сохранять на лице маску высокомерного безразличия, перенятую у Секта, в Шлейхере скрывалась ненасытная жажда власти и способность пустить в ход любые средства для достижения этой власти и для уничтожения стоящих на пути к ней. Вот только Рему казалось, и в этом он был прав, что за последнее время Шлейхер утратил какую-то долю прежнего тонкого политического чутья и недопонимал смысла происходящего вокруг. Именно с целью кое-что разъяснить Шлейхеру и заставить его вступить в борьбу с неблагодарным Гитлером на стороне штурмовиков и его, Рема, штаб-шеф и приехал в Нойбабельсберг. - Старшее поколение германской армии дало в вашем лице своего сильнейшего и последнего представителя в политику, - сказал Рем. - Оно больше не имеет резервов. От меры и направления вашей активности зависит не только судьба армии, но и судьба всей Германии... Он говорил непривычно долго и, как казалось ему, очень убедительно. Шлейхер слушал, и лицо его оставалось по обыкновению непроницаемым. Изредка он, не прерывая гостя, пододвигал ему рюмку вина или ящик с сигарами. Иногда Рем умолкал, полагая, что сказал уже довольно и пора бы Шлейхеру высказаться самому, но генерал только вежливо улыбался, отделывался каким-нибудь незначащим замечанием и снова принимал вид человека, готового слушать. Чем дальше, тем больше это молчание генерала сбивало Рема с толку. Он же знал, что второго такого оратора и казуиста, как Шлейхер, не найти во всей армии, так какого же чорта он сидит подобно истукану. Словно речь не идет об его собственной жизни?! Или он и этого не хочет понять, несмотря на всю очевидность?.. Может быть, и это нужно выложить ему начистоту? Хорошо, пусть так и будет. - И, наконец, - решительно проговорил Рем, - я должен вам доверить то, чего вы, повидимому, не знаете: они уже сговорились между собой - Гитлер и его дружки, им остается только наметить день, наиболее удобный для того, чтобы перестрелять всех, кого они считают стоящими на их пути. - Не слишком ли?.. - это были первые слова по существу дела, которые Рем услышал сегодня от генерала. Рему даже показалось, что нечто похожее на насмешливое выражение появилось на лице Шлейхера. - Первое, что следовало бы вспомнить всякому, кто замыслит что-либо против СА, а следовательно, и против вас лично, - декабрьский указ кабинета "об обеспечении единства партии и государства". Разве там не сказано, что партия и СА одинаково неотделимы от государства и являются носителями его идей? Разве там не сказано, что члены НСДАП и СА, как руководящие силы национал-социалистического государства, будут нести ответственность перед фюрером и государством?.. Всюду - партия и СА! Они неразделимы, они полноправные партнеры. - У вас прекрасная память, генерал, - насмешливо проговорил Рем, - я тоже хорошо помню, что в этом указе сказано: заместитель фюрера и глава штаба СА будут членами имперского кабинета, чтобы обеспечить тесное сотрудничество партии и СА с государством. Я это помню. Но я не забыл и того, что сказано дальше в том же самом указе: устройство партии - "часть народного права", а организация ее определяется волей фюрера. Слышите: волей фюрера, чорт побери! Не народ, не государство будут создавать это, чорт бы его драл, "право", а Адольф. - По мере того как Рем говорил, его лицо становилось багровым. - Он оставил за собою возможность, в качестве рейхсканцлера и главнокомандующего СА, определять порядок проведения в жизнь того, что он называет "правом". - Лицо его исказилось свирепой гримасой. В нем были ненависть, страх, презрение, все вместе. Сжимая кулаки, он выкрикнул: - Вот он и определил порядок применения! - Рем красноречиво провел себя ладонью поперек горла. - Мне и вам - всем тем, кого он боится. - Всякому, кто задумает подобное, - с хорошо разыгранным спокойствием ответил Шлейхер, - следует оценить позицию рейхсвера. - Он говорил по обыкновению негромко, но так раздельно и четко, что каждое его слово поневоле запоминалось и казалось особенно значительным. Чтобы придать своему напоминанию еще больший вес, он повторил: - Рейхсвер! - Рейхсвер?! - Рем деланно рассмеялся. - Вы, видно, не в курсе дела. А если я вам скажу, что в секретных инструкциях к проведению того, что Адольф называет "чисткой", прямо сказано: части рейхсвера должны прийти на помощь СС там, где сил охранных отрядов окажется недостаточно для осуществления указаний фюрера. Да, прошу вас, не удивляйтесь, но мне кажется, что господа с Бендлер утратили не только ясность понимания ситуации, но и желание твердо высказать свое мнение Гитлеру?.. Боюсь, что страх - вот что руководит теперь действиями и мыслями господ из военного министерства. Он на мгновение задумался и смотрел на генерала словно в нерешительности: стоит ли говорить то, что просилось на язык, но что было, по существу, его главным козырем в сегодняшней беседе. Желание покончить со всем этим заставило его выложить и этот козырь: - Мне совершенно точно известно, что ваше собственное имя содержится в списке, приготовленном на тот случай, о котором я говорил. Даже у Рема, испытанного интригана, имеющего на совести не одну человеческую жизнь, нехватило развязности, чтобы сказать в лицо Шлейхеру, что его имя значится в описке приговоренных к смерти в ночь предстоящей расправы. Шлейхер не мог не понять, о чем идет речь, но лицо его выразило хорошо разыгранное удивление: - О каком описке идет речь? Рему пришлось пояснить все своими словами. Шлейхер и тут слушал с видом сфинкса. Лишь когда Рем закончил, он с усмешкой ответил: - Неужели вы верите в эту чепуху?! Кто же им позволит? Рем искренно удивился: - Вы готовы были верить всему этому: и намеченной дате и существованию списка, пока дело не дошло до вас... Шлейхер согласно кивнул головой. Рем умолк. А Шлейхер все так же спокойно проговорил: - Рейхсвер никогда не позволит. - Вы говорите о себе? Именно о самом себе?! - воскликнул Рем. Шлейхер ответил молчаливым кивком головы. - Ну, так я вам скажу, - сердито крикнул Рем, - им ничего не стоит закрыть глаза даже на это... на вас... - опять не решился проговорить "на вашу смерть". - Эти господа способны разыграть роль Пилата... Скажу вам больше: я знаю, что они именно так и намерены сделать. - Это ложь! Этого... не может быть! - А между тем это именно так: они согласились на... Видя, что он колеблется, Шлейхер пробормотал: - Ну же, не стесняйтесь, - и сам договорил за Рема: - Они согласны на мое устранение от дел? - Вовсе нет, - возразил Рем. - Они согласны на то, чтобы вас убрали совсем... Так же как меня. При этих словах глаза Шлейхера испуганно расширились. Несколько мгновений он боролся с волнением, потом проговорил: - Не может быть. Среди немецких генералов не найдется такого подлеца, который... Рем не дал ему договорить: - Не стройте дурака! - Грубо крикнул он. - Поймите, наконец, что остался один способ укоротить Гитлеру руки - нам самим объединиться против него и действовать. Немедленно действовать! Иначе... Он не договорил. Шлейхер молчал, так же как в начале беседы, предоставляя говорить Рему. И Рему пришлось снова доказывать, убеждать. Лишь тогда, когда больше нечего было сказать, когда все доводы были использованы, генерал, словно в забытьи, повторил: - Он не посмеет... - Уж не думаете ли вы, что можете его запугать бумажонками, которые держите против него? - со злобой спросил он. Шлейхер знал, о чем идет речь. Рем имел в виду личное дело Гитлера, которое велось когда-то в Мюнхене на агента-провокатора рейхсверовской контрразведки. Оно содержало вполне достаточно компрометирующих данных, чтобы сбить с ног любого политического деятеля. В свое время эта папка была взята из архива бюро сотрудником и личным другом Шлейхера полковником фон Бредовым и больше не вернулась туда. Гитлер знал об этой переписке. Но когда, став фюрером и рейхсканцлером, он приказал доставить ему эту секретную папку, намереваясь ее уничтожить, ее не смогли отыскать. Предпринятое расследование навело на след: последним, кто брал папку из архива, был полковник Бредов. В его служебном кабинете и на квартире были произведены осторожные обыски, о которых Бредов мог только догадываться, но против которых не было ни смысла, ни желания протестовать. Однако документ так и не был обнаружен. Гитлер был бессилен, но он не мог этого забыть. Документ дамокловым мечом висел над его головой. Папка и не могла быть обнаружена, так как хранилась в тайнике, известном только Бредову. Этот тайник находился вне Берлина. Слежка за Бредовым ничего не дала. Дело, казалось, исчезло бесследно. Во всяком случае настолько бесследно, чтобы не попасть в руки Гитлера. По данным гитлеровской тайной полиции, это исчезнувшее "личное дело" содержало материалы, тщательно подобранные Бредовым и Шлейхером в тот период, когда Шлейхер всячески противодействовал приходу Гитлера к власти и пытался протащить на канцлерское кресло его бывшего сообщника, ставшего яростным врагом фюрера, нацистского "теоретика" Грегора Штрассера. Из данных личного дела Гитлера (он же Шикльгрубер) явствовало, что 3 августа 1914 года он подал прошение баварскому королю с просьбой разрешить ему служить в 16-м баварском пехотном полку, хотя по закону он должен был, как австриец по происхождению и австрийский подданный, призываться в городе Линце. Гитлер мотивировал свою просьбу тем, что, постоянно живя в Мюнхене, полюбил Баварию как вторую родину и его сердце принадлежит его величеству Луитпольду - королю Баварии. Каковы были истинные мотивы этого ходатайства, остается тайной до сих пор. Пройдя обучение в запасном батальоне 16-го полка, Гитлер отбыл с пополнением на Западный фронт. Но, несмотря на острую нужду в строевых солдатах, ощущавшуюся тогда германской армией, Гитлер умудрился за все четыре года службы не видеть окопа. Имея нашивку ефрейтора, он все время оставался вестовым при штабе полка. Было это результатом неудержимой любви начальства к ефрейтору или плодом необыкновенной ловкости самого Гитлера, но, закончив с концом войны свою "фронтовую деятельность", ефрейтор Гитлер предстал перед друзьями украшенным орденом Железного креста первого класса. Даже строевые офицеры получали его лишь за особые подвиги, связанные с проявлением высшей личной храбрости. Чтобы такой крест получить ефрейтору, нужно было совершить подвиг, о котором кричала бы вся немецкая печать, нужно было стать фигурой, сходной с русским казаком Кузьмой Крючковым. А между тем в истории полка, изданной после войны, даже не упоминается имя Гитлера. Шлейхер произвел тщательное расследование, надеясь установить, что Гитлер попросту самозванец и никто никогда его не награждал железным крестом, ленточку которого он с такой гордостью всегда носил в петлице. Было даже подготовлено опровержение напечатанной в нацистских брошюрах версии о том, что железный крест получен фюрером за то, что он один с револьвером в руке захватил французский пулемет вместе с защищавшими его двенадцатью французами. Эта надежда Шлейхера на громкий скандал не оправдалась, но ему удалось все же документально установить, что подвиг, приписываемый Гитлеру, никогда не был совершен ни им, ни кем-либо другим из солдат Западного фронта. Оказалось, что железный крест был пожалован Гитлеру специальным приказом Людендорфа уже много времени спустя после окончания всех боев в целях поднятия авторитета субъекта, пользовавшегося таинственной любовью командования. Это награждение было одним из звеньев цепи, которая приковывала каторжника Гитлера к галере фашизма, вынашивавшегося в недрах армии. Как выяснилось, крестным отцом вестового-провокатора был Людендорф, сдавший его для дальнейшей эксплуатации Рему. Все это и кое-что еще, достаточно неблаговидное, и содержалось в "деле", подобранном Бредовым. Шлейхер и Бредов полагали, что, угрожая Гитлеру опубликованием таких документов, можно держать его в узде. Но выдать эту мысль Рему Шлейхер не был намерен. Сначала он сделал вид, будто бы не понимает, о чем идет речь, а когда тот объяснил, то генерал разыграл возмущение: не полагает же Рем, что он, генерал-лейтенант Курт фон Шлейхер, способен заняться шантажом! Кажется, подобные средства не входят в арсенал прусского офицера! Это первое. А второе: он может заверить Рема честным словом, что упомянутых документов давно нет. - Они больше не существуют, - невозмутимо солгал Шлейхер. - Но ведь Бредов же взял их. Я знаю, что взял, - настаивал Рем. Голос Шлейхера оставался попрежнему сух, спокоен и негромок: - Да, Бредов взял их по моему приказанию. Я не хотел, чтобы что-либо, могущее когда-либо скомпрометировать господина Гитлера, хранилось в архиве. Хотя бы этот архив и был мало кому доступен. - Уж не собираетесь ли вы меня уверить, будто действовали в интересах Гитлера? - насмешливо спросил Рем. - Именно так я и действовал. - И ради этого припрятали дело? - Я приказал его уничтожить, - тоном, не допускающим сомнений, отрезал Шлейхер. С минуту Рем смотрел в лицо генерала, пытаясь по его глазам угадать, может ли быть правдой то, что он сказал. Но глаза эти, как всегда, ничего не выражали, и лицо оставалось холодно-непроницаемым. Рем покачал головой: - Если это правда, то такая глупость может вам стоить головы. - Да ведь вы сами же только что говорили, что фюрера нельзя запугать подобными пустяками... - Ну, кто знает?.. Может быть, с ним и можно было бы договориться... - неуверенно проговорил Рем и снова огорченно покачал головой. Подумав, сказал: - Все-таки поразмыслите-ка... Остались считанные дни. Завтра может оказаться поздно раздумывать... А может быть, поздно уже и сейчас... - Вы слишком мрачно настроены, - Шлейхер хотел казаться спокойным. Он сказал наставительно: - История не делается такими средствами. - Каждому из нас хочется, чтобы история делалась им или хотя бы при нем. И никто из нас не может себе представить, что он уже лишний, что завтра все будет происходить без него... Совсем без него... всегда... А Адольф, мне кажется, думает именно так. Во всяком случае в отношении вас и меня. Словно бы невзначай, Шлейхер задал Рему вопрос, и потому, что вопрос был неожидан и некстати, генерал рассчитывал получить на него ответ: - А кто же из наших генералов дал вам основание думать, будто рейхсвер умоет руки в моей судьбе? - Переговоры с фюрером вел Гаусс... Не знаю: лично от себя или от имени остальных... - Вот как... - неопределенно проговорил Шлейхер и поднялся в знак того, что хочет закончить разговор. - Весьма признателен за сообщение. Я подумаю обо всем, что слышал. - Если для этого осталось время, - насмешливо повторил Рем. - Может быть, другой на моем месте уехал бы из Германии сегодня же... - Вы полагаете, что покинуть страну следовало бы и мне? - с таким видом, словно это казалось ему абсурдом, спросил Шлейхер. - На вашем месте я держал бы чемоданы наготове, - с прежней грубостью сказал Рем. - На этот раз Адольф решил не стесняться. - Быть может, и вам пора... собирать чемоданы. - Не без иронии сказал на этот раз Шлейхер. Рем энергично мотнул головой. - Нет! - Его мясистая ладонь проделала быстро движение, как бы что-то отрубая: - У меня тут свои счеты. Я сведу их, чего бы это ни стоило. - Даже головы?.. - Одна из двух голов действительно может упасть... Стук захлопнувшейся за Ремом садовой калитки еще висел в воздухе, а Шлейхер уже держал в руке телефонную трубку... Гаусс?! Пустяки. Этого не могло быть. Шлейхер поверил бы чему угодно, только не тому, что именно этот генерал мог его предать. Да и что значит предать?.. Ведь для того чтобы договориться с Гитлером, Гауссу необходимо было с ним видеться. А Александер не говорил Шлейхеру о чем-либо подобном. Мог ли Александер прозевать визит Гаусса к Гитлеру?.. Едва ли... Нет, положительно, этого не могло случиться. Шлейхер готов был прозакладывать голову, что Рем все это выдумал, чтобы его припугнуть... Простая мысль, что, зная о свидании Гаусса с Гитлером, Александер мог скрыть это от Шлейхера, ему не приходила в голову. Чтобы допустить такое предположение, он должен был понять, что уже выпал из числа тех, кто мог верить Александеру, что он не нужен Александеру, так же как не нужен Гауссу и другим. Шлейхеру и в голову не приходило, что его политическое чутье, считавшееся самым тонким во всем рейхсвере, могло ему изменить настолько, что он перестал понимать происходящее... Нет, этого он не допускал... Нужно было только взять себя в руки, собраться. Разве не он, Шлейхер, когда-то поучал: "Заметили ли вы, сколько людей говорят о своих нервах? Как будто нервы нельзя держать в узде или будто нервы всегда нужно щадить? Глупость! Нервозность - только проявление трусости. Нервные люди не могут спать по ночам только потому, что они боятся ответственности. Я этой боязни не знаю, поэтому я спокойно сплю по ночам". Итак, все дело в нервах. Распуститься - значит утратить чувство ответственности. Да, он всегда знал меру ответственности за свои слова и поступки. Да, он никогда не позволял нервам взять верх над рассудком. Неужели же именно теперь, когда, может быть, спокойствие ему нужно больше, чем в любой другой час его жизни, он может утратить спокойствие?.. Нет и нет! Эти мысли летели у него в голове пока, по его просьбе, адъютантура округа устанавливала местопребывание Гаусса. К тому времени, когда произошло соединение, Шлейхер был уже спокоен. Вернее, казался себе спокойным. Хотя Гаусс и не мог видеть собеседника, Шлейхер натягивал на лицо маску непроницаемости, которую так хорошо скопировал у Мольтке и Секта. Он ждал секунду, вторую, когда услышит голос Гаусса. Он намеревался ледяным тоном спросить о времени и месте, удобном для неотложного свидания. Но вот прошли уже и третья и четвертая секунды ожидания, а Гаусса все не было на том конце провода. Наконец в трубке послышался голос, но это не был Гаусс, а всего только его адъютант. - Господин генерал-полковник Гаусс находится на заседании. К большому сожалению, я не имею возможности соединить ваше превосходительство с генералом... По тому, сколько времени потребовалось на установление простого факта, что Гаусс "находится на заседании", Шлейхер понял: никакого заседания нет, Гаусс попросту не хочет с ним говорить. И по одному тому, что это было передано ему через адъютанта, который, конечно, знал, что никакого заседания нет, Шлейхеру, несмотря на все самообладание, захотелось бросить трубку в стену. Но он сдержался и холодно бросал: - Благодарю... Словно бы ничего и не случилось. Хотя случилось гораздо больше, чем он мог думать за минуту до этого: теперь он знал, он был уверен: Рем не солгал. Гаусс боялся с ним говорить. Значит, Гаусс действительно... Шлейхер вызвал кабинет Александера. Он знал, что в эти часы Александер должен быть на службе, но ему и тут ответили, что полковника нет. Он позвонил Александеру на дачу, тут же в Нойбабельсберге, но и там полковника не оказалось. "Глупая случайность" старался уверить себя Шлейхер. Но теперь инстинкт подсказывал ему, что это вовсе не случайность, а первые признаки той страшной пустоты, которая образуется вокруг человека, когда он выпадает из игры. Спокойствие покидало его. Он наспех предупредил Бредова, что сейчас будет у него, и отправился в Берлин. Разговор с Бредовым не принес утешения: признаки того, о чем говорил Рем, были налицо, - тревожные признаки приближения развязки, которая в исполнении Гитлера могла оказаться ужасной. Шлейхер очутился в тенетах тех самых интриг, которые он с таким искусством и до сих пор не изменявшим ему успехом плел в течение пятнадцати лет. Но он еще не мог и не хотел поверить тому, что дело непоправимо. Он говорил Бредову: - Настало время показать ему когти. Бредов молчал. Шлейхер терял спокойствие: - Мы должны дать ему понять, что нанесение мне какого бы то ни было вреда будет означать опубликование самых компрометирующих обстоятельств жизни этого животного, - в раздражении говорил он. Бредов отвечал тем же молчанием. Он только с беспокойством поглядывал по сторонам, словно опасаясь, что стены могут слышать этот разговор. Его молчание вывело Шлейхера из себя: - Дайте мне бумаги, я сам составлю публикацию, которая, в случае... На этот раз Бредов не дал ему договорить. - Бумаг... у меня нет. Шлейхеру казалось, что он ослышался. У него едва хватило голоса, чтобы переспросить: - Нет бумаг?! Словно это выходило за грань мыслимого. Бредов ответил было молчаливым кивком головы, но, видя выражение лица генерала, которому вот-вот сделается дурно, поспешил добавить: - Я отправил их за границу. - Сейчас... сейчас? - Именно сейчас. - Когда от них зависит все, зависит, может быть, моя жизнь?.. - Их нельзя было дольше держать здесь. Моя жена полетела в Швейцарию, чтобы положить их там на хранение. Шлейхер уронил голову на руки. Едва слышно он бормотал: - Вы сошли с ума, вы просто сошли с ума... - Мы примем меры, чтобы получить копии, - сказал Бредов, но так неуверенно, будто и сам не верил в возможность того, что говорил. - Вы сошли с ума! - повторил Шлейхер. - Когда улетела госпожа фон Бредов? - Вчера. - Куда? Бредов снова опасливо огляделся и ответил неопределенно: - В Швейцарию... - Ах, боже мой, - воскликнул Шлейхер. - Они же все равно знают, куда она улетела. Они же давали ей заграничный паспорт. - Паспорт взят... совсем не туда, где будут храниться бумаги, - ответил Бредов. - А вы не думаете, что за ней могут следить и там, везде... - Конечно, - Бредов пожал плечами. Как контрразведчик он понимал, что уберечься от слежки гитлеровской службы было трудно. - Но я надеюсь, что следит за нами не кто иной, как Александер. - Как бы не так... Они давно знают наши отношения с Александером. Конечно, за вами, а значит, теперь и за вашей женой следит Гиммлер. И то, что он будет знать местонахождение документов, - просто ужасно, - тоном отчаяния проговорил Шлейхер. Он поднялся с кресла и стал в волнении ходить по комнате. На своем пути он притрагивался то к одной, то к другой вещи, брал со стола первые попавшиеся предметы и тут же рассеянно ставил их на свое место. Бредов исподлобья следил за этой нервозной прогулкой. - Место хранения бумаг останется нашей тайной, - уверенно проговорил он. - А что касается копий, то... - Ну же?.. - Я должен сам вылететь в Швейцарию, чтобы их получить. Шлейхеру пришло в голову, что если Бредов улетит, он останется тут совершенно один, без всякой к тому же гарантии, что Бредов вернется. Ведь если дела оборачиваются так, как сам он только что говорил, самым разумным со стороны Бредова будет остаться в Швейцарии. Бумаги - капитал, с которым он просуществует. А здесь - нуля в затылок?.. Нет, Бредов должен остаться. Он единственный надежный заложник за целость бумаг. - Вы не должны лететь в Швейцарию, - поспешно проговорил он. - По вашему следу они уже наверняка доберутся до бумаг. Надо послать кого-нибудь другого. Бредов достаточно хорошо знал Шлейхера, чтобы угадать возникшие у него опасения. Но на этот раз он ничем не мог его успокоить: послать следом за женой кого бы то ни было - значило открыть тайну, которой никто не должен был знать. Разгорелся спор. В конце концов, Шлейхеру ничего не оставалось, как согласиться, потому что единственный человек, за которого он мог поручиться в этом деле, кроме Бредова, был он сам. Но не мог же он ни с того ни с сего лететь в Швейцарию. Обратиться в такие дни за паспортом - значило обнаружить свой страх перед Гитлером, то-есть выдать себя с головой... Но, боже правый, как хорошо было бы сейчас оказаться за пределами этой проклятой страны!.. - Хорошо, пусть будет так: вы летите. Но сделать это нужно немедленно, сегодня, тотчас же... - И вдруг лицо его просветлело, как от неожиданно пришедшей радостной мысли: - Я устрою вам это... - воскликнул он, - да, да я устрою все так, что они не будут знать, куда вы полетели... Он тут же соединился по телефону с Нейратом, но по его недоуменно-взволнованным репликам, по тому, как ему пришлось убеждать министра иностранных дел в неотложности служебной поездки Бредова в Швейцарию, полковник понял, что из этого ничего не может выйти. Пока шел этот бесполезный и, как казалось Бредову, ошибочный, - так как он обнаруживал еще одному человеку их намерения, - разговор, он сам мучительно размышлял над тем, как действительно поскорее выбраться из Германии. Непривычная нервозность Шлейхера передалась и ему. Ему самому уже начинало казаться, что земля под ним горит, что нельзя терять ни часа - нужно немедленно показать Гитлеру камень, который они для него припасли. К тому времени, когда Шлейхер в раздражении бросил телефонную трубку на рычаг аппарата, у Бредова было готово решение: копии документов должны быть как можно скорее доставлены Гитлеру. Ему самому прямо в руки, без посредников! Чтобы он оценил по достоинству не только их угрожающий смысл, но и действительную готовность Бредова не передоверять тайн фюрера никому на свете. Шлейхер?.. Ну, в конце концов это уж дело генерала, как он сумеет выбраться из передряги. На то он и "генерал от политики"! Сейчас Бредов должен думать о себе самом. Он с решительным видом поднялся и сказал: - Я все беру на себя... Сегодня я буду в Швейцарии. - Как? - вырвалось у Шлейхера. - Это... Предупреждая обидный отказ, Шлейхер тут же поправился: - Да, да, конечно, не говорите ничего... Важно, чтобы вы сами были уверены в безошибочности... И да благословит вас бог. Он протянул полковнику руку. Бредов, не теряя ни часа, приказал подготовить военный самолет для служебного полета в Мюнхен. Через три часа он уже сидел в приемной папского нунция в Мюнхене кардинала Эудженио Пачелли. Именно с помощью этого представителя святого престола была у него ранее организована отправка бумаг в луганский банк, носивший несколько странное название - "Институт религиозного дела". Это был банк, принадлежащий Ватикану. Бредов избрал его, так как полагал, что при любых политических ситуациях, при любых потрясениях, какие могли произойти в Германии, папский Рим останется противником Гитлера. Фюрер успел зарекомендовать себя в качестве грубого нарушителя всех традиций в отношении церкви, как правитель, попирающий христианство и готовый навсегда изгнать его из пределов Третьего рейха, чтобы заменить его новоявленной религией древнегерманского бога Вотана. Бредов знал многое, но не знал всего. А в данном случае это "все" заключалось в том, что ссора Гитлера с Ватиканом была игрой. Эту игру оба - Гитлер и папа - вели с большим азартом. Этот азарт многие и принимали за искренность вражды. А действительной целью игры Берлина с Ватиканом вовсе не был разрыв. Напротив того, цель заключалась в союзе. Но каждая сторона хотела заключить этот союз на наиболее выгодных для себя условиях. Бредов был одним из многих, кто верил лицемерному азарту папы и его иерархов, налево и направо анафемствовавших "нацистских безбожников". Бредов, как и многие другие, считал папский Рим непримиримым врагом Гитлера. Врагом Гитлера считал он и одного из искуснейших дипломатов Ватикана и одного из лицемернейших кардиналов - папского нунция в Мюнхене Эудженио Пачелли. Бредов и Пачелли давно знали друг друга. Кардинал не имел ничего против того, чтобы услужить офицеру, который достаточно много сделал в свое время на глазах кардинала для подавления светской власти в Баварии и для утверждения там влияния католиков. Для Пачелли еще не наступило время, когда следовало открыто предпочесть интересы Гитлера интересам любого другого немца. Пока еще и Пачелли самому казалось полезным припугнуть бывшего мюнхенского сыщика. Особенно, если это можно сделать чужими руками, не вмешивая в эти грязные дела римскую церковь. Как многие люди, являющиеся обладателями множества чужих тайн и привыкшие поэтому считать себя на голову выше других, Бредов никогда не задумывался над тем, что какая-либо из его личных тайн, которую он хотел сохранить, может стать достоянием другого. Эта ошибка бывает свойственна многим работникам разведки. Если они работают внутри своей страны, то такая наивность ведет обычно к утрате служебной тайны и проистекающих из нее преимуществ перед объектом этой тайны. Если разведчик работает в чужой стране, утрата чувства реальности может стоить ему даже головы. На этот раз Бредов, старый и опытный контрразведчик, и совершил именно эту обычную ошибку, означающую в его профессии начало конца: не дал себе труда тщательно проанализировать все детали дела, каждый свой шаг и каждое побуждение своего контрагента. Поэтому он и позволил себе вообразить, будто этот контрагент, кардинал Пачелли, пряча его, Бредова, архив, оказывает простую дружескую услугу союзнику. Он даже не спросил себя, может ли кардинал знать содержание документов, которые согласился спрятать в папском банке? Бредов изложил свое дело кардиналу, исходя из того, что тому ничего неизвестно. Пачелли тотчас согласился ему помочь. Он соединился по телефону с дирекцией "Института религиозного дела" в Лугано и узнал, что портфель с документами сегодня депонирован в сейф этого банка особой, прибывшей из-за границы. - Не знаете ли, - спросил кардинал по телефону, - эта особа уже покинула Лугано? - Нет, ваша эминенция, - был ответ, - она еще не завершила необходимых формальностей. - Эта особа оставила вам свой адрес в Лугано? - Конечно. - Вы можете ее тотчас отыскать? - Конечно. - Сделайте это и соедините меня с нею по телефону как можно скорее. Меньше чем через час фрау Бредов услышала в трубке голос своего мужа. Она узнала, что ей следует немедля снять копии с документов, переданных в банк, и привезти эти копии в Германию. Словно не веря тому, что слышит, она еще и еще раз просила полковника повторить распоряжение. Напоследок спросила: - Это, правда, ты?.. Словно перестала верить своим ушам. То, что каждое слово этого телефонного разговора записано на ленту и сегодня же будет известно гестапо, не беспокоило Бредова. Бумаги были вне сферы деятельности Гиммлера и Александера, а то, что Гитлер будет знать об их существовании и даже о том, что они в руках Бредова, не могло помешать плану Бредова. Скорее даже могло ему помочь. Через два дня госпожа Бредова вышла из самолета на аэродроме Темпельхоф и тотчас отправилась домой, крепко сжимая в руке ридикюль из плотной кожи. Только войдя в кабинет мужа она решилась разжать затекшие пальцы и, выпустить ридикюль. Полковник тотчас же, не раскрывая ридикюля, запер его в письменный стол и сообщил Шлейхеру по телефону о возвращении жены. План действий был у него готов: копии документов Гитлера должны быть доставлены фюреру сегодня же ночью. Для этого Шлейхеру следует попросить аудиенции. Он надеялся, что фюрер не откажет, если полковник выставит достаточно вескую причину необходимости свидания; может быть, даже придется осторожно намекнуть на суть дела. Было двадцать восьмое июня, и секретариат Гитлера ответил, что фюрер не может соединиться с полковником, так как отбыл из Берлина. Проверив ответ, Бредов через полчаса узнал, что Гитлер действительно улетел на Рейн. Предполагалось, что он вернется к тридцатому, тогда Шлейхер, вероятно, и сможет его увидеть. Бредов растерянно смотрел на вынутый из стола ридикюль. Было похоже на то, что следовало, не теряя ни минуты, лететь за Гитлером: слухи о том, что предстояло тридцатого июня, уже проникли в разведку. Да, самое правильное - отвезти копии на Рейн. Бредов достал из кармана ключик и отпер ридикюль. Лежавшая в нем плотная папка была перевязана крест-накрест бечевкой. Бредов распустил узлы и раскрыл папку. Перед ним лежала пачка старых берлинских газет. Таких старых, что углы их даже пожелтели. Бредов в бессилии опустился в кресло и закрыл лицо руками. Операцию по добыванию "досье Гитлера" нельзя было назвать просто тонкой. Она требовала не только искусства, но и высокой деликатности. Геринг долго колебался в выборе ее исполнителя. Тут было много обстоятельств, мешавших передать поручение агентуре гестапо. Первым из них было то, что сам Гиммлер охотился за этой вожделенной папкой. Удайся похищение кому-либо из его людей - папка минует руки Геринга. А он готов был отдать многое за то, чтобы обладать этим средством нажима на своего "дорогого фюрера". С другой же стороны, человек, которому Геринг поручил бы похищение документов у выехавшей в Швейцарию госпожи фон Бредов, никоим образом не мог не принадлежать к аппарату гестапо. Появление такой фигуры на горизонте было бы обнаружено наблюдением Гиммлера, и эта фигура была бы без промедления убрана с горизонта, будь то в Германии или за границей. Задача начала было казаться Герингу невыполнимой, когда на память ему пришло имя Кроне... Милый, умный Кроне!.. Геринг радостно хлопнул себя по лбу: кто же, как не Кроне, преданный ему душой и телом, должен выполнить это поручение?!. У Геринга ни на минуту не рождалось сомнения в том, что Кроне готов предать интересы Гиммлера в его, Геринга, пользу. Кроне вылетел в Швейцарию и вернулся оттуда следом за женой Бредова. В день, когда Бредов убедился в том, что перед ним лежит искусно сделанный дубликат ридикюля его жены, жирная рука Геринга плотоядно поглаживала сафьян настоящего ридикюля. Он с торжеством вложил ключик в замок и осторожно, словно это был хрупкий древний папирус, вынул сложенную вдвое и обвязанную крепким шнуром папку - такую знакомую желтую папку "личного дела". Да, да, именно так: "Личное дело ефрейтора Адольфа Гитлера (Шикльгрубера)". Толстые пальцы министра долго и неловко распутывали узел шнура. Так и не справившись с этим делом, Геринг разрезал его и нетерпеливо развернул папку. Перед ним лежали пожелтевшие от времени газетные листы, тщательно вшитые в папку. Геринг откинулся в кресле. Кровь бросилась в голову. Багровая завеса закрыла от него мир, и удары крови в висках застучали тяжкими молотами. Он судорожно, с хрипом, вцепился в край стола. Ему казалось, что это - конец... Но вот кровь начала отливать от головы. Геринг снова обрел возможность видеть и соображать. Первое, что вошло в поле его зрения, - ридикюль из сафьяна и желтая папка. Одним движением руки Геринг сбросил все это на пол. Неуверенно поднялся и с остервенением отшвырнул папку ногой еще дальше. Рыча, как раненое животное, побрел к двери, с трудом передвигая невыносимо тяжелевшие ноги. Это было длинное путешествие: итти приходилось вокруг всей огромной комнаты, чтобы иметь возможность держаться за стену. На полпути в сознание проникло резкое жужжание. Еще в еще. Геринг несколько раз удивленно моргнул и оглянулся на столик с телефонами. Да, это был его личный, самый секретный телефон. Геринг с трудом вернулся к столу и взял трубку. Сразу узнал голос Кроне: - Экселенц, это ужасно: нас провели! - Сопляк! - прохрипел Геринг и, выпустив трубку, всем телом упал прямо на загромождавшие стол телефонные аппараты. На том конце провода Кроне осторожно опустил трубку на рычаг. Его тонкие губы едва заметно раздвинулись в усмешке. Ему нравился результат операции: документы были слишком интересны, чтобы передавать их Герингу. Толстяк очень обманывается, воображая, будто Кроне предает интересы своего непосредственного начальника Гиммлера во имя необыкновенной любви к туше имперского министра, ради жалких "милостей", которые может излить на него "наци No 2"! У Кроне есть свои хозяева. Им он служит, и их милости его интересуют. Милости в долларах, регулярно поступающих на текущий счет в "Нэйцшл сити бэнк", а не подачки от случая к случаю в жалких гитлеровских марках. Не может же он сказать Герингу, что его интересуют доллары Ванденгейма! Избегая свидания с Герингом, Кроне потратил следующий день на то, чтобы изготовить микропленку с бумаг личного дела Гитлера. Микропленка была тщательно упакована в крошечный патрон и, одному Кроне известными путями, очутилась на письменном столе Фостера Долласа. Для Джона Ванденгейма такое "сырье", как пленка, не представляло интереса, как, впрочем, и самая папка могла бы его заинтересовать лишь тогда, когда в ней появится надобность при каких-нибудь переговорах с немцами. Тем не менее Доллас считал необходимым увеличенную с пленки копию гитлеровского досье представить хозяину. Изготовление такой копии и было им поручено лучшему эксперту. Но каково было недоумение Долласа, когда этот эксперт решительно заявил ему: - Фальшивка! - Что?! - Я говорю: это не подлинник, а всего лишь хорошо изготовленная подделка "личного дела Гитлера". - С чего вы взяли?! - грубо крикнул Доллас. - Если вы мне не верите, можете проверить это в самых авторитетных учреждениях, - невозмутимо ответил эксперт. - Не говорите глупостей! - не унимался Доллас. - За этот документ заплачены огромные деньги. - Это не довод... По миру ходило пять "подлинных" Джоконд, ни к одной из которых никогда не прикасалась кисть Леонардо. За каждый из этих "подлинников" был" уплачены сказочные суммы. От этого ни один из них не стал подлинней. - Негодяй! - Простите... - Ах, перестаньте! Это относится не к вам. Я зарою живьем в землю того, кто прислал эту гадость. Эксперт покачал головой. - Не делайте скороспелых выводов об этом человеке, - сказал он. - Он сам мог добросовестно заблуждаться насчет подлинности досье. - Каждый обязан был знать, что покупает. - Распознать фальшь этого документа может только настоящий специалист. Подделка выполнена довольно тонко. - Тонко, тонко! - передразнил его Доллас и отер об штаны вспотевшие ладони. - Эта "тонкость" будет теперь висеть на моем счету... Кто оплатит мне ее стоимость? - Я не утверждаю, что тут фальсифицировано содержание документа. Скорее всего, оно идентично оригиналу и может принести вам пользу, при условии, что подлинник не находится в руках самого Гитлера. - Он так же стремится получить его, как мы. - Тогда вам не о чем печалиться. Мы можем попытаться изготовить по этой копии экземпляр, которого он и сам не отличит от подлинника. - Ну да, - иронически воскликнул Доллас. - Теперь плати вам, а потом какой-нибудь эксперт там, у Гитлера, заявит, что ваша копия - всего только грубая фальшивка. - Этого не случится, - авторитетно заявил эксперт. - Я ручаюсь за все, что выходит из моей лаборатории. Доллас смахнул ладонью росу пота, выступившую на его голом черепе, и снова отер руку о штаны, нисколько не стесняясь брезгливо поморщившегося эксперта. - Нет, - сказал он решительно, - мы должны иметь подлинник. Только подлинник... И мы его добудем. - Желаю успеха, - иронически проговорил эксперт. Если бы стоило верить в сверхъестественные силы, то, может быть, можно было бы поверить и тому, что при помощи неких флюидов мысли американского эксперта были рождены тем, что действительно происходило за много тысяч километров от Нью-Йорка, в тихом рабочем кабинете папского нунция в Мюнхене кардинала Эудженио Пачелли. Скромный монах-иезуит, не глядя в глаза кардиналу, с "видом не заносчивым, но и не слишком униженным", как того требовал устав ордена, ровным голосом докладывал о том, что поручение нунция выполнено луганским банком "Институт религиозного дела": - ...Подлинник личного