тву... - Вобще-то конешно... - Андрей помолчал, размышляя, и предложил вариант: - Слышь, Хветь, этот мужик со своей бабищей, прежде чем сгружать вещи с машины, долго присматривались, словно решали, стоит ли сюда вселяться; даже в колодезь заглядывали. А что, если им туда дохлую кошку или собаку бросить? Без своей воды навряд, чтоб согласились жить. Федя покрутил головой: - Ничего из этого не выйдет! Немцы прислали сюда своего надсмотрщика. Есть свободный дом, и он его занял. А окажись неподходящим, захватил бы, какой понравится; с хозяевами церемониться не станут - под зад коленкой и катись, куда хочешь. Согласен? - Ты меня убедил... - Знаешь, что неплохо бы, - почесав за ухом, нашёл, кажись, выход рассудительный сосед. - Нужно как-то разнюхать, что он за гусь и чем дышит. Глядишь, предатель, но не конченный подлец. В этом случае неплохо бы втереться в доверие, авось пригодится. И подъехать для этого... - На Жданке, - догадался Андрей. - Это я запросто. Правда, придется поунижаться... - Ничего, это для пользы дела. Скоро придёт череда - действуй. А я пройду к Ваньку, поделюсь новостью. В обед корова привычно свернула к себе во двор, у притворённой двери сарая нетерпеливо взмыкнула. Андрей помог ей зайти и направился к новоявленной хозяйке. -Це шо ж за товаряка зайшла? - перестав возиться с барахлом, та подозрительно и недобро уставилась на мальца. "Ну вот, они про неё и не знали", - с сожалением подумал он и, подстраиваясь под её диалект, стал с напускным удивлением объяснять: - Так це ж Жданка, хиба вам про неи не казалы? Женщина молча сопела, соображая, видимо, что к чему. Растянув губы в некое подобие улыбки, принялся растолковывать: - -Товаряка паслась у череде; у нас череду в обед пригоняють на дойку. Подоить прыдётца вам, но вы не бойтесь: молоко останется вам. А опше, корова теперича будить ваша, черес потому как живьёте тута вы. - А я й нэ злякалась. Наша, так наша. А ты хто ж такый? - Я? Тэпэр - ваш сусид. Звать Андрий, а вас? - Сусид, кажешь? Ну-ну... - начала она воспринимать происходящее; в голосе засквозили нотки заинтересованности. - Не знаю, як вас по батюшке, а то б росказав про Жданку. - Мархва Калистративна звать, - назвалась-таки полицайша. - Так от, Мархва... калика с трактор... - умышленно запутался он в отчестве. - 0пшим, тётъ Мархва, дило було так... Та вы прысядьтэ у холодок. Мархва Калистративна поставила одну из табуреток в тень акации, села, фартуком вытерла вспотевшее лицо; Андрей присел на корточки сбоку. - Вы, може, чулы, а може й ни, - начал он издалека, - шо стало с хазяевамы циеи хаты... Россказать? - Як знаешь, - без особого интереса согласилась та. - Тут жилы удвох мать с дочкою... Так от: нимци, як тике принесли нам свободу от большовыков, то у той же самый день дочку знасыльничалы - а ей не було ще й шетнадцяты, - а матиру, шо хотила её оборонытъ, убылы автоматом по голови. - Андрей глянул на Калистративну - произвёл ли его рассказ впечатление; та осталась равнодушна. - И Жданка стала беспрызорной. А я чуйствовав, шо тут станэтэ жить вы, и узявся за нэю ухажуватъ. Ий бо, хрэст на пузо! - и он впервые за всю жизнь перекрестился одним пальцем. - Так шо готовьтэ глэчикы пид молоко, а я поможу напоить товаряку. У вас видро та бичова е? - Видро - ось, а бичовка... куды ж я ии приткнула? Верёвка нашлась, и Андрей сбегал к колодцу. Напоив "товаряку", принёс воды и для мытья "глэчиков", то есть кувшинов. - Теть Мархва, а вы доить можетэ? - А то ж як! - уверенно заявила та. - А тёть Шура кем вам доводилась? - Це яка ж Шура? - Ну, яка тут жила до вас. - А чому ты решив, шо мы родычи. -Як же вы узналы про хату? - Та вже ж узналы... - не стала она распространяться. - А вашу, мабуть, разбомбыло? - Не вгадав. - Ополаскивая посуду, она довольно благожелательно поглядывала в его сторону. - А-а, дотямкав, - не отставал он. - Вашу нимци забралы, а вам пидсунулы паганэньку. - Паганэнькый ты отгаднык. Нихто у нас дома не отнимав. Тилькэ вин далэченько, аж у станыци. - За шо ж вас прогнали на цей хутир? - Та не прыгналы, а прыслалы, хай тоби бис! - не выдержала дотошности сусида Калистративна. - Гэть уже, сорока любопытна, мини доить трэба. "Кое-что выяснил, - рассуждал он, уходя. - Прислали командовать нами. Теперь прощупать бы самого" Вечером снова зашёл во двор вместе с коровой. Хозяин был уже дома. Видимо, только что почистил карабин: поставленный под стену, он блестел смазкой. На гостя покосился неприязненно. - Добрый вэчир! - поздоровался Андрей. - Тёть Мархва, получите вашу Жданку. Вам помогты напоить? - Оцэ вин самый, - кивнула та мужу. - Иды, я сама напою. - Ух ты-ы! - присел он на корточки возле карабина. - Можно подержать? - Низ-зя! - не глянув на него, грубо буркнул полицай; он сидел на завалинке и посасывал самокрутку. Андрей придвинулся к нему, пошмыгал носом, поковырял в нем мизинцем, сунул в рот воображаемую козулю - валял дурака. - Дять, а як вас по батюшке? - перешёл к знакомству и с ним. - Оно тоби нэ нужно. - А правду кажуть, шо вси нимци - хвашисты и убывають людэй ни за што? - Це хто ж так говорыть? - Та якась бабка казала... Ще в прошлой годе. - Нимци - люды культурни и заздря никого нэ вбываютъ. - Оцэ и я ж так думав. А исчо воны прынеслы нам свободу от болшовыков. Я про це узнав из ихнёни лыстовкы. Хочете прочитать? - И он протянул полицаю специально прихваченный экземпляр. - Дэ взяв? - стал её рассматривать. - Из араплану кынулы, колы ще тут красни булы. Тэпэр и я знаю, шо означае сэ сэ сэр. Дочитав, полицай вернул листовку со словами: - Тут усе оченно правильно сказано. Дай почитать усим, нехай новым властям помогають. - А то ж як! - пообещал он, шмыгнув для верности пару раз носом и чвиркнув сквозь верхние резцы. - А зараз ступай, спать пора! - грубовато напомнил полицай. "Нет, с этим каши не сваришь! " - уходя, сделал вывод Андрей. Лето, всё ещё жаркое и душное, заметно катилось на убыль. Отзолотилось подсолнуховое поле, посерело; тяжёлые корзинки поникли долу, словно думают думу грустную - уберут ли их нынче вовремя. Пожелтели дыньки в огороде, поспели кавуны. Удались они и на колхозном баштане, но туда "наведываться" стало опасно: сторожит вооружённый полицай. Безвластие кончилось, и жизнь на хуторе переменилась резко, разумеется - к худшему. Объявлен "ноеорднунг" - новый немецкий порядок, обязавший жителей строго выполнять любые распоряжения властей. "За ослушание - расстрел". На хуторе новой властью стал полицай, сосед Андрея. Он разъезжал теперь на лошади, вооружённый карабином и трёх-хвостой плёткой, которая предназначалась для устрашения не только её. Женщин стали гонять на работы - в сад на сбор фруктов, на копку картошки, на уборку овощей, на бахчу. Колхоз как был, так и остался, но требования ужесто-чились: заставляли гнуть спину от зари до зари, без выходных; отлучаться в обед домой не разрешалось. Собранный урожай отправлялся на станцию - там наладили железнодорожное движение; грузили в вагоны и увозили неизвестно куда. Настало время ребятам на деле показать, чего стоят их намерения помогать многодетным матерям, "пока воюют отцы", о чём договаривались они на второй день оккупации, собравшись впятером на кургане. Тогда Андрей взялся шефствовать над крёстной: у неё четверо пацанов и все мал мала меньше. Навестив её, он предупредил, чтобы со всеми своими домашними хлопотами обращалась к нему за помощью, какая только понадобится. Та поблагодарила: помощник ей ох как нужен. Обещала воспользоваться предложением, но время шло, а она так ни с чем пока и не обратилась. За хлопотами - ребята что ни день, то кому-нибудь да помогали управляться по хозяйству - он больше недели её не навещал, пока не хватился: "Может, крестной просто некогда, ведь цельными днями ишачит!" И, дождавшись с работы мать, вечером отправился навестить её и "поспрошатъ", не надо ли чего. Застал с малышом на руках: кормила грудью полуторагодовалого Васятку. Только что, видимо, вернулась со степу, выглядела усталой и разбитой. Работа под палящим солнцем сделала её неузнаваемой - так осунулась, почернела, постарела. Устало кивнув на приветствие, перевела взгляд на своё изголодавшееся маленькое чадо. Впрочем, не такое уж и маленькое: опорожнив одну грудь, Васятка самостоятельно отыскал вторую и, обхватив ручонками, усердно трудился, косясь на гостя. - Ай-я-яй, такой большой - и титьку дудолит! - покачал головой, глядя на него, Андрей. Малыш оторвался от сосца, показал язык и снова принялся за работу; верхняя губа его распухла и посинела. - Чё это у него с губой? - Бжолку хотел попробовать на язычок... Так, сынулечка? Прям бида с им! Даве чевой-то съел нехорошее - животиком маялся. Ноне прибегаю, а оно, бедненькое, лежить, плачеть и жар як от печки... Тем сорвиголовам токо бы бегать, за дитём присматривать некогда. Ух они какие, нехорошие! - повернулась к младшенькому: - Вот отхожу усех мокрой тряпкой, так будут знать! Трое сорвиголов тем временем, сидя за столом, уплетали кавун, принесённый матерью с работы. Как ни в чём не бывало, хихикая, постреливали друг в дружку арбузными семечками. - Ото не будеть усё у рот тащить, - назидательно заметил самый старший, семилетний Никита. - А то как чё - так и на язык. - А я, крестная, к вам по делу, - напомнил Андрей. - Ой, я и спросить-то забыла!.. Не с мамкой ли чего? А то мы с ей сёдни в разных местах работали. - Не, с мамой нормально; я по своему. Вы мне крёсная или не крёсная? - Вот те на! Чиво ето ты засумлевался? - удивилась крёстная. - Это вы, видать, во мне засомневались. Мы же с вами договорились: надо чего - только намекните. Хочете, мы вам картошку выкопаем, переберём и в погреб занесём? - Выкопайте... Но её ежли с мешок наберётся, то и хорошо. - Как это? - в свою очередь удивился Андрей. - Мы ведь с вами весной вон какой клапоть засадили! - Ой, сынок! Токо ить и еды, что картошка. С июня, почитай, начала подрывать. Кагала хуть и мала, а кажен день исть просють... И красноармейцы немного помогли: перед тем, как уйтить совсем, зербаржанцы у меня стояли. Голодные, худые, замученные, просють: курсак, мол, балной - кушать нечего. Ну, я и разрешила накопать немного на дорогу. Свои итъ, жалко. - А мы своим молодой кукурузы наварили. Правда, с колхозного поля, - заметил Андрей. - Тогда, может, кукурузу выломать, она почти вся поспела. - И выломать бы и кочаны на горище поднять, и бадылку срубить на корм коровке. Тожеть не знаю, чем зимой кормить стану... - Завтра же с ребятами займемся вашей кукурузой! - Но у миня, сынок, и заплатить-то вам нечем. - А никакой платы и не надо. Батьки наши кровь проливают - о плате не думают. Это самое, - поспешил он переменить тему разговора, не желая выслушивать обычные в таких случаях "ну, дай вам бог" или что-нибудь вроде этого. - Вы и вправду меня крестили или понарошку крёсной доводитесь? - Ну как же, конешно крестила! - Прям у попа в церкве? - спросил с пренебрежением; как пионер он не признавал бога, с предубеждением относился к религии и попам. - Не в церкве, но крестил батюшка настоящий. Та чи матъ тебе не рассказувала? Так неладно получилось, что не приведи господь... - Не-е... А чё такое? Расскажите. - Може, як-нибуть другим разом? А то я ище с коровкой не управилась -Я, мам, коловку напоил, - сообщил Никита, подсаживаясь и тоже приготовившись слушать. - Ажно два ведла выпила. Я маленьким ведёлком наносил. - Ты у меня молодчина, - погладила его по вихрам мать. - А в обед подоил? - Ага. Боле полведла начвилкал. Токо мы ево усе и выдули. - Ну-ну, вы у меня умницы! Васятка уже "надудолился" и теребил серебряную, полумесяцем, серёжку в ухе матери, то и дело поводя язычком по распухшей губе. Поцеловав его в лоб и обе щёки, крестная стала расскзывать: - Было ето в двадцать сёмом году... Жили мы тогда на Ставропольщине, в селе Малая Джалга. Церкву уже были закрыли, но батюшку ещё не выслали. Ну, люди потихоньку и несли к нему крестить на дом. Бабушка твоя на-абожная была, царство ей небесное: с тем что крестить и усе тут. Ну, чи крестить, то и крестить - родителям перечить было не принято, хотя батя твой был уже партейный. Кумой быть попросили меня, а в кумовья взяли... да ты кресного помнишь. Царство и ему небесное, - вздохнула Ивга. - Призвали в один день с твоим батей, а через полгода уже и похоронку принесли... Так от, укутали мы тебя потеплей и вечерком - как зараз помню: снегу навалило, месячно, морозец за нос щипеть, было ето у середине ноября - понесли мы тебя у двоём с кумом к тому батюшке домой. Бабушка снабдила нас узелком - четвертинку сальца да с пяток яиц приберегла для такого случая; жили вы бедно. Приходим. Принял батюшка подношение, отнёс в другую горницу, вернулся и видим: хмурится; видать показалось маловато. - Они, дармоеды, привыкли грабить простой народ! - заметил Андрей неприязненно. - Здря ты, сынок, говоришь такое, - заступилась за попов крёстная. - Святые отцы жили тем, что прихожане пожертвують добровольно. А што нашим подношением недоволен стал, так ить и для нево трудные времена настали: отправлять службы запретили, доходу нет, а детишек - их у ево пятеро было - чем-нито кормить нада... Так от, покрестил он... - Мам, а як крестють, расскажите, - попросил уточнить Никита. - Як крестють? Када, бывало, в церкве - любо посмотреть: люди усе нарядно одеты, в церкве празнично, обряд правитца неспеша, торжествено. - Она вздохнула, помолчала. - А када Андрюшу крестили, управились враз: прочитал проповедь да наставление - вот и усе крещение. А вот с наречением вышло, как бы ето сказать... нехорошо получилось... - А что случилось? - спросил бывший новорожденный. - Что? Полистал батюшка книжку, где сказано, в какой день каким именем нарекать новорожденного, - полистал он её та и говорыть: нарекается, мол, новорожденный раб божий Пахнутием. - Пафнутием? Это он, гад, назло! - возмутился крестник. - Хто ево знаить... Може, хотел поторговаться: мол, прибавьте платы, тогда поищу имя покрасивше. А кум як рассвирепел, як хватаеть того батюшку за бороду - да головой об стену, об стену. Это, кричит, тебе пахнутий, а это - махнутий! Ищи подходящее имя, не то усе волосья повыдергаю. Ну, и нарек он тебя Андреем... От так, сынок, тебя и крестили. Лучше б уж никак, - закончила рассказ Ивга. - Мам, а миня тожеть так крестили? - поинтересовался Никита. - Нет, сыночек, тебя крестили не тайно и по усем правилам, как положено, - в святой церкве. Уже опосля дедушка Сталин обратно разрешил богослужение. А тех, которые до этого запрещали, усех потом засудили. - А почему ж церквя не работали у нас? Вон в Ивановке - какая красивая, а забросили, - спросил Андрей. - Это уже опосля... Объявили на собраниях, что религия - дюже вредный для народа опум. - Не "опум", а "опиум", - уточнил он. - Отрава, значит, навроде пьянства или курения. Потому как никакого бога нет и никогда не было. Это доказано наукой, и нечего советским людям грамотные мозги затуманивать! - Може, и нет... - не стала спорить крёстная. - А токо нихто ище на небе не бывал и не знаить, як оно и что... Заговорилась я с вами, ребятки, - спохватилась рассказчица, - а у миня работы набралось - за день не переделать. - Никак разрешил остаться дома? - удивился Андрей. - Об етом твой сусид и слухать не хочеть! Завтра чуть свет велел быть на картошке. - Да-а, дожили, - посочувствовал шеф. - При наших хоть один выходной давали. - Тут уж не до выходного! - кладя уснувшего сынишку в колыбель, посетовала мать. - Отпускали б в обед хуть на минутку - и на том бы спасиба. Цельный день душа болить: как там дети хазяинують, не случилось ли беды, особливо с маленьким. Сёдни бжола чи оса ужалила, а завтра, ни дай бог, гадюка укусить или ищё какая напасть... - Насчёт Васятки что-нибудь придумаем, - пообещал он. - Борис своего Степашку носит к Вере Шапориной. Спрошу, может, и за нашим согласится присматривать. - Попроси, Андрюша, попроси, детка! - обрадовалась Ивга. - У миня бы прям гора с плеч. Я уж её чем-нито отблагодарю. - Да, вот ещё что, - пришла ему "ценная мысля" перед самым уходом. - Будете копать картошку - завтра или в другой раз - постарайтесь оставить нетронутыми несколько рядков. Так, чтоб меньше кто видел. Пометьте, а потом покажете нам: мы посля выкопаем для вас. Разве ж можно в зиму оставаться без картошки! - Ой, спасибо, што надоумил! - обрадовалась крёстная. - Обизатильно зделаем. Мешочка хотя б с три-четыре - и то б хватило и исть, и на посад. Веру упрашивать не понадобилось. - Нехай приводит, мне что пятеро, что шестеро - без разницы. И платы никакой не надо! Выяснилось, однако, что в пригляде нуждаются ещё трое малышей такого же, ясельного возраста. Заявки поступили и от других шефов - Феди, Ванька и даже Мишки: у их подшефных тоже имелась мелкота, Вера не отказала и им; но ораву в девять огольцов - у неё самой пятеро братьев помладше - потянуть, ребята это понимали, одной ей невмоготу. - А что, ежли пригласить в помощницы Марту? - предложил Андрей. Я уверен, она согласится. В ответ на это предложение Борис нахмурился, Федя промолчал, а Миша возразил без всяких обиняков: - От них нужно держаться подальше! - И добавил: - Обойдёмся без предателей. Тут следует пояснить. Некоторое время назад он, живучи по соседству, первым "засек", что за матерью Марты заезжала "фрицевская легковая". А по хутору расползся слух, что квартирантка деда Готлоба, как только в учётчицкой учредили комендатуру, поступила к немцам в услужение. И хоть работала всего лишь переводчицей, хуторская молва стала именовать её не иначе, как предательница и даже немецкая шлюха. Что до предательства, то Андрей смекнул сразу: верняк поступила на работу к фрицам по заданию наших; насчёт же остального - Марта заверила: "Мама никогда не изменит Родине и тем более папе! " Оттого, что нельзя рассказать об этом товарищам, он мучительно переживал. Но продолжалось это недолго. Вскоре Марта сообщила: намечается изъятие какого-то зерна, которое хуторяне якобы похитили из колхозных амбаров. Более того, передала список, у кого намечается произвести обыски. В нём Андрей нашёл свою фамилию, четырёх своих друзей и всех тех, кому ребята в тот день помогли нагрузить возки и докатить до дому - всего более десятка фамилий только на их порядке. Надо было срочно что-то предпринимать! В одиночку вряд ли справиться, и он рассказал обо всём Ваньку. Вдвоём, не посвящая в "военную тайну" остальных ребят, они сделали так, что когда на следующее утро нагрянули полицаи во главе с очкастым, круглым, как колобок немцем, они по указанным адресам ничего не нашли. Предупрежденные заблаговременно, хозяйки зерно спрятали кто в кукурузу посреди огорода, кто через дорогу в подсолнухах, кто прикопал оклунки землёй. Экспроприаторы укатили не солоно хлебавши - ко всеобщей радости, и никто не знал, кому обязаны такой удачей. В том числе и трое из единомышленников. Потому и встретили предложение Андрея относительно Марты холодно, если не сказать неприязненно. Заступился за неё Ванько: - Ты, Мишок, не прав. Во-первых, дети за родителей не в ответе. И потом, Марта нашему Деду внучкой доводится, - может, у тебя и к нему недоверие? - Его я уважаю, - буркнул тот. - Он-то надёжный. - Марта свою надёжность тоже доказала - на лётчике! - напомнил Андрей. - Я, воще, не настаиваю, - пошел на уступки Мишок. - Ежли вы за, то и я не против. - А как вы? - вопрос к Борису и Феде. - А что если... Клавку Лисицкую? - робко предложил последний. - О! Точно! - подхватил идею Миша. - Нехай лучше Клава Пушок. Они с Веркой и живут почти по соседству. - А вдруг она не захочет? - возразил Андрей. - В общем, сделаем так, - рассудил Ванько: - Поручим Андрею, раз он так уверен в Марте, попросить её - Вере помощница нужна уже завтра. А Федя пусть поговорит с Клавой, она тоже лишней не будет. - Я не смогу... - отказался рекомендатель, смутившись. - Пусть лучше Мишка. Они за одной партой сидели, ему легче договоритъся... поэтому. - Ну хорошо, поручим это дело тебе, Мишок. Можешь так, чтоб поделикатнее? - Запросто. А откажется - я ей косы поотрезаю! - Только попробуй! - пригрозил Федя, чем окончательно разоблачил себя перед всеми. Был, надо сказать, ещё один вариант - Нюська Косая. Она и живёт-то в двух подворьях от Шапориных; но Борис заверил, что Вера в помощницы её не примет, поскольку глубоко презирает за непутёвое поведение. - Сама так боится, чтоб я, не то что обнять, а и пальцем не дотронулся, а ревнивая - жутко, - привёл он ещё одну причину недолюбливания соседки. Андрей знал, что говорил: Марта даже в ладоши захлопала от радости. Коротать дни в одиночестве - "такая скукотища!". Так что назавтра у Веры уже имелась компанейская и добросовестная помощница. Не понадобилось и Мишке грозить отрезанием кос: выслушав, Клава тоже загорелась желанием "не сидеть по домам, сложа руки, когда Родине так тяжело". Это он для верности процитировал ей строчки из последнего фединого стихотворения. Теперь день у ребят начинался с доставки "своих" яслят к Вере домой. Здесь же намечали они, чем заняться днём. Работы хватало: приспела пора управляться с огородами, и в просьбах-заявках недостатка не было. Копаясь в чьём-либо огороде, не забывали наведываться и к нянькам - не надо ли чего подсобить и им; делать это охотно вызывался Федя. Матери возвращались с работы поздно, усталые донельзя, и малышей ребятам приходилось самим же и разносить вечером по домам. Андрею в этом охотно "составляла компанию" Марта. Узнав однажды, что его сосед неравнодушен к Клаве и при этом ужасно застенчив, она на следующий день, улучив минутку, спросила: - Ты, Клавочка, ничего не замечала? По-моему, один из наших мальчиков как-то по-особому на тебя поглядывает... Мне показалось, что ты ему жутко нравишься. - Не-ет, - протянула та удивлённо. - А кто? - Ну... может, мне только показалось, - ушла от ответа. - Ты присмотрись-ка сама. "Наблюдение" подружки - а, надо сказать, девочки сошлись легко и сразу же подружились - Клаву немало заинтриговало... Ей шёл тринадцатый год, а это, как известно, тот возраст, когда подобная новость не может не взволновать. С нетерпением дождавшись, когда ребята, лихо перемахнув через ивовый шапоринский плетень, отгораживавший подворье от улицы, с весёлым гомоном вновь появились в "садике", она старалась разгадать загадку по их глазам. И абсолютно ничего не заметила. Андрей, улыбаясь, тут же подошёл к Марте и стал что-то увлеченно рассказывать. Борису Вера сразу же вручила два порожних ведра, и он отправился к колодцу за водой. Про Ванька она знала, что тот долго ещё будет помнить Варю - ему не до неё. Мишка? Ну уж нет! Несурьёзный, баламут и девчонок за людей не считает; к тому же моложе её. Это он, Патронка несчастная, дал ей кличку "Пушок" - за то, что зимой ходила в школу в белой пуховой шапочке - мохнатой, из козьего пуха, которую бабушка связала ей ко дню рождения. Остаётся Федя... Он, конечно, мальчик что надо. Долго возился с нею, помогая разобраться с задачками про бассейн и трубы, когда через одну вода наливается, а через другую - наоборот. Долго потому, что умышленно делала вид, будто никак не "врубится ". Ещё тогда она влюбилась в него по уши, только он ничего не заметил... На следующий день своими безрезультатными наблюдениями она поделилась с Мартой. - Ну, значит, мне просто показалось, - не раскрыла подружка тайны и в тот раз. - А тебе, вообще, кто-нибудь из ребят нравится, если не секрет? - поинтересовалась на всякий случай. - Признаюсь тебе по секрету: ещё с прошлой зимы мне нравится Федя. Но разве ж я ему пара? . . - Почему ты думаешь, что он тебе не пара? - Да не он, а я ему не пара: он такой умный. И к тому ж ещё поэт. - Ты, по-моему, тоже неглупая и к тому же очень красивая девочка. Так ответила Марта и решила испробовать тот же приём по отношению к нерешительному влюблённому: "под большим секретом" поделилась и с ним своими якобы наблюдениями. На следующий день уже он внимательно посмотрел в глаза Клаве и даже попросил помочь донести мачневскую малышку Олю. Та согласилась охотно. И с того вечера ей не страшно было возвращаться домой через балку: у неё появился постоянный, очень обходительный и надежный провожатый. Андрей загодя предупредил Марту, что с утра придут выкопать дедушкину картошку. Она осталась дома и к приходу ребят напекла пшеничных оладьев, а Деда приготовил большую миску душистого майского мёду (он держал два улья пчёл). Последнее время внуковы друзья нечасто баловали старика своим вниманием, и он был искренне растроган, когда те, прибыв, крепко жали ему руку, проявляя прежнее доброжелательное отношение. Не разлюбили, пострелята, старого наставника! А что может быть лестнее и дороже, чем добрая память тех, кому не скупился он в своё время на дружбу и внимание. С восторгом встретил старых знакомых и Тобик: пёс помнил приятелей былой своей хозяйки... Копкой картошки занимался обычно Ванько. И сегодня он прихватил свою, особую, лопату: по ширине - с совковую подборку, откованную из стального лемеха на заказ элеваторским кузнецом Серафимычем. Неподъемную для других, он легко вгонял её под куст без нажатия стопой, и уже через несколько минут, ковыряя, словно бульдозер, обеспечил всех работой; клубни дружно застучали о ведра. Борис, из уважения к помощнице своей "мегеры", которая не могла ею нахвалиться, держался возле Марты и всячески старался услужить: относил высыпать наполняемые ею вёдра, развлекал байками, на которые был непревзойдённый мастак. - Слышь, Марток, не утруждала бы ты свои нежные лапки, - предложил он ей. - Займись чем-нито, а мы и без тебя управимся. - Посмотри, - обиделась она, показывая ладошки, - какие ж они нежные? Видишь мозоли - вот и вот. Я не белоручка! - Это я уже давно заметил, - согласился доброхот. - Беру свои слова назад. А хочешь, поделюсь жизненным опытом, как нужно управляться с домашним хозяйством. С этим у меня - будь спок! - Поделись, - не стала та чураться чужого опыта. - Позаимствую, если он стоящий. - Оченно дажеть стоющий! Можешь не сумлеваться. -А я и не сум-ле-ваюсь. Ей знакома уже была его манера "украшать" речь простонародными словечками (в обычном разговоре он ими не щеголял), и она догадывалась, что Борис хочет её посмешить, воспользовавшись подходящим случаем. - Токо я не у виде лекции. Расскажу один пизот, случившийся - Мишка не даст сбрехать - у самом деле. Вот токо опорожню вёдра. - Ну щас накидает, хуть эскиватором отгребай! - усмехнулся Миша. - Не стоко правды, скоко присочинит. - Дело, значитца, було так, - начал, вернувшись, Борис. - Собрались однажды мои папаня с маманей в станицу за покупками. Было это давно, еще до войны... в конце, кажись, июня и под воскресенье. Ну, даёт мне маманя с вечера наказ. Ты ж, говорит, сыночек, смотри тут: мы возвернёмся где-то аж после обеда, оставляем хозяйство на тебя - чтоб был полный порядок. Долго не спи, а как встанешь, первым делом выпусти квочку с цыплятами, посыпь им пшена и налей в сковородку воды. Да почаще потом поглядывай, не нашкодила бы шулика. Коршун, значит. Хрюшка заскургычет - наложи ей в корыто жратвы, ведро будет возле сажа. И ещё, сынок, вот что: в сенцах на скрыне макитра с тестом, придём - буду хлеб печъ. Так ты поглядывай и на неё: станет лезть наружу - потолкай качалкой, опара и осядет. И последнее: там же стоит махотка с топлёной сметаной - постарайся сколотить масло. Ну и, конешно, жди гостинцев - пряников и конфет. Ванько, пропахав треть делянки, воткнул лопату и тоже хотел переключиться на выборку клубней. - С этим мы и без тебя справимся, - заметил ему Борис. - Ослобони лучше мешки, а то ссыпать некуда. - Ой, они же тяжёлые, надо бы вдвоём, - обеспокоилась Марта. - Ко-во? Плохо ты нашего Кульку знаешь! На него, верблюда, хуть три навали - не крякнет. И действительно: к её удивлению, тот, позавязывав, подхватил по мешку на каждое плечо и легко понёс во двор. - Слухай, чё было дальше, - вернулся он к прерванному рассказу. - Проснулся я, аж когда солнце через окно стало так припекать, что мне приснилось, наче сам Змей Горыныч мне в глаза огонь из ноздрей пуляет. Свинья не то чтоб скургычет, а орёть так, как ежели б ей в пятачок второе кольцо замастыривали. Аж Тузик из конуры подвывает - то ли с перепугу, то ли из солидарности. Схватился, выбегаю узнать, чё излучилось. Оказалось, хавронья всего-навсего жрать требует. Перебьешься, говорю, не околеешь; сперва цыплаков выпущу. А она, каналья, увидела меня - и пуще прежнего завизжала. Ладно, сам себе думаю, ублаготворю, а то аж в ушах лящит. А у ней в сажу, как всегда, дерьма выше копыт. Хотел из корыта вычистить, открыл дверку, а она, вражина, ка-ак сиганёт через него наружу, чуть меня не повалила. Бодай ты, говорю, сдохла! 3нал бы, что такая наглая, не стал бы и гигиену наводить!.. Ну, вытащил корыто из сажа, почистил, вывалил в него всё, что было в ведре, - жри, тварюка, хуть тресни, чтоб ты подавилась! А она, подлая, почавкала-почавкала, поковыряла - да как подденет рылом, корыто ажно вверх торомашками очутилось... Ах, вот ты как, ж-жупела вонючая! Ну, трескай вместях с мусором. Плюнул и пошёл выпускать квочу. Отодвинул заслонку (они ночевали под грубой), а оттуда - десятка два жёлтых шариков: шустрые такие, пищат с голодухи, ищут, чего бы схавать. Поймал одного, самого сим-патичненького, разглядываю, а эта дурёха мамаша решила, видно, что я хочу слопать её выродка живьём, - ка-ак сиганёть, как меня долбанёть!.. Хорошо, хуть не в глаз. Хотел, придурастую, ногой завдать, да промахнулся. Ну, посыпал им пшена - налетели, как цыганчата на орехи. Вертаюсь в сени, припоминаю: чтой-то мне ещё наказывали? Ах, да: самое приятное из занятий - сбить масло. Взял махотку, сел на доливку, зажал промеж колен, шурую сбивалкой да время от времени на язык пробую. Тебе не приходилось масла сбивать? Э, жаль: вкуснотища! Через каких-нибудь минут пять слышу - кричит моя квоча да так усердно, будто из неё перья дёргают. Выскочил, смотрю, а шулика величиной с орла, держит в когтях цыплёнка и норовит ещё одного сцапать; я к ней, а она - дёру, токо ее и видел. "Эх ты, задрипанная, - говорю мамаше, - со мной так храбрая, чуть глаз не выдрала, а тут сдрейфовала? Ну, я те устрою!" Принёс суровую нитку, её накрыл ведром, а семейство поместил в тазик; связал всех за лапки, сантиметров по двадцать друг от дружки, и опосля прикрепил к ноге воспитательницы. Вот так, говорю, - не будете шастать, где неположено! И тебе, убогая, хлопот будет меньше, здря токо на меня выступала... Ванько, сбросив рубашку, продолжал переворачивать, словно лемехом, землю, ориентируясь по бугоркам от окучивания да остаткам ботвы. Мешки по мере наполнения относил без напоминания. Федя с Андреем, знакомые с рассказываемой историей, говорили о чём-то своём; Миша, слушая, изредка почмыхивал. В то время как Марта смеялась до слёз. Вроде бы в рассказе и смешного-то ничего не было, но Борис умел так преподнести, что слушавший его, даже если и не обладал чувством юмора, не мог не рассмеяться. Марта в очередной раз тыльной стороной ладошки вытерла под глазами, а Борис между тем продолжал: - Вернулся я в сенцы - ёлочки-моталочки! Опара вздулась и преть из макитры; я её качалкой, а она ещё и пшикает, начи на испуг берёт; но ничего, осела. Снял я и её, поставил, на всякий случай, рядом, чтоб зевака не поймать. Сел и обратно взялся за эту самую сметану. Уже стали образовываться масляные комочки, ещё чуток - и готово. И тут вдруг стрясается настоящее светоприставление, прям звериный концерт художественной самодеятельности: обратно не своим голосом орёть квоча и вроде как крыльями хлопает. Кочет объявил боевую тревогу: "Кр-р-р, кудак, кок-коко! ", Тузик рвется с привязи, ажно, слышу, будку опрокинул; хрюкала - и та вижжит как-то не по-свински. Рядом околачивался кот Барсик и тот задрал акацию - и на хвост... то исъ я хотел сказать наоборот. Ставлю махотку со сметаной к макитре, выбегаю - и что, ты думаешь, вижу? Эта контра, этот крылатый рецендивис сцапал курчонка да и вздёрнул в атмосферу весь садик вместях с заведующей. Прёть в метре от земли, небось, пуп трещит, а не бросает, жупелина этакая! Тебе смешно, но мне стало не до смеху!.. Вобщем, я за коршуном - он от меня, а подняться выше пороху не хватает. Квоча трепыхается, волочится по траве, пока, наконец, не зацепилась за куст; тут я их и догнал. Коршун видит, авантёра не прошла, отпустил добычу, еле сам ноги унёс. А бедную мою квочу чуть кондрашка не схватил: уже не кричит, а токо сипение испускает. Ну, а что до чад, так те уже и клювиками не зевают... Мамашу кое-как отвязал, а их, сердешных, так связанных, будто арестанты, и положил в ведро. Сам чуть не плачу, а их успокаиваю: вы, говорю, не горюйте, я похороню вас, как героев. Вот токо сбегаю опару осажу, а то влетит мне, как сидоровому козлу... Захожу в сени, а там - мама родная! Хрюкала, этот выродок тупорылый, слопала всю сметану, опрокинула и разгатила макитру, опара расползлась по доливке... А эта мерзавка разлеглась на ней, как в поганой луже, от удовольствия кряхтит и хвостом в два колечка - туда-сюда, туда-сюда - вроде как меня приветствует!.. Тут уж я озверел до такой степени... - Марта, глянь, что Федя нашёл! - прервал Андрей разглагольствования. Влажными от слёз глазами та не сразу разглядела какой-то мелкий предмет в его пальцах, подошла ближе. - Никак это та пуля, что предназначалась тебе? - воскликнула она. - Как раз в этом месте ты и лежал, когда я вцепилась ему в рукав... Оставив вёдра, подошли остальные, поочерёдно разглядывали чуть позеленевшую медную штуковину. Ванько, завершивший копку и тоже выбиравший клубни, достал из кармана пистолетную гильзу: - И я вот нашёл - тоже, кажись тут. - Он втиснул в неё пулю, передал Андрею: - Возьми на память. И давайте поднажмём да сбегаем на ерик. Марте не терпелось дослушать, чем же кончилось борисово хозяйничанье, но пришлось сперва ответить на вопросы о подробностях того злополучного случая. - Ну и ну, воще! А я не совсем и поверил был, думал, что Андрей прибрехнул для интересности, - признался Миша. - Посля такого её подвига ты, Андрюха, обязан её на руках носить! - заметил Борис. - А вечером, ежели посчастит насчёт свидания, следить, чтоб ни один комарик не укусил. - Да ну тебя! - запустила в него картошиной Марта. - То смешил, а теперь насмехаешься... Скажи лучше, чем закончилось твоё хозяинование. - А-а . . Сплошными неприятностями. Хрюшке я с досады чуть хвост не откусил, а мне всыпали как следует по мягкому месту. По окончании ударной работы всех порадовал приятный сюрприз: оладьи с мёдом. Надо ли описывать общий восторг? Марта засобиралась было снова к девчонкам, но Борис рассоветовал: - Они, особенно Вера, жилистые. Один раз обойдутся и вдвоём. А тебя мы берём с собой на ерик - небось, ещё у нас здесь не купалась? Это ж такое удовольствие! Почти как твои оладьи с мёдом. - Ой, я же и плавать же не умею!.. Ерунда, научишься! - поддержал инициативу Миша. - У нас есть спасательный круг, так что не утонешь. - Кроме того, я беру над тобой шефство, - добавил Андрей. - А я подменю тебя у девочек, - вызвался Федя. - Мне купаться совсем не хочется. - Ему Клавка лучше всякого купания, - поддел его Мишка. - Тогда минутку подождите, - попросила Марта и убежала в хату. - Смотрите мне, не утопите единственную внучку, - посварился пальцем Деда. Марта переоделась в белое платье с голубыми полосками по подолу и рукавам. Андрей как-то заметил, что очень оно ей к лицу, и в память об известном событии, хозяйка перевела одёжку из будничных в разряд праздничных. - Давайте возьмём и Тобика, ему же тоже интересно, - предложила она, и все дружно поддержали. Пёс, словно догадавшись, о чём речь, радостно прыгал, норовя лизнуть то одного, то другого в лицо. Солнце успело раскалить просёлок настолько, что пыль - а она доходила порой до щиколоток - обжигала подошвы, особенно ей, решившей отправиться, как и все, босиком. Было жарко по-августовски, и всем не терпелось поскорее добраться до благословенной воды; поэтому весь путь до ерика - а это пятнадцать минут ходьбы - преодолели вмиг. При этом Марта, подхваченная "под ручки" Борисом и Ваньком, больше летела по "атмосфере", чем бежала; было смешно и весело. На ерике оказалось полно народу - разумеется, мелкого; над "лягушатником", где воды было немногим выше колен, висел визг и гам, как в добрые старые времена. - Тут вам учиться плавать будет тесновато, - заметил Борис. - А мы найдём другое место! - Ну а мы для начала попрыгаем с вербы, чур не я воду греть, - сказал Миша, на ходу стаскивая рубаху; разделись и остальные, побросав одежду как попало. Выше по течению, нависая кудрявыми ветвями над самой водой, тянулся ряд старых раскидистых верб. Росли у самого уреза, отчего жёлтые корни, подмытые водой, напоминали космы сказочного водяного. На одной из них облюбовали для себя вышку охотники до прыжков в воду: приличная высота, надёжная глубина, хочешь - ныряй головой вниз, хочешь - сигай бомбой, то есть ногами, согнутыми в коленках. Андрей с Мартой прошли метров на двадцать дальше. Здесь имелся промежуток между деревьями с несколько обрывистым бережком, но некруто уходящим под воду дном, песчаным и при небольшой глубине - идеальное место для начинающих учиться плавать. Марта с Тобиком спустились к воде, а он занялся подготовкой "спасательного круга". Его, точнее, автомобильное колесо в сборе, Мишка с Борисом ухитрились как-то спереть в МТС с целью обзавестись резиной для прящей; но та оказалась нетянучей. Камеру, уменьшив в размере, склеили снова и стали иногда брать с собой на ерик. Надув её, Андрей спрыгнул вниз и остолбенел от неожиданности: Марта предстала перед ним в ярком, фабричной работы, купальнике, плотно облегавшем и делавшем её удивительно изящной. Остолбенение несколько затянулось, и та, смутившись под его взглядом, спросила: - Ты чего, впервые увидел меня без платья? - Какая ты стала... красивая! - признался он. - Благодаря купальнику? - Ну почему ж? Хотя он, конешно, подчёркивает и делает ещё красивше. - Спасибо за комплимент... - Лицо её вспыхнуло румянцем; прошла к воде, стала пробовать её ногой. - Не боись, водичка - чудо! - Он взял её за руку и, пятясь, стал увлекать за собой. - Ой, она же холодная же!.. - упираясь, закапризничала она, когда вода дошла до колен. - И тут всё глубже и глубже... - Не трусь, рядом надёжный шеф! А ежли не доверяешь, то вот тебе спасательный круг. Вот, как раз по твоей фигуре. А теперь присядь и вода сразу станет тёплой, - наставлял он. Водобоязнь прошла быстро. Поддерживаемая камерой, уже через несколько минут Марта бойко колотила ногами, держась у поверхности, отбрызгивалась от заигрывавшего шефа, оба звонко смеялись. А когда он, поднырнув незаметно, дотрагивался до неё под водой, визжала так, что слышно было и ему. Тобик тоже оказался не трусливого десятка: смело вошёл в воду вслед за хозяйкой и, кряхтя, смешно загребая лапами, вертелся около. Однако вскоре понял, что тут не до н