отки, визжали ножовки, скрипели напильники. Иногда тетка и сестры заводили песню, и отец подтягивал им сиплым баском. А иногда сам отец напевал что-нибудь духовное. Когда кончал, ему шутливо хлопали в ладоши, как в театре, а он добродушно посмеивался. Атмосфера товарищества и родственной душевной теплоты была в этой комнате. Зримо ощущаемы оказывались здесь узы кровного родства, скрепленного общими интересами и работой. Глядя сейчас на людей, находившихся в кают-компании, Максименко, если не думал, то чувствовал, что и здесь была общая мастерская, где весь экипаж "Стерегущего" творил нужное России дело, где крепость своего духа и одинаковое понимание долга они перековывали в величие родины. Иванов, видя сумрачные и озабоченные лица матросов, снова прильнул к иллюминатору. Сначала он ничего не мог рассмотреть в сверкающей дали, слепившей ему глаза. Когда попривык к солнцу, ему показалось, что со стороны Порт-Артура появились дымы. "Дым. Серый... У японцев - черный... Наши плывут, - быстро подвел он итоги виденному. - Дым тянет к Ляотешаню, плывут от берега, а не к берегу", - подыскивал он подкрепление своим сокровенным мыслям, и по мере того как убеждался, что норд относил растрепанный дым к Ляотешаню, губы его раздвигались в радостной улыбке. Скоро в каюте послышался его негромкий, сдержанный, как бы успокаивающий товарищей голос: - Сдается, Макаров вышел из Артура. Дымит кто-то здорово. И хотя после этого сообщения патронов в подсумках не прибавилось и количество мелькавших на палубе японских теней не уменьшилось, еще более окреп у матросов боевой дух. Не изменила и Максименко его выдержка. Оглядывая каюту, заметил он в углу ружейную стойку. А когда отдернул скрывавшую ее занавеску, увидел личное оружие офицеров - четыре винчестера и четыре пачки патронов. - Не одолеть нас японцу! - торжественно закричал он. - Братцы, держись до Макарова. Вот они, патроны! Его голос потонул в матросском "ура". В том, что судьба неожиданно послала им четыреста патронов, все увидели предвестие победы. - Пускай теперь они сунутся! - грозно потряс Батманов своей трехлинейкой. - На выручку идет Макаров! Может быть, со всем флотом! Батманову и Иванову оставили трехлинейки. Максименко, Аксионенко, Черемухин и Харламов взяли винчестеры. Максименко первым зарядил свой, показал другим, как надо заряжать. Взволнованный, со сбившимися усами, он был весел и возбужден. Хлопая ладонью по стволу винчестера, он радостно говорил: - Вот он, коханый мой, попался. Ну, держись теперь, вражья сила! Наделаем мы с тобой делов, чертям жутко станет. Глава17 "НОВИК" ИДЕТ НА ПОМОЩЬ Заснуть в ночь на 26 февраля адмиралу Макарову не удалось. Мозг будоражили впечатления последних двух дней, требовавшие немедленного решения и выводов на будущее. Впечатления были довольно противоречивы. Экипажи рвались в бой, хотя первые неудачи эскадры вызвали у матросов недоверие к некоторым офицерам, у многих же офицеров нетрудно было заметить чувство растерянности. О недоверии к офицерам, честно и не боясь, признались адмиралу опрошенные им порознь у себя в каюте несколько специалистов и матросов сверхсрочной службы. Выслушав моряков, искренно возмущавшихся невежеством некоторых своих командиров, адмирал нашел необходимым в ближайшие же дни проверить не только боевые качества офицеров, но и уровень их теоретических знаний и практических навыков. В то же время он чувствовал неловкость и раздражение: и за то, что ему предстоит произвести эту работу, и за то, что находятся люди, считающие для себя возможным служить во флоте офицерами без любви к делу, без знания дела. Потом мысли перешли на другое: удастся ли "Стерегущему" и "Решительному" отыскать местопребывание японской эскадры? Тревожное раздумье мешало сну. Скоро он понял, что не уснет сейчас, и встал. Перед тем как сесть за стол, взглянул в окно. Лунная ночь шла тихою поступью, не спеша. С неполным еще лунным светом соперничали лучи прожекторов с Золотой горы и Тигрового полуострова, освещавшие то рейды, то море. В дверь постучали. Мичман Пилсудский, прибывший из штаба адмирала Витгефта, привез экстренное сообщение, что с наблюдательных постов замечены вражеские корабли, направляющиеся к рейду Макаров отправил Пилсудского на квартиру к капитану первого ранга Матусевичу с требованием явиться в штаб и сам отправился туда же. Адмирал подъезжал к штабу, когда береговые батареи открыли огонь по появившимся на внешнем рейде японским истребителям. Явившемуся капитану Матусевичу адмирал приказал выйти с миноносцами "Выносливый", "Властный", "Бесстрашный" и "Внимательный" и отогнать в море корабли противника. Остаток ночи Степан Осипович провел в штабе. До рассвета никаких сообщений о судьбе ушедших в море шести миноносцев не поступало. Чтобы быть готовым ко всяким случайностям, адмирал решил находиться при эскадре, подняв свой флаг на крейсере "Новик". Солнце едва-едва золотило верхушки гор, когда адмирал приехал на Адмиралтейскую пристань. К его удивлению, он нашел на ней Верещагина и полковника Агапеева, одного из своих ближайших помощников. - Василий Васильевич, - искренне изумился Макаров, - что вы тут делаем в такую рань? - Наблюдаю за ходом истории. Слушал ночную пальбу береговых батарей. Просидел у окна до рассвета, ожидая, не повторится ли двадцать шестое января. А рано утром увиделся с Александром Петровичем, и полковник мне любезно разъяснил, что японцы действительно делали попытку прорваться на рейд, а наши миноносцы пошли их отгонять. Вот я и решил ввернуться в самую гущу событий. - И пришли в такую рань? Небось и кофе не пили? - Да ведь и вы явились не поздно, - в тон Макарову произнес Верещагин. - А что до кофе, то в Порт-Артуре я очутился, чтобы не в кофейнях сидеть, а быть участником боев. Верещагин и Макаров дружески посмотрели друг на друга и рассмеялись. - В порту боев много не увидите, - пошутил Макаров. - В порту больше драки происходят. Сражаются в море. - То-то вы в море все выходите... - Не иронизируйте, Василий Васильевич. С завтрашнего дня, ей-ей, каждодневно выходить будем. - Почему с завтрашнего, а не с сегодняшнего? Лучше сегодня, чем завтра, - это ведь старая истина. - Врага никак не нащупаем. Черт его знает, где Того прячется? Если "Стерегущий" мне сегодня сведений о Того не привезет, сам пойду в разведку на "Новике". - Один? - Нет, с матросами. - А сейчас вы куда? - Туда же. На "Новик". - Ну, если вы на "Новик", то и я с вами. Возьмете? - Ну, что мне с вами делать? - развел руками Макаров. - Имейте только в виду, что я намерен произвести дальнюю разведку с боем. Смотрите, как бы вам на "Новике" не пришлось пережить чего-нибудь неожиданного. - Эх, Степан Осипович, знаем мы с вами друг друга лет тридцать, а вы все такими вещами шутите. Мой "крестик" георгиевская дума мне за что-нибудь присудила?.. И разве нам с вами в Средней Азии у ворот столицы Тамерлана или Хивы, безопаснее было?.. Мне опасности не под стать бояться - я русский. - Василий Васильевич, - мягко сказал Макаров, - я вовсе не шучу. Я действительно боюсь за вас. Вы не просто русский, вы талантливый русский художник. Ваше бранное поле - жизнь, тогда как для нас, военных, бранное поле всегда либо жизнь, либо смерть. Для меня мой долг - бой, для вас ваш долг - кисть. Я обязан предупредить вас, что пойду на рискованное дело. Где начинается море, там может кончиться жизнь. - Благодарю вас. Я давно знаю, что для вас, где кончается море, там кончается и жизнь. Но ведь и моя работа художника немыслима без знания жизни народа: его труда, его радостей, его страданий и его подвигов. - Так на "Новик"? - весело блеснул глазами Макаров. - На "Новик", - ответил Верещагин. - Какое чудесное наименование для корабля! Насколько мне помнится, так назывались в старину люди, вносившие в военное и другие дела новые начала, новые умения. Быть может, порт-артурский "Новик" тоже символ обновления Тихоокеанского флота, и ваш флаг на нем - флаг борьбы со всеми гнилыми традициями, со всем тем, на что ропщут сейчас порт-артурские моряки. - Спасибо на добром слове, - растроганно ответил адмирал. - Беру на себя смелость сказать, что из "Новика" я постараюсь сделать корабль, свято чтущий памятные заветы Гангута, Чесмы и Синопа. - И корабль, действующий, как "Константин", - подсказал полковник Агапеев. Адмирал промолчал. На "Новике" уже давно не спали. Крейсер сверкал ослепительной чистотой, палубы были выскоблены до блеска, просмоленные пазы их тщательно промыты, все медные части надраены. У парадного трапа Макарова встретил командир крейсера капитан первого ранга Эссен. На шканцах построилась команда. Горнисты протрубили "поход", матросы вскинули винтовки на караул, офицеры, салютуя, взмахнули обнаженными палашами. Адмирал, поздоровавшись с командой, стал обходить фронт, внимательно вглядываясь в матросские лица. Матросы в безупречно пригнанном обмундировании выглядели молодцевато. Пройдя по фронту, адмирал отправился в командирский салон, где для него было приготовлено помещение. - Немного прилягу, - сказал он флаг-офицеру. - Распорядитесь, чтобы командиры всех шести миноносцев, находящихся в море, немедленно по прибытии явились ко мне на "Новик" для доклада. По явке их разбудить меня сейчас же. Будите также при первой необходимости. Верещагину и Агапееву офицеры крейсера предложили чай в кают-компании. Молодежь с живым любопытством оглядывала знаменитого живописца, которого впервые имела возможность видеть так близко. Художник и Агапеев приняли приглашение. Верещагин извинился, что одет по-походному, в кожаную тужурку. Его извинения были приняты с добродушным смехом. - A la guerre, comme a la guerre!*, - любезно сказал старший офицер. (* На войне как на войне.) За столом разговор шел главным образом о подробностях вероломного нападения японцев месяц тому назад. Инженер-механик с моложавым лицом, но совершенно седыми волосами пил чай, в который подливал какую-то жидкость, похожую на коньяк, принесенную с собой в аптекарской бутылке темного цвета. Сосредоточенно глядя в стакан на свою недопитую целебную микстуру, он витиевато произнес: - Первые неудачи наши произошли оттого, что люди оказались не на высоте. Большим аршином питерское начальство и те, кто над ним, наших вельмож порт-артурских мерили. А на практике аршин оказался несоответствующим масштабу ожиданий, и, выражаясь фигурально, сатрапы наши и вице-короли предстали перед судом истории недомерками. Вот и побили их японцы. Но матросам и солдатам это не стыдно. Они еще и не начинали воевать... Сидевший рядом с Агапеевым мичман Андреев сказал: - Знаете, полковник, наша морская офицерская молодежь буквально ожила с приездом адмирала Макарова. Но удивительнее всего то, что в него сразу поверили и все матросы. Интереснейшее психологическое явление - это влияние личности командира на подчиненных. Особенно у нас, моряков. Уж если мы влюбляемся в кого-нибудь, так безоговорочно и до конца. В армии это происходит реже. - Совершенно понятно, - ответил Агапеев. - Если в сухопутной войне личность главного начальника, морально действуя на подчиненных, оказывает большое влияние на общий ход военных действий, то в морской войне личность начальника имеет несравненно большее значение. И вот почему: в сухопутной войне войска не видят главнокомандующего, он где-то далеко, вне всяких выстрелов и управляет действиями отдельных частей при помощи телефонов, телеграфов и других способов. Иное дело в морской войне. Адмирал находится на корабле в условиях, одинаковых со всеми, и это известно каждому матросу. Даже больше. Там, где адмирал, неприятель всегда сосредоточивает свой огонь, и, значит, риск для адмирала гораздо значительнее, чем для простого матроса, а это, конечно, оказывает свое влияние на нижних чинов. Ну, а слава адмирала Макарова тянется со времен корабля "Константина". Много раз показывал Степан Осипович, как нужно уметь рисковать жизнью. Полковник Агапеев излагал свои мысли не спеша, изредка останавливаясь, чтобы хлебнуть чаю. - Ну, знаете, полковник, - снова вмешался в разговор инженер-механик, - версия о том, что адмиралам грозят большие опасности, чем другим чинам экипажа, уже устарела. Адмирал Того, например, держит свой флаг на "Миказе", на котором рубка закрыта четырнадцатидюймовой броней, совершенно неуязвимой в боях на дальних и средних дистанциях. На наших кораблях адмиралов защищают боевые рубки у передней мачты: на крейсерах с броней от трех до шести дюймов, на броненосцах - от девяти до двенадцати. - Штабс-капитан, - полусердито, полушутливо обратился к инженер-механику старший офицер, - мне кажется, что аптекарский чай приносит вам больше вреда, чем пользы. К чему вы пытаетесь нас пугать? Мы все прекрасно знаем, что броня наших рубок тоньше, чем у японцев. Значит, Степан Осипович будет нести большую, чем адмирал Того, опасность и, во всяком случае, равную с нами всеми. Чего вы спорите? - Я и не спорю вовсе, - обиженно возразил инженер-механик. - Я хотел сказать, что броня на крейсерах может быть снесена снарядами от восьми дюймов, но у японцев орудий восьмидюймового и выше калибра не так уж много. - Чтоб наделать нам массу неприятностей, хватит, - сердито проворчал старший офицер. Вошедший в кают-компанию флаг-офицер от имени адмирала пригласил к нему Верещагина и Агапеева. На ходу он сообщил, что у адмирала сейчас командир миноносца "Властный", лейтенант Карцев. Вошедшие Верещагин и Агапеев обменялись поклонами с лейтенантом Карцевым, человеком с большой черной бородой и насмешливыми глазами. Макаров просил сесть и предложил Карцеву продолжать доклад, еще раз повторив, как миноносцы встретились с японцами. - Слушаюсь. Так вот, как я уже докладывал, мы вышли. Допуская возможность ежесекундного столкновения с неприятелем, миноносцы имели заряженными все пушки и минные аппараты. Но неприятель исчез, словно растворился. Должно быть, напугался крепостной артиллерии. Только под самое утро южнее Ляотешаня мы обнаружили четыре вражеских истребителя и завязали бой. "Выносливый" на полном ходу открыл огонь по головному миноносцу неприятеля, но очень быстро сам получил снаряд в машинное отделение и потерял ход. Воспользовавшись этим, противник прошел, стреляя, под кормою "Выносливого". Осколками вражеских снарядов ранены командир отряда капитан первого ранга Матусевич, мичман Заев и девять матросов. Второй миноносец противника, ведя огонь, видимо, решил таранить "Выносливого", но проскочил мимо. "Выносливый" в это время исправлял машину и энергично отстреливался, а через четверть часа присоединился к нашему отряду. Мой "Властный" в начале боя вслед за "Выносливым" атаковал четырехтрубный неприятельский миноносец, намереваясь его таранить, но маневр не удался. "Властный" проскочил за кормой противника в нескольких саженях. В те мгновения, когда мы скользили мимо врага, инженер-механик Воробьев с расстояния двадцати саженей выпустил в него две мины: миноносец был утоплен. Остальные японские миноносцы обратились в бегство, а мы до рассвета держались в море. Полагаю, что враг имеет еще потери, так как... - Ваше превосходительство, - быстро появился в салоне флаг-офицер, - прибыл раненый капитан второго ранга Боссэ с "Решительного". Просит принять, пока он в состоянии держаться на ногах. - Просите, просите, - воскликнул адмирал и, встав из-за стола, пошел навстречу командиру "Решительного". Боссэ вели под руки двое матросов. Лицо его было смертельно бледно, он едва держался на ногах. Слабым, срывающимся голосом jн доложил: - Имел бой с японцами. Ранен в голову, оглох. "Стерегущий" дерется с неприятелем. Не менее шести вымпелов. Кажется, тонет... Там же поблизости эскадра Того... Боссэ поник головой, замолчал и повис без сознания на руках у подхватившего его матроса. - Распорядитесь, - бросил адмирал короткое, отрывистое приказание флаг-офицеру, - "Новику" и "Баяну" немедленно выйти в море на помощь "Стерегущему". На "Новике" остаюсь я сам... Благодарю за службу, - поклонился он Карцеву. - Беседу мы возобновим по возвращении "Новика"... Что у вас случилось на "Решительном"? - спросил адмирал у одного из матросов, приведших Боссэ. Матрос вытянулся в струнку, покраснел. Ему никогда в жизни не приходилось говорить с адмиралом, и он забеспокоился. Но адмирал улыбнулся ему и просто сказал: - Только поскорее говори. Видишь, мне на помощь "Стерегущему" торопиться надо. Ободренный ласковым голосом Макарова, матрос, волнуясь, но все же складно рассказал, как "Решительный" на рассвете внезапно натолкнулся на японские миноносцы и крейсеры, шедшие, по-видимому, с уже заряженными орудиями. Неприятель немедленно открыл огонь, стреляя залпами. Первым же залпом на "Решительном" были повреждены паровые трубы, ранен командир. Вся машинная команда бросилась исправлять повреждения. Управлялись быстро. "Решительный" даже скорости не потерял. Так полным ходом и дошел до Порт-Артура. - Ну, а "Стерегущий" что? - спросил адмирал. - Не могу знать, ваше превосходительство, - смутился матрос. - В "Стерегущего" японец тоже дюже палил, ваше превосходительство, - сказал второй матрос. - Сначала "Стерегущий" отстал от нас. Потом сам стал сильно стрелять и потопил японский миноносец. А тут японец опять его своей артиллерией накрыл, сбил зараз ему три трубы и флаг... - Нет, зачем флаг? - перебил его первый матрос. - Флаг на месте остался. - Так то на "Стерегущем" второй подняли. А первый в воду упал. Сам видел, - настаивал матрос. - Со вторым флагом "Стерегущий" и в атаку два раза ходил. В дверях появился командир "Новика". - Ваше превосходительство, "Новик" к выходу в море готов, - отрапортовал он, вытягиваясь по-строевому. - Ну, спасибо, братцы, за службу, - сказал адмирал матросам, - спасибо за то, что сохранили "Решительный". Ну-с, Николай Оттович, будем двигаться, - повернулся адмирал к Эссену. - Ваше превосходительство, разрешите доложить, - начал Эссен. - Из опросов экипажа "Решительного" выясняется, что на море сейчас едва ли не вся эскадра Того. Не сочли ли бы вы более удобным, в целях безопасности, перейти на бронированный "Баян", чем подвергать себя риску на небронированном "Новике"? - Капитан! - вспыхнул Макаров. - Кто дал вам право давать мне подобные советы? Разгневанный Макаров поднялся на мостик. Эссен сконфуженно следовал за ним, досадливо думая: "Черт меня дернул за язык. Хочется деду быть храбрее меня, пусть будет". Поглаживая свою густую бороду, адмирал задумчиво глядел на оставшуюся на внутреннем рейде густо дымившую эскадру, на сумрачную, неприветливую панораму Порт-Артура, как бы дрожавшую в задымленном воздухе. "Как неожиданно и причудливо изменилась жизнь за какой-нибудь месяц! - подумал Макаров. - Ровно месяц тому назад был в Кронштадте, завтракал дома в семейной обстановке, собирался к Авелану, а вечером к Менделееву поздравить с семидесятилетием со дня рождения, и вот сейчас уже в Порт-Артуре... Воюем, идем выручать миноносец; свистит в ушах ветер, летят морские брызги, и маятник жизни отмеривает новые, неведомые часы. Какими-то они будут?" Расторопный сигнальщик, сверкая в радостной улыбке белозубым ртом и поглядывая на адмирала преданными глазами, подал записку Верещагина. Художник просил разрешения подняться на мостик. Адмирал приказал просить. - Жалуйте, жалуйте, Василий Васильевич, - приветствовал Макаров появление художника на мостике. Верещагин, в меховом пальто и шапке, нес в руках большой альбом для рисования. - Какое величие, какая красота! - восхищенно проговорил он, любуясь морским простором. - Неправда ли? А вот мы, моряки, часто не замечаем этой красоты. Привыкли к ней, как к домашнему уюту, на который тоже не всегда обращаешь внимания. Впрочем, для моряка в море - значит, дома, - усмехнулся адмирал. Они замолчали, думая каждый о своем. Глазом художника оглядывал Верещагин морские просторы, по которым нес его "Новик". Вот они, моря-океаны, сказочные пути человечества, где люди, стремясь уйти от самих себя, ищут нового. Вот они, водные глади, спокойствие и бури, далекое и близкое, знакомое и неизведанное. - "Нелюдимо наше море...", - шутливо, на мотив известного романса пропел Макаров и вдруг помрачнел. - Да, нелюдимо. А вот сейчас обогнем Ляотешань и, наверное, увидим обратное. - Неожиданно зычным голосом он крикнул вахтенному начальнику: - Посматривать на дальномере! - Есть посматривать на дальномере! - отозвался вахтенный, и сейчас же лейтенант Порембский побежал взбираться на фок-марс, чтобы лично следить за горизонтом. Глава 18 ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ "СТЕРЕГУЩЕГО" Японцы, убедившись, что на палубе "Стерегущего" не осталось ни одного русского, способного оказывать сопротивление, рассыпались по всем закоулкам миноносца. С десяток их сунулось к двери кают-компании. После безуспешных попыток открыть ее говоривший по-русски унтер-офицер морской пехоты застучал в дверь прикладом и громко прокричал: - Хэ! В каюте! Скоропоспешно сдавайтесь! Слова эти Максименко с товарищами встретили буйными и резкими насмешками. Уверенность в торжестве над японцами поднимала и возбуждала людей. В них разрастался неукротимый задор. Обидные выкрики по адресу японцев становились хлестче и громче, насмешки резче и злее. - Хэ! Скоропостижно кончайтесь! - крикнул Максименко, нацелившись в дверь снизу вверх. - Тихон, не стреляй, - остановил его Батманов. - Больше чем двум сразу по лестнице не пройти. Тогда и возьмем их на мушку. У самого порога послышались шаги. Кто-то сердито сбил топором расщепленную клепку двери, она со стуком упала на ступеньки. Потом сверху вслепую выстрелили несколько раз. Максименко предупреждающе поднял руку, матросы, взяв ружья наизготовку, подтянулись. Вдруг на лестнице вспыхнуло пламя и быстро покатилось вниз... В каюту хлынули дым и раскаленный воздух. Пламя упало на пол. Стало душно. - Японская работа, - презрительно скривил лицо Харламов. - Обтирочную паклю бросили. Пакля горела вонюче, трещала. Харламов и забывший про свои раны Аксионенко стали затаптывать ее ногами. Снаружи опять выстрелили. Из каюты не доносилось ни вздоха, ни стона. Тогда японцы решили, что в каюте способных к обороне никого не осталось. У входа появился японец с зажатым в зубах ножом, с револьвером в каждой руке. В огне горевшей пакли сталь оружия зловеще отливала красным. Спускавшийся по ступенькам японец нагло наводил дула револьверов то на одного, то на другого русского. Примерившись взглядом к целившемуся в него врагу, Черемухин мгновенно упал на колени, схватил его за щиколотки, обтянутые замшевыми гетрами, и дернул к себе в каюту, заставив выстрелить в воздух и сильно удариться затылком о ступеньку. Максименко подхватил японца, вырвал у него зажатый в зубах нож. - Знакомиться с нами пришел? Что ж, знакомиться так знакомиться! - И он с силой пронзил ножом грудь врага. И сейчас же раздался легкий вскрик Леонтия Иванова. Пуля сверху ударила ему в грудь... Лестница заполнилась новыми врагами. Тяжело дыша от возбуждения, Максименко выстрелил в них из карабина один и другой раз. С раздробленным черепом скатился вниз унтер-офицер, с пулей в груди откинулся назад к порогу другой. Аксионенко совсем обессилел от потери крови, винчестер валился из его рук. - Ладно, - сказал ему Максименко, - сиди на диване, заряжай нам ружья. Без тебя набьем чертову кучу. Ты, Батманов, бей вправо, мы в центру, ты, Харламов, держи по левой руке. Так они, дьяволы, ни в жизнь к нам не пролезут. Когда японцы, толкая друг друга, снова бросились вниз с ножами и револьверами наготове, Батманов и Харламов уложили их всех, не дав никому продвинуться ниже первой ступеньки. Тогда японский лейтенант приказал пробить палубу, служившую крышей кают-компании. У русских от раздававшихся над головами резких ударов и треска ломило в ушах. - Ты как, Аксионенко, может, постреляешь с нами? - жалостливо спросил Харламов, отводя глаза от его бледного, бескровного лица. - Видать, японцы что-то серьезное удумали. Аксионенко утвердительно кивнул. Голова его безжизненно клонилась набок. Откинувшись к стенке дивана, он дрожащими руками взял только что заряженный винчестер и поднес к щеке. Но с потолка внезапно посыпались обломки дерева, а через пробитую сверху широкую брешь затрещали частые выстрелы. Укрыться от них было некуда... Через две-три минуты японцы осторожно спустились по лесенке в полуразрушенную кают-компанию, и в это же время туда откуда-то хлынула забортная морская вода. В машинном отделении к концу боя тоже наглухо заперлись от японцев обессиленные, израненные моряки. Неостывшая еще машина излучала тепло и тонкий аромат разогретого масла, и от этого здесь было как дома: все свое, привычное, родное. Василий Новиков настороженно прислушивался к неясно доносившимся сверху выкрикам на чужом языке и топоту ног. Машинный содержатель Алексеев привалился устало к машине, искалеченные ноги не держали. У котла он увидел записную книжку Анастасова. Перелистав ее, пробежал глазами последние записи - карандашные, торопливые. "В первом котле перебиты трубки. Котел выведен из строя. Машина пробита, парит, не держит огня, дымит. Угольная яма разворочена, наполняется водою. Турбина от динамо-машины не успевает откачивать. Вода залила пороховые погреба, подачи снарядов нет. Обе 47-мм выведены из строя. Посмотреть, что с минным кормовым..." "Довоевались, значит, до ручки, - закрыл книжку Алексеев. - Э-эх, машина, машина!" Множество мыслей теснилось сейчас в его голове. "Светлый ум человека, его гений изобрел машину, чтобы облегчить труд человека. А вышло вон что. На убойные надобности машину приспособили. А машина не хочет такого употребления. Вот и отомстила за себя". Чуткое ухо уловило за бортом "Стерегущего" какие-то звуки. Насторожившийся Алексеев сразу признал вкрадчивую скороговорку миноносцев, подходивших к "Стерегущему". Было слышно, как за их винтами бурлила вода. "На буксир хотят, что ли, взять?" - мелькнула в голове страшная догадка, и, уходя от нее, он изнеможенно откинулся к машине. Василий Новиков и Бабкин, с трудом держась на ногах, прислушивались, как за железной дверью стучали и орали японцы, тщетно стараясь проникнуть в машинное отделение. Потом на верхнем покрытии прошуршали шаги, осторожные, опасливые. Еще через мгновение по крыше машинного отделения пробежало несколько человек, легко, вприпрыжку, как обыкновенно бегают матросы под требовательным офицерским взглядом. С потолка на Василия Новикова посыпалась обгоревшая краска. Звуки шагов переместились к двери и там заглохли. В дверь забили прикладами. Когда грохот ударов прекратился, гортанный голос прокричал: - Матлозы, отклейтесь! Есть сдацца! Плениться есть холосо! Закусив губу, Новиков достал из подсумка новую обойму, вложил в винтовку. Бабкин, со штыком наперевес, подвинулся ближе к двери. Было слышно, как за нею трусливо топтались на одном месте; потом возня прекратилась, громко прозвучала резкая команда. Бабкин взглянул на Новикова. - Я открою и закрою, а ты зараз бей всю обойму. Бабкин с силою, чтобы сбить стоявших у входа, рывком раскрыл дверь, повременил, пока Новиков выстрелил шесть раз подряд, снова захлопнул дверь и быстро заложил ее куском железа. За дверью громко и болезненно закричало сразу несколько голосов. Новиков стремительно перезарядил трехлинейку. Им владела необычайная ярость. Он снова придвинулся к двери и стал рядом с Бабкиным, готовый стрелять, колоть, бить прикладом. В то же самое время нарастающий шум над головой заставил Игнатия Игнатова прислушаться. Должно быть, японцы чем-то занялись у люка. Гулко отдавались удары прикладов и топоров, неприятно скрипела и пищала металлическая обшивка, будто ее перепиливали ножовкой. Затем раздался звон разбиваемого стекла, и вниз полетела решетка из медных прутьев. Решетка ударила Игнатова по лбу, рассекла бровь, залила лицо кровью. Переложив винтовку в левую руку, Игнатов правою начал вытирать глаза. Грубое сукно бушлата крови не впитывало, а размазывало по лицу. Сверху раздался ружейный залп. Выронив из руки винтовку, Игнатов схватился за голову и поник с простреленным виском. Другие неприятельские пули впились в шланги. Из шлангов закапала вода. В углу загорелась промасленная пакля, заготовленная для протирки машин. Затлелся чей-то бушлат. Машинное отделение заполнилось едким, щекочущим ноздри дымом; запахло жжеными тряпками и шерстью. Сверху прогрохотало еще два-три залпа. Василий Новиков вспомнил вдруг предсмертные слова Бухарева, переданные ему Осининым на верхней палубе в разгар боя. И почти в ту же минуту, словно угадав его мысли, Алексеев решительно промолвил: - Однако, богатыри-еруслановичи, и нам, видать, пора действовать! Машинный содержатель подобрал с пола ставшую ненужной Игнатову винтовку и, тяжело опираясь на нее, поднялся на ноги. Но от боли, ломившей бок, сдвинуться с места не мог. Он едва нашел в себе силы распорядиться, чтобы Апришко и Николаев задраили в машинном трюме с внутренней стороны все горловины. - Ты откуда родом? - спросил Апришко матроса, когда оба они торопливо принялись за работу. - Мы-то? Старорусские... А вы? - неожиданно перешел Николаев на "вы", словно подчеркивая важность происходившего. - С реки Ворсклы. Слыхали, поди? Знаменитая река. - Нет. Малограмотные мы. - Ну, а про Полтаву слыхали, где русские аминь шведу сделали? - Это конечно. - Так вот, из-под самой я Полтавы. Вот, братец, город! Лучше его в России нету. Может, только Севастополь... В честь их и броненосцы в Порт-Артуре названы: "Севастополь" да "Полтава". Апришко грустно задумался, наворачивая болты. Николаев пристально, с тревогой поглядел на него. Апришко был бледен, в глазах стояли слезы. - Ты что, Апришко?.. Ай, сомлел? - Нет. Не про то я. России жаль. Корабль какой зря пропадает. Головизнин говорил, тысяч триста стоит. - А ну к ляду тысячи эти! Россия, что ли, нового не построит, когда надо будет?! Василий Новиков медленным шагом подошел к Бабкину. - Ну, Михаил Федорыч, прощай. Топить пора, - сказал он спокойно, как о простом, понятном всем деле. - Недолго мы с тобой знакомство вели. Ничего! На том свете вместе погуляем, к апостолу Петру-Павлу в чайную когда сходим, - пошутил он, и голос его слегка дрогнул. - Прощай, Василий Николаевич, - серьезно и печально ответил Бабкин. - Знаешь, чего боюсь? Не обсудили бы нас земляки за "Стерегущего". Какое, скажут, имели вы право казенный корабль на дно пускать? - Обсудят, да не засудят, - с затаенной грустью произнес Алексеев. Лицо его было озабоченно, он к чему-то прислушивался. - Не засудят, - повторил он. - Не-ет! Миром судить будут, а у мира не одна глупая голова, как у мирового судьи. Общество не обманешь, оно все до кровиночки разберет... Ну, с богом, братишки! Алексеев снял фуражку и набожно перекрестился. Бабкин и Новиков поспешно разошлись к кингстонам* машинного и кормового кочегарного отделения. (* Кингстон - всякий клапан в подводной части, служащий для доступа забортной воды внутрь корабля.) С трудом отвернув первые тяжелые болты, Василий Новиков вспомнил вдруг об Осинине, упавшем без сознания на палубе. - Алешу забыли. Вместе мы с ним хотели проводить "Стерегущего" в последний путь. Попрощаться с ним надо, - пробормотал машинист, кивнув Бабкину, и, перерубив топором трубы, тянувшиеся по стенкам, побежал к выходу из машинного отделения. - Вторые болты отвертывай, Михаил! - крикнул он на бегу квартирмейстеру и скрылся за дверью. Алексеев поспешно прикрыл за ним дверь и заложил все тем же куском железа. Бабкин взялся за вторые болты. Они поддавались с трудом. Апришко и Николаев сбили клинкеты* проточных труб холодильников, подбежали на помощь к Бабкину. Но сила давившей снаружи морской воды уже помогла ему. Оттолкнув квартирмейстера от кингстонов, вода плеснула в глубь "Стерегущего" мутно-зелеными струйками. Они лились и лились, заполняя до отказа металлический отсек и покрывая собою горевшие решимостью и мужеством матросские лица. (* Клинкет - задвижной клапан; служит для перепускания воды в трюме из одного отделения в другое.) Честь взять "Стерегущего" на буксир была предоставлена родственнику адмирала Того - барону Ямазаки Хирота. Барон должен был составить трофейный акт, останавливаясь в нем лишь на тех описаниях, которые льстили японскому оружию, и обходя молчанием щекотливые моменты, например результаты боя, количество раненых и убитых японцев, подобранных на самом "Стерегущем" и на воде. Ямазаки Хирота сопровождал десантный отряд в составе пятнадцати матросов. Барон был встречен с надлежащими почестями командирами миноносцев "Акебоно" и "Сазанами", ожидавшими именитого посланца адмирала на палубе "Стерегущего". Оба миноносца были основательно потрепаны "Стерегущим". Каждый из командиров мечтал, что именно на его долю выпадет честь отбуксировать русский корабль как трофей в Сасебо и там подштопаться, привести себя в порядок. Поэтому оба командира держали себя с бароном подобострастно и заискивающе. Они рассказали о ходе боя, как им подсказывала фантазия: хвастались тем, что их матросы поголовно истребили весь экипаж "Стерегущего", но особенно нажимали на свою распорядительность, благодаря которой все раненые и убитые японцы были подобраны и развезены по своим кораблям. Сейчас на палубе миноносца лежали лишь трупы русских. - А где же живые русские? - спросил барон. - Я уже докладывал, - ответил командир "Акебоно", - живых русских на "Стерегущем" нет. Мы предложили уцелевшим от нашего огня сдаться, но русские отвергли наше предложение. Мы вынуждены были умертвить их всех, чтобы не нести дальнейших потерь. Капитан-лейтенант Кондо, командир "Сазанами", спокойно возразил: - Живые русские есть. Мне только что сообщили, что с воды подобраны нашими моряками трое, и, кроме того, здесь, среди трупов, был обнаружен тяжело раненный, которого я уже приказал переправить на "Сазанами", чтобы оказать медицинскую помощь. Ямазаки Хирота удовлетворенно кивнул головой и принялся деловито осматривать "Стерегущего". У машинного отделения пришлось задержаться из-за запертого наглухо входа. Барон приказал открыть, но унтер-офицер доложил, что сделать это невозможно, так как дверь задраена изнутри. - Тогда открывать не надо, - снисходительно бросил Ямазаки. - Мы прибуксируем тех, кто там сидит, в Сасебо вместе с трофейным кораблем. Поставьте у входа часового, чтобы из отделения никто не выскочил. Присев на разрушенный трап командирского мостика, барон принялся за составление акта. "Констатирую, - писал он в своем блокноте, - точное попадание наших снарядов, число которых определить невозможно. Палубы полуразрушены; с обоих бортов снаружи следы попаданий больших и малых снарядов. На стволе погонного орудия след нашего снаряда крупного калибра. Близ орудия трупы мичмана и комендора с оторванной правой ногой. Мостик разбит в куски. Вся передняя часть миноносца в полном разрушении с разбросанными осколками различных предметов. В пространстве до передней трубы около двадцати обезображенных трупов. В их числе бородатый офицер, должно быть командир: на шее бинокль. В средней части миноносца с правого борта одно 47-миллиметровое орудие сброшено со станины, исковеркана палуба. Число попавших снарядов в кожух и трубы очень велико. Имеются следы большого пожара. Жилая палуба, носовая кочегарка, камбуз разбиты и полны водой..." Ямазаки Хирота озабоченно потер карандашом переносицу: что бы еще написать, дабы оттенить грандиозность одержанной победы? Блокнот он держал перед собою. Высоко в небе появилась с северо-запада тучка. Легкой тенью проскользнула она над блокнотом, словно читая, что там написано, потом рассыпалась мелкими каплями и поспешно умчалась, точно испугавшись того, что увидела на "Стерегущем". Сильно подул внезапно взвихренный ветер; неожиданная волна наклонила "Стерегущего", поколыхала на своем гребне. - Черт возьми, - сердито промолвил барон, - я нахожу в конце концов, что мы слишком дорого заплатили за эту продырявленную жестянку, которая и в трофеи-то попала к нам по какому-то недоразумению. "Сазанами" подошел совсем близко, с него стали заводить стальной трос. Шурша, он полз по палубе "Стерегущего". Продолжая перебрасываться незначительными репликами, Ямазаки Хирота и Кондо Цунемацу смотрели, как возятся с тросом матросы. - Прочный, кажется, - пошутил Кондо, кладя руку на стальной трос, уже натянувшийся между "Сазанами" и "Стерегущим". И через несколько секунд тревожно вскрикнул: - Что?.. Что такое?.. - Хэ! Да мы тонем! - растерянно ответил барон, внезапно ощущая, как палуба "Стерегущего" уходит у него из-под ног. - Бросать "Стерегущего", садиться по шлюпкам! - заорал Кондо, видя, как веселая зеленая вода в белых бурунных завитках покрывает палубу русского миноносца. По пояс в воде, придерживаясь за переброшенный с "Сазанами" трос, японцы расползлись по своим шлюпкам и расселись в них, как мокрые нахохлившиеся куры. - Безумцы со "Стерегущего", кажется, открыли кингстоны, - сказал командир "Сазанами", усаживаясь рядом с бароном. - Они умерли в воде. Какая почетная смерть для моряка! Я хотел бы так умереть. - Ну, нет, - зло отозвался Ямазаки Хирота, выжимая руками воду из своих брюк. - Я бы не хотел. В воде холодно и, кроме того, мокро. Два обстоятельства, которых я не переношу. К месту, где тонул "Стерегущий", подтягивались корабли японской флотилии. Тысячи человеческих глаз глядели, как с палубы "Стерегущего" всплывали кверху тела его защитников. Они, покачиваясь, держались на воде несколько мгновений; потом их одежда пропитывалась насквозь водой, стремительно увлекавшей их в глубь моря. Вот показался русобородый лейтенант с биноклем на шее. Пока он опускался в свою подводную могилу, волна ласково поиграла прядью его волос и бородою и солнце скользнуло по нему величавым своим оком. Упруго оторвался от палубы мичман. Он всплыл затылком кверху, и лицо его было спрятано в воде. Казалось, он всматривался во что-то, открывшееся ему там, на дне моря. Мичман задержался на волнах дольше, чем другие. Он тонул медленно, словно манило его побыть еще здесь, на верху морских просторов. "Сазанами", бурля воду бешено вертящимися винтами, двигался рывками, дергая то напрягавшийся, то слабевший трос, еще привязывавший покинутого своими защитниками мертвого "Стерегущего" к живому миру. С каждым рывком "Сазанами" качалась сбитая стеньга и трепетал, распластываясь по ветру, флаг "Стерегущего", навечно прибитый к его мачте. Внезапно по всей японской флотилии понеслись крики беспокойства, оторопи, даже ужаса. Забыв воинскую субординацию, один из боцманов поднес к лицу мегафон и неистово заорал: - Руби трос! Самый полный вперед! "Стерегущий" быстро тонул. Его палуба уже скрылась под водой, над нею вертелся водоворот. Корпус миноносца, до отказа наполненный водой,