бы не слышали другие, рассказывает мне несколько историй гибели людей. Многие из этих историй я уже слышал и невольно вспоминаю отважного пловца, отправившегося вниз на "сорочьем гнезде", как называла его салик Петровна. Что с ним? Как ему удалось - и удалось ли! - проскочить это опасное место? - Тут главное - спокойствие. Надеяться надо на лоцмана. Андрей Иванович много раз ходил здесь, знает, как надо лодку вести... - говорит Ванька. По берегу густые заросли черемши (колбы), с большими листьями и толстым сочным стеблем. Пока Андрей Иванович рубил жерди, мы постарались запастись этим замечательным луком на всю дорогу. Устройство подвязей заняло немного времени. Теперь борта лодки не только поднялись над водой, но и сама она стала устойчивой - хоть пляши. Казыр! И снова тайга показывает нам свои красоты. Горы то отступают от берега, то надвигаются оголенными скалами, по трещинам которых лепятся маленькие деревца да лежат широкие цветные листы бадана: зеленые, фиолетовые, оранжевые. Андрей Иванович поет какую-то песенку. Может быть, он это делает, чтобы все мы были спокойны? Но и по команде я не могу уловить никакой тревоги. - Отбей справа! - Ударь слева!.. Ванька перекидывает весло и, нет-нет, поворачивается, чтобы посмотреть вперед. Я его понимаю. По времени мы вот-вот должны подойти к Казыру. Как-то он нас встретит? Лодка идет у самого правого берега. Зачем это? На фарватере ведь куда быстрее движение. Неожиданно оборвалась песня, и я увидел на правом берегу, среди нагромождений каменных валунов, несущиеся с кручи белопенные гривы. Это был Казыр. Сквозь шум и рев воды я услышал резкий крик лоцмана: - Руби справа!.. Ванька побледнел, и мне показалось, что он растерялся. Я хватаюсь обеими руками за весло и что было сил помогаю ему. Все происходит в какие-то ничтожные секунды. Белопенная грива налетела на нос лодки, повернула его, обдала нас брызгами. - Нажми сильней! - доносится с кормы. Мы выжимаем остатки своих сил, переламываем силу потока и, описав небольшую дугу, вылетаем на песчаный берег. Мгновение все сидим молча. У Ваньки пот заливает глаза, и он вытирает лицо рукавом рубахи, я тоже достаю платок. - Фу-у! - выдыхает Андрей Иванович. - Вот вам и Казыр... Только теперь я разглядел все, чем страшен Казыр. Бешеный поток этой горной реки перерезает, почти останавливает течение Томи и с шумом, широким валом, налетает на крутые черные скалы левого берега. Под этой кручей нельзя пройти. Там вот и находят себе могилу неопытные пловцы. Обрадованные благополучным исходом, мы выбираемся на берег, разминаем ноги, выплескиваем воду из лодки и снова плывем. Когда мы проплыли с десяток километров, лоцман вдруг крикнул: - Ванька! Что же мы наделали? А рыбалка? Я еще на плотбище слышал, что в устье Казыра редчайшая рыбная ловля. Один человек на удочку за день может поймать хариусов и ленков пять-шесть пудов. Борис Павлович даже завидовал мне: - Уж там вы рыбки гребанете... Андрей Иванович даже причалил к берегу. Но возвращаться было неразумно. - Замстило, - оправдывался Ванька, - а рыбка-то пригодилась бы... Постояли, погоревали и снова в путь. Лодка наша летит, как под парусами при сильном ветре. А тайга все раскрывает и раскрывает свои красоты. Хочется задержаться, вглядеться в этот изумительный зеленый мир, подняться хотя бы вон на ту плоскую гору, к широколапым приземистым кедрам и самому сбить десяток шишек, чтобы было чем заниматься в пути, а лодка летит и летит, и облюбованная тобою гора уплывает назад. Всех занимает рыбалка: приближается вечер, и мы зорко всматриваемся в берега, выбираем место для ночевки. От неподвижного положения устали ноги, хочется размяться и... половить сторожких красавцев горных рек - хариусов. Еще до заката солнца мы остановились в устье безымянной речушки, впадавшей справа в Томь. Берег здесь высокий, а обилие наносника обеспечивало нам тепло на всю ночь. Вытащив лодку на берег, мы сейчас же принялись готовить удочки. Я раздал спутникам снасти и пока налаживал "обманку" - крючок с двумя петушиными перышками, Андрей Иванович, сидя на корме лодки, уже выкинул первого хариуса. - Начало ужину положено, - говорит он, опуская хариуса в ведро с водой. Я устраиваюсь рядом с ним между двух каменных валунов. - Вы только не шумите, - говорит мне лоцман.- Рыба эта страсть чуткая... Я знаю характер этой рыбы, осторожно заношу удочку и опускаю на воду. Быстрое течение подхватывает моего мотылька и несет вниз. Десятки раз я забрасываю свою снасть вперед и - безрезультатно. А Андрей Иванович все таскает и таскает хариусов. Видя мои бесплодные усилия, он предлагает: - Садитесь рядом со мной... Я тихонько перебираюсь в лодку и спрашиваю: - А вы на что ловите? - На паута... Перед отъездом наловил... Привяжите крючок и берите паута. На "обманку" не пойдет, сытый, должно... Минуту я смотрю, как он это делает. Живой паут, оказавшись на воде, часто-часто машет крылышками и привлекает рыбу. Хватка происходит мгновенно, и двухчетвертовый хариус переселяется из водоема в ведро. Запасы паута у Андрея Ивановича значительные, и мы быстро наполнили хариусами большое ведро. Ваньке посчастливилось поймать трех ленков и десятка два хариусов; кое-что добыли и старики таежники - они не имели такой насадки, какая была у нас. Вечером, после прекрасной ухи, мы долго сидели у костра, слушали голоса тайги, делились впечатлениями и незаметно, один за другим, уснули. Утром мы снова ловили рыбу, и было трудно оторваться от этого интересного занятия. Андрей Иванович сердился. - Ну, будет вам... Давайте завтрак готовить... - кричал он. - А ты брось - и мы бросим... - смеялся Ванька. - Еще одного поймаю... В этом месте Томь делала крутой поворот вправо и подмывала левый берег. Огромная пихта с вывороченным корнем низко склонилась над водой. Она еще держалась какими-то корешками, но казалось, вот-вот рухнет в воду. Мы уже завтракали, когда один старик, показывая рукой, сказал: - Смотрите-ка... На поваленное дерево взобрался годовалый медвежонок и потихоньку стал перебираться к вершине. Было непонятно - чего он хочет? Напиться с дерева? Нет. Добравшись до вершины, медвежонок уселся и начал качаться. Но сидя качаться было неудобно, он встал на задние лапы и начал усиленно раскачивать тонкую вершину. - Ах, прокурат, што выделывает, - слышу я старческий голос. - Вот бы ему сейчас подсыпать дробцы в мягкое место... Под тяжестью мишки дерево склоняется все ниже и ниже, и, наконец, крайние ветки начинают буровить воду; это, по-видимому, совсем понравилось медвежонку. Он налегает изо всех сил, а дерево незаметно клонится к воде. Не ожидая катастрофы, он поднял, лапы и, махая ими в такт, еще сильнее начал раскачиваться. Корешки, державшие дерево, наконец лопнули, и забавник миша вместе с деревом нырнул в холодную воду. Мы забыли о завтраке и долго смеялись. А медвежонок, выбравшись на отмель, отряхнулся и со всех ног метнулся в тайгу... Прощай, тайга! И еще раз позабавила нас тайга. Было раннее утро. Солнце только что поднялось над вершинами гор, и все деревья и травы засверкали от ночной росы. Когда мы проплывали у берега, лоцман ударял веслом по кустам и бриллиантовые капельки сыпались на нас. Это чтобы мы не дремали. Плывем, лениво переговариваемся. И вдруг я слышу - на, противоположном берегу обрывистый человеческий говор. - Тише, товарищи! - поворачиваюсь я к сидящим сзади. И сейчас же слышу: - Тише, товарищи!.. Все притихли, а Андрей Иванович расхохотался: - Да ведь это же эхо дразнится... Он плавает здесь часто, и все ему ведомо. Я же никогда не слыхал ничего подобного по чистоте отклика. А разгадка была простой: против нас огромным амфитеатром лежала горная цепь, а ближе к берегу стояла маленькая горка; звук, попадая в эту разложину, облетал кругом и возвращался к нам. Мы долго перекликаемся, смеемся, особенно усердствует Ванька. Но лодка несется быстро, и звуки постепенно слабеют. - Прощай, тайга! - кричу я в последний раз и не получаю ответа. Но тайга еще не кончилась. Река вырвалась из тесных берегов, стала широкой и замедлила течение. Пришлось позаботиться о втором гребном весле. Плотовщиков мы встретили у шорского поселка Мыски. Посидели на берегу, покурили, передали наказ Бориса Павловича - и снова в путь. Они - вверх, а мы вниз. На четвертые сутки, в обеденный час, мы увидели заводские трубы и полотнища дыма первенца сибирской металлургии - Новокузнецка. В городе я случайно встретил отважного пловца на салике. Оказалось, он уже три дня живет здесь... РАЗВЕДЧИКИ Часто удача или неудача зависит от какой-нибудь случайности. Рыбак плывет на "богатые места" и, разбросив сети, возвращается на стан в полной уверенности - рыба будет... Охотник, после длительных наблюдений за пролетом птиц, строит свой скрадок "на самой дороге" и, приведя все в порядок, с надеждой ждет той минуты, когда птица "пойдет"... После оказывается, обоих постигла неудача. Рыба гуляла не у берега, где стояли сети, а на открытой воде; и птица шла стороной, благодаря изменившемуся направлению ветра... Вот тут и угадай!.. С большой надеждой и верой в свою удачу я промахал веслом сорок километров от города, чтобы к вечеру попасть на озеро Труба. Не ближний путь, но я знал, зачем плыву. Название озера, несомненно, имеет свою древнюю историю. Вся эта низменность, ограниченная справа Кудряшевским бором и слева - крутым и высоким берегом, некогда была одним из рукавов Оби. Иначе зачем же первые казаки-землепроходцы закладывали бы сначала Чаусский (от реки Чаус), а потом Колыванский "остроги" (1713 года) в девяти километрах от реки Оби, от ее современного русла? Прежний рукав Оби огибал Кудряшевский бор с юго-запада и был безмерно широким возле нынешних сел: Криводановки, Крохалевки, Грязнухи, Соколовой, но около Малого Оеша сжимался в "трубу". И сейчас, когда спадает вешняя вода и образуются берега, рыбаки говорят: - Река вошла в трубу... Озеро в трубе... По-видимому, это определение находится в тесной связи с названием озера. От Малого Оеша, как в трубу, видно на взгорье старинное село Колывань, с возникновением которого началось освоение нашего обширного края. ...На Трубе я не в первый раз, и мне всегда здесь сопутствовала удача. Я приплыл вечером и расположился ночевать на одном из островов, от которых начиналось озеро Труба. За дальнюю дорогу я достаточно устал и, поужинав, решил уснуть, чтобы утром, с новыми силами, начать мою охоту за "зубатыми"... Озеро Труба изобиловало щуками, окунями и другими породами рыб. Невода здесь не ходили, а рыбьей молоди было достаточно, и хищники вырастали до больших размеров. Нам, спортсменам, здесь представлялась возможность применить любые свои снасти: дорожку, спиннинг, жерлицы, кружки и другие обманки. Здесь рыбалка превращалась в самую страстную охоту, и я никогда не жалел ни сил, потраченных на переезд, ни времени, - все это окупалось с лихвой не только добычей, но и теми незабываемыми моментами напряженной борьбы с хищниками, которые приходилось переживать. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. Августовская тихая, теплая ночь опустилась на эти огромные водные просторы; крупные, яркие звезды словно упали с высокого неба на воду и, невесомые, покачивались на темной зыби. Сзади меня вздыхало озеро Белое; оно еще не могло успокоиться после дневного волнения. А вокруг кричали утки, позванивали кулички, спросонья керкали чайки. Вдали сверкала огнями Колывань, слева, на гриве, урчали тракторы, и часто по дороге пробегали машины, бросая далеко в густую темноту снопы яркого света. Я мысленно заглядывал в завтрашний день - какой он будет? И как-то не в силах был отогнать впечатление, пережитое недавно: ненастный день, все вокруг серо, гудит по тальникам свирепый сивер, а по Трубе и Белому гуляют "беляки", - какая уж тут рыбалка! Сейчас мне хотелось, чтобы завтра было солнце, тишина, звонкое утро и ясный день... Проснулся я от какого-то хрюканья, как будто надо мной стояла свинья и хрюкала надтреснутым, хриплым басом. Быстро вскочив, я увидел: рядом с островком рыбак обметал сетью небольшой куст еще зеленого камыша и яростно бил ботом. Хрю-у!.. хрю-у!.. - ревела взбурленная вода, и в тишине солнечного утра эти звуки были страшными, пугающими. Тут хочешь не хочешь, а полезешь в сеть. После ботки рыбак подплыл ко мне. - Ну, как рыбалка? - спрашиваю, а сам думаю: шут тебя принес рыбу пугать!.. - Никуда не годится. С ночи вот ботаю, а поймал всего на уху. Ушла куда-то рыба... Рыбак был молод, крепок и не терял надежды. С его темного резинового комбинезона струилась вода, а лицо и руки были красные - в эту ночь он, видимо, крепко поработал. Мы покурили, и он поплыл дальше, на Белое, искать свое счастье. Провожая рыбака, я втайне думал: "Для тебя рыба "ушла", да и как ей не уйти от такого рева? А мы вот сейчас ее отыщем..." - так я верил в свою снасть. Я нетерпеливо собрал спиннинг, на всякий случай приготовил "дорожку" и сел в лодку. - Ну-ка, налетай, зубатые, на мою блесенку!.. Первые неудачные забросы я отнес на счет рыбака, только что "хрюкавшего" здесь и распугавшего рыбу. Не задерживаясь у острова, я перебрался на новое, любимое место. "Тут-то уж рыба будет", - успокаивал я себя, но странно, и здесь ни одной зубатой не обнаружил. В чем дело? Я менял места, "хлестал" воду во всех направлениях, проводил блесну и верхом и у самого дна, но результаты были одни и те же - ни одной поклевки. Я положил спиннинг и, распустив дорожку, поплыл левым берегом Трубы. День был ясный и тихий. Плыть в такую погоду по озеру - одно удовольствие. Только бы рыба ловилась. Я проплыл уже половину озера и на крутой излучине вдруг почувствовал, что за дорожкой что-то тянется. Вернее всего - трава. Я не спеша стал выбирать шнур и поразился, когда вместо травы на якоре оказался щуренок. - Ну что ж, лиха беда начало... - говорю я себе и снова забрасываю блесну за борт лодки. Остальную часть озера проплыл впустую. Завернул на Горохово - и там пусто. Снова проплыл Трубой - такие же результаты. Я менял блесны: желтые на белые, белые на красные, сматывал дорожку и хватался за спиннинг, плавал у берега и серединой озера - и нигде не мог обнаружить ни щук, ни окуней. Так я гонял лодку целый день, побывал на многих озерах, и все без пользы. К вечеру я выбрался на берег у озера Черепаново, чтобы сварить себе ужин... Но... из одного щуренка ухи не сваришь! Я вспомнил об удочках и довольно быстро надергал чебаков на ушицу. Конечно, это была совсем не та уха, как из окуней, но я и этому был рад. На ночь я поставил три жерлицы недалеко от стана, а у берега воткнул палочку с делениями, чтобы определить - не поднимается ли вода. Неудача была слишком велика и не давала мне покоя. Я даже ночью, просыпаясь, думал: куда же девалась рыба?.. Неужели рыбак прав и рыба действительно "ушла"? Но куда? Утром я посмотрел свою водомерную палочку. Вода была на одном уровне, а на жерлицах все чебаки оказались целехонькими. Значит, рыбы нет и незачем проводить время. И все же я решил еще раз проплыть в дальний конец Трубы, попытать счастье в речке Казычке, а потом уж и домой. Сплавал я напрасно и на обратном пути заехал на озеро Мысовое. Здесь плавать с дорожкой почти невозможно - мелко и часто цепляется трава. Я остановился у небольшого куста отдохнуть и покурить. Надо мной и совсем рядом кружилось множество молодых чаек. Я наблюдаю за их легким, бесшумным и красивым полетом, за стремительным падением на воду и ловкостью, с которой они подхватывают мальков. Смотрю на них и завидую: им-то сверху все видно, но мне они не могут сказать - где рыба... Большая стая молодых чаек все время перемещается. Они то летают плавно, словно отдыхают на волнах воздуха, то вдруг собираются в одном месте и быстро-быстро начинают падать на воду. Несомненно, они кого-то ловят. Меня это настолько заняло, что я забыл о своей неудаче и о том, что пора плыть домой. Вот стая чаек приближается; птицы будто не замечают меня и падают совсем рядом. Я начинаю пристально следить за их работой и неожиданно замечаю, что навстречу падающей чайке "закипает" вода, как будто кто-то дразнит птицу оттуда, из глубины. Вот еще, еще... кругом меня бурлит вода, и все ясней и ясней слышится характерное "чмоканье". Я уже почти догадался о том, что происходит, как вдруг из воды вылетел на поверхность довольно крупный красноперый окунь, словно он хотел схватить чайку и промахнулся. Мне стало все понятно: за маленькой рыбкой охотились сразу два хищника - окунь и чайка. Ну что ж, попробую и я включиться в эту охоту, только не на малька... Мне он не нужен... Я схватил спиннинг и послал блесну туда, где часто закипала вода и падали чайки. Не успел я сделать и двух оборотов катушки, как на якорь "сел" крупный окунь. Я быстро выхватил его в лодку, снял с крючков и сделал заброс. Окуни попадают все крупные, и ни одного заброса впустую. Я смотрю только на воду и забываю обо всем, даже о чайках, которые помогли мне обнаружить окуней. Я забыл даже то, что передо мной не маленький замкнутый омут, откуда рыбе невозможно уйти, а большое озеро, связанное с другими большими и свободными проходами. И вдруг клев оборвался. Сгонял блесну раз, другой без пользы и только тут заметил, что чайки удалились от меня и падали уже в другом месте. - Вперед, за разведчиками!.. - говорю я себе и торопливо плыву за чайками. И снова началась горячая охота. Я выбираю места, где гуще "закипает" вода, и посылаю туда свою блесну наверняка. К полудню я наполнил свою корзину превосходной рыбой; живых посадил в садок и здесь же опустил в воду возле куста, а с остальной поплыл на стан, чтобы впервые за эти дни сварить настоящую окуневую уху. К вечеру над местом, где я рыбачил, потянули утки, и можно было неплохо постоять на перелете, но я не мог оторваться, сложить спиннинг и взяться за ружье. Я наполнил вторично мою корзину отборными окунями и, чтобы не попортить рыбу, отправился в обратный путь. Теперь всякий раз, бывая в тех краях - на Белом, на Трубе, на Мысовом или Моховом, - я смотрю, где кружатся мои разведчики, и всегда хорошо добываю окуней. Позднее, когда чайки улетают на юг, я ищу окуней на ямах. Эта рыбалка особая. Надо хорошо знать водоемы, знать жизнь рыб, чтобы с успехом добывать "хладнокровных" хищников. ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ ...Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса А. Пушкин Ясный осенний день... Запали ветры, прозрачен воздух, и широко открыта даль. Все в природе будто задумалось; еще вчера зеленело, шумело, цвело и вдруг - затихло, остановилось у какой-то незримой черты времени. Лето прошло... Поблекли травы на лугах, не ярки осенние, запоздалые цветы. Мрачнее стали сосны и ели, а березки и осинки, как девушки-подружки, выскочили на опушку леса в своих новых ярких платьицах и замерли, словно испугались неоглядных просторов. Осень приходит с великими заботами. В полях день и ночь шумят машины, и золотой поток зерна течет к городам и селам; румяными плодами, ворохами овощей дарит земля человека за его труды. А по озерам и болотам табунится дичь. Призывный крик журавлей как бы напоминает всем пернатым об отлете в теплые края. - Пора!.. С началом листопада в лесу зазвенят голоса синиц, снегирей, щеглов; у всякого времени свой цвет и свои голоса... КИЛИКУШКА Тимка первый раз был на покосе. После вечернего чая дедушка притащил две охапки свежего сена, расстелил его под березой и покрыл пологом. - Вот нам и пуховики, в балагане теперь душно спать... Тимка раньше дедушки бухнулся на мягкую постель. Он еще не хотел спать, но приятно было лежать на мягком душистом сене и думать, думать... Обо всем. В темном небе мерцали звезды, их было так много, как весной цветов в поле. А за балаганом, который сделал дедушка, чтобы укрыться от дождя, - стоял лес. Тимка еще не знает, какой он, но, наверное, большой и непроходимый. А в лесу - звери, много зверей, и серый зайчишка сидит где-нибудь под кустиком и подглядывает, что они делают... Тимка затихает и прислушивается. В лесу было бы совсем тихо, если бы не звенел чей-то тоненький-тоненький голосок: - Цы-цы-цы-цы-цы... Тимке кажется, что голосок звенит то справа, то слева, то доносится откуда-то из глубины леса. Когда дедушка лег, Тимка быстро повернулся и спросил: - Деда, а кто это так звенит? Слышишь: цы-цы-цы-цы... - Это большой зеленый кузнечик, - сказал дедушка, - он сидит на березе и задними ножками дрыгает, а на ножках у него зацепочки, и получается такой звон... - А зачем он так? - Должно быть, играет. - А что ж он не спит? - Тебе вот тоже спать надо... - говорит дедушка. Тимка притих. Он лежит с открытыми глазами и все думает, думает. Дедушка, кажется, уснул, но в лесу зазвучал новый голосок. Ну, совсем близко, и Тимка разбудил дедушку: - Кто это так тинькает, дедушка? - А ты что ж не спишь? - Дедушка прислушивается и говорит: - Это птичка. Кто-то обеспокоил ее, вот она и тинькает... - А тут звери есть? - продолжает допрашивать Тимка. - Как в лесу не быть зверям? Лес для зверей, как нам с тобой дом... - И медведи есть? - Медведи в нашем лесу не живут... Спи, а то мне завтра-нужно рано вставать... Но послышались новые звуки: кто-то ровно-ровно, без перерыва, турчал: - Тур-р-р-р-р-р... Спросить бы у дедушки, но он отвернулся и, кажется, уснул. Тимка в неясных догадках долго слушает ночные звуки и, словно под музыку, засыпает... Тимка чувствует чью-то теплую ласковую руку на своей голове. Она тихонько шевелит его русые кудрявые волосы и, чуть касаясь, гладит по щеке. Еще во сне он старается поймать эту ласкающую руку и просыпается. Это теплый ветерок разбудил его. Солнышко уже поднялось над дальним лесом и приятно греет. Вскочив на ноги, Тимка увидел, что дедушки на стане нет, и оттого, что он оказался в лесу один, им овладевает какая-то робость. Но вокруг - наперебой звенели песни птиц; маленькие пичуги как бы не знали страха, и Тимка ободрился. "Медведи в нашем лесу не живут..." - вспомнил он слова дедушки, - а которые зверушки, тех я не боюсь... Тимка обошел вокруг балагана, заглянул внутрь, как бы желая убедиться, что там никого нет, и остановился под березой. Дедушки нигде не было видно. От балагана лес высокой стеной уходил по долине на север, потом поднимался на высокие горы и, спустившись в низменность, поворачивал на восток, окружая огромное поле, на котором виднелось родное село. Какое же оно маленькое издали! В двух шагах от Тимки вдруг качнулся белый куст донника. Мальчик замер, устремив в густоту травы свои быстрые черные глаза. Куст не шевелился. Тимка шагнул вперед и вздрогнул: с земли, почти из-под ног, вспорхнула маленькая серенькая птичка и села на березу. - Ишь ты... какая... - проговорил Тимка и, вздохнув, добавил: - А я думал, кто тут? Птичка перелетела с ветки на ветку и исчезла в зелени листвы. Тимка посмотрел, куда она скрылась, и, как кошка, полез на березу. Сучков было много, он поднимался, как по лестнице. С дерева он увидел дедушку: тот косил совсем недалеко, на опушке леса, и Тимка почувствовал себя полновластным хозяином всего окружающего. - Де-душ-ка-а-а!.. - крикнул он что было силы, но сквозь густую листву не мог пробиться его тонкий голосок, и дедушка не услышал. Он все так же спокойно и уверенно махал косой, подваливая высокую сочную траву. Рядом кто-то пронзительно закричал. Тимка оглянулся: над березой кружились две коричневые птицы; раскинув широко крылья, они легко плавали в воздухе. Тимка уселся на двух, рядом растущих, сучьях и затих. "Как коршуны летают... - подумал он, но сейчас же решил, что это все-таки не коршуны: - Те, однако, поболе будут... Вот так бы человеку: поднял руки и полетел, куда хочешь. Я бы сейчас к дедушке - раз и там... Нет, к дедушке и так добежать можно, а вот домой... пролетел бы над селом и у своих ворот опустился". Птицы долго кружились над березой, и Тимка понял: они следили за ним. Потом одна отлетела немного, остановилась в воздухе и начала быстро-быстро махать крылышками, как жаворонок, когда он поднимается кверху. Тимка затих еще более. В белой рубашке и сереньких штанишках он был совсем незаметен на березе. Птица сложила крылья и камнем ринулась на землю. Тимка не мог разглядеть, что она там делала, но вот птица поднялась и, пролетев мимо Тимки, села на сломанную бурей дуплистую березу. - Ки-ли, ки-ли, ки-ли, ки-ли, ки-ли... - послышалось из дупла. Острые глаза Тимки заметили: из дупла выглянул молодой птенец и, раскрыв рот, принял что-то от подлетевшей птицы. - Это она его кормит... - шепчет Тимка, боясь, что птицы могут его услышать. Сердце то замирало, то начинало учащенно биться от радости: он, Тимка, сам открыл большую тайну. Он забыл обо всем и только следил, как подлетали взрослые птицы к дуплу и кормили своего птенца. Но вот птенец вылез из гнезда, потянулся к подлетевшей птице, замахал еще не вполне оперившимися крылышками и... вдруг упал с дерева... - Должно быть, убился... - испугался Тимка и быстро спустился с березы. Под деревом, в траве, сидел коричневый птенчик, с крючковатым носом, желтым ободком вокруг рта и большими карими глазами. - Живой, не убился?! - обрадованно вскрикнул ТимкА. Хотел его взять, а тот защищается. - Ух ты какой!.. Киликушка! Ну, на, кусай! Не хочешь? Я тебе сейчас кузнечика поймаю... Над Тимкой кружились взрослые птицы и тревожно кричали. Не обращая на них внимания, Тимка поймал кузнечика и, подражая взрослым птицам, прокричал: - Ки-ли, ки-ли, ки-ли Птенец открыл рот и проглотил кузнечика. - Ну, вот и хорошо... Киликушка ты мой!.. Тимка так занялся кормлением Киликушки, что не заметил, как к балагану подошел дедушка. Он вернулся без косы, в одной руке держал котелок с водой, а в другой - маленький берестяной туесок. Поставив котелок с туеском у кострища, дедушка обернулся к лесу и крикнул: - Ти-и-мка-а! - Здесь я, дедушка! - вынырнул Тимка из-за березы с Киликушкой в руках. - Ты где это взял кобчика? - Вон с той обломанной березы упал... - и Тимка, торопясь, рассказал дедушке все: как он наблюдал за птицами, как они кормили своего детеныша, как он упал. - Только посадить его в гнездо обратно нельзя, туда не залезешь... Я ему уже имя дал - Киликушка. Как покричу: ки-ли, ки-ли, ки-ли - он, смотри, дедушка, уже и рот раскрывает, дам кузнечика, он и съест... - Он не только кузнечиков ест, а и жучков разных, - сказал дедушка. - Это птица не вредная... Не то что коршун... - Я ему, дедушка, на березе гнездо сделаю и там с ним спать буду... - Ну, и сверзишься, как твой Киликушка... Давай будем чай греть. Я вот ягодок набрал, покушай с хлебцем... После чая Тимка попросил у дедушки перочинный нож. - Зачем тебе? - Я прутиков нарежу, Киликушке гнездо сделаю. Дедушка дал. - Смотри, только не потеряй, а то вернется папашка с войны, он нам обоим задаст жару-пару. Это его любимый ножик... Перочинный нож для Тимки был заветной мечтой. Он видел его даже во сне. Расставался Тимка с ножом всегда неохотно. Может быть, в этом были виноваты родители, они постоянно прятали нож и тем еще больше возбуждали к нему интерес. А нож ничего особенного не представлял - светлая роговая ручка и одно блестящее лезвие. Но Тимке он казался настолько красивым, ловким и острым, что он не мог себе представить что-нибудь более совершенное! Нож постоянно хранился у отца в сундучке. Изредка он давал Тимке построгать что-нибудь, но вскоре же отбирал. - Нож - не игрушка. Порежешься, чего доброго, а то еще и потеряешь... С тех пор как отец ушел на войну, Тимке ни разу не приходилось держать в руках этот замечательный нож. Взял ли отец его с собой, или оставил дома - Тимка не знал. Только здесь, на покосе, Тимка снова увидел его у дедушки. Сейчас, получив нож в полное распоряжение, Тимка от радости не знал, за что взяться. А день выдался тихий да солнечный. Тимке казалось, что все вокруг него поет и радуется: поет земля, поют деревья и травы, поет синее безоблачное небо. Везде порхают бабочки: белые, желтые, темно-лиловые, синие; резвятся жесткокрылые стрекозы; в траве неумолчно трещат кузнечики, а сверху, из небесной синевы, звенит и звенит, как множество серебряных колокольчиков, песня жаворонка. И вдруг эту стройную песню нарушают резкие крики: ки-ли, ки-ли, ки-ли... Это родители Киликушки появились над станом, увидели на балагане своего птенца и стали звать с собой. Беспомощный Киликушка жалобно отвечал им и махал крылышками, словно показывал: смотрите, я не умею летать... Тимка будто очнулся. - Жалко вам свое дите, а я не виноват... - сказал он. - Вот сделаю гнездо, тогда можете прилетать. Тимка покормил Киликушку, быстро взобрался на березу, нарезал прутьев и сплел между сучками большое, как корзина, гнездо. Устилая его листочками, Тимка говорил: - Мягкая будет постелька моему Киликушке... Но странно, Киликушка не стал сидеть в гнезде, а быстро взобрался на ветку над гнездом и там успокоился. - Ну, что ж, сиди так, если тебе нравится. Тимка не прочь бы устроить и себе постель на березе, чтобы спать рядом с Киликушкой, но не знает, как это сделать. Дедушке не понравилось Тимкино устройство. - Птицы сидят в гнезде, пока они маленькие, а подрастут и гнездо забывают. Все больше на ветках сидят. И носить птиц в руках нельзя, у них перышки мнутся. Пойдешь кузнечиков ловить, его на плечо посади. - Да он царапается. У него вон какие когтищи острые... - А ты полотенцем перевяжи плечо, и не будет больно. До вечера Тимка носил Киликушку на плече. Наклонится, поймает кузнечика и подаст ему. Киликушка без разбора глотает и сереньких, и зеленых, и краснокрылых, только подавай. Перед ужином Тимка посадил Киликушку на березу и только слез, как Киликушка поднял крик. - Ишь ты, заскучал, - сказал дедушка. - Ты теперь ему вроде няньки... - А он не упадет, дедушка? - Нет, у них лапы цепкие. - А как же он из гнезда упал? - Подлететь, видно, хотел, а крылышки не сдержали... За ужином дедушка отобрал у Тимки нож и спрятал его в карман. С наступлением темноты Тимка еще раз слазил на березу, погладил Киликушку по голове и на прощанье сказал: - Ну, теперь спи... Ты на березе, а я внизу... Утром опять будем охотиться за кузнечиками. С этого дня так и повелось: дедушка уходил чуть свет косить, а Тимка, проснувшись, снимал Киликушку с березы, и начиналась охота за кузнечиками. Родители Киликушки куда-то улетели и больше не появлялись над станом. Первые дни Киликушка спокойно сидел на плече Тимки и ждал, когда тот подаст ему кузнечика. Иногда больно щипал за пальцы хозяина. - Лови сам, раз ты так щипаешься... - сказал Тимка. - Ки-ли, ки-ли, ки-ли...- закричал Киликушка, устремив глаза в траву. - Вот он, вот... - указал Тимка пальцем на кузнечика. И к удивлению Тимки, Киликушка слетел с плеча, но сел так, что закрыл собой кузнечика. - Да не так же! - Тимка хотел помочь, но не успел протянуть руку, как Киликушка уже схватил кузнечика. - Ну вот и хорошо! Не буду же я тебя всю жизнь из рук кормить!.. Так шаг за шагом Киликушка проходил школу жизни. Ночевал Киликушка по-прежнему на березе. Однажды Тимка долго проспал, а когда проснулся, увидел: нет на березе его друга. Он подумал, что Киликушка спит в гнезде, и быстро вскарабкался на березу, но гнездо было пустое, и Тимка в отчаянии закричал: - Киликушка!.. Киликушка!.. Обычно Киликушка сейчас же отзывался своим звонким голосом: ки-ли, ки-ли, ки-ли... Этот голос Тимка мог узнать среди бесконечного множества птичьих голосов, но сейчас он не услышал отклика. Над степью и по опушке звенели голоса мелких певчих птиц, где-то далеко в глубине леса кричала сорока, но голоса Киликушки не было слышно. - Киликушка!.. Киликушка!.. Невдалеке дедушка сгребал сено, и Тимка решил бежать к нему: может быть, он видел, куда девался Киликушка. Но не успел Тимка сделать несколько шагов, как над ним со звонким криком закружился Киликушка. Тимка весь затрепетал от радости: его Киликушка летает! Сам научился и прилетел на его зов! Киликушка красиво развернулся в воздухе и опустился на балаган. - Как же это ты так, без меня?! - сказал Тимка с укоризной. - Лес большой, можешь заблудиться Разве так можно? - Ки-ли, ки-ли, ки-ли... - отвечал Киликушка, глядя в глаза хозяину. - Кушать захотел? Ну, сейчас мы пойдем к дедушке, там у него много-много кузнецов... Какой же ты молодец, Киликушка мой, - летать научился и голос мой понимаешь!.. Тимка посадил Киликушку на плечо и только отошел несколько шагов от стана, как тот снялся и полетел. Тимка шел, а Киликушка кружил над ним и звонко кричал, словно радовался, что научился летать, что теперь он свободная и вольная птица. Вот он пошел кругами все выше и выше, потом вдруг остановился в воздухе, помахал крылышками и, неожиданно сжавшись в комочек, ринулся к земле. Когда Тимка подбежал, Киликушка уже глотал большого зеленого кузнечика. - Молодец, Киликушка! - похвалил его Тимка и хотел посадить на плечо, но Киликушка быстро поднялся и снова стал высматривать свою жертву... Запыхавшийся Тимка подбежал к дедушке. - Киликушка сам научился летать!.. - выпалил он. - Я проснулся, а его нет. Испугался, думал, его какой-нибудь зверь заел, да как закричу: Киликушка! - он и прилетел. - На то он и птица, чтобы летать... - отозвался дедушка. - Теперь он и пищу сам себе добывать станет... - А от меня не улетит? - Не будешь обижать, так и не улетит... Вон, смотри, Киликушка твой опять кого-то поймал... Теперь каждый новый день приносил Тимке новые заботы, а вскоре этих забот стало еще больше. За прошедшие дни дедушка обкосил всю лесную опушку, где трудно было работать машинам. Через несколько дней после того, как Киликушка научился летать, приехала бригада косарей с сенокосилками и граблями. На стане стало шумно. Теперь Киликушка не мог сидеть на балагане и спасался от любопытных только на березе. Днем Тимка уходил с Киликушкой далеко в поле, там было покойно и для него и для Киликушки, а ночью долго не спал и все слушал, не полез ли кто-нибудь из ребят на березу за его любимцем? Дедушка видел тревогу Тимки и, как только мать приехала за сеном, отправил внука домой. - Там и тебе и твоему Киликушке будет покойней... В селе для Киликушки началась новая жизнь. В избе было тесновато и душно, сидеть на окошке неудобно. В первый же день на него кинулась кошка, защищаясь, Киликушка уколол ее острыми когтями, и теперь она ходила поодаль, искоса поглядывая на своего врага. Тимка прибил на окне у верхнего стекла планочку и посадил туда друга: - Тут тебя никто трогать не будет... Когда Тимка с Киликушкой вышли на первую охоту, переполошились куры, и сколько ни останавливал их петух, сколько ни кричал задорно, словно вызывал на бой непрошеного гостя, куры не послушались и спрятались во двор. Мать немного поворчала на Тимку, но все-таки сжалилась и отрезала кусочек сырого мяса. Киликушка тут же съел его и еще смотрел на руки хозяйки большими круглыми глазами. И полетели для Киликушки дни за днями - сытые, спокойные... Каждый новый день они уходили за мельницы, к озерам. Там Киликушка любил гоняться за стрекозами; после охоты можно было посидеть на кусте, а то и поймать лягушку. Иногда Тимка оставлял его одного где-нибудь на ветке возле озера и быстро убегал домой. Киликушка сейчас же снимался и летел следом, останавливаясь в воздухе и выслеживая жука или кузнечика. В этих походах Тимка много раз встречал возле озер пастуха Егорку. Пастух не сводил глаз с Киликушки, пока тот занимался охотой. Егорка был немного старше Тимки, и ему очень хотелось иметь такого друга, как Киликушка. - Ну, на что он тебе? - спрашивал пастух. - Мне вот скучно... Все один и один... - А овечки? - А что овечки? Бя-а-а да бя-я-а!.. Вот и все. А то бы я ходил с ним, разговаривал... - Если бы ты хотел, сам бы мог поймать такого Киликушку, - говорил Тимка и уходил. Так прошло лето. Осенью кузнечиков стало меньше, и Тимка с Киликушкой уходили на поля, где колхозники убирали хлеб. Там, над суслонами хлеба, сновали осенние коричневые стрекозы, Киликушка гонялся за ними, а потом отдыхал на вершине суслона или омета соломы. Колхозники хвалили Тимку и его птицу. - Молодец, Тимка, что такую птицу приручил... И все было хорошо. Сыт был Киликушка, и доволен был Тимка. Дни за днями проходили без тревог и больших забот. Но однажды вечером дедушка сказал: - Сейчас твоего Киликушку прокормить - ничто, легкое дело, а что ты будешь делать с ним зимой? Кузнечиков и стрекоз не найдешь, чем кормить станешь? - А мясом... - отозвался Тимка. - Уж не думаешь ли ты, что мы для него барана резать станем? - вмешалась мать. - Мышонков ловить буду... - ответил Тимка. - Много ли ему надо? - две мышки и хватит. Дедушка помолчал и сказал: - Не переживет твой Киликушка зиму, помрет... На зиму эти птицы в теплые края улетают, а все почему? - корму там сколько хочешь. А у нас и холодно и корма нет... Тимка не хотел соглашаться со взрослыми, но с этого дня у него появилась новая забота: как, в самом деле, прокормить Киликушку долгую зиму? Он придумывал всякие способы: наделает дедушка мышеловок, он разнесет их по соседям, и мышки будут пойманы. Ну, а когда не будет мышек, он отдаст свой кусочек мяса, и Киликушка будет сыт. Но зима еще была далеко, и Тимка каждое утро отправлялся с Киликушкой на охоту. Как-то Тимка возвращался домой с колхозного тока. Там была горячая работа, и Тимка, забывшись, пробыл почти целый день. На току было все в движении - и люди и машины. Размеренно и строго стучал трактор; как жадный ненасытный зверь, ревела молотилка: а-а-а... а когда бригадир, дядя Петр, бросал ей в пасть разрезанный сноп пшеницы, она на время словно давилась: ам-а-ам-ам... и снова начинала реветь. - Давай, давай! - кричал весь запыленный дядя Петр. - Не задерживайся!.. Здесь нельзя было останавливаться. Торопились подвозить снопы, торопились подавать их на полок молотилки, торопились отвозить солому, отгребать зерно... - Бери-ка, Тимка, лопату, помогай! - крикнула ему девушка-соседка. - Никуда твой кобчик не денется... - Не кобчик, а Киликушка... - поправил ее Тимка и побежал посмотреть, что делает его друг. Киликушкй сидел на ближайшей клади соломы и ощипывался. - Я здесь, Киликушка! - крикнул ему Тимка и вернулся к веялке. Он работал долго и даже забыл о Киликушке, только когда услышал его крик сквозь рев машин, опомнился и побежал искать друга. Киликушка летал недалеко от стана и громко кричал. - Здесь я, Киликушка, соскучился?! Возвращаясь домой, Тимка увидел возле озера пастуха Егорку. Стадо отдыхало, а Егорка, склонившись, что-то делал. Ки