размытой дождем. Равномерно покачиваясь, двигался фонарь, равномерно хлопали по грязи сапоги. Вдруг фонарь остановился и поднялся кверху. Теперь он освещал брезентовый капюшон и немолодое лицо с пушистыми седыми усами. - Э! - сказал человек, несший фонарь. - Тут, по-моему, кто-то есть. Из темноты в круг света вступила высокая худая женщина. - Ну конечно, - сказала она, - мальчик и девочка. Коля сидел, мокрый, дрожащий, прижимая к себе Лену, и напряженно смотрел на склонившихся над ними людей. - Ну-с, молодой человек, - спросил усатый, - кто вы такой и как вы сюда попали? - Это моя сестра, - сказал Коля, - она больна. Усы пошевелились. - Ну-ну, посмотрим... Берите, Александра Петровна, девицу, а вы, юноша, тоже, кажется, идти не способны. Ну, что же, лезьте мне на спину и чувствуйте себя там как дома. Ветровой фонарь покачивался, освещая неверным светом деревья, лужи, мокрую траву, поднимавшуюся из воды. Обхватив ногами спину усатого, Коля положил ему голову на плечо. Деревья появлялись из темноты и уходили опять в темноту. Коле они казались то стариками, идущими под конвоем фашистских солдат, то партизанами, выскочившими из лесу. Коля изредка еще вздрагивал, но почему-то ему казалось, что теперь все будет хорошо. Глава шестнадцатая Утро после грозы Сквозь сон видел Коля темную деревенскую улицу, слышал глухой собачий лай и скрип двери. Лампа ярко освещала избу. Какой-то мальчик вышел навстречу и потом хлопотал, устраивая постель. Качаясь, дошел Коля до лавки, где постелили ему, натянул одеяло и сразу заснул. Снился ему домик в лесу, дедушка на крылечке, цыплята, которые пищат, забираясь под крыло наседки. Проснулся он в комнате, освещенной солнцем, и, проснувшись, долго не мог вспомнить, что с ним было и как он сюда попал. Мальчик (Коля туманно вспомнил, что видел его вчера) сидел за столом и, высунув на сторону язык, писал. Работа эта давалась ему нелегко. Он вздыхал, окунув перо в чернильницу, долго осматривал его, тщательно снимал волоски и вообще проявлял много неторопливости и аккуратности. Однако не только пальцы, но даже ухо и нос были у него выпачканы чернилами. По другую сторону стола на скамейке сидели фокстерьер с обрубленным хвостом и надорванным в жестоких боях ухом, одноглазый рыжий кот, который, казалось, все подмигивал и ухмылялся про себя, и черный ворон, который держал голову так, как будто твердый крахмальный воротничок все время подпирал ему шею. Мальчик задумался, потом, посмотрев на фокстерьера и ворона, спросил: - "Кувыркаться" пишется с мягким знаком? Фокстерьер тявкнул, а ворон, склонив голову набок, прокричал: - Воронок, Воронуша! - Дураки! - с огорчением сказал мальчик. - Ни о чем вас нельзя спросить, а есть небось просите. Коля не выдержал и рассмеялся. Фокстерьер повернулся к нему, поднял ухо кверху, так что оно торчало, как сигнальный флажок, и тявкнул. Тогда кот посмотрел на Колю и подмигнул, а ворон необыкновенно кокетливо повертел головой и переступил с лапы на лапу. Мальчик осторожно положил ручку на чернильницу и провел рукой по лицу, желая, очевидно, стереть пятно с носа. Вместо этого он оставил широкую лиловую полосу на щеке, но, так как полоса была ему не видна, счел, что все в порядке. - Проснулся? - сказал он. - Ну, здравствуй. - А Лена где? - хмуро спросил Коля. - Это сестренка твоя? Она в соседней избе, у Александры Петровны. Она, понимаешь, больна. У нее воспаление легких. Коля вскочил и начал торопливо одеваться. - Ты что, к ней хочешь? - спросил мальчик. - Ты не торопись. Отец тебя, наверное, не пустит. - А кто твой отец? - буркнул Коля. Он так привык за последнее время всегда опасаться врагов, что неизвестный этот отец, сам мальчик и даже фокстерьер, даже кот, даже ворон казались ему подозрительными. Мальчик провел рукой по волосам, отчего на них осталась ровная чернильная полоса, и сказал спокойно и веско: - А ты не рявкай. Сердиться тебе совершенно нечего. Отец мой - Василий Георгиевич Голубков, фельдшер. Вчера, возвращаясь от больного, нашел тебя и твою сестру в лесу. И подобрал, не желая, чтобы вы там померли. И нес тебя на спине километров пять. И устроил тебя у себя дома, а сестру твою - у нашей акушерки Александры Петровны, хотя это опасно, потому что сюда фашисты заходят и ловят всех подозрительных. Донял или нет? Коля постоял, подумал, потом повернулся и сказал: - Ты на меня не сердись. Давай мириться. - Вот так-то лучше, - сказал мальчик, протягивая ему руку. - Тебя как звать? - Коля. А тебя? - Меня - Владик, а фокстерьера - Жук. Тебе сколько лет? - Двенадцать. - Мне тоже... скоро будет. Ну, а теперь пойдем. Может, тебя и пустят к твоей сестре. Они вышли. Это была очень маленькая деревня. На каждой стороне улицы стояло не больше десяти домов. Вокруг деревни шло узенькое кольцо полей, огороженных жердями, и сразу начинался лес. Улица была пустынна. Только ленивые собаки лежали в пыли, положив на лапы сонные морды, да какой-то малыш ревел во всю глотку. Впрочем, увидев Колю, он замолчал. Видимо, появление нового человека в деревне очень его поразило. Кот и ворон остались дома, а Жук бежал за мальчиками, задрав обрубок хвоста и горделиво поглядывая на сонных собак. Дом Александры Петровны был совсем близко, и около этого дома заметно было некоторое оживление. У палисадника стояли и разговаривали две старухи. Они замолчали, когда мальчики подошли, и проводили их любопытными взглядами. На крыльце сидел старик. Он посторонился, чтобы пропустить мальчиков, и молча ответил на поклон Владика. В сенях был слышен гул голосов, доносившийся из избы. В избе шел оживленный спор, в котором участвовало, видимо, много народу. - Странно! - сказал Владик. - Отец не любит пускать посторонних к больным. В этот момент дверь в избе отворилась, и в сени выскочил Василий Георгиевич. Он был красен и возбужден, усы его сердито топорщились. - Посмотрим! - крикнул он в избу и с шумом захлопнул дверь. Увидев Колю, он посмотрел на него, потом сказал: - А-а, кстати, молодой человек... - и, схватив его за руку, быстро потащил за собой. Коля решил, что Василий Георгиевич на него за что-то сердится. Он только не мог понять, за что. Фельдшер пыхтел от негодования и иногда, не в силах сдержать ярость, энергично дергал Колину руку. Они спустились с крыльца, обогнули избу и вошли в пустой хлев, в котором, по-видимому, давно уже не было коровы и проживала только тощая курица. - Ну-с, молодой человек, - сказал Василий Георгиевич, отпустив наконец Колю и вытирая со лба пот, - кто такая эта девочка, которую ты выдаешь за свою сестру? Коля обмер и молчал, опустив глаза в землю. - Дело в следующем, - продолжал Василий Георгиевич, - твоя сестра заявила в бреду, что она дочь знаменитого генерала Рогачева. Так вот, меня интересует, что это - бред или правда? Коля молчал, а потом поднял глаза и сказал: - Врет она. - Отлично. Значит, это бред? - Врет она, - упрямо повторил Коля. Василии Георгиевич смотрел на Колю внимательным, испытующим взглядом. - Отлично. Теперь слушай, почему важно выяснить это совершенно точно. Твоя сестра, или кто она там, - словом, эта девочка говорила о своем знаменитом отце так много, что слухи пошли по всей деревне. Народ-то у нас ничего, можно положиться, не выдаст. Но есть у нас один человек, высокое наше начальство - староста. Староста этот, попросту говоря, свинья свиньей, и нелегкая занесла его в избу, когда девочка вовсю болтала про своего отца. Староста решил немедленно ехать в село, чтобы донести по начальству. Александра Петровна подняла крик и созвала людей. И вот сейчас собрался народ в избе, держит старосту и не выпускает. А староста рвется ехать в село - сообщить в комендатуру. Ясно? - Выдумала она, - сказал Коля. - Слышала песню про Рогачева и выдумала. Василий Георгиевич внимательно посмотрел на Колю: - Хорошо. Тогда донос неопасен, и я велю старосту отпустить. Он повернулся и решительно направился к дому. - Стойте! - крикнул Коля. Василий Георгиевич обернулся: - Ну? - Не надо отпускать старосту. - Почему? Она действительно дочь Рогачева? - Нет... Но... Василий Георгиевич подошел к Коле и сказал серьезно: - Коля, задерживая старосту, все мы рискуем жизнью. Если это действительно дочь Рогачева - ну что ж, мы не побоимся. Но если нет - девочке ничего не грозит, а мы рискуем напрасно. Посмотри на меня и скажи правду. Коля поднял глаза. Фельдшер стоял красный, взволнованный, усы у него топорщились, и такое честное было у него лицо, что Коля вдруг решился: - Она правду говорила. Генерал Рогачев - ее отец. Василий Георгиевич сразу стал очень деловит. - Так, - сказал он. - Откуда это известно? Коля рассказал про деда Ивана Игнатьевича, про человека, который пришел в лесной дом, - словом, все, что он знал сам. Фельдшер выслушал до конца, потом взял его за руку и молча повел за собой. Глава семнадцатая Слышна артиллерия Когда они вошли в избу, спор там несколько утих. В углу, на высокой кровати, разметавшись, лежала Лена. Глаза у нее были открыты, но она никого не видела. Александра Петровна сидела возле нее на стуле и вязала чулок. Вдоль стен, на лавках, и на полу, сидело человек десять крестьян, почти сплошь старики и старухи. Невысокий худой человек с тощей рыжей бородкой и блеклыми голубыми глазами сидел на стуле в углу. Фельдшер подошел к Лене, пощупал пульс и потрогал голову. - Вечером еще банки поставьте, - сказал он Александре Петровне. - Так что же, Василий Георгиевич, - жалобно сказал рыжий мужичок, - я поеду в село, а то как бы не вышло чего. Лошадку заложу и мигом съезжу. И все в порядке, мы не в ответе. Фельдшер повернулся к седобородому деду с лысой, как колено, головой: - Что, Иван Матвеевич, сегодня стрельбу слыхали? - Слыхали, - ответил старик. - С утра как начало ухать! - И думаешь, артиллерия? - Артиллерия, - уверенно сказал старик. - Значит, близко. - Мальчишка мой приехал, - заговорила вдруг востроносая старушонка. - Говорит, по шоссе так и прут. И пушки, и танки, и чего только нет! Офицеры дамочек в машины подсаживают и пожалуйста - прямо на Берлин. Рыжебородый по-бабьи приложил руку к щеке и застонал, как от зубной боли. - Ой-ой-ой, - стонал он, - и что же это выйдет? Кому верить, кого слушать? Не донесешь - плохо, а донесешь - может, еще хуже. - Он вдруг вскочил и быстро направился к выходу. Пока он добежал до двери, оказалось, что перед дверью, заслоняя выход, уже сидит маленький старичок. - Подожди, Афонькин, - сказал ласково старичок. - Может, ночью Красная Армия придет, ты и вернуться не успеешь. - Ой-ой-ой, - опять заскулил Афонькин, - братцы мои! Если б вы люди были, мы бы договориться могли. Я бы сейчас донес, нам бы ничего и не было. А когда Красная Армия пришла бы, вы бы меня покрыли, и мне ничего бы не было. А, братцы мои? Как вы, а?.. - Он заискивающе посмотрел на мужиков, сидящих вокруг, и безнадежно махнул рукой: - Донесете, дьяволы! - плачущим голосом сказал он. Мужики ухмыльнулись и отвели глаза в сторону. - Да уж как сказать, - пожал плечами лысый старик, - если к слову придется... - Хорошо, - решительно сказал рыжебородый, - держите меня, не пускайте меня. Через три дня я должен списки в село доставить. Не доставлю - сразу за мной приедут. Вот тут мы и посмотрим, чья взяла. - Да ведь как сказать, - опять ухмыльнулся лысый, - за три дня ты и в речке утонуть можешь и просто своей смертью помереть. - А-а, - закричал рыжебородый, - убить хотите? Угрожаете? - Он весь дрожал, и бородка его тряслась. - Придут из комендатуры - покажут вам! Тогда вдруг встал молчавший все время огромный старик с большой седой бородой. Молча подошел он к окну и ударом руки распахнул его. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. А он только поднял палец. И в тишине стал отчетливо слышен далекий гул артиллерийской пальбы. Старик посмотрел на рыжебородого и сказал: - Слышишь, Афонькин? Потом так же молча пошел и сел на свое место в углу. И снова раздались стоны и всхлипывания рыжебородого: - Ой-ой-ой, что же делать? Донесешь - плохо и не донесешь - плохо. Как быть человеку, как быть? Закрыв лицо руками, он в отчаянии раскачивался взад и вперед. - Тьфу, - сказал Василий Георгиевич, - пакость какая, честное слово! Выведите его, братцы, - тут больная лежит. Ей свежий воздух нужен. Глава восемнадцатая Фельдшер побеждает болезнь День шел за днем, а Лене не становилось лучше. То она металась на постели, кричала, звала Колю, отца, дедушку, жаловалась, что не может больше идти, то она успокаивалась, замолкала и лежала такая слабая и беспомощная, что даже Александра Петровна, видевшая на своем веку много тяжелых больных, и та испуганно прислушивалась к ее дыханию. Василий Георгиевич часами просиживал у ее постели. Он снова и снова щупал ее пульс, пробовал рукой горячий лоб, хмурился, шевелил усами и чуть слышно, про себя, чертыхался. Колю и Владика не пускали к Лене. Коля подолгу ходил вокруг дома, дежурил под дверью, стараясь расслышать каждый вздох Лены и каждое слово фельдшера. Когда его прогоняли, он пытался заглянуть в окно или, мрачный как туча, сидел на крылечке. Владику ни разу не удалось уговорить его сходить на озеро выкупаться или просто погулять по лесу. - Не хочется, - отвечал Коля и отворачивался; даже на Владика ему не хотелось смотреть. Владик привлекал на помощь фокстерьера и ворона. Ворон кричал: "Воронок, Воронуша!" - больше он ничего не умел говорить, фокстерьер служил, весело вскидывал кверху ухо и по команде тявкал. Коля сидел мрачный или улыбался такой невеселой улыбкой, что даже фокстерьер смущался и отходил в сторону, понимая, что выступление его не имело успеха. Иногда в самом разгаре упражнений фокстерьера и ворона Коля вдруг спрашивал: - А твой отец лечил воспаление легких? - Тысячу раз, - уверял Владик, - даже больше. - А бывает, что... ну, что не удается вылечить? - У отца не бывает. То есть бывает, конечно, но очень редко. Коля отворачивался, но даже по спине видно было, какое у него скверное настроение. - Да ты не волнуйся, - успокаивал его Владик. - Хочешь, спроси у ворона! Раньше воронов предсказателями считали. Коля смотрел на ворона с сомнением, но все-таки спрашивал: - Ворон, ворон, скажи мне, выздоровеет Лена? Ворон хитро косил глазами и говорил свое постоянное: "Воронок, Воронуша!" - Это значит - выздоровеет! - говорил радостно Владик. Но Коля с досадой отворачивался: - Ничего это не значит. Дурак твой ворон. Болтает одно и то же. Однажды ночью Александра Петровна постучала к фельдшеру в окно. Коля, который теперь не мог крепко спать, а только дремал, сразу вскочил. Фельдшер, натягивая сапоги, сердито посмотрел на него и сказал: - Сейчас же спать! Коля знал, что спорить с фельдшером бесполезно. Он тяжело вздохнул, лег и только смотрел умоляющим, жалобным взглядом. Василий Георгиевич быстро оделся и вышел. Как только за ним закрылась дверь, Коля вскочил и стал одеваться. - Куда ты? - сонно спросил Владик. Владик любил поспать и спал всегда очень крепко. - Спи, - ответил Коля. - Ничего, я сейчас. Войти в дом к Александре Петровне Коля не решился - он знал, что фельдшер все равно его выгонит. Из-за двери не доносилось ни одного звука, окна были занавешены. Коля уселся на крылечке, изнывая от тоски и страха. Он вспоминал выражение лица Василия Георгиевича, сопоставлял десятки мелких наблюдений, фразы, сказанные Александрой Петровной, и приходил к твердому выводу, что положение отчаянное и что Лена умирает, если уже не умерла. Луна сияла над деревней, длинные тени тянулись от домов, от деревьев, от колодезных журавлей. Мир в лунном свете был спокоен и величав, а на крылечке сидела, скорчившись, маленькая фигурка, дрожала, всхлипывала и трепетала от ужаса. Владик тихо подошел и молча сел рядом с Колей. Как он ни любил спать, но сегодня и он проснулся. Мальчики долго сидели молча. Потом Коля повернулся к Владику. - Владик, это очень тяжелый случай? - Ерунда! У папы бывают случаи в сто раз тяжелей, даже в тысячу раз. Мальчики снова замолчали. Тявкнула где-то собака. Луна стала заметно клониться к закату. - Владик, - спросил Коля, - а почему Василий Георгиевич такой мрачный? - Ты не бойся, - ответил Владик. - Это он всегда такой мрачный. Долго тянулась ночь. Луна коснулась краем верхушек деревьев, на востоке начали меркнуть звезды, петухи закричали, чтобы проверить, все ли в порядке, и, успокоив друг друга, замолкли. Наконец неожиданно громко стукнула дверь. Коля и Владик вскочили. Голубков, усталый, но возбужденный, стоял на крыльце. Он нахмурился, увидя мальчиков. - Вы тут? - строго спросил он. - Я ведь велел вам спать. Коля не отвечал. Он даже дышать не мог от волнения. Голубков усмехнулся, потрепал его по голове и сказал: - Можешь не беспокоиться: выздоровеет Лена. Кризис прошел, и температура падает. Глава девятнадцатая После всех тревог короткий отдых Как только Лена начала поправляться, жизнь в деревне очень понравилась Коле. Старики и старухи - единственные оставшиеся в деревне жители - к Коле относились хорошо. С Василием Георгиевичем и Александрой Петровной Коля сдружился так, как будто вырос у них. Фельдшер был шутлив, энергичен и вспыльчив. Когда лицо его наливалось кровью и усы поднимались кверху, Коля и Владик замолкали и старались незаметно уйти. Но он отходил с удивительной быстротой. Стукнет кулаком по столу, посмотрит на кулак и рассмеется. Он прожил в этих местах тридцать лет. Четырнадцать лет назад он женился. Вскоре жена умерла, оставив ему сына. Василий Георгиевич сам воспитал Владика; пока Владик был маленький, сам кормил его с ложечки, сам купал и даже сам чинил ему штаны. Александра Петровна пыталась было взять это на себя, но фельдшер резко сказал, что он и сам справится. Когда Владику исполнилось десять лет, отец стал посвящать его в свои дела и советоваться с ним, как со взрослым. Владик знал симптомы многих болезней. Когда отец и сын обсуждали какой-нибудь серьезный вопрос - например, как обойтись без денег или можно ли принять у бабушки Алексеевой курицу, которую она принесла в благодарность за лечение, - со стороны казалось, что беседуют двое мужчин, двое товарищей по работе. Коля очень сдружился с Владиком. У него давно не было товарищей-сверстников. Лена была все-таки значительно младше, и он привык относиться к ней покровительственно. Вдвоем с Владиком они ходили купаться на маленькое озеро недалеко от деревни, состязались в плавании и в беге. С ними ходил фокстерьер. Кот любил лежать на печи, а ворон, которому, по словам Владика, было двести лет, провожал их очень недалеко от дома и торопливо возвращался назад. Он очень боялся новых мест. Лена быстро поправлялась. У ее постели всегда толкался народ. Старики и старухи приносили гостинцы и расспрашивали Лену про отца, про ее жизнь. Очень хвалили Ивана Игнатьевича Соломина, говорили, что он, видать, человек хороший и умный. Одобряли и Колю: другие в его годы собак гоняют, а он все-таки спас Лену и не попался фашистам. Утро начиналось с того, что мальчики заходили к Лене, иногда приносили ей ворона, который развлекал ее, крича: "Воронок, Воронуша!" Фокстерьер ходил на задних лапках или притворялся мертвым, а Лена смеялась и хлопала в ладоши. Потом мальчики уходили на озеро. Василий Георгиевич разрешил Владику не заниматься, пока здесь Коля, и не давал ему никаких поручений. Потом опять шли к Лене и обедали все вместе у Александры Петровны. После обеда бегали по деревне, иногда заходили к кому-нибудь из соседей или разговаривали с Василием Георгиевичем. Деревня стояла в стороне от дороги, далеко от городов и сел, и редко-редко бывало, чтобы в нее попадал чужой человек. Оккупация коснулась ее сравнительно мало. Фашисты знали, что места эти глухие, гарнизона здесь не держали и наезжали редко, так как побаивались ездить лесными дорогами. Единственным представителем гитлеровской власти в деревне был староста. Он составлял списки на отправку людей в Германию, он выдал дочь вдовы Моргуновой, которая пряталась в погребе, и крестьяне давно бы с ним рассчитались, но за убийство старосты фашисты сжигали деревни и расстреливали жителей. Теперь, когда артиллерийская стрельба доносилась уже совершенно отчетливо и фронт, очевидно, с каждым днем приближался, старосте стали по ночам сниться нехорошие сны. Крестьяне выжидали и не сводили счеты со старостой, откладывая это до прихода советских частей, а староста боялся крестьян и перечить им не решался. На всякий случай его никуда из деревни не выпускали и следили за каждым его шагом. Через три дня, когда старосте пришло время ехать в село отвозить списки, его заставили написать письмо и в письме объяснить, что он болен и посылает доверенное лицо. Афонькин выходил из себя, но ничего сделать не мог. Доверенным лицом выбрали совершенно глухого старика, который твердо обещал, что ни одного вопроса не расслышит. Старик съездил и на следующий день к вечеру благополучно вернулся. Несмотря на то что он был глух и подслеповат, то, что ему было нужно, он отлично сумел услышать и разглядеть. Он рассказал, что по шоссейной дороге непрерывным потоком уходят на запад обозы и колонны машин, что фашисты очень угрюмы, что какой-то важный гитлеровец из города уже убежал - словом, что дело как будто идет к концу. Староста очень забеспокоился, просил, чтобы все запомнили, как он не хотел идти в старосты и как он старался кого можно спасти. Все это было вранье. Старосте так и сказали, и он совсем приуныл. Вечером все собрались на улице - послушать стрельбу. Стрельба слышалась очень ясно. Сначала думали - это потому, что ветер попутный, но оказалось, что ветер совсем не попутный, а просто за сутки фронт очень приблизился. Коля побежал рассказать об этом Лене. Лена заволновалась. Она последнее время все думала о встрече с отцом, у всех спрашивала, узнает ли он ее. Ведь, наверное, она очень переменилась за эти три года. Вдруг он ее не признает своею дочерью? На следующий день Лена впервые вышла на улицу. Коля и Владик зашли за нею пораньше утром. У всех домов ее приветствовали хозяйки и приглашали зайти. Фокстерьер прыгал вокруг и вилял обрубком хвоста, ворон без конца кричал: "Воронок, Воронуша!", и кот, не любивший выходить из дому, на этот раз вышел на крыльцо. По случаю выздоровления Лены решили на следующий день устроить праздничный обед. На первое должна была быть уха из рыбы, которую наловит Владик. На второе - грибы. На третье - ягоды, которые соберет Коля. Вечером Василия Георгиевича срочно вызвали в деревню километров за двадцать. Там заболела женщина, и помощь нужна была немедленно. Фельдшер уложил в чемоданчик инструменты и отправился, пообещав вернуться поскорее. Однако вернулся он только на следующий день к вечеру. Настроение у него было мрачное, за ужином он молчал, недовольно фыркал и топорщил усы. Когда Лена ушла спать - она после болезни была еще слаба и ложилась спать рано, - Василий Георгиевич вдруг выпалил: - Лену по соседним деревням, оказывается, ищут. Коля вздрогнул от неожиданности и открыл широко глаза. - Да-да, - продолжал фельдшер, - в ту деревню уже приезжали. Опрашивали жителей, не проходили ли мальчик и девочка. Скоро, наверное, и к нам приедут. За дни, прожитые у фельдшера, Коля успокоился и перестал чувствовать себя беззащитным, преследуемым беглецом. Ему казалось, что все опасности остались уже позади. Спокойно дождутся они прихода советских войск, тогда он отведет Лену к Рогачеву и все будет хорошо. Отчаяние охватило его при мысли, что снова нужно бежать, спасаться, прятаться. Вероятно, очень грустное было у него лицо, потому что фельдшер улыбнулся и потрепал его по голове. - Ничего, Коля, - сказал он, - не унывай! Может, еще до нас не дойдут. А дойдут, так спрячем. А не сможем спрятать, так убежим вместе. Очень скоро ему пришлось выполнить свое обещание. Глава двадцатая Рыбная ловля Утром Владик накопал червяков, собрал удочки и отправился на озеро. Коля с большой корзинкой пошел собирать ягоды. Лена хотела идти с ним, но Голубков не пустил. - Нельзя, - сказал он. - Лежи и питайся. Может, скоро тебе понадобятся силы. Коля очень быстро набрал полную корзину ягод. Лесная земляника была в этих местах отличная, и малина стала поспевать. Когда ягоды больше некуда было класть, Коля решил наведаться на озеро к Владику. Владик сидел на камне в тени большой ивы и внимательно смотрел на поплавок. Даже здесь, у воды, было жарко. Монотонно жужжали шмели. Пролетела прозрачная голубая стрекоза. Жуки-плавунцы бегали по воде. - Как дела? - спросил Коля. Владик молча кивнул головой на ведерко, в котором плескался десяток небольших окуньков. Коля сел на гнилой ствол дерева, давно когда-то поваленного бурей. Было так жарко, что даже разговаривать не хотелось. Владик взмахнул удочкой, но рыба сорвалась. Он снова закинул удочку. Поплавок лег на воду и плавно заколебался от легкой зыби. - А когда фашистов прогонят, вы с Леной в город уедете жить? - спросил Владик. - Да, конечно, - ответил Коля. Он удивился, что Владик спросил об этом. Владик сидел не шевелясь, внимательно глядя на поплавок. - Дед говорит, - продолжал Коля, - что, если наш дом разрушили, нам дадут другую квартиру, так что жить будет где. Коля замолчал. Стрекоза села на ствол дерева рядом с ним, и Коля смотрел, как трепыхаются ее голубые крылья. Овод жужжал над самым Колиным ухом, но Коле лень было отмахнуться. - А мы с отцом здесь останемся, - вдруг сказал Владик. - Отец уже привык к нашей деревне. Он сказал это спокойно, даже равнодушно, но Коля почувствовал, что ему очень грустно будет остаться здесь. - Ерунда! - сказал Коля уверенно. - Тебе же надо в школе учиться. - Ну и что же, тут есть школа. - Где, в селе? За десять километров? - Ну и что ж? Там интернат был. И после войны опять будет. Владик взмахнул удилищем. Окунь сверкнул в воздухе и упал на траву. - Большой! - сказал Коля. - Да, ничего. Владик пустил окуня в ведерко, нацепил червяка и снова забросил удочку. - Ерунда! - сказал Коля. - Раз все равно придется жить в интернате, так лучше зиму жить в городе и там учиться. В городе десятилетка, а тебе все равно скоро в восьмой класс. У нас и жить будешь. В одной комнате - мы с тобой, в другой - дедушка. Ему стало и самому грустно, когда он подумал, что Лены с ними не будет. Как-то до сих пор ему ни разу не приходило в голову, что отведет он Лену к отцу и они расстанутся. Может, конечно, еще когда-нибудь и увидятся, но это уже будет не то. Не так, как все это время. Не будут вместе заниматься, вместе играть, по вечерам слушать рассказы деда. - Если твой дед согласится, может, отец меня и отпустит. - Согласится, - уверенно сказал Коля. - Как же иначе! - А Лена в Москву уедет? - спросил Владик. - В Москву, - ответил, подумав, Коля. - Наверное, в Москву. Снова сверкнул в воздухе серебристый окунь и упал на траву. Коля молча смотрел, как Владик наживил крючок и забросил удочку. Снова колыхался на воде поплавок, и снова молчали мальчики. Стрекоза снялась с места и полетела над травой, сверкая и трепеща крыльями. И теперь Владик почувствовал, что Коле грустно. - С тобой дед занимался эти годы? - спросил он. - Занимался. Если Запольск до начала учебного года освободят, я в шестой класс пойду. - И я в шестой. Значит, через пять лет мы десятилетку кончим. И поедем в Москву поступать в вуз. Владик сказал это так спокойно и деловито, что Коле вдруг стало ясно: именно так и будет. Он впервые ясно представил себя студентом. - Ты на кого учиться будешь? - спросил он. - На доктора, - ответил Владик. - А ты на кого? - Не знаю, как это называется... На зоолога. Есть зоологический институт? - В Москве, наверное, есть. - Ну вот я в нем и буду учиться. Владик взмахнул удилищем, и по траве запрыгала красноперка. Владик пустил ее в ведро, наживил крючок и снова закинул удочку. - Жить будем с тобой в общежитии, - сказал он. - Попросим, чтобы в одной комнате поселили. - А в воскресенье, - продолжал Коля, - купим билеты в театр и зайдем за Леной. Ты ездил в трамвае? - Нет, но я знаю, как ездят. - И я знаю. А летом будем в парк ходить гулять... Мальчики помолчали. - Врач и зоолог, - сказал Владик, - это похожие специальности. - Очень похожие, - подхватил Коля. - Много предметов совсем одинаковых. Наверное, их и проходят вместе. - Будем на лекции вместе ходить... - Владик вдруг замолчал. - А на лето, - сказал Коля, - махнем вместе с Леной в Запольск. Нарочно усы отрастим, дедушка и не узнает. Скажем: "Здрасте, привезли привет из Москвы". Поплавок дергался и то уходил под воду, то снова выскакивал на поверхность. - Клюет! Большая, наверное. - Тсс! - сказал Владик. - Тише, заметит... Владик смотрел поверх озера, туда, где по склону поросшего лесом холма вилась тропинка. По тропинке шел человек. Он то скрывался за деревьями, то появлялся. Коля сначала даже не понял, чего испугался Владик: идет человек, ну и пускай себе идет. Но человек в это время вышел из-за ствола, медленно, осторожно, как будто готовясь при малейшей тревоге спрятаться снова. Он оглядел лес. Мальчики сидели не двигаясь. В чередовании зеленой листвы и березовых белых стволов фигуры их не выделялись. Человек пошел дальше. Он все-таки не был спокоен: все оглядывался, шел крадущейся, вороватой походкой. Прежде чем он скрылся за вершиной холма, Коля его узнал: это был староста Афонькин. - Владик! - сказал Коля растерянно. - Как же, значит, его выпустили? Владик торопливо складывал удочки. - Пошли, - сказал он, - нечего терять время. Глава двадцать первая Снова в путь Мальчики шагали быстро, почти не разговаривая, чтобы не запыхаться. Жук встретил их возле дома веселым тявканьем. Лена, высунувшись в окно, закричала: - Рыбы много поймали? Ух, сколько ягод! Мальчики, не отвечая, поднялись на крыльцо и вошли в дом. Василий Георгиевич сидел за столом и разбирал старые записи. Посмотрев на мальчиков, он сразу понял: что-то случилось. - Ну, что такое? - спросил он хмурясь. - Папа, где Афонькин? - ответил вопросом Владик. - Афонькин? - Фельдшер нахмурился еще больше. - Его Александр Тимофеевич сторожит. - Нет, Афонькин сбежал. Мы его видели. Он шел по тропинке через большой холм, к селу. - Вздор! Не может быть. Лена не поняла, в чем дело, но по тону разговора угадала, что случилось нехорошее. У нее сразу вытянулось лицо и глаза стали большие-большие. Василий Георгиевич посмотрел на нее и встал. - Пойдемте посмотрим, - сказал он. У дома старосты сидел на крылечке Александр Тимофеевич, маленький старичок с козлиной бородкой. Он курил неторопливо, с удовольствием. Он наслаждался солнцем, теплом и покоем. - Афонькин дома? - спросил Василий Георгиевич. - Спит, - ухмыльнулся Александр Тимофеевич. - Делать ему нечего, так он теперь целые дни спит. Не жизнь, а санаторий. - Он фыркнул и закашлялся. Василий Георгиевич молча поднялся на крыльцо и вошел в избу. Мальчики и сторож вошли за ним. Они сразу увидели, что старосты нет. Изба была пуста, и маленькое окошечко, выходившее на огород, осталось открытым настежь. Василий Георгиевич крякнул и сел на табурет. - Проворонил! Проспал! Убить тебя мало! - закричал он на сторожа и, не слушая оправданий растерянного старика, вышел из избы. Через двадцать минут в доме Александры Петровны состоялся "военный совет". Василий Георгиевич, тяжелю ступая, ходил из угла в угол. Александра Петровна сидела у стола на табурете и зашивала Колину куртку. Владик, Коля и Лена расселись на кровати и молча слушали. - Здесь оставаться нельзя, - говорил Василий Георгиевич. - Девочка - не иголка. Ни в каких погребах не спрячешь. Деревенька маленькая - долго ли обыскать! Соберемся мы и уйдем в лес. Кто нас в лесу отыщет? Недельку поживем индейцами, потом даже весело вспоминать будет. Александра Петровна откусила нитку и разгладила на столе зашитое место. - Весело! - сказала она. - Во-первых, могут найти. Случайно, или староста наведет на след, или просто прочешут лес. Потом, когда гитлеровцы отступать станут, всякий сброд по всем лесам разбредется. Нет, это не годится. Василий Георгиевич фыркнул, постоял, сердито глядя на Александру Петровну, но не нашелся, что возразить, и снова зашагал по комнате. - Значит, надо идти в другую деревню, - сказал он. - В такую, в которой уже искали Лену. Прятаться-то, наверное, не больше недели придется. - В деревне не спрячешься, - спокойно возразила Александра Петровна. - Если у нас староста нашелся, то и в любой деревне может прохвост найтись. Василий Георгиевич фыркнул еще громче и еще громче затопал по полу. - Ну-с, так что же вы предлагаете? - В город надо идти. Кто там у вас из старых друзей остался? Конушкин там? - Там, кажется. - Ну вот, Конушкин спрячет. А не Конушкин - другой кто-нибудь. Да и не придет никому в голову в городе вас искать. Василий Георгиевич пофыркал, но не нашел никаких возражений. - Выходить надо сейчас же, - сказал он таким тоном, как будто никогда и спору не было о том, куда идти. Вышли все же не скоро. Пока собирали еду на дорогу, пока прощались с Александрой Петровной, с Владиком, которого отец отказался взять, несмотря на его просьбы, прошло часа два. Солнце уже клонилось к западу, когда фельдшер, Коля и Лена обогнули озеро. Деревня скрылась за лесом. - Знаете что? - сказал Василий Георгиевич. - Не стоит, пожалуй, идти по тропинке. Мало ли кого встретить можно! Пойдемте-ка прямиком через лес. Они вступили в прохладную тень березы. Огибая деревья, порой пробираясь через кустарники, поднялись они на холм. Отсюда снова стали видны деревня и озеро, похожее на тарелку, лежащую на зеленом бархате. Тропинка вилась внизу. Кроны огромных деревьев раскачивались. Ветер был прохладен и свеж. Приятно было смотреть с высоты на знакомые места. Вдруг фельдшер схватил детей за руки и оттащил их за дерево. По тропинке, направляясь к деревне, торопливым шагом шел человек. Коля высунулся из-за ствола и отшатнулся. Он сразу узнал и холщовые штаны, и рубаху, и вещевой мешок, висящий на одном плече, и рукав, засунутый за пояс. - Это он! - зашептал Коля. - Это он, Василий Георгиевич! Однорукий! Фельдшер охнул и осторожно выглянул из-за ствола. Однорукий, видимо, очень торопился. Он шел не оглядываясь, все ускоряя шаг. Вот он скрылся за деревьями, появился снова и окончательно исчез за поворотом. - Да, - сказал Василий Георгиевич, - в самое время ушли из деревни! Задержались бы еще на час - и попали бы как кур во щи. После этой встречи они шли не останавливаясь, до тех пор пока не село солнце. Последний час Василий Георгиевич нес Лену на плечах, и они шли гораздо медленней. В общем, фельдшер был недоволен. - Мало, мало прошли! - говорил он. - Так мы и за три дня до города не доберемся. Но делать было нечего. Лена после болезни легко уставала. Быстрей идти было невозможно. Ночевали под огромной сосной. Заснули сразу и проснулись, когда солнце уже взошло. Фельдшер, поколебавшись, решил все же разложить небольшой костер, и они вскипятили чайник. После завтрака снова двинулись в путь. Отсюда проселочная дорога была уже недалеко. Глава двадцать вторая Обозы движутся по дороге К проселочной дороге рассчитывали подойти в полдень. Но часов в одиннадцать услышали голоса. Коля пополз разведать, в чем дело, и, вернувшись, сообщил, что возле дороги стоит немецкая батарея и по лесу ходят артиллеристы. Тогда решили идти и дальше прямо лесом. Километра три шли спокойно. Но вдруг щелкнул выстрел, и пуля, пролетев над самой головой Лены, ударилась в молодую березку. Фельдшер толкнул детей в траву и сам упал рядом. Это было очень своевременно - сразу же свистнула вторая пуля. На этот раз Коля заметил, откуда стреляют: за большой, высокой сосной стоял человек; он высунулся, выстрелил и снова спрятался за сосну. Положение было глупое и опасное. Неизвестно было, кто этот человек и что ему нужно. Василий Георгиевич вытащил огромный маузер и оглядел его с некоторым недоверием. Он, кажется, неясно представлял, как из этой машины стреляют. Неизвестный перебежал за другое дерево, поближе. Он был в форменном немецком мундире, но без шапки. В руке у него был пистолет. Василий Георгиевич вскинул маузер и сильно нажал курок, но маузер молчал, как проклятый. Фельдшер, чертыхаясь, стал с ним возиться. Решив, что у противника нет оружия, неизвестный осмелел. - Сдавайся! Сдавайся! - закричал он по-русски и быстро пополз вперед. Он был уже совсем близко, а Василий Георгиевич все чертыхался, возясь с маузером, и проклинал "эту дурацкую машину". Неожиданно маузер выстрелил. Хотя пуля пролетела у самого Колиного уха и ушла куда-то далеко в лес, неизвестный упал на колени и поднял руки. Тогда фельдшер вскочил и, размахивая маузером с таким видом, как будто он может заставить его стрелять в любую минуту, побежал вперед. Неизвестный стоял на коленях, подняв руки. - Дезертир я, дезертир! - сказал он. Василий Георгиевич хмыкнул. - Так, - сказал он. - Ну что же, ты - туда, мы - сюда. - Он указал противоположные направления. Дезертир радостно заулыбался и повторил: - Ти - туда, ми - сюда. Коля наклонился и поднял пистолет, брошенный дезертиром. Они пошли, все время оглядываясь назад и показывая дезертиру маузер и пистолет. Отойдя шагов сто, они перестали беречься и повернулись к дезертиру спиной. И сразу раздался выстрел. Видимо, у дезертира был еще один пистолет. Василий Георгиевич налился кровью и, яростно заревев, ринулся вслед за дезертиром. Но тот, увидев, что промахнулся, взмахнул руками и скрылся за деревьями. - Черт проклятый! - сказал Василий Георгиевич. - Надо глядеть в оба. Теперь начнут они шляться по лесу. Впрочем, лес казался пустынным. Выбрав местечко, закрытое со всех сторон кустарником, они пообедали и пошли дальше. К шоссе вышли в сумерки. Вышли и сразу поняли, что перейти шоссе невозможно. Непрерывным потоком шли немецкие обозы. Ездовые погоняли крестьянских лошадок, груженных военным имуществом и офицерскими чемоданами. На телеги наезжали машины с офицерами, офицерскими женами, баулами, корзинами и сундуками. Ползли, грохоча, орудия. Мотоциклы, оглушительно треща, пытались проскочить между машинами. Гудки гудели, моторы трещали, шоферы ругались, лошади ржали,