А Миша оседлал любимого конька - продолжил просвещать последнего из слушателей: - У них и другие гранаты на такой же манер. Может, видел - которые с деревянной ручкой? Длинные такие, сантиметров под тридцать. Я у наших видел, тоже трофейную. И скажу так: дерь-мо! Пока свинтишь пробку, пока дёрнешь за кольцо!.. То ли дело наши РГД: оттянул чуть ручку, повернул вбок - и швыряй. Ударилась обземь - и рванула! - Всё это, конешно, интересно... - Федя поднялся, подал руку ему. - Идём ко мне позавтракаем, а то скоро в станицу. Вернулся Борис, когда Ванько ставил на табуретку под алычой глиняную чашку с борщом. Тамара, положив рядом горку серых пшеничных лепёшек и две деревянные ложки, присела на лавочку. - Ты, конешно, ещё не завтракал? Возьми вон тот чурбак и присаживайся к нашему столу, - пригласил хозяин. - Принеси ещё одну ложку, - попросил Тамару. - Договорился: Вера непротив, - сообщил Борис, когда она ушла. - Токо она тоже осталась одна: тёть Лиза ушла в Майкоп. Сёдни утром. - Решилась-таки сходить?.. - Ой, не говори! Если б хоть вдвоём, а то одна и в такую даль!.. Не знаешь, сколько до него, примерно, километров? Тут появилась Тамара, и разговор замяли. Пока ребята, втроём из одной чашки, сёрбают фасолевый борщ, мы немного отвлечёмся. В связи с Майкопом. Дмитрий Шапорин, муж "тёть Лизы", дольше других мужиков оставался вне призыва из-за слабого зрения: без очков видел не далее пяти метров и то, если днём. Лишь месяца за три до оккупации его мобилизовали в так называемый истребительный батальон. Не только его - подмели всех нестроевиков от кривых до горбатых. Их, правда, от дома не отрывали, даже не переобмундировывали. Выдали винтовки, патроны и вменили в обязанность охрану наиболее значимых объектов от всевозможных диверсантов, задержание подозрительных лиц - словом, следить за порядком в округе. Дня за два до оккупации истреббатовцам также приказано было отступать. Но в те суматошные дни командованию было, видимо, не до ополчений - гитлеровцы продвигались стремительно. Отставшее разношёрстное формирование попало в окружение и рассыпалось. Небольшими группами земляки-соседи стали пробираться домой - ночами, глухими балками да задами-окраинами. Группа, в которой был Дмитрий, всё-таки напоролась на немцев, их приняли за партизан, некоторых расстреляли на месте, других поместили за колючую проволоку в городе Майкопе. Об этом рассказал Елизавете вернувшийся оттуда хуторянин по фамилии Мельник, которому удалось совершить побег из того майкопского лагеря. "Если б Митька не утерял очки, мы бы, конешно, убежали вместе", - так сказал он. Дома остались запасные очки, и Елизавета потеряла покой и сон. Металась между двух огней: с одной стороны, страшно оставлять детвору - мало ли что может случиться в дальней дороге!.. С другой - так хочется отнести мужу очки: авось посчастит вырваться из этого ада! И вот, как видим, решилась. Ребята наелись немясного, но очень вкусного и питательного борща, запили парным молоком, и Тамара унесла мыть посуду в хату. - Ты ей уже сказал? - Борис кивнул вслед ушедшей. - Ещё нет. Не знаю, как и начать. Рёву будет!.. - Давай я, если боишься. - Дело не в "боишься". Я ведь почти пообещал взять и её с нами. А теперь выходит - не сдержал слова. - Она должна понять, не маленькая!.. - Что должна я понять? - с порога спросила Тамара, услышавшая последние слова. - А подслушивать, Араматик, нехорошо... - Присядь, Тома, поговорить надо, - показал Ванько на место рядом. - Понимаешь, какое дело... Мы не можем взять тебя в станицу. - Но ты ведь обещал! - глаза её вмиг наполнились слезами. - Вспомни-ка лучше: я и не обещал, чтоб твёрдо... - Он, точно, хотел взять и тебя, но мы несогласны, - заметил Борис. - Делать тебе там действительно нечего - вполне справимся сами. - Как это нечего! - решительно возразила она; слёзы при этом хлынули в два ручья. - Я и слушать не хочу! Не возьмёте, так и сама, первей вас там буду!.. Подошедшие Федя с Мишей сразу смекнули, в чём тут дело. - Ты, Томка, не чуди, воще! А ну как там засада? - Ну и пусть! - Ты чё, чёкнутая, воще? Как это "ну и пусть"? Дурёха, - не сдержался он. Федя двинул его кулаком в бок, присел возле неё на корточки: - Хочешь братика круглой сиротой сделать? Что мы ему скажем, если тебя там схватят и расстреляют? - Нечего с нею чикаться! Связать и всё, раз такая бестолковая, - повторился Миша, но на этот раз чтобы припугнуть, нежели настаивая на своём варианте. - А что? И свяжем. Из двух бед выберем меньшую, - поднялся Федя с корточек. - Неси верёвку! - Не надо связывать, - испугалась Тамара и стала спешно отирать слёзы. - Я останусь тут. Только не теряйте время... - Ты останешься не тут: Борька отведёт тебя к одной нашей подружке, - уточнил Ванько. - Её мама ушла аж в город Майкоп, и Вера осталась с пацанятами одна. Поможешь ей управляться с хозяйством. Согласна? - Да... - Лично я, воще, ни грамма ей не верю: удерёт!.. - С вами, на всякий случай, останется Борька. Не кривись, Боря, надо! - Ванько взглянул на товарища и, показав глазами на соседку, крутнул головой, что означало: на слово ей доверяться опасно; но вслух объяснил иначе: - Полицаи могут достать и сюда, так что ты смотри тут! - И не хотелось... но придется, - не смог скрыть недовольства Борис. - Поднимайся, Араматик, отведу... - Расскажи и ей, как ты умеешь хозяиновать, - посоветовал Миша. - Да, вот ещё что, - спохватился Ванько, когда те уже уходили. - Твоя как фамилия, на какой улице хата и под каким номером? - Фамилия наша Спиваковы. А улица - Чапаева, дом номер двадцать. П е р е й д я поодиночке через железную дорогу, ребята сошлись ненадолго вместе. Решено было пробираться околицей, рассредоточившись, из предосторожности. Так, возможно, дальше, но не дольше, поскольку можно будет и пробежаться, не привлекая особо к себе внимания. Если ближе к центру станица имела довольно упорядоченный вид - жилой массив разбит на улицы и кварталы - то на окраине казаки селились, как бог на душу положит, и сообразуясь с условиями местности. Поэтому ребятам пришлось попетлять - то вдоль солончаковой подыны, глубоко врезавшейся в застройку, то огибая выпиравшие далеко за черту несколько подворий - с саманными либо турлучными хатками под нахлобученными по самые окна камышовыми крышами. Когда более чем полстаницы осталось позади, Ванько сбавил шагу и дал знать остальным приблизиться. - Где-то, по-моему, здесь, не проскочить бы дальше, - поделился предположением с догнавшими его товарищами. - Вон бабка козу стережёт - сходи, Мишок, поспрошай: где, мол, тут улица Чапаева находится? Миша вскоре вернулся и доложил, что нужная им улица - третья отсюда, что пролегает она с запада на восток, а номера начинаются наоборот. - Те два тополя - это уже на следующей, - сообщил он и такую подробность. И добавил: - Потешная, воще, бабушенция: с виду - вылитая баба-яга, нос крючком да ещё и с бородавкой на кончике. Думал, и разговаривать не станет, а она всё охотно выложила, аж хотел спросить, не знает ли, где хата Спиваков. - Это мы и без подсказки найдём, - сказал Федя. - Я уже прикинул: если ширину огородов взять за тридцать метров, то ихний находится метрах в трёхстах от краю. Вот только какая сторона чётная и есть ли вообще таблички с номерами? У Томки забыли спросить. - И я, воще, из виду выпустил! Вы подождите, я сбегаю ещё, уточню. Пока шли в сторону тополей, обсудили возможные варианты, с которыми могут столкнуться на месте. Один из них - что тамариной матери не окажется дома вообще. Другой - дома, но неживая. Наконец, последний из худших - плюс ко всему оставлена ещё и засада. В то, что отец удрал из казаматки, Ваньку не верилось. Как и в то, что у Спиваковых не перевернули всё вверх дном ещё ночью... - Разведку я беру на себя, - распорядился он. - Вы держитесь от меня метров за пятьдесят-семьдесят, идёте по разные стороны улицы. Если понадобитесь, я вас позову. Без этого ко мне не приближаться и во двор не заходить. - А если там засада и тебя схватят, воще? - Стрелять не станут, захотят взять живым - ну и пусть! С двумя или даже с тремя управлюсь, думаю, один. Ну, а если больше... тогда понадобится и ваша помощь. Вот тебе пистолет и запасная обойма, стрелок ты бывалый. Но постарайся подкрасться как можно ближе и палить наверняка. Это - когда меня уже поведут. После - разбегаемся в разные стороны, сбор у тёти. Но может случиться и так, что там вообще не окажется никого, даже больной хозяйки. - Прежде чем уходить, прихвати лимонки, - напомнил Миша. - Обязательно! - Может, скажешь, ещё и противогаз на прящи? - не поддержал его Федя. - Когда понадобятся, тогда и заберём, они спрятаны надёжно. - Прящ мне не нужен, я уже не маленький. А вот лимонки и патроны... Вань, не забудь, ладно? - Хорошо, Мишок, не забуду, - пообещал тот, и ребята тронулись, рассредотачиваясь, вперёд. За несколько дворов до цели Ванька заинтересовала довольно странная игра двух мальцов: щуплый белобрысый паренёк лет десяти-двенадцати тащил на себе другого. Наездник был и постарше, и раза в два тяжелей самого скакуна. Держась за уши, как за поводья, толстяк лихо чмокал губами, понукая и требуя прибавить скорости... Сблизка выяснилось, что игра - не к обоюдному удовольствию: у везущего глаза на мокром месте да и уши алеют больше, чем следовало бы. Когда "играющие" поровнялись с ним, он просунул ладонь под широкий ремень наездника, снял с "лошади". - Ты что это моего племянника объезжаешь? - спросил у набычившегося джигита; тот смотрел исподлобья, молча сопел. - В честь чего ты его катаешь? - обратился ко второму. "Племянник" вытер рукавом глаза, виновато посмотрел на неожиданного родственника-заступника и пожаловался: - Он отнял у меня цветные карандаши и не отдаёт, пока не покатаю... Толстяк попытался было улизнуть, но Ванько ухватил его за рубашку: - Нехорошо обижать соседей, не по-товарищески!.. - Вовсе он мне не сосед и не товарищ... И не с нашей улицы даже, - пояснил пострадавший. - Ах, даже так! Тогда, брат, тебе придется не только карандаши вернуть, но и должок - покатать ихнего хозяина. Так, что ли, Сеня? - Меня звать Серёга. - То есть Сережа, - поправился Ванько. - Ну-ка, садись теперь ты на него. Да держись покрепче за уши, чтоб не сбросил! Серёга артачиться не стал. Не без злорадства оседлав мучителя, обхватил ногами объёмистый его живот, уцепился за уши и стал погонять тем же манером: - Н-но-о, кляча пузатая! Давай, давай, с припрыжкой! Проехав до угла, соскочил, довольный. Вспотевший, сердитый, толстяк попытался удрать и тут, но снова не успел. - Тебя как звать? - снял с него ремень Ванько. - Никак! Я вот скажу братану, он тебе как надает, так ты ещё пожалеешь! - Вот что, Никак: жалуйся, сколько влезет, а карандаши Сереже верни. Иначе своего красивого ремня ты больше не получишь. Они где? - Спрятал! Ванько сложил кожаный, с якорем на бляхе, ремень пополам и, хлопнув им себя по ладони, скомандовал: - Бегом за карандашами! Тот припустился со всех ног. - Ты и вправду наш родич? - спросил Серёга. - Нет, конешно. Это я так, чтоб заступиться за тебя. Небось, некому заступаться? - Не-е... - покрутил головой малец. - Нет ни брата, ни сестры? - Только мама да бабушка... И друзей тоже нет... которые чтоб настоящие. А ты, наверно, далеко живёшь? По глазам, мимике, по самой интонации заданного вопроса нетрудно было угадать, почему это его интересует. - Ты хотел бы со мной дружить? - А то нет! - Держи лапу, и будем считать, что мы подружились: ты мне тоже нравишься. Меня зовут Иван. Сережа охотно, но с достоинством шлёпнул ладошкой по увесистой "лапе" неожиданно приобретённого друга. - Можно, я буду звать тебя дядя Ваня, ты ведь старше, - предложил он. - Ой, бежим, а то нас отдубасят! Из проулка вынырнул Никак и с ним двое постарше, скорым шагом направились в их сторону. - Кто, вон те? - кивнул Ванько, усмехнувшись. - Ага, он знаешь, какой задира! Его тут все боятся... Речь, видимо, шла о "братане". Ровесник Ваньку, тот, как и братец, выглядел излишне упитанным, широколиц, рыж и веснущат. Уже на подходе поднял с земли голыш, что не оставляло сомнений в агрессивных намерениях обоих. Второй, тоже сверстник, шёл несколько сзади. Сережа попятился, готовый задать стрекача. Ванько его придержал: - Ты чё, испугался? Не боись: мы с тобой им запросто надаем по ушам. - Ты, х-аря! По-ошто мово брательника о-обидел? - заикаясь, с вызовом выдохнул братан; шагах в трёх остановился, поджидая дружка. - Карандаши принёс? - не обращая на него внимания, шагнул к Никаку Ванько. - А вот мы те по-окажем карандаши! - Оба изготовились к нападению. - Сережа, подержи-ка ремень... И братан, и его дружок замахнулись одновременно, но промазали, так как противник успел присесть. Более того, помощник нечаянно заехал в скулу своему же приятелю, а тот чуть не звезданул его булыжником. Ванько, изловчившись, схватил обоих за руки пониже кистей и сделал несколько раз "ладушки", пока булыжник не вывалился. Попытки вырваться ни к чему не привели, и братан сдался: - Ла-адно, - выдохнул он, - твоя взяла... Га-аврюха, отдай ка-аранда-ши. Гаврюха достал из-за пазухи коробку, взамен получил ремень. - Посоветуй своему Гаврику, пусть больше моего племянника не забижает. - Ванько отпустил запястья неудавшихся драчунов. - И до свидания. Посрамленная троица не замедлила удалиться. - Ну вот и обошлось. А ты боялся. Мальчуган был настолько удивлён и вместе с тем восхищён происшедшим, что не находил слов. - Ну-ка, покажь, - взял у него коробок, открыл. Набор карандашей был большой, цветов на двенадцать. - Ты что ж, и рисовать умеешь? - Ещё только учусь. - Занимаешься всурьёз или так, от нечего делать? - Он обратил внимание, что карандаши разной длины - значит, пользуются ими часто. - Всерьёз. - И как, получается? Говорили на ходу, при этом Ванько вёл счёт подворьям, оставшимся за спиной; по расчётам, спиваковское должно было находиться где-то рядом. - Так себе, - скромно пожал плечами Сережа. - Но некоторые мои рисунки хвалят. - "Некоторые" - ты имеешь в виду людей? - Рисунки. Идём, покажу, если хочешь. Экскурсии в план не входили; и так, кажись, задержался, подумал он. - Я, Сережа, очень спешу. Может, как-нибудь в другой раз. Ты далеко живёшь отсюда? - Близко! Вон наша хата, - показал в направлении, где, предположительно, должен находиться и нужный ему двор. - Постой... ты, случайно, Тамару Спивакову не знаешь? - Так мы ж соседи! И я с нею дружу, - сообщил он с подъёмом, но добавил с сожалением: - Токо её ведь нет... - Как это? - Их с дядей Гришей ещё позавчера полицаи забрали. - Что ты говоришь!.. А я ведь иду к ним... - А тётю Клаву и Валерку - сёдни ночью... Мама утром пошла проведать, а их уже нет. И ночью возле них машина гуркотела. "Ну вот, как в воду смотрел!.. " - подумал Ванько. Хоть и был готов ко всему, но всё ж до последнего момента теплилась надежда, что, оставшись один в незапертой камере, отец одумается, сбежит, поспешит домой обезопасить ребёнка и больную жену. Этого, видать, не случилось... Но, возможно, он всё-таки решился? И "тётя Лена", о которой упоминала Тамара, помогла ему спрятать жену у себя в подвале? - А твоя мама щас дома? Её как звать? - спросил в надежде, что зовут её не Елена. - Маму звать Елена Сергеевна, они с бабушкой дома. - Сережа, всё ещё не сводивший глаз с друга, заметив на его лице тень разочарования, истолковал это по-своему и поспешно добавил: - Да ты их не бойся! Ругаться не будут, они у меня хорошие! Наличие двух тёть Лен-соседок маловероятно, и теплившаяся надежда угасла окончательно... Как скажет он об этом Тамаре, с замиранием сердца дожидающейся их возвращения? Какой страшный удар судьбы предстоит ей вынести!.. Меж тем Сережа, решив, что друг почему-то либо боится, либо стесняется его родителей, тянул за руку: - Идём! Всё равно тебе теперь спешить некуда... Мы в комнату заходить не будем, если хочешь! - Ему, похоже, очень хотелось показать свои работы и, возможно, услышать похвалу от человека, чьё мнение для него дорого. - Постой минутку здесь, я - щас приду. - Ванько прошёл за угол - на улицу, где остались его телохранители. Те оказались на месте: Федя вышагнул из куста сирени, Миша - спрыгнул с ореха у забора на противоположной стороне улицы. Для них его появление означало: пока всё нормально. А знак рукой - что он зайдёт во двор Спиваковых. -У тебя много рисунков? - поинтересовался, вернувшись к Сереже. - Два альбома акварелью и ещё половина карандашом. - У, да ты и вправду художник! - потрепал он его по шелковистым, с завитушками, вихрам. - Очень бы интересно посмотреть! Но у меня времени - в образ. Ты вот что: принеси что-нибудь сам, на твоё усмотрение. А я всё-таки зайду к Спиваковым, посмотрю: может, тётю Клаву вовсе и не забрали, и она спрятамшись с Валерой где-нибудь на чердаке или в сарае. - Навряд, чтоб... Она ж совсем-совсем больная!.. - А вдруг? Договорились? Туда и принесёшь. - Ладно. А хочешь, я подарю тебе на память Тамару? - предложил художник и пояснил: - Акварельную. - Конешно, хочу! Она ведь моя школьная подруга. Юный художник вприпрыжку помчался домой, а Ванько через прореху в заборе нырнул в спиваковский огород. Вчера в темноте и спешке он не разглядел внутреннего обустройства и сейчас поражен был запущенностью хозяйства. Вдоль забора лопухи да чертополох - выше головы. Садик, довольно большой, запущен донельзя; огород наполовину под бурьяном. Сарай - с прохудившейся крышей. Держали корову, а корму с гулькин нос - только то, что успел насбивать отец по двору. Он мало что успел сделать (возможно, из-за боязни днём попадаться людям на глаза): свалил несколько старых акаций, подкатил их поближе к сараю (на дрова порубил только ветки). Часть территории перед сараем занята квадратиками подсыхающего кизяка - тоже топливо на зиму. Впрочем, глазеть по сторонам было недосуг, он зашёл сюда ради мишиной просьбы - забрать лимонки. Они оказались там, где и говорила Тамара, - в сарае, в углу под куриным насестом. Сунул их в карманы, остальное аккуратно замаскировал. Из сарая направился было заглянуть в хату. Побеленная извёсткой, с цветничком под окнами на улицу, она имела опрятный вид. Прилегающий дворик с летней печкой и качелями для малыша - подметён и ухожен. Хотел зайти в брошенные настежь двери, но тут на тропинке, проложенной напрямик по огороду, показался Сережа, и Ванько повернул к нему. - Вот, принёс... - протянул он листок чуть меньше тетрадного разворота. - Посмотри, похожа? На Ванька с лёгкой беззаботной улыбкой смотрела девчонка, определенно напоминающая Тамару: крупные голубые глаза, короткая причёска, нос, губы - всё схвачено довольно похоже. - Ух ты, как живая! - несколько завысил он оценку. - У тебя, старина, неплохо получается... Молоток! Изобразишь как-нибудь и меня? - Я бы хоть сейчас, но краски кончились. А карандаш - не то... - Да мне щас и некогда. Спасибо тебе за подарочек! - Он свернул листок в трубочку и сунул за пазуху. - Мне надо уходить. Провожать не надо. Держи питушка, - подал на прощанье руку. - Мы с тобой ещё обязательно встренемся! Приветливая улыбка на его лице сменилась далеко не весёлым, если не сказать мрачным, выражением. Выходя через распахнутые дощатые ворота, заметил следы протектора автомобильных колёс. "Ночью, а машину нашли, гады! " - подумал про себя. На улице достал из-за пазухи портрет, сложил вчетверо и перепрятал в нагрудный карман. Друзья поджидали его с тревожным нетерпением. Догадывались: удача на этот раз была не с ними... Прикончили на месте? Забрали, несмотря что больная? Федя пытался прочесть ответ на непроницаемом лице уж очень медленно приближающегося товарища. Миша держал глаз на оттопыренных карманах, но без видимой радости. - Зря, братцы, спешили... Её забрали. Ночью. Приезжали на машине... Троица молча направилась в конец улицы. За пару дворов до околицы свернули в нечто вроде проезда, заросшее высокой бузиной. В холодке присели. -Не хочется и домой возвращаться... - вздохнул Ванько устало. - Да-а, - согласился Федя, - положение - не позавидуешь... Разговор долго не возобновлялся. Миша меж тем извлек выглядывавшую из кармана соседа зелёную ребристую "штуковину". Подбросил на ладони. Ни Ванько, ни Федя даже не взглянули. Отвинтил коричневую эбонитовую "пробочку", опрокинул лимонку, встряхнул - выпало и повисло на короткой белой нитке кольцо. - Точь-в-точь как та, которую я видел, - попытался привлечь внимание товарищей. - Вот за это кольцо: дерганул - и кидай. - Те посмотрели без особого интереса. Уложил всё обратно, завинтил колпачок, опять сунул Ваньку в карман. - Пистолет пусть будет у меня? - Пусть у тебя, - отозвался тот. - Вань, а что это за пацан был с тобой? - Какой пац... А-а... Соседский. Это от него я узнал, что забрали ещё ночью... - Он не видел, где ты брал лимонки? - Не видел. - Ванько думал о чём-то своём, отвечая машинально. - А ты хорошо замаскировал место? - Да вроде... А чё? - Не уволок бы он патроны... - Ну, Мишка! - упрекнул его Федя. - Как ты можешь думать об этом сейчас?! Вот уж действительно: кому что, а курице просо... - Думаешь, я не переживаю? - обиделся тот. - Что ж теперь, ни о чём другом и думать нельзя? Ведь если подсумки полные, то это, самое мало, полтора десятка обойм. Это ж сколько патронов! - Да на кой они тебе, столько, без винтовки? - Ты, Хветь, даёшь, воще! Во-первых - порох: сыпнул щепотку - сразу тебе и пламя, не нужно полчаса дуть-раздувать. А потом, мы не знаем, какая винтовка была у томкиного бати: может, иранская. Я, к примеру, слыхал, что иранцы помогают нам винтовками. А патроны к ним такие же, как к немецким. - У тебя что, уже имеется немецкая винтовка? - Нет, так будет! Вань, давай на обратном пути зайдём - ты найдёшь то место, где поцапался вчера ночью с полицаем? - Она же, Мишок, без приклада. - Ну и что? Сделаем обрез. Очень удобная штука! Фрицы - они, может, ещё долго продержатся. Вот и будет, чем отклацываться, если что. Ванько посмотрел на него долгим взглядом, усмехнулся: - Ты и вправду рассуждаешь, как взрослый... Ладно уж, зайдём. Всё одно спешить домой не с чем. Да и ближе, если напрямик. - В этот раз, может, и не унесём, но хоть перепрячем понадёжней! - обрадовался "взрослый". Солнце подбиралось к полудню, когда, решив возвращаться станицей, наши герои отправились в обратный путь. Живший продолжительное время у тёти и неплохо знающий серединную часть станицы, Ванько мысленно восстанавливал в памяти, начиная с конца, свой вчерашний маршрут по её ночным закоулкам. Правда, дальше "стадиона" - неогороженного пустыря, что в нескольких кварталах от стансовета - куда частенько бегал после школы погонять в футбол, ему бывать не доводилось, не было такой надобности. Поэтому, ведомый вчера Тамарой, он смутно представлял, куда они идут. От её хаты они тогда направились к югу, несколько раз забирая вправо, то есть ближе к центру. Этим же примерно путём шли они и сегодня. Припекало вовсю (сентябрь на Кубани - месяц жаркий), и кроме мелкой детворы, иногда - козы на верёвке да изредка нескольких кур в холодке под забором, на полупустынных улицах им почти никто не попадался. Лишь на подступах к центру замечено было людское оживление: толпа из женщин с детьми, старух и, реже, стариков беспорядочно двигалась в одном направлении. Заинтересовавшись, ребята свернули в проулок, приблизились. Выяснилось: по дворам шастали вооружённые "фрицевские прихвостни" (их научились распознавать по специальной униформе) и выгоняли жителей из домов. Хотели вернуться, да поздно кинулись: конный полицай, едва не смяв лошадью, преградил дорогу: - Куд-дой драпаш, а ну назад! - замахнулся плёткой на Мишу, оказавшегося ближе других. - Чё - назад? - увернувшись, огрызнулся тот. - Мы там и не были! - Усех касается! Быстро назад! Поскольку не успели отойти на достаточное расстояние и противиться стало небезопасно, пришлось вернуться и смешаться с толпой. Здесь узнали: всех гонят на стадион. Там-де состоится сход граждан, организуемый германскими властями. Цель "схода" прояснилась на месте: с верхней штанги футбольных ворот свисало четыре коротких верёвочных петли. Под ними уже стояла наготове длинная скамья, какими обычно оборудовали клубные помещения. Согнанных с окрестных улиц станичников, числом не менее трёхсот, двое конных и с десяток пеших полицаев, покрикивая, выстраивали полукругом метрах в двадцати от импровизированной виселицы. Поняв, что отсюда удрать и вовсе невозможно, ребята пробрались ближе к переднему краю. - Догадываешься, для кого всё это приготовлено? - Федя кивнул в сторону футбольных ворот; они с Михаилом стояли впереди Ванька. - Надо ж было нам сюда вляпаться!.. - Я уже и сам не рад, что подбил зайти за этой винтовкой, воще!.. Две петли - для спиваков, а для кого ж остальные? - Миша глянул на Ванька, неопределенно пожавшего плечом. - Может, которых я вчера оглушил, решили повесить? Да вон уже, кажись, везут. Со стороны комендатуры на небольшой скорости к стадиону подкатили легковая и следом крытая брезентом грузовая автомашины. Лимузин с четырьмя военными, недоезжая, отвалил в сторону, грузовик подвернул к воротам. Со ступенек кабины спрыгнуло двое гитлеровцев с автоматами, а ещё двое, но уже полицаев, - с кузова. Откинув задний борт, с помощью ещё одного ссадили на землю приговорённых - двух мужчин и женщину. Последняя была низенького роста, худа, в тёмной юбке поверх ночной сорочки, с распущенными серыми волосами; у неё руки связаны не были. - Который из них томкин батя? - обернулся Миша к Ваньку. - Разговаривай потише, - предупредил тот, покосившись на стоявшего поблизости полицая. - Который справа. А другой смахивает на одного из вчерашних, дежуривших ночью у кутузки. Перед уходом я советовал отцу врать, будто они сами отпустили нас на все четыре стороны. Он, видать, так и поступил. Но почему тогда сошло с рук старшому - непонятно... - Хоть одного повесят - и то гадом меньше станет! - заметил Федя. Из легковой вылезло трое офицеров - в фуражках с высокой тульей, в щеголеватой форме с нашивками, начищенных до блеска хромовых сапогах, словно готовились на парад. У самого длинного на глазу чёрная повязка. Он и ещё один, пониже, остались стоять, переговариваясь. Третий, едва автоматчики заняли места перед притихшим "сходом", пружинистой походкой направился в середину полукруга. Окинув холодным взглядом разновозрастную, застывшую в напряжённом молчании аудиторию, начал речь на высокой визгливой ноте: - Феликий Германий... тавайт вам свапот! - с паузами, трудно подбирая русские слова и уродуя их до неузнаваемости, выкрикивал он. - Шеланни свапот от польшевицки тираний! Абер... атнака ми есть песпощатни к люпой, кто не виполняйт унзере ноеоднунг, то ес нови немецки поряток! Ме прика-саль вас... сопирай на каснь партисански пантит, котори... Что-то ещё в этом роде "тявкал" он (по мишиному выражению) некоторое время, но наши ребята не слушали. Обмениваясь короткими замечаниями, наблюдали за тем, что происходило у виселицы. А там начиналось такое, от чего у многих забегали по спине мурашки, сжималось сердце и глаза отказывались смотреть. Матери пятились с малышами в глубь толпы, щадя их неискушённые души да и сами избегая поднимать глаза. Те же, у кого хватало нервов смотреть, наверняка запомнили тот кошмар на всю оставшуюся жизнь... Подошёл одноглазый и, похоже, распорядился начинать. Сейчас же один из полицаев ухватился за край скамейки - держать, чтобы не опрокинулась раньше времени. Ещё двое прислужников подвели и подняли на неё сперва полицая, затем тамариного отца. Первый, пока его вели, дёргался, норовил пасть на колени и что-то канючил; второй - не противился, последние шаги навстречу смерти сделал самостоятельно, словно всё, что с ним происходит, его нисколько не волнует. И только скорбный взгляд в сторону жены говорил об обратном. Женщина тоже не просилась, не противилась; возможно, у больной для этого уже не было сил. Спустив с кузова, её прислонили было к боковой штанге ворот, но она тут же осела и повалилась набок. Когда подошла очередь, к скамье тащили, ухватя под локти. Поставив, пытались набросить петлю, но та оказалась коротка. Тогда один из полицаев расширил отверстие (отчего верёвка ещё более укоротилась), а другой - в нём ребята давно узнали Пантелея - попытался сунуть головой. Сделать этого ему не удалось: женщина мучительно раскашлялась, ртом хлынула кровь, обагрив рубашку спереди... Сход отреагировал возмущённым гулом, а муж, забыв, где находится, рванулся к умирающей. От рывка скамья опрокинулась, и оба повисших задёргались в предсмертных конвульсиях. Горе-вешатели неуклюже растянулись, придавив безжизненное тело несчастной... Толпа, застонав, колыхнулась, послышались негодующие возгласы. Стоявшая поблизости от ребят пожилая женщина, отирая слёзы, ворчала гневно: - Ублюдки! Повесить по-человечески не могут, каты проклятые... Чтоб вас самих так!.. - Идёмте отсюда, - не выдержал Федя, потрясённый зрелищем. - Чокнуться можно... - Шандарахни одну лимонку в эту шакалью шайку! - прошипел Миша. - Нельзя. - Ванько тоже стоял бледный, но не терял самообладания. - Могут пострадать невиновные. Да и она ещё, может, живая. - Её ведь всё одно повесят. Видишь, скоко спешат на помощь! К виселице устремилось несколько полицаев из числа следивших за порядком. Даже автоматчики повернулись к толпе спиной и сделали по нескольку шагов вперёд. - Смываемся, -показал Ванько на конных, тоже подъехавших сюда. - Может, оцепления уже нет. Протискиваясь, услышали сзади возню и истеричные выкрики: "Убивцы! Душегубы прокляти! Пустить!" - Вы идите, - сказал Ванько, - а я щас... гляну, что там произошло. А произошло то, что одна из присутствующих, крупного телосложения тётка, у которой наверняка сдали нервы, вырвалась вперёд и, потрясая кулаками, выкрикивая ругательства, тащила в сторону виселицы двух других, помоложе и послабей, пытавшихся удержать её от необдуманных действий. К "дебоширке" уже спешили полицаи. Смекнув, что и ей не миновать петли, оставшейся незадействованной, Ванько кинулся к ним и едва успел втолкнуть бунтовщицу в расступившуюся и тут же сомкнувшуюся толчею. Но и сам схлопотал прикладом между лопаток. Тем временем общими усилиями карателям удалось-таки сунуть Клавдию, уже, пожалуй, мёртвую, головой в петлю. Шайка, как выразился о них Миша, отошла в сторону - возможно, чтобы согнанным на "сход" лучше было видно казнённых; одноглазый, руководивший казнью, всё ещё находился с ними. Обычно не терявший самоконтроля, Ванько в этот раз не сдержался (чему, возможно, поспособствовала и боль от удара прикладом): не думая о последствиях, он свинтил с лимонки колпачок, выдернул кольцо и с силой швырнул гранату в сторону шайки. Проталкиваясь на выход, услышал взрыв и одновременно вопли раненых там, у виселицы. Толпа после этого шарахнулась врассыпную. Оцепление, если оно ещё и оставалось, было наверняка смято. По крайней мере, никто не пытался его задерживать. Федя с Мишей уже поджидали в проулке. Заметив, что он возвращается, скрылись за углом, где и дождались товарища. - Всё-таки дал им по мозгам! - одобрением встретил его Миша. - И станичаны, кажись, отделались только лёгким испугом, - заметил Федя. - Осколки навряд, чтоб достали, а автомата слышно не было. - Глянуть бы хоть одним глазком, скольких укокошил. - Попал, вроде, в самую гущу, - пояснил Ванько. - Слыхал, как взвыли. Если и не укокошил никого, то раненые есть точно. К великому мишиному огорчению, винтовки на месте не оказалось... Т у м а н возвращение хозяина приветствовал радостным повизгиванием и вставанием на задние лапы. Днём он бывал на привязи, и Ванько, проходя мимо, никогда не упускал случая приласкать верного, преданного друга. Вот и в этот раз: присев на корточки, первым делом почесал у него за ушами, огладил и отвязал - пусть сбегает до ветру. Но если даже и подпирала нужда, пёс терпел: кто ж не любит ласки? - Псина ты моя красивая... соскучился? - выдирая застрявший в шерсти "репьях", ласково беседовал с ним хозяин. - Дай-ка лапу. Хорошо, молодец. Теперь другую. Умница! Голос! Дай голос. - Пёс трижды громко тявкнул. - Не шумите, малыш уснул! - Мать вышла с глиняным горшком в руке, послужившим, видимо, Валерику в качестве ночного. - Мам, Тамара уже пришла? - с тревогой спросил Ванько. - А она разве не с вами? - Мы её оставляли у Веры. Тёть Лиза ушла в Майкоп, так она согласилась помогать ей по хозяйству. - Ушла, значит?.. Дорога ой, какая долгая да опасная!.. Больше всего хотелось ей поскорей узнать, что с матерью Тамары, но спрашивать об этом не решалась; оттягивал с вестями и сын. Она прошла до сортира, а он снова привязал собаку. Вернувшись, мать подсела к нему на скамейку под алычой, посмотрела вопросительно в глаза. - Полицаи опередили... Забрали ещё ночью. - Где ж вы пропадали до самого вечера? - Случайно оказались ещё и свидетелями казни. Повесили, гады, обоих - и отца, и больную мать. - Ой, господи! - всплеснула руками, ужаснулась Никитична. - И её не пощадили!.. А вы-то как там оказались? - Возвращались домой, смотрим - люди на улицах. Полстаницы прошли - ни души не встретилось, а тут вдруг толпа: и взрослые, и дети. Зашли узнать, в чём дело, видим - полицаи из хат выгоняют всех на улицу. Ну, и сами тоже влипли... А это их сгоняли на стадион, что неподалёку от стансовета. Подходим, смотрим, а там приготовлено четыре виселицы... - Ради бога, сынок! - остановила рассказ мать. - Мне и так кошмары всякие снятся... - Помолчав, вздохнула. - А мы с Мотей так надеялись: может, хоть больную-то не тронут, пощадят. Ведь ни в чём же не виноватая! Бедные сиротки!.. Жить ещё не жили - и такое горе. Как же теперь-то? - Мы тоже об этом думали... Поживёт у Веры, пока тёть Лиза вернётся, а к тому времени что-то придумаем. - Я, сынок, не о том. Как ей-то сказать об этом? - Вот этого и я боюсь. Слёз будет!.. А я их не переношу. - Может, не след сказывать всю правду? Дома, мол, не оказалось, а куда подевалась - неизвестно. Не у соседей ли, мол... - Нет... лучше сразу сказать правду. И ребята за это: так честней. - Ну, смотрите сами... А насчёт остального, так тут и думать нечего: приютим, прокормим, с голоду не помрём. Жалко, барахлишка вы вчерась не прихватили. У обоих-то только то, что на них. Да и платьице на ней сам видел, какое. Нынче ведь ни купить, ни пошить. - Тут я, мам, сглупил дважды, - запоздало пожалел Ванько. - Надо было зайти в хату хотя бы сёдни, что-нибудь из барахла наверняка ведь осталось! А я совсем выпустил из виду. - Ничего, сынок, как-нито выкрутимся. - Мам, я вам не говорил? Мы ведь парашют нашли. Лётчик, видать, бросил - помните, случай был в начале августа. Громадный такой лоскутище настоящего белого шёлка. Он сгодится на платье? - Посмотреть нужно, может, и пройдёт. А он где? - Спрятан в надёжном месте. Только его нужно бы обязательно перекрасить. Для безопасности. - Можно и покрасить, дело нехитрое. - А где щас краски найдёшь? - Краски, сынок, сколь угодно. Из ореховой кожуры - это тебе коричневая. Прокипятить в луковой шелухе - цвет будет золотистый. А можно и в тёмный, ягод глухой бузины до зимы полно. - Так это ж замечательно! Завтра же мы вам его доставим. - У Лизы и машинка швейная есть. Зингеровская. - Значит, с платьями из затруднения выйдем. Там хватит не только Тамаре, но и Вере со всеми её брательниками и ещё останется. - Ты бы поел, цельный день ведь голодный, - спохватилась мать. - Я каши молошной сварила - принести? - Меня ведь ждут - не дождутся... Ладно, неси, я по-быстрому. Ванько ещё подкреплялся, когда пришёл Борис. Поздоровался с матерью. - Ты, Боря, уже третий раз здороваешься. Садись с нами ужинать, - пригласила она. - Спасибо, я не голодный, токо из дому, - отказался. - А как там, всё нормально? - В общем, да. Хотя, конешно... - Рассказывай при маме, - разрешил Ванько. - Порывалась несколько раз туда. Пригрозил было связать. - Ты результат уже знаешь? - Виделся с Мишкой. - Не представляю, как я ей скажу... Может, ты? Не в службу, а в дружбу. - Я целый день убеждал, что всё будет нормально, а теперь - с какими глазами?.. - заупирался Борис. - А я бы севодни всё-таки не стала бы говорить правду, - вмешалась в разговор мать. - Оттяжка, мам, - не выход из положения. Помолчали. Ванько перестал есть, задумчиво, невидяще уставясь в какую-то точку в стене хаты. - Ну, раз такое дело, ничего ей сами не говорите. У меня это мягче получится, - предложила Агафья Никитична. - Вот спасибо! Вы нас просто спасаете! - поблагодарил Борис. У Шапориных в хате уже горела керосиновая лампа, также укрепленная на стене. Трое мальцов сидело на стульчиках-чурках вокруг лохани с водой - Вера мыла им ноги перед сном. Старший, Володька, готовил постель. - Колек, не хлюпай воду, а то будет лужа и заведётся гадюка, - сделала она замечание самому меньшему из братьев. - Какая, балсая? - поинтересовался тот. - Вот укусит, тогда узнаешь! - А я её лозиной ка-ак тлесну! - Это кто тут старших не слушается? - с порога спросил Борис. - Сичас посажу в мешок и отнесу цыганам! Тамара кинулась к Ваньку, с тревогой и надеждой глядя ему в глаза: - Как там? Почему так поздно? Я с ума схожу!.. - Валерку мама принесла сюда. Он как раз уснул, когда я пришёл... - Я не про него. У нас были? - А куда ж мы, по-твоему, ходили? Правда, задержались... Идём, проведу, мама тебе всё и расскажет. А то у нас с Борькой очень срочное дело. - Ты, Вань, проводи, да недолго! - поддакнул Борис. - А то не успеем. Никогда ничего не боявшийся, он сейчас трусил разговора с Тамарой. На её попытки узнать хоть что-нибудь отвечал уклончиво: дескать, не волнуйся раньше времени, скоро всё узнаешь. И облегчённо вздохнул, когда та бегом - оставалось два подворья - заспешила по укутываемой вечерними сумерками улице. Подождав, пока свернула в калитку, вернулся в хату, где Вера всё ещё воевала с детворой: уложила всех на просторном топчане, где они продолжали вертухаться, хихикать и пищать. - Сичас буду гасить лампу, - предупредила, набрасывая поверх них накидку, - Колек, хватит баловаться, а то украдет хока! Боязнь быть украденным "хокой" у малыша появилась лишь после того, как сестра, постучав в дверь, спросила: "Это кто там стучится с мешком? Уходи, хока, мы уже позакрывали глазки и спим". - А куда это Борис задевался? - поинтересовался Ванько. - Послала наносить в кадушку воды. - Управившись, подошла к нему: - 3начит, тамарины дела плохи? - Хуже некуда!.. - Она, бедная, как сердцем чуяла. Места себе не находила... - Верчик-Мегерчик, ваше приказание выполнено! - по-военному доложил Борис, войдя и ставя ведро с водой на специальный табурет. - Потише: дети токо-токо угомонились! - цыкнула на него хозяйка. - Вынеси заодно и из лоханки. - У нас к тебе дело, - сказал Ванько, когда она, прикрыв