ссекая нос и губы. Рот провалился, и вместо ноздрей две темные дыры зияли на лице, придавая ему вид застывшей маски. Я не выдержал и отвернулся. Антуан подошел к крестьянину. - Это Виктор Маслов, сын Бориса Маслова, - сказал он, кивая в мою сторону. - Он прилетел из Москвы, он мой гость. Разве ты не помнишь Бориса? Старик бросил загребалку в тележку, молча обогнул Антуана, залез на высокое сиденье трактора, включил скорость и укатил со своим навозом. На нас он даже не глянул. Антуан постучал пальцем по лбу, показывая глазами на удаляющийся трактор. - Война, гестапо, - объяснил он. - Бедный старик, - ответил я. - На него и глянуть страшно. Мы двинулись в лес. Каменистая дорога поднималась по склону. Ели вонзались в небесную синеву. Лес был густым, но просматривался довольно далеко. Я не сразу сообразил, в чем дело, а потом увидел - ели стоят правильными рядами, даже интервалы между ними выдержаны. Выходит, лес-то саженый. Вот тебе и партизанский лес! Но безмолвие леса было вполне партизанским. Лишь самолет зудел в небе. Я поискал его в просветах ветвей: сверхзвуковик шел на запад, и пушистая инверсионная нитка туго разматывалась за ним. Рассыпчато зазвенел колокольчик, я увидел на поляне двух коров. Колокольчики подвязаны к их шеям. Не доходя до вершины, дорога круто повернула и пологим спуском пошла по обратному склону. У поворота лежали два сросшихся валуна, замшелые и тяжелые. Под камнями чернела нора. Антуан припал на колено, с озабоченным видом сунул под камень руку. Лицо его посветлело, и он вытащил из норы почерневшее сабо: бельгийский башмак с задранным носком, выдолбленный из цельного куска дерева. Антуан поставил сабо на землю, принялся крутить его, как стрелку, то в ту сторону, откуда мы пришли, то в сторону хижины, то поперек тропы. "Раз, два, три", - говорил он при этом. - Раз, - он повернул сабо к дороге. - Партизаны ушли на саботаж. Два - все хорошо, партизаны в хижине. Три - внимание, идти в хижину нельзя. Это Борис придумал. Я повертел сабо в руках. Оно было тяжелое и сырое. Вдоль пятки прошла глубокая трещина, носок надломился. Гниет старое сабо под валуном, никому оно ни о чем не расскажет. - Возьмем с собой, - сказал я. - Сувенир. Антуан кивнул и поставил сабо на валун. Я подумал, что он не понял, но Антуан объяснил жестами: захватим на обратном пути. Удивительно, до чего легко мы с Антуаном понимали друг друга. И идти по лесу с ним было хорошо. Он двигался уверенно, мягкой походкой бывалого охотника. Иногда он оглядывался на меня, показывая на пролетевшую птицу или белку, неслышно скользившую по ветвям. Дорога постепенно сходила на нет, сначала превратилась в тропу, потом и вовсе исчезла. Мы шли просекой, свернули с нее, пошли напрямик сквозь подлесок. - Внимание, - сказал Антуан. Конечно, это была хижина, хоть я и не сразу разглядел ее, густой молодняк почти доверху скрывал низкое каменное строение с покатой крышей. Слепо зияло окошко. Камень порос зеленым мхом. Я хотел было обойти хижину, но Антуан предостерегающе поднял руку. Я остановился. Он оттащил меня и раздвинул кусты за хижиной. Я обмер: хижина стояла на самом краю скалы, головокружительный провал раскрылся за кустарником. Так что подойти к хижине можно лишь с одной стороны, а там всегда стоял часовой с пулеметом. Надежное место выбрали "кабаны", но и оно не уберегло их. - Где дверь? - спросил я. - Антре? Антуан показал на противоположную стену. Кустарник там оказался слишком густым и упругим. Все же я дотянулся рукой до петли и дернул ее на себя. Дверь не поддалась. Приглушенный голос позвал меня из хижины: - Виктор! Я засмеялся: - Ах, бродяга, ты уже там? - и вернулся к окну. Антуан подал руку. В хижине было сумрачно и пахло безмолвной тайной. Глаза скоро привыкли к полутьме, я огляделся. Ничего таинственного в хижине не было. Нары тянулись с одной стороны, в двух местах доски провалились. В углу стояла низкая печь с разваленной трубой. В стену вбито два крюка. Недолго думая, я юркнул под нары. Горький запах древесного праха ударил мне в нос, но я продолжал лезть дальше, и руки хватали пустоту, пока не наткнулись на холодный камень стены. Антуан издал радостный возглас. Я выбрался обратно и увидел в его руках солдатскую флягу в коричневом чехле. Фляга была завинчена металлической пробкой. Я потряс флягу, внутри послышался шорох. - Там записка, - сказал Антуан, приложив палец к губам. Я поспешно отвинтил пробку. Сухая труха посыпалась из фляги. Антуан принялся шарить в печке. Я присел рядом. Даже пепла не осталось в этом угасшем двадцать лет назад очаге. Ничегошеньки тут не осталось, ничего мы тут не найдем, кроме скорби. Антуан полез под нары. Я приподнял истлевшую доску у печки. Доска беззвучно надломилась. Темная труха посыпалась на землю, и что-то блеснуло там. Я разгреб труху и вытащил из щели нож. У окна я разглядел его. Это был столовый нож, мирный домашний нож, который подается к мясу, - с дутой серебряной ручкой в завитушках, с закругленным концом, чтобы, боже упаси, не порезать палец неловким движением. Дутая ручка в середине слегка продавлена, а лезвие с одной боковины ржа проела, зато на конце ручки четко вырезана монограмма: две латинские узорчато сплетенные буквы - M и R, несомненно, они означали имя и фамилию владельца. Антуан с грохотом выбросил из-под нар покоробленный цинковый ящик, там было с полсотни старых патронов, лежали сошки от ручного пулемета. Я показал ему нож. Антуан задумчиво шевелил губами, перебирая имена, которые могли бы подойти под монограмму, потом помотал головой. - Мариенвальд Роберт, - подсказал я. Антуан улыбнулся, отдавая должное шутке, и пояснил: - M - это имя, a R - фамилия. - Мы найдем этого M и R, обещаю тебе, Антуан. - Они все погибли, - печально отозвался он. Я вытер нож, спрятал его в папку, насыпал туда же горстку патронов. Нож да фляга - вот и все наши находки. Но что, собственно, рассчитывал найти я в старой хижине? Я и сам не знал, чего искал. А они не знали, что надо было здесь оставить. Ведь они часто уходили отсюда и всегда возвращались, но тот вечер июля двадцатого дня оказался последним для них, только они не ведали об этом и потому не сумели позаботиться о будущем. А камни молчат. Развернул карту, обвел крест, обозначающий хижину, кружком - исполнено. Карта снова лежит на коленях; мелькают деревни, перекрестки, рекламные щиты. На развилине Антуан неожиданно сделал левый поворот. Я удивился. - Направо, Антуан, - сказал я, показывая на карту. - Нам надо направо. - Эвай, - ответил он. - Нужно заехать в Эвай. - Ах, Эвай, прекрасный город, - с чувством продекламировал я. - Там живет одна дама. Недаром молвил черный монах: "Ищите женщину в Эвае". Виктор найдет мадам Икс и посвятит ей свою поэму. - Мадам Икс, - со смехом подтвердил Антуан. - Виктор должен делать сегодня небольшой визит к мадам Икс. Эвай оказался сродни Ромушану: такие же полусонные улочки с двухэтажными домами, такой же перекресток с голубыми указателями. Разве что магазинов здесь побольше, и витрины пофорсистее. Антуан остановился у большого продовольственного магазина, витрины которого выходили на две улицы, а вход был с угла. Сквозь широкую витрину я видел, как Антуан пересек зал и скрылся в соседнем помещении. Девочка на велосипеде выехала из-за угла и едва не столкнулась с черным "шевроле". Водитель резко затормозил, выскочил из машины, но девочка не упала и виновато улыбалась, спрыгнув с велосипеда. Водитель тоже заулыбался. Так они стояли друг перед другом и красиво улыбались, потом разъехались. Мадам Икс не показывалась. От нечего делать я включил приемник. Женский голос пел о безнадежной любви, оборвать которую не в силах даже смерть. Вечная песенка с незатейливым мотивом, который умирает на другой же день, но песенка, несмотря на это, продолжается в другом мотиве. Антуан вышел из магазина, сделав на прощанье ручкой миловидной продавщице. Песенка в приемнике продолжалась. - Мадам Икс совершает вояж? Улетела в Рио-де-Жанейро? - Сувенир для Виктора. - Он протянул пачку сигарет и включил мотор. - Сигареты Бориса, - пояснил Антуан, - он курил такие же. - О! - сказал я. - Спасибо, Антуан. - Сигареты назывались "Кори" и были крепки до одурения. Я закашлялся. Антуан захохотал, но я не сдавался и продолжал мужественно курить, пуская дым в лицо Антуану. Так, под смех Антуана, мы выехали из Эвая. ГЛАВА 6 Иван Шульга сидел на травке у моста и безмятежно покуривал. Голубой "фиат" стоял под елью на обочине. - Какой сервис! - воскликнул я, подходя к Ивану. - Наверное, ты хочешь сказать: сюрприз? - сосредоточился Иван. - Это такое ихнее слово. - Я хочу сказать: сервиз. Полный сервиз на три персоны. Закуривай. Партизанские сигареты "Кори". - Я не курю этот тяжелый табак, - ответствовал Иван. - Где вы их достали? Я давно не видел таких сигарет. - Секрет изобретателя, купили в Эвае. Значит, это и есть тот самый мост? - Я огляделся. Дорога, по которой мы приехали, полого спускалась здесь к ручью и перед самым мостом делала крутой поворот. Быков не было, мост сложен из камня одной аркой. Перила тоже были каменными. Голубой указатель стоял на той стороне. А кругом поднимался старый лес. Антуан поставил машину рядом с Ивановой и подошел к нам. - Засада была на том берегу или на этом? - обратился я к Ивану. - Спроси у Антуана. - Он говорит, - по обыкновению начал Иван, - что сначала должен рассказать тебе про старика. - Мы очень мило побеседовали, - заметил я. - Кто бы мог подумать, что старик окажется таким разговорчивым. - Напрасно ты смеешься. Антуан говорит, что для нас это главный старик. Но он молчит уже двадцать с лишним лет, с тех пор как убили его единственную дочь. Этот старик знает все про особенный диверсионный отряд, он тоже был "кабаном". - Вот как? - удивился я. - А он вообще-то может разговаривать? Антуан же сказал, что он свихнулся. - Подожди, - обиделся Иван, - ты мне мешаешь. Я не знаю, кого из вас переводить сначала. Старик строил эту хижину, где вы были. Тогда он не был еще стариком, он был крестьянином и ненавидел бошей, как патриот. Его зовут Гастон. Он показывал "кабанам" все дороги, когда они шли на саботажи. Он был у этих "кабанов" самым главным разведчиком. Боши охотились за "кабанами" и схватили старика. Они пытали у него, где находится хижина. Но Гастон молчал и ничего не сказал. Тогда немецкий офицер ударил его саблей по лицу, но он все равно молчал. Боши взяли его дочь, которой было десять лет, и на глазах Гастона прокололи ее штыком. Боши увезли старика в тюремную больницу. Жена его умерла, когда он там сидел. Потом Гастон вернулся домой и нашел там могилу жены. С тех пор он разлюбил всех людей и не желает разговаривать с ними. Но каждый год в одно и то же число Гастон едет в Брюссель и устраивает там демонстрацию. Он вынимает из машины свой плакат и идет с ним мимо парламента. На плакате написано: "Позор убийцам моей дочери". Об этом Гастоне в газетах писали и даже делали его фотографию. Сначала его забрала полиция, но он и там молчал, и его отпустили домой. Через год он снова приехал в Брюссель с плакатом и пошел на эту демонстрацию. Корреспонденты задавали ему вопросы, но он не захотел с ними разговаривать. А теперь к нему привыкли. Он приезжает в Брюссель, проходит с плакатом мимо парламента и едет домой доить коров. Полиция его не трогает. Антуан два раза приезжал к нему, но Гастон ему не ответил. А ведь он знал Антуана, когда Антуан ходил в хижину. Антуан даже думал, что старик сделался немым от сабли, но люди слышали, что Гастон разговаривает со своими коровами. Против коров он не имеет возражения. И еще говорят, что он читает газеты и смотрит телевизор. Он очень богат, у него много собственной земли, он имеет арендаторов, но и сам работает с утра до вечера. Я слушал не перебивая эту неожиданную повесть, а когда Иван закончил, подошел к Антуану. - Я заставлю этого старика говорить, - заявил я. - Что же ты ему скажешь? - спросил Иван. - Ничего не скажу. Покажу ему фотографию отца и всех "кабанов". И скажу, что я сын "кабана". - Хорошо, мы съездим к нему еще раз, - сказал Антуан, покачав головой. - Теперь я расскажу, что было на мосту. - Давай сначала кончим со стариками. Спроси у Антуана про черного монаха. Говорил ли Антуан ему о моем приезде? - Разве он знал, что ты приедешь? - Антуан удивился. - То-то и оно-то, - заметил я. - Сначала он замялся, а потом сказал, что узнал об этом от тебя. - Наверное, он напутал, - сказал Антуан, подумав. - Он старик, у него плохая память. Ему мог сказать президент де Ла Гранж, который искал русских переводчиков для тебя. Но весной, когда ты написал мне письмо, я ходил к старику, чтобы он перевел. - Значит, сейчас ты ему ничего не говорил? Это точно? - Нет, - сказал Антуан. - Он говорит, что не говорил, - перевел Иван. - И еще черный монах сказал мне про женщину из Эвая. Это и есть мадам Икс? - Ее зовут Жермен, - ответил Шульга. - Антуан еще не раскрыл ее. Тогда мы спросим у нее, знает ли она этого монаха Мариенвальда? - Да, старики знают много, но пока помалкивают... По мосту то и дело пробегали машины. Всякий раз они притормаживали на спуске перед поворотом, а на мосту опять разгонялись и натужно шли на подъем. Конечно, "кабаны" должны были ловить машину как раз на повороте, когда она начнет притормаживать. Что же было на мосту? Антуан шел впереди, оглядываясь по сторонам. На том конце моста мы остановились, сошли на обочину, чтобы не мешать проходившим машинам. С мягким шуршанием проехал синий "бьюик", из переднего окна, высунув морду, на нас смотрела немецкая овчарка. - Антуан говорит, - начал Иван, - что давно не был на этом мосту. Но он все хорошо помнит. В ту ночь "кабаны" должны были сделать важное дело. Боши увозили из Льежа машину с заключенными коммунистами. Шеф Виль узнал об этом маршруте, и "кабанам" приказали устроить засаду. Антуан хорошо знает об этом, потому что как раз в этот день он пришел в хижину с продуктами и табаком, и это был последний раз. У "кабанов" была сильная дисциплина. План каждой операции знали два человека: командир по кличке Масон и его заместитель, Борис, твой отец. За четыре часа до операции план говорили всем, но после это ни один "кабан" не мог выйти из хижины. Так было и в тот день. Масон рассказал этот план, Антуан все слышал, и его не пустили обратно. Антуан просился пойти с ними, но командир не разрешил. Они вместе вышли из хижины и дошли до дома старика Гастона. Старик пустил Антуана, и он лег спать на кухне. Рано утром Антуан проснулся и удивился: почему они до сих пор не вернулись? Тогда он сам побежал на мост и понял, как все произошло. На этот раз мясорубка войны была установлена на мосту, я правильно перевожу? На мосту пролилась кровь. У бошей оказалась сильная охрана с мотоциклами. Вон в том месте, где наши машины остановились, Антуан видел следы мотоциклов на дороге. Боши увидели партизан и сразу стали стрелять, на ихних мотоциклах стоят пулеметы, я сам это знал, когда сражался за нашу родину. Так вот, по всему мосту Антуан видел очень много пустых патронов, и эти гильзы валялись по всей дороге. Партизаны стали отходить в лес по обе стороны от ручья, видишь - и в эту сторону, и в ту, там гуще. А боши бросали ракеты, потом на дороге валялись пустые картоны от ракет. Они очень хорошо видели партизан и стреляли прямо в них. Несколько бошей были ранены, вот здесь, у перил. Антуан видел пятна крови и кровавые бинты. Боши убитых забрали и увезли на машине, но всех они не нашли. Антуан начал рассказ задумчиво и размеренно, но, когда дошел до описания боя, оживился, принялся перебегать с места на место, приседал, взмахивал руками, будто бросал гранату или стрелял из пулемета, ложился на землю, вскакивал, снова перебегал. Иван повторял движения Антуана, рассказ пошел прерывистый, сбивчивый, с перебежками и паузами. - Кого же нашел Антуан? Отца? - Антуан нашел двух убитых: Бориса и югослава, которого звали Петровичем. Антуан вокруг моста все облазил и увидел их на берегу ручья в той стороне, они лежали недалеко друг от друга. Рядом с Борисом стоял ручной пулемет, он из него стрелял. И вот что понял Антуан. Этот югослав Петрович был убит сразу, пуля в голову. А Борис был ранен в ногу, и он остался за пулеметом, чтобы спасти товарищей. Он сам уйти не мог, и тогда он крикнул: "Уходите, я останусь за пулеметом и буду закрывать вас". Понимаешь? Так думает Антуан. Но вторая пуля попала ему в грудь, и тогда он умер. Он погиб, спасая товарищей. И тогда Антуан решил, наверное, кому-то удалось убежать от бошей. Антуан спрятал убитых и побежал в хижину. Он ждал их весь день, но никто не пришел, тогда он понял: они все погибли. Он пошел к товарищам, чтобы похоронить Петровича и Бориса. В Ромушане у них был знакомый кюре, который имел симпатию до партизан, и они похоронили их ночью в этих Ромушанах, а после войны Жермен заказала для Бориса памятник, который ты видел. А пока война не кончилась, они лежали просто так, инкогнито. После войны могилы партизан собирались вместе, но Жермен не разрешила трогать Бориса. - Значит, Жермен и раньше знала отца? Она что, связной была у "кабанов"? - Антуан тебе отвечает: она сама тебе расскажет про Бориса. Пусть она сама решит, что хочет рассказать. - Понятно, - сказал я, - история с романтическим уклоном. Многое в рассказе осталось еще неясным. - А на каком берегу находились партизаны? Спроси. - По плану было так, - ответил Иван. - Четыре человека должны лежать перед мостом, чтобы кинуть гранату и остановить машину. А семь человек прячутся под мостом на откосах, по двум сторонам. Они выскакивают, убивают бошей, освобождают тех заключенных и убегают в лес. Это был хороший план, так Антуан считает, но он не получился, потому что у бошей оказались мотоциклы с пулеметами. - Почему же Антуан все-таки думал, что тут было предательство, как он сам вчера говорил? - Здесь, на мосту, стоя с этими людьми, я не боялся задать свой вопрос прямо, хотя и знал заранее, что на исчерпывающий ответ рассчитывать не приходится. Антуан ответил не сразу. - Еще в хижине Масон говорил, что машина поедет одна, без охраны. А на мосту были мотоциклы. Почему так случилось? Это подозрительный вопрос. Дальше он говорит, что через неделю после боя он побывал снова в хижине "кабанов". И увидел, что в хижине был чужой человек, все вещи были перевернуты. Это тоже кажется ему сегодня странным, хотя тогда он подумал, что это старый Гастон разворовал "кабанов" и взял их вещи. И еще он говорит про карманы... - Про какие карманы? - удивился я. - Пойдем туда, где лежал Борис, - Иван показал рукой вниз по ручью, - там он тебе все объяснит. Мы спустились по откосу, пошли берегом ручья. Ручей извилисто бежал по дну оврага, поэтому наш путь заметно удлинялся. Антуан остановился. - Он говорит, - перевел Иван, - что тогда здесь не было таких густых кустов. Это орех растет. И мост отсюда был хорошо виден. Я с беспокойством следил за Антуаном: вдруг мы не найдем? Но он осмотрелся и решительно двинулся вверх по откосу. Орешник сделался реже. Начался молодой сосняк. Солнце пятнами падало на землю, это был южный склон. Мы разошлись по лесу, не теряя друг друга из виду. Я тревожно шарил глазами по земле: почерневший пень с косым срубом, высохшие сосновые лапы, куча хвороста, валежник, змеистые корневища, горелый ствол. Я разгреб землю у горелого ствола. Ничего там не было. Я кружил вокруг да около по этой земле. - Иди ко мне. Иван стоял ниже по склону. Я поспешил к нему. - Смотри, что я нашел. Из-под белого камня торчал конец проржавевшей железной ленты от ручного пулемета. Я кинулся на землю, и горло мне перехватило. Хотелось в голос завыть, но ни слез, ни крика во мне не было, и я принялся в слепой ярости молотить кулаками эту землю, которая не смогла, не захотела укрыть отца, а притянула его к себе, напилась его жаркой кровью. Земля была сухая, твердая, колючки впивались в кожу, но я не чувствовал боли и продолжал колотить эту ненавистную землю, потому что не мог сделать ничего другого. Они стояли и смотрели, как я надрываюсь в бессильной ярости и тоске. Иван пытался меня образумить. - Ладно, Виктор, хватит тебе, вставай. У тебя же кровь идет, вставай. Антуан хочет что-то тебе сказать. На руке и впрямь выступила кровь, ладони сделалось больно. Я недвижно прижался к земле щекой. Что было на мосту? Земля молчала. Земля сообщала мне о своей тайне, но не раскрывала ее. Я сел, поджав ноги. Снова я был в лесу и видел, что этот лес прекрасен. Скрытая ветвями, восторженно кричала сорока. Зеленые сосны вздыбились над скалой, ветви их свадебно соединились, и солнце подступало к самым глазам, неистово ослепляя их. Они продолжали смотреть на меня. Я виновато улыбнулся Антуану, потряс ладонями, облегчая их от боли. Антуан ободряюще улыбнулся. - Он спрашивает, - сказал Иван, - продолжать ли ему рассказ? Может, лучше дома поговорим, когда ты успокоишься? - Все, ребята, я в полном порядке. Было и прошло, теперь порядок. - Я вскочил и снова помотал руками. - Тогда слушай внимательно, - продолжал Иван. - Он говорит, что Борис лежал здесь в странном виде. Антуана это сильно поразило. - А конкретно? - У него не было лица, все было обожжено, узнать невозможно. - Обожжено? - удивился я. - Чем? И почему Антуан так думает? - Он этого не знает. Обожжено огнем - и все тут. Кроме того, Борис лежал на спине, и все карманы у него были вывернуты. Антуан хотел забрать его вещи, но в карманах ничего не оказалось. Петрович лежал рядом, у Петровича карманы не были вывернуты. - Подумаешь, какое дело! - отмахнулся я. - Немцы вполне могли обшарить карманы. А Петровича не заметили. Антуан с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Боль в руке еще не совсем прошла, и на глаза временами накатывался туман. Белый камень, возле которого когда-то лежал отец, то расползался зыбким пятном, то снова становился белым камнем. Я нагнулся, потянул на себя конец пулеметной ленты, но земля цепко держала ее. Я дернул сильнее. Земля разошлась змеистым швом. Лента оказалась довольно длинной, и вся она была расстреляна. Куда улетели те пули? Я потряс ленту, чтобы обить землю, и она распалась на два куска. Антуан поднял второй кусок, обтер руками. Я смотал ленту в клубок - вот и все мое "наследство". - Послушай, Антуан, - спросил я, - а ты сам-то каким образом в хижине у "кабанов" оказался? Шульга перевел мой вопрос, и Антуан громко рассмеялся. Они быстро заговорили. Я ждал. - Ты, наверное, только сейчас подумал, что Антуан и есть тот самый предатель, - сказал Иван и тоже засмеялся. Он говорит, что все время ждал, когда ты спросишь его об этом. Он говорит, что ихний комиссар Мегрэ первым делом дал бы ему такой вопрос. Наверное, ты посчитал его шпионом, ведь Антуан знал дорогу до "кабанов" и мог показать ее бошам. - Вот это выдал текст, - я тоже засмеялся. - Я ж не Мегрэ. Да и сам Мегрэ тут ничего не распознал бы: двадцать четыре года прошло, никаких вещественных доказательств, только лента пулеметная, фляга да нож. - Какой нож? - уставился Иван. Я показал ему нож из хижины. Антуан начал говорить. Иван послушно переводил. - Он говорит, что сначала ты сам должен угадать, как он попал в эту хижину. - Откуда я знаю? Наверное, отец приехал к ним в Ворнемон. Дела какие-нибудь. - Антуан дает тебе Гран-При: ты угадал. У Бориса были партизанские дела. Тогда Антуан еще ничего не знал про хижину и думал, что больше никогда не увидит Бориса. Но рядом с его домом у леса стоит отель, и однажды ночью Антуан услышал, что партизаны приехали туда на машине делать реквизицию. Он побежал к ним, чтобы они взяли его в свой лес. И это были "кабаны". Борис узнал Антуана, они обнялись. В то время уже и у них в Ворнемоне был партизанский отряд, им командовал отец Антуана Эмиль Форетье. Антуану было тогда семнадцать лет, и отец не брал его на саботажи и не давал оружие. Антуан был только связным. И он хотел убежать в лес, чтобы стать настоящим партизаном. Но Борис тоже сказал: "Мы не можем взять тебя с собой, подожди, когда ты еще немного вырастешь. А пока носи продукты и табак в нашу хижину". Ихний командир, которого прозывали Масон - я правильно говорю: Масон, может, надо сказать по-нашему: каменщик? Правильно? Тогда Масон заупрямился и не хотел показать Антуану, где хижина. Но Борис сказал: "Мы можем ему доверять, как себе". Они показали ему хижину, и Антуан ходил туда с продуктами. Тогда он и познакомился со старым Гастоном... - Интересная картинка, - перебил я, подходя к ближней сосне. - Взгляните сюда, друзья. Вам это ни о чем не говорит? На высоте человеческого роста на шершавой коре были отчетливо вырезаны ножом две буквы, конечно же, те самые M и R. Антуан присвистнул и принялся бродить вокруг сосны, принюхиваясь. Потрогал руками надрез и снова присвистнул. - Чему вы удивляетесь? - спросил Иван. - Те же самые инициалы, что и на ноже. Тебя это не удивляет? Иван сосредоточился и тоже подошел к сосне. Разрезы на коре не были свежими, это было видно невооруженным взглядом. Но кто мог это сделать? И зачем это понадобилось? - Это вырезано много лет назад, - объявил Шульга. - Нет, - возразил Антуан. - Буквы вырезали в начале лета, потому что в надрезах не видно следов смолы. - Ты говоришь так, словно я не понимаю дерева, - обиделся Иван. - Сосна слишком старая, она не обязательно должна давать сок. - Пари, - предложил Антуан. - На сто франков. - Мне остается лишь надеяться, - сказал я, - что я буду свидетелем того, кому достанется выигрыш. ГЛАВА 7 В давние времена говаривали: точность - это вежливость королей. Наш просвещенный век и тут произвел поправку: точность - вежливость президентов. Мой президент, само собой, был сверхвежлив. Без двух минут десять янтарный "пежо" показался на нашем дворе. Рядом с президентом сидела женщина. Я подумал, разбежавшись, что сама мадам президентша прибыла, но женщина вышла из машины и заговорила по-русски, да еще на певучем украинском говоре. Мы познакомились. Это была фрау Шуман. Президент так и сверкал белоснежной рубашкой, перстнем, линзами фотоаппарата и даже синтетическим пером на шляпе личной переводчицы. Плащ от Бидермана, костюм от Анкоза - доступно и достойно. И разговор у нас пошел самый что ни на есть изысканный. - Сегодня прекрасная погода, - говорил президент, радостно оглядывая горизонт. - Совершенно согласен с вами, отличная видимость. Лучший день за то время, что я в Бельгии. Президент заулыбался еще радостнее: - Надеюсь, он окажется лучшим вашим днем не только благодаря погоде, но и благодаря тем удовольствиям, которые нам предстоят. - Я полностью в вашем распоряжении, мсье президент. - Тогда вперед, навстречу нашим удовольствиям, - объявил он, натягивая замшевые перчатки. Я прихватил чемоданчик, заветную папку. Сюзанна помахала нам, и мы тронулись. По просьбе президента фрау Шуман села впереди. Она, конечно, не немка; муж ее был немцем, а она русская. Они жили под Одессой на станции Раздольная. Никогда не думал, что в маленькой Бельгии окажется столько русских, каково-то им живется вдали от Родины? Светский разговор продолжался в машине. - Вы посетили вчера могилу в Ромушане? - спросил президент. - Надеюсь, она вам понравилась? - Прекрасное надгробие, - отвечал я. - Жаль только, кюре на месте не было. - Всем нашим людям уже дано распоряжение находиться на месте в воскресенье, когда будет проходить церемония. Тогда мы и познакомим вас со всеми ими. Уход за партизанскими могилами - одна из почетных задач нашей организации... У меня была своя задача - знакомиться с людьми, узнавать, восстанавливать прошлое. Поэтому я спросил о своем: - Не помнит ли мсье президент, говорил ли он о моем приезде Роберту Мариенвальду? Так я и предполагал: президент вскинул брови. - Почему вы об этом спрашиваете? - ответил он вопросом. - Антуан ему не говорил. А он знал, что я должен приехать. - Наша организация довольно многочисленна, - заметил президент, - весьма возможно, ему сказал кто-то другой. Многие знали о вашем приезде. Если желаете, могу навести справки. Мы уже начали по вашей просьбе поиски, и у нас появилась некоторая надежда, что удастся найти живых свидетелей тех далеких событий. - Вы имеете в виду членов группы "Кабан"? - спросил я. Президент не ответил, сосредоточенно обгоняя грузовик с сеном. Президент царствовал за рулем и не торопился. Протащившись следом за туристским автобусом, мы, наконец, свернули к большому фанерному щиту на вершине холма. - Не сердитесь, что я прерву наш разговор, - сказал президент, притормаживая. - Перед нами первый объект сегодняшней программы - монумент Неизвестному партизану. Несколько бельгийских провинций оспаривали честь поставить такой монумент у себя, и после долгих дебатов эта честь была оказана провинции Льеж за ту выдающуюся роль, которую сыграл Льеж в годы Сопротивления. Этот монумент воздвигнут также и в честь короля Альберта. Мы вышли из машины. Памятник был установлен в глубине небольшого парка. У входа росла березка, хорошо она тут смотрелась. Монумент был лаконичен и строг: гранитная плита, поставленная на ребро и грубо обитая с боков. Внизу - белый шлифованный камень в виде книги. Президент торжественно пояснил: - Надпись на этом монументе гласит: "Во славу бельгийских партизан". Здесь похоронены участники Сопротивления, имен которых не удалось установить. В те годы партизаны должны были скрывать свои имена. Особенно сложно в этом отношении было бельгийцам, ведь их могли опознать свои же сограждане во время операций; бельгийцам приходилось конспирироваться особенно тщательно. И многие погибли безымянными. Иногда мы не знаем даже их кличек. Внизу вы видите белый камень, он символизирует книгу, которая когда-нибудь будет написана о замечательных подвигах неизвестного партизана. И мой белый камень до сих пор целомудренно чист. Только два знака и есть на нем: M и R. Мы постояли перед памятником и двинулись обратно. Девочка с обручем подбежала к президенту и обратилась к нему с вопросом: - О чем она говорит? - спросил я у фрау Шуман. - Она спрашивает у господина председателя, на каком языке я с вами разговаривала? Я опешил: - Как вы сказали: господин председатель? Разве мсье де Ла Гранж не президент? - Кто вам сказал, что он президент? - Иван Шульга, который переводил позавчера. Он сказал, что мсье де Ла Гранж - президент Армии Зет. - Похоже, ваш Иван - не самый точный переводчик, - усмехнулась фрау Шуман. - Председатель по-французски и есть президент. Он перевел буквально. Вот это номер! Мой ослепительный президент Поль Батист вовсе не президент, а всего лишь председатель. - Как же называется организация, в которой председательствует мсье Поль Батист? - спросил я с последней надеждой. - Секция ветеранов войны, - ответила фрау Шуман. - Я иногда делаю для них различные переводы и многих там знаю. Президент, то бишь председатель, ответил девочке, погладил ее по голове, и та с криком "рюс", "рюс" побежала к машине, а я никак не мог прийти в себя. Поль Батист де Ла Гранж в один миг был низвергнут с пьедестала. - Ради бога, фрау Шуман, - попросил я, - не передавайте наш разговор... - Я скажу, что рассказывала о себе. А господин председатель, ни о чем не догадываясь, продолжал разглагольствовать: - Теперь, когда вы своими глазами увидели наш скромный монумент, я повезу вас к памятнику, сделанному другой страной, а по дороге, чтобы не терять времени, совершим небольшую экскурсию в прошлое и перенесемся на некоторое время в ряды бельгийского Сопротивления. - Вы хотели рассказать о живых свидетелях, - напомнил я, не давая ему уклоняться от главного. - Постепенно мы подойдем и к вашему вопросу, я помню о нем. Как известно, Бельгия была оккупирована немцами в 1940 году. На реке Лис бельгийские войска под командованием своего короля Леопольда Третьего вступили в отчаянное и мужественное сражение с немецкими танками. Однако бельгийские патриоты не покорились. Уже в сорок первом году начали действовать отряды Сопротивления. С каждым годом их становилось все больше. В сорок втором году и в начале сорок третьего в партизанских отрядах появилось много русских, которые бежали из немецких лагерей, и это обстоятельство весьма активизировало нашу борьбу. Сначала отряды действовали разрозненно, но потом были объединены в более крупные боевые организации. В провинции Льеж была развернута четвертая зона Армии Зет, которой командовал полковник Виль, я уже рассказывал вам о нем. Полковник Виль исчез, мы даже не знаем, жив ли он. Но подвиги особой диверсионной группы "Кабан" живут в преданиях. "Кабаны" выполняли самые сложные и опасные операции. По приговору Армии Зет они расстреляли четырех предателей. Под Новый год, когда немецкие офицеры собрались в военном клубе недалеко от города Спа, "кабаны" заложили туда мину и взорвали клуб вместе с немцами. При этом партизаны предупредили бельгийцев, что будет взрыв, и ни один патриот не пострадал. В другой раз они напали на склад горючего и подожгли несколько цистерн с бензином. Я слушал с интересом. К тому же, как я улавливал из перевода, фрау Шуман все время называла Поля Батиста "мсье президент". Все-таки он неплохой мужик, этот де Ла Гранж. К "кабанам" он относится правильно. Я произвожу его в президенты, и пусть он останется таковым. Президент Армии Зет Поль Батист де Ла Гранж, член многих клубов, попечительских советов и так далее, всеми уважаемый и неизменно единогласно избираемый президент. - Значит, отыскиваются следы и к "кабанам", - не удержался я. - Каким образом удалось узнать об этих операциях? В смотровое зеркальце я видел, как Поль Батист улыбнулся. - Мой молодой друг, я составил программу не только для вас, но и для себя. Я вам уже говорил, что наши поиски, к сожалению, осложнены, и, пока мы не выясним некоторых подробностей, я затрудняюсь сказать что-либо определенное. Пока мы будем выполнять нашу сегодняшнюю программу. Перед нами объект номер два. Машина свернула в сторону длинного сквера, в дальнем конце которого высился огромный белый куб. Он поднимался над лесом, над полем как нечто потустороннее. - Мы прибыли к монументу, воздвигнутому в память американских солдат, погибших в боях за Арденны, - начал президент, едва мы вышли из машины. - Этот монумент является одной из достопримечательностей Льежа, и я приглашаю вас осмотреть его. Гигантский орел, высеченный на фасаде куба, отбрасывал резкие тени на женские фигуры, изображающие скорбь. За кубом открылось обширное поле, щедро усеянное белыми крестами. На каждом кресте вырезано: кто, когда, где? Все зафиксировано на могильной плите, и вся жизнь уместилась в одну строку: имя, дата, место. Кресты стояли тягучими рядами, казалось, они растворялись в бесконечности. Поле было безлюдным и тихим. Звездно-полосатый флаг вяло колыхался на мачте. И тут я заметил темную фигуру, одиноко затерявшуюся среди крестов и выделяющуюся на фоне их равнодушной одинаковости своей подломленной болью. Женщина стояла на коленях перед крестом и трудолюбиво молилась. Она пересекла океан, пробралась сквозь людские толпы и сутолоку вокзалов к заветной точке: сектор А, седьмой ряд, место двадцать второе. Она бестрепетно осталась наедине с этим сонмом крестов. А строка заполнена четко на белом кресте: имя, дата, место - ей сообщили все, что надо сообщить, и мать не ведает предательских сомнений, душа ее покойна, долг исполнен. Но боль-то, боль навеки запеклась и в этом сердце: почему именно он, а не другой? Почему мой, а не чужой? О чем он думал перед тем, как упасть на чужой земле? Разве хотел он оборачиваться крестом? Но это уже из другой оперы, кресты вправе промолчать, и безропотно застыла среди них фигура женщины. Голос фрау Шуман вывел меня из задумчивости. - Мсье де ла Гранж просит обратить внимание на то, что эти кресты образуют в плане тоже крест. Если вы посмотрите на это поле с самолета... - Сколько же здесь крестов? - Четыреста шестьдесят два, - ответил президент. - Америка - богатая страна, - продолжал он с грустной улыбкой. - Только в одной маленькой Бельгии американцы воздвигли шесть мемориалов и монументов в память своих солдат. А у бельгийского правительства нет средств на монументы, мы вынуждены обходиться собственными силами. Американцы же могут позволить себе не только пышность, но и торжественность. Обратите внимание на акустику этого памятника... Мы уже входили внутрь куба, шаги наши гулко отпечатывались под сводами. Поль Батист перешел на полушепот, но голос многократно усилился, отозвался под потолком, вернулся к нам и снова повторился: а-аа-ааа, - затихало и растягивалось эхо. - Это голоса мертвых, - шептал президент. - Они переговариваются между собой и напоминают нам о прошлом. - О-оо-ооо, - отзывался потолок, с каждым разом все тише и тоскливее. - Да, - сказал я, когда мы вышли на свежий воздух и президент спросил, каково мое впечатление о монументе. - Величественно и впечатлительно, только я не думаю, что монумент Неизвестному партизану хуже. Скромнее - да, но не хуже. - Наши монументы скромнее, вы правы, - согласился он, - но в них вложено больше сердечности. Теперь самый раз подступиться к прежнему разговору, который уже прерывался дважды. - Ваша задача неизмеримо сложней, но и почетней, - начал я. - Какое щедрое сердце надо иметь, чтобы с такой неутомимостью служить своему делу! Вы человек с щедрым сердцем, мсье президент! Фрау Шуман перевела. Президент был растроган. - Я только исполняю свой долг, - говорил он, ласково поглаживая руль. - У меня активные помощники, без них я ничего бы не сделал. - Нет, нет, не пытайтесь разубедить меня, - продолжал я. - Это же невозможно представить: найти живого свидетеля после того, как не осталось никаких следов. И сколько лет прошло. Нет, тут не активные помощники, тут мало одного щедрого сердца, тут нужен аналитический ум. И он не устоял: - О, пока что мы узнали очень и очень мало. Этот человек живет в Льеже, но адрес его неизвестен. Возможно, и имя сейчас у него другое. Но нам почти точно удалось установить, что он имел какое-то отношение к группе "Кабан", вероятно, даже входил в нее. Но участвовал ли он в последнем бою на мосту? Этого мы еще не знаем. - Кто же он? - Его зовут Матье Ру. Во всяком случае, так звали тогда. В точку угодил президент Поль Батист. M и R - вот он где оказался. Он входил в группу и остался в живых. И когда мы встретимся, Матье Ру, я задам тебе мой вопрос. Но спокойно, спокойно, держи правильный курс, штурман. На белом