ли на ужин будет яблочный пирог и ты не утащишь порцию для меня, то между нами все кончено - до свиданья, до свиданья! Таня вприпрыжку помчалась к выходу и в дверях чуть не сшибла с ног Ирму Брейер. - Николаева!! - Ой, Ирмочка, прости - я тебя не видела, честное слово - извини, я побежала, а то меня ждут... - Погоди! - Ирма едва успела поймать Таню за руку. - А ну-ка, покажись. Ясно, юбка, как всегда, перекошена... - Ирмочка, ну я умоляю - меня ждут, понимаешь? - Ничего, подождут. Я не хочу, чтобы девушка из нашего лагеря разгуливала по Кисловодску чучело чучелом. Поправь юбку, я тебе сказала! Конечно, выбелить тапочки было некогда, да? - Ирмочка, золотая, вот самое честное слово... - Пожалуйста, не оправдывайся. Ты знаешь, что до линейки ты должна быть в лагере? - Да, да, я буду ровно в семь, честное-честное слово... До Кисловодска было около часа езды. Сидя за рулем старого разболтанного газика, который бренчал и скрипел всеми суставами, лейтенант Сароян щурился из-под фуражки на бегущую навстречу пыльную дорогу и рассказывал о Монголии. Они проезжали сейчас самый живописный участок шоссе Ессентуки - Кисловодск, но Таня не видела окружающих красот. Она слушала лейтенанта, буквально заглядывая ему в рот, и нетерпеливо ерзала по сиденью, когда тот замолкал, беря крутой поворот или обгоняя другую машину. - Ну-ну, и что? - торопила она его. - И что было, когда отстала пехота? - Ну, ничего... без нее пришлось начинать. Вообще-то, по правилам, это не полагается... действовать без поддержки пехоты... но там такое положение сложилось, что нельзя было ждать. Словом, подошли мы туда одни, без пехоты... и сразу - не отдыхая - в бой. Утром, так часов в одиннадцать. Танков у них там не было, но артиллерия была мощная... а там такое плоскогорье, подступы все хорошо просматриваются, ну и они, конечно, заранее пристреляли все ориентиры... а у нас люди были уставшие, за моторы тоже побаиваться приходилось... мы ведь трое суток шли через пустыню - знаете, что это такое! Конечно, нужно было отдохнуть, проверить матчасть... но времени на это не было. В общем, мы там как дали - с ходу... - Лейтенант прищурился еще и покрутил головой. - ...Может, оно и лучше вышло, что не отдыхали. Народ был злой как черт, а это ведь тоже фактор... Словом, к вечеру разутюжили мы этот Цаган вдоль и поперек. Вечером я, помню, поехал вытаскивать один наш подбитый танк, смотрю - такая, знаете, картина... прямо за душу меня взяло... представляете, Таня, наверху такой красный-красный монгольский закат - а там закаты такие, что не расскажешь, - а внизу поле сражения, понимаете - раздавленные пушки, трупы, танки сожженные дымятся еще... э, да что я вам такие вещи рассказываю, вот ишак! - воскликнул он вдруг, взглянув на Таню и увидев выражение ужаса на ее лице. - Хватит нам о войне - о чем хотите будем говорить, о войне не будем!.. Приехав в Кисловодск, они были уже закадычными друзьями. Лейтенант уговорил Таню называть его просто по имени - Виген, - а сам продолжал обращаться к ней на "вы". Это было непривычно и приятно, Таня даже почувствовала к себе некоторое уважение. Оставив машину на привокзальной площади возле аквариума, они медленно пошли по шумной, полной народу улице. - Так вот что, Танечка, - сказал лейтенант, вытаскивая записную книжку, - давайте набросаем план действий. Мне нужно сходить к этой женщине, а вы пока погуляйте здесь с полчасика, а потом встретимся вот хотя бы на этом углу. Есть? - Ладно, я тогда побегу покупать галстуки. Меня девчонки просили купить, наши пионерки. Знаете, мелкота, лет по тринадцать, глупые все невероятно, просто не верится, что и ты когда-то была такой же. - Таня пожала плечиками. - Ну хорошо, вы тогда идите, а встретимся лучше у Октябрьских ванн - знаете? Это вот прямо, такое низкое здание и четырехугольная башенка с часами, а напротив еще аптека. В пять часов, хорошо? Успеете? Виген посмотрел на часы: - Да, успею, я там засиживаться не собираюсь. Ладно, договорились. Не заблудитесь только, я за вас отвечаю... Магазин "Динамо" был недалеко, за утлом. Войдя, Таня осмотрелась, потрогала обтянутую коричневой клеенной "кобылу". Ей вдруг вспомнилось, что по БГТО осталось сдавать самое трудное - упражнения на снарядах. В отделе пионерского инвентаря полки были уставлены небольшими барабанами и сверкающими шеренгами горнов; поджидая отлучившуюся продавщицу, Таня мечтательно морщила нос, глядя на соблазнительные вещи и представляя себе, как здорово было бы научить Раечку дудеть в горн (сама она довольно хорошо умела выбивать дробь на барабане) и на страх врагам устраивать в доме комсостава ежевечерние концерты. Если бы не мать-командирша, это отлично можно было бы провести в жизнь. Вернувшаяся продавщица оторвала ее от приятных мыслей. Купив галстуки, Таня вышла на улицу и остановилась. У дверей магазина двое мальчишек деловито - по очереди - надували волейбольную камеру, очевидно только что купленную и еще покрытую серебристой пыльцой талька. - Эх, дураки, - сказала Таня, понаблюдав с минуту. - Кто же так надувает? Вот я бы надула сразу. Хотите, покажу? - Не лапай, не купишь! - сипло ответил мальчишка. - Иди, а то как урежу... Таня презрительно сморщила нос. - Это ты-то? Меня? - Она подошла на шаг ближе и деловито спросила: - Хочешь драться? - Ну чего она ле-е-езет! - плаксиво завопил вдруг мальчишка таким противным голосом, что на них оглянулись прохожие. Таня сразу отошла. - Просто не хочу связываться, - бросила она через плечо, - а то бы я из вас двоих четыре сделала... Зайдя в гастроном, она купила для Люси полкило ее любимых "тянучек". Потом на пути к Октябрьским ваннам встретился комиссионный, - в этих витринах всегда можно увидеть что-нибудь интересное. Таня сунула в рот тянучку и прижалась носом к стеклу. Ее внимание сразу привлек крошечный театральный биноклик - перламутровый, с золочеными ободками, на длинной ручке вроде лорнета. Не иначе, еще пушкинских времен. Ох, вот бы побывать там хотя бы на немножко - придумать какую-нибудь "машину времени" и... Используя витрину как зеркало, Таня наклонила голову чуть набок и сделала томные глаза - как на портрете Натальи Гончаровой. Рядом кто-то остановился, она покраснела и быстро нагнулась, разглядывая старинные бронзовые часы под стеклянным колпаком. Оказалось вдруг, что часы идут и стрелки показывают двадцать минут шестого; она ахнула и помчалась по улице, расталкивая прохожих. Лейтенант уже похаживал у здания Октябрьских ванн, заложив руки за спину. - Э, ничего, - сказал он, когда Таня прерывающимся от бега голосом извинилась за опоздание. - С делами мы покончили, куда спешить? Я вот что сейчас подумал - ужин в лагере вы ведь потеряли, а покушать надо. Вы шашлык любите? - Я никогда не ела, только слышала. Это на палочках, как эскимо? А вкусно? - Шашлык? Ха-ха! Идемте, - решительно сказал лейтенант, взяв ее за руку, - тут есть одна шашлычная, настоящая. Сейчас увидите, что такое шашлык... Они пришли в небольшой прохладный подвальчик, где чуть пахло вином и погребной сыростью, а по стенам висели безобразно растопыренные бурдюки, - с первой же минуты Таня старательно избегала их взглядом. Откуда-то доносилась странная восточная музыка. Маленький багровый толстяк с разбойничьими усами быстро накрыл на стол и поставил перед лейтенантом бутылку вина. - А этого вам нельзя, - сказал Виген, шутливым жестом убирая бутылку подальше от Тани. - А этого я и не прошу, - сморщила она нос, наклоняя голову набок. Виген улыбнулся. - Почему вы улыбаетесь? - Просто так. Смотрю на вас и улыбаюсь. - Нет, пра-а-авда... - Тсс! - Он приложил палец к губам. - Смотрите, вам уже несут... Шашлык и в самом деле оказался вкусной штукой. Разбойничий толстяк прибегал с железными прутиками, где кусочки мяса были нанизаны вперемежку с ломтиками помидоров, и ловко состругивал их на тарелки. Таня уплетала за обе щеки, - только сейчас она почувствовала, как проголодалась за это время. Утолив голод, она опять пристала к лейтенанту: - Нет, Виген, ну скажите серьезно, почему вы тогда улыбнулись? - Слушайте, Таня! - вместо ответа сказал тот. - Вы уже видели, как на Кавказе кушают, - теперь увидите, как на Кавказе пьют... Подозвав крючконосого разбойника, он сказал ему несколько гортанных слов. Тот улыбнулся Тане, цокнул языком и убежал. Через минуту он вернулся и подал лейтенанту большой кривой рог. У Тани загорелись глаза. - Из этого вы будете пить? - недоверчиво спросила она, дотронувшись до рога. - Ох как интере-е-есно... Сароян взял рог и вылил в него все вино из бутылки. Потом, держа его в обеих руках, встал и поклонился Тане. - Пью за ваше здоровье, - сказал он негромко и торжественно. - Живите много лет, и пусть с каждым годом ярче сияют звезды ваших глаз... Таня не сразу поняла смысл последних слов - они дошли до ее сознания минутой позже. Сейчас она с изумлением смотрела, как лейтенант стоя пил из рога, не отрываясь и все выше запрокидывая голову. "Задохнется!" - испуганно подумала она, но в этот момент Виген вскинул пустой рог и перебросил стоявшему поодаль крючконосому. Тот поймал его на лету, что-то восторженно крикнул и зааплодировал, держа рог под мышкой. Только тут Таня поняла смысл сказанного о звездах и почувствовала вдруг, как загорелись ее щеки. - Спасибо, что вы пили за мое здоровье, - не поднимая глаз, сказала она севшему на место лейтенанту и улыбнулась. - Только не нужно так много... - На Кавказе это не называется много, это называется - в самый раз, - засмеялся лейтенант. - А теперь рассказывайте вы. - Что же я могу рассказать? Про лагерь - так это же совсем не интересно... вы так много интересного видели, а тут вдруг какой-то лагерь. Вы вот японцев видели... - Вот поэтому мне и хочется услышать про что-нибудь такое, где нет японцев. Серьезно, Таня, расскажите просто про себя. - Ну хорошо, я расскажу - только придумаю, с чего начать. Слушайте, а что все-таки Дядясаша делает в Монголии? - Ну, как что? Командует, что же ему еще делать. - А чем он командует? - Крупным танковым соединением, - улыбнулся Сароян. - Остальное - военная тайна. Таня наморщила нос... - Все та-а-айны, та-а-айны... - капризно протянула она, отодвигая тарелку. - Ну, я уже наелась как удав - не могу пошевелиться. Идемте есть мороженое? Знаете куда - в парк, там есть такой Храм Воздуха! Когда они вышли на улицу, уже смеркалось. Оглушительно трещали цикады, в теплом вечернем воздухе пахло немного пылью, немного бензином и какими-то незнакомыми Тане цветами. - Хорошо здесь, - вздохнула она, морща нос. - Это соединение, которым командует Дядясаша, - оно большое? - Порядочное. - Ох какой он важный, - покачала головой Таня. - А дома - меня боится. - Боится вас? - улыбнулся Виген. - А что, вы такая страшная? Таня пожала плечами: - Нет, конечно... но характер у меня мерзкий, это все говорят. Я - шкодливая, правда. Почему вы смеетесь? Честное слово, у нас во дворе так меня и называют, ну что я могу поделать. У нас такая дворничиха - так она всегда: "То та шкода с десятой квартиры, що це за дивчина такая, було б ей повылазило" - это она по-украински, я точно не могу передать, но приблизительно так. Ну что вы все смеетесь!.. На открытой полукруглой террасе, расположенной в самой высокой точке парка, почти никого не было. Прохладный ветер доносил снизу обрывки музыки, смех и голоса гуляющих. Таня ела мороженое и рассказывала Сарояну о лагерной жизни. Он уже знал характеры и особенности всех вожатых, распорядок дня, меню завтраков, обедов и ужинов. Ему было сообщено также, что у нее, Тани, есть в лагере подруга - приехала вместе с ней из Энска - такая Люся Земцева, страшно умная и красивая, такая красивая, что если бы он ее увидел, то наверное влюбился бы; что Люся собирается быть физиком, а она сама - не Люся, а она сама - весной увлекалась машиностроением и даже хотела записаться в ДТС, а потом балетом, а сейчас увлекается минералогией, потому что познакомилась в лагере с одним членом кружка юных геологов из Микоян-Шахара и тот дал ей прочитать книжку академика Ферсмана. Этот юный геолог страшно умный - тоже, наверно, будущий ученый, - а вообще он смешной, ну вот взять хотя бы, что он устроил вчера на линейке... Тут Таня осеклась и, держа в руке ложечку, сделала большие глаза. - Ой, Виген, - прошептала она в ужасе, - который час? Тот посмотрел на часы и зажмурился: - Х-ха! Пропали мы с вами - уже четверть девятого! - Четверть девятого! Ой, что же я теперь буду делать?.. Они меня просто съедят! - А нельзя позвонить в лагерь? Соврем что-нибудь... - Ой, я не знаю номера... да и потом, это уже все равно - линейка у нас ровно в восемь, меня уже нет, а что мы можем сказать? - Таня закусила губу и покачала головой. - Ох, что мне завтра бу-у-удет... вы себе представить не можете, как мне нагорит... а, все равно! - Она капризно передернула плечиками и принялась доедать мороженое. - Я не маленькая. Ну, влетит, неважно - не в первый раз... мне и похуже доставалось. - Уже бывало? - улыбнулся Сароян. Таня пожала плечами. - Еще как, - сказала она небрежно. - Меня страшно строго воспитывают. Не в лагере, конечно, - дома. - Подумайте, ц-ц-ц. - Он сочувственно поцокал языком. - А вы же говорили, что Александр Семенович вас боится? - Дядясаша - да. Еще бы! Нет, я говорю про мать-командиршу... - А, про нее я слышал. - От Дядисаши? Значит, тогда вы знаете. Я ее очень люблю, но... у нее такие отсталые методы воспитания, прямо ужас... прямо какие-то средневековые! Они посмотрели друг на друга и рассмеялись как по команде. - Ничего, Таня, - сказал Виген, - это не так страшно. Ну, хотите еще мороженого - или поехали? Таня в нерешительности посмотрела на стоявшие перед ней пустые вазочки. - Н-нет, хватит, я думаю... Давайте уж лучше поедем. Серьезно, Виген, я просто боюсь, правда. Пока мы еще доберемся... На привокзальной площади на лейтенанта коршуном налетел милиционер, - что-то оказалось не в порядке, то ли машина стояла в неположенном месте, то ли просто она стояла слишком долго. Они долго ругались и спорили, горячась и хватая друг друга за обшлага, с русского постепенно перейдя на какой-то непонятный, шипящий и гортанный. Таня слушала их, с тоской поглядывала на часы и с ужасом думала о том, что произойдет в лагере. Обратный путь они сделали за сорок минут, так быстро Тане не приходилось ездить еще ни разу в жизни. Она хваталась то за сиденье, то за борт, то за рукав Вигена, газик прыгал и метался из стороны в сторону, звеня, вскрикивая и взвизгивая прямо по-человечески. Ночные бабочки проносились в искрящихся конусах света перед радиатором, справа - в кромешной тьме - вспыхивали и гасли красные и желтые отражатели дорожных знаков и, проносясь мимо, фыркали невидимые телеграфные столбы. Вообще, это была не езда, а какое-то сумасшествие. Когда машина с ревом пронеслась по сосновой просеке и затормозила перед воротами лагеря, Таня чувствовала себя окончательно одуревшей. "С приездом!" - громко сказал Сароян и с размаху ударил кулаком по рулю. Дикий, неприлично громкий, хриплый вопль вырвался из недр загнанного газика, где что-то продолжало еще булькать и пощелкивать. Подскочив от ужаса, Таня вцепилась в лейтенанта обеими руками. - Вы с ума сошли!! - зашипела она отчаянно. - Что вы делаете, Виген, вы же всех перебудите - у нас после девяти говорить громко и то нельзя, а вы так дудите! Господи, ну теперь я уж совсем пропала! Виген, уезжайте скорее, пока никто не пришел... - Как "уезжайте"? Х-ха? - Он выскочил из машины вслед за Таней и воинственным жестом одернул пояс. - Я сейчас вашему начальству буду рапортовать - надо же объяснить, как было дело! - Нет, нет, я сама все объясню, честное слово, так лучше... уезжайте скорее, правда, Виген, ну пожалуйста! Таня торопливо затолкала лейтенанта обратно в машину и сама с треском прихлопнула за ним разболтанную дверцу. - Да нет, вы послушайте, как же так... - растерянно попытался тот протестовать. - Да Виген! - уже с отчаянием крикнула Таня, оглянувшись на решетчатые ворота. - Уезжайте, я вам говорю, - ну как вы не понимаете! По-видимому, страх ее внезапно передался Сарояну. Он сунул ей в руки кулек с покупками, торопливо пробормотал что-то насчет того, что в Энске они, возможно, еще увидятся, круто развернул машину и умчался по просеке с такой скоростью, будто за ним гнались черти. Не успела погаснуть вдали красная искорка стоп-сигнала, как за воротами вспыхнул фонарь. Спустя минуту послышался хруст гравия, - по аллее торопливо шел старший вожатый, за ним, не поспевая за его широкими шагами, почти бежала Ирма Брейер. - Вы бы еще час копались! - запальчиво крикнула Таня, когда начальство подошло ближе. - Теперь-то уж он, конечно, уехал! - Кто уехал? - Вожатый отпер калитку и пропустил Таню внутрь. - Николаева, ты окончательно сошла с ума... - начала Ирма трагическим голосом, но Таня перебила ее, обращаясь к вожатому: - Как кто - лейтенант Сароян, ясно! Он просто хотел объяснить, в чем дело. Вы бы еще через час пришли! Он ждал, ждал и уехал - он очень торопился в часть, его эта дурацкая история и так задержала, - а вообще он хотел сам все рассказать, потому что... - Постой ты, не тарахти! Какая история? Тебе когда было сказано вернуться в лагерь? - Господи, ну к восьми, к восьми! Мы уже ехали назад - понимаешь? - так приблизительно в половине восьмого, как раз успели бы - и вдруг заднее колесо ка-а-ак отлетит, правда! Ой, Петя, я так перепугалась, ты себе представить не можешь - думала, перекинемся... - Ух ты, страхи какие, - сказал вожатый, - Ну, и? - Ну, и у нас не оказалось в машине домкрата, понимаешь? И как назло - никого на дороге! Наверно, часа полтора сидели и ждали, а потом ехала одна полуторка, и они нам помогли. Ну вот, видишь... - Да, вижу, - буркнул вожатый. - Это ты сама сочиняла или лейтенант помогал? Сказки мне будешь рассказывать - полтора часа они сидели на дороге и ни одной машины не увидали... в полвосьмого, говоришь? Ладно, вот нарочно вывезу тебя завтра в то же время на то же место, и посмотрим с часами в руках - сколько машин там за полчаса пройдет. В молчании они дошли до девчачьего корпуса, и Таня обиженно сказала: - У тебя никакого доверия к людям... - Такие уж люди, - сказал вожатый. - Завтра Нина Осиповна с тобой побеседует, так что готовься заранее. - Ну Петя, ну я-то при чем? - жалобно возопила Таня. - Я ведь тебе говорю - была авария, разве я виновата? - Еще бы, ты никогда не виновата, ты ведь у нас ангел. Иди, иди, нечего... Пока Таня умывалась, Ирма Брейер стояла у нее над душой, словно подозревая преступницу в намерении снова удрать; потом с тем же ледяным видом надзирательницы довела до самых дверей спальни. - Покойной ночи, Николаева, - сухо сказала она. - Не шуми, когда будешь раздеваться. Завтра мы поговорим. - Ирмочка, я ведь уже все рассказала - зачем же еще? - Таня тяжело вздохнула. - Хочешь тянучку? - Нет, спасибо, и сама не смей. На ночь, после чистки зубов, ничего сладкого. Ты, конечно, этого тоже не знаешь? "Ой, ой, хоть бы Люся уже спала..." - думала Таня, на цыпочках пробираясь по спальне. Но Люся не спала. Едва Таня добралась до своей кровати и, затаив дыхание, начала раздеваться, рядом послышался шепот подруги: - Что это ты так рано? Могла бы с таким же успехом приехать вообще утром. - А, ты еще не спишь, Люсенька... я страшно рада... смотри - я тебе купила тянучек, тех самых... Таня на ощупь сунула под подушку Людмилы хрустящий кулек. - У тебя, Татьяна, отвратительная манера - набезобразничаешь, а потом лезешь со всякими тянучками. Ну, подожди, завтра у нас будет разговор. - Кошмар, - вздохнула Таня, - это уже третий... вот тебе твоя юбка, в целости и сохранности, можешь радоваться. Я даже сложила ее по твоему способу, смотри. Если хочешь знать, то мы опоздали просто потому, что у Сарояна остановились часы. Видишь, как я тебя слушаюсь во всем, а ты вечно недовольна. Это просто черная неблагодарность, самая черная. И вообще очень интересно - что я такого страшного наделала... подумаешь, немножко опоздала в лагерь... Таня обиженно шмыгнула носом и полезла под простыню, продолжая что-то бурчать. - Ах, ты не понимаешь, что в этом такого страшного, да? - вскипела Людмила. - Ты два часа заставляешь всех беспокоиться - заведующую, вожатых, меня - и потом еще спрашиваешь невинным тоном: "Что я такого сделала?" Знаешь - спи уж лучше, мне просто противно с тобой разговаривать! - Ну и ладно, а мне еще противнее! Едва успев задремать, Людмила опять проснулась - ее разбудил щекочущий шепот над самым ухом: - Люся, ты слышишь... Лю-ся! - Господи, ну что тебе еще? Не шипи в ухо! Танька!! - Люсенька, я у тебя хочу спросить одну вещь, только ты не смейся. Смотри - если бы тебе нужно было сравнить с чем-то мои глаза, с чем бы ты их сравнила? - Что? Твои глаза? Как сравнить? - Ну, как ты не понимаешь... говорят же "глаза как незабудки" - это когда голубые, или "как фиалки" - знаешь, есть такие редкого цвета - ну, и вообще можно с чем хочешь сравнить - не обязательно с цветком... ну-у, не знаю там - глаза, как... как звезды, что ли, - это уж совсем глупо, правда? - Ну конечно, - зевнула Людмила. - Что "конечно"? Конечно, что как звезды, или конечно, что глупо? - Ясно, что глупо. Так что ты хочешь, я не понимаю? - Ах, ничего я не хочу, отстань, - сердито ответила Татьяна. - Я спать хочу! 4 Тридцатого августа Таня вернулась в Энск, и новости посыпались сразу со всех сторон, - можно было подумать, что нарочно дожидались ее приезда. На вокзале их встретил тот же Вася, - Галина Николаевна была занята и не приехала. - Как отдыхалось, девчата? - весело спросил он, засовывая в машину чемодан. - Женихов еще не понаходили? Значит, не так действовали, что ж это вы... Таня хихикнула, забираясь на свое любимое переднее сиденье. - А как нужно было действовать? - спросила она. - Ишь, заинтересовалась, курносая. - Вася сделал вид, что хочет мазнуть ее по носу черным пальцем. - Рано еще! Пошутил, а она уж и обрадовалась... Люда, куда ехать-то - к вам или на Котовского сперва? - К нам, Вася, мы еще должны разобрать вещи. Вася сел на место и, трогая машину, подмигнул Тане. Она подумала вдруг, что все эти подмигивания и хватания за нос - не очень-то приятная штука. Почему-то вот с Люсей никто себе этого не позволяет! Странно, но даже в школе Таня не могла вспомнить ни одного случая, чтобы кто-нибудь дернул Люсю за косу; а мимо нее, Тани, ни один мальчишка не пройдет, не сделав какой-нибудь пакости: или потянет за волосы, или хлопнет линейкой, в лучшем случае хоть рожу скорчит... Она смотрела на бегущие мимо пыльные акации и думала, что, хотя ее последняя зарубка на притолоке почти на два сантиметра выше Люсиной, все-таки, наверно, Люся производит более взрослое или более умное впечатление - иначе чем все это можно объяснить? Ее, взрослую, в сущности, девушку, которой через две недели исполняется шестнадцать лет - шутка сказать, шестнадцать! - ее, девятиклассницу, при всех называют курносой и запросто мажут ей нос пыльным пальцем. Хорошего в этом мало. От грустных мыслей оторвал ее Вася, толкнув локтем и сказав, что теперь, значит, она и вовсе станет ходить в знаменитостях и что жаль, что он везет ее, а не самого майора, потому что тот наверняка пригласил бы его зайти обмыть награду. - Какую награду? - рассеянно спросила Таня, ничего не поняв. - Слышь, Люда... - засмеялся шофер, на секунду обернувшись к сидящей сзади Людмиле. - Растолкуй ей, а то она уже забыла. - Не понимаю, о чем вы, Вася. - Люся пожала плечами. - Вы что, в самделе ничего не знаете? - изумился шофер. - Хотя верно, вы же ехали сколько! Э-э, Танечка, тогда с тебя магарыч. Дядька твой Героя получил, вот как! Сегодня в газетах список... Таня не сразу поверила, что Вася говорит правду; поверив, она ошалела от радости. Воспользовавшись тем, что машина только что пересекла бульвар Котовского, она попросила остановить, чмокнула Люсю в щеку и выскочила на тротуар. Почему-то она решила, что Дядясаша, украшенный новенькой Золотой Звездой, уже ждет ее дома. Никакого Дядисаши, конечно, дома не оказалось. Вместо него Таню встретила Раечка, вчера вернувшаяся из отпуска и теперь занятая уборкой. - А у нас тут новосте-е-ей! - закричала она, схватив Таню в объятия и принимаясь кружить по комнате, - Кругом одни новости! Про Алексан-Семеныча уже небось слыхала? - Ой, Раечка, ты меня задушишь!.. Да, мне уже сказали, а где газеты сегодняшние? Номер "Красной звезды" лежал на Дядисашином столе; Таня замерла, пробегая длинный список на первой странице. "...Наградить званием Героя Советского Союза с одновременным вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда" - ого, целых тридцать два человека! Так... командарм Штерн, полковник Яковлев - о, вот - "майора Николаева Александра Семеновича". - Ой, Раечка, - зачарованно прошептала Таня, не веря своим глазам. - Ой, я так рада за Дядюсашу, ты себе просто представить не можешь... а какие еще новости? Следующая новость касалась матери-командирши, у которой родился в Днепропетровске внук; она стала от радости совсем как ненормальная и вчера уехала; Тане она оставила деньги и яблочный пирог, - только она, Раечка, этот пирог съела, потому что не знала, когда Таня приезжает, а ведь яблочный пирог как зачерствеет, так после хоть не ешь. - Как же ты не знала, - с упреком сказала Таня, - занятия ведь начинаются первого! Яблочный, да? Как раз мой любимый. Все-таки хоть кусочек ты уж могла бы мне оставить, правда! Я бы съела и черствый, не такая уж я привереда... - Ладно, не горюй, я тебе сегодня испеку. Еще вкуснее будет, вот увидишь! С этими словами Раечка так хлопнула Таню по плечу, что та присела; потом неожиданно всхлипнула и сообщила, что в конце того месяца выходит замуж - не за шофера, с которым познакомилась на Первое мая, а за счетовода Андрей-Иваныча, который ухаживает за ней уже второй год. Эта новость Таню ошеломила не меньше Дядисашиной Золотой Звезды. К Раечке она привыкла относиться как к приятельнице, почти как к сверстнице - и вдруг в конце следующего месяца с ней случится такое. Подумать - она станет замужней дамой! - Поздравляю, Раечка... - Таня почувствовала себя совершенно растерянной. И что вообще полагается говорить в таких случаях? - Раечка, я тебе желаю от всего-всего сердца, чтобы ты была очень счастливой и... и чтобы у вас были хорошие дети, вот. Они опять обнялись, и Раечка опять всхлипнула и засмеялась: - А Петька мой говорит: дура ты, Райка, ну чего за старика выходишь, иди, говорит, лучше за меня, я и собой лучше, и заработок еще тот. Я, говорит, сделаю два рейса и на одних королях столько буду иметь, сколько твой дед за месяц пером не выскрипит. А какой же с него дед - ему ведь всего тридцать шесть... ведь не дед, а, Танечка? - Ну-у, нет, конечно... - ответила Таня, в душе ужаснувшись древности жениха. - Я ж и говорю, - обрадовавшись поддержке, горячо зашептала Раечка, - я ж и говорю, что он вовсе еще не такой старый, и потом жалко мне его - тихий он такой, вежливый, все книжки читает. Бросила б я его - он так бы и остался холостяцтвовать... Петьку, того мне не жалко бросить, он себе найдет, и дня один не просидит - девчата до него, черта, так и липнут, я и в толк не возьму, чем он нашего брата приманывает, кобель веселый... ой, у меня там вода вся выкипит! Раечка всплеснула руками и убежала в кухню. Таня огляделась. В комнате все было вверх дном, как всегда во время больших уборок; сейчас, после долгого отсутствия, даже этот беспорядок казался уютным. Уютным был и запах - неповторимый, чуть пыльный запах городской квартиры, пустовавшей целое лето. Жить на свете было чудесно. Забравшись с ногами в угол дивана, Таня вытащила из кармана жакетика маленькое теплое яблоко и так закусила его, жмурясь от удовольствия, что сок брызнул на щеку. Новости, новости, новости... В первый день учебного года они сидят за блестящими партами, обмениваясь летними впечатлениями, бродят группками по коридорам, пахнущим мастикой для полов и свежей побелкой, листают новенькие, тугие еще учебники, знакомятся с новыми преподавателями - и не знают, что в эти часы на мир уже обрушилась самая страшная из новостей. Свинцовый ветер уже метет по дорогам Польши, но в Энске еще ничего не известно. В одиннадцать часов утра, когда немецкие пикировщики прямым попаданием обрушивают первый забитый беженцами мост через Варту, в 46-й энской школе идет большая перемена. Людмила откомандирована в буфет, а Таня сидит с Иришкой Лисиченко на скамье под пронизанными солнцем каштанами и, таинственно понижая голос и блестя глазами, рассказывает, как лейтенант Виген Сароян пил за ее здоровье вот из такого рога и как ей на другой день досталось в лагере за ту поездку. Вторая мировая война уже началась, но Танины одноклассники пока ею не затронуты. Даже вечером, прослушав выпуск последних известий, они не придадут особого значения тому, что произошло в этот день в Польше. Они привыкли, что в мире всегда что-то происходит, чуть ли не каждый год. Если не в Абиссинии, то в Испании; если не на Хасане, то на Халхин-Голе... Впрочем, на этот раз дело становится серьезным. Проходит еще два дня, и в войну вступают Англия и Франция - империалисты и поджигатели. На общешкольном собрании комсорг Леша Кривошеин объясняет, почему именно на англо-французских империалистах лежит вина за случившееся. Каждый день, перед началом уроков и на переменках, мальчишки яростно переживают оперативные сводки - немецкие, английские, французские, польские. Взята Лодзь, в районе Кутно окружены десять польских дивизий, немецкие Ю-87 бомбят военные объекты в Северной Франции. Словно перед интересным матчем, вся мужская половина школы разделилась на спорщиков - кто кому наклепает. Таня на этот раз держится от них в стороне; ее вдруг почему-то перестали интересовать эти мальчишки с их спорами и их нелепыми затеями; сейчас они кажутся ей просто глупыми, и это тоже новость. Игорь Бондаренко - задавака противный! - первым в классе начал носить великолепный пробор, намазывая волосы бриллиантином. Некоторые преподаватели уже говорят девочкам "вы", и к этому никак нельзя привыкнуть, - все кажется, что это относится вовсе не к тебе. Вообще, ко многому трудно привыкнуть в этом сумасшедшем месяце - сентябре тридцать девятого года. Трудно привыкнуть к тревожному слову "война" в газетах, к ощущению себя девятиклассницей, к тому, что в "Энской правде" напечатали статью про Дядюсашу, где сказано, что "майор Николаев принадлежит к числу знатных людей нашего города"; трудно привыкнуть к телеграммам, к телефонным звонкам бесчисленных Дядисашиных знакомых, справляющихся, не вернулся ли герой; трудно привыкнуть к ослепительной школьной славе племянницы человека, чей портрет повесили в пионерской комнате над макетом танка, - и к тому, что через несколько дней тебе исполняется шестнадцать лет... Одиннадцатого, накануне своего дня рождения, Таня просидела весь вечер одна, не зажигая света, и на сердце у нее было тревожно, радостно и грустно от мысли, что вот прожита первая половина жизни (с завтрашнего дня нужно начинать хлопоты о паспорте, а с паспортом в кармане человек не может не чувствовать себя старым) и теперь начинается вторая - уже закат, спуск под горку. Это было печально до слез - сидеть вот так перед открытым окном в темной и пустой квартире, слушать автомобильные гудки в смех на бульваре и смотреть на высокую звезду, чистым неземным огнем дрожащую прямо над темным куполом здания обкома. Вечер был тих и прозрачен, недавно прошел короткий "слепой" дождик, и сейчас чудесно пахло мокрой листвой каштанов, прибитой пылью и просыхающим теплым асфальтом. Таня смотрела на звезду и думала о чудесной и фантастической жизни далеких обитателей этой голубой планеты - а потом наверху, у Голощаповых, патефон заиграл "Ирландскую застольную". Затаив дыхание, вслушивалась она в серебряные переливы рояля, в голос певца, так удивительно выразивший вдруг ее собственное настроение. Полный легкой и просветленной грусти голос рассказывал о метели, роями белых пчел шумящей за окнами, о тесном круге друзей, о том, как огнями хрусталя светится любимый взгляд, - и о том, что за дверьми ждет смерть... ...миледи Смерть, мы просим вас За дверью обождать... - услышав эти слова, всегда приводившие ее в трепет, Таня легла щекой на подоконник и заплакала слезами такими же легкими и светлыми, как переполнившая ее сердце бетховенская музыка. Закатная половина ее жизни началась, в общем, не так плохо. Утром - бывают же такие счастливые совпадения! - от Дядисаши пришли сразу письмо и посылка. Посылка ее удивила - что это может быть? - и она, читая письмо, машинально ощупывала загадочный мягкий пакет. Письмо было, как всегда, коротким - один листок, с обеих сторон исписанный твердым крупным почерком без наклона. Дядясаша поздравлял ее с днем рождения и выражая надежду, что вещица, отправленная им две недели назад, уже получена и одобрена. Возможно, писал майор, письмо это вообще опоздает, так как он сам надеется скоро быть дома. Если успеет вернуться до двенадцатого, то уж шестнадцатилетие они отпразднуют на славу, как и полагается праздновать великие события. В конце шли обычные вопросы относительно здоровья, времяпрепровождения и школьных дел. При мысли о скором - может быть, даже сегодня! - возвращении Дядисаши Тане от радости захотелось стать на голову, но она вспомнила о пакете с загадочной "вещицей". Вооружившись ножом и закусив губу от нетерпения, она вспорола обшивку, разодрала оберточную бумагу и тихонько ахнула. В глаза ей блеснуло что-то золотое и зеленое. Подарок оказался китайским халатиком - настоящим, из чудесного ярко-зеленого шелка, по которому клубились золотые с чернью драконы, один страшнее другого. Несколько минут она простояла перед зеркалом, не веря своим глазам. Ой - Люся когда увидит... Справедливость требует сказать, что предстоящему приезду майора Таня обрадовалась все же больше, чем китайскому халатику. За лето она порядочно соскучилась по своему Дядесаше, а теперь, с наступлением школьных будней, одиночество стало особенно неприятным. Как назло, загостилась в Днепропетровске мать-командирша. Раечка уходила к шести, и на целый вечер Таня оставалась совершенно одна. Очень страшно было по ночам - она прятала лицо в подушку, плотнее укутывала одеялом уши и лежала, боясь пошевелиться. Этой боязнью темноты Таня страдала с детства, и от нее не спасало ни ощущение себя девятиклассницей - почти-почти студенткой! - ни новые толстые учебники, от которых лопается по швам старенький портфель, не рассчитанный на такое количество премудрости. Она знала очень хорошо: от ночных страхов спасает только Дядясаша (так же, как когда-то в Москве - Анна-Сойна). Когда он похрапывает у себя на диване, темнота не кажется такой угрожающей, она становится почти уютной. Двенадцатого она весь день сидела дома, нарядная и торжественная, дочитывала "Войну и мир" и ждала поздравлений. Впрочем, из всего класса позвонили только две девочки; Таня была разочарована и немного обижена. Забежала Раечка - уже три дня она не работала, готовилась к свадьбе, - придушила ее в объятиях и подарила дешевые красные бусы. В половине четвертого пришла Люся с букетом белых астр. - Поздравляю, Танюшка! - сказала она, передавая Тане цветы. - Ого, какая ты сегодня хорошенькая и аккуратная, прямо пионерка с плаката... - Ну, ты скажешь, - скромно возразила Таня, - я всегда такая. - Оптимистка! В первый раз в жизни вижу у тебя хорошо заплетенные косы. Кто плел? - Жена одного капитана на пятом этаже... ой, Люсенька, что у меня есть! Хотя подожди - знаешь, наверно скоро приедет Дядясаша, может быть даже сегодня! Представляешь? Вот уж мы попируем... а когда придут остальные? - Ты знаешь, Танюша, - сказала Людмила, - тебе сегодня не повезло. Нет, правда, такая неудача! У Жени вчера вечером заболела мама, и ей теперь приходится сидеть с братиком. А эту Громову ты вообще напрасно приглашала, я же тебе говорила. Она ушла с мальчишками в кино, а мне знаешь что сказала? Я, говорит, никак не могу, у меня после кино кружок юннатов и нужно кормить амблистому - ее, говорит, без меня не сумеют покормить. Как будто это так уж трудно - покормить какую-то несчастную ящерицу! - Ничего, Люсенька. Я ей припомню, паразитке, - со зловещим спокойствием отозвалась Таня, ставя цветы в банку из-под варенья. - Татьяна! - Людмила выдержала возмущенную паузу. - Сколько раз я запрещала тебе употреблять это слово? - Люсенька, я его вовсе не употребляю, но Громова все-таки самая типичная паразитка. Еще хуже, чем эта ее возлюбленная амблистома... - Ах, так ты нарочно говоришь гадости, когда я тебя прошу этого не делать! Ссора вспыхнула, как костер из соломы; через три минуты Таня уже объявила сквозь слезы, что теперь-то поняла, до какой степени никто ее не любит и никому она не нужна, иначе она, Люся, не защищала бы эту Громову. Потом солома сгорела, Таня утерла кулаком глаза и полезла в шифоньер за китайским халатиком, и мир был восстановлен. До самого вечера они то шептались, сидя с ногами на диване, то хохотали до полусмерти, пекли на электроплитке какой-то фантастический пирог и по очереди примеряли халатик. Таня ждала звонка или телеграммы: а вдруг Дядясаша все-таки приедет, как обещал? Но он так в не приехал. "Ничего, - думала Таня, засыпая, - завтра-то уж обязательно..." Дядясаша не приехал ни на следующий день, ни в четверг, ни в пятницу, ни в субботу; а в воскресенье, около полудня, Таня выглянула в окно и увидела толпу вокруг столба с громкоговорителем; тотчас же включив радио, она услышала незнакомый хрипловатый голос, медленно говоривший: - ...безопасность своего государства. Польша стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению... Когда зазвонил телефон, у Тани оборвалось сердце - таким зловещим показался ей вдруг этот привычный звонок, загремевший как сигнал боевой тревоги. "Алло", - почти шепнула она, поднося к уху трубку. - Татьяна? - послышался тревожный голос Людмилы. - Ты слушаешь радио? - Только что включила... Люсенька - что же это такое? Я ничего не... - Да... кажется, мы тоже будем воевать! Не уходи никуда, я приду! Линия щелкнула и разъединилась. Таня присела на край дивана, держа в руке трубку и остановившимися глазами глядя в черную тарелку громкоговорителя. Голос продолжал говорить так же медленно и невыразительно, словно с трудом разбирая написанное: - ...ввиду всего этого правительство СССР вручило сегодня утром ноту польскому послу в Москве, в которой заявило, что Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту