я: - Разве Альфред не погиб? - Она его видела после освобождения, перед арденнским наступлением бошей, - ответил Иван. - Бориса уже убили, а Альфред был ранен. Борис тогда спас Альфреда, и он уполз от моста. Альфред говорил ей, что в него потом стреляли из угла, и он знает, кто это делал. Он говорил еще, что у него в Арденнах много врагов. Тогда он оставил ей свою визит-карту. - И Жермен может сказать, где Альфред живет сейчас? - Что за чудеса раскрывались нынче! Чем больше я узнаю, тем больше встает вопросов, а я еще ни на один не нашел ответа. - Одну минуту, - Жермен порылась в шкатулке. Крышка была откинута, я видел там всякие фотографии, безделушки, конверты, медали с пестрыми колодками. Жермен развела руками, но, встретившись со мной взглядом, смутилась и снова принялась с явной досадой рыться в шкатулке. - Она говорит, что еще в прошлом году видела эту карту, а теперь не видит ее. Она у Ива спрашивает, - уточнил Иван. - Но Ив тоже не знает, он говорит, что не вмешивается в ее сердечные дела. Но она все-таки постарается найти эту карту, мы можем позвонить к ней. - Где жил Альфред? Она не помнит? - Тогда он жил в Марше, но улицу она не помнит. Она к нему не поехала. - Ладно, Иван, замнем для ясности. Спроси, почему Альфред говорил, что у него в Арденнах много врагов? - Потому что это был особенный отряд, они карали предателей. - Говорят, что "кабанов" тоже предали, так ли это? - я искоса глянул на Жермен, чтобы не пропустить, как она будет реагировать. - Я такой вопрос не стану переводить, - нежданно обиделся Иван. - Ну, ну, Иванушка, опять ты за свое, - засмеялся я. - Что тебе стоит, переведи. И без того ты даешь ей время на обдумывание. А то сам спрошу, словарь при мне. Иван неохотно перевел. Я следил за Жермен. Она спокойно выслушала вопрос и внимательно взглянула на меня. Иван заулыбался: - Вот видишь, я же тебе говорил. Она со мною согласная: не было у "кабанов" предателя. Она говорит, что на войне люди должны погибать, иначе это не война. А всяких мелочей об этом она не знает. - А какая операция была в ту ночь, это она знает? - Я нарочно старался засыпать Жермен вопросами, чтобы не дать ей опомниться, но до сих пор она сохраняла полное спокойствие. Даже с визитной карточкой у нее получилось вполне естественно: была и потерялась, с кем не бывает! Зато она и находилась в более выгодном положении: пока-то Иван переведет, потом мне ответит, есть время подумать и сказать только то, что она считает нужным. Если б я мог с ней с глазу на глаз поговорить! - Они должны были освободить транспорт с коммунистическими узниками, - продолжал Иван. - Шеф Виль сказал ей, когда их повезут, и она передала это лично Борису. Это была очень срочная операция, и у "кабанов" не было времени подготовиться, они узнали про машину за один день. Может быть, поэтому саботаж прошел нехорошо, и отряд погиб, только два человека спаслись. - Ты слышишь, Антуан? Двое? Кто же второй? Как она узнала про второго? Но, кажется, Антуан и сам уже спросил об этом. - Альфред сказал ей тогда, что он видел: кто-то из "кабанов" прыгнул за ним с моста в другую сторону и убежал в лес. Альфред говорил, что после этого он два дня скрывался в лесу, хотел увидеть этого "кабана", но не увидел. А потом его спрятали в доме, потому что он был сильно ранен. - Это был Матье Ру? - Матье? Матье Ру? - Жермен задумалась, полураскрыв губы, все у нее получалось естественно, даже слишком. Она покачала головой. Нет, она не помнит такого. Антуан задал новый вопрос. - О чем он у нее спрашивает? - Он не понимает, почему она сказала, что Альфред прыгнул с моста? Я ведь правильно тебе перевел, да? А он теперь спрашивает, правильно ли она это сказала? Как она сказала, так я и перевел. - Не суетись, Иван, что она отвечает? - Она не помнит точно, как ей Альфред говорил. Она не думает над каждым своим словом. А если вы хотите, чтобы она говорила точно, тогда она позовет своего адвоката. Она на Антуана поимела обиду за такой вопрос. - Вопросец что надо! Его бы записать золотыми буквами. Но она же уходит, все время уходит от ответа! Разве ты не чувствуешь? - Она хорошо тебе отвечает, - огорчился Иван. - Это тебе нехорошие сны мерещатся. Она сообщает тебе, что ты никогда не узнаешь, что было на мосту. Как можно узнать, когда прошло столько лет? - Я узнаю, но ты не переводи, Иван. Антуан продолжал говорить с Жермен. Они улыбнулись друг другу и чокнулись. Я присоединился к ним. - Инцидент исчерпан. Пусть посмотрит еще раз нашу фотографию, не знает ли она кого-нибудь еще? Жермен вгляделась в фотографию и указала на третьего "кабана": его звали Мишель, он два раза приходил к ней с Борисом. Его фамилии она не знает, помнит только кличку - Щеголь. Постойте, опять M попалось. Матье и Мишель! Значит, еще и Мишель? Не много ли этих М? Одно из них явно ложное. Антуан повернулся ко мне. - Он спрашивает, - перевел Иван, - откуда ты узнал про этого рыжего Матье?.. - Перекрестный допрос продолжается, - рассмеялся я. - Вы что же думаете, я по музеям нынче шатался? Лучше спроси у Жермен, о чем ей еще Альфред говорил? - Тогда они мало говорили. Больше она ничего не может вспомнить. Альфред тогда был очень странный. - Как "странный"? Что она под этим понимает? - тут же спросил я. - Быстрей переводи, Иван... Вот когда она сбилась, застигнута врасплох, смущена, глаза отводит. Все ясно, Альфред не странным был, он ей доверял, вот где собака зарыта! А Жермен продолжала прятать глаза и еще больше замялась, прежде чем ответить Ивану, - насторожилась. Нет, снова улыбнулась, руками разводит. - Она не знает, как это точно объяснить, - переводил Иван. - Просто она это почувствовала как женщина. Альфред был худой, измученный, он жаловался, будто у него болят раны. Поэтому она и решила тебе сказать, будто он был странный. Она не понимает, почему ты так удивляешься ею? Разве человек не имеет закона, чтобы быть странным? Она говорит, что тебе как русскому представителю трудно понимать ихнюю психологию. - Вот уж действительно странное дело! Ничему я не удивляюсь, я вообще перестал удивляться. И если еще что-нибудь узнаю - и тогда не удивлюсь! Впрочем, это не переводи, Иван. Скажи, что мы благодарим ее за интересную информацию. Все это очень важно для нас. - Она говорит, что имеет еще, о чем можно рассказать. - О чем же? - лениво полюбопытствовал я. - Она знает много других саботажей, которые имела группа "кабан". Они нападали на военные объекты. - И тогда она тоже заранее знала время и место операций? - Да, так она говорит. Она получала приказ, от шефа Виля и передавала это Альфреду или Борису. - А что этот шеф потом сделал, она в курсе? - Вот видишь, она подтверждает меня, об этом вся Бельгия знает. Я тебе неправильно не перевожу. Она говорит, что он очень смело поступил, обеспечил себя на всю жизнь. Он на банк налетел в городе Льеже и взял там сто сорок девять миллионов франков. Я тебе потом расскажу, а то Жермен будет недовольная, что мы без нее говорим. - Валяй, валяй, Иван, тут надо по-светски, мы же в хороший дом попали. Видишь, она одобряет своего дорогого шефа. - Она не сказала, что его одобряет, как ты говоришь. Он был бедный человек, не имел никакого имущества. Он был бедный и смелый. А на ихней войне все наживались. И поп твой наживался, купил себе три отеля. - Разве он мой? Первый раз об этом слышу. - Так она говорит, что мы с тобой и с ним одинаково русские. Но ты верно заметил, надо ей объяснить, я сейчас ей объясню. Этот поп - эмигрант от Николая, мы с ним разные русские. Ладно, я ей потом расскажу, она требует, чтобы я переводил без задержки, она продолжает за шефа Виля. Тогда он был хозяином всех Арденн, все его боялись и делали, как он скажет. Но как ему было жить после войны? Его приглашали в колониальную армию в Конго, но он устал воевать и не хотел туда идти. Если бы Жермен была бельгийской королевой, она сама дала бы ему сто миллионов за то, что он уничтожил столько бошей. А он решил взять их сам. - Ладно, этот Виль тут ни при чем. Так что же это за операции? - О, они делали большое число всяких операций: саботаж, парашютаж... - Что за парашютаж такой, с чем его едят? - Иван перевел мои слова, и они засмеялись. Иван повторил: - У нас все так говорят: парашютаж. Англичане бросали нам на парашютах оружие, консервы, гранаты. Надо было поджечь для них сигналы, поймать эти парашюты и быстренько убежать из этого леса, пока немцы не приехали. Я тоже парашютаж делал, - похвастал он. - Мы из этих парашютов рубахи шили для своего тепла. Ив вышел и вскоре вернулся с новой бутылкой. - Он принес старое бургонское вино. Ты должен его попробовать. А она за это расскажет тебе про такой саботаж, за который твой отец получил орден. - Ты меня смешишь, Иван. Говоришь про орден, словно это всем давно известно. Я, например, об этом первый раз слышу. - Разве я сказал тебе про орден? - Иван сделал невинные глаза. - Не знаю уж, кто из вас сказал, но я хотел бы выяснить подробности. - Сейчас я у нее спрошу, кто это сказал? - заволновался Иван. У них пошел долгий разговор. Антуан тоже включился, даже Ив молвил слово. - Она не помнит, был ли там орден, - объявил наконец Иван после бурных переговоров. - Но это ты можешь спросить у президента. - Разумеется, спрошу, - пообещал я. - А теперь, если у вас охота не пропала, давайте все же послушаем, за что он его получил? Но, по-моему, вы уже десять раз об этом друг другу пересказали. - Это было так, - начал Иван старательно, не замечая моей иронии. - Однажды шеф Виль встретился с помощником генерала Пирра в секретном доме для важных разговоров, и немецкий патруль захватил их для проверки. Телохранитель Виля успел убежать и рассказал партизанам, что боши забрали шефа. При штабе был большой страх. Хорошо еще, что боши не знали, какие люди попали к ним, тогда они сразу бы их расстреляли. Партизаны решили спасти своего Виля. Тогда они узнали, что боши повезут их на поезде из города Намюра в город Льеж. Три человека из "кабанов" поехали на машине в ихний Намюр, купили билеты и сели в тот же поезд. Когда вагон набрал скорость, Альфред Меланже и Борис налетели на охрану. Борис так смешно рассказывал ей об этом, но она думает, что ничего смешного в поезде не было. "Кабаны" вошли в купе, выхватили пистолеты. Боши перепугались, они их перевязали веревками, остановили тормоз и спокойно сошли вместе с Вилем и вторым офицером. Об этом даже в газетах тогда писали, боши обещали много франков тому, кто укажет на партизан. А Виль потом целовал Альфреда и Бориса. - Президент об этом эпизоде не рассказывал. И про орден он ничего не говорил. - Не отвлекай меня, - отмахнулся Шульга. - Я тебя не слышу, потому что она сейчас говорит. - Веселенький у нас разговор, - заметил я с кислой улыбкой. Иван отругнулся на меня по-французски. Все засмеялись. - Вот видишь, я все перепутываю, - обиделся Иван на русском языке. - И без того запутал, без словаря не разберешься. - Теперь она спрашивает, - продолжал Иван, - слышал ли ты про пожар, который они устроили на складе для бензина? Такой пожар, что его было видно за пятьдесят километров. Никто не мог попасть на этот склад, а "кабаны" попали. Немецкий грузовик ехал по дороге, за рулем сидел бош. Борис вскочил на машину, зарезал боша ножом и забрал руль. А этот грузовик имел пропуск на склад, так они проследили. И Борис въехал на склад на грузовике. Он швырнул гранату прямо в бак, все у них загорелось, а Борис удрал. Боши боялись "кабанов". За каждого "кабана" они назначили большую цифру - пятьдесят тысяч франков. Борис однажды сам принес ей такое объявление. И он снова смеялся над бошами. Он был всегда веселый, пел ей русские песни. - Жермен посмотрела на меня влажными глазами, пригубила бургонское. - Боже, как ты похож на Бориса, - она уже решила быть со мной на "ты". - Прямо живой Борис. И голос у тебя такой же, и сердишься ты так же. - Иван послушно переводил, а Антуан посмеивался. Ив флегматично потягивал вино. Мне сделалось не по себе под ее взглядом. - Спроси, Иван, что мадам Жермен делала во время войны? Как она с отцом познакомилась? - Ей было всего семнадцать лет, когда сюда пришли эти боши. У нее был жених по имени Арман, так его арестовали в армию, обрезали волосы на голове и убили на фронте. Младшая сестра Жюльетта поехала на велосипеде, ее ударили палками. И тогда Жермен подумала сама с собой и решила: если она поимеет к тому возможность, то она будет мстить этим проклятым бошам. Трудно было найти связь с партизанами, но она нашла и стала работать в сервисе "Д". Тетка Жермен умерла, и ей достался этот магазин. Когда боши приходили сюда покупать товары, она смотрела на них с презрением. Они говорили: "Хайль, Гитлер!" А она им отвечала: "Хайль, Леопольд!" Боши сказали ей: ты попадешь в черный лист. Но она имела свой характер. В сорок третьем году она поехала в Брюссель по делам, ее захватили в поезде, хотя документы состояли в правильном порядке, и бросили в тюрьму. Два месяца ее допрашивало гестапо, и, когда ее выпустили, она продолжала прятать на себя русских партизан и американских летчиков. После войны ей давали ордена, но она не носит этих декораций, она хотела только одного - выгнать бошей. Она давала продукты партизанам из своего магазина, и ей было не жалко. Борис часто приходил в этот дом. - Как же они все-таки познакомились, ты не ответил, Иван? - Она имела знакомство с Борисом через Альфреда Меланже. Они приехали за продуктами на мотоцикле, она им все отдала, а Борис остался, потому что у него была ранена нога во время саботажа, и Жермен искала для него доктора. И она нашла с ним любовь. Альфред потом пугал ее, что русского любить страшно, потому что он увезет ее в Сибирь, а она надеялась, что он останется в ее стране. Ведь и русские тут остались, как мсье Шульга. Бельгийские женщины лучше русских, так она думает, - уточнил Иван. - Отец рассказывал что-нибудь о себе? О чем они говорили. - Он говорил о лагерях, из которых он убежал. Он сильно не любил бошей, они заставили его страдать в своих лагерях. - Когда она видела отца в последний раз? Жермен ответила, и я заметил, как Ив самодовольно поджал губы. - Она тебе говорит, что это было до того, как Ив вернулся из лагеря, и она поимела с ним знакомство. Она много плакала по Борису, но Ив ее утешал. Она тогда имела больше молодости, чем сейчас, но все равно она плакала. Хотя и теперь она не чувствует себя старой, ведь это правда? - Иван добавил. - Ты ей должен сказать, что она еще нестарая, а то она не будет иметь от тебя удовольствия. - Что за вопрос. Скажи ей, что она просто красавица, ты же лучше меня знаешь, как сказать это по-французски. - Я все еще не решил, как мне отнестись к этой женщине. Запишем на всякий случай покрепче это имя на моем белом камне: Жермен Марке. И еще: Мишель по кличке Щеголь и Роберт Мариенвальд, он же черный монах. Иван перевел ей все, что полагалось, и даже сверх того, потому что она ответила мне обольстительной улыбкой. - Теперь она хочет показать тебе свой дом, - объявил Иван. - Времени в обрез. Скажи ей. - Я решительно тронул Антуана за локоть. - Гран мерси, мадам Марке. Мы весьма благодарны за ваш рассказ об отце и, разумеется, за теплый прием. А насчет карточки мы позвоним, поищите внимательнее, просим. Нам очень важно найти Альфреда. И мы расстались еще более далекие, чем в минуту встречи. Жермен осталась наверху, Ив спускался с нами, чтобы закрыть дверь. - Да, Иван, что же ты ее на церемонию не пригласишь, обо всем я должен помнить, - я повернулся и посмотрел на Жермен. В глазах ее поблескивали слезы. Я смутился. - Антуан ей говорил про нашу церемонию, - ответил Иван. Жермен заметила мой взгляд, нерешительно улыбнулась. Адью, мадам. В машине я первым делом спросил Антуана, давно ли он знает Жермен. - Он видел ее, когда она была еще молодой, - переводил Иван. - Борис сам рассказал ему про свой л'амур. Два раза Антуан приносил ей из хижины записки, она их читала и целовала. Антуан видел, как она себя мучила, когда узнала про Бориса. - А как она узнала? Я не рискнул спросить у нее. - Наверное, ей сказал шеф Виль, потому что, когда Антуан пришел к ней, она уже плакала. Она много хлопотала над могилой, хотела просить у бошей разрешение, чтобы похоронить его как своего бельгийского мужа. А потом Антуан перестал с ней встречаться. Она тебе не все рассказала, так Антуан говорит. - Вот видишь, Антуан тоже это заметил. Иван засмеялся: - Двадцать лет покупаю в этом магазине вино и продукты и ничего об этой Жермен не знал. Тебя, Виктор, надо записывать в партизанскую разведку. ГЛАВА 10 Там, где некогда шли партизанские тропы, пролегли теперь бетонные автострады. Дорога вывела нас в долину Урта. Голубая река извилисто петляла среди лесистых холмов. За первой грядой набегала вторая, за ними синели дальние горы, укутанные лесами. В долине пестро и многоцветно стояли палатки, машины туристов. Луи свернул. Дорога пошла на подъем. Спокойные ели громоздились на склоне. Лес становился все более первозданным и красивым. На вираже Луи заехал на обочину. Мы вышли. Безмолвная тишина была вокруг. - Ля гер, - Луи сложил оба кулака на животе и радостно затараторил: - Та-та-та-та-та... - Прыгнул за обочину, скрылся в кустах, и оттуда просунулась суковатая палка. - Се Борис, - палка исчезла и через мгновенье высунулась у разлапой ели. - Се Луи. Бош, мотосикль. Борис, Луи - та-та-та-та-та... Автомат, бивший из-под ели, замолчал. Луи как ни в чем не бывало выскочил на дорогу, победоносно поднял руку над головой: - Виктуар! Место для засады тут идеальное, и без пояснений понятно. Дорога делает вираж, склон круто взбегает и густ - с какой бы стороны немцы ни ехали на своих мотоциклах, их можно бить прямо в лоб. Я прыгнул в кювет. Царапая лицо и руки, залег за кустом, из-за которого стрелял Луи. Куски дороги призрачно просвечивались сквозь ветви. Я прижался щекой к сыроватому мху. Земля ответила мне слабым гулом. Из-за поворота показался грузовик, спускающийся вниз. Кузов был полон острыми глыбами камня. Я смотрел, как катится грузовик. Стрелять было не в кого. - Та-та-та, - закричал Луи, подбадривая меня. Я промолчал и поднялся. Луи развернул машину. Мы обогнали грузовик и снова выехали в долину реки, где пестрели палатки. Красота кругом была такая, что дух захватывало. Километра через три Луи снова остановил машину. - Электриситэ! Видишь! - он указал рукой на вершину холма, где высилась точеная мачта высоковольтной линии. Три провода висели над рекой и уходили к другой мачте на противоположной стороне долины. - Тур электрик. Динамит. Ба-бах! Капут! - Луи счастливо засмеялся. На красивой земле воевал отец. Я смотрел кругом, и трудно было представить, что среди этой захватывающей красоты гремели взрывы, лилась кровь. Но так было, от этого никуда не денешься. Луи остановил машину на краю поля, пересеченного проволочными изгородями. Светло-серая гранитная глыба и белая плита. "Героям РАФ*, павшим за нашу свободу, 2 ноября 1944 года". Луи объяснил мне, что в тот день английский летчик упал и разбился на этом месте. ______________ * РАФ - Королевские воздушные силы. Через несколько километров Луи снова стал на глухом повороте. Я не сразу разглядел в сумраке ветвей высокую пирамиду с крестом на гребне. "Маки из Еризе", - написано на одной из граней. Понизу шли имена: Этьенн, Годо, Рене... Они дрались здесь и погибли. И камни их поросли мхом. С самолета не разглядеть дорог, разве что шикарные автострады экстракласса. С высоты не видать могил, даже самых пышных. Могилы прижимаются к земле, а мы летаем высоко. Два года я летал над материками, и ориентирами мне были заливы, пятна городов, слияние рек, горные пики или острова. Мне думалось, немало я повисел над ними и знаю материки. Может, я и действительно изучил их, но людей я не видел, и земли их не знал. Я не видел могил, только сувениры, только аэровокзалы. Брюссельский маршрут идет над Балтикой: острова, польдеры, барашки волн. Но если бы мы и над Арденнами пролетали, что бы я увидел? За десять минут мы бы их миновали: плоский зеленый массив с тонкими нитями рек и пятнами городков. Но вот я спустился на землю, своими ногами прошел по ее лесам, увидел ее косогоры и спуски, острые скалы, резкие тени от водокачек, деревьев, крестов. Вот когда я узнал, что красивая эта земля щедро полита кровью, густо заставлена могильными камнями. Вот когда я увидел, как хранит земля своих сыновей, павших за нее. Луи тронулся дальше. Я следил по карте за маршрутом и делал пометки. Квадратик неподалеку от Ла-Роша - партизаны спустили под откос два грузовика с солдатами. Кружок к северу от Уфализа - напали на эшелон, проходящий по узкоколейке, подожгли пять вагонов. Треугольник чуть южнее Ла-Роша - произвели реквизицию в ресторане. Галочка к северо-западу от Бастони - совершили налет на зенитную батарею, взорвали два орудия, убили пять бошей. Мы по крупицам собирали разрозненное прошлое. Оно живет в Луи, и он передает его мне. Бросаем машину на обочине, углубляемся в лес. Я вижу обеспокоенно-ищущие глаза Луи: он вспоминает. Стоит стеной зеленый лес. Стволы елей позеленели от старости. И пни зеленые. Все тут быльем поросло и зеленым мхом. Но память живых нетленна. Глаза Луи светлеют, он перебегает на край обрыва, начинает рассказывать, изображая в лицах то, что было давным-давно: немецкий грузовик шел поверху, мой отец швырнул гранату и хорошо попал. В том бою партизанам досталось четыре автомата. Шестой час мы крутимся в треугольнике Ла-Рош - Уфализ - Марш. Мы как бы очерчиваем по Арденнам гигантскую площадку, в центре которой все время остается зеленый массив, где была стоянка партизанского отряда. Тут Луи не блуждает. На этих дорогах, вьющихся по холмам, взбегающих на косогоры, перерезающих поля и выпасы, он чувствует себя как дома. Спускаемся по петлистой дороге в Ла-Рош. Небольшой городишко уютно пристроился по берегам Урта. Со всех сторон его стиснули горы, на крутом холме - старая крепость. Заехали в Марш. Тут же вспоминаю про Альфреда Меланже, ах, как необходим он нам сейчас! Луи с готовностью отправляется на поиски, но разве найдешь, мы даже улицы не знаем, к тому же нынче суббота, и мэрия закрыта. Снова мчимся по автострадам, сворачиваем на асфальтовые просеки. Снова бросаем машину, шагаем в лес. Зеленые ели опять обступают меня как безмолвные вопросы. Удастся ли найти Альфреда и Матье Ру? А Мишель по кличке Щеголь? Как к нему подступиться? Почему черный монах не сказал мне прямо, что знаком с Жермен? А стихи-то, стихи, он как бы нарочно подложил их, хотя какой ему смысл докладывать мне о предательстве? Отвлекающий маневр? Кто же все-таки сказал ему о моем приезде? Вчера на собрании я задал этот вопрос молодому казначею секции, тот лишь руками развел. Другое имя на могильном камне: Жермен Марке. Почему она не захотела дать нам адрес Альфреда? Что она умышленно не нашла его, это точно, я ни минуты в том не сомневался. А ее слова: "Прыгнул с моста". Да они же переворачивают всю картину ночного боя. Если "прыгнул с моста", значит, до того стоял на мосту. А по плану было задумано иначе: "кабаны" окружают мост, а не стоят на нем. В этом случае получается, что "кабаны" сами оказались окруженными. Недаром Антуан задал свой вопрос, переспросил: он вмиг разобрался, что скрывается за этим словом - прыгнул. Неясно только, отчего так вскипела Жермен, когда Антуан переспросил ее?.. Вопросов накопилось, что деревьев в лесу. Луи радостно охлопывает ладонью шершавые бока старого чугунного котла, который мы нашли на месте бывшей стоянки. Трещал костер, в котле варилось мясо, ребята сидели на бревнышке у огня и вели свои разговоры. Ребята уходили отсюда, идут цепочкой по лесу среди зеленых стволов, мне даже кажется, что я вижу их далекие, неясные тени, они выходят на дорогу, чтобы там столкнуться с врагом, а после боя возвращаются к костру и вспоминают. Их мечты, тревоги, надежды ушли вместе с ними, мне горько, что я уже не узнаю об этом, но печаль моя чиста. Рядом со мной Луи, он передает мне свою память, и этот лес не скрывает от меня своих тайн. Подаренная Антуаном карта расцвечена пестрыми знаками, весь зеленый массив в северной части Арденн усеян ими. Немало дел успел совершить отец. Но кто расскажет мне, что было на мосту? Вот мой вопрос, единственный и главный, все остальные вопросы лишь должны подвести меня к нему. А здесь какой знак поставить? Давно уже не попадаются дорожные указатели, и я не могу точно определить, где мы: где-то за Ла-Рошем. У дороги одинокий дом, сразу за ним громоздятся скалы. Смотрю на Луи. Сунет в рот палец - причмокнет, сунет - причмокнет. А что? И в самом деле - проголодались. Вот Луи и остановился у придорожного ресторанчика. На фасаде вывеска: "Остелла". Дом невелик, чист и опрятен. С мансарды призывно выглядывают веселенькие занавесочки. В зале никого. На стене голова оленя с рогами, под ней карта Бельгии и чучело совы. Простые столы и стулья. Скромный бар с пестрыми бутылками. Дешево, но со вкусом. Она вошла легко и почти неслышно. И дверь открылась также неслышно. Она вошла, высокая, с надламывающейся талией и огромными глазами тоскующей мадонны. - Бонжур, мадемуазель, - сказал я и схватился за стул, чтобы не упасть от такой красоты. - Как вас зовут, мадемуазель? - Тереза, мсье, - ответила она, даже не улыбнувшись, и в глазах ее цвета морской волны осталась та же пронзительная тоска. Не уловить мой акцент она не могла и потому повернулась к Луи в надежде, что тот лучше поймет ее. - Что вы желаете? Они заговорили, на меня она даже не смотрела, а я глаз не сводил. Как она очутилась в такой глуши? Какая тоска ее гложет? Вера тоже стояла тогда в столовой. Я увидел ее, когда она морщила лоб перед стойкой, мучительно раздумывая, что взять с прилавка. И глаза у нее были такие же тоскующие. "Раз, два, три, - скомандовал я, - берем шпроты". Она засмеялась, и мы сели за столик. Оказалось, она только поступила в отряд, но летала с другим экипажем. А через три недели, когда мы вышли из кино, она объявила: "Завтра полечу с вами". - "Сама напросилась?" - "Два раза ходила к Арсеньеву", - похвастала она. "Ну и зря, - ответил я, - у нас же рейсы тяжелые". - "Я думала, ты обрадуешься. Хоть бы для приличия обрадовался". - "А чему тут радоваться? Ты это ты. А работа это работа". Она обиделась, и в глазах тоска сделалась. Я любил ее тоскливые глаза. Тереза кончила разговор с Луи, бросила искоса изучающий взгляд на меня и пошла на кухню. Она шагала, не таясь, не думая о том, как она шагает, а это было как движение волны, которая накатывается и сейчас захлестнет. И над этой волной она, точно былинка на ветру, вот-вот надломится в талии, сама обернется волной. Сейчас она уйдет, потом вернется с едой и еще раз появится, чтобы денежки получить. И все. Прощай, Тереза, я даже не поговорю с тобой, не узнаю, кто тебя обидел и отчего ты запечалилась. Она принесла салат и бифштексы, однако не ушла на кухню, глянула на меня и осталась в зале, делая вид, будто поправляет вазочки на столиках. Женщины это сразу чувствуют, и, что бы там с ними ни творилось, они вступают в эту игру. А я молчал как рыба. Мне только гадать: не такая, видно, она уж печальная, если вступила в эту игру, просто ей живется тут несладко, хоть и опрятно кругом, и бифштекс хорош. Да, место у нее небойкое. Прогорает Тереза, и не является за ней в эту глушь златокудрый принц, чтобы умчать ее за тридевять земель на реактивном ковре-самолете. Заглядевшись, как она двигается, я неловко разрезал мясо и выронил нож. Соус пролился на брюки. Хорошо, что я был не в летной форме, а в спортивных брюках. Тереза обернулась. Я с виноватой улыбкой поднял нож, она подошла к столу, протягивая ко мне руку. Я отдал ей нож, бормоча слова извинения. Она прошла на кухню и вернулась, как волна накатилась, с новым ножом. Качнула шеей и снова уплыла. Я взял в руки нож и глазам не поверил. Это был тот самый нож. С такой же дутой ручкой и такой же старый. И та же монограмма была на нем: сплетенные M и R. Луи с наслаждением жевал мясо. Кажется, он даже не заметил нашу переглядку. Я потянулся к папке, которая лежала сбоку, и достал свой нож. Все завитушечки на обеих монограммах точь-в-точь сходились. Только мой нож чуть покороче, и выпуклость на дутой ручке чуть иная, но при чем тут выпуклость, монограмма-то одна, одна. - Смотри-ка, Луи. - И положил оба ножа перед ним. Луи сравнил ножи, то ли удивился, то ли не понял - покачал головой. - Тихо, Луи, - сказал я, оглядываясь на дверь. - Надо узнать, как зовут хозяина этого пансионата? Только про нож пока молчок. Комплот, понимаешь? Конечно же, ничего он не понял, а я, дурак, не сообразил, что он и не поймет. Едва я взял нож и спрятал его обратно в папку, как Луи поднял крик. - Луи, Луи, - умолял я. - Комплот... А Тереза уже показалась из кухни. В руках у нее флакон с жидкостью для вывода пятен. Луи схватил мою папку и вытащил нож. Что он сказал, я не понял. Но догадаться могу. Примерно это было так: "Простите, пожалуйста, моего друга, но этот юный оболтус по ошибке положил ваш нож в свою сумку. Возьмите его, силь ву пле, обратно". Тереза недоуменно взяла нож, и я увидел в ее переменчивых глазах мгновенный испуг, который она всячески старалась спрятать. Боже мой, отчего она так перепугалась? Тереза покачала головой, видимо, сказала, что нож не их. Она как будто овладела собой, но испуг еще таился на дне ее глаз. Я вскочил, с грохотом опрокинул стул и еще успел подумать при этом: надо его опрокинуть, так будет натуральнее. Луи удивленно глянул на нас и нагнулся, чтобы поднять стул. - Простите фройляйн, - выпалил я по-немецки, потому что иного выхода уже не было. - Шпрехен зи дойч? - Очень плохо, - ответила она. - Тысяча извинений, милая фройляйн, - продолжал я взволнованно. - Мой друг не понял меня. Он ошибся и подумал, что это ваш нож, вы меня понимаете? Меня зовут Виктор, я только четвертый день в вашей стране, и этот нож принадлежит мне, вернее, не мне, а моему отцу. Ах да, я ведь еще не сказал вам о том, удивительная Тереза, что мой отец был здесь партизаном. Он погиб в Арденнах, а его нож я нашел в старой лесной хижине. Тереза слушала сначала напряженно, потом с интересом, огромные глаза ее то и дело менялись, то удивление в них вспыхивало, то лукавинки, то пронзительная голубизна. Но тоска-то, тоска все время таилась в их глубине. А я вовсю разошелся, откуда только слова взялись. И она под конец улыбнулась: - О, вы есть Виктор. Это ужасно, что ваш отец погиб вдали от родины. Вы, наверное, приехали из Праги? - Видно, решила так из-за моего акцента. - Да, очаровательная Тереза, я прилетел издалека, - что-то удерживало меня от того, чтобы открыться ей. Луи пытался вставить слово, даже со стула приподнялся, но я остановил его движением руки. Тогда он сел и стал изображать молчаливую усмешку. А я продолжал: - Извините, пожалуйста, Тереза, что так получилось. Вас, конечно, удивило совпадение инициалов, но это чистая случайность, уверяю вас. Я счастлив, что случай познакомил нас. Разрешите вручить вам визитную карточку моего друга, у которого я остановился. Сколько вам лет, удивительная Тереза? И в глазах Терезы вспыхнуло такое, что я и сказать не могу: надежда вспыхнула в ее ненасытных глазах, но внешне она оставалась спокойной, сказала "данке шон", деловито сунула карточку в кармашек фартука. Итак, главное сделано. Остались сущие пустяки: узнать, как хозяина зовут? - Прелестная Тереза, - начал я с подходцем, - вы так чудесно нас накормили. У меня нет слов: вундербар, колоссаль, шарман, манифик... Луи внезапно поднялся и двинулся на меня со сжатыми кулаками. Лицо перекошено от гнева. Я пытался было подмигнуть ему украдкой, но он лишь пуще разошелся, цепко схватил меня за руку. - В машину, негодяй! - скомандовал он. - Сию же минуту! - Повернулся к Терезе и закричал на нее. Та вмиг поникла. Луи швырнул деньги на стол и со свирепым видом зашагал к машине. Я кинулся за ним. - Что происходит, Луи? Мне же нужно объясниться. Но он уже не слушал: - Мы едем! Немедленно! Тереза с недоумением смотрела на нас. Я обернулся и крикнул по-немецки: - Небольшое недоразумение, очаровательная Тереза, мы очень спешим, но я все объясню позже. - Тычок в спину только придал мне сил. - Я сам к тебе приеду! ГЛАВА 11 Так вот отчего рассвирепел Луи. Я посмеивался и отнекивался, а перед глазами Тереза стояла, нет, Тереза двигалась перед глазами, как надламывающаяся волна. Впрочем, и это прояснилось не сразу. А сначала Луи сардонически захохотал и принялся петлять по дорогам, чтобы запутать меня и отлучить от Терезы. Не на такого напал: я засек километраж по спидометру, затвердил все повороты, мысленно набросал кроки - в общем, "Остелла" располагалась к северо-западу от дороги Э 34 и на юго-запад от Ла-Роша, меня на таких дешевых штучках не проведешь. Луи упрямо гнал машину, бросая на меня гневные взгляды. Было неприятно, что я расстроил его, тем более что я никак не мог уяснить причину. Но пока Иван не приедет, мы не сможем объясниться. Я принялся размышлять о ноже. Ясно, что посетителям таких приборов не подавали. Эти ножи с семейными монограммами в особой коробке лежат, их даже для своих не по всякому случаю достают. Тереза этот нож по ошибке принесла. Или знак особый пожелала подать? Так или иначе, одно точно: мне удалось напасть на след Мишеля. Сходство монограмм не могло быть простым совпадением. Все эти завитушечки, вензеля, кренделя - одна рука их вырезала, по одному заказу. Если бы не Луи с его неожиданной выходкой, я уже сейчас, не вызвав никаких подозрений, знал бы имя хозяина "Остеллы". Дома Луи окончательно утихомирился, заглядывал мне в глаза, подсовывал семейные альбомы, журналы с картинками. Мне все хотелось спросить, за что он так рассердился? Но не со словарем же в руках нам выяснять отношения? Луи начал рассказывать, как строил свой дом. Он переехал сюда недавно, три года назад, когда вышел на пенсию. Всю жизнь мечтал жить в Арденнах, где прошли его лучшие годы. И сбылась мечта на старости лет. На специальной подставке стоит блестящая шахтерская лампа: подарок от администрации при выходе на пенсию. Луи зажег огонь, демонстрируя, как красиво горит лампа. Шарлотта хлопотала на кухне. Я уж думал, мир настал. Но едва за окном прошуршала машина, как глаза Луи вмиг вспыхнули гневом. Мы одновременно бросились к двери. Я подскочил к машине первым: - Иван, спроси у него про нож. Почему он нож у меня отнимал? - Какой нож? - растерялся Иван, попав с корабля на бал. Луи перехватил Ивана, двинулся на меня с кулаками. Я отступил. - Он говорит, что будет сейчас рассчитываться с тобой, - непонимающе перевел Иван. - Что между вами случилось? - Сейчас я рассчитаюсь с ним, - кричал Луи. - Идем в дом. - Он зовет тебя в свой дом, - переводил Иван. - Передай ему, что я и сам могу кое-что сказать, - требовал я. - Запрещаю вам говорить по-русски, - кричал Луи. - Слушай только меня и переводи. - Он запрещает мне разговаривать с тобой, - перевел Иван. - Молчи! - цыкнул Луи. Ладно, кто-то из нас должен проявить благоразумие. Пусть Луи выскажется, и тогда я отвечу. Мы прошли в дом. Иван поздоровался с Шарлоттой. - Как Мари? - спросила Шарлотта. - Утром я отвез ее в родильный дом, - отвечал Иван с тревожной улыбкой. - Я только что из Льежа, потому и задержался. А Тереза там сидит. Пока ничего нет. - Не волнуйтесь, все будет хорошо, - говорила Шарлотта, не замечая нетерпения Луи, должно быть, она привыкла к подобным выходкам мужа. Луи продолжал наскакивать на меня. - Он говорит, что ты турист и ничего не понимаешь в ихней жизни, - сказал Иван, оторвавшись от семейных забот. - Это становится интересно, - заметил я, присаживаясь к столу. - Ну что ж, давай послушаем. Луи ладонью хлопнул по столу, очами сверкнул. - Ты говоришь о предателях, а сам ни одного предателя не видел, - кричал Луи. - Замолчи же ты! - это уже к Ивану. - Как же я буду переводить, если ты не даешь мне сказать, - Иван тоже сбился и сказал это по-русски, отчего Луи вскипел еще более: - Говорить буду я, а вы будете молчать и слушать меня. - Хорошо, я буду молчать, - послушно согласился Иван. - А кто же будет переводить? - Я этих предателей убивал своими руками, - бушевал Луи, не давая Ивану слова молвить. - Молчи и слушай. Я знаю, что такое предатели и с чем их едят. Я с ними не любезничал, не целовался. - Подожди же, - взмолился Иван на французском языке. - Я все забуду, что ты мне говоришь. А я хочу переводить хорошо. Луи все-таки понял, что если он хочет что-то сказать мне, то должен давать слово Ивану и ждать своей очереди. - Я коммунист, - горячился он. - Я уже тридцать лет коммунист. Тебя еще на свете не было, когда я стал коммунистом. Мы, бельгийские коммунисты, всегда стояли за народ. И мы, шахтеры, - ядро рабочего класса. Я сделал все, что мог. Мне сказали: ты уйдешь с шахты. И я пошел в Сопротивление. Боши сволочи. Я не считаю, что я спас Бельгию от бошей, но я боролся так, что лучше я не мог бороться. Мы боролись вместе с русскими. Тут были и такие борцы, которые получали от Англии деньги, парашютаж, оружие, но они ничего не делали, а сидели по домам. А мы сами добывали оружие для себя и этими же автоматами убивали бошей, - с каждой фразой разговор входил в более спокойное русло, вынужденные паузы, когда Иван переводил, а Луи слушал и собирался с мыслями, хочешь не хочешь, успокаивали его. Луи сцепил пальцы рук, положил руки на стол. Желваки на скулах нервно поигрывали. - Я тебе скажу, - с болью продолжал он, - как мы с Борисом воевали. Нам сказали: нельзя бить бошей без приказа. Мы видели много бошей, но не убивали их, такой был приказ. Я не понимал, зачем такой приказ, но я солдат, мы делали присягу, а этот приказ пришел из Лондона. Боши разбили лагерь и поставили свою артиллерию против самолетов, но мы не могли их тронуть. Тогда Борис сказал: "Такой приказ могли дать только проклятые буржуи. Но если мы не имеем права нападать на бошей, пусть боши нападают на нас". И мы стали их дразнить. Они нападали на нас, и тогда мы их убивали, защищаться нам можно было. Мы не прятались по лесам, не получали денег из Лондона, мы воевали сердцем. Только в сорок третьем году мы получили разрешение драться, как мы хотим, а после освобождения у нас сразу отобрали оружие. Вот что мы получили за свою кровь. - Иван, дорогой, спроси все-таки про нож. Я понимаю его чувства и сочувствую, но при чем тут нож? А у меня конкретный вопрос: почему он из-за этого ножа на меня накинулся? Должна же быть причина? Луи сверкнул глазами, однако промолчал на этот раз. Похоже, он уже вык