нависшую с берега над водой. Наконец, я догадываюсь: там у него гнездо. Чтобы увериться, я наваливаюсь на пенек и притворяюсь спящим. Зимородок долго наблюдает за мной, потом пикает, из-под коряги показывается его подруга, такая же зеленая, но менее нарядная. Они поймали по рыбке и скрылись под корягой. Мне стоило больших усилий, чтобы заглянуть в их гнездо. Нора была очень глубокая и почти вся выстлана рыбьими косточками и чешуей. По этим признакам я догадался, что у зимородков были уже дети. Но посмотреть их не удалось. ВРАГИ Для ночевки мы избрали высокий берег против Комариного мыса. Озеро Подкалиновое, отделяющее нас от злополучного мыса, было глубокое и рыбное. Впрочем, комаров и здесь было достаточно. Рыбаки и охотники любят давать свои названия каждому месту, где побывают. Давно уже нет никакой калины, а озеро называется Подкалиновым; у протоки Криводановского плеса совсем нет никакого луга, а название "Божий лужок" осталось. Так и с Комариным мысом: кого-нибудь покусали комары, и название укрепилось. А право же, там не больше комаров, чем в других местах, прилегающих к Кудряшевскому бору. Мой друг, Николай Дмитриевич, поставил свою сетку-частушку на мелком месте, надеясь поутру выбрать из нее достаточное количество ельцов и сорожек. После захода солнца упала обильная роса, комарам это не понравилось, мы спокойно поужинали и легли спать. Рано утром Николай Дмитриевич отправился на противоположный берег постоять зорьку с ружьем. Из боровой чащобы, где молодняк вырос и поднялся на крыло, утки стайками летали на большое Духовое озеро и на ближайшие колхозные поля. Возвращались они рано утром, и постоять на перелете было заманчиво. А я с восходом солнца снарядил свой спиннинг и решил прощупать всю яму против Комариного мыса. Клев был не особенно горячий, и, несмотря на это, я не мог взяться за ружье, когда надо мной проносились утки. Эту слабость я заметил за собой с тех пор, как подружился со спиннингом. Стою, подбрасываю хитроумную обманку, поднимаю на высокий берег прохладных красноперых окуней и реже - зубастых щук. Вдруг слышу, кричит Николай Дмитриевич: - Плыви сюда!.. "Что такое, - думаю, - случилось?" Подплываю к нему, спрашиваю: - В чем дело? - Смотри, - говорит Николай Дмитриевич и показывает пальцем. Впереди него, в трех метрах, бурлит вода. Я пристально смотрю на это место и вижу: на поверхности показываются два рыбьих хвоста. После удара по воде хвосты исчезают и сейчас же появляются почти на том же месте. - Ничего не понимаю... Вероятнее всего, щука схватила крупную рыбу и не может с ней справиться... Я сейчас выстрелю... - говорит Николай Дмитриевич и хватается за ружье. Я вовремя останавливаю его. - Подплывем ближе, - говорю, - посмотрим... И вот наши лодки сблизились. Почти на поверхности воды стоит чудовище с двумя хвостами и одной головой. Чудовище пучит на нас большие выпуклые глаза и одновременно работает двумя хвостами, не подаваясь ни вперед ни назад: силу удара одного хвоста парирует такой же удар другого. Природа не могла произвести на свет такое уродство, да оно и не могло бы существовать - голова соединяла два тела. Я ловил щук без жаберных покрышек, с переломанным хребтом, но они могли питаться. Такого же урода я еще не встречал. - Что будем делать? - спрашивает Николай Дмитриевич. - Вали, - говорю, - в лодку, на берегу все разберем. И вот, вместо "чуда" перед нами две щуки. Одна из них заглотнула голову другой, и так сцепились, что разъединить их не было возможности. После осмотра я спросил друга: - Как ты понимаешь все это? - Враги... - коротко ответил Николай Дмитриевич. Позже, когда мы были уже на стане и с помощью ножа разъединили щук, Николай Дмитриевич сказал: - Не видя, как это произошло, можно только догадываться. Возможно, что щука стояла на своем излюбленном месте, а вторая приплыла в ее царство и завязалась драка, в результате которой одна из них угодила в пасть другой... И, помолчав немного, добавил: - У них ведь родственные чувства отсутствуют. Они с успехом глотают не только чебаков, но и своих щурят. НАШИ УТКИ Эта история уже имеет некоторую давность, но она не забывается, и всякий раз, когда мы получаем письмо из Москвы (из Бюро юных натуралистов), собираемся в круг и горячо обсуждаем последствия известного нам события. Сегодня я предложил ребятам - Володе и Коле, - членам нашего кружка юннатов - план первого похода по Кудряшевским озерам. Они оба вдруг запротестовали. - Тут мы ничего не найдем, - резко сказал Володя. - Только время потеряем... Он даже отвернулся от меня, будто обиделся. Его черные глаза устремились куда-то через открытое окно, в пространство, словно он хотел представить себе путь, по которому я предлагаю плыть. Оба они черноголовые и черноглазые, и я в шутку называю их "жуками". Несмотря на внешнее сходство, они резко отличаются друг от друга. Володя настойчивый и немного упрямый до тех пор, пока не поймет свою ошибку, Коля, наоборот, рассудительный и податливый, но, придерживаясь правила товарищества, никогда не идет вразрез со взглядами Володи. Иногда их "коалиция" доставляла мне немало хлопот, но в конце концов все обходилось благополучно. - Юннаты везде должны находить для себя интересное, - говорю я, - чем же плохи Кудряшевские озера? Тут можно плавать целую неделю и все по новым, интересным местам. - Были Кудряшевские озера интересные, мне папа рассказывал, - издалека начинает вступаться за товарища Коля. - А после того, как Обь размыла берег и ворвалась в Кривое озеро, все другие озера погибли. Сплошная река образовалась на десятки километров. Там даже искупаться негде, весь в тине вымажешься. - Что же вы, жуки такие, на меня обижаетесь?.. - Ничего мы не обижаемся, - отрицает Коля. - Я-то вижу... Я ведь не обязываю вас, а только предлагаю. Вот придет Петя, мы обсудим и решим... Вы же многого еще не знаете. А между тем, именно на Кудряшевских озерах мы найдем массу интересных явлений природы, которые не везде можно встретить... - Каких, например? - ехидно спрашивает Володя, и я замечаю, как он переглядывается с Колей: "А ну-ка, мол, расскажи про "интересные" явления на Кудряшевских озерах?" - Извольте, - невозмутимо говорю я. - Первое - обская вода, ворвавшаяся через прорву в систему озер, расположенных за Кудряшевским бором, изменила жизнь и фауны и флоры. Погибли кустарники: черемуха, тальники, смородина, погибли луговые травы на островах... - Что ж в этом интересного? - улыбается Володя. - Не спеши с заключением, - одергиваю я его. - Ты же должен знать, что в природе нет вечных, застывших форм, что всегда что-нибудь отмирает, а другое нарождается; на смену слабому приходит более сильное, один вид сменяется другим. Это вечный закон живой материи. Так вот, на смену погибшим деревьям и растениям обская вода принесла семена другой растительности, и я хотел бы, чтобы вы увидели и понаблюдали, как идет смена. Второе: с изменением режима воды в озерах происходят изменения в жизни птиц и рыб. Одни удаляются из этих водоемов, другие заселяют. Разве все это не интересно понаблюдать?.. - Интересно, конечно, - нехотя сдается Володя, - но через два дня, 21 июля... Мы зимой уславливались побывать... - Да, да!.. - подхватывает Коля. - Ведь вы, Михаил Петрович, давали честное слово, что первый выезд мы совершим 21 июля на Почтовские поймы... И тут случилось неожиданное: с шумом и треском распахнулась дверь и в комнату не вошел, а влетел взлохмаченный, потный Петя. Его соломенные волосы были растрепаны, а синие глаза сверкали гневом. Казалось, он только вышел из большой драки и не победителем, а побежденным. Пионерский галстук был у него на плече, а в руках он держал распечатанное письмо. - Паша мой погиб... - горестно выпалил он. - Какой Паша?.. - в один голос спросили мы. - Ну, мой Паша... Можно было подумать, что у него погиб кто-то родной или близкий... - Да ты объясни толком - какой Паша? - говорю я, чтобы разрядить атмосферу напряженности. - Да галстук поправь, на что это похоже? Пионер! Идешь по городу, а галстук у тебя на плече... - Ну, мой Паша, что вы, забыли? - чуть не плача говорит Петя. - Какой-то Том Клодт убил его... Еще в январе месяце... на берегу Ганга, в Индии... Вот читайте... - и он бросил письмо на стол. Я взглянул на обратный адрес внизу конверта, там стояло: "Москва, Бюро юных натуралистов" - и мне стало все понятно. ...Два года назад я впервые выехал с ребятами на озера Почтовской поймы, занимающей огромные пространства левобережья Оби. Здесь сотня больших и малых озер и неисчислимое количество дичи - водоплавающей и болотной; по лесным колкам, на островах и в прилегающих лесах живет немало боровой птицы. Мы имели определенную цель - поймать и окольцевать десять утят. Утята были большие, но еще не на крыле, и нам казалось, что поймать их будет не так-то трудно. Но на первом же озере - ближнем Камышном, мы убедились в ошибочности своего заключения. Утята великолепно плавали и не менее великолепно ныряли. Когда мы после больших усилий окружали какой-нибудь выводок, они убегали по воде, смешно шлепая лапами, растопырив еще не вполне оперившиеся крылышки. Ребята прозвали их "лапатонами". На Камышном нам так и не удалось поймать ни одного утенка. У ребят начало падать настроение. - Ничего, - говорю, - вот мы поедем сейчас на Зимник. Это озеро большое, там и птицы гораздо больше, уж каких-нибудь "лапатонов" да окольцуем... Мы проплыли по реке Вьюне, по озерам Широкому и Каледееву, и ребята на две "дорожки" (блесны) наловили много щук. Удачный лов рыбы настолько вскружил им голову, что они готовы были забыть о главном, зачем приехали в этот озерный край; они забыли даже о том, что мы с утра ничего не ели. Пришлось их образумить и сварить обед на реке Уень. В треугольнике, между реками Уень и Кашлам, высокими зелеными островами возвышаются маленькие борки: Лобовой, Могильный, а за ними, под прикрытием Чуманского бора, раскинулось большое озеро Зимник. Попасть в него можно с двух сторон: в верхнюю часть по Уеню и в нижнюю - по маленькой речке Зимнячке, из реки Кашлам. Зимнячка окаймлена высокими тальниками, поросла травой и камышами; она протекает по болотистой низменности и является любимым местом утиного молодняка и огромных стай мелких окуней. Как только мы въехали в Зимнячку, нам часто стали попадаться утиные выводки: кряковых, чирков, соксунов. Ребята оживились. Они готовы были сейчас же броситься ловить утят. - Поспешностью можно все дело испортить, - сказал я. - Давайте в бору устроим лагерь и подумаем, как нам лучше выполнить задачу. Мы проплыли до горловины Зимника, бросили в камышах лодки и пошли в бор. Много лет подряд я провожу здесь свой весенний охотничий досуг. Отсюда открывается широкий простор залитой вешней водой низменности: над полоями постоянно тянут утиные стаи, а в бору весь день не смолкает хор певчих птиц. Лучшего места для отдыха не найти. У старого кострища мы сложили все вещи, набрали в лесу много валежника для костра и вновь вернулись к лодкам. Нужно было обследовать речку и выбрать место, где поставить сети. Почти в самой горловине Зимнячки мы нашли небольшой омуток, перехваченный густым камышом - ситником. Ребята разделись, продергали камыш, прочистили дорожку, чтобы можно было поставить сеть. Место оказалось неглубокое, и сеть легко удалось поставить, приподняв верхнюю тетиву над водой четверти на две, так, чтобы ни одному утенку не удалось перескочить через нее. Затем мы наметили места засад и ушли на стан, предварительно спрятав лодки подальше от омута. Когда наступил вечер, я привел свою команду на место, рассадил всех и наказал: - Конечно, комарики будут надоедать нам, но потерпите, ребятки, не шумите, иначе у нас может получиться пустой номер... Сидите тихо и ждите моей команды... Заходит солнце, и на воду Зимнячки ложится широкая полоса тени от Чуманского бора. Постепенно затихают птичьи голоса; серебряным кружком высоко в небе - полная луна. Проходит немного времени, густеет мрак, бор кажется черной горой, склонившейся над озером; в небе вспыхивают редкие звезды, лунный свет серебристой дорожкой колеблется на темной воде. И вот тогда, на смену звукам дня, рождаются иные, желанные для нас, звуки ночи. - Тинь... тинь... - тоскливо зовет отбившаяся от своих молодая уточка. - Свись... свись... - не установившимся еще голоском перекликается с ней молодой селезень. - Кря?! - громко кричит старая утка, словно спрашивает: - В чем дело?! Ниже омута я слышу легкие всплески воды и мягкое родительское - кря... - вроде как бы: "Сейчас бояться некого, кругом свои..." Но перекличка не прекращается, она слышна и выше и ниже нас по речке, вся низменность будто проснулась и заговорила на своем птичьем языке. На кусты, на травы упала роса, и комарики присмирели. Ребята замерли, и кажется, здесь, кроме уток, нет никого. Недалеко от меня на тихом омуте, освещенном луной, появляются круги: они бегут вверх по течению, туда, где стоит наша сеть. Наконец я вижу на серебряной дорожке пару утят, а за ними спешат к камышам еще несколько, шествие замыкает крупная мамаша - кряква. Когда устанавливали сеть, я заметил на камыше-ситнике очень много маленьких улиток: они, по-видимому, привлекают особое внимание утиного молодняка, это я наблюдал не раз и поэтому был уверен, что наша затея не напрасна. Если бы я ошибся в своем предположении, то и тогда на этом омутке мы могли бы увидеть если не выводок, то несколько утят: днем они часто отсиживаются в осоке, боясь попасть в лапы хищников, а на ночь выходят гулять на воду. Утята доплыли до камышей, и тут началась горячая работа. Против луны мне хорошо было видно, как они, привскакивая, хватали своими носами за камышины и счищали с них улиток; мамаша почти не принимала участия, она изредка пила воду и, вытянув шею, прислушивалась. Возможно, что кто-нибудь из нас пошевелился и возбудил в ней подозрение. Утята углубляются все дальше и дальше в камыши, и, наконец, на чистой воде я вижу только старую утку. "Пора", - говорю я себе и, вскочив, кричу: - Взяли!.. - Взяли!.. - отзываются дружно ребята и бултыхаются в воду. Утка взмыла кверху от испуга, а семерка утят запуталась в сети. - Вот так мы вас облапошили, - говорит Володя, усаживая утят в корзинку. - Я трех поймал... Петя и Коля поймали по два утенка, это немножко обидно, и они еще долго обшаривают сеть. - Пошли, - говорю, - нам предстоит немало дела. Слышите, как утка беспокоится. Надо "обработать" утят и выпустить, пока она не улетела. У большого костра мы усаживаемся и начинаем пересматривать "добычу". Четыре утенка с зелеными носами, и более крупными головами - это селезни, а остальные самочки. Мы делим всех селезней, и я предлагаю дать каждому из них имя, какое кто захочет. - Под этим именем и под номером, который стоит на кольце, они начнут свою новую жизнь и помогут нам разгадать кое-какие загадки... - Я своего назову Паша, - говорит Петя, - потому что взрослые селезни сами так говорят: Паш... Паш... - А мой свистит, ну и пусть будет Свистун, - говорит Володя. - Нет, я своего назову Орел, - показывает Коля селезня. - Смотрите, какой он красавец! Я уверен, что он никаких хищников бояться не будет. Поглаживая своего селезня по голове, я говорю: - Кузя! Кузя... Чем плохое имя? Приглядитесь-ка хорошенько, он именно на Кузю похож, помните того мальчика из нашей группы, озорного такого и остроглазого? Быть тебе Кузей... Ну-ка, Петя, посади своего Пашу в корзинку и берись за дневник. Пиши четко и разборчиво, чтобы потом все можно было разобрать... - И я начинаю диктовать: - "21 июля 1948 года на речушке Зимнячке (Почтовское охотхозяйство ДСО "Спартак", в 60 километрах от города Новосибирска) нами поймано семь утят кряковой (один выводок). Всем селезням (четыре) и уточкам (три) даны собственные имена. Каждому селезню и каждой уточке мы надели по алюминиевому кольцу, полученному из Москвы". Не меньше часа заняла у нас вся операция по кольцеванию утят. У нас появились свои любимцы: Паша, Свистун, Орел, Кузя, Маша, Катя и Даша. После окольцевания мы их выпустили туда же, где поймали, и старая утка, долго кричавшая, вскоре замолчала, по-видимому, нашла своих утят... Мы легли тут же, у затухающего костра, и быстро уснули. Нас разбудило солнце. Ребята, не дожидаясь завтрака, бросились по кочкарнику гонять утят, и им все-таки удалось загнать в сеть еще одного чиренка. Мы его занесли в дневник под именем Шустрый. После хорошего, сытного завтрака из свежей щучины мы отправились в обратный путь. Из десятка алюминиевых колец у нас осталось два неиспользованных. Но мы были довольны результатом похода. ...В письме, полученном из Москвы, сообщалось: "Селезень кряковый, пойманный вами на речке Зимнячке, в 60 километрах от города Новосибирска, и окольцованный вами кольцом Э 209113, Москва Б, убит Томом Клодтом в Индии, возле города Аллахабада на берегу реки Ганг, 11 января 1950 года. В подтверждение этого мы получили кольцо за Э 209113, Москва Б, посланное нами вашей организации еще в начале 1948 года. Теперь можете проследить, какой путь пролетают утки, которые у вас гнездятся..." Глядя на взволнованного Петю, я говорю: - Успокойся, Петя... Конечно, обидно, что Паша погиб, и мы понимаем твое негодование... - Он уже, наверное, собирался лететь к нам, - с грустью говорит Петя, - к маю был бы на наших Почтовских угодьях... - Да, кряковые прилетают к нам одними из первых... По всей вероятности, в феврале караваны птиц, проводивших зиму в Индии, покидают эти места и летят к себе на родину... - Какой-нибудь буржуй слопал твоего Пашу, - говорит Володя и тем еще больше волнует Петю. - Этого мы не знаем, - стараюсь я успокоить юного друга. - Наоборот, селезень мог попасть рабочему... Как бы там ни было, но дело сделано. Давайте, ребята, разбросим карту и проследим путь, по которому летели наши утки... Вооружившись дневником, мы все склонились над картой. - Вот, - говорю, - смотрите, уточка Даша погибла в первую свою осень возле села Крохалевки Новосибирской области, пролетев всего каких-нибудь 50 километров от места, где вывелась. Володин Свистун погиб в том же году на озере Кулундинском, возле города Славгорода, уточка Маша погибла в октябре того же года за городом Акмолинском на реке Сыры-Су. Колин Орел погиб на озере Балхаш, но уже весной 1949 года, осенью того же года на озере Иссык-Куль погибла Катя, и только весной 1950 года погиб Паша возле города Аллахабада... Остались в живых мой Кузя да чирочек Шустрый. Эти, видно, похитрее всех остальных и не скоро попадут под выстрел охотника... Моего Кузю помните, какой он был остроглазый?! Такие не только на расстоянии видят охотника, они на три метра в земле видят. Ребята рассмеялись, и Володя сказал: - Задачу мы решили хорошо. Теперь мы знаем, по каким местам идет перелет и где наши птицы проводят зиму.. Мне ведь тоже жалко своего Свистуна, - он покосился на Петю, - но я плакать не намерен. Нет других способов проследить пути перелета... - И мне не жалко своего Орла, - сказал Коля, - а селезень-то был получше твоего Паши. Главное, мы узнали многое... Петя не мог еще примириться с гибелью Паши. - А мне жалко, - сказал он. - Теперь я своего нового Пашу не отпущу. Возьму с собой корзину, поймаю селезня и уточку, привезу домой и буду за ними ухаживать. - А это идея, - говорю я. - Через день мы должны быть на месте, и каждый из нас должен поймать по паре уточек, чтобы вести за ними наблюдения, а то какие же мы натуралисты! Ребята повеселели не только оттого, что поставили перед собой новую задачу, но и оттого, что я согласился ехать с ними на любимые Почтовские охотугодья. Мы условились о разных мелочах, необходимых в таком доходе, и ребята шумной ватагой покинули мой дом. Завтра в путь!.. ВАНИНА БРИГАДА 1 ...На восходе солнца все озеро в веселом, ликующем блеске. Легкий ветерок рябит бирюзовую гладь воды, солнечные блики переливаются множеством цветов, и кажется, что это играет рыба - серебристая, зеленая, золотая, огненно-красная... В бледно-голубом небе носятся легкие чайки, длиннокрылые медлительные мартыны, пролетают стайки "холостых" селезней, с полуободранными крыльями - признак линьки. Высоко в небе, над прибрежными камышами, парит болотный лунь, высматривая добычу - сейчас у всех птиц появились дети. Я стою на берегу сибирского древнего моря, остатки которого мы называем коротким словом - Чаны. Озеро невозможно окинуть взглядом: его длина сто километров и ширина - шестьдесят-семьдесят. Оно часто бывает неспокойно, и местные жители зовут его морем. - Задурила погодушка, а рыбаки ушли в море... - переговариваются между собой жены рыбаков, глядя в бурную даль. Береговая линия озера причудливо извилиста, заливы глубоко врезаются в материк, так же как полуострова далеко уходят в озеро. На одном из таких полуостровов расположилась старая деревня и государственный рыбозавод. Сегодня озеро на редкость спокойно. На пристани у при чала стоят баржи, на берегу перевернутые лодки, а в отдалении - на рейде - отдыхает катер, которому ежедневно приходится совершать дальние рейсы к местам, где работают бригады рыбаков, и вывозить оттуда добытую рыбу. Рядом с пристанью - цеха рыбозавода: приемочный, засольный, охлаждения и копчения. На паутине вешалов вялится рыба. У приемочного цеха - груды бочек, корзины, ящики, тележки, весы. Еще рано, и на дворе рыбозавода, кроме сторожа, никого не видно Первым на берегу появляется белокурый мальчуган лет десяти в матросской бескозырке и большой, явно не своей, телогрейке. В правой руке он несет коричневую сумочку, а левой поддерживает на плече весло и два длинных удилища. Я подхожу к нему и спрашиваю: далеко ли он хочет плыть? - Да вот, в камыши... - показывает он вправо и приглядывается ко мне, как к чужому человеку. - После бури всякая рыба по камышам гуляет... - А что, разве вчера буря была? - У нас часто бури... - Он кладет свое "хозяйство" на перевернутую кверху дном дощатую лодку. У него большие голубоватые глаза, выцветший до белизны чуб и немного облупившийся толстоватый нос. На ленточке бескозырки надпись - "Балтиец". Подобных мальчишек можно встретить всюду на берегах наших морей. - Вчера такой разыгрался штормяга, думал, домой не попаду. Хотел уже в камышах ночевать, да к вечеру маленько стихло... Я спрашиваю его о переживаниях, а он, улыбаясь, говорит: - А чего бояться? Это не на море, а у берега. Он, конечно, разумеет не Каспийское и не Черное моря, а свое. - Лодка у меня большая, и волн я никаких не боюсь, только с ветром мне не справиться. Угнало бы куда-нибудь, за день потом домой не доберешься... Я смотрю в безбрежную сверкающую даль и, действительно, кроме неба и воды, ничего не вижу. - Ну сегодня погодка - лучше не надо... - говорю я, зная, как наши городские рыбаки любят тихую солнечную погоду. - Нет, - возражает маленький рыбак, - сегодня тоже погода неважная для рыбалки. Вот когда валик гуляет (небольшая волна), рыба лучше клюет. В тихую погоду насадка висит без движения, а когда валик - она играет, и рыба ее скорее замечает... - просвещает он меня. - Это уж мы знаем точно... Я помогаю ему перевернуть и столкнуть на воду лодку-плоскодонку и говорю, что с удовольствием съездил бы с ним порыбачить, но мне нужно побыть на рыбозаводе. - Вы из города? - спрашивает он. - А крючков, наверное, не привезли... Сколько людей приезжает, а крючков никто не привозит. - Как же не привез! Я ведь знал, что вам надо... Достаю из кармана спичечную коробочку и показываю ему все свое богатство - сотню самых маленьких крючков - заглотышей, как их называют ребята. Где бы я ни был, меня везде одолевают малыши просьбами: привезите заглотышей. Сейчас, открывая коробочку, я думаю, что сердце юного рыбака будет мгновенно покорено при виде таких крючков. Но что с ним?.. Он даже руки не протянул, чтобы взять, детально осмотреть мою драгоценность, а вспыхнувшая в глазах любознательность погасла. - Кого ловить такими крючками? Чебаков только! У меня и насадок для них нет... - разочарованно говорит он. - Нам такие крючки не годятся... - и показывает крючки на своих удочках. - Вот какие нам надо, большие... - А ты кого хочешь ловить? - Язь сейчас хорошо идет на стрелку (стрекозу), - коротко отвечает мальчик. Зная, какой желанной рыбой для городских рыбаков является язь и как они бывают довольны, поймав эту рыбу, я говорю: - Пока мамаша управляется по домашности, ты язька, а то и парочку добудешь на завтрак. Разве плохо? Мальчик улыбается: - Что за рыбалка! За парой и ездить не стоит... Вчера вон буря была, а я двенадцать килограммов сдал на завод да четырех язей домой принес... А Генка и Сашка по десять килограммов сдали... - Это кто такие? Твои товарищи? - Моя бригада... - улыбается он. - Да вон они идут... Эй, вы, засони! Давно пора быть на месте, а вы спите... - А тебя как звать? - Ваня... - Он вдруг хватает свои удочки и, показывая мне, говорит: - Разве это снасть? Не лески, а веревки какие-то!.. Вон у дедушки Алексея - лески жилковые то-нень-кие! Он у нас первейший рыбак, по пятьдесят да по семьдесят килограммов ловит за день... - И, видя, что я поражен такими цифрами, вроде как бы обиделся: - Не верите? Кого хотите спросите, все вам скажут... На добрую снасть и ловить весело... - Есть, - отвечаю, - у меня лесочка, не хуже дедушкиной будет... - Я достал из кармана моток зеленого капрона и подал его Ване. - Раз крючки мои тебе не годятся, возьми на память леску... Ваня так и затрепетал от радости. У него дрожали руки, когда распутывал конец лески, чтобы попробовать ее крепость. Подошли ребята. - Вот, Генка, леска!.. Гена был рослым остроглазым парнем, с курчавой непокрытой головой, волосы у него выцвели и казались бронзовыми. Увидев у товарища леску, он сейчас же повернулся ко мне, и в его черных глазах я прочел: "А нет ли у тебя еще одной такой?"" Все усилия Вани порвать леску ни к чему не привели. - На-ка, попробуй.. - подал он Гене. Гена намотал конец лески на пальцы и, понатужившись, стал тянуть. Маленький черненький Саша, третий член бригады, высунув кончик языка, прищемил его зубами, словно этим хотел помочь товарищу. Леска выдержала. - Пальцы режет... - сдался Гена. - Вот это да-а!.. - выразил свое восхищение Саша. - Хоть какую щуку можно вытащить!.. Леска была пятиметровая, и я пожалел, что, захватил всего одну; другим членам бригады я не мог подарить ничего. - Ладно, - говорю, - в другой раз приеду, всем вам жилковые лески привезу... - А крючков крупных привезете? - приступил ко мне Гена. - У нас тут нипочем нету... - Обязательно привезу... Вы что же, договор заключили с рыбозаводом или как? - Зачем договор... - ответил солидно Ваня. - Мы же не спекулянту сдаем, а государству. Обманывать нас никто не станет. Осень придет, а у нас будут деньги и на учебники, и на тетради, и на пимы. Я смотрю на загорелых крепышей и думаю о их судьбе. Городские ребята летом стремятся в лагеря, в дома отдыха, на дачу с родителями, чтобы поправить здоровье, набраться сил, а у этих - свой лагерь - родное "море". Здесь они закаляются, накапливают знания, навыки. Это безусловно будущие рыбаки-промысловики. Они любят труд своих отцов, любят свое "море"... Где-то за зданиями цехов слышны голоса. Ваня привязал новую леску к удилищу и, уложив все в лодку, командует: - Поплыли!.. Скоро тетя Физа зазвонит к началу работы... - Он сталкивает лодку на воду и спрашивает, где я остановился. - Рыбы я вам принесу на обед... А маленький Саша, отчалив от берега, кричит: - В другой раз приедете, книжки интересные привозите, про рыбалку, я очень люблю читать... Ваня берет направление к выдавшимся далеко в "море" камышам. Гена и Саша плывут за ним. Я с завистью провожаю их взглядом. А озеро все в блеске солнечных лучей - радостное и зовущее. Легкий юго-западный ветерок поднимает "валик" - то, чего так желал Ваня. - Удачного вам лова, юные рыбаки!.. 2 В полдень, возле строящегося нового цеха копчения, проходило собрание по сбору подписей под обращением Всемирного Совета мира. Собрание проводила учительница, депутат районного Совета Анна Федоровна, молодая девушка в белой кофточке с голубым бантом на груди, с высокой пышной прической. Говорила она хорошо, убедительно, словно сама пережила все ужасы войны. - Мы за мир! Всем людям на земле хватит и места, и работы, и хлеба. На земле тружеников больше, чем империалистов, поджигателей войны, и мы - победим!.. - закончила она свою речь. За ней выступил председатель колхоза - бывший фронтовик, потом колхозники, рыбаки и рабочие рыбозавода. Все они брали обязательства выполнить и перевыполнить планы. Особенно мне запомнилась маленькая женщина в белом платочке и большом резиновом фартуке с прилипшими блестками рыбьей чешуи. Из-под платка выбивались пряди посеребренных волос, а черные глаза горели гневом, когда она говорила. На белом листке бумаги, испещренном различными подписями, я поставил свою и пошел проводить Анну Федоровну, Маленькая седая женщина с горящими глазами не выходила из памяти, и я спросил: кто она? - Это вдова Матрена Орехова. У нее на фронте погиб муж и старший сын, эта женщина знает, что такое горе матери... Некоторое время шли молча. Наконец я вспомнил о ребятах и попросил ее рассказать о рыболовецкой детской бригаде. Анна Федоровна удивленно посмотрела на меня: - А вы откуда знаете? - Да вот узнал. Даже успел познакомиться с ребятами... - У нас нет "детской бригады рыбаков", есть "Ванина бригада"... - Но ведь это же дети? - допытывался я. - Конечно, дети... - Анна Федоровна остановилась и строго посмотрела мне в глаза. - Вы, может быть, думаете, что я организовала ребят с целью извлечений пользы? Так вы ошибаетесь. Ваня Поярков сам организовал бригаду. Ни председатель колхоза, ни я в этом неповинны... - Но ведь это же хорошо!.. - воскликнул я. - Я тоже думаю... - И Анна Федоровна подробно рассказала мне обо всем, причем я видел, что она гордилась своими учениками, их поведением и настойчивостью. ...А было так. На первом уроке Анна Федоровна обнаружила, что Саша Орехов не пришел в школу, но до перемены не спросила, ожидая, что кто-нибудь из ребят скажет о причине неявки. Ученик он был исправный, и подозревать его в намеренном прогуле нельзя было. С наступлением весны заниматься становилось все труднее и труднее. Ребят отвлекала высохшая площадка возле школы, многие из них поглядывали в окно и плохо слушали урок. А дни стояли ясные и теплые. С юга прилетело много птиц; скворцы разместились в приготовленных домиках и целый день пели; пролетали гуси, лебеди, журавли, утки. Все это было интересно ребятам, и Анна Федоровна скрепя сердце выговаривала им: - Не вертитесь... В классе нужно слушать урок, а наблюдать за птицами в другое время... Из окна вы ничего не увидите... Во время перемены и классы и коридор опустели. На поляне мальчики и девочки разделились: одни играли в лапту, другие в "классы". Анна Федоровна из своей комнаты видела, что среди играющих не было Вани Пояркова и Гены Речкина. Это показалось странным. Ваня, Гена да еще Саша Орехов всегда были зачинщиками всяческих игр. Она тихонько открыла дверь и увидела ребят у окна. - Вы что же не играете? Эта перемена короткая... - Не хочется... - как-то подавленно ответил Ваня. - Сашки нет... - открылся Гена. - А почему его нет? - спросила Анна Федоровна. Ребята не знали. - Он ведь далеко живет от нас, - сказал басовито Ваня. - Может, дома что случилось... После уроков сходим... - Обязательно сходите, он ваш товарищ... А сейчас выйдите хоть на крыльцо, дверь откройте, пусть классы проветрятся. Сегодня тепло... ...После уроков ребята забежали домой, оставили сумки с книгами и отправились к Саше. Он жил почти на краю рыбачьего поселка. Маленькая избушка их стояла окнами на полдень и казалась веселой. На углу, под крышей, был прибит скворечник - это Сашина работа, - и поселившийся в нем хозяин распевал на все лады, надувая искристую шейку и поднимая нос кверху. Ребята с завистью посмотрели на скворца, в их скворечниках еще не поселились гости. - А ну-ка по-петушиному... - обратился Ваня к скворцу. Ребята постояли, послушали, но певец не выполнил их просьбы. Он заливался соловьем, кричал по-галочьи, стрекотал сорокой, свистел иволгой, рассыпал трели жаворонка, а по-петушиному петь не хотел. Ребята вытерли ноги о солому, брошенную у порога, и пошли в избу. Саша лежал, разметавшись на кровати, и тяжело дышал. Сестренка Маша и братишка Коля сидели за столом и ели жареную рыбу. Показав на Сашу глазами, Ваня спросил, что с ним. - Мама говорит: горячка... - шепотом ответила Маша. - Ему то жарко, то холодно бывает... - А за врачом ходили? - приблизившись к ней, так же шепотом спросил Гена. - Был... Сказал - пройдет... Саша только сейчас уснул, всю ночь не спал. В избе было тесновато. При входе, налево, стояла большая кровать, и в простенке, между окон, обеденный стол; за печкой - вторая кроватка, и у окна маленький стол с горкой книг и тетрадей. Это уголок Саши. Жили Ореховы бедновато. Сам Федот Михайлович и старший сын Василий погибли на фронте, Матрене Марковне приходится одной поднимать ребят на ноги. Целый день она на работе, и многие заботы по дому ложатся на "маленького хозяина", как она зовет Сашу. Ваня осмотрел комнату и удивился чистоте. Саша второй день болен, но за порядком кто-то наблюдает. - Пусть спит, - сказал он Гене. - Пойдем... А за дверью сказал Маше: - Пока Саша болеет, помогай маме. Вас трое, а она одна... - Я и то сама все делаю... - бойко ответила девочка. - Проснется, скажешь, что мы приходили проведать... Ребята долго шли молча, потом Гена сказал: - Поправится Сашка, надо ему помочь с уроками... - Ясно... - подтвердил Ваня. - А ты знаешь, отчего он заболел? - Я, что ли, доктор? - недоуменно посмотрел Гена. - Тут без доктора все видно... Не примечательный ты, вот что я тебе скажу. Все надо примечать... Ты сапоги его видел? - Ну, видел. - Какие они? - Сапоги как сапоги... - Значит, ты ничего не видел... Сапоги у него худые, "каши" просят... Промочил ноги, а весна - не лето, вот и простудился... Ему сейчас надо сапоги, это самое главное... - У меня нет вторых сапог, а ботинки старенькие, - сказал Гена. Солнце уже свернуло с полдня. В переулке, по которому они шли, у плетня, еще лежал снег, и ребята слышали тихий говор незримых ручейков. Ваня остановился и посмотрел на родное "море". Лед на озере стал синий-синий, и по этому простору темной лентой пролегала зимняя дорога к далеким островам. У камышей, по заберегам, где скопилась вешняя вода, летели стайки уток, метались чайки. Гена тоже смотрел на озеро и первый высказал совсем неосуществимую мысль: - Если бы у нас с тобой были ружья, настреляли бы уток, сдали бы в сельпо, вот и деньги на сапоги... - "Если бы"... - передразнил его Ваня. - Если бы у нас были ружья, да порох, да дробь, да если бы умели стрелять... Что пустое говорить!.. Проще - если бы у нас с тобой были деньги, пошли бы и купили... Гена смолчал. Задача была сложной и казалась непосильной. А Ваня вдруг сорвался с места и решительно сказал: - Идем к сапожнику... Дядя Яков обедал, когда пришли ребята. Они поздоровались и остановились у порога. Сапожник удивленно посмотрел на них и спросил, что им нужно. Из-за кухонной перегородки вышла хозяйка со сковородкой жареной картошки и, увидев ребят, пригласила: - Проходите, садитесь... Ребята сели на скамейку. У сапожника лицо было строгое, и Ваня подумал, что ничего не выйдет из его затеи, но присутствие хозяйки ободрило его. - Мы пришли просить вас, дядя Яков, - несмело сказал он. - О чем? - сапожник отодвинул от себя тарелку и, вытирая полотенцем большие продымленные усы, пристально посмотрел на ребят: - Если кому сапоги починить - не возьмусь. Вон видите, какая гора в углу. Все это надо сделать в срок, люди собираются на пахоту... Рядом с низеньким столиком, на котором стояли коробочки со шпильками, гвоздочками, лежали куски дратвы, несколько шильев и молоток с клещами, - горой были свалены старые сапоги и ботинки разных размеров. Ваня даже испугался, увидев это старье. "Ничего, однако, не выйдет", - подумал он и сказал: - Мы не о себе... Товарищ наш заболел, в школу не ходит. Сапоги худые, он и простыл... - Когда сапоги худые, люди стараются обходить лужи, а вам-то все нипочем: река - не река, море - не море, - сказал наставительно дядя Яков. Голос у него был грубый, трескучий, и, глядя на его суровое лицо, Ваня потерял всякую надежду. - Ничего, ребятки, не выйдет. День и ночь сижу. Председатель колхоза сам часто наведывается, торопит - на полях вовсе мало снега осталось, скоро выезд, а босиком никого на посевную не пошлешь... - Мы это понимаем, - сказал Гена, опустив голову, словно боясь колючих глаз сапожника. - Сашку жалко - на второй год может остаться. А учился хорошо... Ваня обрадовался. "Молодец Генка, правильную линию взял..." - и торопясь, пока дядя Яков не сказал последнего, решающего слова, добавил: - Мы за сапоги сами заплатим, хоть деньгами, хоть рыбой. Сколько скажете, столько и принесем. Вот лето придет, мы рыбачить будем, рассчитаемся. Обидно, дядя Яков, что Сашка из-за сапог на второй год останется во втором классе. - А он чей, Сашка-то? - спросила хозяйка. - Да Матрены Ореховой, - привскочил Ваня со скамейки, надеясь в хозяйке найти поддержку. - Трое их у нее. - А-а-а, знаю, - протянула она. - Это вы про ее старшего говорите? Несчастная!.. Федор с Василием на фронте погибли, а ей одной приходится тянуть троих... Легко ли! - Ей правительство помогает... - вставил дядя Яков. - Правительство-то помогает, а мы что? Понимать надо чужую беду. Не в радость ей это... - горячо сказала хозяйка, глядя на мужа. - Великое ли дело - сапожонки изладить? Проговорим больше... Возьмись и сделай... Ребята ликовали: хозяйка была на их стороне. Сапожник кончил обед и, завертывая толстую цигарку, спросил уже более мягким голосом: - Сапоги-то шибко поношенные?.. - Да, можно сказать, одни голяшки целые, переда и подошвы нужны, - сказал Ваня, все еще не веря в успех. - Вот то-то и оно! Все равно что новые шить... Что ж вы не принесли? - почти сердито выкрикнул он. - Идете по такому делу - и с пустыми руками... - Да мы только спросить пришли, - сказал Ваня. - Мы сейчас... Ребята вскочили и, осторожно прикрыв дверь, убежали. Обо всем этом мне рассказала Анна Федоровна и добавила: - Сапоги для Саши были сделаны на неделю раньше, чем он встал с постели. Ваня и Гена помогли ему догнать класс. Когда я стал прощаться, Анна Федоровна, как бы вспомнив о самом важном, сказала: - Матрена Орехова потом приходила благодарить меня. А при чем здесь я?.. Ребят, гов