внутренний и к окружающему миру отношения не имеет. Но что именно его ударило изнутри, он тогда еще не знал. Одно было несомненно: скорее в мастерскую, к своей картине. А как быть дальше, когда он окажется один на один с картиной? Это не имело значения, потому что удар был, он и подскажет, что делать дальше. Это был удар длительного действия. Сергей Мартынов не помнил, как добрался до мастерской, как сбросил простыню со стены и начал писать. Он вообще не помнил того, что было в последующие два дня. Приходила жена Клавдия, приносила еду, готовила краски, он ел или не ел - он не помнил, не мог бы восстановить последовательности своих действий и всей работы. Спал ли он? Неизвестно. Не зацепилось в памяти. Но, кажется, курил, потому что окурков на полу обнаружилось много, особенно по углам. О чем рассказала обглоданная нога курицы, также догадаться нетрудно. Но куда девалась начатая пачка чая, если электрический чайник оказался неисправным и его нельзя было включить в сеть. Об этом можно только гадать. Главный свидетель - сама картина. Вот она - нависла перед всеми нами. Она расскажет обо всем, что недосказано. Она расскажет нам, о чем страдал художник. - И тут я увидел, что она закончена, - говорил Сергей Мартынов. - Больше ни мазка, ни единой черточки. Я и не знал, что она закончена. Она сама мне об этом сказала. Шепнула на ухо: я готова. И я побежал за вами. Бегу и думаю: как же все это у меня получилось? Сам не понимаю. Чтобы картина со мной разговаривала - такого никогда не было. Впрочем, все это произошло потом, забегать вперед никто не обязан, более того, такое забегание вообще противопоказано. Мы люди военные и потому наша функция: соблюдать последовательность - во всем! - в накоплении материала, пересказе, при обсуждении и после него. Итак - не отставать от событий, но и не высовываться вперед. Что же было за эти двое суток? А было то, что никто не знал, куда запропастился Сергей Мартынов. Пробовали обратиться к Аркадию Мироновичу, который похвалялся тем, что был у Мартынова в мастерской, но Аркадий Миронович делал таинственное лицо и по секрету сообщал, что Сергей Мартынов просил его не беспокоить. На деле же Аркадий Миронович сам умирал от желания узнать, куда пропал Мартынов и что с ним. Секрет же состоял в том, что Аркадий Миронович действительно был ночью в мастерской Мартынова, но начисто забыл - где это? Ведь они ехали в инвалидной машине, петляя по улочкам, где-то в центре, совсем близко, рукой подать, да вот, выскользнуло из памяти. Конечно, можно было справиться о местонахождении мастерской у фотографа Ван Вановича, который за это время не раз прокатывался ловким шаром по коридорам, но было как-то неловко и тут расписываться в незнании. Аркадий Миронович решил: узнаю у Наташи Веселовской, но та куда-то задевалась. Словом, Аркадий Миронович в очередной раз прикладывал ладонь правой руки к лицу и озирался как бы украдкой. - Скажу по секрету. Комбат-один работает над картиной. Это будет нечто. - Нельзя ли посмотреть? Хоть бы одним глазком. - По секрету. Приказано не беспокоить. Таким образом, приближался назначенный срок, все шло по программе. Поскольку же приход и тем более уход Мартынова в программу включен не был, то и наш интерес к нему начал постепенно ослабевать. На исходе третьего дня случилось еще одно непредусмотренное событие, затмившее все остальное. Из областного центра прибыла телевизионная передвижная станция, именуемая передвижкой. Синяя гора передвижки проросла против гостиницы, казалось, она от начала времен там стояла. Всем хотелось попасть в передачу, и Аркадий Миронович дал торжественное обещание, что голубой экран примет всех. Работы стало невпроворот. По этажам сновали электрики, операторы, гостиница была оплетена черными змеями кабелей. Мы страшно переживали: когда же начнут? На втором этаже была гладильная комната, ее и было решено обратить в студию, что также потребовало немалой работы. Первую пробу решили сделать на полковнике Шургине - монтировать будем потом. Тогда появится последовательность, возникнет смысл. Товарищ полковник, вы готовы? Давайте я немного подправлю вас кисточкой. Так, еще немного, теперь ажур. Внимание, синхрон. Семен Семенович Шургин появляется в кадре. Медленный наезд - крупный план. - Вот вы спрашиваете меня, Аркадий Миронович, какой день на войне мне больше всего запомнился? В торжественных случаях мы на такой вопрос отвечаем: конечно, день Победы. Но сегодня ты сам сказал, что у нас проба, поэтому отвечу тебе не по-парадному, а по-солдатски. Был такой день, который запомнился мне больше, чем день Победы, это был день моего поражения. Тут я перемещаюсь во времени. Февраль 1943 года, Сибирь. Я командир 25-й лыжной бригады, заканчиваю формировку. 4300 штыков, молодец к молодцу, можем сделать бросок на 60 километров в сутки. Мы же на лыжах. Приходит приказ на фронт. Грузимся в эшелоны. Долго ехали, через всю страну. В Ярославле, помню, попал в городской театр на концерт Клавдии Шульженко, в театре мрачно, холодно. Но как она пела "Синий платочек", мы рвались в бой. В конце февраля прибыли в Осташков, следуем форсированным маршем в направлении Демянского котла. Мы рассчитаны на быстрые и дальние броски, а бросать нас некуда - фронт не прорван... И вот мой черный день. 16 марта. Вызывает меня к себе генерал-лейтенант Коротков, командующий Первой Ударной армией, и дает мне приказ: - 25-й лыжной бригаде войти в прорыв через боевые порядки 182-й дивизии, вести наступление на фанерный завод. Приказ ясен? - Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Разрешите узнать, где находится противник, так как разведка не проведена, передний край не уточнен. - Передний край тут, - генерал показал пальцем на карте. - Завтра в шесть ноль-ноль прорыв. В шесть утра вышли мы на исходные позиции, дали артподготовку и пошли в наступление. Противник молчит. Километр прошли - тихо. Но раз противник молчит, это хорошо, идем вперед... Мой наблюдательный пункт был на краю леса, на сосне, мне хорошо видно, как батальоны продвигаются вперед. Прошли уже три километра, спускаемся к речке Радья. И вдруг удар. Вражеская артиллерия ударила враз с трех сторон. 25-я лыжная бригада была накрыта огнем. Я понял, мы угодили в ловушку. Сам не свой скатился с сосны, побежал вперед, чтобы спасти их, предупредить, разделить их судьбу. Это солдатский инстинкт бежать вперед. И мои бойцы, накрытые огнем, тоже устремились вперед - и повисли на колючей проволоке, которая там была приготовлена. Два часа били вражеские пулеметы и пушки. Три четверти бригады было выведено из строя. Остался я полковник без войска. Тут - приказ Ставки о расформировании. Поскольку зима кончилась, расформировать все лыжные бригады, лыжи сдать на армейские склады. Так я за два часа три с половиной тысячи штыков потерял. Может, я сгустил что-нибудь, Аркадий Миронович, во всяком случае, вы можете так подумать. Но я рассказал в полном соответствии с действительностью, слово в слово. Так было. Ведущий Аркадий Сычев. Вы рассказали правильно, Семен Семенович, как должен рассказывать старый солдат в преддверии нашего великого праздника Победы. Мы знаем, победа не приходит сама, за нее приходится платить самым дорогим, что есть на земле - человеческими жизнями. Зато ныне в пятнадцатитомной истории Великой Отечественной войны четко записано, что применявшаяся тактика лобовых фронтальных ударов, производившихся без должной разведывательной подготовки, не оправдала себя в ходе наступательных операций и потому была в дальнейшем отменена. И это верно, потому что дешевых побед не бывает. А мы за нашу победу заплатили 20 миллионов. Голос. Аркадий Миронович, товарищ Сычев, разрешите мне. Ведущий. Кто там? Голос. Это я, Паша Юмашев. Имею что вспомнить. Ведущий. А-а, почетный летописец. Продолжайте строчить свои воспоминания, к устному слову не допущены. Павел Юмашев. Ну, Сыч, прошу тебя. Я же случайно ошибся, больше не буду. Ведущий. Здесь Сычей нет, здесь идет передача. Вызовите следующего. В кадре появляется ветеран Степанов. - Это я, Аркадий Миронович. Григорий Иванович Степанов из Крутоярска. Мы в автобусе рядом ехали с вокзала. Разрешите мне сказать. Ведущий. Ну что же, давайте попробуем, пока продолжается проба. Ветеран Степанов. Скажу о мирной жизни, в том числе о Продовольственной программе. Живу на окраине Крутоярска. Как ветеран получил ссуду на строительство дома, имею земельный участок, который обрабатываю собственными руками. В мирные годы, как и на фронте, делал все для победы сельского хозяйства. Выполнял все постановления правительства по данному вопросу. Когда сады велели, я сад развел, двадцать пять яблонь. Потом стал кроликов разводить согласно указанию. Теперь до коров добрались, ну что же, я и корову поднял, четыре тысячи литров дает Буренка, сдаю по договору в детский сад, потому как я ветеран, хотя и беспартийный, но политику партии в данном вопросе понимаю твердо. Этой осенью пришел к решению - приступаю к нутриям, имеется такое выгодное животное, так как мне намекнули: намечается соответствующее указание. Дорогие товарищи телезрители, я рассказал вам о том, как наши славные ветераны продолжают самоотверженно трудиться по строительству мирной жизни. Мы на шее государства не сидим. Ведущий. Большое спасибо, Григорий Иванович, ваш рассказ весьма поучителен, постараемся его показать, в крайнем случае, используем вас для передачи "Сельский час", как более близкой по тематике. Теперь я хотел бы задать несколько вопросов прославленному ветерану, лауреату Государственной премии майору медицинской службы Вартану Тиграновичу Харабадзе. Голос. Харабадзе был предупрежден, но не мог явиться. Прославленный ветеран ведет прием пациентов. Пусти меня, Сыч. Два слова. Ведущий. Сгинь! Голос. Разрешите мне. Сейчас моя очередь. Ведущий. Кто вы? Представьтесь нашим телезрителям. В кадре появляется Олег Поваренко, у него на глазу черная повязка. Заметно волнуется. Олег Поваренко. Я ранен был в Латвии, так что конец войны встретил дома. Вы спрашиваете, Аркадий Миронович, какой день на войне был самый памятный. Я вам отвечу - это был не день, а ночь. Мы тогда прошли город Дно, наступали по Псковской области. И вот была такая деревушка, не помню названия, почти вся разрушенная. Три избы всего сохранились. А нас две роты, несколько сот солдат. На улице мороз градусов двадцать. Набились на ночь в эти избушки - по сто человек. А тут, значит, девушка наша, русская, которую мы освободили. Мы с ней оказались на печке. Естественно дело молодое, давай целоваться. Свечка горит, солдаты - кто спит, кто штопает. А мы целуемся до помрачения. Она и говорит: "Ну что же ты, давай, не робей". Я солдат боевой, враз лезу под юбку. Вот тут и начинается. Лезу - и чувствую рукой, что трусы на ней не наши, а немецкие. Материя не та. Скосил глазом, так и есть красные, полосатые. Я мигом с печки слетел, скорей на улицу, на снег. Охладился с трудом. Ведущий (нетерпеливо). Как же ты поступил потом, Олег? Пошел? Олег Поваренко. Нет, в избу не пошел. Сорок лет прошло, как сейчас все помню. И думаю: может, я зря струсил? Ведущий. Нет, Олег Афанасьевич, ты поступил как истинный патриот. Только так должен был поступить настоящий воин-освободитель. Спасибо тебе. А сейчас я предоставлю слово Алексею Четверухину. Алексей Четверухин (появляется в кадре). Какая честь! (Плачет.) Ведущий Аркадий Сычев. Вы видите святые слезы прославленного ветерана. Алексей Борисович Четверухин. 1918 года рождения, прошел славный боевой путь со 122-й Стрелковой Дновской бригадой от Старой Руссы до Германии, был ездовым в нашем первом батальоне. В бою за станцию Дно его лошадь была ранена, тогда Алексей Четверухин на руках выкатил пушку на прямую наводку и, открыв огонь, подбил самоходную установку противника, расчистив тем самым дорогу нашим наступающим подразделениям. За этот бой сержант Четверухин был награжден орденом Славы третьей степени. В боях за город Тарту он подбил немецкий танк и получил орден Славы второй степени. Сейчас он слишком взволнован, чтобы говорить, я его понимаю. Никто не упрекнет героя за его мужественные слезы. На этом проба закончена. Голос ведущего сюжет. Где же Сергей Мартынов? Настало утро четвертого дня. Пропал наш славный капитан. С тем и уехали в гарнизон. Командирская машина, автобус, синяя гора передвижки, а впереди кавалькады специальная машина, так называемая "мигалка", прокладывающая нам путь по Белореченску. Мы шли по городу под сенью листопада. В воинской части нас встретили музыкой. Духовой оркестр играл "День победы порохом пропах". Потом они сыграли "Стройной колонной школа идет" и "На сопках Маньчжурии", исполненной в ритме басановы. Дирижировал оркестром молодой капельмейстер с голубыми глазами навыкате. Ветераны великой, но давней войны производили смотр современной армии, состоящей из призывников 1965 года рождения - перед нами стояли в строю наши внуки. Это была общевойсковая часть, но не та матушка-пехота, к которой когда-то принадлежали мы. Во дворе, плечо к плечу, замерли бронетранспортеры, тягачи, самоходки. Суточный переход, сказал майор, до двухсот километров. Огневая мощь стрелковой роты по сравнению с 1945 годом повысилась в 22 раза. На что сержант Снегирев. Синий нос, совершенно справедливо заметил, что тогдашней огневой мощи нам в 45-м году хватало под завязку. Не стало ли с избытком? В ответ поджарый пружинистый майор подвел нас к решетке, перегораживающей коридор. За решеткой стояли пирамиды с оружием: автоматы, ручные пулеметы и еще что-то такое, чего мы и не видели. Решетка была заперта тяжелым амбарным замком этак с детскую головку. Оружие на замке, какая прекрасная деталь, деловито подумал Аркадий Миронович. Это станет украшением передачи. А вслух сказал: - Товарищ майор, вы не возражаете, если мы снимем ваш замок на пленку? Весьма символическая деталь. Майор покачал головой: - Не советую. - Но почему? Мы оружия снимать не будем, - распалялся Аркадий Миронович. - Оружие будет на втором плане, мы его смажем. - Дело не в оружии, а в замке. - ?! - Аркадий Сычев развел руками, равно как и все мы. - Тут по штатному расписанию должно быть электронное устройство, - стыдливо пояснил майор, - но оно в данный момент временно вышло из строя. Вот мы и приспособили замок. - Понимаю, - сказал Аркадий Миронович, так и не поняв, почему нельзя снимать замок на пленку. Творческий замысел был подрублен на корню. В казарме нас удивил Олег Поваренко, который одним глазом разглядел то, чего мы не увидели. Смотрите, говорит, у солдат ночные тапочки! Мы посмотрели. Так и есть. Вдоль стены на выходе из казармы стройными рядами лежали обыкновенные шлепанцы. Раскрасневшийся Олег Поваренко петухом наскакивал на майора: - Смотри-ка - тапочки! Это что же получается, вы и воевать будете с тапочками? Много ли навоюете? Майор косился на Олеговы ордена и безропотно отвечал: - Штатное расписание, штатное расписание. Подполковник Неделин знающе пояснил: - Это, брат, современная армия. Новые возможности и новые запросы. Аркадий Сычев внес окончательное умиротворение: - В американской армии в танках установлены кондиционеры. Видел своими глазами. Олег Поваренко долго не мог успокоиться. Шагал, качая головой. - Это же надо. Иду по казарме, смотрю - а у них тапочки кругом. Вот те на! Но эти незначительные эпизоды не могли затмить главного. В этот день все удавалось. Солдаты были построены и совершали ритмичные строевые упражнения на плацу, где были четко размечены квадраты и точки поворотов, причем в знак особого уважения дача строевых команд была доверена восьмидесятидвухлетнему полковнику Шургину, и тот звонким счастливым голосом командовал: шагом марш, напра-во, кру-гом, стой, равняйсь. За 40 лет в армии не появилось ни одной новой команды. Полковник Шургин был на высоте. Кинокамера стрекотала. Солдаты построились и прошли мимо нас колонной. Старый полковник дал команду: - Запевай! Они запели "До свиданья города и хаты". Я смотрю, что и солдатские песни за эти годы не переменились. А за плацем выглядывало ракетное жерло. Аркадий Миронович был что называется в ударе. Операторы с полуслова понимали его указания. Проглянуло солнышко, обеспечив дополнительную контрастность изображения. Если передача пойдет в эфир, это будет лучший репортаж года. Напрасно Сергей Мартынов пытался утверждать, будто Аркадий Сычев говорит по бумажке, к тому же не им написанной. Аркадий Миронович в этот день взлетел словом. В кадре единообразный строй солдат на плацу. Перед строем стоят ветераны, чуть в стороне офицеры части. А между ветеранами и солдатским строем Аркадий Миронович - пришел его час. Аппарат панорамирует вдоль строя, как бы вглядываясь в солдатские лица и пытаясь разгадать: о чем они сейчас думают? Затем аппарат переходит на группу ветеранов: покрасневшие глаза старого полковника, сосредоточенный взгляд младшего лейтенанта Рожкова, рядового Юмашева - потом мы проверим, кто попал в кадр, того и запишем. Голос за кадром. - Вот я смотрю на вас и думаю: какие вы все молодые, красивые, сильные. А мы приехали к вам вроде бы старички согбенные, у кого руки нет, у кого ноги, кто просто перебит осколком, снаружи не увидишь. В нашем ветеранском штабе недавно подсчитали: средний возраст ветерана 63 года. Словом, деды и прадеды. Но мы отнюдь не слабее вас. А какое у вас оружие! Мы на фронте и не видели такого. У вас танки, пушки, ракеты - огромная сила, возможно, ее стало даже слишком много. А что стоит за нашими плечами? Почему я сказал, что мы не слабее вас? Я вам отвечу. Недавно я был за океаном - по делам службы. И государственный секретарь США на одном из приемов сказал буквально следующее. "Войну с Россией, - сказал он, - нельзя начинать до тех пор, пока в России жив хоть один ветеран". Я вам скажу: этот секретарь знает, о чем говорит. Мы ветераны Великой Отечественной. Мы есть носители народной памяти о нашей Победе. И наша память не иссякнет. Вот здесь, на встрече, начал выходить новый журнал "Ветеран", уже вышло два выпуска, в них рассказывается о том, как мы сражались с врагами, в частности, вели бой за станцию Дно. И смею вас заверить, что мы не предадим нашу память сладкой ложью. Сколько километров от Москвы до Берлина, как вы думаете? Тысяча четыреста тридцать два километра. И двадцать миллионов жизней отдано, пока мы дошли до победы. Значит, за каждую пядь нашей земли, за каждые семь сантиметров - заплачено одной человеческой жизнью. В кадре возникает одухотворенное лицо Аркадия Сычева. Его глаза излучают мысль. Голос то возвышается до вибрирующих модуляций, то ниспадает до шепота наполняясь тоской и скорбью. Это был Аркадий Сычев эпохи расцвета, которого мы все знали и любили, живя трепетным ожиданием того момента, когда его интеллектуальное лицо возникнет на нашем голубом экране. И оно возникало. И мы узнавали от Аркадия Сычева то, о чем думали сами. Лицо Аркадия Мироновича остается в кадре. Он продолжает взволнованно. - Человечество создало колоссальные разрушительные силы, страшно подумать. Сейчас американский президент вышел на новый виток гонки вооружений, установив ракеты первого удара в Западной Европе. В мире накоплено столько термоядерного оружия, что если его пустить в дело и взорвать, то этого вселенского огня хватит для гибели 80 миллиардов человек. Я повторяю - восьмидесяти! А нас на планете всего 4 миллиарда. Это значит, что под нашу цивилизацию заложена бомба, которая может уничтожить нас двадцать раз, таково уравнение смерти. Вчера полковник Шургин рассказывал, мы записали это на пленку, как в 1943 году он потерял за два часа лыжную бригаду, 3500 штыков, когда они попали в ловушку к немцам. Но это же было на фронте, где против нас действовал коварный враг. А сейчас на земле мир, светит солнце, и мы за два часа можем потерять не только лыжную бригаду, но все наше человечество, потому что оно на Земле одно - а может, и во всей Вселенной. Значит, мы за два часа можем уничтожить все то, над чем природа трудилась 20 миллиардов лет - если будут развязаны темные силы и кто-то бесноватый нажмет красную кнопку. В этот момент у оператора кончилась кассета. Он опустил аппарат и торопливо перезаряжал камеру. Но Аркадий Миронович не сделал паузы. Несколько фраз могли пропасть для истории, но мы не допустим, мы восстановим каждое слово, каждую буковку, запятую. - Во время последней поездки за океан я участвовал в диспуте с американским политическим обозревателем Гленом Гроссом, который считает себя независимым, хотя всем известно, кому он служит. И этот мистер Глен начал диспут с того, что спросил меня: "Скажите, мистер Сычев, если это не ваша великая государственная тайна: каким образом и с помощью чего вы узнаете о том, что ваши руководители не совершали ошибок?" И я отвечаю этому Глену: "Совершенно верно, мистер Глен, я подтверждаю: у нас ошибок не было, и мы совершенно точно знаем об этом". - "Каким образом? Умоляю вас, откройте секрет". - "Извольте, говорю, мистер Глен, никакого секрета нет: потому что на земле сейчас мир, вот и все!" - "Как вы сказали, мистер Сычев? Что потому что?" - "Готов вам разъяснить. Главная цель политики моей страны есть мир. А вы, надеюсь, согласны, что планета живет мирной жизнью, конфликты местного значения я не учитываю. А если сейчас на земле мир, значит, ошибки в политике у наших руководителей не было". - "Мистер Сычев, браво! Один - ноль в вашу пользу". Уже потом, после диспута, когда были потушены камеры, я спрашиваю его: "Значит, вы согласны с тем, чтобы убрать все американские ракеты?" - "Согласен, - говорит. - А вы?" - "И я согласен". - "Так это же прекрасно. Давайте завтра и уберем". Посмотрел на меня подозрительно и спрашивает: "А кто первый начнет?" В том и секрет, что они не хотят разоружаться. Вот и топчемся вокруг методов о контроле. Но народы никогда не согласятся с гонкой вооружений. Мы не хотим быть мишенями для ракет. Один раз мы уже отстояли мир на земле. И не допустим ядерного безумия. Это обещаю вам я - ветеран второй мировой. Спасибо за внимание. Мы были потрясены этой пламенной речью, в особенности солдаты, стоящие в строю, я видел это по их глазам. Кто мог тогда хоть на секунду предположить, что это была лебединая песня Аркадия Мироновича. Какой прекрасный взлет. Мы оглушенно молчали. Первым опомнился командир части, поджарый майор. Подскочил к Аркадию Мироновичу, начал трясти его руку, а после дал команду распустить строй. Солдаты возбужденно загудели, собираясь кучками. Один из них, двухметровый верзила с погонами ефрейтора, подошел к Аркадию Мироновичу. - Товарищ Сычев, а какой был общий счет вашего диспута с этим Гленом? - Не помню точно, - отвечал Аркадий Миронович, медленно остывая. - Кажется, три:три. Да мы и не считали так прямо. Дело ведь не в том, чтобы положить соперника на лопатки, а в том, чтобы сблизить позиции. Кстати, он послезавтра прилетает в Москву, будет новый стратегический диспут. Подошел Иван Снегирев, сияя синим носом. В руках палочка, плечо перекошено. - Слушай, Сыч. А где эти слова напечатаны, чтобы их глазом увидеть? - Какие именно? - Про нас с тобой: пока мы живы, воевать нельзя. - А тебе зачем, пехота? - спросил Аркадий Миронович с улыбкой. - Как зачем? Мне бумажка нужна с данным текстом, хорошо бы в газете пропечатать, я учительнице нашей покажу. Часто мимо школы хожу в ларек, мальчишки меня дразнят. Вот пусть учительница им объяснит: "Смотрите, дети, это дядя Иван идет, которого вся Америка боится". - Хорошо, Иван, сделаем такой текст. Но с одним условием. Если ты мне ответишь: почему у тебя нос такой синий? Иван Федорович Снегирев мелко запрыгал перед Сычевым, стуча о землю палкой. - Хорошо, Сыч, я тебе отвечу, - прострекотал Синий нос, - можешь передать это по телевизору. Отвечу я тебе, отвечу. Потому что это мой собственный нос. 7. Операция местного значения У нас уже появились сопровождающие лица. Сорок четыре ветерана, двое из них отсутствуют, а банкет заказан на 60 персон, да еще три стула пришлось подставлять. Впрочем, сейчас любое мероприятие обрастает сопровождением, мы не исключение. Столы стояли в виде буквы "П" в большом зале бара "Чайка", где Сычев и Мартынов провели первый вечер. Аркадий Миронович увидел хлопочущую Валентину и тотчас приблизился к ней. Состоялся волнующий разговор полушепотом. Где Сергей Мартынов, куда он пропал? Ничего подобного, Сережа работает в мастерской, Валентина видела его утром, когда приносила воду и яйца. Но время уже истекает, мы ждем, надо предупредить товарищей. Сережа еще никогда не подводил своих заказчиков, можете пройти к нему, тут недалеко. Нет ни минуты, уже все расселись. У вас тут мило. - Спасибо, - отозвалась польщенная Валя. Телевидение было выключено. Синяя гора передвижки отдыхала на площади, операторы сидели за общим столом. На стене висел очередной выпуск - "Ветеран" Э 3 с воспоминаниями Павла Юмашева о боях на реке Великой. Одноглазый Олег Поваренко пришел с баяном. Словом, обстановка намечалась самая непринужденная. Полковник Шургин усадил Аркадия Мироновича справа от себя. Александр Георгиевич Неделин сидел слева, но то и дело вскакивал и убегал по делам банкета. Расселись дружно, с аппетитом поглядывая на салаты и колбасные изделия. И селедочка вкраплена местами. Семен Семенович Шургин постучал ножиком по бутылке. - Разрешите сообщить вам, товарищи ветераны. В течение четырех суток ветераны 122-й Стрелковой Дновской бригады вели крупную операцию местного значения. Наша операция прошла успешно, о чем я буду писать мирное донесение в штаб фронта, вернее, в Совет ветеранов. Мы провели 32 встречи, посетили воинскую часть, возложили венки. Потерь в личном составе не имеем, отстающих нет. Правда, два человека пока отсутствуют, майор Харабадзе и капитан Мартынов, они еще не завершили своих дел и явятся в положенное время. Словом, операция развивается по графику. В 20 часов 30 минут посадка в автобус, едем все в одном вагоне. На этом разрешите наш банкет считать открытым, - полковник Шургин сделал паузу и придал лицу строгости. - Мы, воины, никогда не забываем своих боевых товарищей, отдавших жизни за нашу победу. Почтим их память. Схлынул шум отодвигаемых стульев, мы молчали, вспоминая друзей, которые могли бы сидеть рядом с нами за этим столом, да вот не получилось. Мы были с ними наравне - а досталось не поровну. И мы несем по жизни свою ношу. Выпили молча, сосредоточенно. Застолье потекло привольной рекой. Казалось, что так и будет хорошо до самого конца. Вскочил младший лейтенант Рожков, сидевший правее Сычева. - Предлагаю поднять тост за нашего полковника Семена Семеновича Шургина. Он нас собрал и объединил. Он нам как отец. Меня пропесочил на первом собрании. Докладываю, товарищ полковник. Сегодня утром с городской почты мною отправлена телеграмма на имя моего начальника Заботкина с категорическим отказом считать его соавтором моего изобретения. Вот квитанция - 78 слов, сказал телеграфно все, что думаю. Поэтому я пью за здоровье нашего полковника. Ура-а! Мы подхватили. Не было такого тоста, который мы бы не подхватили. Олег Поваренко, сидевший в торце стола, начал мягко вести на баяне мелодию. Мы слитно запели. Пусть ярость благородная Вскипает как волна. Идет война народная, Священная война. Левый глаз Поваренко закрыт черным кругом повязки, как луна в новолуние. Левая щека прижата к баяну, исторгающему песню тоски и ярости. Напротив Аркадия Мироновича сидел большой красивый мужчина. Разворот плеч, густая шевелюра тронутых сединой волос. Мужчина пел самозабвенно, полнозвучно. - Вы откуда? - спросил Аркадий Миронович, когда песня кончилась. - С Урала. Всю жизнь там прожил, - отозвался мужчина, ответно перегнувшись к Сычеву. - Виктор Ефимович Булавин из деревни Борки. Рядовой. - У нас под Старой Руссой тоже Борки были, наступали на них, чуть ли не первый наш бой. - Так я под этими самыми Борками и прилег. Дальше не продвинулся. - Сколько же вы на фронте были? - спросил Аркадий Миронович, ничуть не догадываясь, каким будет ответ. - Полтора часа. С марша в бой. В первой же атаке меня шарахнуло. Я в одну сторону, нога в другую. Но я памяти не потерял. Зову санитарку. И она приползла ко мне по первому стону. - Он говорил просто, как говорят о давнем, обыденном деле. На этот раз дело было ратное. - Быстро она меня вытащила, ловко, я уже вчера подходил к нашим девушкам, нет, отвечают, не мы. - Виктор Ефимович, - заторопился Сычев, - я вас должен обязательно записать. - А чего меня записывать? - напевно отозвался Булавин. - Подумаешь, какая доблесть: в первом бою ногу потерять. Я ведь тогда о подвиге мечтал - таком, чтобы на всю страну прогреметь. - Сколько вам тогда лет было? - Сейчас шестьдесят, тогда, выходит, девятнадцать. Первый парень на деревне. Сорок лет хожу с деревяшкой. - Да, да, я заметил. Где же протез? Парадный протез у вас имеется? - Жизнь прожил разную. То недород, то засуха. Я бы завел протез, да тут подфартило. Приехал к нам в деревню такой же как я инвалид. У меня левая деревяшка, у него правая. Мы с ним и сговорились, что будем покупать одну пару обуви на двоих. А деревяшка есть не просит, ей сноса нет. Зачем мне на лишний сапог тратиться? - Виктор Ефимович, - с чувством сказал Аркадий Миронович, поднимая бокал. - Я пью за ваше счастье. Чтоб вам в жизни все удавалось, чтобы были вы здоровы и мудры. - Спасибо. Вам того же. Я за сорок лет ни одной таблетки не принял. Они чокнулись, выпили. Полковник Шургин, слушавший их разговор, склонился к Сычеву. - Аркадий Миронович, есть предложение. Иди ко мне заместителем. Я имею в виду Совет ветеранов. Будем вместе ездить, в город Дно поедем, в Тарту - у меня со многими горкомами полный контакт налажен. - Я же служу, - удивился Сычев. - В командировках все время. Сейчас вообще предполагается отъезд на три года. - А жаль, - полковник Шургин заговорщицки подмигнул Сычеву. - Я подумал: твой возраст пенсионный, пора искать пристанище на старость. И вообще - зря ты на это телевидение пошел. Тебе надо было по военной линии, сейчас бы генералом был, не меньше. Как ты солдат голосом держал. - Я человек мирный, - дипломатично возразил Сычев, пытаясь вычислить, с какого бока полковник мог узнать о его служебных неприятностях. Скорей всего это случайность. - В армии я рядовой, - скромно заключил Сычев. - А то подумай над моим предложением, я тебя не тороплю. "Как мне хорошо здесь, с этими людьми, - размягченно думал Сычев. - Почему мне так хорошо? Потому что я живу здесь народной жизнью. Между мной и ими нет телевизионных камер, я вышел на прямую связь с народом". К Сычеву подсел грузный мужчина с тоскующими глазами. Побрит, причесан, костюм с иголочки. Только вот глаза тоскуют на раскормленном лице. - Аркадий Миронович, можно вас на пару минут побеспокоить. Я хотел спросить... Я вас всегда по вечерам слушаю, у вас дикция замечательная, а я в Пруссии контужен был, слух имею неважный, приходится ухом на звук поворачиваться. Вы меня простите, Аркадий Миронович, я правильно говорю? - То есть в каком смысле? Вы хотели о чем-то спросить? - Об этом и хотел спросить. Правильно ли я говорю? - и не сводил с Аркадия Мироновича тоскующих немигающих глаз. - Простите, как вас зовут? - Извините, Аркадий Миронович, забыл представиться: Виталий Леонидович Бадаев, 68 лет, работал в закрытом КБ, руководитель группы, в данный момент персональный пенсионер республиканского значения. Я правильно говорю? - Совершенно правильно, Виталий Леонидович. Однако я не понимаю... - Простите, я представился не до конца. Словом, я тот, которого не понимают. Я своим домашним все говорю правильно, а они понимают меня неправильно и в ответ заявляют, будто я говорю неправильно, а они правильно. В чем же состоит моя неправильность, они объяснить не могут. Понимаете, тут проблема контакта, как с внеземными цивилизациями. Я правильно говорю, Аркадий Миронович? - Во всяком случае, я полностью понимаю вас, Виталий Леонидович. - Вот видите! Удивительное явление. Я четвертый день здесь - и все меня понимают. Стоило мне уехать из дома, и меня перестали не понимать. Я сам из второго батальона, командир огневого взвода, лейтенант, тут трое наших, они меня тоже понимают. Это удивительно. Я пошел на прием к майору Харабадзе, он прекрасный врач. Выслушал меня, дал какие-то незнакомые мне таблетки. Буду их принимать. А моя внучка, моя Настенька, которую я люблю больше всех на свете, все время мне делает замечание: "Деда, ты о чем? Ты говоришь неправильно". Вы согласны с ней? - Я с ней самым категорическим образом не согласен, - заявил Аркадий Миронович. - Что прикажете вам налить? - Пожалуйста, мне сто грамм боржоми. Благодарю вас. Как говорит мой приятель: "В нашем возрасте надо принимать исключительно бальзам. И при том - каплями". Ваше здоровье, Аркадий Миронович. Они не успели чокнуться. В левом углу зала случилось незапланированное движение. Раздался вскрик, и два человека покатились по полу через весь зал прямо под ноги официанту, выходящему из кухни с подносом. Официант с трудом увернулся. Банкет грозил сломаться. Но тут же все пришло в норму. Драчунов растащили в стороны, усадили силой на стулья. Тут же были установлены личности: Павел Борисович Юмашев и Григорий Иванович Степанов. - Он меня первый ударил, - кричал со своего стула Григорий Иванович. - Тебе еще не так надо бы, - отвечал наш доблестный летописец Павел Юмашев. - Ты у меня поговоришь, я тебе отвечу. - Что я тебе говорил, ты же псих форменный. Не слушайте его, товарищи ветераны. Полковник Шургин вступил в дело, поднимаясь со стула. - Позор! Сейчас же направим вас обоих на гарнизонную гауптвахту. Три часа ареста. Павел Юмашев сказал "есть" и пошел молча в свой угол. Григорий Иванович, бормоча под нос нечто недовольное, вышел из зала. Полковник Шургин подманил Сычева пальцем: - Дай оценку. Аркадий Миронович с готовностью взошел на председательское место, не забыв свою рюмку. Все глаза устремились на него. Мы ждали, какую оценку даст он случившемуся. - Я поднимаю этот тост, - звонкоголосо начал он, впитывая в себя наши ищущие взгляды. - За наше фронтовое братство. Мы сорок лет не виделись, а встретились как родные. У нас одна биография. И география. Стоит сказать: Старая Русса, Борки, Фанерный завод, станция Дно, река Великая - и ты знаешь, что перед тобой стоит твой фронтовой друг. А что здесь произошло буквально на наших глазах? У меня нет слов. Рядовой Павел Юмашев (выкрикивает из своего угла). Ты бы только послушал, Сыч, что он мне сказал. Рядовой Аркадий Сычев (возвышенно). И не желаю слушать. Ветеран ветерану не может сказать ничего дурного, а тем более компрометирующего. Поэтому советую вам помолчать, товарищ Юмашев, ибо мы своими глазами видели, что произошло. Старший сержант Степанов (входя в зал). Совершенно верно. Ничего я не говорил. Кто слышал? Рядовой Аркадий Сычев. Итак, друзья. Я надеюсь, что это был первый и последний прискорбный эпизод. Рассадите их по разным столам. Наше фронтовое братство было, есть и будет незыблемым. За нашу встречу, дорогие друзья. Краем глаза Аркадий Миронович видел, как в стеклянной двери появился Сергей Мартынов, торопливо двигаясь по проходу и причесывая на ходу волосы. Рядовой Аркадий Сычев. Вот и капитан Мартынов прибыл к нам. Садись, Сергей Андреевич, твое место не занято. Тебе полагается штрафная. Но Сергей Мартынов почти не реагировал на слова Сычева, хотя они помогли ему сориентироваться в обстановке. Вид у него был лихорадочный, глаза блестели. Он подошел к главному столу. Капитан Сергей Мартынов (громко). Товарищ полковник, разрешите доложить. Я закончил. - Что же ты закончил, Сергей Андреевич? - благодушно спросил полковник Шургин. Сергей Мартынов тут же потерял интерес к Шургину и повернулся в сторону зала. - Товарищи ветераны, я написал военную картину, в которой нарисовал вас всех. Прошу ко мне в мастерскую. Тут недалеко, двести метров, через дорогу, на берегу затона, - торопливо и сбивчиво говорил Сергей Мартынов. - Картина на стене. Подполковник Неделин сурово заметил со своего места, что нам еще второго блюда не подавали, а ведь за все заплачено, зачем же нам такой замечательный банкет ломать? Тем временем Аркадий Миронович наполнил рюмку и протянул ее Мартынову. Тот, не глядя, принял рюмку через плечо и выпил, не поморщившись. Аркадий Миронович подал хлебную корочку, присыпанную солью. И корочка исчезла без промедления. Аркадий Сычев тонко почувствовал, что с другом что-то происходит. Он подошел, положил руку на плечо, приговаривая: - Конечно, мы пойдем, Сергей, это такая честь для всех. Вот закруглимся тут и сразу пойдем. Ты посиди пока, закуси. Сергей Мартынов в самом деле послушно присел, протягивая руку за новой долей. - Как же вы, товарищ капитан, нарисовали, например, меня, если мы с вами первый раз видимся? - спросил через стол Алексей Рожков. - По памяти, - машинально отвечал Мартынов. - Если по памяти, тогда понятно, - сказал Рожков, с опозданием сообразив, что и на фронте они не встречались лицом к лицу - как же по памяти? Но переспрашивать было бы глупо, и тогда Рожков спросил, что в голову пришло, лишь бы последнее слово за ним осталось. - А в какой вы технике работаете: масло или гуашь? Сергей Мартынов ничего не ответил. Свесив голову на грудь, притулившись к столу, он беззвучно спал. Олег Поваренко печально играл "Амурские волны". 8. Вернисаж в половине шестого Здесь следует рассказать, отчего произошла потасовка между Павлом Юмашевым и Григорием Степановым, так как потом не будет ни времени, ни места. За столом они оказались рядом, спиной к залу. Степанов похвалялся своим садом, кроликами, нутриями. А потом и говорит, понизив при этом голос. - Бункер сделал. - Какой бункер? - не понял Павел Юмашев. - Немецкий? Зачем тебе? - Скажешь тоже: немецкий. Бетонный бункер, современный - на глубине. С автономной системой водоснабжения. Юмашев удивился еще более. - Ты даешь, старик. Зачем тебе все это? - Ты что, младенец? - горячо вышептывал Григорий Иванович. - Слышал, Аркадий Миронович говорил: два часа и нет цивилизации. Если термояд взойдет. Вот и говорю тебе: жаль будет. Такой бункер отгрохал. - Кого жалеешь-то? Себя пожалей, - похоже, Павел Юмашев в самом деле не до конца понимал. - Себя и жалею. Семь лет бункер строил, корпел, за материалы переплачивал. А