, друзья мои, вы все молоды. Я понимаю вас. Хорошо, идите с миром, я останусь тут, как если бы господь судил испить эту чашу не вам, а мне. - Он исподтишка наблюдал за впечатлением, какое производят его слова на солдат. Но ни выражение их лиц, ни взгляды, которыми они избегали встречаться с глазами Августа, не говорили о том, что его речи доходят до их сердец. Один только Каске, стараясь попасть в тон священнику, с напускной отвагой сказал: - Нет, отец мой, не ваше это дело - взрывать форты. Пусть уходят отсюда все. Каске включит рубильник и взлетит на воздух вместе с фортом. Ни одна пушка, ни один патрон не достанутся врагу. В этом вы можете быть уверены. Август издали осенил его размашистым крестом так, чтобы видели все. Ярош стукнул кулаком по краю койки. - Никто из вас не прикоснется к рубильнику без моего приказа. Здесь ваш начальник я, и делать вы будете только то, что прикажу я. - Но, но, господин унтер-офицер, - усмехнулся Каске. - Никто не оспаривает вашего права приказывать, но даже вы не можете мне приказать быть трусом. - Так я тебе скажу, - крикнул Ярош: - тот, кто протянет руку к рубильнику без моего приказа, получит пулю! И в подтверждение своей решимости расстегнул кобуру пистолета. - Тут не о чем спорить, - примиряюще сказал патер Август, - именно так и должен держать себя начальник, который отвечает за исполнение приказа старших начальников. - Он сделал паузу и состроил загадочную мину. - Весь вопрос только в том, чтобы там, среди этих старших офицеров, не... не оказалось предателей. Ярош вскочил с койки. Его губы вздрагивали от негодования. - Кто дал вам право так думать? Там, наверху, сидят чехи. - А вы думаете, среди чехов не может быть предателей? - Когда речь идет о родине... - Люди суть люди, господин Купка. Разве полгода назад любой чех не счел бы меня сумасшедшим, если бы я сказал, что не верю в честность французов или англичан? - Франции и Англии или французов и англичан? - запальчиво крикнул Даррак. - А это не одно и то же? - насмешливо спросил священник. - Да, мы, побывавшие в Испании, научились отличать правительство Англии от ее народа, - сказал Даррак. - Ах, вот как! И вы побывали там? И тоже, может быть, в качестве "защитника республики"? - Иначе я постыдился бы об этом упоминать. - Браво, Луи! - воскликнул Цихауэр. - Ты научился разговаривать по-настоящему. - А вы знаете, что это очень сильно смахивает на пропаганду русских большевиков? - насупившись, сказал патер Август. - Тех самых большевиков, что отступились сейчас от своих обязательств защищать Чехословацкую республику от Гитлера. - Это ложь! - с возмущением крикнул Цихауэр. - Мы знаем, что происходит в действительности: Советы заявили о своей готовности выступить в защиту Чехословакии. - Это Годжа и Сыровы не пожелали, чтобы за нас заступился Советский Союз, - сказал Ярош. - Сами побоялись, или же не позволил английский дядюшка. - И правильно сделали, - попробовал вставить Август. - Приди сюда русские, вся Чехия стала бы красной. Но Цихауэр перебил его: - Да, министры побоялись заключить трехсторонний договор и ограничились отдельными договорами с Францией и СССР, обусловив советскую помощь выступлением французов. - Кто же знал, что наши министры окажутся такими подлецами, - заметил Даррак. - Опять за старое! - недовольно проговорил каптенармус Погорак. Он достал из-под койки банку консервов и большую флягу. - Благословите, отец! Но прежде чем Август успел сделать движение простертою рукой, в глубине потерны вспыхнул яркий свет ручного фонаря и послышалось звонкое эхо торопливых шагов. Все замерли с вилками в руках. В каземат вошел Гарро. - Садитесь с нами... - начал было каптенармус, но запнулся, увидев взволнованное лицо француза. - Чемберлен, Даладье и Муссолини прилетели к Гитлеру в Мюнхен, - быстро проговорил Гарро. - Они открыли конференцию, на которой решают судьбу Чехословакии без участия чехословацких представителей. - Этого не может быть, - тихо проговорил Даррак. - Они не посмеют... не посмеют! Гарро опустился на край его койки. Молчание нарушил Август. - Пансион для нервных барышень! - Он придвинул к себе консервы, отвинтил крышку фляжки и бережно налил ее до краев. Прежде чем выпить, насмешливо оглядел остальных. Следующим налил себе Каске. Он заметно волновался, но старался делать все, как священник. Глядя на них, ткнул вилкой в банку и каптенармус. Когда Ярош потянулся к фляжке, она была уже наполовину пуста. Он сделал глоток и передал ее телефонисту. - Может быть, вы и правы, - сказал Гарро. - Иначе действительно тут можно повеситься, пока эти господа заседают в Мюнхене. Но на его долю во фляжке уже ничего не осталось. - Жаль, - сказал он. - У тебя, Ярош, ничего нет? - Нет... Каске полез в свой ранец и, достав две бутылки коньяку, с торжествующим видом поднял их над головой. 21 Гарро взглянул на часы. - Странно, должны бы уже быть какие-нибудь известия. Все, словно сговорившись, поглядели на телефон. Гарро потянул к себе лежавшую на постели Даррака раскрытую книгу. Пробежав глазами с полстраницы, он сказал с усмешкой: - Если бы старик знал, что ему придется принять участие в обороне и этих фортов, тоже предаваемых французскими министрами!.. - В этом и сила Гюго, - сказал Луи: - сказанное им сохраняет смысл на долгое время. Он взял книгу из рук Гарро и прочел вслух: - "Вы, потомки тевтонских рыцарей, вы будете вести позорную войну, вы истребите множество людей и идей, в которых нуждается мир. Вы покажете миру, что немцы превратились в вандалов, что вы варвары, истребляющие цивилизацию". - Луи торжественно простер руку. - "Вас ждет возмездие, тевтоны. История произнесет свой приговор..." - И привести его в исполнение суждено нам! - крикнул Ярош. Он был возбужден, его глаза блестели. - Если бы форт мог передвигаться, подобно танку, он перешел бы сейчас в атаку, - насмешливо проговорил Август. - Неужели еще ничего неизвестно? Гарро вопросительно посмотрел на телефониста. Тот, нахмурившись, постучал рычагом, подул в трубку, осмотрел аппарат, проводку, недоуменно пожал плечами и несколько раз крикнул: - Алло!.. Алло!.. Центральный пост не отзывался. Гарро провел ладонью по вспотевшему лбу. - Это не может быть... Август злорадно ухмыльнулся: - Все, все может быть там, где люди не знают своего долга. - Отец мой, вы прекрасно сделаете, если пройдете в другое помещение, - резко сказал Гарро. Ему только сейчас пришло в голову, что не следует оставлять в каземате ни этого попа, о котором давно ходят слухи, не располагающие в его пользу, ни подозрительного Каске, чьи пронацистские симпатии были известны всему заводу. Гарро отрывисто бросил: - Рядовой Каске! - В голосе его звучали нотки, заставившие механика вскочить и вытянуть руки по швам. - Вы пойдете со мной. - И пока Каске брал винтовку и надевал шлем, Гарро пояснил Ярошу: - Мы дойдем до центрального поста, узнаем, в чем там дело. Оттуда я позвоню сюда. Август молча поднялся и последовал за ними. Скоро их шаги смолкли в черном провале бетонного тоннеля, и в каземате снова не стало слышно ничего, кроме звонкого падения капель. Четверо солдат, как зачарованные, глядели на молчащий телефон; пятый - каптенармус, - отяжелев от коньяка и еды, клевал носом, сидя на койке, потом приткнулся к изголовью и заснул. Ярошу казалось, что там, на земле, поверх многометровой толщи брони, изрытой норами казематов и ходами потерн, уже произошло что-то, что решило их судьбу, судьбу страны, народа, может быть всей Европы. Ему ни на минуту не приходило в голову, что молчание телефона могло быть простой случайностью. Маленький аппарат представлялся ему злобным обманщиком, злорадно скрывавшим от них, заточенных тут, важную, может быть роковую, тайну мирового значения... Цихауэр то и дело подносил к уху карманные часы, словно движение секундной стрелки было недостаточным доказательством того, что они идут. Прошло с четверть часа. Гарро давно должен был достичь центрального поста. Луи переводил взгляд с телефона на часы Цихауэра и обратно. Телефонист несколько раз в нетерпении снимал трубку и дул в нее. Ярош настороженно следил за действиями телефониста. Когда тот в отчаянии бросил немую трубку на рычаг, Ярош спросил Цихауэра: - Ты думаешь, что уже началось? Цихауэр сердито повел плечами. - Если война начинается с того, что в фортах перестает работать связь, то... - Ну?.. Что ты хочешь сказать? - нетерпеливо спрашивал его Луи. - ...поздравить нас не с чем. - А как ты думаешь, Руди, - спросил телефонист, - они действительно такие негодяи или просто дураки? - Ты о ком? - Мюнхенские продавцы. - Мне кажется, что Чемберлен - старый подлец. У него простой расчет: заткнуть Гитлеру глотку за счет Франции. - А французы! Дураки или предатели? - А французы?.. Одни из тех, кто согласился на Мюнхен, - дураки, другие чистой воды предатели, - не задумываясь, сказал Цихауэр. - Господи боже мой! - в отчаянии воскликнул телефонист. - И всегда-то одно и то же: чем больше у людей денег, тем меньше у них совести. Словно золото, как ржавчина, ест человеческую душу. - Пожалуй, ты не так уж далек от истины, дорогой философ, - сказал Ярош. - Да, жизнь частенько оказывается неплохим учителем. Какая книга может так открыть глаза на правду, как жизнь? - спросил Цихауэр. - Тому, кто хочет видеть. - Таким, как мы, незачем ходить по земле с завязанными глазами, - сказал телефонист. - А именно этого-то и хотели бы те - "хозяева" жизни, - сказал Цихауэр. - Это верно, - согласился телефонист. - Если бы мы могли на них работать без глаз, они ослепляли бы нас при самом рождении. - Договорились, - неприязненно бросил проснувшийся каптенармус. - Тебя послушать, выходит, что ежели у человека завелось несколько тысчонок, так он уже вроде зверя. - А разве не так? Разве все эти типы, там, наверху, не хуже зверей?! Разве они знают, что такое честь, патриотизм, честность?! - гневно воскликнул Ярош. - Разве для них отечество не там, где деньги? Не готовы ли они продать Чехословакию любому, кто обеспечит им барыш? - Ярош кивкам указал на телефониста: - Он верно сказал: всюду одно и то же. Все толстобрюхие заодно с этой шайкой - в Англии, в Германии, у нас. Всюду фабрикант - фабрикант, всюду помещик - помещик. Кровь для них - деньги. Честь - барыш. Наши чешские ничем не хуже остальных. - И что самое обидное, - проговорил сквозь зубы телефонист, - каких-нибудь двадцать жуликов вертят двадцатью миллионами таких олухов, как я. Взяв пример с русских, и мы ведь можем, наконец, стукнуть кулаком по столу: а ну-ка, господа хорошие, не пора ли и вам туда же, куда послали своих кровососов русские?!. Ей-ей, и мы ведь можем, а? - Это зависит от нас самих, - заметил Даррак. - Луи, ты становишься человеком! - с улыбкой повторил Цихауэр. Француз подбежал к рубильнику. - Пора сорвать пломбу, Ярош! - быстро и взволнованно проговорил он. - Я чувствую, что случилось что-то нехорошее: телефон молчит, и Гарро не звонит, и Каске не возвращается... Что, если наверху уже немцы? - Не говори глупостей. - Заметив, что Даррак тянется к пломбе, Ярош вскочил и оттолкнул его руку. - Что-нибудь случилось с Гарро, - встревоженно проговорил Луи. - Позволь мне, капрал, сходить на пост. Ярош одно мгновение в нерешительности смотрел на него, потом перевел взгляд на Цихауэра. - Пойдешь ты! - И, подумав, прибавил: - С телефонистом, все равно он тут не нужен. Цихауэр вытянулся, щелкнул каблуками и, выслушав приказание Купки, тихонько сказал: - Проводи меня немного. Они отошли так, чтобы их не могли слышать оставшиеся в каземате. - Дай мне слово, Ярош, что ты не позволишь тут наделать глупостей. - Иди, иди, Руди... тут все будет в порядке. Ярош помахал рукою удалявшимся Цихауэру и телефонисту и пошел обратно к каземату. Навстречу ему бежал каптенармус. - Господин капрал, господин капрал! - Усач задыхался от волнения. - Они там... рубильник... Вбежав в каземат, Ярош увидел Луи, склонившегося над пультом. Крышка была уже поднята. Были открыты и рубильник и аварийная подрывная машинка, которую следовало привести в действие в случае нарушения главной сети. Лицо Даррака отражало крайнюю степень нервного напряжения, на лбу его выступили крупные капли пота. - Назад!.. Луи!.. - крикнул Ярош с порога, но, увидев Луи, понял, что за несколько минут его отсутствия тут произошло нечто чрезвычайное: глаза Луи, стоявшего с телефонной трубкой, казались безумными. Он пробормотал: - Они приняли условия капитуляции! - Соединись с комендантом. - Он уже оставил форт. Лишним людям приказано выходить наверх. - С этими словами Луи отбросил трубку и положил руку на рубильник. - Послушай, Луи, не будь девчонкой, - просительно произнес Ярош. - Ты же не Каске, ты понимаешь, чем это грозит. Нет, француз уже ничего не понимал. Он едва слышно пробормотал: - Сдать им форты? Разве ты не помнишь, как нас надули после Испании? Ты веришь им еще хоть на полслова? - Довольно! - крикнул Ярош и резким движением передвинул на живот кобуру. - Рядовой Даррак, три шага назад! Луи засмеялся. Ярош медленно потянул пистолет из кобуры. Его взгляд был прикован к расширенным глазам Луи, глазам, которые он так хорошо запомнил с того дня, когда впервые увидел француза склонившимся над ним, там, в Испании, когда этот француз вместе с американцем Стилом вытащил его из воронки. В тот день он понял, что готов сделать все для этого молодого скрипача с большими глазами мечтательного ребенка... И вот... Ярош вынул пистолет. За спиной Яроша послышались поспешные шаги и голос запыхавшегося Каске: - Комендант приказал: всем отсюда... один остается, чтобы взорвать форт. Ярош боялся оторвать взгляд от руки Даррака, лежавшей на рубильнике. Не оборачиваясь, спросил немца: - Где Цихауэр? - Почем я знаю... Ярош не обернулся, хотя эти три слова значили для него гораздо больше, чем подозревал Каске: это значило, что Каске не был в центральном посту, что он передавал чей угодно приказ, только не приказ коменданта. Если бы он шел оттуда, то не мог бы разминуться с Цихауэром. Значит, нужно дождаться возвращения Руди... Но куда же девался Гарро? Сбитый с толку, Каске несколько неуверенно произнес: - Комендант при мне передал сюда приказ по телефону. - И крикнул Дарраку из-за спины Яроша: - Слышишь? Исполняй же приказ: включай пятиминутный механизм - и все мы успеем отсюда выбраться... Ну?! Ярош видел, как дрогнули пальцы француза, и поднял пистолет. Но прежде чем Ярош решился спустить курок, его цепко охватили длинные руки Каске. Только когда раздался крик немца, приказывавшего Дарраку включить рубильник, Ярош до конца понял, что целью Каске была катастрофа во что бы то ни стало. Он понял и провокационное значение этой катастрофы, и смысл сегодняшнего появления патера Августа, и коньяк Каске - все. Ярош сделал усилие освободиться из объятий Каске и вместе с немцем упал на пол. Пока они боролись, в поле зрения Яроша несколько раз попадала лампочка под потолком каземата. Он видел, что свет ее делается все более тусклым, как если бы напряжение в сети падало по мере уменьшения числа оборотов динамо. Охваченный страхом, что в темноте, которая должна вот-вот наступить, Луи включит рубильник, он крикнул: - Луи... помоги мне!.. Он поймал взгляд Луи, видел, как тот оторвал руку от пульта, сделал шаг в их сторону, но тут наступила полная темнота, - в тот самый момент, когда Ярошу удалось рукоятью пистолета нанести Каске удар по руке, заставивший того разжать объятия. - Луи! Француз молчал. Потерявший в темноте ориентировку, Ярош не представлял теперь, с какой стороны находится пульт. - Луи! - повторил Ярош. - Не подходи, не смей приближаться!.. Я буду стрелять. Вот как?! Повидимому, бедняга окончательно утратил контроль над собою. - Луи! - Пойми же: иначе нельзя. Немцы не должны захватить все это. Я не могу иначе, не могу... Очевидно, говоря это, француз продолжал на ощупь отыскивать пульт, так как Ярош слышал шум падающих вещей. - Эй, Луи, ты обязан мне повиноваться! - Это не должно достаться немцам!.. - твердил Даррак. - Приказываю тебе не шевелиться! - Нас предали дважды и предадут еще раз, если мы будем им повиноваться. Собственная совесть - вот кого я обязан слушать. Никого больше. - Ты не имеешь права решать за наш народ... - Ваш народ? - Француз истерически расхохотался. - Ваш народ должен перевешать министров, которые капитулируют, и защищать свою страну!.. Народ? Я тут потому, что верил в него, но больше не верю. Никому не верю. Не мешай мне, если не хочешь, чтобы я убил тебя... И в доказательство того, что он намерен осуществить угрозу, Даррак передернул затвор винтовки. Ярош вскинул пистолет и выстрелил в кромешную черноту каземата. И тотчас же с непостижимым для такого солдата, как Луи, проворством в лицо Ярошу сверкнула вспышка винтовочного выстрела. Слившийся воедино грохот двух выстрелов потряс низкий свод каземата и оглушил Яроша. Но, словно боясь, что решимость оставит его, он один за другим разрядил патроны туда, где за секунду до того видел вспышку выстрела. Ярош думал теперь лишь о том единственном, о чем обязан был думать: взрыв форта должен быть предотвращен. И он стрелял, стрелял до последнего патрона. Обойма была пуста. Ярош понял, что не сможет сменить обойму. Его рука, сжимавшая пистолет, дрожала мелкой неудержимой дрожью. Тихо, словно боясь нарушить наступившую тишину, он прошептал в черное пространство: - Луи!.. Он не мог себе представить, что одна из его восьми пуль сделала свое дело, хотя за минуту до того только этого и желал. - Луи!.. - в отчаянии крикнул он, уже понимая, что друг не может ему ответить. Прежде чем он сообразил, что должен теперь делать, в потерне послышался топот бегущего человека. В каземат вбежал, светя перед собою ручным фонарем, Цихауэр. - Сюда! - крикнул Ярош. - Посвети скорее сюда! Он растерянно осматривал распростертое на полу тело француза. - Пусти, - сказал Цихауэр, опускаясь на колено и нащупывая пульс Луи. Он хотел было спросить Яроша о том, что тут случилось, но, увидев его глаза, молча снял со стены и развернул носилки. Они положили на них Луи и, обойдя распростертого у входа в потерну Каске, углубились в тоннель. Немец был мертв. Одна из пучь Луи, видимо, попала в него. Шаги их гулко отдавались под бетонными сводами. Они шли длинными подземными переходами, через залы казарм, мимо казематов со сложными механизмами управления, мимо складов с запасным оружием, где на стеллажах поблескивали желтою смазкою длинные тела орудий и ребристые стволы пулеметов. Вдруг вспомнив, Ярош спросил: - А куда девался Гарро? - Мы нашли его без сознания в потерне. - Каске! Цихауэр сделал такое движение, словно хотел пожать плечами, но ему помешала тяжесть носилок. Свет фонарика Цихауэра дробился на стальных решетках, то и дело перегораживавших путь. Вокруг не было ни души. Все было мертво и молчаливо. Маленькие электровозы застыли на рельсах с прицепленными к ним вагонетками, полными снарядов. Ящики консервов и заиндевевшие мясные туши виднелись сквозь растворенные двери холодильника; шанцевый инструмент чередовался в нишах с запасными винтовками и ручными пулеметами, с яркою медью пожарных принадлежностей. Все было готово к бою, к упорному, длительному сопротивлению. Но вот, наконец, впереди показалась полоска слабого света. Это был серый сумрак леса, затянутого пеленою мелкого осеннего дождя. Сквозь него пробивался рассвет рождающегося дня - первого дня октября 1938 года. 22 Флеминг прислушивался к ровному голосу Нельсона и неторопливо помешивал ложечкой в чашке. Это была десятая чашка кофе, которую он выпивал за этот вечер. Он прихлебывал кофе и старался не смотреть на сидевших в уголке чехов - посла в Берлине Мастного и референта Масаржика, вызванных для того, чтобы доставить чехословацкому правительству решения мюнхенского сборища. Он видел, как этих двух людей везли с аэродрома под охраною гестаповцев, словно они были не представителями свободной и независимой страны, а уголовными преступниками. Он слушал теперь, как Нельсон с видом снисходительного превосходства объяснял им точку зрения англо-французских делегатов, скучающе-нудным голосом повторяя на разные лады одно и то же: - Этот план и карта с обозначением зон эвакуации являются окончательными. Никакие отступления от них не могут быть допущены. - Позвольте, - в десятый раз восклицал Мастный, - план неприемлем ни с какой точки зрения. Он должен быть пересмотрен. Отторжение некоторых районов нарушает жизненные интересы нашей страны, оно парализует транспорт, обессиливает индустрию, делает невозможной оборону границ. Нельсон демонстративно в десятый раз взглядывал на часы и, не уставая повторять одно и то же, начинал: - План принят британской делегацией. Если вы его не примете, то будете улаживать ваши дела с Германией в полном одиночестве. - Быть может, оно и не будет таким полным, как вы полагаете, - выходя из себя, сказал Масаржик. - Я бы предпочел не слышать этого намека, - высокомерно ответил Нельсон, - чтобы не давать ответа, который вам, может быть, еще и неизвестен, но уже совершенно сложился у правительства его величества. - Мы будем апеллировать к Франции! - воскликнули чехи в один голос. Нельсон кисло улыбнулся: - Быть может, французы и будут выражаться более изысканно, но могу вас уверить, что они так же приняли план, как мы. Чехи растерянно переглянулись, но не успели больше ничего сказать, так как Нельсона вызвали из комнаты. Флеминг видел, что чехи сидят в состоянии полной подавленности. Мастный то свертывал полученную от Нельсона карту, то снова расправлял ее. Оба непрерывно курили. Не меньше получаса прошло в совершенном молчании. Флеминг налил себе новую чашку кофе. Он поймал при этом жадный взгляд, брошенный на кофейник Масаржиком, и вспомнил: за двенадцать часов, проведенных чехами в этой комнате, он не заметил, чтобы кто-нибудь предложил им поесть. Он выжал в кофе половинку лимона и налил виски, так как чувствовал приближение приступа лихорадки. Вот уже полчаса, как ему приходилось стискивать зубы, чтобы не дать им стучать от начинавшегося озноба. Но он не мог позволить болезни свалить его, прежде чем он увидит финал трагедии. В дверь просунулась голова одного из секретарей Чемберлена: - Мистер Флеминг, проводите чешских делегатов в зал конференции. До слуха Флеминга эти слова дошли сквозь уже заполнявший голову горячий звон, но он отчетливо слышал, как кто-то из чехов с горькой иронией сказал: - Нас еще называют делегатами... Когда они втроем вошли в зал конференции, ни Гитлера, ни Муссолини там уже не было. Даладье сидел вполоборота к вошедшим и ни на кого из них не посмотрел. Чемберлен же, то и дело прерывая речь широкими зевками, сообщил делегатам, что дальнейшее существование Чехословацкой республики в границах 1918 года противоречило бы решению конференции глав правительств Великобритании, Франции, Германии и Италии. Мастный стоял смертельно бледный, с опущенной головой, как если бы ему читали его собственный смертный приговор. Масаржик же со вспыхнувшим лицом порывисто обернулся к продолжавшему сидеть спиною к чехам французскому премьеру: - Вы ждете декларацию нашего правительства? Но Даладье и тут не обернулся к чехам и сделал знак стоявшему возле него Леже. Леже сделал шаг вперед и с аффектацией произнес: - Главы четырех правительств, заседавших тут, - Германии, Италии, Великобритании и Франции... - при этом Леже отвесил по глубокому поклону пустым креслам, в которых раньше сидели Гитлер и Муссолини, бесцеремонно покинувшие конференцию, как только стало ясно, что ни Англия, ни Франция не помешают фашизму по-своему разделаться с Чехословакией. Поклонившись во вторую очередь дремлющему Чемберлену и широкой спине Даладье, Леже продолжал: - Высокие главы этих правительств не имеют времени ждать от вас какого бы то ни было ответа. Да он и не нужен. В пять часов утра, - он перевел взгляд на большие стенные часы и указал на них, - через два с половиною часа чехословацкий делегат должен быть на заседании международной комиссии в Берлине. Предупреждаем: она тоже не будет ждать его приезда, чтобы приступить к определению последовательности, в какой немецкие войска будут занимать территорию, отданную Германии. Вступление немецких вооруженных сил начнется в шесть часов утра, ни минутою позже. Он сделал поклон и отошел за кресло Даладье. - И это нам говорят французы! - едва сдерживая рыдания, воскликнул Масаржик. - Чехи никогда этого не забудут... Вы поймете, что наделали, но будет поздно. Он закрыл лицо руками и побежал к выходу. Мастный шел следом, со взглядом, устремленным в пол. Совершенно машинально, так, словно и его звали сюда для того, чтобы выслушать приговор, Флеминг повернулся и вышел вместе с чехами. 23 В лесу царила тишина. Изредка слышался стук прикладов, звяканье штыка о штык да чваканье многочисленных ног в грязи. Солдаты неохотно строились в полутьме пронизанного мелким дождем леса. Их лица были сумрачны. Шеренги выравнивались медленно. Из-за бронированной двери командного пункта показался полковник. За одну ночь широкое лицо его стало усталым и серым, как будто он тяжело заболел. Следом за ним, выбирая места посуше, шагали два английских офицера. Один из них, худой и высокий, с аккуратно подстриженными светлыми усами, на каждом шагу ударял себя стеком по ярко начищенному желтому голенищу. Другой держал подмышкой крепкую походную трость. Рядом с хмурым и бледным полковником они казались особенно розовыми и довольными собою. Они были такие же добротно-крепкие, как их защитные пальто, как сапоги с необыкновенно толстыми подошвами, как плотные перчатки, как каждая пуговица, которая, казалось, тоже была довольна собой и своими хозяевами. Полковник подошел к выстроившемуся гарнизону форта. Англичане остановились поодаль и с нескрываемым любопытством рассматривали солдат. Один из них вынул пачку сигарет, оба закурили и громко, не стесняясь, перебрасывались замечаниями. Никто, кроме полковника, не понимал их языка, но все отчетливо сознавали, что замечания англичан относятся именно к ним, незадачливым защитникам великолепного форта, который сдавался немцам, не сделав ни одного выстрела. Всем казалось, что англичане посмеиваются над чехами, безропотно выполняющими решение конференции, на которой такой же довольный собою и уверенный в своей правоте и неприкосновенности англичанин с легким сердцем продал Гитлеру независимость маленькой республики в обмен на что-то, о чем никто из солдат еще не знал, но что безусловно существовало, не могло не существовать и что было, повидимому, англичанам нужнее, нежели независимая Чехословакия. Может быть, это было спокойствие, которое в обмен на Чехословакию обещал англичанам Гитлер, может быть, что-нибудь другое. Солдаты не знали. Полковник остановился перед строем и, словно через силу подняв взгляд, медленно обвел им своих солдат. - Солдаты!.. Чехи!.. - Каждое слово стоило ему труда. Голос его звучал негромко, но казалось, в лесу притихли даже птицы, чтобы дать возможность всем услышать каждое слово. Солдаты подняли лица и ждали, что он скажет. В эту минуту их держала в строю не дисциплина, а неосознанное, но крепкое чувство солидарности с офицером, грудь которого была расцвечена длинною колодкой орденских ленточек. Они верили тому, что приказ о сдаче форта, о котором они уже знали, для него так же нестерпим, как для них; они верили и тому, что его более богатый жизненный опыт подскажет сейчас те настоящие слова, которые они хотели услышать, чтобы понять страшный смысл происходящего и убедиться в неизбежности и правильности его. Но вместо того чтобы услышать эти единственно правильные слова, которые должны были сохранить в солдатах веру в правительство, в генералов, в самих себя, они увидели, как, закусив седую щетку усов, полковник старался сдержать дрожь губ. Он так ничего и не сказал, отвернулся и махнул рукой майору. Солдатам казалось, что спина и поникшие плечи полковника вздрагивают. Стоявший на правом фланге гарнизона майор сделал было шаг вперед и раскрыл уже рот, чтобы отдать команду, но солдаты не захотели его слушать. Они не хотели его слушать сегодня именно потому, что у него была немецкая фамилия, потому, что они знали; в частной жизни он говорит по-немецки. Гул солдатских голосов покрыл его слова. - Нельзя бросать форт! - кричали солдаты. - Или драться, или взорвать! - Мы не хотим вооружать немцев своими пушками! Полковник резко повернулся. Все видели, что глаза его красны, но голос его звучал теперь твердо. - Наше правительство приняло условия четырех держав... - Позор Чемберлену! - К чорту Даладье! Полковник повысил голос: - Будьте же благоразумны, чехи! - Позор!.. Позор!.. - Мы должны сдать сооружения неповрежденными! - крикнул полковник, но ему ответил дружный крик: - Защищаться или взорвать! Хотя англичане не понимали чешских слов, но смысл их стал им, повидимому, ясен. Они перестали прогуливаться вдоль опушки. Длинный сердито отбросил сигарету и крепко ударил себя стеком по голенищу. - Скажите этим ослам, - крикнул он полковнику: - если они позволят себе не подчиняться условиям передачи, Англия оставит их на произвол судьбы! Но полковник даже не обернулся в его сторону и только поднял руку, требуя у солдат молчания. - Нарушение условий, принятых правительством, будет на пользу немцам, - сказал он. - Они только и ждут, к чему бы придраться, чтобы подвергнуть нашу несчастную родину еще большим несчастьям и позору. Будьте же благоразумны... Солдаты, братья, дети, заклинаю вас священным именем родины: исполняйте приказы офицеров! В конце шеренги, на ее левом фланге, врач закончил перевязывать Лун Даррака. Раненый лежал на здоровом правом боку и своими большими, всегда удивленными глазами смотрел на выстроившихся солдат. Некоторых из них он знал до службы. Это были рабочие Вацлавских заводов. Но Луи никогда не видел у них таких сосредоточенных лиц. Словно все они смотрели в эту минуту куда-то внутрь себя, боялись пропустить что-то очень, очень важное, что совершалось в их душах. И странно, взгляды солдат были опущены к земле. Луи тоже посмотрел на нее и не увидел ничего особенного: это была обыкновенная лесная почва, влажная, покрытая слоем темнеющих листьев. Странно! Он еще раз обвел взглядом лица солдат, и на этот раз от него не ускользнуло, что по некоторым из них катились слезы. Тогда он понял, почему плачут солдаты: это была их родная земля, и с нею они расставались без боя. Луи жадно втянул воздух и ощутил запах намокшего чернозема, гниющих листьев и набухшего от дождя валежника. И он понял, что именно этой земли, так же как чехи, не увидит и он до тех пор, пока не отвоюет ее обратно у гитлеровцев. Может быть, драться за нее нужно будет вовсе не здесь, но драться придется, и он будет драться. Он выпростал из-под одеяла здоровую руку и дотронулся ею до земли. Земля была прохладная и мягкая. Лун показалось, что все его горящее в лихорадке тело прильнуло к ней. Стало так хорошо, что он закрыл глаза. Его пальцы впились в землю, и он поднял влажный комок. Стыдясь того, что кто-нибудь может заметить, он поспешно втянул руку с землею под одеяло. Санитары подняли его носилки и понесли к автомобилю. Ярош шел рядом. Он ждал, что Луи спросит его о чем-нибудь, но тот отводил взгляд и молчал. Тогда Ярош сказал сам: - Ты должен меня простить. Я не мог поступить иначе. - Да, если бы я был на твоем месте, я непременно сделал бы то же самое, но... гораздо раньше. Санитары вкатили его носилки в автомобиль, где уже лежал раненный чем-то тупым в голову Гарро. Солдаты рассаживались по грузовикам. Полковник прошел вдоль колонны, прощаясь с солдатами. Он оставался, чтобы передать форт немцам с рук на руки, в присутствии британских наблюдателей. Но в то время, когда майор, который должен был вести колонну, уже уселся в свой автомобиль, из-за леска вылетело несколько мотоциклистов. За мотоциклистами показался броневик. Он стал поперек дороги, по которой должны были уехать чешские грузовики. Из него не спеша вылез немецкий офицер. Он небрежно козырнул полковнику. - Что это за транспорт? - Гарнизон моего форта, - через силу сохраняя спокойствие, ответил полковник. Англичане приблизились и издали приветствовали выглянувшего из-за стальной дверки броневика французского офицера. При виде англичан он смело выскочил и тоже подошел к разговаривающим. Немец отчеканил: - Оборонительные сооружения сдаются в неповрежденном виде со всем вооружением и инвентарем. Полковник молчаливым движением пригласил его убедиться в целости форта, но немец сделал протестующий жест. - А эти автомобили? - и показал на грузовики с солдатами. - Пешим порядком мои люди не успеют покинуть зону к обусловленному сроку, - ответил полковник. - Меня это не касается. Автомобили - имущество форта. - Немец вынул опись и ткнул в нее пальцем. Англичане и француз заглянули в нее и согласно закивали. Они пошептались, и длинный, в желтых сапогах, сказал полковнику: - В случае расхищения имущества мы не сможем помешать применению оружия со стороны германской армии. Но полковник, не дослушав, показал ему спину. - Оставить машины! - багровея, приказал он, но, видя, как насупились солдаты, негромко прибавил: - Ребята... во имя Чехии. Солдаты неохотно вылезали. Немец указал на санитарку, где лежали Даррак и Гарро. - Это тоже останется здесь. - У нас есть больные. - Машина входит в опись и остается здесь, - строго повторил немец. Англичане снова согласно кивнули. Француз хотел что-то сказать, но полковник показал спину и ему, как только что англичанам. Молодой шофер санитарной машины, выскочив из кабинки, ткнул штыком в баллон. С шипением вырвался воздух. Немецкий офицер поднял руку и отдал команду, мотоциклисты вскинули автоматы. - Взять его! - крикнул немец, указывая на шофера, но солдаты-чехи уже сбрасывали винтовки, защелкали затворы. Англичане опасливо отошли в сторону, француз поспешно скрылся в броневике. Полковник понял, что именно здесь, на его участке, произойдет сейчас то, чего так жаждут немцы, - столкновение. Он бросился в промежуток, разделявший чехов от немцев, и, раскинув руки, обернулся к своим солдатам: - Ни шагу! - Он вынул пистолет. - Помните приказ: ни одна капля крови не должна быть пролита сегодня. Часть чехов в нерешительности остановилась, другие продолжали наступать. - Жизнью своею заклинаю: ни шагу! - крикнул полковник и поднял пистолет. - Довольно предательств! - крикнул кто-то из рядов чехов. - Долой предателей! - повторил молодой солдат и бросился вперед со штыком наперевес. Его возглас подхватили многие. Их голоса почти заглушили слабый хлопок пистолетного выстрела, но все увидели, как голова полковника резко мотнулась в сторону и с нее слетела фуражка. Несколько мгновений он, словно в раздумье, стоял, все еще держа предостерегающе вытянутую левую руку, потом рухнул вперед, лицом в пахучие мокрые листья, мягким покровом устилавшие землю. Англичане переглянулись. Длинный пожал плечами, достал блокнот и, посмотрев на часы, стал писать. Немец захлопнул дверцу броневика. Ее резкий металлический стук показался особенно громким на притихшей поляне. Чехи в оцепенении глядели на тело полковника. Его раскинутые руки продолжали преграждать путь к немецким машинам. Прошло несколько минут. Солдаты положили тело полковника на носилки и поставили их позади вынутых из санитарки носилок Даррака и Гарро. Немец выглянул из броневика и крикнул, держа над головою часы: - У вас ровно столько времени, сколько нужно, чтобы бегом достичь границы зоны эвакуации. Чехи построились. Майор занял место впереди. Его негромкая команда глухо прозвучала среди деревьев. Колонна двинулась. В голове несли трое носилок. Было отчетливо слышно чваканье многочисленных ног на мокрой земле. Англичанин спросил немецкого офицера: - Кажется, все в порядке? Немец щелкнул каблуками и, приставив два пальца к козырьку, снисходительно ответил: - Jawohl! Англичане молча уселись в автомобиль и выехали на шоссе. Поравнявшись с идущим во главе гарнизона майором, длинный англичанин затормозил и предложил ему сесть. Майор отвернулся и ничего не ответил. Англичанин пожал плечами и нажал акселератор. Брызги грязи плеснули из-под шин и обдали прикрытые одеялами носилки. Закусив губу, Ярош отер грязь с лица Луи. Деревья по сторонам дороги стояли молчаливые, серые, печально кивая ветвями вслед уходящим чешским солдатам. Там, где проходила колонна, лес сбрасывал с себя остатки праздничного убранства осени и деревья оставались стоять большие и суровые, с поникшими, словно в трауре, черными ветвями. 24 Ян Бойс проделал перед зеркалом все двенадцать гимнастических упражнений, накинул на шею полотенце и, прежде чем итти мыться, остановился перед висевшим на стене расписанием. Он помнил каждую фамилию в каждой из шести клеток, соответствующих рабочим дням недели; помнил часы и минуты, стоявшие против каждой из тридцати фамилий. Изменения в расписании происходили редко, - только тогда, когда Трейчке давал Бойсу какой-нибудь новый адрес. Тогда Бойс шел к новому клиенту, и шофер или дворник какого-нибудь генерала или советника снабжали его папиросными коробочками для Трейчке. Итак, Бойс мог бы, и не глядя в расписание, сказать, что сегодня ему предстоит натирать полы у Шверера, и в доме Александера в Нойбабельсберге, и у самого Трейчке. Бойс знал: генерал Шверер и все его сыновья в Чехии, дома одна старая фрау Шверер, целыми днями сидевшая со своим вязаньем в гостиной. Тем не менее сегодня вторник, в расписании стоит: "его превосх. ф. Шверер" - значит, полы должны быть натерты. Впрочем, Бойс все равно пошел бы к генералу: ему необходимо повидать мойщика автомобилей Рупрехта Вирта. Рупп должен дать ему новую коробочку для Трейчке. Сигаретная коробка Руппа должна попасть к Трейчке со скоростью самого спешного письма. Таковы были сегодня неотложные дела. Сотни коробочек перенес Бойс за годы работы связным подпольной партийной организации. Ради этого он и таскается по опостылевшим ему квартирам генералов и "советников". Каждый божий день он рискует быть схваченным. Изо дня в день, из месяца в месяц скучная и такая незначительная на вид, но тяжелая работа полотера; замечания клиентов, унизительные чаевые. И ни Трейчке, ни кто бы то ни было из товарищей никогда ни полусловом не обмолвился о значении коробочек, которые Бойс переносил с места на место и каждая из которых могла стоить ему головы. Он не ждал ни награды, ни благодарности. Лучшей наградой ему было сознание исполненного долга, однообразного, опасного и незаметного. Через полчаса Бойс взял в москательной лавке мастику для полов