спросил Вадим Вадимыч.--Очень просто: вот сейчас вы пойдете вслед за старенькими и будете повторять упражнения, которые они будут выполнять на ходу. Их потом и делайте по утрам, если место позволяет, а если тесно, можно на месте. Кроме того, с этого дня вы все заведете особую тетрадь и будете вести тренировочный дневник. А как? -- опять спросил Мишка. Не перебивай. Начнете в этой тетради отмечать все, что делали на тренировке, появилась ли усталость, болят ли мышцы, каково общее состояние. И если когда-нибудь почувствуете себя неважно, загляните на ту страничку, когда чувствовали себя крепко, сравните --и сразу же увидите, что упущено. Понятно? Да, понятно. Очень хорошо,-- кивнул Вадим Вадимыч и стал говорить стареньким, кто с кем потом пойдет на ринг. "Все! Сейчас и нас заставят! -- прерывисто дыша, думал я.-- С кем же? Вот с этим? С этим? Или с тем?.." -- осторожно оглядывая строй, спрашивал я себя и очень удивился, когда Вадим Вадимыч, снова обернувшись к нам и сдерживая улыбку, сказал: --Ну, а вы небось тоже надевать перчатки приготовились? -- Да-а! -- вызывающе ответил Мишка и оглянулся, словно собираясь дать тягу. --Можешь не волноваться,-- успокоил его тренер,--до этого вам еще очень и очень далеко! -- И он стал рассказывать, что нам предстоит, прежде чем мы получим разрешение выйти за белые канаты ринга. Ого, оказывается, сначала нужно выучиться по-боксерски стоять, двигаться, дышать, правильно держать руки, голову, уметь наносить хотя бы один удар и защищаться от него. Подумать только, сколько всего!.. --Вы должны сразу же уяснить себе одно, строго говорил Вадим Вадимыч,-- бокс не драка, а очень тонкое и трудное искусство, которым можно овладеть только в том случае, если будете настойчиво и терпеливо работать над собой. ("Искусство? -- удивился я.--Да неужели же так сложно по носу стукнуть?") Так что в первый месяц обучения,-- продолжал Вадим Вадимыч,-- мы с вами постараемся овладеть различными способами передвижения по рингу и выучиться первому удару: прямому удару левой. ("И только? -- чуть не вскрикнул я.-- А как же Митька?!") Затем мы с вами изучим все известные способы защиты от этого удара и только после этого перейдем к освоению другого удара-- удара правой... "Да не может быть, чтобы то, что так просто делали на эстраде в парке, было настолько трудно!" -- в отчаянии думал я. Начали зарядку, которая здесь называлась разогревом. Все повернулись и пошли друг за другом по кругу все быстрее и быстрее и потом даже побежали. Затем снова перешли на шаг и стали на ходу делать всякие упражнения. И хотя Вадим Вадимыч предупредил, чтобы новенькие не особенно усердствовали, я под конец почувствовал, что порядком устал. А Ерема с Верблюдом прямо на весь зал со свистом дышали. Когда разогрев окончился, Вадим Вадимыч неторопливо подошел к ним, взял за руки и стал слушать пульс, затем гневно сказал: --Вы меня обманули. Вы курите! Те опустили головы, а Мишка радостно толкнул меня: "Ну, что я говорил!" Можете идти одеваться! Я брошу. Разрешите остаться посмотреть,-- не двигаясь с места, заканючил Верблюд. И я... и мне...-- пробурчал Ерема. Вадим Вадимыч обернулся к нам: Как, разрешим? --Разрешим,-- недружно ответили мы, хотя я и заметил, что всем очень не хотелось разрешать. Вадим Вадимыч взглянул на курильщиков. --Можете остаться. Садитесь на скамеечку у стены и смотрите.-- И обратился к стареньким: -- Надеть перчатки! "Да неужели же после всего того, что мы только что сделали, можно еще как-то драться?" -- в отчаянии подумал я, наблюдая, как старенькие быстро, без суеты разобрали принесенные дежурным перчатки и начали их надевать. А те минуту отдохнули, легко попрыгали на мысочках и как ни в чем не бывало стали пара за парой залезать в ринг и драться. -- Вот это да! -- восхищался Мишка.--У меня уже ни руки, ни ноги не двигаются, а они!.. "Ничего, ох, ничегошеньки-то из нас не выйдет!" -- думал я, глядя, как ловко, без устали крутятся на ринге бойцы. Когда же все старенькие закончили свое дело: гимнастику лежа, бой с тенью -- это бой с воображаемым, противником -- и Вадим Вадимыч сказал, чтобы каждый из них выбрал себе по новичку и показал то, что сам знает, я совсем потерял надежду. Меня, как и обещал, взял под свою опеку тот самый краснощекий здоровяк. Он сказал, что его зовут Борисом и что теперь он будет отвечать перед тренером за всю мою технику. --В общем, я тебе сначала что покажу? -- отходя со мной в сторонку, начал он.-- Боевую стойку и шаги, понял? И он объяснил, что в стойке боксер ну как ежик -- не укусишь! -- а без стойки все уязвимые точки видны как на ладони, и в них ничего не стоит попасть даже пустяковым ударом. --Так что стойка -- главное! -- втолковывал он.--А если еще при этом двигаться... И он показал, как надобно принимать стойку: повернулся ко мне слегка левым боком, нагнул по-бычьи голову и, глядя исподлобья, грозно прицелился в меня кулаками. После этого он как-то пружинисто и ловко шагнул сначала вперед, потом назад и скомандовал: -- Повтори! "Ой, да это же ерунда!" -- поспешно поворачиваясь и тоже прицеливаясь кулаками, радостно подумал я. Но я ошибся. Все было гораздо сложнее, чем мне показалось. Едва я начинал, например, движение вперед, думая о том, чтобы правильно шагали ноги, сами собой опускались руки; помнил о руках -- не так ставил ноги, да еще вдобавок поднимался подбородок, становясь очень удобной мишенью. А это-то, оказывается, у человека самое уязвимое место. Борис сказал, что достаточно по нему даже вскользь заехать -- любой с ног полетит! --Вот попробуй-ка, закрой глаза и стукни себя вот так.-- Он согнул указательный палец и, зажмурившись, сгибом ударил по кончику своего подбородка. Я повторил. Ого, даже ноги подкосились! --Вот! -- сказал Борис назидательно и скомандовал:-- Шаг вперед!.. Руку, руку не опускай!.. Шаг назад! Я послушно шагал то вперед, то назад, старался помнить и о руках, и о ногах, но все равно, как нарочно, что-нибудь да забывал. Ну, в общем, как на картинке, что была в букваре у первоклассников: хвост вытащил -- нос увяз, нос вытащил -- хвост увяз. Через каких-нибудь десять -- пятнадцать минут я вспотел и до того устал, точно целый день колол дрова. Ноги гудели, в руках и во всем теле чувствовалась страшная тяжесть. Черт бы побрал этого проклятого Митьку! Столько мучений из-за него терпеть приходится! А мой учитель все больше и больше раздражался, даже кричал. Ему было просто непонятно, как можно не повторить то, что он показывал. "Ничего, ничего из меня, конечно, не выйдет!" --все более отчаивался я. Но в этот момент к нам подошел Вадим Вадимыч и сказал, что на первый раз достаточно. --А теперь отдохните минуту -- и скакалочку! "Какую скакалочку? Девчачью?.. Так и есть!" -- поморщился я, увидев, что Борис выносит из кладовой обыкновенные прыгалки. Взглянул на Мишку. Он тоже смотрел недоуменно: и его учитель нес ему прыгалки. --А чего ты морщишься-то? -- спросил, подойдя, Борис.-- Зря. Это знаешь как ноги оттренировывает. По пробовал бы поманеврировать без нее, сразу бы выдохся! На-ка, прыгай. Несмотря на такое солидное вступление, я все же брезгливо расправил скакалку, крутанул ее -- ну как самая настоящая девчонка! -- и сразу же запутался. Не умеешь?--удивился Борис. Да нет, просто забыл. Я снова крутанул и перепрыгнул два раза и опять запутался. --Плохо. Гляди! -- строго сказал Борис и едва уловимыми движениями кистей начал вращать веревочку так, что ее стало почти не видно, а сам легко, на мысочках, бесшумно прыгать -- слышен был только тонкий свист и мягкие поскоки. "Вот это да! -- подумал я.-- Так ни одна девчонка не сумеет!" И скакалка уже перестала казаться мне пустяком, девчачьей забавой. Снова попробовал -- опять не получилось. Признался, что никогда, конечно, всерьез не прыгал, так как считал позорным для ребят. 0x08 graphic --Зря,-- нахмурился Борис.-- Значит, придется дома разучивать. Не будем же мы здесь тратить время на такие вещи. Тут, к счастью, Вадим Вадимыч крикнул: "Время!" -- и сказал, чтобы все новички заканчивали тренировку и шли в душевую. --Впрочем, стоп! Еще раз напоминаю: не забывайте делать по утрам зарядку. А после этого -- по пояс холодной водой, иначе ничего из вас не выйдет! Пораньше ложитесь, пораньше вставайте. Кстати, будут болеть завтра мышцы -- не пугайтесь, это обычное явление, все постепенно утихнет. А теперь ступайте в душевую. Борис шепнул: --Так ты не забудь про дневник, слышишь? Вот как у меня.-- Он вынес и показал мне тетрадь в коленкоровой обложке, на первой странице которой было красиво написано: "Тренировочный дневник боксера второго юношеского разряда Бориса Лапина". Покрутившись под упругими горячими струями в гулкой душевой, я с удивлением ощутил, что усталости как не бывало: по всему телу разлилась приятная истома, но зато вдруг страшно захотелось есть. Ну точно так же, как бывало после целого дня катания по Ленинским горам на лыжах. Даже кусок черного хлеба съел бы с превеликим удовольствием. Вот какой осел, не догадался прихватить хоть корочку! И я на время даже забыл и сердитый голос учителя, и отчаяние, которое то и дело овладевало мною. Правда, когда мы все вымылись, оделись и вышли на улицу, Мишка напомнил об этом. --В общем, ничего из нас, наверно, не выйдет! -- шепнул он мне и безнадежно махнул рукой. Это верно: мне и в голову раньше не приходило, что я такой бестолковый и неуклюжий, ну самый настоящий, как говорит Митька, сундук с клопами. 7 За всю дорогу мы с Мишкой не сказали друг другу ни слова. А когда вышли из метро, он вдруг, хмуро глядя в мокрый тротуар, спросил: Ты... на следующую тренировку поедешь? А ты? Да вообще-то съезжу еще разок, посмотрю...-- все так же хмуро ответил Мишка и, сунув мне свою шершавую руку, пошел прочь. Подходя к дому, я вспомнил о Севе. Ну вот что теперь ему говорить? Решил, что лучше всего, конечно, незаметно пробраться к себе и потом что-нибудь придумать. Но едва я на цыпочках поднялся по лестнице, как дверь Севиной квартиры растворилась и Сева -- я даже отшатнулся! -- стремительно сунулся к моему лицу и стал пристально вглядываться. Ты что? -- удивился я. Там не был, да? -- не отвечая, шепотом спросил он. Почему? -- отворяя свою дверь и пропуская его впереди себя, снова удивился я. А это, как ее, а почему тогда у тебя ни одного синяка нету? А-а,-- нахмурился я, и мне стало очень совестно, что я действительно ездил на тренировку, а лицо чистое-- ну явно не дрался! (Хотя опять сколько с Мишкой ни смотрели, ни у кого синяков в зале не видели. Ну хоть бы малюсенький синячишко у кого! Определенно слабаки!) -- Противника не было. Уж я себе и перчатки самые большие выбрал, и на ринг взобрался, а вот драться не с кем оказалось. Вообще-то был там один пацан, да он совсем уж новенький, даже не с начала тренировки пришел. Испугался... У-ух, здорово! -- прыгал Сева.-- Ты, значит, прямо вот так смело вышел, а тот сдрейфил? А мне что- нибудь покажешь, а? Ладно. Только иди-ка лучше вот сюда.-- Я потянул приятеля в полутемную переднюю, поближе к своей комнате.-- И знай: драться пока не будем -- перчаток нет. Становись... Смир-рно! (Сева замер и вытянул руки по швам.) Так вот прежде всего запомни: бокс -- это тебе не драка какая-нибудь, а... искусство! -- торжественно начал я. Угу, искусство,-- покорно повторил Сева. И наше первое занятие началось. Севе все нравилось: и как я рассказываю, и как показываю. Вот только ему казалось совершенно лишним, что нужно очень тщательно отшлифовывать умение правильно, по-боксерски двигаться. Ему не терпелось поскорее выучиться бить так, чтобы Митька с катушек летел, а тут трать время, двигайся как дурак! Да почему же "как дурак"? -- сердился я.--Ноги -- это фундамент в боксе. Без них лучше никуда не суйся. Сразу же пропадешь! Если боксер не умеет правильно двигаться, то его любой слабак в первую же минуту одним мизинчиком побьет. Чудно! -- упорствовал Сева.-- Да зачем же зря двигаться? Нам ведь что нужно? Подождать, когда Митька выйдет на улицу, незаметно подкрасться и изо всех сил трахнуть ему боксерским ударом -- вот и все. И совсем не к чему перед ним раздвигиваться! Честно говоря, мне и самому казалось, что это так. Да Вадим Вадимыч и Борис как-то очень уж здорово объясняли, зачем все-таки это нужно. Что-то насчет самолетов Вадим Вадимыч толковал... А, вспомнил, вспомнил! -- Ничего ты не понимаешь,-- солидно перебил я рассуждения Севы.-- Вот зачем это нужно, слушай. Ну, представь, вообрази, понимаешь, что встретились в воздушном бою два самолета: один -- бомбардировщик, а другой -- истребитель. У бомбардировщика двадцать пулеметов, а у истребителя один. Во! На целых девятнадцать меньше! И что же ты думаешь? Пока твой бомбардировщик со всеми своими пулеметами повернется, нацелится, пока он то да се, истребитель вокруг него уже раз пять вжи-и! вжи-и! И с ходу в хвост -- очередь! И тот, конечно, курды вниз. Ясно? Так и Митька... Тьфу! То есть так и тот, кто не умеет двигаться. Пока он туда-сюда, а ты уже тут как тут -- с другой стороны молотишь сколько влезет. Сравнение с самолетами, в одном из которых -- в истребителе, конечно! -- Сева с гордостью увидел себя, подействовало на него, и он стал учиться по-боксерски двигаться. А когда он, как ему казалось, немножечко выучился, то попросил, чтобы я объяснил теперь, как нужно ударять. -- Ну, это тебе еще рановато,-- к его великому огорчению, солидно возразил я: не мог же я признаться, что и сам пока ничего не умею.-- Тебе еще недельку-другую придется шаги шлифовать, чтобы без всяких запинок и ошибочек все делать. Ну, а теперь беги домой. Увидев на столе приготовленный матерью ужин -- сама-то она, наверно, уехала в библиотеку заниматься,-- я сразу почувствовал страшную пустоту в желудке. Ужин, правда, нужно было разогреть, но я, не умея перебороть нетерпение, бросил сверток на стул, не моя рук, уселся и начал есть прямо из сковороды. Выпил два стакана чуть теплого чая и удивился, что мои движения вдруг сразу же стали какие-то вялые, а мысли тягучие. Да еще, как нарочно, за окном было темно и дремотно качалась похожая на голову марсианина тень фонаря. Поглядев на нее, я вдруг вспомнил, что не все уроки приготовил, взял учебник и сел за стол. Но моя шея то и дело стала подламываться и подламываться, а голова сама собою падать на грудь. Я заставлял себя быть начеку, следил за головой, но она падала как раз тогда, когда я хоть на секунду переставал о ней думать. "Так я лучше лягу, и тогда ей будет некуда падать!"-- решил я и, скинув ботинки, улегся на диван и стал читать лежа. Но откуда-то с потолка вдруг спрыгнул заплаканный Сева и, всхлипывая и размазывая по грязному лицу слезы, стал жаловаться, что его избил Митька. Я пошвырял все учебники за шкаф, наскоро повторил, как нужно шагать в стойке, в которой боксера никак нельзя победить, и пошел из комнаты. Но тут меня остановил чей-то взгляд, хотя никого в комнате не было. Мне сделалось беспокойно, захотелось что-то скинуть с себя, от чего-то освободиться. Я заворочался и открыл глаза: надо мною склонилось тревожное лицо матери. Ты что, мам? -- испуганно вскакивая, спросил я. Ничего, сынок, просто так,-- смущенно ответила она, отошла от дивана и принялась снимать пальто; сняла, заглянула в сковороду.-- Это ты все один съел? -- удивленно и одновременно радостно воскликнула она. Раньше такой сковороды мне на неделю бы хватило.-- Молодец! И даже с хлебом! "Будешь с хлебом, когда так потренируешься!" -- обиженно подумал я, встал с дивана, делая вид, что вовсе и не спал, незаметно поднял с пола учебник и стал раздеваться. Да, мам... Поставь мне, пожалуйста, будильник на пораньше. А зачем? Дежуришь, да? Нет, ну... так! -- уклонился я от ответа. 8 Заслышав звон будильника, я сразу же открыл глаза, хотел приподняться и протянуть руку, чтоб нажать кнопку, но вдруг ощутил во всем теле такую боль, что упал обратно на подушку. "Ой, да что же это такое?" -- ахнул я, потом вспомнил, что говорил Вадим Вадимыч, и успокоился, а будильник, как нарочно, все звенел и звенел. В комнату заглянула мать: Ты что, не слышишь? Слышу... Так что же? Да понимаешь, мам,-- боясь признаться, что все болит (еще всполошится!), спокойно ответил я,-- как- то не хочется сразу из-под одеяла вылезать... Не я, сам просил! -- Она подошла к будильнику и утихомирила его. А я, дождавшись, когда опять остался один, стал осторожно вылезать из-под одеяла, и снова малейшее напряжение вызывало боль. До этого я и не подозревал, что даже в пустяковом движении принимает участие сразу столько мышц. Поднимаешь только руку, а отдается и в плече, и в животе, и в спине. Вспомнив слова Вадима Вадимыча, что как бы ни было больно, нужно все равно двигаться и тогда все скорее пройдет, я, стиснув зубы, кое-как поднялся. Едва передвигая ноги, выглянул в другую комнату и облегченно вздохнул: там никого не было. За окном было серо, и оттуда тянуло пронзительным холодом. По спине сразу же побежали мурашки, и очень захотелось опять забраться под одеяло и замереть. Но я переборол себя, еще шире растворил форточку и огляделся. Так с чего же мы вчера начинали? А, вспомнил: сначала шли медленно, потом все быстрее и быстрее и под конец побежали. Потом снова перешли на шаг и начали делать на ходу всякие упражнения. Не обращая внимания на боль, я пошел, но сразу же уперся носом в книжный шкаф. Недовольно повернулся в другую сторону -- диван! Вот и побегай попробуй! Придется на месте. В комнату заглянула мать. Простудишься,-- увидев открытую форточку, сказала она. Нет, мам! Не мешай... Она покачала головой, затворила дверь, а я, снова отойдя на середину комнаты, стал вначале осторожно, потом все смелее и смелее и все меньше ощущая боль, делать зарядку. Правда, увлекшись, я несколько раз стукался то о книжный шкаф, то о стену или стол, шипя, тер ушибленное место, но не отступал. Вскоре мне было совершенно не холодно и ничего не больно. А когда я, разогревшись окончательно (вот почему все в зале называли зарядку разогревом), вышел на кухню, дядя Владя, сидевший в своей меховушке у окна, подозрительно спросил: Чего это ты сегодня такой красный? Мать обернулась, ахнула: Геннадий! Я посмотрел на свой живот: верно, красный. Ответил: Да так, мам. Я же делал зарядку. А сейчас отойди от раковины, я умываться по пояс стану... Ты с ума сошел! Такой холод! Мам, ну нам же так велели. Понимаешь? Это где вам так велели? -- сразу заинтересовался дядя Владя. Я промолчал. Тогда он, понизив голос, сказал (мать как раз в комнату пошла): -- Эх, малый, чем по пояс-то зря мыться-полоскаться, Митьке бы шею намылил! Весь сарай наш изломал... "Вот для этого-то и хочу! Просто так сильным не станешь!.." --едва не проговорился я, но сдержался, подошел к раковине, открыл кран, подставил под струйку палец. Ух ты, какая холоднющая! Долго чистил зубы, стараясь оттянуть самое главное, не спеша умылся и осторожно, чувствуя на себе ехидный взгляд дяди Влади, плеснул из горстки на грудь и чуть не завизжал. Да нет же, это не вода, а самый настоящий расплавленный лед! А дяде Владе все было мало. -- Нешто так по пояс моются? -- ехидно сказал он. Отступать было некуда. Стиснув зубы и не оборачиваясь, я плеснул на себя посильнее и удивился: уже не так страшно! Плеснул еще, еще, судорожно растер ладонями по спине, груди и животу и вдруг почувствовал, что все тело наливается обжигающим жаром. Оказывается, самое страшное -- только начать... Вот это другое дело! -- одобрительно гудел за спиной дядя Владя, а я плескался и плескался до тех пор, пока не вышла мать. Ох, да сколько же ты воды-то налил! Хватит, хватит, а то вниз прольется. Вытирайся! -- И она кинула мне на плечи мохнатое полотенце, а сама взяла половую тряпку. Когда я, весело гогоча, вытерся, мне стало еще жарче, теперь все тело горело, как в огне. И даже дядя Владя, покачав головой, сказал: --Да-а, силен, силен! -- и поскорей ушел в свою комнату. А я, победно проводив его глазами, тоже зашагал к себе, ощущая удивительную силу в руках, ногах и во всем теле. За завтраком ел так, что мать обрадовалась: --Ну вот, тебе давно бы следовало по пояс мыться! А силы все прибавлялись и прибавлялись. После завтрака их стало столько, что мне до страсти хотелось что-нибудь поднять, толкнуть. Я одной рукой запросто поднял за спинку стул и небрежно отставил его в сторону, хотя он мне вовсе и не мешал; будто нечаянно, сдвинул стол, а потом трахнул по гардеробу ладонью так, что мать даже вздрогнула и сказала, что больше не надо. Застегнув китель и положив в портфель трусы, майку и тапочки (на последнем уроке -- физкультура), шагнул к двери, отлично зная, что уж сегодня-то мать ни за что без пальто не пустит. Ну, я пошел... Ни в коем случае! -- взглянув в окно, испуганно сказала она.-- Ты посмотри: все одеты! -- и достала пальто. Ну, мам,-- как бы нехотя одеваясь, для виду упирался я.-- Да я же теперь... Ну ладно, ладно,-- наконец сдался я.-- Пусть будет по-твоему. Выходя из квартиры, хватил дверью так, что дядя Владя подскочил на табуретке и крикнул: --Эй-эй! Собрался с жеребячьей силой-то! Ты б лучше... Что "лучше", было уже не слышно, но я догадался. Наверно, опять что-нибудь насчет Митьки... "А что мне этот осел!" --сам изумляясь своей храбрости, подумал я, упруго сбегая по лестнице. Вышел из сеней и чуть не попятился: к голубятне, сосредоточенно глядя на баночку с водой, осторожно подвигался Митька. В одну минуту улетучились куда-то вся моя храбрость и сила; руки и ноги сразу же ослабели, а портфель, которого до этого и не замечал, стал казаться тяжелым. Дождавшись, когда Митька скроется, я на цыпочках обежал дом, юркнул в калитку и только тогда почувствовал себя в безопасности. Отойдя немного, с обидой сжал кулаки, в которых всего несколько минут назад была такая силища! "А еще зарядку делал, по пояс мылся!" Вдруг кто-то незаметно подкрался сзади и стукнул меня по правому плечу. Я испуганно повернул голову и увидел, что слева преспокойненько идет себе и ухмыляется Жора Зайцев. -- Ну как, все выучил? Сегодня по литературе всех спрашивать будут! Я чуть не споткнулся: вчера ведь так ничего и не успел. Хотел все честно выучить, да... уснул. А завтра как раз дневники Вадим Вадимыч проверять будет! И, главное, литература -- первый урок. В класс вбежали перед самым звонком, обогнав медленно плывущую по коридору литераторшу, с грохотом уселись за парту. Быстро отперев портфель, я выхватил из него учебник. Учительница села за свой стол, напомнила, что сегодня, как и обещала, будет спрашивать, и неторопливо раскрыла журнал. А я, не обращая внимания на тычки и подзатыльники и даже на то, что в щеку стукнулась и прилипла к ней жеваная бумага, читал и читал. Первую спросили Лилю, и она все очень хорошо рассказала. Потом вызвали еще несколько человек. Каждый раз, когда учительница говорила: "Достаточно!", ставила отметку и снова смотрела в журнал, я переставал читать и замирал. Когда же вызывали не меня, а еще кого-нибудь, снова читал и читал. И все же не прочитал как раз того, о чем спросили... Ну что ж,-- нахмуриваясь, сказала учительница, медленно выговаривая каждое слово (ох, какой злой и противной она мне казалась!),-- тогда давай сюда свой дневник. Не надо дневник! -- воскликнул я.-- Я выучу! Но почему же ты сегодня не выучил? А у него книги не было,-- вставая, негромко от ветила за меня Лиля.-- Но... я ему после дам... А где же твоя? -- снова спросила учительница. Она... а ее...-- залепетал я и был очень признателен Жоре, что он незаметно стянул учебник и спрятал его в парту. Ну хорошо,-- отложила свою карающую самописку учительница,-- на этот раз я тебе ничего не поставлю. Но чтоб к следующему уроку все непременно выучил! --Да! -- полный благодарности -- не к ней, к Лиле! -- ответил я.-- Обязательно! --А ты выручи его,-- кивнула учительница Лиле. Было очень стыдно, когда после урока ко мне подошла Лиля и протянула свою аккуратно обернутую книгу, думая, что у меня и в самом деле нет. И ты не стесняйся,-- сказала она.-- Когда нужно, сам говори. Ладно? Ладно,-- ненавидя и презирая себя, ответил я и положил в портфель еще один учебник по литературе, который был и такой, и какой-то другой, и его почему-то даже просто так держать было приятно... Председатель совета отряда, строгий и очень аккуратный ученик -- у него всегда все было в порядке,-- подойдя сзади, сказал: Нехорошо, Строганов, подтянись! А тебе что? -- огрызнулся за меня Жора. Вот поставлю о вас вопрос на совете, тогда узнаешь что! И у тебя ведь не так-то уж гладко обстоит дело... На следующем уроке я опять очень боялся, как бы не вызвали. И только на уроке физкультуры почувствовал себя свободно. Когда все переоделись и вышли в зал, мне вдруг очень захотелось кому-нибудь рассказать, что меня приняли в боксерскую секцию, что я уже был на одной тренировке и теперь умею по-боксерски стоять, двигаться, а завтра нам даже покажут настоящие удары. Я несколько раз небрежно подпрыгнул на носках так, как это делали, перед тем как выйти на ринг, старенькие, и прицеливался в стену кулаками. Жора спросил: Это ты что? Да так,-- все же переборов желание во всем открыться, уклончиво ответил я. После обеда я сел заниматься. Вынул Лилин учебник, на котором каким-то удивительно воздушным и красивым почерком были написаны ее имя и фамилия, и, отогнав от себя все посторонние мысли, стал учить, но вдруг вспомнил, что тренировочный дневник, о котором говорил тренер и после напоминал Борис, забыл завести. Выскочил из-за стола, быстро достал из папиного книжного шкафа толстую тетрадь в коленкоровой обложке, снова уселся и аккуратно вывел на первой странице: "Тренировочный дневник боксера..." -- и задумался: а какого же разряда? Вздохнул -- ведь у новичков же разрядов не бывает -- и дописал свое имя и фамилию. Так что же мы вчера делали? А, вспомнил: сначала зарядку, потом старенькие стали драться, а нам показывали шаги... Так прямо и писать? А вдруг Сева увидит? Я же ему наврал. Ничего, спрячу подальше -- вот и все! И я стал честно все записывать. А когда кончил и сунул тетрадь на самое донышко чемодана, в дверь вдруг застучали. Открыл -- Сева; их, оказывается, после второго урока отпустили. Вообще-то я домашние задания делаю,-- хмуро сказал я, не зная, пускать его или не пускать. Да я не буду мешать! -- по-свойски входя, заверил он и спросил: -- Ты сегодня на тренировку-то поедешь? Так тебе же говорили, что через день! -- недовольно возразил я. А-а... а уж я думал -- поедешь, покажешь мне что-нибудь дальше. И мы завтра набьем Митьке...-- разочарованно вздохнул Сева. . "Что бы ему такое дать, чтоб он сидел тихо? --озабоченно подумал я.-- А, вот что!" Взял с письменного стола "Огонек", карандаш и протянул ему: На-ка вот, реши кроссворд. У, это я люблю! -- обрадовался он.-- Знаешь, мы с папой какие решаем? Никто не может, а мы...-- И он сразу же стал, шевеля губами, считать карандашом клеточки на кроссворде. Вздохнув, я поставил локти на стол, удобно устроил на раскрытых ладонях подбородок и уперся глазами в книгу. Но не прочел и двух страниц, как вдруг вспомнил про утреннее умывание, какое это впечатление произвело на мать и дядю Владю, и мне очень захотелось похвалиться перед Севой. И поэтому, отталкивая учебник и вставая, я сказал небрежно: У-уф, устал. Отдохну немного...-- Я походил по комнате, будто и впрямь разминая замлевшую спину и ноги, и, как бы между прочим, спросил Севу: -- Да, а как ты умываешься по утрам? Как это -- как? -- удивился он.-- Очень просто: от крываю кран, подставляю под воду паль... то есть все руки. Потом провожу ими по лицу. Эх, ты! -- презрительно оглядел я его.-- Так только одни девчонки умываются. Надо знаешь как? -- И я как только мог красочно расписал свое утреннее умывание.-- Дядя Владя от удивления даже запрыгал! Надо бы и тебе так мыться. Ладно,-- поджимая губы, ответил Сева. И потом, еще нужно учиться через скакалку прыгать. Сева удивился: --Как девчонки? Я пояснил, что нет, по-боксерски. Сева сказал, что ладно, потом он возьмет прыгалки у своей сестренки Лидки. Но мне это показалось оскорбительным, и я посоветовал лучше достать какую-нибудь другую, настоящую веревку. Севу позвали ужинать, а я снова засел за уроки. За окном было черно, в стекла нудно колотил дождь, а по мокрому тротуару противно шлепала падавшая с крыши вода. Заткнув уши, чтобы не слышать этих тоскливых звуков, я заставил себя читать. Но ни с того ни с сего вдруг вспомнил, что просил вчера мать выстирать тренировочные трусы, майку и носки -- все насквозь пропотело! А вот не проверил, как она это сделала. Отодвинув тетрадь, бросился на кухню. На веревочке аккуратно висело все мое тренировочное хозяйство. Успокоившись, снова занялся уроками, но не сделал и половины, как пришла мать с новеньким чемоданом. Он был маленький, аккуратненький. И на нем сияли запоры и уголки -- не как у Мишки ржавые. --Это мне, да? -- с грохотом выскакивая из-за стола, радостно воскликнул я.-- Ой, мамочка, миленькая, спасибо! Я подскочил к матери, у которой отчего-то навернулись на глаза слезы, и звонко поцеловал ее в обе щеки. Потом схватил чемодан и, не зная, куда его поставить, заметался с ним по комнате, сбегал на кухню за тренировочной формой и стал примеряться, как буду класть ее в чемодан. --Но ведь я же еще не погладила,-- сказала мать. --Да ничего! Я только посмотреть -- влезет или нет. Но в чемодан не только все влезло, но еще и осталось много свободного места. --Как здорово! -- закрывая его и подходя с ним к зеркалу, кричал я.-- Да, мам? 9 На следующее утро я первым делом посмотрел, на месте ли чемодан. Он оказался на месте -- преспокойненько стоял себе на стуле, густо чернел своими боками и сверкал уголками и запорами. Взяв его в руки, я собрался было опять посмотреть на себя в зеркало, да вспомнил, что нужно еще делать зарядку, умываться и завтракать. Мышцы уже совсем не болели. Я, взобравшись на стул, распахнул форточку и начал зарядку. В школе опять почти ничего не слушал, а только и делал, что думал о чемодане. После уроков староста и председатель совета отряда, встав у двери, объявили, что никто домой не пойдет, а все останутся готовить стенную газету: одни будут рисовать, другие -- вырезать и клеить, третьи -- писать заметки, так как ящик для заметок пуст. Я попытался было отказаться, убедить, что мне срочно нужно в одно очень важное место, но из этого ничего не вышло. Староста каменно сказал: -- Всем нужно, и тоже в одно очень важное место! -- и растопырился у двери, чтобы никто незаметно не выскользнул. Закончили все в третьем часу. Как-то так получилось, что из школы мы вышли вместе с Лилей. Она в одной руке держала портфель, а в другой -- папку для нот. Мне ни с того ни с сего захотелось сделать что-нибудь необыкновенное: догнать и остановить, например, за задний буфер трамвай, перебежать перед самым носом у троллейбуса улицу или там еще что-нибудь подобное... И потом, все вокруг было почему-то очень смешное, и без конца хотелось смеяться. Я изредка взглядывал на Лилю, все время собирался сказать ей что-нибудь, но ничего путного придумать не мог. Выручила она сама. Она спросила: И ты... тоже на музыку, да? Да! -- почему-то, как дурак, ответил я, спохватил ся -- на какую музыку? -- и поспешно поправился, нена видя себя за неловкость: -- То есть нет! -- и был очень благодарен, что она уже спрашивала о другом: не нужен ли мне опять учебник. Я ответил, что нет-нет, спасибо, и опять, как дурак, не мог ничего придумать, и поэтому до самого нашего дома мы шли молча. Только когда уже совсем подошли, она тихо сказала, даже не глядя в мою сторону: --До свидания. --До свидания! -- чуть ли не во все горло гаркнул я. Дома я сразу же проверил, поглажены ли трусы, майка, носки. Оказалось, что все в порядке. И стал укладывать их в чемодан. Дождавшись, когда можно было ехать во дворец, взял чемодан и вышел на кухню, будто для того, чтобы проверить, не оставил ли чего на плите. Ишь ты какой важный! -- покачал головой дядя Владя и спросил: -- Это ты куда ж? В баню? Нет! -- обиделся я, хотя знал, что он нарочно про баню, чтобы меня позлить. Ехал во дворец и все боялся, придет ли Мишка. Но когда вошел в раздевалку, сразу же успокоился: Мишка сидел в уголке. Он сказал, чтобы я садился рядом с ним, специально для меня занял место. Пришли и табачники, которых Вадим Вадимыч не допустил до тренировки в первый раз: крепкий парень с добрым лицом, Ерема и Верблюд. Они, переодеваясь, говорили, что теперь даже и не дотронутся до папирос. Тому, с добрым лицом, я почему-то верил, а вот Верблюду с Еремой -- нет. Уж очень подозрительно бегали у них глаза. Мишка сразу же заметил чемодан, и мне даже показалось, что он позавидовал: у него-то был гораздо хуже. Он помрачнел, засопел, но потом, вдруг что-то вспомнив, посмотрел на Ерему и крикнул: --Ну, пойдем гирю-то поднимать! Пойдем! -- И шепотом мне: -- Я уже пробовал. Знаешь, какая тяжелющая! -- И снова Ереме: -- Испугался, да? Чего мне пугаться-то! -- огрызнулся Ерема. Мишка вскочил с места: Ну тогда пошли, пошли! Ерема огляделся -- деваться было некуда: на него смотрели со всех сторон -- и со снисходительным видом шагнул вслед за Мишкой из раздевалки. Двинулись и мы все. В гиревом зале никого не было. Покойно стояли на своих помостах сверкающие штанги; лоснились в уголке пузатые гири; блестели никелем на специальных полках грифы, и было отчего-то немного жутко. Мишка даже на шепот перешел: --Ну иди, поднимай! Ерема насупился, крякнул и, пугая тишину, косолапо зашагал, а Мишка, торжествуя и грозя ему в спину пальцем, оглянулся на меня -- дескать, сейчас кое-что увидишь. Ерема подошел к гирям, воровато окинул их взглядом, выбирая полегче, но Мишка приглушенно крикнул: --Эй-эй, вон ту бери! Тот дядя ею баловался! Ерема недовольно нагнулся, осторожно взялся за дужку. Все увидели, как у него все напряглось на спине, но гиря лишь только слегка поколебалась. Он потянул ее сильнее, весь наливаясь кровью, чуть приподнял, но тотчас же грохнул обратно на пол. --Ну и как? -- ехидно спросил Мишка.-- Пустая, да? Пустая? Так вот: никогда больше заранее не хвались! Начались занятия. Вадим Вадимыч объявил новичкам, что сегодня он проверит, как мы умеем двигаться, и покажет первый боксерский удар -- прямой левый. Курильщикам, которых Вадим Вадимыч допустил до тренировки со строгим предупреждением, еще предстояло шаги зубрить. И вот, едва он подошел к нам и начал показывать, я окончательно потерял веру в то, что когда-нибудь стану настоящим боксером и освобожу двор от господства Митьки. С передвижениями и боевой стойкой мы еще как-то справились. Правда, и это опять повторяли целый час, но Вадиму Вадимычу все равно до конца ни у кого не понравилось. Он сказал: --Ладно, потом как следует отшлифуете! -- и стал показывать, как нужно правильно наносить удар. Когда делал он сам, все выглядело легко и просто. Глядя исподлобья, Вадим Вадимыч спокойно шагал вперед, держа подбородок у груди и все равно страхуя его еще на всякий случай правой ладонью, а его левый кулак молниеносно протыкал воздух. Но вот когда то же самое повторяли мы, у нас ничего не получалось. Нанося левый прямой, оказывается, требовалось выполнять разом три дела: шагать вперед, наносить удар да еще защищать собственный подбородок от возможной контратаки противника. И при всем при этом необходимо было постоянно следить, чтобы не поднималась голова, обязательно делать выдох и помнить, чтобы ноги шагали ровно столько, сколько полагалось. Ошибся на сантиметр -- кулак либо не дойдет до цели, либо вместо удара получится нелепый толчок. А я все время что-нибудь да забывал. Вадим Вадимыч снова терпеливо показывал, объяснял, что кулак должен двигаться по прямой, так как это кратчайший путь до цели, что удар должен быть четким и точным, а для этого необходимо вкладывать в него под конец вес тела. Я поспешно заверял, что все понял, торопливо повторял -- и снова неправильно. Не так работали ноги, забывал про вес и страховку. А кулак ну никак не желал двигаться кратчайшим путем, а все норовил по кругу. Особенно подводила голова -- она словно нарочно задиралась и задиралась, и в подбородок попасть ничего не стоило. --Плохо. Весь для встречных открыт...-- вздыхал Вадим Вадимыч. (И мне казалось, что вот-вот терпение у него иссякнет и он меня с позором выгонит вон из зала.) Потом он вдруг сказал: -- Вот что, принеси-ка сюда носовой платок. Я удивился: зачем? Незаметно попробовал пальцем под носом -- сухо... Все же сбегал, достал из кармана, принес. --Вот,-- сказал Вадим Вадимыч, беря его и показывая, точно я никогда не видел собственного платка,-- видишь?.. Он тебя сейчас научит, как нужно наносить удары и не раскрываться. Приподними-ка голову. (Я под нял, а Вадим Вадимыч подложил платок под мой подбородок.) И вот теперь встань в стойку и нанеси удар... И -- р-раз! Я ударил -- платок скользнул на пол. --Ничего, ничего,-- успокоил Вадим Вадимыч,--положи обратно. Я положил и опять ударил, но не довел кулак до конца, потому что испуганно удержал едва не выскользнувший платок. --Еще! -- командовал Вадим Вадимыч. На третий раз платок не упал, но удар получился нелепый оттого, что все тело было сковано и напряжено из-за боязни, что опять упадет этот злополучный платок. --Еще... Нет, опять плохо. Больше думал о платке, чем об ударе. Достаточно,-- сказал тренер.-- Понял? Да,-- кивнул я, хотя абсолютно ничего не понял и чувствовал одно: все плохо. На следующей тренировке повторишь. Дома ни в коем случае ничего этого не делай, так как могут появиться нехорошие привычки, а никто тебя не поправит. Ну, беги в душевую. Я, обрадованный, что мои мучения кончились, побежал. У Мишки тоже, наверно, ничего не получалось, потому что на вопрос: "Ну как?" -- он лишь уныло махнул рукой. Когда, усталый и недовольный собой, я пришел домой, мать сказала, что прибегал Сева и просил обязательно зайти к нему. Ладно,-- ответил я,-- вот поужинаю...-- и хотел сесть за стол, но он вдруг заглянул в комнату и обиженно крикнул: Что ж ты? Да понимаешь ли...-- недовольно начал я. А мать сказала: Ты не сердись, Сева, он только что приехал. А, ну тогда ладно,-- смягчился он и с завистью посмотрел на мой чемодан.-- Купили, да? Ага,-- гордо кивнул я, вмиг забывая обо всех неприятностях. Сева подошел, ощупал, авторитетно заключил: --Мировецкий! Потом спросил, когда мать вышла на кухню: Ну, сегодня-то мне удары покажешь? Вообще-то можно один,-- с жадностью начиная есть, невнятно ответил я. Только оди-и-ин! -- разочарованно протянул Сева.-- Так мы с тобой Митьку целых два года не одолеем! А ты