Я обрадовался. А Мишка сунул пузырек обратно в карман и, решительно сказав: "Э, была не была!" -- толкнул обитую снизу медью дверь. Вслед за ним поспешно шагнул и я, но в следующую секунду попятился, увидев, как из-за столика в углу встал седоусый, в золотых галунах швейцар. Н-ну, баловаться пришли? -- нахмуривая свои седые кустистые брови, недобро спросил он. Нет! Честное пионерское! -- ответил Мишка, храбро глядя в его маленькие глазки. Я торопливо кивнул и тоже сказал: Честное пионерское! Ну, если только так! -- по-прежнему строго проговорил он.-- Тогда ступайте вон туда! -- и указал своим гнутым, корявым пальцем через весь вестибюль.--Да чтоб вести себя прилично, а то живо у меня вылетите! Польта-то, польта-то сперва в гардероб сдайте,-- ворчливо прибавил он, видя, что Мишка уже собрался идти прямо одетым. Сдав на вешалку пальто и кепки, мы стали пробираться сквозь шумную толпу и оказались возле двери, на которой висела черная с серебряными буквами дощечка: "Борцовский зал". Не туда! -- Мишка схватил меня за рукав, потащил дальше, но задержался у стенного шкафа, увидев сквозь стекло золотые кубки, хрустальные вазы и бронзовые фигурки, на которых было красиво выгравировано, что это все призы, завоеванные спортсменами клуба. Во, видал? -- подмигнул он с таким видом, будто тоже за них сражался. На следующей двери было написано: "Зал тяжелой атлетики". Опять не то. Значит, надо в противоположную сторону. Но тут зазвенел звонок, и все плотной толпой двинулись к стеклянной двери в глубине фойе, которую мы с Мишкой только тогда и заметили. Там, как мы после узнали, был огромный, похожий на цирк Круглый зал, где всегда проходили спортивные состязания и выступления. 0x08 graphic Фойе через несколько минут опустело, музыка смолкла, и стало покойно и уютно. Я огляделся и сразу же увидел несколько кучек таких же, как и мы с Мишкой, ребят. "Так они, наверно, тоже пришли записываться!" -- смекнул я и показал Мишке глазами: Вон у кого нужно спросить... А, верно! -- обрадовался он и, решительно шагнув, крикнул издалека, как мне показалось, слишком громко: -- Вы на бокс, да?.. Не. На борьбу,-- лениво отозвался плечистый, с толстой шеей крепыш.-- Вон там на бокс,-- и небрежно кивнул на самую многочисленную, человек в восемь, группу. "Сколько народищу-то!" -- подумал я, и мне стало страшно: а вдруг столько не примут? Я оглядел ребят. Почти все они были выше нас с Мишкой ростом, но вид у них был тоже какой-то не такой: лица розовые, глаза бегают. Только большой и нечесаный парень, чем-то очень напомнивший Митьку, смотрел насмешливо-презрительно и высокомерно фыркал (от него, как и от Митьки, несло табаком), да нехорошо ухмылялся и подмигивал мрачный, сутуловатый тип в узких брючках, державший руки в карманах. Они, наверно, были с одного двора или вместе учились, так как друг друга знали. Похожий на Митьку называл сутуловатого "Верблюдом", а тот его -- "Еремой". Я удивился, до чего же подходят к обоим клички. Разговор шел о "приемных экзаменах", которые нам всем предстояло пройти. Значит, не обманул нас в школе Горелкин. Аккуратно одетый, с горящими от волнения ушами блондинчик, то и дело облизывавший губы, сказал, что он-то вообще не боится, потому что не такие удары выдерживал, и сразу оглядел всех, проверяя, поверили ему или нет. Верблюд, переступив с ноги на ногу, подмигнул: Да мне бы только чуть-чуть подучиться, а там пусть выгоняют! -- и хотел сплюнуть, но, оглянувшись на швейцара, удержался. И мне,-- пробасил Ерема. А я...-- вертя головой, начал маленький черноглазый и юркий, как воробей, но сразу же замер: из зала вдруг донеслись глухие удары.-- Вон как там кого-то бьют! -- через несколько секунд с ужасом прошептал он. Я тоже прислушался, и у меня все похолодело внутри: в самом деле, удары были сильные и гулкие, будто яростно выбивали палками пальто, перед тем как убрать их на лето, разом человек двадцать. Слабо долетали непонятные слова команды. --Да что мы стоим-то? Пойдемте посмотрим! --возбужденно оглядывая всех, предложил Мишка и, не дожидаясь ответа, шагнул к двери. "Идти или не идти?" -- замешкался я, но Мишка так посмотрел, что я поспешил за ним. Мишка решительно толкнул дверь -- звуки ужасных ударов усилились,-- шагнул через порог. Я оглянулся: сзади меня уже стояли трое. Ничего не видя, я миновал комнату с низким потолком, по-видимому раздевалку, так как на вешалках висели пиджаки, брюки, а под длинными, обитыми черной клеенкой лавками вдоль стен стояли ботинки, вышел в зал и, ошеломленный, остановился: там все двигалось и мелькало. Я невольно прижался к Мишке и некоторое время никак не мог разобраться в том, что вижу и слышу. А потом обнаружил, что в просторном, с высоченным потолком, ровно освещенным лампами дневного света зале люди в трусах и майках. И каждый занят своим делом. Одни с ожесточением наскакивают и тузят кулаками в специальных рукавицах кожаные мешки, висящие на тонких тросах посреди зала. Те качаются, отскакивают, снова попадают под удары. Другие -- как девчонки прыгают через крутящиеся со свистом скакалочки. Третьи, лежа на спине, дружно сгибаются пополам и достают ногами за головой. Справа, у стены, четверо, стоя под толстыми деревянными козырьками, словно стараясь друг друга общеголять, изо всех сил колотили по туго надутым грушевидным мячам. Было просто невозможно уследить, как они по ним попадают. И вот эти-то самые мячи, с бешеной скоростью мотаясь под козырьками, и производили тот самый непонятный грохот. "Постой, постой, а где же их учитель... Тьфу! Тренер-то?.."-- повел я глазами по залу. Натолкнулся взглядом на высокого, подтянутого, коротко остриженного человека в сером свитере и складно сидящих спортивных брюках, с четкой линией пробора на левой стороне головы. Он бесстрашно расхаживал с секундомером в руках среди качающихся груш, мешков, беспрерывно двигающихся фигур и мелькающих перчаток. Время от времени тренер наклонялся то к одному, то к другому, что-то говорил, показывал и шел дальше. Всмотревшись получше, я ахнул: он тоже выступал в парке! Ему еще больше всех хлопали за то, что он очень ловко увертывался от ударов противника и бил сам. У того под конец все лицо было в синяках. Ну, уж он обязательно научит! Человек в свитере подошел к парню, который остервенело колотил по лоснящемуся кожаному мешку, остановил его и стал что-то строго говорить, а я вцепился обеими руками Мишке в плечо: "Так ведь он же... так ведь этот парень такой же, как и мы! Когда прыгал вокруг мешка и тузил его, было как-то незаметно". Я лихорадочно обвел глазами зал. И все остальные такие же. И даже меньше меня ростом есть. От этого открытия сердце забилось еще сильнее, но теперь не от страха -- уж за это ручаюсь! Я обернулся к Мишке, встретился с ним глазами и понял, что и он думает о том же. Потом человек в свитере скомандовал: -- Первая пара -- на ринг! И за белые канаты, которые так же, как и в парке на эстраде, были растянуты между блестящими столбиками, привычно забрались и важно пожали друг другу руки два паренька в огромных, по сравнению с ними, перчатках. Потом они отскочили в разные стороны, прицелились перчатками и начали -- ну как настоящие боксеры! -- прыгать на мысках и тузить друг друга. Вот здорово! -- задыхаясь от восторга, прошептал я.-- Не хуже, чем те, на Массовом поле. Да нет. Не то, не то...-- не спуская с ребят придирчивых глаз, махнул рукой Мишка. А что? Да синяков-то совсем нету. В самом деле, лица у обоих совершенно чистые, хотя нет-нет да заезжают друг другу. Вообще-то прыгают, руками все делают правильно, а вот синяков действительно ни одного. Слабаки! -- с презрением кивнул на них Мишка. Да-а,-- разочарованно протянул я.-- Не умеют, не умеют по-настоящему! Потом за канаты полезла другая пара, за ней -- третья. И по-прежнему ну хоть бы один паршивенький синячишко у кого! Мишка только руками разводил. --Ну и слабаки! Вот уж слабаки!..-- А потом вдруг спохватился: -- Может, здесь так и полагается? Вот у взрослых, уж там наверняка все по-настоящему... Надо будет поглядеть. В это время тренер опять крикнул: "Время!" И все, перестав махать руками, прыгать, бегать, тузить друг друга, окружили его и стали о чем-то наперебой говорить. Меня снова охватило волнение. Наконец тренер громко спросил: --Теперь всем ясно, да? В таком случае, быстро в душевую, а то скоро старшая группа придет! И все, вразнобой крича: "До свиданья, Вадим Вадимыч!" -- смеясь и толкаясь, наперегонки бросились к двери. Мы с Мишкой едва успели посторониться, чтобы дать проход. "Вадим Вадимыч! -- повторял я про себя.-- Его зовут Вадим Вадимыч!" И это обыкновенное, не раз слышанное имя показалось мне каким-то особенно мужественным и красивым. 4 Вадим Вадимыч попрощался с последним учеником, обернулся и, как мне показалось, глядя на меня одного, пошел к нам. "Все... вот сейчас!..-- закрывая глаза и пятясь, с ужасом подумал я.-- Сейчас он мне первому трахнет!" --Что с тобою? Куда же ты пятишься? -- услышал я спокойный голос и, открыв глаза, увидел удивленное лицо тренера. Оглянувшись и убедившись, что все равно бежать некуда, я, не поднимая глаз, шепотом сказал, что вот пришел, чтобы записаться на боксера, и снова зажмурился, в отчаянии говоря себе: "Ну уж теперь пусть... пускай бьет!" -- и весь напрягся в ожидании удара. Но ничего подобного не произошло, а вместо этого я вдруг услышал: --Ах, так вон оно что! Я открыл глаза: Вадим Вадимыч оглядывал всех, кто стоял у дверей. И вы? И мы...-- опуская голову, безнадежно ответил Мишка. Та-ак...-- Вадим Вадимыч теперь уже зорко осмотрел всех, задержался взглядом на Ереме.-- Тогда тебе, дорогой, придется расстаться со стильной прической: боксерский зал не танцевальная площадка, здесь не должно быть ничего лишнего. Вот как надо,-- и указал прямо на меня, отчего мне сразу стало жарко. Ерема опустил голову, засопел, а Вадим Вадимыч уже снова обращался ко всем: Ну, а учитесь как? Хорошо-о-о...-- последовал недружный ответ. Я невольно покосился на Верблюда и его приятеля. Что-то больно не верилось, что и у них все хорошо. Уж такие два... --Только так, иначе у нас нельзя,-- говорил Вадим Вадимыч.-- С тройками не принимаем. Дневники сам буду проверять. "Пожалуйста! -- чуть было не вырвалось у меня.-- Ох, да уж я тогда!.." И еще одно. Кто из вас курит? Я...-- страдальчески сдвигая к носу брови, негромко, после тягостного молчания, прогудел широкоплечий парень с добрым лицом. Ерема прикрыл было ладонью рот, но спохватился и спрятался за спины других. А Верблюд сразу присел, чтобы его не было видно; он сделал страшные глаза, когда я удивленно посмотрел на него. --Больше никто? -- строго спросил Вадим Вадимыч. Все молчали. И тогда он обернулся к курильщику: --Что честно признался -- хорошо. Но ничего у нас с тобой, дорогой, не выйдет. А если... брошу? Вот тогда посмотрим. Ну, а вы,-- Вадим Вадимыч обернулся к нам,-- ступайте во врачебный кабинет, осмотритесь и принесите старосте группы справки, которые вам там дадут. "Но почему... почему же он никого не ударил? -- опасливо поворачиваясь и вслед за новыми товарищами выходя из зала, удивленно думал я.-- Ведь нам же с Севой сказали, что... Так неужели же это все враки?" Первыми прошли медосмотр мы с Мишкой. Ерема и его дружок сосали конфетки, чтобы табаком не пахло. Когда вышли из кабинета, Мишка зловеще зашептал: --Ничего-ничего, врач, он все равно узнает!.. И мы опять пошли в боксерский зал, чтобы отдать врачебные справки. Там нас строго встретил староста группы, коротко остриженный, высокий серьезный парень -- наверно, из девятого или из десятого класса,-- так же, как и я, в кителе, только с комсомольским значком на груди. Он провел нас через раздевалку в тренерскую -- небольшую комнату без окон, с письменным столиком и двумя стульями. Усевшись за стол, он долго и подозрительно рассматривал наши справки, точно они были поддельные. Потом строго сказал, что теперь ладно, запишет нас в секцию, но условно. --То есть как условно? -- испугался Мишка. -- Очень просто. Вы должны еще заполнить вот эти карточки.-- Он выдвинул ящик стола, достал оттуда две голубенькие бумажки и протянул сначала Мишке, потом мне.-- А когда это сделаете, пусть ваши родители подпишутся, что они не против, чтобы вы занимались боксом. Без этого не принимаем. Да не забудьте полотенца и мыло: в душе обязательно будете мыться. Понятно? Мы дружно сказали, что понятно, и, попрощавшись, вышли из зала. --Фи-и! -- тоскливо просвистел Мишка, когда мы оказались на улице.-- Моя мать ни за что не подпишет и отцу не разрешит. Мне стало жалко его, да и потом очень не хотелось терять такого хорошего товарища, с которым только познакомился, а казалось, знал уже десять лет. Да ты уговори. Или даже, знаешь, лучше вот что: скажи одному отцу по секрету. Понимаешь? Верно, правильно! -- обрадовался Мишка.-- Здорово придумал! Так и сделаю! -- Он в возбуждении огляделся и ахнул, натолкнувшись взглядом на часы, которые висели на углу дома: -- Вот это да! Уже десятый час, а мне еще ехать сколько! Я тоже заволновался: ой, да я же никогда не бывал в такое время далеко от дома, вот теперь когда до него доберусь? В метро спустились вместе с Мишкой. Оказалось, он жил недалеко от нас, на Зубовской площади. Говорили мало. "Мамочка, миленькая! -- репетировал я про себя.-- Это я во Дворце спорта был, на боксера записывался. Поздно потому, что у врача осматривался". Мишка хмуро считал мелькавшие за стеклянной дверью вагона огни. А когда мы выбрались из метро, то, не глядя, сунул мне руку и зашагал прочь. "А жалко, если ему все-таки не разрешат",-- забывая о себе, с сожалением подумал я, входя в парадное своего дома. Шагая сразу через две ступеньки, хотя в подъезде едва светила мохнатая от пыли лампочка, я поднялся на второй этаж и, как ни уговаривал себя, все же оглянулся на чердак, к которому круто шла ветхая деревянная лестница. Это было самое страшное место в нашем доме. Там лет пять назад жена дяди Влади увидела отрезанную человеческую ногу. От страха она бросила в пыль таз с бельем и кубарем скатилась по лестнице вниз. И хотя мой отец лотом лазил на чердак с электрическим фонариком и увидел, что там просто валяется пыльная вата, которую клали на зиму между окон, чердак так и остался для ребят самым страшным местом. Ощутив, как по спине пробежал холодок, я лихорадочно нашарил ручку двери и хотел было уже рвануть ее на себя, но из своей квартиры вдруг высунулся Сева, и я сделал вид, что вовсе и не тороплюсь. Приехал, да? -- выходя на площадку и тоже взглядывая на чердак, прошептал он.-- А чего это ты так долго? Я тебя жду-жду.-- И еще больше понизил голос: -- Знаешь, твоя мать к нам три раза прибегала. А ты что сказал? Ну что... чтоб она зря не беспокоилась... что ты скоро придешь. А куда я поехал, не сказал? Нет, что ты! -- воскликнул Сева, нахмурился и опустил голову.-- Но она сама как-то догадалась. Эх, ты! -- уничтожающе глядя в его голый затылок, презрительно сказал я.-- Все-таки проговорился!.. Больше-то никому не сказал? Не-ет! -- Сева поднял голову.-- Я же на улицу-то не выходил! Ну, расскажи, расскажи, как ты там? -- глядя на меня с нескрываемой завистью, спросил он. Я смягчился, стал рассказывать о дворце, о боксерском зале, о Мишке, тренере и врачебном осмотре. Ух ты! -- задыхался от восторга Сева.-- Всего осмотрел, ослушал и сказал -- можно? Да-а! -- гордо кивнул я. Ну, а это... А куда тебя били-то? Ну, куда били? -- выгибая грудь колесом, солидно ответил я.-- Ну-у, куда?..-- повторил, лихорадочно соображая, а куда же действительно могли.-- Вот сюда! -- и ткнул в плечо. Ну, а ты? --А что я? Ничего. Только чуть-чуть покачнулся. Дверь нашей квартиры вдруг приотворилась, и из нее выглянула мать. Ах ты негодный! -- крикнула она, точно я находился от нее метрах в ста, и, схватив меня за руку, потащила в комнату.-- Да ты что же это со мной дела ешь? Время уже одиннадцатый час, а его все нет и нет! Я переволновалась, не знала, что подумать! А разве тебе дядя Владя ничего не говорил? Говорил, но все равно. Чего я только не представила! Спрашиваю Севу-- молчит. И лишь когда его мама взяла ремень, заговорил! Это на каких таких боксеров ты ездил записываться, а? Ты что, с ума сошел, да? Хочешь, чтоб тебя убили там? И не смей даже думать об этом. Иди сейчас же умывайся и садись ужинать! Я уныло скинул пальто и побрел на кухню умываться. Это чего тебя там строгали-то? -- с любопытством спросил сидевший у окна с папироской во рту дядя Владя. Да так...-- уклончиво ответил я и замер, заслышав шаги матери. Нет, вы только представьте себе, что он задумал!..-- прямо с порога начала она, не обращая внимания на мои знаки. Учудил, брат, учудил! -- прогудел дядя Владя, когда мать рассказала, в чем дело.-- Да ты знаешь, как там бьют, нет? Да там и глаза, и зубы, и печенки-селезенки, и все протчие внутренности отбивают! Как выйдешь за эти самые веревки-то, тебя и начнут и начнут волтузить. Ты думаешь, зачем они у них там растянуты? Чтоб бежать было некуда. Да-а! Тебя бьют, а бежать некуда, тебя молотят, а схорониться негде. Пока нос не сломают да все зубы не повышибут, не выпустят оттеда! Он говорил это так уверенно, что я готов был уже пойти на попятный, да вдруг понял, что все это враки. Не зная, что я уже побывал в боксерском зале, дядя Владя солидно продолжал: --Видал, видал я раз, где они там эту, так сказать, науку-то свою проходят. Увечье, сплошное увечье!.. Для вышибленных зубов у них, стало быть, в уголке специальные ящики приспособлены; для стока крови из носу по всей зале аккуратно желобочки проложены, чтоб, значит, пола зря не пачкали. Залезут, стало быть, за эти самые веревки-то, побьются-побьются, а как только кто духом изойдет -- с катушек долой,-- так его, горемычного, берут таким вот макаром за руки, за ноги и в уголок волокут. Так что к концу там целый штабель набирается. Сам видел, собственными глазами! -- прикладывая руку к сердцу, закончил дядя Владя и победно поглядел на меня. Тут уж я не сдержался, возмущенно шагнул на него. Да что он такое наговорил? Все это вздор, враки! --Мамочка, не слушай его, пожалуйста, не слушай! -- со слезами в голосе крикнул я.-- Это все неправда! Это все не так! Пойдем лучше в комнату, и я тебе все-все по-настоящему расскажу! И я кое-как утащил мать из кухни и, чуть не плача, стал рассказывать, что видел во Дворце спорта на самом деле. --Мама, а все, что говорил дядя Владя, неправда! Там все не так. Там такие же, как и я, ребята. Есть даже меньше. И я не видел ни у кого из них ни сломанных носов, ни выбитых зубов. И после тренировки никто их никуда не складывает, а все своими ногами идут в душ и моются там. И потом, у них очень хороший тренер, Вадим Вадимыч. Он только не принимает тех, кто курит и плохо учится. Сам дневники проверяет. А перчатки мягкие, и ими ничего нельзя сломать или выбить. Понимаешь -- ничего! Ну хорошо, хорошо,-- глядя в мои полные слез глаза, сдалась мать.-- Я завтра же все сама спрошу у нашего физорга. Он физкультурник и все знает. И давай так договоримся: пока я с работы не приду, никуда не езди. Согласен? А он настоящий физкультурник? Настоящий. Значок на пиджаке носит. Тогда согласен! -- ответил я, крепко веря в этого незнакомого мне человека. Физкультурник не то, что дядя Владя. Уж он не будет чепуху молоть! И еще папе напиши, с ним посоветуемся,--предложила мать. -- Пожалуйста! -- ответил я. Ну папа-то вообще! Он сам на стадионе занимался, пока институт не закончил и не стал работать. --Даже вот что: давай вместе! -- И мы уселись за стол и стали писать отцу письма. Я писал, что хочу стать сильным и ловким и поэтому решил поступить в боксерскую секцию. Это самый мужской вид спорта -- ни одной девчонки там нет! Что писала мать, не знаю. Уж наверно, охаивала бокс. Но это неважно: пока ответ придет, я стану настоящим боксером. 5 На следующий день я едва дождался матери и впился глазами в ее озабоченное лицо. Не разрешит! Что-то нехорошее сказали! --Ну, мам? Не знаю,-- со вздохом ответила она, медленно снимая пальто.-- Видела я как-то этот ваш бокс в кино, страшным он мне показался... Да нет же, мам, нет! -- почувствовав, как в душе начинает расти надежда, нетерпеливо перебил я.--Ты не об этом, а лучше о том, что... ну как тебе ответили на фабрике, расскажи! Только честно, не обманывай. Ну что ответили? -- как бы разговаривая сама с собой, снова вздохнула она.-- Ответили, что я ничего не понимаю и что это совсем не то, что я думаю. Правильно, не понимаешь! -- весь дрожа от радости и уже чувствуя горячую благодарность к незнакомому мне физоргу, воскликнул я.-- Конечно же, совсем не то! Зря ты только отцу написала... Ну, дальше, дальше! Ну что ж дальше? Потом он сказал, что для мужчины... для будущего мужчины это очень и очень полезно...-- все так же задумчиво продолжала мать.--Что это дает много сил, выносливости и воспитывает храбрость и твердость характера.-- Она слепо посмотрелана меня.-- Что ж, походи, позанимайся немного, посмотрим, может, и впрямь это будет для тебя хорошо. Ведь, откровенно-то говоря, у тебя всего этого как раз и не хватает. Я хотел было обидеться: как это так -- не хватает? Но смекнул, что, пожалуй, не стоит. А мать продолжала: Да, кстати, поменьше без дела по двору болтаться будешь.-- Она повесила пальто, испуганно обернулась.-- Только смотри, как следует гляди, пожалуйста, чтоб тебе там как-нибудь нос не своротили! Да что ты, мам! -- стараясь не показывать радости, воскликнул я, подбежал к шкафу и выбрал себе поновей трусы и майку, которые с этого дня будут счи-таться только тренировочными и лежать в особом месте.-- Да этого же никогда не бывает! --Не бывает, не бывает, а я слыхала... В эту самую минуту дверь вдруг отворилась и в комнату с шумом ворвался Сева. --Ой, опять забыл постучаться! -- заметив мать, растерянно остановился он, а потом увидел, что его никто не ругает, спросил, жалобно глядя на меня круглыми глазами: -- Уже едешь, да? Возьми и меня с собой. "Ни за что!" -- отводя от него взгляд, подумал я и с надеждой посмотрел на мать, которая, словно поняв меня, торопливо сказала: Ни в коем случае! Ни в коем случае! Ты сначала пойди и спросись у своей мамы. Вот если она разрешит, тогда еще... Да разрешит! -- уверенно воскликнул Сева и умчался. Я покосился на разложенные на обеденном столе тетради и учебники -- не все успел выучить! -- бросил взгляд на часы. Ну что ж, мам, тогда я поеду, а? -- сказал я, хотя до начала тренировки было добрых три часа. А уроки все сделал? Чего? -- Я всегда переспрашивал, когда не знал, что ответить сразу.-- Да вообще-то немножечко осталось. Но я... я, честное пионерское, приеду и обязательно доделаю, ладно? Ну хорошо,-- согласилась она. В дверь громко постучали. И в комнату вместе с Севой, у которого было нахмуренное лицо и красные глаза, вошла его мать. Ее во дворе звали не по имени, а по фамилии: "Денежкина". Такая толстая, маленькая и ужасно крикливая тетя. Она строго спросила меня, где то место, куда мы собираемся пойти. Сразу смекнув, в чем мое спасение, я расписал как мог страшнее, сколько нужно ехать, сколько потом идти -- два раза улицу переходить! И она, ахнув, сразу же заругалась на Севу, что он вечно выдумывает всякие глупости, что ему так далеко от дома заезжать нельзя, но что уж если ему очень хочется, то он может проводить меня до метро. Да неужели же поближе таких кружков нету? --с возмущением обратилась она ко мне, будто я был виноват, что Дворец спорта находился так далеко от нас. Нету...-- не зная точно, есть или нет (хотя потом оказалось -- сколько хочешь!), ответил я и торопливо крикнул: -- Ну, я поехал, ма! -- и шагнул к двери. Нет, нет, пальто! -- взглянув в окно, засуетилась она. Пришлось подчиниться. Надев пальто и боясь, как бы мать не передумала, я толкнул Севу за дверь и сам юркнул вслед за ним. Да ты не горюй,--по-мужски, без всяких там сюсюканий утешил его, когда мы вошли в метро и направились к кассе, чтобы разменять для автомата на пятачки гривенник.-- Я тебе все буду показывать, что сам узнаю. Так что через неделю-другую мы с Митькой и рассчитаемся, понял? Угу,-- уныло кивнул Сева.-- Только ты как следует все учи! -- сказал он мне вслед, когда я, сунув в автомат монету, уже пошел к эскалатору. Ладно, не бойся! Буду как следует! -- крикнул я, встал на бегущую из-под пола ленту и сразу же ощутил, как все постороннее отодвигается в сторону. Снова увидел зал, крепких, загорелых ребят в боксерских перчатках. И это все было не страшно. Но вот когда представлял себе, что эти самые пухлые рукавицы надевают на меня и приказывают мне выйти за белые канаты, то по спине сразу пробегал холодок. Ой, только бы не сдрейфить, если заставят! У выхода я увидел Мишку. Оказывается, в одном поезде ехали. Он был без пальто и без кепки, а в руках горделиво держал старенький, с ржавыми уголками чемоданчик, который мне показался великолепным. Подписал отец, да? -- подавляя зависть, радостно воскликнул я, тиская его шершавую руку. Ага! Мать только на кухню вышла, он чик-чик -- и все в порядке. Говорит: "Не бойся, я не скажу". Матери объяснили, что в хоровой кружок! Дорога до дворца на этот раз показалась мне совсем не длинной. Мы разговаривали о всяких пустяках, но я все равно видел, что и Мишка никак не может отделаться от мыслей, которые ни на минуту не отпускали меня самого. Когда мы дошли почти до самого дворца, Мишка, взглянув на часы, удивился: --Вот так да! Так медленно шли, и все равно еще два часа ждать! Швейцар, как и в первый раз, строго спросил, непризнавая нас: А вы куда? Баловаться явились? Нет! -- гордо возразил Мишка и выхватил из кармана анкету.-- Мы на бокс! Оказалось, что так рано приехали не мы одни. В пустынном и тускло освещенном фойе с двумя огромными картинами и множеством вымпелов различных спортивных обществ против двери боксерского зала стояли все те же ребята. Были среди них Верблюд и Ерема. Я издалека заметил их и указал глазами Мишке. --Ничего-ничего, тренер все равно выгонит! --недобро проговорил он. Из двери борцовского зала вышли ребята в трико и высоких ботинках и молча стали подниматься по лестнице наверх -- наверно, в кабинет врача. Все они были толстоногие, мускулистые и для солидности оттопыривали локти. -- Видал? -- прошептал Мишка.-- А такие же, как и мы, пацаны! Верно? Я кивнул. -- У кого часы есть? -- хмуро спросил Ерема.-- Много осталось-то? Аккуратный блондинчик, отодвинув рукав, посмотрел на часы. --Почти что два часа...-- срывающимся голосом ответил он. И я понял, что он волнуется, и от этого мне стало почему-то немного легче. Чего ж делать-то? -- тупо спросил, ни к кому не обращаясь, Верблюд. А пойдемте посмотрим, что там? -- предложил Мишка и указал на приоткрытую дверь борцовского зала. Вначале я, как ни тянулся, ничего не видел. Но Мишка спросил: "Да где ты там? Иди сюда!" -- и пропустил меня вперед. На синем толстенном ковре -- потом я узнал, что это были обыкновенные матрацы, накрытые сверху байковой покрышкой,-- боролись ребята. И как боролись! Как настоящие! Изо всех сил старались друг друга к ковру лопатками припечатать. В первый раз я видел все так близко. У нас в парке вообще-то выступали борцы летом, да там столько народищу вокруг, разве все увидишь. --Ты только погляди, какие у них мускулищи! --толкнув меня локтем в бок, восхищенно шептал Мишка.-- А такие же, как и мы, пацаны! Это ему больше всего нравилось. Я молча кивнул, не отрывая глаз от борцов. Один загорелый вдруг попятился-попятился и, падая, ловко бросил партнера через себя, а сам, по-кошачьи извернувшись, оказался на нем и стал переворачивать его на спину. Но не тут-то было. Тот вдруг вывернулся и упруго встал на мостик: уперся головой и пятками в ковер, а сам дугой выгнулся. --Вот это да! -- прошептал Мишка.-- У меня бы сразу же шея отломилась. Ты смотри-смотри: закопченный на него весь навалился, и все равно ничего! Верно, и я видел, что загорелый ничего не может. Да что там! Его противник, все так же стоя на голове, побежал-побежал вокруг по ковру ногами и неожиданно сам перекинулся на загорелого и стал его самого на спину переворачивать. Вот так номер! Глядя на то, как у них все здорово получается, очень захотелось тоже выйти на ковер и самому вот так же побороться. В другом зале, в котором пахло железом, стоял невообразимый грохот: два волосатых дяди надувались, по очереди тяжеленную штангу тягали. Подойдут, посмотрят-посмотрят на нее, как на врага, да ка-ак оторвут от пола и прямо над головой поднимут! Все мускулы так и вздуются! Потом постоят, подержат немного и на специальный помост, который из толстенных досок сделан, бросят так, что весь дворец трясется. Рядом стояли еще помосты. И там тоже поднимали штанги, но у этих двух больше всего было на гриф колесиков надето, и поэтому мы на них смотрели. --Да вы лучше вон куда поглядите! -- прошептал блондинчик. И я увидел, что в уголке, в сторонке ото всех, один низенький и широкий, как шкаф, гирей баловался: подкинет ее вверх и, хоть она в воздухе крутится, все равно точно за дужку схватит; подкинет -- и опять преспокойненько подхватит. И все это так легко и просто, точно гиря была не настоящая, а поддельная, ну как у клоунов в цирке. --Да липовая, липовая она у него! -- прогудел Ерема. Верблюд поддакнул: --Точно! А вы пробовали, да?!--оскорбленно обернулся к ним Мишка.-- Вы сначала докажите, а так говорить каждый может. И докажем! Да ладно, что вы! -- вмешался блондинчик.--Хотите, кое-что поинтереснее покажу? -- И он повел нас по узенькой лестничке вверх. Вскоре мы оказались на длинном балконе, под которым открылся огромный -- больше нашего двора -- гимнастический зал, в котором там и сям мелькали в воздухе ладные фигуры гимнастов и гимнасток. Одни смело крутились на турниках; другие ловко упражнялись на брусьях; третьи прыгали, будто играли в чехарду, через высоченных коней; четвертые, качаясь, бесстрашно выделывали разные штуки на кольцах. А чуть в сторонке от них, на длинной дорожке, кувыркались акробаты. Ну, такие же -- верно сказал Мишка,-- как и мы, пацаны, а что вытворяли! И на руках стояли, и переднее и заднее сальто крутили, и колесом вокруг ходили. Потом на одного дядю забралось сразу человек десять, все встали друг на друга, а он всех держит. Вот здорово! Какой силач! И не покачнулся. Я даже подумал: а не пойти ли лучше сюда. Да вспомнил, что нельзя: Рыжий-то! Мишка взглянул на круглые часы на стене зала и потянул меня за рукав: -- Пошли скорей, пора! "Вот так да! -- ахнул я.---Так быстро два часа прошло! Дома бродишь-бродишь по двору, смотришь-смотришь, как Митька на своей голубятне свистит да орет, а все еще мало времени. 6 В раздевалке боксеры уже переодевались в спортивную форму. Там было шумно и оживленно. В одном конце ребята сидя, а некоторые, стоя босыми ногами на лавках, пели; рядом с ними, друг друга перебивая, о чем-то горячо спорили; в уголке, сбившись в кучку, тихонько менялись марками; в другом конце коренастый, мускулистый парень в трусах и майке показывал что-то из боевой техники, но его отталкивали и показывали сразу двое; возле двери, которая вела в зал и была закрыта, на рослого, в одном носке, краснолицего здоровяка с хохотом набрасывались пятеро маленьких по сравнению с ним ребят. Он, делая страшное лицо, осторожно отмахивался от них, но они, все же как-то захватив его руки, стали валить его на каменный пол. Войдя первым в раздевалку и увидев все это, Мишка в растерянности остановился, задерживая других; остановился и я, глядя на непривычную картину. Подумать только, боксеры, настоящие боксеры, и вдруг как малыши! Но дверь в зал неожиданно отворилась, и из нее вышел староста группы. Это еще что такое? -- как показалось мне, сконфуженно крикнул он и, подойдя, одного за другим скинул со здоровяка всех, кто его повалил.-- Скоро начнется тренировка, а вы!..-- с упреком сказал он. Потом обернулся ко входу и сделал вид, что только сейчас заметил нас.-- Ну, подписали родители? -- сразу, будто мы только что расстались, строго спросил он. Подписали! -- громко ответил за всех Мишка. Хорошо. Давайте мне. А сами,-- он приказал, чтоб на одной из лавок сдвинулись поплотнее,-- быстренько переодевайтесь, скоро начнем! -- и, начальственно оглядев раздевалку, вышел за дверь. Мы шагнули к освободившимся местам и стали лихорадочно раскрывать свои чемоданы, разворачивать свертки и переодеваться. Сняв рубашку, я сконфузился за свои бледные тонкие руки, узкие плечи и тощую шею. Но никто не обращал на меня никакого внимания. Тогда я сам начал осторожно оглядывать раздевалку. "Старенькие" в рубашках и брюках были ничего особенного -- ребята и ребята. Но вот когда они оставались в одних трусах, то сразу же превращались в боксеров: плечи и руки мускулистые, ноги тоже. Но особенно -- спины. Когда кто-нибудь из них нагибался, мускулы так и перекатывались. А вот Ерема в пиджаке казался могучим, когда же снял его, стал совсем другим -- беленьким и угловатым, да еще на руках синели разные наколки. А у Верблюда даже вся грудь была изрисована, как у дикаря. Все смотрели, всем это было неприятно, но никто ничего не сказал, а он, по-моему, даже гордился, что вот какой он "красивый". А потом один из тех, что валяли здоровяка, курносый и стремительный парень, мельком взглянув на нас с Мишкой, вдруг крикнул: Приемный экзамен! Правильно! -- подхватили другие и, торопливо завязав шнурки, натянув майки, бросились в зал. Остался только курносый. Начинается! Вот сейчас нас и будут бить! Я покосился на Мишку, на других новичков -- глаза у всех были широко раскрыты, лица вытянулись. Так вот,-- подходя ближе и явно сдерживая смех, сказал курносый,-- сейчас вы, значит, пройдете приемный экзамен. Так полагается. Все проходили, и вы пройдете. Кто из вас ответит: что боксеру больше всего требуется? Ну-у... смелость...-- упавшим голосом ответил Мишка. --Правильно! А еще? Все молчали. --Так, значит, никто не скажет? -- повторил курносый.-- Тогда я скажу: внимательность... Он для вящей убедительности поднял указательный палец, но ему не дали договорить -- дверь отворилась, и здоровяк, заглядывая, мрачно пробасил: --Можно! -- и опять скрылся. Курносый снова строго оглядел всех, остановился на нас с Мишкой: --Начнем с вас, пошли! -- шагнул к двери, спохватился и предупредил тех, кто оставался, чтобы сидели и не выходили. Мы спустились по узенькой -- в четыре ступеньки -- лестничке в зал, в котором лицом к двери стояла вся группа. -- Давайте сюда! -- приказал здоровяк, указывая мне на одну, а Мишке на другую грушу, которые неподвижно висели посреди зала. Я подошел, а один из парней легонько качнул грушу над моей головой. --Вот видишь, она даже твоих волос не задевает. Верно? -- Верно...-- подтвердил я, чувствуя, что у меня все сильнее дрожат колени. То же самое он проделал и с Мишкой. А теперь мы оттянем груши и пустим в вашу сторону. И кто из вас закроет глаза или не выдержит, на гнется, тот, значит, не подходит для нашей секции. Ясно? Ага! -- облизывая губы, ответил Мишка, глядя на грушу с таким видом, будто собирался ее забодать. Тогда приступим,-- кивнул здоровяк, стараясь сохранить серьезное выражение лица. А другие ребята кинулись к грушам, некоторое время вырывали их друг у друга, а потом стали отводить назад. Отвели, замерли, держа над собой. Забыв обо всем, я впился глазами в грушу. Ну и что? Ну и пусть. Пролетит -- и все! Здоровяк оглядел нас, скомандовал: --Пускай! Я весь напрягся, глядя на стремительно полетевшую в мою сторону черную каплю, стиснул зубы. И вдруг почувствовал увесистый удар в лоб и с маху шлепнулся на пол, больно стукнувшись локтем. И сильнее, чем боль в руке, заныло в душе: "И Митька так же: скажет, что ничего не будет, только сунь пальчик, а сам или уколет, или же прищемит до крови! И здесь такие же! И здесь!.. Зачем, ну вот зачем только написал обо всем папе!" Кто-то тронул меня за плечо, я поднял голову: здоровяк, лицо нахмуренное. -- Пацан, ты не обижайся, мы ведь не так хотели, мы хотели слегка, а вот он...-- Здоровяк погрозил своим пухлым смуглым кулаком тому, кто толкал в меня грушу.-- А он взял да сильно толкнул. Давай руку...-- и, как пушинку, поднял меня.-- Да потом ты и сам виноват,-- с досадой сказал он.-- Храбрость у тебя есть -- глаза не зажмурил, а вот внимательности -- вот этого маловато. Ведь мы что? Когда примеряли над тобой грушу, веревку, на которой она висит, слегка подтянули, а когда толкнули, отпустили. А вот ты... Только ты... не говори об этом тренеру, ладно? А уж я тебя потом к себе возьму и все сам показывать буду. Я огляделся: все смотрели с участием. Понял: нет, эти не такие, как Митька, что действительно все вышло случайно. В зал вошли Вадим Вадимыч и староста. -- Становись! -- обгоняя тренера, крикнул староста. И все, сразу же успокоившись, бросились на середину зала и стали привычно выстраиваться в одну шеренгу. Я поспешно повернулся и тоже пошел было строиться, но Вадим Вадимыч, увидев мои трусы, строго спросил: --Опять экзамены устраивали, да? -- и посмотрел на здоровяка. --Да мы... да они... вообще...-- залепетал в ответ тот. А Вадим Вадимыч еще строже сказал, чтобы это было в последний раз, и кивнул толокшимся на месте и не знавшим, что делать, новичкам, чтобы они становились в самом конце. Он, как и в первый раз, был в свитере и спортивных брюках -- подтянутый, широкоплечий, сильный. Увидев татуировки Верблюда и Еремы, только головой покачал, дескать: "Ну и ну!" Смир-рно! -- дождавшись, когда те последними пристроились и подравнялись, скомандовал староста и строевым шагом пошел к тренеру, доложил, сколько присутствует на занятиях, кто отсутствует и почему, упомянул о нас, новеньких, и встал на свое место. Вольно! -- сказал Вадим Вадимыч и прошелся взглядом по новичкам.-- М-да-а! -- после некоторого молчания сокрушенно вздохнул он.-- Сразу видно, что никаким спортом никто из вас, конечно, не занимался да и вообще старались увильнуть от всякой физической работы. Так или нет? Та-ак,-- опуская голову, признался я, со стыдом вспомнив, как действительно всегда находил какую- нибудь причину, чтобы только не ходить в магазин за картошкой, не колоть дрова или не расчищать от снега дорожку к сараю. Вот от этого-то вы все и...-- со вздохом продолжал Вадим Вадимыч, но вдруг изменил "лицо, сказал задорно: -- Но теперь уж, я думаю, все будет по-другому. Будете делать по утрам зарядку, не избегать никакой работы, а сами искать ее. Правильно? Правильно! -- ответил за всех Мишка.-- Но только мы не знаем, как эту самую зарядку делать. Как делать? -- пере