очему-то всегда так случается: из-за ложного стыда - показаться наивным и смешным - заглушаешь в себе высокое чувство благодарности. Я слышал, как они дружно всплеснули веслами, и... мне вдруг показалось, что я сам плыву по обширному, чистому плесу озера Песьяно. Вода плотная и какая-то вязкая; перед носом лодки, на дугах волны, то расплываясь в улыбку, то вытягиваясь, качается хмурое, желтое лицо луны. Свет призрачный и неверный, только черные тени от высокого бора четкой изломанной линией колеблются на воде. Я плыву, и луна плывет. Потом лодка понеслась быстрее, словно ее подхватило бешеное течение, сердце замерло, и... я проснулся. Душно. Я сбрасываю с себя шубы и на четвереньках выползаю из палатки. Над Чуманским бором поднялось солнце и, казалось, успокоило все в природе: скатились тучи за дальний горизонт, утихли ветры, и обогретая земля предстала обновленной и яркой в своей молодой зелени. Еще вчера все цепенело от холода. Небо клубилось тяжелыми тучами, куражливый ветер налетал на кудрявые сосны, на голые березы и осины, мял буйной силой кусты черемухи и тальника, окружавшие наш остров, и словно говорил: - Да проснитесь же вы!.. А сегодня - бор закурил благоуханные смолы, тальники выметнули темно-желтые метелки, тонким ароматом тянет от развертывающихся почек смородины, - все это случилось потому, что солнце обласкало землю. И я, согретый его живительным теплом, сижу на пеньке, слушаю многоголосое пение птиц и присматриваюсь ко всему, словно вижу в первый раз. Вода на озере будто посветлела и ожила чем-то похожим на тысячи веселых улыбок. Между Чуманским бором и круглым колком высокого осинника я, как в ворота, вижу в синей дымке далекий заобский бор. На всем этом пространстве, до Оби, не найти сейчас ни любимой реки Уень, ни знакомых озер - все залито полой водой. Над этой обширной поймой то и дело тянут стаи уток, многие из них появились здесь на свет, а сейчас не могут узнать свою родину - так много воды. На десятки километров раскинулась эта пойма по левобережью Оби. По кустам, на полоях, в наспех сделанных шалашах сидят на "птичьих дорогах" охотники, выбросив впереди себя деревянные чучела, и громом выстрелов встречают доверчивых птиц. В отдалении эти громы никого не пугают, и жизнь идет своим чередом. Товарищи мои еще не вернулись с зари, нет и рыбаков, живущих с нами на острове. Но я не одинок на этом маленьком клочке земли. Вокруг меня шумит жизнь, идет большая сложная работа. Вот на рыбачьей избушке собирается стайка щеглов - все самцы; они, как воришки, подлетают тихо, незаметно и, опустившись на крышу, начинают торопливо и усердна теребить нитки старых заброшенных вентерей - строительный материал для гнезд. Вентери уже отслужили человеку и больше не нужны, но я, для порядка, все-таки говорю щеглам: - Вы что делаете, озорники? Они недоуменно поднимают пестрые головки с полными носами натеребленного волокна и невинно так: - Пить-пить?.. Будто спрашивают: - А что, разве нельзя?.. И, не дождавшись моего ответа, срываются табунком и летят в лес, к своим гнездам. Вскоре они возвращаются и так же тихо и молча продолжают разрушать старое, чтобы строить новые гнезда. Щеглы - наши гости, часто они услаждают нас своим пением; но на нашем островке есть и постоянные жители. Вот на вершину старой засохшей осины, стоящей влево от избушки, в мочажине, садится дикий голубь и сейчас же начинает надувать зоб - ворковать. По-видимому, он живет недалеко в бору и очень любит нашу осину. Но не успел голубь вывести и двух колен своей несложной песни, как из кочек, среди которых стоит осина, взмывает вверх бекас - эдакое серое долгоносое существо. Бекас, вероятно, не думал нападать на голубя, его трудно было заподозрить в такой храбрости, но еще меньше ее оказалось у гостя - он не выдерживает "натиска", срывается с ветки и плавно летит в бор с таким важным видом, будто он и в самом деле никого не боится на свете. Длинноносый хозяин усаживается на ту же ветку, на которой только что сидел голубь, и сейчас же объявляет во всеуслышание: - Хо-чу ле-чу... хо-чу ка-чу... Куда он собирается "катить", - неизвестно. Он все утро, с ранней зари, только и делает, что "катается": заберется на огромную высоту, сложит крылышки и, падая, производит такой звук, как блеяние ягненка. И в народе о нем говорят: - Барашки заиграли, холода угнали... Пока я наблюдаю за бекасом, на вторую осину, стоящую недалеко от палатки, садится пара небольших птиц. Что это за птицы? Где они? Сели - и исчезли... Я пристально вглядываюсь в каждую веточку, осина еще не оделась трепетным листом, и трудно на ней укрываться. Но птиц нигде не видно. Между тем я видел ясно, что они сели. Я ощупал осину взглядом сверху донизу. Здесь, в двух метрах от земли, маленькое дуплышко, и в нем сидит трясогузка на четырех маленьких синеватых яичках. Гнездо она строила с нашим приездом. Тогда у нее был друг. Он заботился наравне с ней, но вот уже несколько дней мы его не видим. Что с ним? Может быть, он погиб в лапах хищника? Теперь трясогузка одна. Незаметно между нами завязалась дружба. Во время завтрака или обеда она изредка покидает гнездо и ходит вокруг нас - тонкая, изящная, с серенькой головкой и черным нагрудничком. Мы бросаем ей кусочки рыбы, крошки хлеба, но она, кажется, не ест нашей пищи. Может быть, ей просто хочется поговорить с хорошими людьми, побыть возле них. Когда подходишь к гнезду, она вылетит, сядет рядом на ветку и "плись-плись"... Как будто говорит: - Я маленькая, не обижайте меня, пожалуйста... Я вижу: она сидит в гнездышке и будто дремлет; ее маленькая серая головка опущена, кругом покойно и тихо. Сердце отдает тепло тем, кто заставил ее покинуть цветущий юг; тысячи километров она летела через степи и горы к себе на родину, чтобы здесь вывести и вырастить своих деток. Все ради них... Но вот она вздрогнула, беспокойно завертела головкой. Что с ней? Неожиданно я замечаю: две серые птички быстро-быстро бегут по стволу осины вниз головой, к гнезду трясогузки. Их окраска настолько похожа на цвет коры осины, что их трудно было бы заметить, если бы они сидели спокойно. Это поползни. Ловкость и способность бегать по стволу дерева в любых направлениях и быстрота, с которой они приближались к дуплу, поразили меня. Я не успел еще осознать всего, как они стремительно напали на трясогузку, выбросили хозяйку из гнезда и начали разорять его. Трясогузка сейчас же бросилась ко мне. У нее не было сил бороться с этими сильными птицами. - Плись-плись... - жаловалась она. - Что же будет с моим гнездом? Я маленькая, защити меня... - Да, это непорядок!.. - говорю я и, схватив палочку, бросаю в поползней. - Ах вы, нехорошие! Я вот вас! Но они ничего не боятся, словно прилипли к осине и продолжают свое дело. Тогда я вскакиваю, подхожу к дереву и десяток раз бросаю всем, что ни попадает под руку. - Ишь вы, сами не хотите делать гнездо, на чужое позарились!.. Нет, нет, так дело не пойдет!.. Их смелость удивляет меня, брошу палочку - отбегут на полметра и ждут - не уйду ли я? Пока я воюю с поползнями, трясогузка уже порхнула к своему гнезду. Она верит мне и не боится, что я бросаю палками. Это не в нее. Больших трудов мне стоило прогнать поползней с осины. Они хорошо умеют прятаться за ствол дерева. Спрячутся и выглядывают оттуда, ждут. Только убедившись, что у трясогузки есть защитник, они улетели. Яички были целы. Трясогузка, приводя в порядок гнездо, непрестанно жаловалась. Она не понимала, что нападение поползней - не простое озорство, а необходимость, что, может быть, завтра самка-поползень должна будет снести первое яичко. Но куда? Гнездо-то ведь скоро не сделаешь! Трясогузка долго возится и, наконец, успокаивается. Я отхожу к палатке и вижу: по широкому, спокойному плесу озера медленно плывут две лодки. Я был рад возвращению друзей, но мне кажется, что и маленькая трясогузка была частично повинна в моем хорошем настроении. ТАЙНЫ В ПРИРОДЕ Лес полон жизненных тайн, и как же бывает приятно открыть их и понаблюдать! Пока я живу на каком-нибудь стане, у меня появляется много объектов для наблюдения. Тут я нашел гнездо зорянки в расселине старого пня, там - на ветках тальника - водяная крыса свила гнездо и родила деток, а там, под ветошью срубленного дерева, выложенное пухом гнездо чирка или кряковой. И везде яички: синие, белые, пестрые. В тот год мой стан был расположен на кромке Чуманского бора, у горловины озера Зимник. Это исключительное по красоте место. Бор защищал меня от постоянных холодных юго-западных ветров, а на восток открывались широкие полой. Маленькие борки среди этого моря воды казались зелеными, плавучими островами. А когда распускались тальники, зацветали полевые цветы, одевалась в белый наряд, как невеста, черемуха, - век бы, кажется, тут жил!.. Воздух такой, что не надышишься, птичий гомон кругом день и ночь. Озеро Зимник то хмурится и гонит высокие волны, то улыбается под ясными лучами солнца, - нет, что ни говорите, братья охотники, Чуманка - лучшее место на Почтовских угодьях!.. Так вот - забрался я в тот год в Чуманку и живу. Тихо здесь и спокойно. Но однажды мой покой был нарушен. Как-то во время обеда ко мне на стан приплыли на двух лодках крысоловы - пять человек и с ними две собаки. По правде сказать, я недолюбливал этих гостей, и у меня были к тому основания. В недалеком прошлом они совершенно открыто бродили по высоким местам с длинными палками, пугали птиц и сотнями собирали утиные яйца. Я всегда считал это самым страшным преступлением. Сейчас, встретив гостей, я подозрительно посмотрел на их сумки и был не совсем приветлив. Недалеко от стана, на берегу залива, под ворохом хвороста, маленькая чирушка-свистунок устроила гнездо. Там было девять синеватых яичек, и она прилежно сидела на них. "Найдут, - думаю, - и моя чирушка останется без потомства". Если сказать им об этом, они, конечно, сейчас послушают - сами обойдут и собак не допустят к гнезду, но как знать, не вернутся ли они после к этому месту? Я попытался направить их в другую сторону. - В Песьянской забоке, - говорю, - очень много крыс. Когда идешь, они так и шмыгают под ногами, так и шмыгают... Но они, оказывается, все крысиные места знают хорошо. - Вот в этом месте крыса должна быть, - говорит один из них и указывает пальцем прямо на ворох хвороста, под которым сидит моя чирушка. Я вновь старательно предлагаю им свое направление. Раскурив молча цигарки, они поднимаются и идут... идут прямо к гнезду бедной чирушки. Я не мог усидеть на месте. - Что-то будет... что-то будет... - твержу про себя и иду за ними вслед. Крысоловы шли толпой, и я был очень рад, что они уклонялись несколько вправо от гнезда. Но собаки!.. Эти лохматые твари идут прямо на кучу веток, под которыми укрылась уточка. Одна из них пестрая - помесь лаверака с дворнягой, - и не может быть, чтобы чутье не передалось ей по наследству. Да, наконец, и всякая дворняга имеет какое-то чутье. Вот собаки подходят к гнезду. Они совсем близко. Суют свои длинные носы в сухой хворост, - и у меня замирает сердце. Сейчас все будет кончено... Собаки останавливаются и долго принюхиваются. - Спасайся, - говорю я тихо чирушке, как будто она может понять человеческое слово. Но чирушка не вылетает. Что за диво?.. Собаки обнюхали все вокруг гнезда, и - о радость! - они уходят. Дальше, дальше уходите, клыкастые звери, - вам тут совершенно нечего делать!.. Но что с чирушкой? Может быть, она улетела раньше времени, увидев собак? И у меня неожиданно закрадывается опасение: а вдруг я сам, готовый защищать чирушку, надоел ей своими посещениями, и она бросила гнездо. Да, это могло быть. Но ведь я старался ее не тревожить. Издали взгляну под горбатую ветку, чирушка пригнет головку и сидит, предполагая, вероятно, что я ее не вижу. Почти всегда такими были мои посещения. Этим же путем крысоловы вернулись на стан; собаки вновь обнюхали ворох хвороста и прошли мимо. Когда крысоловы поплыли, я решил взглянуть на свою чирушку. Подхожу и вижу: чирушка сидит в гнезде и низко-низко пригибает голову, как это она всегда делает. Что же случилось? Одно из двух: или чирушка на короткое время покидала гнездо, а сейчас успела вернуться, или - у этих собак не носы, а... чурки... Так мне казалось. Только гораздо позднее я узнал, что у всех пород уток, начиная с кладки яиц, а особенно в период высиживания птенцов, перестает работать надхвостная жировая железа, выделяющая пахучий жир, и что даже породистые, чутьистые собаки в это время не могут отыскать утку. Так природа охраняет утиное потомство. ЗАГАДКА Поселок Почта растянулся в одну улицу на узенькой высокой гриве. В старину здесь был почтовый стан (отсюда и название поселка): здесь ямщики перепрягали лошадей, проезжие угощались утятиной, рыбой, чаем - и мчались дальше. Позднее тракт проложили по более высокому месту, за Кашламским бором, а станок стал расти и вырос в поселок. Только в ширину ему нельзя было раздаться. С одной стороны Обь-матушка, с другой - река Уень: куцые огороды с одной стороны обрывались крутым берегом Оби, а с другой повисали над Уеньской низменностью, заливаемой каждый год вешней водой. За Обью - бор, за Уенью - пойменные луга на десяток верст, сотни озер и болот - царство водоплавающей и болотной дичи. Тут раздолье охотникам и рыбакам, а в летнее время - ягодницам. Охотники давно знают эти благодатные места. ...В тот год вода была малая, что редко случается на почтовских поймах, и мы с Левушкой, молодым моим другом, решили первый день посвятить ходовой охоте по озеркам и старицам в прибрежном лесу. Позднее мы сядем на лодки и поплывем к любимым озерам, а пока... надо размять ноги... Федор Ефимович, добрейший хозяин квартиры, рано разбудил нас: - Пора, ребятки, пора... - говорил он мягким баском, словно отец, отправляющий сыновей на трудную работу, которую нужно было выполнить сегодня же. На столе уже горела лампа, чинно стояли стаканы, на большой тарелке - горка нарезанного хлеба, а на шестке шумел блестящий ведерный самовар. Такой порядок был давно заведен в доме Шубиных. Виновницей этого порядка была Семеновна, бабка Агаша, как ее звали многие. В прошлом они жили в бедности, но, несмотря на это, всегда отличались гостеприимством. Редкий день у них не было приезжих. Через поселок пролегала дорога в соседние деревни, да и пароходная пристань собирала людей со всех окраин. А что охотников, да рыбаков, да ягодников перебывает за лето у Шубиных - не счесть! Но мне ни разу не приходилось слышать неудовольствие от кого-нибудь. Спят старики по ночам мало. Федор Ефимович караулит на берегу идущие снизу пароходы, чтобы вовремя разбудить охотников или рыбаков, а Семеновна угощает на дорожку чайком. И сегодня Семеновна уже хлопотала у шестка, готовя нам завтрак, а Федор Ефимович, словно выполнив важное дело, сидел у стола и крутил "козью ножку", насыпая табак щепоткой из длинного черного кисета. Та торжественность, с которой мы готовились к предстоящему дню, казалось, наполнила весь дом, осветила исполосованное морщинами крупное лицо Федора Ефимовича, заставила быстрее двигаться тонкую, сухую Агафью Семеновну. Даже Пиратка - длинный серый кобелек, помесь таксы с "дворянином" - не мог сидеть спокойно и все вертелся у ног хозяина. - Тебя бы, лентяя, на охоту взять, чтобы промялся... - сказал Федор Ефимович Пиратке и вдруг застрожился: - Я кому это говорю?.. Пиратка встал на задние лапы, одно ухо поднял, другое опустил и такими глазами посмотрел на хозяина, словно хотел сказать: - А что же, я могу пойти, только какой из меня толк будет охотникам? Я ведь ихнего дела не знаю... Было похоже, что в доме все переживали с нами радость первого выхода. Пока пили чай и укладывали в мешки дневную провизию, зарозовел восток. С высокого крыльца мы услышали первые раскатистые выстрелы на ближних озерах Камышном и Чашевитом. Федор Ефимович, одетый в старый шабуришко, торопил нас: - Не мешкайте, ребятки, скоро солнышко выглянет... Он переправил нас через реку Уень на лодке, пожелал как всегда: "Ни пуха, ни пера",- и мы пошли за своей удачей. Идти было легко, ноги будто радовались оттого, что ступали на мягкую влажную землю. Мы шли по дороге к Красному Яру. В просветы между деревьями была видна наша родная Обь; отшумела она вешним грозным половодьем и сейчас, величавая и спокойная, неслась к далекому и холодному северу. За рекою - кудрявая стена бора, и над всем - мягкая синь предутреннего весеннего неба. Ах, какое это было утро!.. И прибрежный лес и вся огромная пойма звенели от пения птиц. Это был изумительный концерт!.. Пели на разные голоса скворцы, трещали в кустах серые дрозды, на вершинах ветел в песенной истоме исходили щеглы, в чаще черемушников допевали свою утреннюю песню соловьи, свистели синицы, как в барабан бил крепким носом по сухим сучьям дятел, играли бекасы и чибисы, квакали проснувшиеся от зимнего сна лягушки - и все это сливалось в какой-то хвалебный гимн весне и восходящему солнцу. А слева от нас, не заглушая пения птиц, размеренно взрывались друг за другом выстрелы ранних охотников, и эхо разносило победный гром далеко по окрестности. За поскотиной мы расстались. Левушка свернул с дороги налево и пошел к озеру, а я углубился в лес, пошугать на лывах нарядных крякашей. В лесу местами была вода; я шел тихо, присматриваясь и прислушиваясь ко всему, что привлекало мое внимание. В скором времени я остановился перед загадкой: на изогнутом стволе ветлы, невысоко от земли, прицепилась к коре изумительной чистоты нежная, белая пушинка. "Какая же птица обронила эту пушинку? - подумал я. - Не указывает ли она на трагедию, разыгравшуюся здесь ночью?.." Но никаких следов расправы хищника с более слабым существом не видно. Ясно одно - пушинка прилипла к дереву недавно, может быть, полчаса тому назад, иначе ночная роса превратила бы ее в маленький смятый комочек. Я стою некоторое время в раздумье, потом замечаю недалеко круглое полено, некогда занесенное вешней водой, ставлю его к дереву и, поднявшись, начинаю внимательно разглядывать пушинку. Она настолько свежа и чиста, что у меня исчезает всякое сомнение: птица потеряла ее совсем-совсем недавно. Но какая птица? Такой пух может быть разве только у белоснежного красавца лебедя. Рядом с пушинкой я замечаю малюсенькое отверстие в дереве - мизинчик не пролезет, - и у меня рождается догадка: в дупле живет какой-то зверек и это его работа. Я срываю былинку и просовываю в отверстие. - Хр-р... хр-р... хр... - вдруг слышу из дупла. - Эге... да тут кто-то живет!.. Ну-ка, показывайся, хозяин!.. Я взглянул немного повыше и на крутом изгибе ствола увидел настоящее большое дупло. - Так, так... - говорю я себе, - посмотрим, кто тут хозяйничает... Чтобы не спугнуть жителя дупла, я мгновенно прикрываю кепкой верхнее отверстие и, поднявшись выше, заглядываю в дупло. Открытие не было для меня новостью: в дупле, обложенном белоснежным пухом, точно таким же, как та пушинка, которую я обнаружил на коре дерева, сидела утка-гоголюшка. - Так вот кто здесь обосновался!.. Ты что же пух зря разбрасываешь и людей в смущение вводишь? Я засучил рукав и осторожно вынул небольшую утку, с темно-бурой спинкой, беловатой грудью и довольно крупной головой. Она испугана. Такого с ней никогда не бывало в жизни, и ярко-желтые глаза ее смотрят на меня не мигая. В гнезде лежало много небольших голубеньких яиц, они словно утонули в белом, нежном пуху. Я не успел сосчитать их, как увидел на дороге растерянно озирающегося Левушку: он искал меня. Я подозвал его. Левушка был немало удивлен, увидев в моих руках живую утку. - Как же вы ее поймали?.. - допытывался он. - Слово такое надо знать, скажешь его, а утка и прилетит к тебе, - смеясь ответил я, - только слово это охотник должен найти сам... И рассказал ему, как открыл гнездо гоголюшки. - Эта порода уток, да еще лутки и красноголовая чернеть строят гнезда в дуплах деревьев, а иногда и просто на сломанном дереве... - начал я просвещать моего юного друга. - Вероятно, они это делают потому, что кладку яиц начинают в то время, когда болотистые места еще залиты водой. А может быть, в этом известная предосторожность от всяких наземных хищников. Левушка впервые услышал, что утки выводят птенцов в дуплах. - А как они потом поступают с утятами? - спросил он. - Маленькие утята могут упасть и разбиться... Я рассказал ему, как в селе Мостовом Алтайского края мне пришлось наблюдать за жизнью голубой чернети. Она снеслась и вывела утят в дуплянке, установленной на воротах дома, близко стоявшего к озеру. - Когда утята вывелись, она по одному вытолкала их из дуплянки и увела на озеро. Они ведь легонькие, и хотя летать не умеют, но при падении не убиваются. Я посадил утку в дупло, прикрыл его кепкой и, когда она немного успокоилась, снял кепку, и мы быстро выбежали на поляну. Через некоторое время гоголюшка вылезла из дупла и догнав нас, начала низко летать, прикидываясь больной чтобы отвести от гнезда. - Ну будет, будет, - говорю я ей, - твоя тайна нами разгадана... И мы, не обращая больше внимания на нее, пошли дальше за своим охотничьим счастьем. ЗАБИЯКА В жизни старого Воробья случилась большая неприятность: весной, под тяжестью сырого снега, рухнула крыша сарая, под которой он жил со своей подругой много-много лет. Закручинился старый Воробей. В соседних домах все воробьиные квартиры - наличники, крыши сараев и амбаров - оказались занятыми, и ему негде было устроить новое гнездо. А весна приближалась, и Воробей очень волновался. Правда, под крышей сарая житье было невеселое: не успеют маленькие дети воробушки научиться летать как следует, а хозяйская Кошка их цап-царап - и поминай, как звали. Всякий раз после гибели детей Воробей говорил своей подруге: - Надо переселяться, моя милая, а то мы так никогда не вырастим деток... Но проходило время огорчений, и привычка брала свое: они поправляли гнездо, и снова в нем начинали пищать малыши. Старого Воробья во дворе знали все как забияку: индюки, утки, куры - и даже побаивались. Только с Кошкой старый Воробей не хотел связываться... Выйдет утром хозяйка, бросит горсть зерен и крикнет: - Кути-ути... кути-ути... кути-ути... Пока куры, утки да индюки бегут, а Воробей со своей подругой уже клюют. Воробьиха где-нибудь с краешку подбирает отдельные зернышки, а он в самую середину сядет и с важным видом завтракает. Попробуй кто-нибудь тронь его! Куры его обходят, будто не замечают, а Петух хотя и хорохорится, шпорами шаркает, голову гордо держит, а сам с робостью поглядывает на Воробья. Селезень - тот шавкает, словно голос теряет при виде забияки. Только Индюк, распушив перья, важно проходит мимо, показывая этим, что ему-то здесь бояться некого. Петух и Селезень испытали в свое время на себе крепкий клюв старого забияки. Первым, с заносчивостью отважного кавалера, налетел на Воробья Петух. Хозяйка посыпала зернышек и ушла в дом. Петух сейчас же начал сзывать курочек: - Ах, какие вкусные зернышки! Тут-тут-тут... Еще не успели добежать курочки, а перед носом у Петуха сел Воробей. - Ты кто такой?! Я вот тебе задам сейчас! - кинулся Петух на Воробья. Он мог одним ударом крепкого носа убить Воробушка, да не тут-то было. Забияка не отступил, не улетел. Он шмыгнул между высоких ног Петуха и давай его щипать снизу за грудь, за живот, словно острым шилом колет, только пух летит. Петух и так и эдак крутится, а достать Воробья не может. Видит, дело плохо, не управиться ему с Воробьем, отскочил в сторону, а забияка уже на старом месте, зернышки клюет, будто ничего не случилось. - Иди сюда, голубушка, - зовет он подругу, - я ему задал, этому долговязому, будет помнить... Селезень вначале тоже зашипел на Воробья, но тот быстро поднялся над ним, клюнул его в сизую голову, и на том дело кончилось. Индюк видел эти схватки, глубокомысленно продумал все обстоятельства и решил не связываться с забиякой. После этих событий прошло много времени, когда у старого Воробья случилось такое несчастье - рухнула крыша сарая. Негде стало жить Воробью с подругой. А весна погнала уже снег, зажурчали ручьи, вздулись реки и озера - вот-вот начнется ледоход. Соседи старого Воробья гнезда перетряхивают, заново строят, играют с утра до вечера, а несчастному Воробью и радость весенняя на ум не идет. И вот наступило утро - тихое, солнечное, каких еще не было этой весной. Бурно потекли ручьи, запели скворцы, а соседи воробьи так расчирикались, словно хотели заглушить весенние песни скворцов. Проснулась бабочка Крапивница и запорхала у обогретой солнцем стены сарая. - Что будем делать? - спросила подруга Воробья. - Надумал!.. - ответил он. - Полечу за озеро, в лес, у Дятла спрошу, нет ли у него лишнего дупла. А что? Мы в лесу можем хорошо провести лето, а к зиме вернемся сюда... Чирикнул и помчался через озеро в лес. Летит и зорко посматривает по сторонам - если нападет ястреб, то здесь и спрятаться бедному Воробью негде. Долетел до опушки, нырнул в густой молодой осинник, сел отдохнуть. Слышит, недалеко Дятел стучит, перебрался к нему и спрашивает: - А что, Дятел, нет у тебя лишнего дупла мне на летнюю квартиру? - Есть-то есть, только далеко отсюда, а мне недосуг тебя вести показывать. Поищи по краю леса, может, кто из моих братьев сделал здесь дупло... Полетел Воробей, видит - под высокой сосной палатка белая стоит, а на пеньке, у костра, охотник сидит, чай пьет. Сел старый Воробей на палатку и: чи-ли, чи-ли, чи-ли...- обрадовался: живет человек, значит и ему найдется местечко. - Здравствуй, Воробушко! - приветствовал его охотник. - Зачем явился? Старый Воробей не понял, о чем спрашивает человек, и сейчас же начал осматривать палатку. Все складочки осмотрел - нет, нигде нельзя устроить гнездо. А хорошо бы возле человека, все-таки иногда от врагов защитит, а то и крошки хлеба, зернышки на землю бросит... Видит на сосне, на далеко протянувшейся лапе-суку, огромное гнездо - целый ворох хвороста. Поднялся туда старый Воробей, посмотрел - нет, сверху гнездо ему совсем не подходит - широкое и плоское. Из такого гнезда живо сороки да вороны яйца потаскают, а ястребы да ночные разбойники - совы детишек съедят... Стал осматривать гнездо снизу, и у него даже дух захватило от радости: между ветками хвороста хорошая "дверочка", ему такую и сделать было бы трудно, а в самой развилке соснового сука можно гнездо заплести. - Чего же лучше искать? Ни дождь, ни ветер не будут беспокоить... Сел Воробей на веточку рядом со своим будущим гнездом и давай чирикать. Потом опомнился и полетел за подругой. В полдень они перебрались на новое местожительство. Воробьиха все осмотрела и осталась довольна: - Очень хорошо! Здесь мы вырастим своих деток... К вечеру они почти закончили постройку гнезда, законопатили все дырочки, чтобы не дул ветер. Не хватало только перышек, их заменила мягкая, шелковистая травка. Внизу, в палатке, жил человек, и они не чувствовали себя одинокими. А ночью на озере взломало лед. Шумело озеро, гулял в сосновых ветках ветер, но воробушки в тепле спали спокойно. Рано утром охотник ушел куда-то, а в полдень он ощипывал птицу, и у палатки появилось много-много перышек. Все пошло как нельзя лучше. В гнезде стало еще уютнее. Воробьиха снесла первое яичко и чирикала рядом с Воробьем, расхваливая лесным птицам свое новое жилище. Прошло несколько дней, и воробьиной семье пришлось пережить немалую тревогу. В полдень над их гнездом появилась пара больших короткохвостых птиц. Они плавно кружили над высокой сосной и громко кричали. Воробьиха испуганно юркнула в гнездо, а Воробей прыгал по его краю и успокаивал подругу. - Не бойся, это беркуты... Мы еще посмотрим, кто кого! Петух вон какой злой был, а я его утихомирил... Покружились беркуты и спустились на сосну. Беркутиха села на вершину, а Беркут прямо в гнездо. Воробей отскочил в сторону, нахохлился, вот-вот бросится в драку. - Ты что тут крутишься, вор Воробей? - сердито спрашивает Беркут. - Я в прошлом году строил себе гнездо... Марш отсюда! - и потянулся к нему крючковатым носом. Обидно старому Воробью, что его назвали вором. Кажется ему, что никогда он не был замечен в таком позорном деле. - Я ведь не мешаю тебе... - с достоинством сказал Воробей. - Мое гнездышко снизу... Охотник увидел новых гостей и крикнул: - Э-эй! Не обижать! Что ты на маленького Воробушка кидаешься? Хватит вам места!.. Неизвестно, понял Беркут угрозу охотника или сердце его отошло, но он сказал: - Ладно, живи... Гнездо мое будешь караулить... И зажил старый Воробей со своей подругой под надежной охраной Беркута. Много было врагов у Воробья в лесу, но они боялись приблизиться к гнезду страшного Беркута. Погонится, иной за Воробьем, увидит Беркута - и в сторону. Хорошо прожили лето воробушки, детишек вырастили, летать научили их, и как только в деревне хозяин навел новую крышу над сараем, они переселились туда всей семьей. - Хорошо жить в лесу, а дома лучше... - сказала старая Воробьиха. Утром хозяйка, как обычно, бросила корм курицам, уткам да индюкам, а Воробей тут как тут. Петух кинулся на него, хотел сразу зашибить забияку, а тот встал в грозную позу, распушился и говорит: - А ну-ка, попробуй! Забыл, видно, как я тебя трепал?! Петух поскреб лапами землю и... отступил... И, как прежде, во дворе, в птичьем царстве, пошла спокойно-говорливая мирная жизнь. ГОСТИ Наша палатка, как и в прежние годы, стояла на кромке Чуманского бора. Отсюда все видно - и раскинувшееся на взгорье большое село Вьюны, и широко разлившиеся полой, и высокий берег Оби; в тихую погоду сюда доносятся гудки пароходов и напоминают о родном городе. Весна в этом году была особенно холодная. Охотники догадываются об этом еще в апреле. Если апрель стоит ясный и теплый, в душе охотника борются два чувства: радость наступления весны и горечь сознания, что это обман, что придет май и ударят морозы, зашумят бураны. Так оно и случилось. В половине мая повалил снег, закрыл плотно землю, а ночью ударил мороз. Все застудило, даже птичий гомон умолк, будто вся жизнь остановилась. Пять дней бушевал сердитый холодный ветер. По Зимнику заходили свирепые волны, рыба ушла на дно, а птицы попрятались в чащобу тальника и ракитника. Но весна была весной. И, несмотря на холода, с юга прибывали все новые и новые отряды птиц. Прилетела кукушка и хотя робко, но прокуковала в бору; на болоте за Зимником появилась выпь и в первую же ночь известила все птичье население о своем прибытии: - Бу-ух!.. Бу-ух!.. А перед вечером, возвращаясь на стан, я видел стайку ласточек-касаток, кружившихся над камышами. Товарищ вернулся раньше меня и на костре готовил чай. Не успел я подойти к нему, как он поднял руку: - Тише!.. - и загадочно добавил: - У нас гости. Я принял это за шутку. Какие могут быть гости в такие холода?.. Разве охотника занесла нелегкая? Он осторожно открыл палатку, и оттуда вылетело с десяток ласточек. Они сидели на одной из жердочек наших нар, и мы не смогли бы их не потревожить, устраиваясь на ночлег. Ласточки кружились вокруг палатки, залетали в нее, проверяли все и вновь вылетали. Пока было светло, я устроил им маленькое насестье рядом с электрической лампочкой и настежь распахнул палатку: - Пожалуйте, гости дорогие! Нам так хотелось тепла, что невольно верилось поэту: Ласточка с весною В сени к нам летит... Ласточки покружились, обследовали мое устройство и, найдя его подходящим, уселись, плотно прижавшись друг к другу. Их было ровно десять. Позднее я зажег свет. Это нисколько не обеспокоило их. Мы пили чай и с каким-то благоговением поглядывали на желанных посланцев весны. Наши гости были удивительно спокойны. Я брал одну из них, согревал под полушубком и опять садил на жердочку. При этом они не бились, как другие птицы, не защищались. Ночью они изредка переговаривались, и я не мог понять причины. Когда рассветало, я открыл палатку. Потрогал одного самца за нос и говорю: - Не пора ли вставать, гости дорогие... Он пропикал что-то невнятное и спрятал крохотный носик в нагрудных перьях. После его писка в палатку влетела одиннадцатая ласточка и, выбрав место, спокойно прижалась к подругам. Вот, значит, с кем они переговаривались; по своей вине она всю ночь мерзла на палатке. Утро было таким же холодным, как вчерашний день, и ласточки покинули нас только в девять часов. ...Вечером ласточки к нам не вернулись. Днем потеплело, и они, по-видимому, полетели дальше возвещать приближение тепла, приближение настоящей весны... А недалеко от палатки черемуховый куст весь оделся белоснежным цветом. Это всегда у нас так: зацветает черемуха - жди снега... ПОРА ЗАБОТ Смотри, как роща зеленеет, Палящим солнцем облита, И в ней какою негой веет От каждой ветки и листа! Ф. Тютчев Тихое, ясное утро. В кустах, склонившихся над рекой, звенит утренний концерт укрывшихся в зелени пичуг. Солнце уже поднялось высоко и все видимое залило ярким ровным светом. Я присел на пенек давно срубленной сосны. У моих ног, как голубое полотнище, течет спокойная, прозрачная река и прячется в кустах за поворотом. В высоком разнотравье, как на ковре, пестреют желтые, голубые и пунцовые цветы. Искристый воздух наполнен их ароматом, звоном малюток-пчелок, гуденьем шмелей. Я долго наблюдаю за уточкой, прячущей своих детей в высоких камышах, за плавным полетом в голубой выси беркута, за работой муравьев, воздвигающих жилище, за разными букашками, мотыльками, стрекозами. Все в природе наполнено большой заботой о потомстве, и радость бытия я вижу во всем меня окружающем: и в раскрывшихся чашечках белых лилий, и в чуть зримом трепете листвы на деревьях, и в торопливой суете птиц, и в легком полете разноцветных бабочек, и в сверкании капелек росы на траве. НА УЕНЬ-РЕКЕ Признаться, мне было жаль будить сынишку и в то же время хотелось, чтобы он увидел все великолепие июльского утра в природе, ведь горожанину не всякому и не всегда это доступно. Знаю по себе - как бывают прочны такие впечатления раннего детства, как они согревают твое сердце в годы зрелые, в трудах и испытаниях. А Володя спит - тихо, словно не дышит, а на лице удивление, может быть, тому, что он видел и пережил за прошедший день. ...Мы долго и не торопясь плыли по тишайшей извилистой реке Уень, любимице охотников и рыбаков. Она берет свое начало из реки Чаус и тянется на сотни километров по левобережной Обской низменности, среди многочисленных больших и малых озер. Тальниковые заросли, непролазные кусты смородины, калины и высокие многолетние черемухи украшают эту пойму. А с запада и с севера высокой зеленой стеной стоят Кашламский и Вьюнский боры, как бы прикрывая всю эту нежную растительность от губительной стужи. У нас так повелось: плывет охотник к заветным своим озерам и тянет за собой на шнуре блесну. Пока добирается до стана, у него в лодке лежит несколько щук. Птицу-то на мушку ружья поймать надо, а во время хода лодки это делать нелегко; простая же металлическая пластинка с крючками обеспечивает ему не только ужин и завтрак, но рыбы хватает и на угощение для товарищей. Плывем мы, и я вижу, как Володя во все глаза смотрит на окружающую природу. Ведь на Оби, у города, он ничего этого не видел. По берегу Уеня кудрявятся заросли тальника, над ними зелеными купами поднимаются высокие ветлы и черемухи, а внизу, в тени, - кусты смородины и калины, встречаются старые-престарые осанистые березы. В зарослях шмыгают птицы, и каждая подает свой голос, а на воде, особенно в заливах, среди широких зеленых листьев, плавают большие цветы белых лилий. И на всем этом зеленом и цветущем мире лежит яркое июльское солнце и покой. Володя сидит на носу лодки и что-то записывает в свой дневник, который он назвал так: "Путешествие по реке Уень". Читателей дневника у Володи будет много, и, чтобы им было ясно, где находится эта река с непонятным названием, я написал на первой странице: "По левобережной низменности Оби, у пристани Почта, в 60 километрах от города Новосибирска, раскинулось охотничье хозяйство "Спартак". Общая площадь хозяйства - 25 тысяч гектаров. Здесь сотни больших и малых озер и три реки: Уень, Вьюна и Чучка. И реки и озера рыбные; много здесь гнездует разной водоплавающей дичи, а уж певчих птиц так и не перечислить! Благодатные, незабываемые места!.." Встречное течение почти не заметно. Я спокойно опускаю весло в прозрачную воду и тихонько подвигаю лодку вперед. На крутой излучине, слева, в просветы между кустов видно озеро Большие Елбаки. Володя пристально вглядывается вдаль: там, под ярким солнцем, сверкает узкое плесо, окаймленное высокими камышами и зеленым разливом осоки. А справа от Уеня тянется длинное-предлинное озеро Каледеево. Сейчас по озерам, в камышах и осоке, таятся утиные выводки, и Володе хочется везде побывать, все увидеть, но на это нам не хватит не только двух дней, но и двух недель. Впереди я вижу склоненные к воде кусты смородины с крупными спелыми ягодами и подворачиваю лодку к берегу. Володя вскрикивает от радости - он еще никогда не видел такого обилия ягод. А главное - собирай прямо с куста и отправляй в рот. Это не то, что покупать на базаре!.. - Вот тебе и витамины, - говорю я. - Таких в городе ни в одной аптеке не найдешь... Кушай!.. Володя целыми горстями ссыпает отборную ягоду в рот и от удовольствия крякает. Я даю ему возможность насытиться и тихонько отплываю от куста. В одном месте на повороте, где образовался широкий залив, покрытый мелкими листочками коричневых водорослей, я запустил блесну и шнур передал Володе. - Держи, - говорю, - сынок, крепче. В Уене, кроме известных тебе чебаков, живут еще и зубатые щуки и колючие окуни. Может быть, какого-нибудь жадного хищника мы и обманем на свою "железку"... Володя повернулся ко мне лицом, намотал на левую руку шнур, а правой ухватился за борт лодки. Вероятно, он думал, что щука или окунь могут выдернуть его из лодки. Ведь всякая невидаль страшна! Удар первой щуки, по-видимому, пронзил Володю, как электрический ток. Я видел, как он вздрогнул, побледнел, как потом несмело перехватил шнур правой рукой и потянул на себя. - Теперь ей деваться некуда, - подбадриваю я, - тяни... - И Володя заработал руками. Но, когда на поверхности воды показалась широкая открытая пасть щуки, он оробел: - Возьми, папа... Я ее боюсь... По неумению он мог упустить щуку, а рыба нам, нужна была, и мне самому пришлось водворить ее в корзину. У Володи еще дрожали руки, когда он, приподняв крышку корзины, по