ерситетский городок и Каса дель Кампо, где их бригада оставила не одну сотню своих бойцов. Может ли он забыть тот день, когда Стил с этим беспалым скрипачом Луи притащили из воронки раненого летчика? Кто он был, этот парень? Кажется чех... Луи Даррак! Славный был парень, настоящий сын Парижа! Но, кажется, и он тогда смеялся над Лораном, восхвалявшим французские порядки? Фу, дьявол, неужели, всю эту чепуху болтал действительно он, Лоран? Будь он парижанином, ему, наверно, давным-давно стало бы ясно все, но ведь он же, чорт побери, всего эльзасец, по традиции двух поколений мечтавший вернуться в лоно прекрасной Франции. Вот и вернулся!.. Окурок обжег губы Лорана. Он с сожалением бросил его и придавил каблуком. Жизнь! Почему она казалась такой не похожей на то, что писалось в газетах? Понадобилось попасть в чужую страну, в Испанию, чтобы кое в чем разобраться. Что же это? Выходит, бригада была для него настоящей школой. А кто были учителя? Люди со всех концов света, и его главный "профессор" - каменщик Стил. Удивительно, как здорово у коммунистов работают мозги! И сам генерал Матраи, и Зинн - комиссар, и длинноногий начальник штаба Энкель, и маленький Варга, и художник Цихауэр, можно сказать, чужие друг другу люди и даже с разных концов земли, а говорят словно на одном языке! Да, подумать противно, каким дураком он сам, наверное, выглядел тогда в глазах Стила и других ребят. Тьфу!.. Лоран поднялся со скамьи и, машинально еще раз растерев подошвой окурок, зашагал по аллее. Он старался размышлениями отвлечь себя от боли, которую снова почувствовал в желудке. Слава богу, поразмыслить было над чем. Ведь если быть логичным, то для человека, желающего до конца постичь правду жизни, открытую ему коммунистами в Испании, не может быть ничего более правильного, чем вступить в их партию. Лоран остановился перед газетным киоском и пробежал глазами крупные заголовки, видневшиеся на первых страницах газет, приколотых над головой газетчицы. Он вежливо приподнял шляпу: - Что нового, мадам Жув? Он отлично знал, что мадам Жув не читает газет, но когда-то, в хорошие времена, он снимал у нее чердак и, как аккуратный плательщик, сохранил с ней добрые отношения. Поэтому, когда у него не бывало двух су на вчерашний номер газеты, а у нее бывал часок затишья между полуденными и вечерними выпусками, она позволяла ему тут же, около киоска, просмотреть заголовки. - Только, пожалуйста, сложите опять так, чтобы было незаметно, что газету разворачивали, - проговорила она, откалывая для него отсыревший после утреннего дождя номер "Попюлер". - Нет, нет! - остановил ее Лоран. - Не то! Одно мгновение она смотрела на него с недоумением: Ах, да! - И, оставив "Попюлер", она подала ему номер "Юманите". - Да кстати уж и объясните мне, что это болтают, будто беженцам из Испании, которые в Париже, прислали пять миллионов франков? Может статься, и на вашу долю немного придется! Сама-то я очки дома забыла! - Это было обычным приемом, с помощью которого она скрывала неумение прочесть что бы то ни было кроме заголовков газет. Лоран быстро отыскал сообщение, гласившее, что испанский посол в Париже, Паскуа, получил от советского правительства пять миллионов франков для помощи испанским беженцам. - К сожалению, мадам, на мою долю ничего не перепадет, - со вздохом проговорил он. Она критически оглядела его унылую фигуру. - Все без работы? Вместо ответа он приоткрыл ворот пиджака. - А ведь вы такой же социалист, как наши министры, - насмешливо сказала газетчица. Лоран свистнул сквозь зубы. - Мы разошлись с ними во взглядах. - Ха-ха! - Она, как мужчина, провела пальцами по своим густым черным усикам. - Смотрите в их сторону, - и она ткнула пальцем в мокрый лист "Юманите". - Говорят, что в последнее время это до добра не доводит... - Не все ищут добра, мадам. Кое-кому нужна правда. - Если судить по спросу на "Юманите", то искателей правды становится все больше... Где времена, когда "Матен" была самой ходкой газетой?.. - и она вздохнула. Лоран, не слушая ее, просматривал страницы "Юманите". - Как ни крепко завинтили крышку чехословацкого котла, а он все кипит, - сказал он и стал было складывать газету, но тут взгляд его упал на первую страницу: "Сегодня в зале Народного дома, на площади Арколь, состоится обсуждение доклада товарища Сталина, опубликованного нами во вчерашнем номере". - Нет ли у вас вчерашнего номерочка? - заискивающе спросил Лоран. Мадам Жув без особой готовности перебрала столку газет и протянула Лорану номер. Он развернул газету и жадно впился глазами в первую полосу: "Сталин докладывает восемнадцатому съезду Коммунистической партии". Взгляд Лорана бегал по строкам: "Международное положение Советского Союза... Новая империалистическая война стала фактом... фашистские заправилы, раньше чем ринуться в войну, решили известным образом обработать общественное мнение, т.е. ввести его в заблуждение, обмануть его. Военный блок Германии и Италии против интересов Англии и Франции в Европе? Помилуйте, какой же это блок! "У нас" нет никакого военного блока. "У нас" всего-навсего безобидная "ось Берлин - Рим", т.е. некоторая геометрическая формула насчет оси. (Смех.) Военный блок Германии, Италии и Японии против интересов США, Англии и Франции на Дальнем Востоке? Ничего подобного! "У нас" нет никакого военного блока. "У нас" всего-навсего безобидный "треугольник Берлин - Рим - Токио", т.е. маленькое увлечение геометрией. (Общий смех.) Война против интересов Англии, Франции, США? Пустяки! "Мы" ведем войну против Коминтерна, а не против этих государств. Если не верите, читайте "антикоминтерновский пакт", заключенный между Италией, Германией и Японией. Так думали обработать общественное мнение господа агрессоры, хотя нетрудно было понять, что вся эта неуклюжая игра в маскировку шита белыми нитками, ибо смешно искать "очаги" Коминтерна в пустынях Монголии, в горах Абиссинии, в дебрях испанского Марокко. (Смех.) Но война неумолима. Ее нельзя скрыть никакими покровами. Ибо никакими "осями", "треугольниками" и "антикоминтерновскими пактами" невозможно скрыть тот факт, что Япония захватила за это время громадную территорию Китая, Италия - Абиссинию, Германия - Австрию и Судетскую область, Германия и Италия вместе - Испанию, - все это вопреки интересам неагрессивных государств. Война так и осталась войной, военный блок агрессоров - военным блоком, а агрессоры - агрессорами. Характерная черта новой империалистической войны состоит в том, что она не стала еще всеобщей, мировой войной. Войну ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств..." Мадам Жув спросила: - Вы еще не стали коммунистом, господин Лоран? - Это чрезвычайно интересно, то, что здесь написано, - взволнованно проговорил Лоран и, забыв, что газета дана ему на несколько минут, снова погрузился в чтение. "Чем же объяснить в таком случае систематические уступки этих государств агрессорам? Это можно было бы объяснить, например, чувством боязни перед революцией, которая может разыграться, если неагрессивные государства вступят в войну, и война примет мировой характер. Буржуазные политики, конечно, знают, что первая мировая империалистическая война дала победу революции в одной из самых больших стран. Они боятся, что вторая мировая империалистическая война может повести также к победе революции в одной или в нескольких странах..." Лоран с азартом ударил ладонью по развернутому листу. - Вы понимаете, мадам, этот человек глядит так далеко вперед, как неспособны смотреть все наши министры, вместе взятые, - прошлые, настоящие и будущие. Честное слово! - О ком это вы? Но Лоран так и не ответил на ее вопрос, он с увлечением читал дальше. "Но это сейчас не единственная и даже не главная причина. Главная причина состоит в отказе большинства неагрессивных стран и, прежде всего, Англии и Франции от политики коллективной безопасности, от политики коллективного отпора агрессорам, в переходе их на позицию невмешательства, на позицию "нейтралитета"..." Мадам Жув скрутила папиросу и ловко заклеила ее толстым, как баклажан, языком. Заметив, что Лоран сложил газету не по фальцу, сердито пробормотала: - Вы обращаетесь с газетой так, словно заплатили за нее! - Прошу прощения, - спохватился Лоран и тщательно разгладил ладонью складку. Он собирался было найти место, на котором его прервала газетчица, но она решительно сказала: - Давайте-ка ее сюда: прохожие начинают обращать на вас внимание. Этак люди подумают, что каждый может читать все, что ему понравится, не заплатив ни сантима! - Честное слово, еще одну минутку! - умоляюще проговорил он. Но она уже ухватилась за угол листа и потянула его к себе. - И вообще в мои интересы вовсе не входит, чтобы ажан видел, как возле моего киоска собираются разные люди читать "Юманите". Но Лоран не мог вернуть газету, не дочитав страницу. - Я заплачу вам за нее, - сказал он. - Можете записать за мною два су. - Платить собираетесь, когда получите работу? Не отдавая себе отчета в том, что делает, Лоран сорвал с шеи красный шарф и бросил на прилавок. - Вот залог! Он вернулся в парк, сел на скамью и нетерпеливо нашел место, на котором остановился. "Формально политику невмешательства можно было бы охарактеризовать таким образом: "пусть каждая страна защищается от агрессоров, как хочет и как может, наше дело сторона, мы будем торговать и с агрессорами и с их жертвами". На деле, однако, политика невмешательства означает попустительство агрессии, развязывание войны... ...не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским Союзом, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, - выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, "в интересах мира", и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия..." По газетному листу поплыли вдруг зеленые, красные и желтые круги. Они расплывались, смешивались друг с другом, превращаясь в огненных змей. Одновременно Лоран почувствовал нестерпимую резь в желудке. Он в страхе закрыл глаза; такого приступа не было еще никогда. Схватка была недолгой, но когда он поднял веки, огненные хвосты попрежнему кружили перед глазами и лоб его был покрыт обильным потом. Он прижал пальцы к глазам, и круги, вспыхнув на мгновение снопами лиловых брызгг, исчезли. Фу, какая боль была в желудке!.. Но где же это объявление, которое ему нужно?.. Ах, да, зал "Арколь". В семь тридцать. Сегодня. Двенадцатого марта... Разве сегодня двенадцатое марта? Почему же такой собачий холод? У него зуб не попадает на зуб. Поплотнее затянуть шарф на шее. Он же отлично знает, что на шее у него должен быть шарф. Зал "Арколь", семь тридцать. Не опоздать бы... Если уж суждено подохнуть с голоду, то он хочет знать, почему... А может быть, дело еще и не так плохо? Эти ребята, там, могут показать выход. Честное слово! Если они похожи на генерала Матраи или на Стила, то они расскажут, как свернуть шею таким проходимцам, как Блюм и его друзья, да и не только им, а и всем, кто стоит поперек дороги настоящим французам, - всем от де ла Рокка до Даладье. А пора, честное слово, пора! Двое проходивших по аллее мужчин видели, как Лоран поднялся со скамьи, сделал два шага и, пошатнувшись, упал. В одной руке у него была газета, другою он судорожно шарил около горла, словно искал конец шарфа. Когда он упал, пиджак его распахнулся, и прохожие увидели резко выступающие, как у скелета, ребра. Один из этих прохожих оглянулся, отыскивая взглядом полицейского, но другой, приглядевшись к Лорану, схватил своего спутника за рукав: - Постойте, Гарро! Я знаю этого парня: это же эльзасец Лоран, из батальона Жореса. Видя, что спутник хочет поднять Лорана, Гарро спросил: - Куда мы его денем? - Возьмем к себе. - Интербригада? - Конечно же. - И он бережно вытащил из стиснутых пальцев Лорана номер "Юманите". Гарро побежал к воротам парка и подозвал такси. Когда они хотели поднять Лорана, тот очнулся. Несколько мгновений он озирался по сторонам, ничего не понимая, потом, вглядевшись в лицо одного из них, вдруг обнял его за шею и неловко прижался к его лицу небритой щекой. - Я узнал тебя, Цихауэр, честное слово, узнал... Через день Лоран и Гарро вместе выходили с Северного вокзала. Они расстались с Цихауэром, уехавшим в Гавр, чтобы сесть на пароход, уходивший в Ленинград. Лоран сказал на прощанье Цихауэру: - Ты, Руди, непременно передай привет генералу Матраи, слышишь? Если я ему понадоблюсь, ты теперь знаешь, где меня найти. В кармане Лорана лежал теперь паспорт Даррака, того самого беспалого скрипача, с которым они когда-то служили у генерала Матраи. На паспорте стояла чехословацкая виза, которая позволит Лорану вместе с Гарро поехать в Прагу. - Но вы уверены, мой капитан, - почтительно спросил эльзасец, - что там действительно нужны такие люди, как я? Гарро похлопал его по плечу. - Если французы не поспешат сменить кабинет, то каждый хороший солдат будет на вес золота. - У чехов? - Не может быть, чтобы никто так и не попытался схватить Гитлера за руку, - неопределенно ответил Гарро. - Ну, а если его схватят, он будет огрызаться. - Вы говорите это так, словно война не доставит вам ничего, кроме удовольствия. - Я бывалый солдат, старина, - весело откликнулся Гарро, - и убежден, что дела не придут в порядок, пока Гитлеру не перешибут хребет. - Одному ли Гитлеру нужно его перешибить? - проговорил Лоран совершенно таким же тоном, каким когда-то с ним самим говаривал Стил. 28 Приближаясь к усадьбе, Роу понял, почему шефу вздумалось вызвать его в место, столь удаленное от Лондона. Усадьба была расположена так, что к ней нельзя было приблизиться, оставшись незамеченным. Роу пришло в голову, что будь у него на душе какой-нибудь крупный грех против секретной службы его величества, он, наверно, не так смело направил бы свой автомобиль по дороге, ведущей к воротам усадьбы. Нельзя было придумать более удачного места, чтобы без лишних глаз отделаться от ненужного человека. Но Роу с легким сердцем нажимал на акселератор. Он очень давно не видел шефа. С тех пор было послано много ценной информации, проведено несколько удачных провокаций. Перебирая все это в памяти, Роу на мгновение споткнулся было о сорвавшееся покушение на Бена и Шверера, но тут же забыл об этой неудаче: она не помешала Чемберлену выполнить план продажи Судет за невысокую плату недолгой покорности Гитлера. Последующие события отодвинули это дело на задний план. В холле Роу не встретил никто, кроме лакея, который, приняв от него пальто и шляпу, не спеша опустил шторы и исчез, не задав ни одного вопроса, даже не спросив Роу об имени. Прошло несколько минут, Роу услышал шаги и, обернувшись к лестнице, узнал шефа. - Можете не делать никакого доклада, - сказал шеф после первых же слов приветствия. - Все знаю. За хорошо сделанное благодарю, за провал с лордом Крейфильдом не сержусь. В конце концов дело завершилось к общему удовольствию. - Не знаю, что вы имеете в виду, сэр? - Вы перестали читать газеты? - Я прямо с самолета, сэр. - Это другое дело. Просмотрите вчерашнюю речь премьера в палате: правительство не в претензии на то, что Чехия вот-вот перестанет существовать. - В дороге мне довелось слышать другое. - Да? - Считают, что Гитлер оставил нас в дураках. - Выбирайте выражения, Уинфред, - усмехнулся шеф. - Англо-германская декларация гласит: никогда не позволить никаким разногласиям испортить наши отношения. По дороге в столовую Роу сказал: - Разрешите доложить, что я считаю ошибкой службы? - Отлично. Только прежде сделайте себе что-нибудь покрепче, - согласился шеф. - На мою долю не нужно, я предпочитаю рюмку малаги... - И наливая вино в большой бокал: - Не понимаю, что вы находите в этих убийственных смесях, которые только обжигают небо? - Он с наслаждением сделал несколько глотков и прищелкнул языком. - Уж ради одного этого стоило помочь Франко навести порядок в Испании... Так чем же вы недовольны? - Считаю ошибочным решение не продолжать начатые мною поиски передатчика "Свободная Германия", сэр. - Хотите, чтобы мы и это на блюдечке поднесли Гитлеру? - Эта станция должна заботить нас больше, чем Гитлера. - Не понимаю. - Гитлеру в глазах Европы уже нечего терять, а нас эта подпольная станция компрометирует непоправимо. Что ни день, то она посылает в эфир такие разоблачения англо-германских и англо-французских переговоров, от которых премьер, наверно, не заснул бы несколько ночей. - Имеете адрес передатчика? - Во главе дела стоит некий Зинн. - Чех? - Немец. - Антифашист? - Коммунист. Шеф в задумчивости повертел в руке сигарету, не спеша закурил, прищурился на дым и сквозь зубы пробормотал: - Хм, цепкий народ... Ну, ничего, Уинн, слава богу, все это происходит не у нас и служит нам отличною школой для того времени, когда нам самим придется столкнуться с ними вплотную здесь, у себя. - Трудные будут времена, сэр. - Тем лучше нужно к ним подготовиться. - Шеф вздохнул. - Запомните, Роу, на тот случай, если вам придется вести самостоятельную работу: коммунисты чертовски крепко держатся друг за друга, не считаясь с национальностью. А все вместе - за Москву. Там мозг. Получается бесконечная цепь, которую трудно разорвать. - Но мне кажется, сэр, - почтительно прервал Роу, - что именно в их интернационализме и заложен шанс на успех нашей работы среди них. Старик удовлетворенно кивнул. - Вот мы и подошли к теме, - оживляясь, произнес он. - Мне кажется, что мы можем взорвать международный фронт коммунистов именно с этой стороны. - Национализм? - проговорил Роу. - Наша первоочередная задача в борьбе с коммунизмом - разрыв интернациональной цепи коммунистических партий. Если мы отыщем в ней несколько слабых звеньев, то и вся цепь не будет нам опасна. Мы разомкнем ее тогда, когда нам будет нужно. - Подумав, шеф добавил: - Слабые места нужно искать на Ближнем Востоке, может быть где-нибудь на Балканах... Тема не нравилась Роу. Он понимал, ради чего шеф говорит эти банальности: сейчас ему навяжут какое-нибудь сложное поручение на Балканы. Слуга покорный! Хотя, наверно, нигде в другом месте секретная служба его величества не имеет такой сети, как там, на этих "задворках Европы", но нигде в другом месте с такою легкостью и не перережут ему глотку за несколько грошей, полученных от любой другой разведки. Нет, с него довольно, он устал. Роу постарался переменить разговор. - Как же все-таки быть со "Свободной Германией", сэр? Быть может, вы прикажете перенять от меня связь, необходимую, чтобы добраться до этого Зинна? - Связь своя? - Наполовину... Патер Гаусс. - А, знаю... Наполовину, пожалуй, много. Дай бог, чтобы он оказался нашим на четвертушку. Тут слишком много акционеров. - Пусть патер наведет на станцию самих немцев. Шеф с живым интересом посмотрел на Роу. - Он работает и на них? - Почти уверен. - Немцы не та фирма, с которою мне хотелось бы сейчас кооперироваться. - Вполне справедливо, сэр, - сказал Роу, у которого уже начинало шуметь в голове. - Но в деле с Зинном этот патер не может быть нам вреден, а после того... его можно будет и убрать. - Что же, если передатчик говорит о нас лишнее... - Шеф кивнул на пустую рюмку Роу: - Не стесняйтесь, старина, сегодня еще можно... перед довольно основательным постом. - Ради чего такое ужасное лишение, сэр? - улыбнулся Роу. - Чтобы всегда держать себя в руках, старина. Там, куда я вас посылаю, мимикрия не удавалась еще никому. - Вы начинаете меня пугать, сэр, - с шутливым ужасом произнес Роу. - Вы должны отнестись вполне серьезно к тому, что я говорю. Я потому и остановил свой выбор на вас, что рассчитываю на ваше умение болтать с кем угодно, на любую тему... Кстати! Вы сможете осуществить и одно свое дельце. Ведь вы сделали пьесу по своим "Шести шиллингам и полнолунию"? - Да, сэр. - И пока еще не поставили ее в России? - Так вы посылаете меня в Россию?! - У вас будет там время перевести и устроить пьесу в театрах. - Моя командировка так затянется? - Ваша задача в том и будет заключаться, чтобы проторчать в Москве как можно дольше. - Шеф некоторое время молчал, неторопливо прихлебывая вино. - Решено, что премьер-министр выступит в палате с речью, где возьмет твердый тон в отношении Германии. Так сказать: "довольно оставаться в дураках"! - Перемена курса? - Подождите, Уинфред, не перебивайте... Через некоторое время премьер повторит выступление в еще более резких тонах: чтобы обуздать поползновения Германии, правительство его величества даст гарантии против агрессии Польше, Румынии, Греции и кое-кому еще из этой мелочи, на которую зарится Гитлер. - Он уже достаточно хорошо знает, чего стоит наша гарантия, - Чехия еще шевелится у него в животе. - Роу! - Прошу простить, сэр... Значит, Великобритания перекладывает руль? - Великобритания не перекладывает руля! - подчеркнуто возразил шеф. - Мы только решили припугнуть Гитлера, хотя прочное англо-германское соглашение попрежнему остается главной целью правительства. - При верном курсе мы вполне могли бы поделить с Германией рынки всего мира, а может быть, и не только рынки. Шеф насмешливо посмотрел на него и погрозил пальцем левой руки, так как правая была у него занята пустою рюмкой: - Урок старика: никогда не выдавайте чужих слов за свои, даже когда, по-вашему, слушатели не могут догадываться об их источнике. Роу принужденно рассмеялся: - Я перестал бы уважать самого себя, сэр, если бы вздумал хитрить с вами. - Именно поэтому вы и были представлены в прошлом месяце к производству в коммодоры. - Вы чересчур добры ко мне. - Чин капитана слишком незначителен для той миссии, с которой вы поедете в Москву. Угрозы угрозами, а поведение Гитлера в отношении чехов уже показало, что пора нам создать кое-какие позиции второй линии на случай провала основного плана. - О разделе мира между нами и Германией? - В конечном счете - да. Но чем дальше, тем яснее становится, что спущенная нами с цепи собака - фашизм - может сбеситься и... укусить хозяина. - Нас? - Нас и даже... янки, которых Гитлер "уважает" больше нас, так как они его лучше кормят... Так я хочу сказать: дрессировку Гитлера нужно довести до конца - снова натравить его на Россию. Вот мы и надеемся, что фюрер станет сговорчивей, когда узнает, что мы ведем серьезные переговоры о военном соглашении с Россией. - Серьезные переговоры, сэр? - Да, для непосвященных они должны иметь вполне серьезный вид. Вы и другие члены миссии будете тянуть это дело, сколько позволят приличия. - Русские - небольшие охотники тянуть дела, сэр. - Мы будем действовать заодно с французами самым корректным образом. - Если речь идет о военных делах, то, должен сознаться, я довольно основательно забыл, где у корабля нос, а где корма. - Адмирал, при котором вы будете состоять, тоже не очень силен в морских делах. Тем лучше: у вас будет достаточно поводов запрашивать Лондон о всякого рода пустяках. К этому, собственно говоря, и будет сводиться задача миссии: запрашивать, запрашивать и запрашивать! Когда вы познакомитесь с остальными членами миссии, то поймете, что она не только не будет в состоянии принять какое-нибудь решение в Москве, но и, попросту, в чем-либо разобраться. Если мы увидим, что немцы держат камень за пазухой, то пошлем к вам в Россию людей, которые смогут быстро договориться с Москвой... Мы не можем оставаться в одиночестве лицом к лицу с Германией. Это означало бы крах. - А французы, сэр? - Кто может относиться к ним серьезно?! - Прошу извинить, но зачем там такой человек, как я? - Вы и еще несколько наших людей должны к отъезду миссии из Москвы... пустить там корни. Роу покачал головой. - Знаю, знаю, старина, - шеф ободряюще похлопал его по колену, - задача не так-то проста. Поэтому и посылаю вас вместе с вашей пьесой. Нужно пустить глубокие корни... Не мне вас учить. - Я все понимаю, сэр, но... - сказал Роу с сомнением. - Мне хочется, чтобы у вас не было никаких "но", старина. - Если бы речь шла не о России... - С некоторых пор вы начали страдать тем, что французы называют vin triste. Поэтому я требую решительно: ни глотка вина. - Слушаю, сэр, - бодрясь, но все же достаточно уныло проговорил Роу. - Запомните, дружище: если этот ход с посылкой миссии оправдает себя, то немцы, вероятно, поторопятся заключить с нами соглашение. Оно позволит говорить о наличии в Европе только одной единственной коалиции, способной диктовать свою волю другим, - англо-германской. В таком случае все разговоры о всяких других союзах и гарантиях будут тотчас сданы в архив. Тогда-то уж Германия должна будет воевать с Советами, как бы она этого ни боялась. И начнет она войну не тогда, когда это будет выгодно ей, а когда мы прикажем! - А пока мы должны таскать каштаны для немцев, сэр? - А разве не стоит поманить их парочкой каштанов, если это позволит нам, в конечном счете, и их самих ткнуть головой в костер? - Шеф протянул рюмку. - Бог с вами, еще один последний глоток перед разлукой. - Он чокнулся с Роу. - Остается вам сказать, что на этот раз в Москве рука об руку с вами будут работать несколько французских офицеров Второго бюро. - Пустой народ, сэр. - В этом есть свое удобство: в случае провала вы сможете отвести на них удар русских. - Моя связь с ними? - Во главе группы будет стоять генерал Леганье. - Русские, наверняка, отлично знают это имя. - Он поедет под чужим именем и будет изображать специалиста в области артиллерии или что-нибудь в этом роде. - Такой же артиллерист, как я - моряк? - В этом роде. - Шеф поднялся и сделал приветственный жест, намереваясь покинуть комнату. Роу решил сделать последнюю попытку отделаться от этой командировки, перспектива которой пугала его все больше, по мере того как шеф развивал свои планы. - Позвольте, сэр!.. Еще несколько слов. Старик остановился, выжидательно глядя на своего агента, но Роу молчал, не в силах скрыть своей подавленности. - Какого чорта, Уинн?! - негромко проговорил шеф. - Не может ли поехать в Россию кто-нибудь другой? - Что вы сказали? - Шеф сделал несколько шагов к Роу. - Я хочу, чтобы вы повторили свои слова... Но Роу молчал, глядя в сторону. - Тут что-то неладно, - сказал шеф. - Сдается мне, что вы... попросту боитесь, а? Роу пожал плечами. Это движение могло означать все что угодно и прежде всего то, что в действительности думал Роу. "Да, я боюсь, чертовски боюсь и не вижу в этом ничего удивительного. Всякий, кто побывал в России в моей роли, поймет меня". Шеф долго испытующе смотрел на Роу. Потом спросил: - Ну что же, значит... страх? Это было сказано без всякого ударения, очень просто, даже почти соболезнующе, но Роу понял, что крылось за этой короткой фразой. В его памяти пронеслось все, что он знал о судьбах вышедших в тираж разведчиков, и он, как бы защищаясь от удара, поднял руку. - Вы дурно поняли меня, сэр... - выдавил он из себя. Вплотную приблизившись к Роу, шеф слегка толкнул его в плечо, и Роу без сопротивления упал в кресло. - Вы превратно поняли меня, сэр, - поспешно повторил Роу. - Я хотел только сказать, что база для работы в России невероятно сузилась. Миссия миссией, переговоры переговорами, но за пределами этого не стоит ни на что рассчитывать. Связи разрушены, маскировка, поглотившая столько наших сил и средств, раскрыта, людей нет, явок нет... Пустое место, сэр! - Это верно, дружище, все нужно начинать сначала. Но я никогда не был любителем обманывать себя и теперь лучше, чем когда-либо, понимаю: мы не можем рассчитывать на успех в столкновении с Россией, если не займемся ее тылом: точите, точите дуб, если хотите, чтобы он упал. - Мириады червей нужны, чтобы подточить такое дерево. А у нас - единицы. - Послушайте, Роу, - в тоне шефа появилось что-то вроде угрозы. - Ваши возражения мне не нужны. Национализм и религиозный фанатизм - вот наши коньки на ближайшее время. - При этих словах шеф задумчиво уставился на кончик своей папиросы и умолк. Роу тоже хранил настороженное молчание. Потом старик потер висок и сказал: - Мы еще никогда не бывали в проигрыше, когда пускали в ход эти карты, Уинн, не правда ли? - Полагаю, сэр, - неопределенно заметил Роу. - И лучшим полем для их применения, мне кажется, всегда бывал восток... Не так ли, старина? - Вы правы, сэр. - Я имею в виду Ближний Восток, не так ли? Если хорошенько поискать на Балканах, то всегда найдется парочка-другая прохвостов, которых можно купить по дешевке. Не уловив мысли шефа, Роу решился спросить: - Извините, не понимаю связи. Балканы и Советская Россия? Шеф снова осторожно потрогал пальцем висок, как бы поощряя мысль к движению, и проговорил: - К нашему сожалению, идея национального - в широком смысле этого слова - объединения славян вовсе не погасла, как это многие думают. Россия и Советская не перестала быть для славянских народов Балкан Россией - самой старшей и уж безусловно самой сильной сестрой во всем семействе. И было бы пагубной ошибкой считать, что интернационализм коммунистов навсегда снял с повестки этот очень неприятный для нас вопрос. Балканские революционеры тянутся и будут тянуться к Москве. Вот тут, в этом потоке, мы и должны найти лазейку. Один наш человек на каждую сотню, которым Россия даст убежище, - вот задача. - Ненадежный народ эти балканцы. - Ну, старина, выбор не так уж велик, когда надо бороться с СССР. Приходится хвататься за соломинку. Годится все, все может служить тараном, которым мы будем долбить стену советского патриотизма, все! - Все, за что мы сможем заплатить, - с кривой усмешкой проговорил Роу. - На это мы деньги найдем, а если нехватит у нас самих, найдутся и кредиторы для такого дела. - Боюсь, что все это именно те мечты, которых вы так не любите, сэр. - Там, где шуршат наши фунты, я хочу видеть дело! А мы слишком много фунтов вложили в изучение России. Мы изучаем ее триста лет. Не хотите же вы, чтобы мы плюнули на то, что потеряли там? Мы возлагали слишком большие надежды на богатства России, чтобы так легко отказаться от них. Мы будем за них бороться и заставим бороться за них других. - Уж не имеете ли вы в виду немцев? - И немцев тоже. - Они хотят прежде всего получить кое-что для себя. - Пусть хотят, что хотят, нам нет до этого дела. Важно то, чего хотим мы. - Очень боюсь, сэр, что вы не учитываете некоторых обстоятельств, - осторожно проговорил Роу. - Я имею в виду американские интересы в Германии, сэр. - Как будто я о них не знаю! - И уже не так уверенно, как прежде, шеф закончил: - Пусть американцы подогревают немецкий суп, клецки должны быть нашими. - Сложная игра, сэр. - Я всегда был уверен в вашей голове, Уинн, - тоном примирения проговорил шеф. - Иначе нам не о чем было бы говорить. - Польщен, сэр, но... - Роу не договорил. - Ну? - Если бы вы знали, как трудно браться за дело, когда видишь его... Шеф быстро исподлобья взглянул на собеседника и угрожающе бросил: - ...безнадежность?.. - О-о!.. - испуганно вырвалось у Роу. - Трудность, чертовскую трудность - вот что я хотел сказать. - Еще одно усилие, Уинн. Руками немцев или кого угодно другого, но мы должны выиграть эту игру, понимаете? - Иначе?.. Шеф не ответил. Он исчез, так и не сказав ничего больше ожидавшему напутствия Роу. Некоторое время Роу стоял неподвижно, погруженный в невеселые размышления. Потом подошел к столику с бутылками и, подняв одну из них, в сомнении поглядел на свет. - Старик еще воображает, будто, получив такую командировку, можно заснуть в трезвом виде... Он пожал плечами и налил себе полный бокал чистого джина. 29 События сменяли друг друга в стремительной череде. Никто не верил больше миролюбивым уверениям гитлеровской шайки; если кто и не знал, то чувствовал: мир идет к войне. Лучшие люди Чехословакии бились в последних попытках спасти независимость своей республики, но становилось все яснее, что не сегодня - завтра Гитлер вторгнется в ее пределы, которые он после занятия Судет цинически называл "остатками Чехословакии". Особенно ясно это было тем, кто жил в Судетах. На бывших Вацлавских заводах, теперь входивших составною частью в огромный немецкий концерн "Герман Геринг", давно не осталось ни одного чеха. Завод с каждым днем увеличивал выпуск боевых самолетов для немецкой армии. Всякая надежда на то, что ему удастся уйти от фатерланда, оставила Эгона. Он занимался проектом, заставив себя больше не думать о его конечном назначении. Эльза с грустью отмечала каждый новый день, проходивший вдали от Эгона, словно забывавшего иногда о ее существовании. Она же не решалась делать какие-либо шаги к сближению, боясь, что он примет их за новую попытку стать при нем соглядатаем гестапо, хотя теперь она могла поклясться ему памятью отца, что это не так. Одиночество Эльзы было тем тяжелее, что и Марта так и не вернула ей своей дружбы. Правда, с течением времени Марта могла бы убедиться в том, что в "навете" Эльзы не было неправды, но любовь делала ее слепой. Она продолжала закрывать глаза на то, что происходило вокруг. Ни унижение отечества, ни страдания народа, ни разорение родного гнезда, ни откровенные приготовления к нападению на беззащитную теперь Чехословакию, происходившие и на заводе, не оказывали на нее отрезвляющего действия. Окруженная немцами, не слыша чешского слова, она забывала о том, что родилась чешкой. Она все реже вспоминала о родителях, и ее перестало беспокоить отсутствие от них писем. Пауль, ставший директором завода, полновластно распоряжался не только в его корпусах, но и на вилле Кропачека. Сам он уже никогда не заговаривал о возвращении прежнего хозяина виллы, а если Марта изредка и задавала этот вопрос, отделывался туманными рассуждениями. Однако он не забывал всякий раз упомянуть, будто Кропачек знать не хочет Марты и что тетя Августа ничего не может поделать с его упрямым чешским характером. Однажды, - это случилось совсем недавно, - вернувшись из поездки в Германию, Пауль преподнес Марте красивую диадему, осыпанную драгоценными камнями. - Дядя Януш называл твою мать королевой, - сказал он, - теперь королевой этого дома будешь ты. И он показал ей бумагу, в которой было сказано, что доктор Ян Кропачек поручает ему, инженеру Паулю Штризе, единолично и полноправно распоряжаться всем его имуществом и делами, что отныне инженер Пауль Штризе является хозяином всех вацлавских паев Яна Кропачека. - Теперь мы так же богаты, как были богаты твои родители. - А они? Чем же будут жить они? - Дядя Януш получил от меня больше, чем ему заплатил бы кто-нибудь другой, - важно сказал Пауль. - Ты же понимаешь: всякий на моем месте взял бы все это безвозмездно! Да, Марта понимала, что они с Паулем теперь богаты, и Пауль подтверждал это подарками, которые привозил из Либереца или из Германии, куда теперь часто ездил по делам. Ежедневными уколами, умело наносимыми ее самолюбию, он хотел заставить ее почувствовать себя оскорбленной тем, что отец отдал все нелюбимому племяннику, забыв о существовании дочери. Чем дальше, тем правдивее начинала выглядеть выдумка Пауля, будто Кропачек запретил пани Августе не только переписываться с Мартой, но даже произносить ее имя. Только осознав истинное значение этого, Марта поняла, что случилось нечто непоправимое, что хозяйничанье Пауля в доме ее отца не приятная случайность, совпавшая с ее медовым месяцем, а трагический конец ее отчего дома. После нескольких дней мучительных размышлений она попросила Пауля дать ей адрес отца. - Напиши, я отправлю письмо, - ответил он. - Я могу сама отправить. - Он просил писать ему через чехословацкое посольство в Париже, - без запинки солгал он. - Хорошо, я так и сделаю. - Но если ты напишешь в чехословацкое посольство, это может произвести дурное впечатление среди наших. - Ты же посылаешь, и ничего не случается. - Я имею на это разрешение. - Так достань его и мне. Пауль впервые смешался. Чтобы скрыть смущение, резко сказал: - Одним словом: если хочешь писать - пиши, но перешлю письмо я! Это был первый случай, когда у Марты родилось подозрение, что, быть может, и не все обстоит так, как говорит ее Пауль. Она написала матери и послала письмо в чехословацкое посольство в Париже. Очень быстро оттуда пришло сообщение, что госпожа Кропачек в Париж не приезжала. Марте стоило труда совладать с желанием броситься к Паулю и потребовать объяснений. Выбрав день, когда Пауль уехал надолго, преодолевая страх, она вошла в кабинет. Ей были знакомы все тайники отцовского бюро, и она без труда отыскала то, что хотела видеть: подпись отца на той бумаге, что показывал ей Пауль, была, повидимому, настоящей, но... тут начиналось страшное: подлинность руки Кропачека была засвидетельствована берлинским нотариусом. Берлинским, а не парижским! Марта долго стояла с бумагой в руках, не в силах собрать разбегающиеся мысли. На всем заводе у Марты не было человека, которому она решилась бы рассказать о случившемся, от которого могла бы получить совет. Но тут она вспомнила об Эльзе. - Как, разве вы не знали, что гестапо задержала вашего отца в Германии, чтобы заставить его подписать доверенность? - А теперь, где же он теперь?! - в ужасе воскликнула Марта. Этого Эльза не знала. Марта стояла, как оглушенная. - Не бойтесь, - сказала она наконец. - На этот раз я не проговорюсь Паулю... Она закрыла лицо руками и разрыдалась в объятиях Эльзы. На этот раз Марта действительно не проговорилась Паулю. Впрочем, Эльза этого и не боялась. После той вспышки в лесу она вообще не боялась Пауля: он не только не убил ее на следующий день, но трусливо избегал встреч с нею. Она была свободна. Через несколько дней Марта исчезла. Она стремилась в Прагу. Отдавая себе отчет в том, что чешские власти бессильны вырвать ее отца из рук гестапо, она надеялась на помощь французских друзей. Нужно было отыскать в Праге Гарро и Даррака. Они французы, они могли сделать все. Они помогут! Со справкой адресного бюро в кармане она отправилась на поиски друзей. У них оказался общий адрес. Марта отыскала улицу в Малостранской части города. Она и не знала, что в Праге есть такие узкие, темные и неуютные улицы. Нужный дом показался ей старым и неприветливым. Он хмуро глядел маленькими оконцами из-под нависших над ними каменных карнизов. Низкая дверь с тяжелым противовесом неохотно пропустила ее в темную нишу. Дом был чем-то похож на склепы, какие она видела на кладбище в Либереце. Привратница после первого же вопроса Марты спросила: - Уж вы не из Судет ли? И когда узнала, что это именно так, сейчас же сняла с гвоздя ключ и стала подниматься по узкой каменной лестнице. - Ни того, ни другого из господ нет дома, но это ничего не значит,