ь жестким критерием мне приходится руководствоваться. Восемь из них уже не подходят по двум показателям: рост и вес. Два личных дела я пока задержал. Но понимаешь, Кузьма, хотелось бы более колоритного парня. Чтобы и летная биография была у него поинтереснее и сам он физически посильнее выглядел, чем эти, и к космонавтике бы тянулся. -- Кого же тебе еще порекомендовать? -- задумался Ефимков и сел на просторный дерматиновый диван. -- Есть тут у нас еще один паренек, да лично я не хотел бы его отпускать. Вот у него так и в самом деле тяготение к космонавтике. Года два назад Гагарин проезжал через его родной город. Так этот парнишка с пакетом к нему пробивался. А в пакете просьба: "Возьмите меня в космонавты, это мое призвание". У нас в дивизии ребята зубастые, "космонавтом" его так и прозвали. -- За этот самый случай? -- равнодушно спросил генерал. -- Нет, за другое -- за то, что он ночью вместо самолета-цели за звездой погнался. Глаза Мочалова так и брызнули смехом. -- Это любопытно. А летает он сносно? -- На уровне. Самолет у него в воздухе задымил как-то. Не растерялся парень. Посадил на летное поле. Звание досрочно получил за это от самого маршала. -- А физически как? -- Так ведь жарища во время пожара в кабине, я полагаю, адская была. В обморок не падал. Из самолета на своих ногах вышел, маршалу все чин по чину доложил... -- Смотри какой, -- одобрительно кивнул Мочалов. -- А еще какие за ним доблести водятся? -- Ты меня, Сережа, будто корреспондент какой расспрашиваешь, -- нервно улыбнулся Ефимков, смутно почувствовавший, что Гореловым его друг заинтересовался всерьез. -- Больше за ним доблестей вроде никаких. Разве только что живописью увлекается. Знаешь, если бы не авиация, из него профессиональный художник мог получиться. Он у нас домик дежурного звена так разукрасил. Что ни стена -- то картина. Мочалов положил в общую кипу и те два личных дела, которые поначалу лежали отдельно. -- Слушай, друже, ты меня окончательно заинтриговал. Покажи мне эту роспись. -- Поехали, -- без особого энтузиазма согласился Ефимков. Что-то сковывало теперь его речь. Казалось, он был бы не прочь избежать дальнейших расспросов. Мочалов это понял и стал еще настойчивее. Комдив, кряхтя, уселся за руль и сам погнал "Волгу" через аэродром по скользкой от гололеда дороге к дежурному домику. В пути был мрачен и почти не вынимал изо рта потухшую трубку. Когда командир отдыхающей дежурной пары, завидев генеральские погоны, бросился было докладывать, он за Мочалова сделал резкий нетерпеливый жест, означающий: отставить. Войдя в домик, Сергей Степанович огляделся по сторонам. Копии веселых охотников на привале и запорожцев вызвали не его губах усмешку, но эта усмешка исчезла, когда он увидел на третьей стене картину будничного летного дня, где с точностью была выписана не только каждая фигура, но и трава, пригнувшаяся от могучего дыхания двигателей, и ромашка в руке у одного из летчиков, наблюдавших с земли за взлетом реактивных машин. А устремившаяся к звездам ракета, оставившая за собой огненный след, еще больше понравилась генералу. -- Как его фамилия? -- Старший лейтенант Алексей Горелов. -- Я что-то не припоминаю его личного дела в той кипе. -- Не было его там, -- невесело сказал Ефимков, когда они вышли, -- да и зачем стал бы я его рекомендовать? Парень как парень. Ничем не лучше тех десяти. Пристально посмотрев на своего друга, Мочалов весело расхохотался. Нет, годы явно не повлияли на Ефимкова, он, как и прежде, не умел скрывать решительно ничего: ни своих радостей, ни обид. Генерал готов был биться об заклад, что Ефимков ни за что не хотел отдавать ему Горелова. -- Слушай, друже, а ты все-таки феодал. -- Это отчего же? -- Зачем от меня Горелова прячешь? -- Это что, лобовая атака? -- Считай, что так. -- Только я его вовсе не прячу, -- вяло проговорил Кузьма Петрович. -- Что он -- невеста на смотринах, что ли? Можешь с ним хоть сейчас побеседовать, если имеешь желание. -- Конечно, имею. Мне уже интуиция подсказывает, что это самый интересный кандидат. Кузьма Петрович с остервенением выбил из трубки пепел и скосил на друга унылые глаза. Ударив себя черной крагой по голенищу сапога, он громко и упрямо воскликнул: -- Не пущу. Не пущу его, и точка. Они сели в "Волгу". Полковник -- за руль, генерал -- рядом. Включив для прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение. -- Ты пойми меня правильно, Сережа, -- сумбурно оправдывался Ефимков, -- зачислят его к вашим космонавтам, и будет он там ждать своей очереди. Год, два, пять лет. Ручкой истребителя, гляди, ворочать разучится за это время. А потом оглянется -- вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И космонавтом не стал, и летчиком быть разучился. А у нас он, без обиняков скажу, на широкую дорогу вышел бы. Скоро командовать эскадрильей назначу. Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и замом на дивизию. Талантливый, чертяка! -- Так ты же только что уверял меня, что он ничем не лучше других? -- заметил насмешливо Мочалов. Но Ефимков уже входил в раж: -- Э, да это только для присловья было говорено. Горелов -- что надо. И потом, как старому другу, тебе откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь, жизнь для него с колыбели медового пряника не заготовила. Мать, простая крестьянка, еле-еле читает и пишет. Батька в сорок третьем году в танке сгорел. Горелов еще картину об этом написал. "Обелиск над крутояром" называется. Круча, внизу Днепр бурлит, над обрывом одинокая солдатская могилка. Глянешь -- по сердцу мурашки... Мочалов уже твердо убедился, что его своенравный приятель будет как скала стоять за Горелова. Возможно, и кадровику он дал указание не приносить личного дела этого летчика. И чем упрямее возражал Ефимков, тем все сильнее росло у Мочалова желание поговорить со старшим лейтенантом Гореловым. Тихонько трогая с места машину, Ефимков оживленно продолжал: -- И еще могу по секрету прибавить, чем дорог мне этот парнишка. Два года он у меня учился, а курсанты были всякие. И отличники, и вчерашние маменькины сынки, и стиляги. Но серьезнее, сдержаннее и умнее не было там у меня парня. Откровенно говоря, иной раз подумаю, он мне вроде родного сына. Никого сейчас так не опекаю. Вот теперь я и высказался, Сережа. Мочалов искоса посмотрел на друга. -- Так ты что же, -- спросил он, пожимая плечами, -- полагаешь, что после такой красочной характеристики у меня пропадет желание с ним увидеться? Ефимков затормозил, давая дорогу маслозаправщику, и, поглядев на генерала широко раскрытыми глазами, умоляюще произнес: -- Сережа, пощади. Откажись от этой беседы! -- Но ты же дал слово, Кузьма! -- нахмурился генерал. -- Да к тому же, если я побеседую с ним несколько минут, посмотрю медицинскую книжку и личное дело, это еще ничего не означает. -- Не означает! -- ворчливо повторил комдив. -- В том то и дело, что еще как означает. Если ты с ним поговоришь один раз, ты ни за что уже от него не отстанешь. Он тебе по всем видам подойдет. В том числе по росту и по весу. Я-то догадываюсь, что ты ищешь человека с такими габаритами, как у Гагарина или у Титова. Так вот Горелов в самый раз подойдет. Комдив резко, так что завизжали тормоза, остановил "Волгу" у штабного подъезда. Вышли молча и так же молча прошли в кабинет. Мочалов неторопливо снял шинель, достал платок с синей каемкой и, старательно сморщившись, громко чихнул. -- Будь здоров, -- мрачно пожелал Ефимков. -- Ну так что, Горелова звать? -- Обязательно, -- сказал Сергей Степанович. Ефимков шумно вздохнул и нажал на табло коммутатора одну из кнопок. -- Подполковника Климова, -- прогудел он в трубку. -- Это ты, Леонтий Архипович? Чем сейчас у тебя народ занимается? Техсостав на матчасти? А летчики? Так. А где старший лейтенант Горелов? По штабу дежурит? Что-то вы его слишком зачастили на эти дежурства. Человек он творческий, надо учитывать. У вас людей много, можно и пореже посылать. Тем более только что стал командиром звена, работы непочатый край. На будущее учти это. А сейчас срочно подмени его кем-нибудь, и пусть немедленно ко мне придет. Полковник положил трубку, и красная лампочка на табло погасла. Не замечая в глазах Мочалова иронии, спросил: -- Мне как: остаться при этой беседе или уйти? -- Как хочешь. Пожалуй, оставайся. -- Нет, не останусь, -- нахмурился комдив. -- А то будешь после говорить, что я психически или еще как-нибудь подчиненного подавлял. -- Да не ворчи, друже, -- потеплевшим голосом сказал Мочалов. -- Оставайся, и баста! -- Нет, я уйду, -- решительно сказал комдив и нахлобучил папаху на подстриженную ежиком голову. Дежурный принес в это время личное дело и медицинскую книжку Горелова. -- Как знаешь, Кузьма Петрович, -- ответил Мочалов и быстро потянулся к документам. Личное дело Горелова генерала уже не интересовало: там все было так, как представил Ефимков. А вот медицинскую книжку генерал читал жадно. Словно заправский терапевт, приблизив к глазам причудливые, пляшущие линии кардиограммы, всматривался в них. Поглощенный расшифровкой цифр и латинских, трудно разбираемых фраз, он не сразу поднял голову на скрип двери. Спокойный громкий голос заставил его оторваться от записей. -- Товарищ генерал. Старший лейтенант Горелов по вашему вызову явился. Мочалов вскинул голову. На пороге стоял молодой стройный парень. Чуть худощавое лицо, вздернутый мальчишеский нос. Спокойные, но отнюдь не апатичные, а пытливые, с затаенным блеском глаза. Рот -- тонкая прямая линия, чуть поджатая в углах. Широкий лоб без единой морщинки. Сдержался Мочалов -- не захотел сразу показаться излишне демократичным. А парень продолжал стоять с рукой, приложенной к виску, и была в этом уставном жесте старательность, присущая молодому офицеру, которому в своей жизни весьма редко приходилось докладывать генералам. -- Садитесь, товарищ старший лейтенант, и подождите немножко. -- Листая теперь ненужную ему медицинскую книжку, Мочалов исподлобья наблюдал за летчиком. Устроившись в жестком кресле (Ефимков у себя в кабинете мягкой мебели не держал), Горелов достал расческу, не спеша поправил волосы. Мочалов накрыл медицинскую книжку обеими ладонями. -- Рад с вами познакомиться, товарищ старший лейтенант. Горелов привстал, крепко встряхнул протянутую руку и сел снова. -- Я с вами познакомился чуть пораньше, -- улыбнулся Мочалов. Ни один мускул не дрогнул на лице Горелова, только ресницы застыли от удивления. -- Каким образом, товарищ генерал? -- Смотрел ваши работы... Конечно, это еще не рука профессионала, но человек вы, бесспорно, одаренный, и я вам от души желаю держать кисть так же крепко, как и ручку управления на истребителе. Горелов улыбнулся, обнажая ровные, крепкие зубы. -- Стараюсь. Но за двумя зайцами не гонюсь. -- Это как же понимать? -- А так, что ручка истребителя для меня прежде всего, а уж кисть -- потом, на досуге. -- Хороший взгляд на свою профессию, Алексей Павлович. Вы раньше на чем летали? -- На МиГ-19, товарищ генерал. -- А как, на ваш взгляд, самолеты, на которых теперь летать приходится? -- Сложнее и лучше. Мочалов одобрительно кивнул головой. Он не хотел затягивать беседу. Все было ясно. Этот доверчивый и в то же время знающий себе цену, уверенный в своих силах парень был прекрасным кандидатом. Генерал встал из-за стола, заложив за спину руки, прошелся по кабинету, ощущая на себе взгляд Горелова, наполненный ожиданием. -- Ну как, Горелов, хотели бы вы перейти на новую, более сложную технику? У старшего лейтенанта вздрогнула нижняя губа. -- Какой же летчик этого не хочет, товарищ генерал? -- А если придется летать на высотах раз в двадцать больших, чем высота вашего истребителя, да и на скоростях во много раз превосходящих? -- Мой истребитель двадцать километров запросто берет, -- с дерзинкой ответил Алексей. -- А вы говорите -- раз в двадцать выше. Что-то я не слыхал, товарищ генерал, что есть такая авиация. Мочалов пропустил дерзинку мимо ушей и сам ответил насмешливо: -- Если газеты читаете и радио слушаете, должны бы знать, что есть. Уверенность как ветром сдуло с лица Горелова. Волнение догадывающегося, робкая невысказанная надежда и, наконец, полное смятение отразились в его глазах. -- Так то ж только космические корабли могут, -- прошептал он. -- Я не понимаю вас... -- Сейчас поймете, -- испытывая его нетерпение, проговорил генерал. -- Я приехал сюда для того, чтобы подобрать одного кандидата в отряд летчиков-космонавтов. Горелов чуть побледнел. Голос, дрогнувший на первом же слове, выдал его волнение. -- Шутите, товарищ генерал? -- Да, да, шучу. Именно для этого я и приехал сюда из Москвы. -- холодно осадил его Мочалов. -- Чтобы вызвать старшего лейтенанта Горелова и пошутить. Неловко опираясь о подлокотники, Алеша поднялся в кресле. Глаза его растерянно блуждали по комнате. -- Простите, товарищ генерал. Но то, что вы говорите, так необычно. -- Ущипните себя за нос, чтобы убедиться, что это не сон, -- тем же бесстрастным голосом произнес Сергей Степанович. -- Но вы что-то не торопитесь с ответом. Возможно, это предложение вам совсем не по душе. Горелов клятвенно прижал ладони к груди, словно хотел унять неровное дыхание. -- Что вы, товарищ генерал! Стать космонавтом... Да это же мечта всей моей жизни! Самая заветная мечта. Только я думать не мог, что... то есть не я, а вы..., ой, я совсем запутался, товарищ генерал. Выдержки не хватило. -- Космонавту всегда должно хватать выдержки, -- нравоучительно заметил генерал. -- Да, но это так странно, -- повторил Алексей. -- Два года назад я пытался просить Гагарина взять меня в космонавты. Тогда я был предельно наивным провинциальным парнем. Позже сам смеялся над этим. А здесь, в полку, спутал в ночном полете бортовой огонь самолета со звездой, и ребята наши так и прозвали меня: "космонавт". И мечта об этом как-то уже растворилась. И вдруг вы мне предлагаете... Да как же я могу отказаться? Только это как снег на голову. И притом -- почему мне? У нас в дивизии есть ребята и получше... -- Выходит, вы мне больше подходите, -- перебил Горелова Мочалов и повелительным жестом негромко хлопнул ладонью по стеклу письменного стола. -- Считаю, что вы дали согласие. Передумывать не будете? -- Нет, -- ответил Алеша быстро. Сергей Степанович удовлетворительно наклонил голову. -- Однако вы должны понимать, что, дав согласие стать космонавтом, вы им еще не стали. Впереди серьезное испытание, сложная медицинская комиссия. Если она не найдет в вашем здоровье изъянов, вопрос будет решен положительно. -- Я понимаю, -- тихо сказал Горелов. -- Вот и отлично. О нашем разговоре никому не должно быть известно. Когда получите вызов, тоже не вдавайтесь в объяснения. Куда и зачем едите -- для остальных тайна. Скажите, что переводитесь в другую часть. Или к летчикам-испытателям. Словом, сами придумаете. А сейчас можете быть свободным, если нет вопросов. Не успел Горелов одеться, на пороге появилась припорошенная снегом фигура комдива. Расстегнув на теплой меховой куртке "молнию", Кузьма Петрович потирал красные руки. -- Завьюжило сегодня, -- покачал он головой и, покосившись на старшего лейтенанта, по-домашнему спросил: -- Ну как, Алеша? -- Как в сказке, товарищ полковник, -- с заблестевшими глазами бойко ответил Горелов. -- До сих пор не верю, что это наяву происходит. -- А что решил? -- спросил Ефимков, хотя по счастливому лицу Алексея и так все можно было понять. -- Согласен, -- сдержанно ответил Мочалов. -- Ты или он? -- И я, и он. -- Так я и знал, -- мрачно заключил комдив и, не снимая куртки, сел. Достал из кармана трубку, снова сунул ее в карман и, подойдя к молодому летчику, крепко обнял его левой сильной рукой, почти пригнул за плечи к себе. Был Ефимков на целую голову выше Горелова, глыбой возвышался над ним. -- Как назвал ты меня, Сережа? -- окликнул он Мочалова. -- Феодалом? Ну а ты -- самый что ни на есть узурпатор. Лучшего парня забираешь. Никому бы другому не отдал. Только тебе, старому верному другу, доверяю Горелова. -- Он оттолкнул от себя Горелова так же неожиданно, как и притянул, погрозил ему сурово пальцем. -- А ты смотри... от родного порога в новую жизнь уходишь. Был ты летчиком на уровне у Кузьмы Ефимкова. Вот и там должен честь родного порога беречь. Не забывай, парень, что этим родным порогом у тебя в жизни была истребительная авиация. Она тебя человеком сделала. -- Я этого никогда не забуду, Кузьма Петрович, -- негромко произнес Горелов, -- и вас особенно. Вы столько для меня сделали. -- А вот это уже сентиментальность, -- прервал его Ефимков, -- это не надо, Алексей. Она даже в пейзажах вредна, если их пишет летчик-истребитель. Шагай переживай свою радость. Все у тебя складывается хорошо, парень. Только смотри, в космос слетаешь, на земле меня не забывай. А то встречу где-нибудь, автограф попрошу, а ты сделаешь вид, будто и не знаешь меня... -- Да что вы, товарищ полковник. -- Ладно, ладно, всякое бывает, -- проворчал с напускной суровостью комдив. -- Ну а сейчас марш! ...Ровно через неделю на имя полковника Ефимкова пришла из высшего авиационного штаба короткая телеграмма: "Командир звена старший лейтенант Горелов Алексей Павлович приказом Главкома ВВС НП 296 п откомандировывается в распоряжение генерала Мочалова". Кузьма Петрович, уже свыкшийся с неизбежностью предстоящей разлуки, прочитал ее не спеша, резко нажал кнопку звонка и, когда в дверях выросла фигура дежурившего по штабу офицера, спокойно произнес: -- Разыщите старшего лейтенанта Горелова и передайте, что поступил приказ об отчислении его из нашей дивизии. Пускай срочно собирается и завтра вечерним поездом выезжает в Москву. Куда и зачем -- он знает. Оставшись один, комдив еще раз перечитал телеграмму и шумно вздохнул. Откинувшись на спинку кресла, он долго глядел в прямоугольник запотевшего от холода окна и думал о людях, с какими сталкивался на жизненных тропах. Многих летчиков встречал он и провожал. Но этот парнишка по особенному был дорог. Его, вчерашнего десятиклассника, научил когда-то Ефимков летать, ему помог стать здесь, в Соболевке, боевым летчиком. Теперь он уходил. -- Пусть же повезет ему и на космическом маршруте! -- тихо вздохнул комдив. Часть вторая Звезды еще не близко Морозным январским утром на одной из самых далеких подмосковных платформ остановился поезд. Из него вышел только один пассажир. Сипло вскрикнул паровоз, и состав поплыл мимо платформы. Пассажир огляделся. Под навесом жались воробьи. Окно кассы задубело от наледи. Жизнь, могло бы показаться, совсем замерла здесь от тридцатиградусного мороза, если бы не дымилась напротив, над рыжей дощатой, более высокой, чем станция, постройкой, кирпичная труба. Вывеска "Буфет" была на этой постройке куда крупнее, чем табличка с названием разъезда, прибитая чуть повыше окошка кассы. Может быть, поэтому в лютые морозные дни часть пассажиров упорно путала эти две постройки и, прежде чем очутиться у окошка кассы, открывала скрипучую дверь под вывеской "Буфет". Одинокий путник этого искушения избежал. Не отыскивая взглядом случайных пешеходов, у которых можно было уточнить дорогу, он уверенно, словно много раз бывал на этом разъезде, прошагал до конца перрона, спустился по лесенке и по тропинке, узкой, но добротно вытоптанной многими пешеходами, вышел к широкой асфальтовой дороге. Здесь он тоже не колебался, а сразу повернул налево. Небо над лесом было ярко-синим и чистым. Нигде не мело. Ровная лента шоссе уходила в сторону от железнодорожного полотна. По обеим сторонам от нее стояли рослые сосны. Чуть подальше, отступая от них в чащобу, виднелись древние дубы. Березки меж ними холодно отсвечивали молочными, с подпалинкой стволами. Сойди с дороги -- и тотчас продавишь наст, увязнешь по самую грудь в снегу. Путник вздрогнул от неожиданного треска, гулко прокатившегося по лесу. С веток на землю посыпалась пороша. И на человека, на его военную шинель, на погоны старшего лейтенанта и на опущенные уши меховой форменной армейской шапки упали мелкие снежинки. И снова белое безмолвие сковало десятки километров окрест. Широкая полоса дороги была прямой до самого поворота. А дальше плотная стена леса. Что за поворотом -- не видать. "Глухомань-то какая! -- подумал путник. -- Совсем как у нас на Волге". Но обманчивой была эта тишина. Не успел он мысленно произнести слово "глухомань", как из-за поворота вывернул навстречу грузовик-снегоочиститель с широким щитом впереди капота. Потом раздались настойчивые предупреждающие сигналы. Старший лейтенант, шагавший по самой середине дороги, поспешно свернул к кювету. С ним поравнялся армейский "газик". Скрипнули тормоза, и распахнулась дверца. Солдат-водитель, опираясь рукой о баранку, высунулся из машины. -- Садитесь, товарищ старший лейтенант. В ногах правды нет. До самой проходной домчу. Путник отрицательно покачал головой. -- Спасибо. Больно хорошо лесом идти. Вот если от чемодана меня освободили бы. -- Так ставьте чемодан. Старший лейтенант подошел к "газику" и втиснул в задние дверцы на пустое сиденье свою ношу. -- Вот так у нас многие, -- проворчал неодобрительно шофер, -- пеший транспорт технике предпочитают. Чемодан ваш оставлю в проходной. Машина рванулась, обдав путника белым облаком снега. За поворотом дорога была такой же прямой и где-то в километре отсюда совсем обрывалась, упираясь в чащу. Зоркие глаза старшего лейтенанта разглядели зеленый забор и небольшую каменную пристройку. Он пошел быстрее. Шаги по-прежнему звонко отдавались в лесной тишине. От холода ноги стали стыть, нос и щеки приходилось то и дело растирать, но старший лейтенант не раскаивался, что отказался от попутной машины. "До чего здесь чудесно! -- подумал он. -- Совсем не то что в Соболевке, где на десять километров вокруг ни березки, ни сосны порядочной не сыщешь". Когда он приблизился к длинному зеленому забору, увидел над ним высокую пустую смотровую вышку, верхние этажи белых каменных зданий, широкие, наглухо затворенные ворота с калиткой. Он уже приготовился стучать в калитку замерзшим кулаком, но когда до нее осталось не более десяти метров, она сама без скрипа распахнулась навстречу. Смуглый часовой, утонувший в овчинном тулупе, окликнул его с кавказским акцентом: -- Вы, наверное, старший лейтенант Горелов? -- Откуда вам это известно? -- опешил Алексей. -- А мы, кроме вас, сегодня к себе никого не ждем, -- улыбнулся часовой. -- Значит, пропуск на меня заказан? -- Не надо никакой пропуск. Удостоверение покажите. Внимательно просмотрев удостоверение и скользнув по лицу Алеши изучающими глазами, он удовлетворенно качнул головой. -- Проходите, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. И калиточку эту не забывайте. Ее когда-то сам Юрий Алексеевич Гагарин тоже вот, как вы, первый раз в своей жизни открывал. Памятная калиточка. Алексей взял чемодан и пошел. Длинная прямая аллея начиналась от проходной. По обеим ее сторонам, наполовину занесенные снегом, высились на мраморных постаментах бронзовые скульптуры. Справа сквозь очки на него смотрел "дедушка русской авиации" Жуковский. Горсточки наметенного ветром снега, словно проседь, залегли в его темной бороде. Слева с рукой, устремленной ввысь, стоял Циолковский. Скульптору удалось передать и одухотворенность, и мечтательность, и легкую грусть в тонких чертах худощавого лица, и бесконечную убежденность в волевом жесте руки. На ладони великого ученого Алексей увидел маленький макет космического корабля. И вовсе не склонный к сентиментальности, он всем своим существом почувствовал сейчас торжественность этой минуты. Два бронзовых человека смотрели строго и ободряюще. В Алеше проснулся художник, и он залюбовался скульптурами. "Великолепны, -- подумал он. -- Как живые. Так и кажется, будто вот-вот заговорят". С жадным любопытством Горелов оглядывался по сторонам. Вот он, заветный городок космонавтов. Здесь все должно быть особенным и неповторимым. Он искал глазами здания, где размещались так хорошо известные ему по описаниям термокамеры, центрифуги, барокамеры, кабины космических кораблей, ставшие тренажерами. Эти здания, как ему казалось, обязательно должны быть какими-то особыми, непохожими на все виденные доселе. Он их искал и, не найдя, вздохнул. Внешне городок космонавтов ничем Горелова не удивил. Даже разочаровал немножко. Он увидел дома и аллейки, такие же, как в Соболевке. В густых зарослях сосняка и березовых рощиц прятались желтые и белые блочные дома. Широкая аллея привела Горелова к заснеженной цветочной клумбе. Обогнув ее, он очутился у двухэтажного здания, увидел в окнах машинисток и офицеров, склонившихся над рабочими столами, и догадался, что это и есть штаб отряда летчиков-космонавтов. Пока поднимался по ступенькам, неожиданная робость одолела его, но Алеша быстро отогнал сомнения. Дежурный по штабу не стал проверять документы. -- Командира вызвали в Москву, -- пояснил он, -- а начальник штаба в девятнадцатой комнате. В маленьком, подчеркнуто чистом кабинете его встретил высокий седой человек. На гладком стекле письменного стола, за которым он сидел, не было ни чернильного прибора, ни традиционных стаканчиков, ни облезлых самолетных моделей. Лишь стены этой комнаты были сплошь в каких-то схемах или чертежах, скрытых под матерчатыми занавесками. Перед седым человеком лежала синяя авторучка и лист бумаги, который он при появлении Горелова точным, выработанным движением сложил вдвое, так что все, что на этом листе значилось, было скрыто теперь от вошедшего. Алексей громко отрапортовал. Седой человек встал из-за стола, протянул руку. Над большим лбом начальника штаба нависла седая шапка волос, с которой никак не вязались мохнатые черные брови и такие же черные молодые глаза под ними. Горелов с удивлением разглядел на его тужурке планки орденов и над ними две золотые звездочки. -- Полковник Иванников, -- представился он просто, -- Прохор Кузьмич. -- Так я же вас знаю, товарищ полковник! -- не удержался Алеша. -- Я в Больших Озерах авиаучилище кончал, а там на Доске почетных выпускников ваш портрет. Да и потом сколько о ваших подвигах с нами бесед провели! -- Значит, помнят меня в училище, -- обрадованно проговорил Иванников, которого, видимо, тронула наивная Алешина речь. -- Да. Было. Пятьдесят два самолета в Великую Отечественную сбил в воздушных боях. Только на той доске, как мне кажется, я выгляжу поинтереснее. -- Там вы совсем молодой, -- улыбнулся Алеша, -- и чубчик небольшой на лоб свисает. -- Чубчик, говорите? Был действительно и чубчик. А теперь две папахи ношу. Одну, которая по форме положена, а другую -- вот эту, -- тряхнул он седыми волосами. -- Все приходит в свое время. С интересом разглядывая начальника штаба, Алеша вспомнил, что он как-то уже спрашивал у Ефимкова, где теперь Прохор Кузьмич, и получил неопределенный ответ: "Да кто его знает! Служит где-то. Только фамилия его исчезла почему-то на авиационном горизонте". "Так вот оно что. Оказывается, знаменитый ас Иванников тоже в этом отряде. Видать, хороши у космонавтов наставники". -- Садитесь, товарищ старший лейтенант, -- сказал начальник штаба дружелюбно, -- личные вещи, надеюсь, не в контейнере у вас идут? -- С собой, -- весело уточнил Алексей, -- в комнате дежурного по части чемодан оставил. -- Все мы с одного чемодана начинали... -- философски заметил Иванников. -- А как настроение? -- Настроение летчика-истребителя, прибывшего в новую часть, товарищ полковник. -- Вы теперь уже не летчик-истребитель, -- поправил Иванников. -- Но еще и не космонавт. -- Еще нет, но к этому высокому званию надо себя готовить. -- Я хоть с завтрашнего дня могу начать тренировки, -- пылко воскликнул Алексей, -- проходить все термокамеры, сурдокамеры, роторы, бассейны невесомости, батуты... Бритые щеки начальника штаба затряслись от смеха. -- Однако же и начитались вы о нашей жизни! -- Еще бы, товарищ полковник. Все, что было в газетах и журналах! Иванников неторопливо пригладил левой рукой со следами ожога волосы. Глядя на курчавого офицера, про себя подумал: "Зелен. Ох, до чего же и зелен! Сколько с ним придется поработать! Да и получится ли еще из него настоящий космонавт?" Прохор Кузьмич года три назад служил в Звездном городке, общался со всеми прославленными героями космоса. Сейчас он сравнивал с ними новичка, и ему почему-то казалось, что тот слишком уж жидковат. Алеша по-иному истолковал возникшую в разговоре паузу и не на пользу себе прибавил: -- Я и все фильмы о космических полетах смотрел по три раза. "Рейс к звездам", "Снова к звездам" и другие. -- Фильмы? -- словно издалека переспросил Прохор Кузьмич. -- В них все, конечно, ярко и эффектно, как на больших праздниках. -- А в жизни, товарищ полковник? Иванников перестал улыбаться. -- В жизни -- как в будни. Проще и гораздо труднее. И запомните, Алексей Павлович, с той самой минуты, как проходную прошли, запомните: жизнь человека состоит в основном из будней, а не из праздников. Тем более у космонавтов. -- Так я готов как можно скорее включиться в эти будни. -- Во все эти, как вы говорите, термокамеры, сурдокамеры и центрифуги? -- Ну да. -- Ох, Алексей Павлович! Я отдаю дань вашей искренней горячности, но... Еще не так скоро придется вам приступить к специальным тренировкам. Сейчас главное не в них. Вам немедленно надо браться за учебу, серьезную и трудную. -- Но я же кончил авиаучилище, -- наивно заметил Алеша. -- Авиаучилище? -- засмеялся Иванников. -- Да ведь авиаучилище для космонавта все равно что церковно-приходская школа, дорогой старший лейтенант. Космонавт!.. Гагарин по одной дорожке прошел вокруг земного шара. Титов -- по другой, Николаев и Попович иными орбитами ходили. И каждый, кто совершает новый полет, действительно пашет звездную целину. Не подумайте, что я пытаюсь образами говорить. Это элементарно. Словом, чтобы, как выражаются журналисты и киноработники, совершить рейсы к звездам или, как у нас говорят попроще и поточнее, исследовать космическое пространство, -- нужны огромные знания. Наши ребята уже не те, какими они пришли сюда. Они претерпели огромную эволюцию. Вы же назначены в особый отряд. Поживете -- узнаете, какая огромная задача перед нашим маленьким отрядом поставлена. Учиться надо. Тогда все перед вами откроется: и сурдокамеры, и центрифуги, и многое другое. -- Он строго, будто прицениваясь, посмотрел на Горелова и улыбнулся: -- Подождите, Алексей Павлович, командир говорил, что вы художник. Это правда? -- Да уж какой там, -- потупился Алеша, -- рисую так, в основном самоучка. Когда выходит, а когда и нет. Раз даже премию получил и картина на выставке побывала. Прохор Кузьмич вышел из-за стола и заинтересовано посмотрел на новичка. -- Так ведь это же здорово! -- Не понимаю, -- оторопело произнес Горелов. -- Все поймете, -- оживляясь, продолжал начальник штаба. -- Космонавт-художник для нас находка. Из каждого полета пилоты космических кораблей привозят кинопленку и фотокадры, записи в бортовых журналах, личные наблюдения. Ну а если полетит художник? Он же потом такие зарисовки по памяти сделает! Иной раз о сияниях, закатах и восходах, о том, какой Земля видится с высоты, трудно рассказывать словами. А если вам вдруг из корабля в открытый космос придется выходить, монтажные работы выполнять? То, что вы увидите за бортом корабля, навек в память врежется. -- Иванников опять сел за стол. -- Еще об одном должен предупредить. Мы храним имена будущих космонавтов, их дублеров и тренеров в секрете. Короче говоря, сразу уясните себе, как только вышли за проходную, вы уже не летчик-космонавт Горелов, а просто советский гражданин Горелов -- если на вас штатский костюм. А если военный -- то старший лейтенант Горелов, и баста. А теперь идите устраиваться. -- Прохор Кузьмич открыл сейф, достал плотный картонный листок. -- Вот ордер на квартиру. Вручаю без фанфар, но все-таки церемония из торжественных. Как-никак две комнаты, двадцать шесть метров. Сейчас я вызову нашего коменданта капитана Кольского, он вас проводит. Иванников позвонил, и через минуту в кабинете появился пожилой, небольшого роста капитан с усталым нервным лицом и огромной синеватой родинкой на лбу. -- Прошу знакомиться, -- обратился к ним обоим Иванников. ...На улице Кольский сказал: -- Шагать тут недалеко. Семнадцатый дом сразу за поворотом. Этаж второй, удобный. Сейчас ваша квартира как раз освобождается. -- Освобождается? -- удивленно переспросил Горелов. -- Кто же в ней до меня обитал? -- Капитан Вячеслав Мирошников. -- А сейчас? -- Получил новое назначение. Убывает. -- И, словно желая избавить себя от дальнейших расспросов, комендант обвел рукою вокруг: -- Полюбуйтесь нашим городком. Маленький, компактный. Вы к нему быстро привыкните. Когда я сюда прибыл, здесь ничего не было. Ни зданий, ни стадиона, ни учебных корпусов. Сплошной лес. Мама моя, если бы вы знали, в какую стужу мы его рубили! В каждое из этих зданий я тоже кирпичи своими руками вкладывал. Можете не сомневаться. А когда городок построили, вызвали меня в кадры и спросили, хочу ли остаться тут на постоянной работе. Я тоже, разумеется, спросил, а что здесь будет. И когда мне сказали -- отряд космонавтов, развел руками и ответил: "А кто же не захочет работать в таком отряде, хотел бы я вас спросить?" Им навстречу попалась группа офицеров, человек в пять, спешившая к штабу. Шагавший впереди майор весело крикнул: -- Коменданту привет! -- и не обратил никакого внимания на Горелова. Остальные, наоборот, задержали взгляд только на нем. Были они все молодые, почти одного роста, крепко сложенные. На меховых новеньких шапках желтели летные "крабы". И по тому, как властно ступали они по утоптанной дорожке и громко разговаривали, безошибочно понял Алексей: это идут хозяева городка -- космонавты. Кольский подтвердил: -- Ваши коллеги на физподготовку направились. У подъезда, к которому они свернули, стояла трехтонка с раскрытым кузовом. Два солдата с усилием закрывали железные двери красного контейнера, туго набитого домашними вещами и мебелью. -- Все, что ли, забрали? -- окликнул их комендант. -- Все, товарищ капитан, -- ответил один из солдат. Кольский грустно вздохнул и показал Алеше на лестничный пролет, приглашая подняться первым. Семнадцатый дом ничем не отличался от многих блочных домов, существующих ныне в авиационных городках, разбросанных во всех концах нашей земли. Три подъезда, четыре этажа, серые аккуратные стены. На втором этаже полная молодая женщина в меховой шубке и белых валенках никак не могла английским ключом отворить дверь. Из-под теплого платка выбивались припорошенные снегом черные волосы. Смуглое, темноглазое лицо южанки и чуть подкрашенный рот. Видимо, женщина только-только пришла из магазина: у ее ног стояла тяжелая хозяйственная сумка. -- Сергей Иосифович, -- окликнула она Кольского, -- выручайте из беды. -- Мама моя! -- воскликнул Кольский. -- Жена космонавта, и не в силах справиться с каким-то замком! Давайте ключ. Не зря в Одессе говорится, что дело мастера боится. Пока комендант открывал замок, женщина с нескрываемым любопытством разглядывала Горелова. -- Будете нашим соседом? -- бойко спросила она. -- Собираюсь. -- Вот и хорошо. Если что понадобится, не стесняйтесь обращаться за помощью. У нас это принято. С одним чемоданом осваивать жилплощадь трудно. -- Готово, Вера Ивановна, -- сказал в эту минуту Кольский, и женщина, поблагодарив его, скрылась за дверью. У соседней квартиры с потускневшей цифрой "13" над входом Кольский остановился и виновато оглянулся на Горелова. Дверь была приоткрыта. -- Все-таки предупредим о себе, -- пробормотал неуверенно комендант, -- прежний хозяин еще там, -- и нерешительно позвонил. -- Войдите, -- донеслось из квартиры. Следом за комендантом Горелов перешагнул порог и, не ставя в узком коридоре тяжелый чемодан, прошел в комнаты. На него пахнуло опустошенностью обжитого жилища, из которого только что вывезли обстановку. На стене след от снятого ковра. Пустой буфет с распахнутыми дверцами и дешевый стол без скатерти. На древнем диване с облезлым верхом и выпирающими пружинами сидела молодая светловолосая женщина в теплой незастегнутой шубке и держала на коленях двухлетнюю девочку, тоже одетую. Нежно и как-то жалко прижималась женщина щекой к белому личику девочки. Девочке было неловко, но она не отстранялась, будто понимала, что маме невесело. Меховая шапочка женщины лежала на столе, а все три приставленные к нему стула были заняты военной одеждой. На одном висела тужурка с летными капитанскими погонами и большим синим значком парашютиста. Увидев его, Алеша про себя отметил, что много, видно, попрыгал ее хозяин на своем веку. На другом стуле лежала шинель, а на спинке третьего -- серый зимний офицерский шарф. Алеша ощутил на себе чужой тяжелый взгляд. Поднял голову. У окна стоял невысокий темноволосый офицер в рубашке с расстегнутым воротом и всклокоченной густой шевелюрой. Засунув руки в карманы, он бесцеремонно продолжал разглядывать Горелова, не обращая никакого внимания на Кольского, словно того здесь и не было. Карие глаза с темными желтоватыми зрачками под очень густыми бровями казались горькими, и Алеше подумалось, что руки незнакомца, засунутые в карманы брюк, сжаты сейчас в кулаки. Весь он был, как боксер, сделавший первый шаг на ринге. -- Здравствуйте, Слава, -- неуверенно приветствовал его комендант, но на лице капитана не дрогнул ни один мускул. Его внимание было целиком приковано к Алеше. Крупные губы насмешливо покривились. -- А-а, новый искатель счастья прибыл, -- протянул капитан с оскорбительным пренебрежением. -- Старший лейтенант Горелов, если не ошибаюсь? -- Почему искатель счастья? -- обиженным голосом спросил Алеша. -- Да по той простой причине, -- зло пояснил капитан, -- что теперь каждый летчик-истребитель, только пальцем его помани, готов бежать в космонавты, улыбаться под Гагарина, носить прическу Титова и даже копировать походку Терешковой, полагая, что, овладев всем этим, он будет немедленно запущен в космос. Но вам выпал не тот номер, старший лейтенант. В этой квартире вы не найдете ни пера жар-птицы, ни маршальского жезла. Не забывайте, что она тринадцатая. -- А я их не ищу, -- покоробленный такой встречей сказал Алеша. Женщина на диване болезненно поморщилась и большими светлыми глазами взглянула на капитана: -- Слава, не надо... -- Подожди, Марьяна, -- сказал он несколько мягче, -- должен же я товарища старшего лейтенанта в курс ввести. Он от радости, что зачислен в отряд, парит в облаках, а я его на грешную землю хочу спустить и напомнить, что отныне он жилец квартиры номер тринадцать. -- Можете не волноваться, товарищ капитан, -- безобидно улыбнулся Алеша, -- я тринадцатого числа не боюсь. Да и вообще летчик, верящий в коварство тринадцатого числа, в наши дни уже атавизм. -- Не скажите, вмешался в разговор Кольский, решивший сгладить их перепалку, -- и сейчас еще можно встретить таких. А раньше было в авиации... мама моя!