рью в дверях столовой. Галина Николаевна коротко поцеловала ее в лоб, осведомилась, не было ли писем, и сказала: - Чтобы не забыть - сегодня мне звонил Николаев... - Александр Семенович? - Разумеется, Люда, никакого другого знакомого с этой фамилией у нас нет! Он получил от Тани телеграмму, но сам должен уехать на несколько дней и просит тебя встретить ее завтра в пятнадцать тридцать, она приезжает сочинским скорым. Номера вагона она, разумеется, не сообщила, тебе придется поискать ее вдоль поезда. Я просто отказываюсь понять, что у этой девочки в голове... Людмила не ожидала, что Таня приедет раньше тридцатого. Она очень обрадовалась новости, хотя и было обидно, что подруга не подумала известить ее о своем приезде. За обедом, нехотя цепляя на вилку кружочки жареного картофеля, - жара отбивала всякий аппетит, - она окончательно обиделась и уже придумывала всякие колючие фразы, чтобы распечь Татьяну за невнимание. Прислать за все время одно письмо и даже не потрудиться отправить телеграмму! Свинство со стороны этой Таньки, просто свинство. Еще неизвестно, действительно ли ей суждено превратиться в птицу. Если так будет продолжаться, то она запросто превратится в поросенка. Именно в поросенка, "покрытого щетиной вместо перьев". Так ей и надо! Дома Людмиле пришлось убедиться в своей несправедливости: соседка принесла полученную в ее отсутствие "молнию" из Сочи. Телеграмма была длинной и очень бестолковой и кончалась вполне в Танюшином духе: "Целую зпт целую зпт не сердись страшно по тебе соскучилась зпт люсенька тчк татьяна тчк". Нет, все же из нее получится птица! 9 На следующий день Людмила опоздала, не рассчитав время, и примчалась на вокзал в двадцать семь минут четвертого. Но оказалось, что сочинений скорый поезд опоздал еще больше. Почти полчаса, изнывая от жары, встречающие бродили по перрону и привычно поругивали порядки на транспорте. Наконец закаркал громкоговоритель, возвещая о прибытии долгожданного поезда - почему-то не на второй путь, как было объявлено раньше, а на пятый. Обгоняя других, Людмила спустилась вниз и побежала по прохладному подземному коридору. Когда она снова выбралась на поверхность, скорый уже вкатывался в вокзал. Мимо нее, сотрясая перрон и медленно, словно усталый бегун, двигая стальными локтями, прогрохотал окутанный паром локомотив. Заслонив ладонью лицо от обдавшей ее волны горячих машинных запахов, Людмила всматривалась в плывущие навстречу запыленные в долгом пути вагоны, из окон которых уже торчали цветы, головы и жестикулирующие руки. Началось шумное столпотворение; Людмила со страхом подумала, как ей разыскать Танюшу в толчее. В этот момент мимо нее торжественно проплыл международный вагон, тускло отсвечивая золотом букв и широкими окнами, наглухо закрытыми в отличие от шумных - душа нараспашку - остальных вагонов состава. Увидев за пыльным зеркальным стеклом знакомую рожицу с озабоченно сморщенным носом, Людмила сначала не поверила своим глазам, но сомнения тотчас же рассеялись - Таня, тоже увидев ее, просияла и отчаянно замахала рукой. Возле международного образовалось пустое место - какая-то девушка в очках, трое военных и Людмила, больше никого. Первым важно сошел некто в орденах и ромбах - трое на перроне вытянулись и взяли под козырек; потом, пересмеиваясь и гомоня, высыпала кучка иностранцев, человек пять. Девушка в очках, очевидно переводчица из "Интуриста", подошла к ним и заговорила на незнакомом языке. За иностранцами показался человек с толстым портфелем и, наконец, Таня - какая-то совсем не похожая на себя, очень стройная и очень длинноногая, в белом платье, по-модному узком и коротком. Было в ней и еще что-то незнакомое, но Людмила не успела определить, что именно, - прямо с подножки Таня бросилась ей на шею, торопливо поцеловала и зашептала трагически, делая большие глаза: - Люсенька, я в кошмарном положении. У тебя есть какие-нибудь деньги? - Деньги? - удивилась Людмила. - Не знаю, рублей пять... А что такое? - Ой, я тебе сейчас все объясню, подожди... Таня схватила деньги и вернулась к двери, из которой проводник уже выносил ее чемодан. "Не извольте беспокоиться, - говорил тот, - я вам сейчас найду носильщика..." - "Нет, нет, пожалуйста", - бормотала Таня, почти насильно отбирая у него чемодан. Проводник сдался, она сунула ему деньги и стала пожимать руку: "...Очень вас благодарю, правда... так обо мне заботились... очень приятно..." Кончив прощаться, она по-мальчишески поклонилась проводнику и, подхватив чемодан, с помощью Людмилы поволокла его к выходу. - А где же Дядясаша? - Его сейчас нет в городе, он приедет завтра или послезавтра. Слушай, ты сошла с ума - ездить в международных... - Господи, что я, виновата, если так получилось... Идем тогда, сдадим его на хранение. Я тебе все расскажу... - Татьяна! - воскликнула вдруг Людмила, только сейчас заметив главное новшество в облике подруги. - Где твои косы? - Ой, Люсенька, я их обрезала, правда... только ты не сердись. Так ведь лучше, правда? Людмила выразительно пожала плечами. Они сдали чемодан, потом Таня долго причесывалась в туалетной комнате, поглядывая на себя то справа, то слева. - ...Это кошмар, ты понимаешь - не было никаких билетов, я два дня проторчала на городской станции... Наконец какой-то тип предложил мне достать, я дала деньги, и он на другой день приносит - в международный вагон... Ну ладно, я даже обрадовалась - все-таки интересно, ни разу не ездила в международных... ну, и больше не поеду никогда в жизни! Не знаю уж, за кого этот проводник меня принял - или за интуристку, или за дочь наркома, не знаю... Он меня терзал всю дорогу - то принесет чаю, то букет цветов... и за все нужно платить, правда? Неудобно, ведь международный... кошмар! У меня в конце концов не осталось денег даже выпить фруктовой воды! Люсенька, как я выгляжу? - Как на картинке, - улыбнулась Людмила. - Правда? Таня порозовела от удовольствия и, в свою очередь, выразила восхищение внешностью Людмилы, которая за лето "стала гораздо красивее и совсем взрослая". - Ну ладно, это уже получается кукушка и петух. Идем, довольно тебе любоваться... Выйдя из вокзала, Таня задумчиво сморщила нос, оглядывая залитую солнцем площадь. - Значит, Дядисаши нет? - спросила она глубокомысленно. - Нет, он собирался вернуться завтра. - А мать-командирша есть? - Мать-командирша есть, - улыбнулась Людмила. - Хм... ох и достанется мне сейчас. Знаешь, поедем немножко позже. Вечером она добрее, когда не так жарко... - За что же тебе достанется? - Так... - ответила Таня уклончиво. - Ну, вот за косы... этого она мне никогда не простит. Людмила сочувственно покачала головой: - Да, Танюша, я тебе не завидую. - Мне никак нельзя завидовать, - согласилась Таня. - У меня просто кошмарное положение, правда. Косы - это еще ничего... я там немножко тонула и забыла сказать Дядесаше, чтобы он не рассказывал. Если он рассказал матери-командирше, то... - Он рассказал, это я знаю точно, - улыбнулась Людмила. - Правда? О нет, я не еду. Я лучше пересижу до вечера у тебя, а потом приду жалкая и несчастная. Скажу, что у меня болит голова, - она разжалобится. А сейчас пойдем, мне страшно пить хочется... У тебя еще осталось что-нибудь? Людмила пересчитала деньги: - Осталось, хватит даже на мороженое. Хочешь мороженого? - Угу... Усевшись за столиком на веранде знакомого кафе, подружки заказали мороженое и, переглянувшись, рассмеялись как по команде. - Почему ты смеешься? - А ты почему? - Я просто так. - И я тоже. - Неправда, ты на меня посмотрела особенным образом. Скажи-и-и, Люся... - Я тобой любуюсь. Понимаешь? - Ну конечно. Вечно ты издеваешься! - Ничего я не издеваюсь. Знаешь, Танюша, ты очень загорела. И потом у тебя томные глаза, честное слово. - Ничего подобного. У меня появились веснушки, несколько штук. Вот здесь на переносице, и еще немножко около глаз - видишь? Ровно одиннадцать штук, я считала. - Это-то и забавно, - засмеялась Людмила. - Веснушки и томные глаза, вот так сочетание. Но тебе идет, честное слово! - Если томные, то это от жары, - вздохнула Таня. - А платье? - Очень хорошо... - Таня действительно очень хорошо выглядела в своем новом платье, гладком, с рукавами выше локтей и нагрудным карманом, из которого торчал платочек. - Это ты там шила? - Да, мне посоветовали хорошую портниху. Я сшила это и еще костюм - тоже белый, летний, из такого же материала. Это вроде рогожки, да? Понимаешь, такой жакетик с широкими отворотами и большими накладными карманами - так сейчас шьют в мужских пиджаках - и плечи чуть-чуть на вате. А сзади вместо хлястика присобрано изнутри на резинке. В общем, такого спортивного вида, немного мужского. - Тебе пойдет, - одобрила Людмила. - Ты думаешь? Портниха тоже сказала. А прическа? - Мне-то больше нравятся косы. Но вообще хорошо... Только, может быть, слишком коротко? - Коротко? Нет, что ты, не думаю. Как тебе отдыхалось, Люсенька? - Не очень. Я тебе расскажу потом - это долгая история. Кстати, спасибо за письма. Таня покраснела. - Люсенька, я... - Я знаю, что "ты". За все время прислать одно письмо - это называется подруга, да? И еще с кляксой. У тебя совершенно нет стыда: мало того, что посадила кляксу, так еще пририсовала к ней лапки... - Лапки - это чтобы ты не сердилась, - быстро сказала Таня. - Смотри, нам несут мороженое. - Ты не изворачивайся, пожалуйста. - Я не изворачиваюсь, Люсенька. Понимаешь... мне нужно было очень много тебе сказать, а в письме этого не скажешь. Поэтому я и не писала... А Сережа так мне и не написал, ни разу... Людмила промолчала. Официантка поставила перед ними две запотевшие вазочки. - Ешь, Танюша. А ты перед отъездом заходила на почту? - Еще бы... - Ну, ничего. Мало ли почему люди не пишут... - Ты уверена, что он получил адрес? - Должен был получить. Ну, как ты себя в общем чувствовала все это время? - Очень плохо... - Ну, ничего, - повторила Людмила. - Через четыре дня вы уже увидитесь. - Нет, не только из-за этого... вообще. Из-за этого тоже, конечно. Но вообще все очень плохо... - Что же именно, Танюша? Ты говоришь это таким тоном, будто с тобой стряслось что-нибудь страшное. А вид у тебя такой цветущий, что никак не скажешь... - Что я могу поделать со своим видом? Не говори глупости, - сердито сказала Таня. - При чем тут мой дурацкий вид?.. Если бы меня вели на расстрел, он бы, наверное, все равно оставался таким же "цветущим"... Ну, давай уплетать, а то растает. - Давай. Но ты все-таки расскажи, что это у тебя "все очень плохо"? - Все, буквально все. Во-первых, Виген, по-моему, окончательно ко мне неравнодушен. Это очень приятно, да? Он был с Дядесашей до начала августа, потом уехал. Я просто не знаю - он буквально угадывал каждое мое желание. Один раз начали говорить про Кубачи, - знаешь, это такой аул, в Дагестане, что ли, он славится своими серебряными изделиями - ну, вроде нашего Палеха, старинное кустарное производство... кавказское серебро с чернью... Так вот, я сдуру и скажи, что мне очень нравятся кубачинские изделия! А он на следующий день дарит мне серебряный блокнотик - вот такой маленький, чуть побольше ладони, настоящий кубачи... переплет серебряный, весь в черной насечке, а внутри вставляются листки, их можно менять. И внутри на переплете - выгравированы мои инициалы. Я тебе завтра покажу, он у меня где-то в чемодане. Ну как это тебе нравится? Знаешь, как неприятно! За тобой ухаживают, а ты сама... ну просто хорошо относишься, по-товарищески. И что я ему скажу? - Да, это неприятно... а ты бы поговорила с Александром Семеновичем... - Мне просто как-то стыдно даже говорить об этом, Люся! Я скажу, а Дядясаша вдруг начнет смеяться: откуда это ты взяла, скажет, что он в тебя влюбился? Может, это вообще так принято - оказывать девушке знаки внимания... Не знаю, меня это просто измучило. Хорошо еще, что он очень скромный человек и никогда не намекнул ни о чем, ни одним словом... И потом еще, там были два других лейтенанта - я тебе про них писала, - и мы как-то всегда бывали вместе. А когда вдруг останешься с Вигеном вдвоем, так я просто не знала куда деваться... хотя он держался совершенно спокойно. Просто иногда чувствуется, что ли... Таня вздохнула и принялась скоблить ложечкой уже начавший обтаивать розовый шарик. - Это, значит, первая причина твоего плохого настроения, - сказала Людмила. Таня помотала головой. Проглотив мороженое, она возразила: - Это вторая. Первую ты знаешь. - Ну хорошо. А другие? - Ой, их так много... - Например? - Лучше как-нибудь потом, - уклончиво ответила Таня. Людмиле показалось, что в ее глазах промелькнуло смущение. - Татьяна, ты от меня что-то скрываешь. - Нет, что ты... Знаешь, мне расхотелось мороженого, правда. Таня отодвинула от себя вазочку, упорно избегая Людмилиного взгляда. - Ну что ж, - сказала та. - Как хочешь. Теперь я, по крайней мере, буду знать, какая ты подруга. Тебя никто не просит откровенничать, но тогда люди молчат вообще и не делают многозначительных намеков! Таня покраснела. - Ну хорошо, я делала намеки... я ведь все равно собиралась тебе сказать, Люся! Просто я хотела немного потом, но... я дала слово, что расскажу тебе, так что все равно... Она сделала паузу, словно не решаясь продолжать, и посмотрела на Людмилу с выражением почти испуганным. - Понимаешь, Люся, я обнаружила страшную вещь. Я боюсь, что... что из меня получится совершенно развратная женщина, правда... Людмила едва не выронила из пальцев ложечку. - А повышенной температуры ты у себя не обнаружила? - спокойно спросила она через несколько секунд. - У меня нет никакой температуры, и вообще ты совершенно напрасно относишься к этому так иронически! Если я это говорю, то у меня есть основания... - Какие же это основания? - Всякие! Всякие мысли... - Слушай, Татьяна. Если ты решила рассказывать, то говори и не заставляй тянуть из тебя каждое слово! - Люся, я тебе все расскажу, я дала слово. Ты вот сама увидишь, что это серьезно. Ты веришь, что я люблю Сережу? - Верю. - А что я не люблю Вигена - тоже веришь? - Ну, допустим. - Так вот, я тебе сейчас расскажу страшную вещь... подожди, я все-таки съем это мороженое. А в общем, оно уже растаяло... Ты понимаешь, Люся... мы там несколько раз бывали на танцплощадке, с Вигеном и этими двумя лейтенантами. Ты знаешь, я больше всего люблю вальс... Фокстрот мне никогда не нравился, он какой-то дурацкий... Рассказывая, Таня уже дважды поправила волосы каким-то нервным жестом, который, по-видимому, уже вошел у нее в привычку и которого раньше Людмила никогда не замечала. - ...ну, и... я всегда танцевала вальс. А другим вальс не особенно нравился, и они раз начали протестовать, чтобы вальс больше не играли. Тогда оркестр стал играть западные танцы - фокстрот, румбу, танго... Таня говорила теперь непривычно медленно, словно с трудом подыскивая слова, глядя куда-то мимо Людмилы. - Я должна рассказать все - я себе дала слово, в наказание... В общем, мы танцевали танго - лейтенанты меня учили, я ведь раньше почти не умела. Я очень быстро его освоила, правда... А ты знаешь, когда танцуешь танго, то партнер держит тебя не так, как в вальсе... ну, гораздо ближе. И когда мы танцевали с Вигеном Сарояном... то я вдруг почувствовала, что мне очень хочется, чтобы он прижал меня к себе еще крепче... Люся, мне даже захотелось тогда, чтобы он меня поцеловал... ты понимаешь? Ведь я его не люблю, это... это так страшно унизительно! Я сразу ушла с танцев, сказала, что плохо себя чувствую... Мне было так стыдно - казалось, что мои мысли видны всем. Потом это не повторялось, я уже как-то сумела... ну, перебороть это, что ли. Но все равно - это было. Почему именно со мной? Люся, неужели у меня такая испорченная натура? Или что? Ведь с тобой никогда не было такого, ведь никогда? Людмила долго молчала, обдумывая ответ. - Знаешь, - сказала она наконец, - я думаю, что тебе этого совершенно не нужно пугаться... тут, по-моему, дело вовсе не в испорченности натуры, а в чем-то другом. Ведь ты же сразу это заметила, верно? И это тебя испугало. А если бы у тебя была испорченная натура, то ты отнеслась бы к этому иначе... Я так думаю. - Ну хорошо, а книги? Когда уехал Дядясаша - Виген тоже вместе с ним уехал, - то я сняла комнатку у двух таких старушек. У них было много книг, целый шкаф. Больше стихи, старые, еще дореволюционные - ну, перед самой революцией. Я много их читала. Ты вот скажи, Люся, ты можешь управлять своими мыслями? Или своим... ну, воображением, что ли? Понимаешь, там были такие стихи... не то что неприличные, а просто - какие-то соблазнительные. Я потом не могла спать. Ну что это такое, Люся? Почему я такая развратница, ну скажи? - Глупости! - оборвала ее Людмила. - А читать всякую гадость тебе не нужно было, это ясно. Погоди, теперь ты у меня ни одной книжки не прочтешь без моего ведома. - Хорошо, Люсенька, я тебе даю честное слово... - И все у тебя из головы выветрится сразу, не беспокойся. Ты никакая не развратница, а просто глупая, вот что... - Ты думаешь? - с надеждой спросила Таня. - Конечно! Таня подперла кулачком щеку, печально глядя на Людмилу, которая с задумчивым видом рассматривала свои коричневые пальцы. Мороженое таяло в вазочках, превращаясь в бело-розовую жидкость. - Орехи уже ничего? - грустно спросила Таня. - Ничего, уже можно есть... немного еще терпкие. - Сейчас придем к тебе - я полезу. Я за все лето не влезла ни на одно дерево, правда. А лето уже прошло... Слушай, Люся, а как же мы теперь будем заниматься - тоже шесть дней в неделю? И выходной по воскресеньям? Страшно неудобно как-то... - Почему неудобно? - Ну, раньше выходные дни были известны заранее - шестого, двенадцатого, восемнадцатого, а теперь заглядывай каждый раз в календарь. И потом, заниматься лишний день! - Ах ты лентяйка. Ты и в десятом классе собираешься бездельничать? - Какое уж теперь безделье, с семидневной неделей... - Таня вздохнула. - Да, а лето уже кончилось. Люся, я просто не могу представить себе, что через четыре дня я его увижу... - Слушай, Татьяна. Ты хорошо проанализировала свое чувство? Мы ведь договорились, что за лето ты это сделаешь. - Ничего я не проанализировала... И ничего не хочу анализировать! Я просто хочу видеть его и быть с ним... если бы только я знала, что и он... Таня не договорила и низко опустила голову, пряча лицо. - Я тебя очень прошу, - встревоженно сказала Людмила. - Нечего демонстрировать свои переживания перед всеми... - А я их вовсе не демонстрирую, - обиженно отозвалась Таня, по-детски - кулачком - утирая слезы. - У меня просто уже рефлекс, как у павловской собаки... плакать, когда подумаешь о Сереже. Никаких анализов я не делала, я только знаю, что сейчас я люблю его еще больше, чем тогда... - Хорошо, идем. Об этом можно поговорить дома. Они вышли из кафе, перешли на теневую сторону улицы. В своих белых сандалетках на полувысоком каблучке Таня была теперь заметно выше подруги. Людмила уже раза два заметила взгляды, которыми прохожие окидывали высокую загорелую девушку с короткой прической цвета начищенной красной меди. - Танюша, - сказала она, - тебе не кажется, что у тебя платье переужено? Таня посмотрела на нее рассеянно: - Что? А, платье... да, оно немного неудобное, мне трудно было войти в вагон по ступенькам. Не знаю, она сказала, что так носят. Я попрошу Сарру Иосифовну немножко расширить юбку... Ты знаешь, о чем я сейчас думала, Люся? - Нет, не знаю. - Я сейчас смотрю на эту улицу, и она какая-то совсем не такая, как была раньше. Или я не такая, не знаю. У меня впечатление, что все сейчас меняется, что нет ничего-ничего определенного... У тебя нет такого чувства? - Не знаю, Танюша... пожалуй, нет. - А у меня есть. Понимаешь - все... как будто все чего-то ждут. Я заметила еще в Сочи... так, из всяких разговоров. Как будто что-то должно случиться... А может быть, это просто потому, что я сама жду? Ты понимаешь, Люся, это как если бы ты шла до сих пор по ровной улице... по такой знакомой, где ты знаешь каждую витрину, каждый дом... а теперь у тебя впереди перекресток - и ты совершенно не знаешь, что за ним будет, куда ты повернешь, что окажется на твоем новом пути... это какое-то очень странное чувство, правда. - Ну... - Людмила пожала плечами. - Всегда, каждый день случается что-то новое... - Да нет же, я говорю совсем про другое! Что-то совершенно новое, понимаешь? Такое, чего до сих пор не было... - Это у тебя предчувствие, - улыбнулась Людмила. - Да, но чего? - Может быть, любви? Таня посмотрела на нее очень серьезно и опять поправила волосы своим новым жестом. - Не знаю, Люся... может быть. Но это не только у меня. Я говорю про то, что сейчас чувствуется в воздухе. Дядясаша встретил там одного своего старого друга - летчика, он получил какой-то испанский орден за Барселону... Мы часто бывали вместе. Один раз он что-то сказал насчет будущего отпуска, а Дядясаша так задумался и говорит: "Да, что еще с нами будет к тому времени..." Ты понимаешь, меня это прямо поразило - значит, он чувствует то же самое! - Почему же, так вообще часто говорят. Человека приглашают в гости, а он отвечает - спасибо, приду, если буду жив. - Нет, Люся! Дядясаша сказал это совсем по-другому. В общем, я не знаю... это очень трудно передать. Как будто все меняется и должно измениться еще больше, как будто мы все подходим к незнакомому перекрестку... 10 Сергей притворил за собой калитку и огляделся. Усадьба Глушко имела теперь совсем обжитой вид: высаженная вдоль ограды сирень принялась и окрепла, а последнее Володькино изобретение - легкий навес из жердей, прикрывающий всю площадку перед домом, - уже густо затянулось повителью, в тени которой было приятно посидеть в такую жару. - Володька! - крикнул Сергей, не видя вокруг признаков жизни. На крыльцо, щурясь от солнца, вышла Лена Глушко, босиком и в выцветшем сарафанчике. - Здравствуйте, - сказала она по-взрослому. - Вы к Володьке? Он сейчас вернется, пошел к соседям за укропом. Заходите! В комнате с прикрытыми ставнями было прохладно, приятно пахло недавно вымытыми полами. Сергей бросил кепку на подоконник, с удовольствием сел, вытянул ноги. - Ты что же это, Елена, - сказал он. - Старшего брата гонять за укропом не годится, сама бы сбегала. - А он сам вызвался, - ответила Лена и нерешительно замолчала. - Сказать вам одну вещь? Только по секрету, и Володьке не говорите, что я вам сказала! - Ну, валяй. - Он влюбился, - таинственно понижая голос, сказала Лена с заблестевшими от любопытства глазами. - Там есть одна девочка, куда он пошел за укропом, и он в нее влюблен - так я думаю... - Одна девочка? - рассеянно переспросил Сергей. - Ну да, то есть она уже совсем взрослая, она перешла в девятый... и она в него тоже, в Володьку. - Что ж, правильно делает, - одобрительно кивнул Сергей, думая о своем. - Только вы ему не скажете, ладно? - Не скажу, не бойся... - Ленка-a! Получай свой укроп! - послышался со двора Володькин вопль. Лена выскочила из комнаты, на прощанье еще раз знаком напомнив Сергею о молчании. - Раньше не мог вернуться? - закричала она за дверьми. - Там тебя Сережа уже целый час ждет! - Здорово, Сергей! - виноватым голосом воскликнул Володя, входя в комнату. - Давно ждешь, да? А я, понимаешь, задержался там с проклятым укропом - пока нарвали... - Да нет, это тебя сестренка подначивает, я только пришел. Пяти минут нет. Как живешь-то? - Да ничего, вот через два дня начинаем трудиться. Десятый класс! Ты как, рассчитался уже на своей стройке? - Уже все. Я до двадцать пятого поработал и взял расчет... Хотел дотянуть до конца месяца - до тридцать первого, как раз суббота, - да мамаша шуметь начала. Как это, говорит, прямо не отдохнувши - и в школу. Ну ладно, я спорить не стал... - Черт, завидую я тебе, - сказал Володя, присаживаясь к столу и вынув из кармана пачку "Красной звезды". - Все-таки проработать все лето на монтаже... - Кто же тебе самому мешал, чудак, - усмехнулся Сергей. - А ты уже, я вижу, и дым пускать научился? Володя небрежно пожал плечами, скрывая смущение. - Кто мешал... Никто не мешал, конечно, просто как-то не собрался... Ну как - ничего уже? - спросил он, кивнув на Сергееву руку, наискось перехваченную широким розовым шрамом. - Ты тогда так и не рассказал, как это тебя угораздило? Сергей нахмурился: - Чего рассказывать... ну, обварился массой, я ж тебе говорил. - Какой массой? - Смола такая - битумный компаунд для заливки кабельных муфт. У нее температура зверская. Плеснуло на руку, так лоскут кожи и слез... - Черт, для меня все это как китайская азбука, - вздохнул Володя. - Кабельные муфты, компаунд... черт его знает, как нас учат, - физику проходим, а потом пробку заменить не умеем. Ну ничего, один год остался. А здорово, Сергей, а? Представляешь - летом сорок первого мы уже свободный народ! Аттестат в зубы и хвост трубой. Здорово? Обидно только, что в вуз сразу нельзя. Ну ничего, что ж делать. В армии, если в технические войска попасть, тоже кое-чему можно научиться. Тебя-то по семейной льготе теперь не возьмут... - Меня не возьмут, - задумчиво подтвердил Сергей, глядя в окно. - Но в вуз я все равно раньше вас вряд ли попаду... жить-то надо, Володька, зарабатывать надо, вот какое дело. Я вот только не знаю, что лучше... или вообще отложить все это на какой-то срок, или сразу поступать на заочное, без отрыва... Так вроде скорее, а что-то не хочется... все думается, что заочное - это что-то ненастоящее. - Ерунда, по-моему, - сказал Володя. - Почему это ненастоящее? Наоборот, это, может, даже удобнее - поступишь куда-нибудь на монтаж, вот тебе и получится одновременно теория и практика... - Так-то это так, - вздохнул Сергей. - Ну что, смотаемся в школу, посмотрим списки? Говорят, уже вывесили. - Идем. Я только матери скажу, что уходим. Сергей вышел на крыльцо, нахлобучил кепку. Эх, жарит-то как! На Архиерейские бы пруды сейчас... Так за все лето и не собрался. Пролетели каникулы - и оглянуться не успел. Через два дня... Ольга Ивановна Глушко - полная моложавая блондинка с раскрасневшимся от жары миловидным лицом - вышла из-под навеса летней кухоньки, вытирая руки передником. - День добрый, Сережа, - приветливо сказала она, произнося слова с сильным украинским акцентом. - Извините, не вышла к вам - завозилась тут с обедом. Как дома у вас - здоровы? - Здоровы, Ольга Ивановна, спасибо... - Маме привет от меня не забудьте. Вы куда это с Володей собрались? И не выдумывайте, Сережа, мы обедать сейчас будем... - Спасибо, Ольга Ивановна, я, пожалуй, не буду, очень уж жарко. - А у меня сегодня окрошечка - холодная, с погреба. Оставайтесь, все равно я вас не пущу, и не думайте. Ленусь, накрывай-ка на стол, живенько! - Придется остаться, - сказал Володя, - приказ есть приказ. Пошли, я тебе на руки полью... В просторном вестибюле 46-й школы было жарко от бьющего в окна послеобеденного солнца и пахло свежей олифой, побелкой и мастикой для натирания полов. Ребята толпились перед доской объявлений, бродили по заду, переходя от одной группы к другой, шумно приветствуя приятелей, обмениваясь новостями и летними впечатлениями. Протиснувшись к доске вместе с Володей, Сергей затаил дыхание, обегая глазами длинные отпечатанные на машинке листы списков. Восьмые, девятые... десятый "А"... а, вот оно, десятый "Б": Абрамович, Андрющенко, Арутюнова... и Бердников Володька тоже здесь - переполз-таки, прямо не верится. - Значит, мы теперь в "Б", - разочарованно заметил рядом Володя. - Плохо наше дело. Во второй смене заниматься, весь день пропадает... - Какая разница, - отозвался Сергей, - зато утро свободно... Он все еще перечитывал первый десяток фамилий, не решаясь опуститься ниже. Глушко, Дежнев. Это все правильно. А вдруг она теперь в параллельном? Скажем, не хочет заниматься во второй смене... взяла и перевелась, - простое дело... Нет, Земцева здесь - тогда все в порядке! Ну конечно... - Ты, Глухарь, ничего не понимаешь, - раздался из-за плеча ехидный голос Женьки Косыгина, - во второй заниматься - самое хорошее дело... Скажем, проводить кой-кого в темноте лучше, чем среди бела дня. А, Дежнев здесь! Здорово, ты чего ж это старых друзей не узнаешь? - Здорово, - обернулся Сергей. - На этот счет можешь не беспокоиться, тебя за километр узнаешь. Как был трепачом, так и остался - извилин за лето, видно, не прибавилось? - А на шиша мне извилины? Жил без них и проживу. Ну, а ты как? Как там делишки насчет... того самого которого? - А ну, точнее, - прищурился Сергей. - Во, ему еще растолкуй! - Косыгин заржал. - Как там твоя капитанская дочка поживает - опять под ручку ходите? Или еще не помирились? - Слушай, ты, трепло! Если хочешь получить по морде, то скажи прямо, не стесняйся. Я тебе это дело устрою по блату, вне очереди. А трепаться довольно. Понял? - Подумаешь, герой, - обиделся Женька, но Сергей уже отвернулся от него к доске. Никифорова Зоя... Никодимов Степан... Николаева Татьяна! Сергей едва сдержал вздох облегчения. - Ну, пошли! - заявил он радостно, с размаху хлопнув Володю по плечу - тот даже присел. - Какого еще рожна вынюхиваешь? - Погоди ты, - рассеянно отмахнулся тот, - я новеньких ищу... Вот, интересно, кто такая Вернадская Инна? Может быть, родственница? - Еще чего! - решительно возразил Сергей, Его возмутила мысль, что в классе, кроме Тани, может появиться родственница еще какой-нибудь знаменитости. - А что, может быть... фамилия довольно редкая... - Ладно тебе... редкая фамилия! Небось уж примериваешься, как бы это влюбиться. Смотри, Володька, станешь как Сашка Лихтенфельд... Они вышли на крыльцо. В саду Володя задержался возле группы одноклассников. Сергей, кивнув в ответ на их приветствия, отошел к калитке и стал закуривать, присев на низкий цоколь ограды. Трудно было привыкнуть к мысли, что еще два дня - и он увидит ее наяву. После семидесяти пяти дней разлуки. Шутка сказать - семьдесят пять дней... и столько же ночей, с такими снами, что наутро не знаешь - то ли смеяться от радости, что можно пережить это хотя бы во сне, то ли плакать от того, что этого нет на самом деле... Таня, Танюша... нелепая долговязая девчонка, давним весенним вечером шумно вломившаяся в его жизнь и перевернувшая все вверх дном. Как странно это получается... Его самого сделала за год другим человеком, а сама превратилась в... трудно даже определить, во что именно. Во что-то такое, что даже не посмеешь поцеловать, а просто хочется взять на руки, укрыть собою от ветра и непогоды и нести далеко-далеко - через горе, через трудности, через годы, через всю жизнь... С озабоченным видом подошел Володя. - Понимаешь, - сказал он, - потрясающая новость... У одного Витькиного друга батька в облоно служит, так он говорил, что на днях будет опубликован новый указ о введении платы за обучение, начиная с восьмого... Но это ерунда, там этой платы всего рублей сто в год, что ли, а вот хуже то, что стипендии в вузах, кажется, накроются... - Иди ты, - сказал Сергей, вставая на ноги. - Ты что, серьезно? - Ну не знаю, Витька говорит - точно. Вроде какие-то будут персональные - только для отличников, что ли... Сергей долго молчал. - Да... ну ладно, идем, Володька. Поживем - увидим... - Конечно, может, еще и трепня все это, - поспешно согласился Володя, увидев, как огорчила приятеля эта новость. - Я лично думаю, что это трепня. Слушай, не махнуть ли нам с тобой на выставку моделизма, а? Послезавтра она закрывается, а там, говорят, есть интересные вещи. Ты же вроде увлекался раньше, даже сам участвовал... - Пойдем, что ж, - хмуро сказал Сергей. После выставки Володя предложил ехать к нему - играть в шахматы. На трамвайной остановке приятели обсуждали достоинства заинтересовавшей их модели реактивного глиссера, потом заспорили о будущем ракетного двигателя вообще. Глушко оказался большим энтузиастом и знатоком этого дела: заваливая Сергея цифрами, фактами и именами - Циолковский, Оберт, Годдард, - он стал доказывать, что еще в наше время ракетный двигатель проявит себя самым потрясающим образом. Сергей только посмеивался - что взять с романтика... - Смотри, на Луну не улети, - подмигнул он приятелю. - Буза все это, Володька. Будущее техники - в электричестве. Автоматика, телемеханика - это да. А твои ракеты... пока это игрушки. Может, через сто лет что и будет, не знаю. - Через сто лет?! - завопил Володя. - Да ты после этого темная личность, реакционер ты, вот кто ты такой! Через пятьдесят - да что через пятьдесят, через двадцать пять лет! - в авиации вообще не будет другого двигателя!.. Они так увлеклись спором, что не заметили, как из подошедшего трамвая выскочила Людмила Земцева и остановилась в двух шагах от приятелей, выжидая, пока те отвлекутся от своей высокой темы. Так и не дождавшись, Людмила засмеялась и окликнула их сама. - А-а, Земцева... - растерялся Сергей. - Ну, здорово... Когда приехала? - О, я уже давно, восемнадцатого. А Таня - позавчера, - добавила она не без лукавства, успев перехватить настороженный взгляд, которым Сергей окинул толпу. Очевидно, он подумал, что Таня, как всегда, должна находиться рядом с подругой. - Я сейчас еду к ней - мы договорились идти сегодня в кино, на "Большой вальс". Хотите вместе? Пойдемте, правда - вчетвером веселее! Сергей окончательно пришел в смятение. Увидеть ее сейчас, через десять минут! Но нет - что за удовольствие встретиться в компании, когда и поговорить-то нельзя... - Нет, Земцева, я не пойду... Неудобно как-то в таком виде. - Он указал на свои старые, вытянутые на коленях брюки и одетые на босу ногу тапочки. - Господи, какой ты чудак! Ведь лето же, да и потом... - Нет, нет, Людмила, мы не пойдем, - тоном арбитра заявил Володя. - В конце концов, у нас есть дела поважнее, чем таскаться по кино. И потом, "Большой вальс" я уже видел два раза. - Мужская логика! - засмеялась Людмила. - Ну, как хотите. А хороший фильм? - Ничего, смотреть можно. Там поет эта Милица Корьюс - эффектная особа, ничего не скажешь. А в общем рассчитано на уровень женского ума. - Спасибо, ты очень любезен. А о чем это вы тут так спорили? Я стояла около вас целые две минуты. Какие-нибудь мировые вопросы, Дежнев? - Да нет... Володька тут разные фантазии разводил, насчет ракет и межпланетных полетов. Людмила снова засмеялась: - Опять? Ой, Володенька, а ты помнишь, как обещал прокатить меня на Марс? - А, да что там с вами говорить, - пренебрежительно бросил Володя. - Прав был Ницше: женщина - это игрушка мужчины, и ничего больше. Сергей, наш трамвай! Пока, Людмила, увидимся в классе. Пошли, Сергей... Работая локтями, он стал проталкиваться поближе к рельсам. Людмила сразу стала серьезной. - Погоди, Дежнев! - Она поймала Сергея за рукав и понизила голос: - Останься на пять минут - нужно поговорить... очень серьезно... Сергей побагровел: - Может, после... - Господи, я тебе говорю, это важно! - Ну, ладно... Володька! - крикнул он приятелю, уже взобравшемуся на площадку. - Езжай сам, жди меня дома - я подъеду следующим! - Да какого дьявола!.. - заорал тот, но трамвай уже тронулся, увозя возмущенного романтика. - Хорошо, - улыбнулась Людмила, посмотрев на часики, - у меня есть ровно пятнадцать минут. Давай сядем там на скамейке... - Да ну, чего на скамейке, - буркнул Сергей. Только и не хватало - сидеть с девушкой на глазах у всех! - Пошли лучше выпьем чего-нибудь, вон напротив... Людмила согласилась. Они зашли в магазинчик "Соки - воды". - Тебе чего заказать? - хмуро спросил Сергей. - Давай выпьем помидорного соку, я к нему так привыкла в Ленинграде, теперь всех агитирую. Холодный, с солью, очень вкусно. Ты не пробовал? Сергей взял два сока. Они сели в углу, за маленьким круглым столиком. - Верно, приятная штука, - сказал он, отпив из стакана. - И придумают же... - Ну, хорошо, - решительно прервала его Людмила. - Ты догадываешься, о чем я хочу с тобой говорить? Сергей опять мучительно покраснел. - Да собственно... - пробормотал он. - Догадываешься, - кивнула Людмила. - Так вот, Дежнев. Ты, конечно, извини, что я вмешиваюсь в твои дела, но... это дело также и Танино, понимаешь? А Таня для меня не просто подруга, она мне больше чем сестра. И я не могу больше видеть, как она страдает. Послушай, неужели ты до сих пор не понял, что она тебя любит? Щеки Сергея, за секунду до этого почти не отличавшиеся цветом от стоящего перед ним стакана, вдруг побелели. - Ты брось, Земцева, - сказал он глухо, - такими вещами не шутят... - Господи, - вздохнула Людмила, - ну что это за человек! Слушай, Сергей, я тебе даю честное слово - понимаешь? - честное слово, что она тебя любит. Клянусь моим комсомольским билетом. Неужели ты считаешь меня способной сказать такую вещь, не имея на это оснований? Я повторяю: Таня тебя любит, и она до сих пор не понимает, за что ты мог тогда на нее обидеться, и ей это очень больно. Она хочет с тобой помириться. Не думай только, что я говорю это по ее поручению, у нее хватит смелости объясниться самой, не думай! Но, конечно, если ты опять встретишь ее ежом, то из вашего примирения ничего не получится. И уже окончательно. У всякой девушки есть свое самолюбие, верно? И вообще, гораздо приличнее именно тебе, а не ей, сделать первый шаг. Тем более что ты ее оскорбил незаслуженно. Ты ведь начал ссору? Так вот, я тебе советую - пойди к ней домой, завтра или послезавтра. Понимаешь? Поговори попросту, объясни, за что именно ты на нее обиделся. Ведь даже если она и в самом деле чем-то провинилась, то нужно ей об этом сказать! Я тебе даю слово, что она даже не догадывается, за что ты мог на нее обидеться... А дуться молча - это уж совсем глупо и не по-мужски. Как Танюша может понять свою ошибку, если она даже не знает, в чем дело? Подумай сам! Приди к ней - можешь даже придумать какой-нибудь предлог, хотя это и не нужно, - и я уверена, что вся эта ваша ссора окажется недоразумением... Сергей кашлянул, все еще избегая смотреть на Людмилу. - Так ведь все равно, - начал он нерешительно, - мы через два дня увидимся в школе... - Я тебе говорю, - настойчиво повторила та, - иди к ней завтра или послезавтра! В школе мы все увидимся, а если ты придешь сам, раньше, то это будет выглядеть совершенно иначе. Пойдешь завтра? - Лучше уж послезавтра... А она будет дома - скажем, вечером? - Вечером? Хорошо, будет - я это устрою. Значит, послезавтра вечером? - Да, но только... ты ей лучше не говори про этот наш разговор, знаешь... - Разумеется, не скажу! Кстати, как тебе не стыдно, неужели ты ни разу не мог ей написать за все лето? Она, бедная, каждый день бегала на почту... - Да ты сдурела! - Сергей изумленно вытаращил глаза. - Куда бы я ей стал писать, если ты мне даже адреса не сказала? Ты же помнишь, мы с тобой тогда виделись возле "Динамо", - ты только и сказала, что она уехала... - Знаю! Адрес я перед своим отъездом оставила Володе, чтобы он переда