на каждое рождество, третье - отец, четвертое - люди в лесу, которым он дал оружие... Снова далеко в лесу раздалось несколько выстрелов, и над деревьями еще больше посветлело, шире расплылись белые клубы дыма. Черешняк внимательно смотрел и гадал, что горит: вначале казалось, что загорелся вроде бы сеновал, а сейчас - деревянный дом, хорошо высушенный солнцем. Капрал говорит, что раз сами немцы так жгут, значит, правда, что эта земля уже к ним не вернется, потому что свое-то поберегли бы. Правильно говорит, а не понимает, что провода сами не разъединятся, если их не сорвешь. Не верит. А зачем Томашу своих обманывать? Те, в лесу, тоже сначала не верили, когда сказал им Томаш, что если хотят, то могут получить от него кучу оружия. Смеялись, а один спросил, нет ли у него пулемета, и еще больше засмеялись, когда он ответил, что есть. Не верят - не надо. Прошло около двух месяцев, прежде чем он во второй раз предложил им оружие, и тогда уже пошли, чтобы посмотреть, и взяли тяжелый пулемет, восемь винтовок, ящики с гранатами. Забрали все, что Томаш насобирал по полям и просекам, спрятал под пень, как следует обернув все старым толем. А благодарили как... После этого его и на дело стали брать чаще. Теперь тоже так будет - не верят, а потом поверят. Вот как Шарик, который лежит около командира, дремлет, а время от времени слегка поднимает голову, шевелит хвостом, чтобы выразить свою симпатию... Только нужно набраться терпения, потому что собака быстрее в человеке разбирается, чем сами люди. Так размышлял рядовой Томаш Черешняк, охраняя сон своего экипажа, а за его правым плечом бледнело и голубело небо, меркли и гасли звезды. Все больше светлело, а над далеким горизонтом все выше поднимался черный клуб дыма. Пропел петух. Часовой продолжал неподвижно сидеть и только едва заметными движениями головы проверял: грузовик, танк, люди. Из-за окна день приносил все новые звуки: щебет птиц, гул далекого самолета, шелест ветра. И все-таки кругом стояла тишина. Даже тоскливое мычание коровы раздавалось как-то приглушенно... Но Черешняк решил, что пора будить. Он взглянул еще раз на догорающий вдали пожар, на поднимающееся все выше над горизонтом солнце, на спящих. Допил остатки воды из консервной жестянки и швырнул ее на пол. Она громко загрохотала, но только Шарик обратил на это внимание: открыл один глаз и вновь закрыл. Остальные продолжали спать сном праведников. Томаш нахмурился, пожал плечами. - Ладно, - пробормотал он. - Устали очень. Посторожи, Шарик, пока что... Пес тут же подчинился приказу, сполз со своего места на подстилке и, когда Томаш выпрыгнул через окно во двор, занял его место. Со своего поста Шарик смотрел вслед солдату, который широким шагом шел через двор. Черешняк вывел из каретного сарая корову, напоил ее, накачав воды в колоду. Потом привязал однорогую к грузовику, сунул в кабину водителя сено и принялся за дойку. Когда молоко с жестяным звоном брызнуло в пустое ведро, Шарик решил, что опасность миновала вместе с темнотой, и отказался от несения караула у окна. Среди посуды на столе он выбрал себе миску и, держа ее в зубах, вышел через приоткрытую дверь из дворца. Экипаж продолжал спать. Янек - нахмурившись, Густлик - улыбаясь и разбросав в стороны руки. Григорий продолжал блокировать вход в спальню к Лидке. Вихура во сне слегка шевелил рукой, как будто крутил баранку, его босые ноги подрагивали, словно он выжимал сцепление и тормозил. Загудел клаксон, капрал улыбнулся, но не проснулся, а только сильнее захрапел. - Эй ты! - закричал Томаш и шлепнул корову по заду. Корова махнула хвостом и просунула голову через окно в кабину, из которой Черешняк устроил ясли. Некоторое время она жевала спокойно, а потом потянулась за новой порцией сена и, нажав мордой клаксон, опять загудела. - Не трогай, - остановил Томаш возмутившегося Шарика. - Пусть она погудит. Они вдвоем направились в курятник и вернулись с решетом, полным яиц. Томаш забрал ведро с молоком, и они пошли во дворец. Корова оглянулась на них и благодарно промычала, продолжая жевать. Вчера немцы приготовили много сухих дров, жар еще тлел под пеплом в камине, и его нетрудно было раздуть. Не прошло и четверти часа, как огромная сковорода стояла на разгоревшихся поленьях, шипел жир, а Томаш ловко разбивал яйца об острие прусской шпаги, которую держал зажатой между коленями, и выливал их в кастрюлю. Раз и другой он вылил яйца в собачью миску, из которой подкреплялся Шарик, время от времени напоминавший о своем присутствии ударом лапы. Черешняк перемешал яйца в кастрюле и вылил на сковородку в растопленный жир. Потрогал острием шпаги яичницу и, удостоверившись, что она готова, поставил сковороду на стол. - Завтрак! - громко сказал он, но это не произвело никакого впечатления на спящих. - Подъем, подъем, встать, коням воды дать!.. - запел Томаш. Не видя результата, Томаш взял в углу немецкую гранату на деревянной ручке, взвесил ее в руке и, выдернув запальник, швырнул, широко замахнувшись, в окно. Через три секунды из-за ограды сада взвился вверх клуб дыма и песка, прокатился грохот взрыва. Григорий, Вихура и Густлик неохотно открыли глаза, прижали к себе оружие. Разбуженный Янек сел на постели и спросил: - Десант? - Яичница, - ответил Черешняк. - Ух ты! - зевнул сержант, стер с лица остатки сна и скомандовал: - Экипаж, за мной! Вскочил, перепрыгнул через лавку, выпрыгнул в окно, а за ним следом Григорий, Густлик и последним, менее всех склонный к гимнастическим упражнениям, полез через подоконник Вихура. Томаш выглянул и некоторое время наблюдал, как, отложив оружие и стащив с себя рубашки, они лили под насосом воду себе на голову, брызгали друг на друга. - Паненка! - осторожно постучал Томаш. - Пора вставать, завтрак готов. Услышав стук, Лидка насторожилась, но ручка даже не дрогнула. Она молча расчесывала свои пушистые волосы и, глядя в зеркало, думала, почему Кос выбрал не ее, а Марусю. Неужели в самом деле ему больше нравятся рыжие? И почему Саакашвили так и не заглянул к ней сюда? Вот перевернул бы он кучу вещей, которые нагромоздила она у двери, наделал шуму, тогда, может, и Янек почувствовал бы ревность. Бывает, что человек только тогда замечает самое румяное яблоко, когда другой протянет к ветке руку. Тем временем в холле за столом, рассчитанным на две дюжины гостей, над сковородой величиной с колесо телеги склонились четыре головы, четыре руки добросовестно работали ложками. Только пятый, Черешняк, сидел несколько в стороне и реже протягивал свою деревянную ложку. Яичницу заедали толсто нарезанными ломтями хлеба, запивали молоком. - Что было ночью? - между двумя глотками спросил Янек. - Сам вставал, знаешь, - ответил Вихура. - Тишина. Черешняк мне даже сны рассказывал, - пошутил он и заговорщически подмигнул. - А вы чувствуете?.. Запах... - потянул носом Густлик. - Мне тоже показалось... - начал шофер, но Кос его прервал. - Интересно, удалось вахмистру Калите догнать парашютистов и уничтожить? - Неизвестно. Во всяком случае, дорогу они ему освещали. Был пожар, немного стреляли. - Еще дымит, - показал Томаш. - Нам тоже в ту сторону, - кивнул Янек головой и, кладя на стол ложку, добавил: - Оставьте немного, обжоры, для радистки. - Не надо, я еще поджарю. - Лидка, иди же наконец! - закричал Кос. - Скоро полдень. - Надо было назначить час, когда вставать, - забурчал Елень, с верхом подхватывая ложкой из того, что должно было остаться для девушки, - а не погонять людей сейчас. Не поешь, так и работать не будешь. За дверью спальни что-то вдруг с грохотом полетело на пол. Григорий и Вихура вскочили и подбежали к двери. - Что там? - Ничего, я иду, - услышали они голос Лидки, которая, умытая, одетая и причесанная, демонтировала ночные, оказавшиеся ненужными укрепления. Карниз, которым была подперта дверь, упал с шумом. Вот еще отпихнуть кресло и сундук - и можно будет открыть дверь. Напротив девушки стояли Григорий и Вихура, растерянно улыбались ей и удивленно рассматривали отодвинутую мебель, перевернутый карниз. - Ай-ай, почему слову не веришь? - Грузин покачал головой. - Я сказал, спи спокойно, буду у двери... - Она права. Слово словом, а если сундуком дверь подпереть, то больше уверенности. - Ты думаешь, сундук надежнее, чем мое слово? - рассердился Саакашвили, покраснел и уже хотел схватить шофера за ворот. - Спокойно. Пусти! - приказал Янек. - Дайте пройти. - Лидка оттолкнула их и села около Еленя за стол, на который Томаш ставил сковородку. - Спасибо, - кивнула Лидка головой, поднося первую ложку ко рту. - Давай скорее, - приказал ей Янек. Смущенная Лидка опустила руку. - Ешь, Лидка, потихоньку, а то как бы не подавиться. - Густлик подал ей хлеб и погладил по голове. Наступила тишина. Янек заметил, что грузин исподлобья глядит на Вихуру, который рывком притянул к себе гармонь, забирая ее у Томаша. - Я сегодня на танк не сяду, - бросил в пространство шофер. - И я не сяду на этот зачуханный грузовик в латаных шлепанцах, - гневно фыркнул Григорий. - Каждый - на свое место, - решил Кос. - И будем ехать вместе. Не отставать и не уходить вперед. - Ясно, - подтвердил грузин. Он встал с места, взял со стены ножны и прицепил их себе к поясу. Оглянулся в поисках шпаги, обнаружил ее около камина и, возмущенный, закричал: - Кто измазал оружие в яичнице? Какой черт... - Не расстраивайся, Гжесь, - успокоил его Густлик и коварно спросил: - Какую это ты вчера песенку пел? - Это не песенка, а песнь, - поправил Саакашвили. - Песнь идущих на смерть: "Картвело тхели хмальс икар..." - А как это по-вашему: пусть этот меч... Григорий махнул рукой и отвернулся от Густлика. - Брось ты его, оставь. Не будешь же ты со шпагой в танк садиться, - уговаривал его Кос. Он смотрел на своих подчиненных и думал о том, как трудно быть командиром. Вчера утром в полном согласии выехали они из Гданьска, и едва миновали сутки, а уже трудно найти среди них двоих, которые не ворчали бы друг на друга. Пока был жив поручник... Может, было бы лучше, если бы на "Рыжий" пришел кто-нибудь совсем чужой, какой-нибудь офицер, которого в училище научили, что, когда и как надо делать. - Янек, тот блокнот у тебя? - спросил Густлик. - У меня, - живо откликнулся сержант, обрадовавшись, что наконец-то кто-то по-дружески заговорил с ним. - Тогда запиши, что командир не ложится спать, пока не скажет, когда вставать. Сержант нахмурился. Некоторое время посидел еще за столом, поглядывал на заканчивающую завтрак девушку, потом нахлобучил фуражку на голову, встал и вышел во двор, оставив дверь открытой. Первым за ним двинулся Шарик, затем Томаш. После короткой паузы - Григорий, неохотно отстегнув саблю. И Вихура с гармонью под мышкой. Густлик, который ждал, пока Лидка выпьет молоко из кружки, закружил по холлу, раз и другой потянул носом, а потом направился в сторону подвала. Он пробыл там недолго. Выбежал он оттуда, прижимая к груди замшелую бутыль в ивовой плетенке, ударом ноги открыл дверь во двор и закричал: - Хлопцы! Целая бочка вина пропала! Эти антихристы вылили из нее вино. Вот что осталось. В столовой на столе стояла неубранная посуда, виднелись остатки вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака. Из темного закутка вышел черный кот. Вскочил на лавку; начал обнюхивать сковородку. Когда за окном рыкнул запущенный мотор, кот отдернул от сковороды усатую морду, съежился и с отвращением фыркнул какое-то странное кошачье проклятие в адрес уезжающего Шарика. 30. Адольф Вдали между стволами они заметили огонек. Капитан Круммель выслал дозор, а сам с тремя взводами медленно шел в том же направлении, удивляясь, почему люди там не маскируют окон. "А, наверное, потому, что у Адольфа уже нет столько самолетов, чтобы бомбить каждый освещенный дом..." - ответил он сам себе. В мыслях он всегда называл фюрера по имени. Всегда, то есть с того времени, когда Гитлер сколотил вермахт и отец Хуго и Зигфрида Круммелей, сержант из-под Вердена, повесил его портрет у себя в доме в столовой. Портрет висел себе спокойно - ведь каждый волен вывешивать в рамке фотографию канцлера соседнего и дружественного государства, - пока за год до начала войны польский почтальон не сказал об этом в полицейском участке в Курнике. Оттуда пришел полицейский, чтобы снять портрет. - Дом и земля ваши, пан Круммель, - сказал он, - но здесь вам Польша, а не Германия. Можете хранить Адольфа в ящике. Очень просил этот полицейский о помиловании, когда пришли туда немецкие войска и будущий капитан Круммель приказал полицейскому копать глубокую яму, чтобы хватило места и на жену, и на двух сыновей. Бессмысленна была его просьба, потому что фюрер все равно отвел полякам только одно место - под землей... Вернулись солдаты из разведки и доложили, что ни собаки, ни часового нет, а в доме не более пяти человек. В принципе следовало оставить лесную сторожку в покое и, не теряя ни минуты, двигаться дальше по азимуту к объекту с закодированным названием "Невидимая смерть", где ждало их главное задание. Они без труда могли миновать этот дом, не привлекая к себе внимания, но капитан дал другой приказ, и парашютисты, разделившись на три группы, бесшумно растворились в темноте. Круммель со своими связными и отделением фельдфебеля Спички ждал, посматривая на часы. Он решил встряхнуть эту сторожку, чтобы разогреть своих подчиненных, вернуть им бодрость после неудачи с мостом. Он не боялся преследования ночью в лесу, тем более что, уничтожив затворы шлюзов, они час тому назад затопили длинный болотистый овраг у себя за спиной. Не один год его обучали искусству командования, ведения боя, и он был уверен в себе. К тому же половина его людей были обстрелянные солдаты, хорошо знающие свое ремесло. Возможно, в течение этих шести лет войны они забыли свои гражданские профессии, зато научились хорошо убивать. - Вперед! - тихо приказал Круммель. Немцы двинулись и никем не замеченные сразу подошли к кирпичному дому на каменном фундаменте, крытому черепицей, которая от лунного света казалась влажной. Капитан остановился у открытого окна и прислушался. Кто-то играл на губной гармошке спокойную, грустную мелодию. Стукнул нож по жестяной миске, а потом низким голосом заговорил немолодой уже мужчина: - Товарищ, перестань играть и вспомни, как будет по-немецки "пастбище", "трава". - И зачем это тебе? - возразил голос по-русски. - Чтобы этого немца-лесничего спросить. - Вот картошка. Ешь. Зачем тебе "трава"? - Нужна. Сын послал разведать. - Сын приказывает отцу? - Потому что он плютоновый, значит, старше меня по званию. - А ты его не слушай. Войне конец. За домом дважды прокричала сова. - Кто-то шныряет по лесу, прикидывается птицей, - сказал лесничий. - Лучше бы погасить лампу... В окне погас увернутый огонек лампы. Над подоконником показалась фигура женщины, и тогда кто-то из солдат не выдержал, дал очередь по окну. Треск этой очереди заменил приказ. Штурмовые группы ворвались через дверь и окна в дом. Некоторое время в темноте царила суматоха, и вдруг все стихло. - Все в порядке, герр гауптман, - доложил из сеней невидимый в темноте парашютист. - Дайте немного света, - приказал Круммель, имея в виду лампу, но, прежде чем он успел его удержать, фельдфебель Спичка швырнул гранату в сеновал. Огонь тут же охватил сено и солому, перебросился на доски. Капитан тихо выругался. - Зачем огонь? Бестолковый человек... - пробурчал он, входя в сторожку. - Я хотел посветить, - оправдывался тот. Лампу теперь действительно не надо б