тюрьму говорят часто, что кому-то надо скоро садиться, да и самим как бы не сесть -- что такого-то комиссара смели, но он залег в почту, придет время, забудут, объявится. -- Отлежится! А то скажет кто-нибудь: -- Нос зачесался! -- Пора! -- отвечает другой.-- И у меня чешется. Схватятся за носы, у всех до одного чешутся носы. Нос ведет верно: пойман в обмане мужик. Суд мужику короткий: 491 -- Есть? -- Будет! Гонит мужик скоро в чистик, там на берегу ручейка, начала великой русской реки, горит огонек, над огнем котел, из котла змей капает в чайник, из чайника в бутылку, в карман ее и на суд. -- Ну как вышло? -- Ублаготворил. -- Что же тебе еще надо? -- Самому губу разъело. -- Эх, борода, борода, была у мужика борода красная и стала борода пестрая, была у быка голова, да черт ей рога дал: ему бы головой думать, а он рогами землю копает -- бык, черт да мужик одна партия. Понимаешь ты, борода, мою притчу? К вечеру уже нет ни одной бороды у нас на дворе, весь оплеванный и не раз уже облитый помоями павлин взлетает на вяз ночевать, в танцевальном зале Культкома между ампирными колоннами загорается дорогой огонек керосиновой лампы и налаживаются актеры играть французский водевиль "Мышь под столом", гармонист испытывает свою гармонь на московский лад, и хор деревенских девушек учится усердно выпевать "кипит наш разум возмущенный", особенно им трудно дается "с интернационалом воскреснет род людской". Даже из города за двадцать верст приезжают сюда танцевать, оттого что в городе простые танцы строго запрещены в разрешают только танцы пластические. Горе в эти танцевальные ночи Павлинихе, ее убивает забота о барском добре, как бы что не стащили последнее, и старуха всю ночь караулит ручки дверей, запечатанные печатью. Охотно расскажет: -- В одной деревне стояла пустая изба на отлете, и замечают, как и у нас: пляс там бесовский и музыка. Позвали священника. Брызнул батюшка святой водой: "Да воскреснет бог и расточатся враги его!" И раз. и два. как сказал в третий раз: "Да воскреснет бог!" -- изба и пошла оседать. Вот и окна под землю ушли. а музыка все тпрунды, тпрунды. И крыша, и труба -- все скрылось. земля травой поросла, а ухо и по сие время приложишь -- все топоток слышен и тук-тук! -- копытце о копытце стучит. Вот и у нас так пусто место останется. К полночи со всей своей компанией подваливает весь наспиртованный Коля Кудряш, будет он тут плясать до зари, выжимая икру у девиц. До зари! А заря-то бывает какая над озером красная, тихая: тук-тут-тук! -- по деревянному мостику кот пробежит. Тогда гармония и топот во дворце отдельно от всего мира звучат и с ночью отходят. Серым одеялом сваливается ночь в одну сторону. На востоке великие планы начертаны, стар и мал встань в заутренний час лицом на восток, и все равно у всех одинаково сложится во всей душе до конца. Бело и плотно поверх синих лесов над низиной завернулось облако, туман или дым? -- то леший баню топит, моется, и вся тварь его омытая блестит росой. Журавль неустанно выкликает солнце, и видно по всему, что катится оно, спешит захватить всю черную силу и покончить с ней навсегда. Вот оно явилось, исчез остаток бледной луны, и чуть слышен топоток под землей. Весь серебряный в росе, показался журавль, другой, с огромными крыльями во весь солнечный диск. летит к нему, сошлись и ликуются. Тогда во всех зарослях в буйной силе все большие и малые, кто как успел, кто как догадался, твердят: "Слава, слава". Солнцу великому слава! Тут милостью солнца начинается воскресение всякой залежалой твари, каждая росинка получает отпуск на небо и там, соединяясь в белые, голубые и красные хороводы, дивит нас всех несказанно. II МУЗЕЙ УСАДЕБНОГО БЫТА Весной можно жить с чувством осени, и бывают такие дни почти каждой весной, что совсем как осенние, только по зеленым листикам и догадываешься о весне, но осенью нельзя весну видеть в природе, тут уже кончено, простись. Весной света, в голубом сиянии снегов, и нужно, чтобы в сердце была черная точка, из нее потом вырастет сила броситься, когда раскипится весенний омут, к орущим лягушкам и хоть раз в жизни орать дураком со всей тварью,-- никогда не пожалеешь, что бросился в омут к лягушкам. . 493 Кто весну пережил, как весну, тот осенью не будет куковать безнадежно и. если даже собрать все безумие и осенью броситься... Осенью все в грязь растекается.-- смотришь, поздний голубой василек вертится, приставший на грязи колеса мужицкой телеги. Осенью непременно все в грязь растекается. Но кто весну хорошо пережил, тому осень бодрое время, тот о белой зиме думает, густо мажет дегтем колеса, и не скрипит его телега, подвозя к дому добро. Эх, есть и бодрость, и только бы жить, да нет добра! И скрипят колеса немазаные. Темной тучей прошумели все наши грачи вместе с галками вечерней зарею по ветру на юг и, как бабы в Родительскую с кладбища, печально перекликаясь. вернулись галки: они проводили грачей, грачи улетели. Когда улетели грачи, и у нашего павлина осталось уже полхвоста, и все на зиму кое-что припасли, к воротам нашей усадьбы в стоптанных сапогах и котомкой за плечами пришел новый обитатель нашего дома. Алпатов, с ним была старушка и два мальчика, тоже с котомками. -- Не вы ли новый шкраб? -- спросили его. -- Да, я школьный работник, и вот мой мандат на муэей. Семью проводили в те уцелевшие от расхищения запечатанные комнаты с надписью "МУЗЕЙ УСАДЕБНОГО БЫТА". -- Вы тут замерзнете,-- сказала Павлиниха. Алпатов ответил: -- Нет, бабушка, я не замерзну. -- Ну, а насчет хлеба-то как же, батюшка? -- Как-нибудь. -- Да где же ты достанешь? Ведь тебе не понесут. -- Не понесут, почему? Разве за начальство примут? Павлиниха не так поняла: -- Уважут.-- сказала она,-- очень просто, примут за начальство и уважут. Тут же принялся Алпатов все вычищать, переставлять, выбрасывать лишнее, развешивать картины по-своему, то спустится вниз с топором, то поднимется вверх с вязанкой дров и с ведром воды. через неделю все присмотрелись к нему и внутри составленного мнения затаенно стал жить человек. -- Симпатичный, кажется? -- Очень уж черен, как медведь. 494 -- А глаза ясные и внимательные. -- Глаза ничего, какой-то Алпатов, вы не слыхали, откуда он? -- В Ямщине городовой стоял Алпатов, это не родственник ему? -- Едва ли. И как он тут будет жить в холодище, ни поросенка нет, ни картошек, разутый, раздетый, ребята босые. -- Ну, в музее оденутся, там еще много добра. -- Конечно, оденутся, без этого теперь не проживешь. Через месяц Музей усадебного быта открылся. В большом зале вышло очень торжественно, оттого что все лишнее было убрано и правильно были развешаны портреты с Петровской эпохи и до настоящего времени. О каждом выразительном лице был подобран текст из поэтов усадебного быта, из архивных материалов дома, но больше Алпатов сам сочинял всевозможное, смотря кто чем из гостей интересуется. Колонная гостиная -- тоже александровский ампир, уютная комната, вся в миниатюрах, с акварелями, пастелями, офортами, тут есть драгоценный бювар с колонками слоновой кости, всякие старинные шифоньерки, шкафчик с французскими писателями XVIII века.Если нажать одну незаметную пуговку и потянуть за колонку слоновой кости в бюваре, то выдвигается секретный ящик, и там хранится пачка писем к девушке с белым цветком в руке -- портрет ее помещен в другую гостиную, эпохи великих реформ. По недостатку мебели ампирной пришлось эту гостиную посвятить шестидесятым годам. Сюда в память Тургенева были собраны портреты интересных женщин, и та девушка с белой розой в руке встречает гостей и только не скажет: "Как хороши, как свежи были розы". Алпатов рассказывает посетителям музея, будто юноша, -- портрет его затерялся, -- чистый, как Иван-Царевич, любил эту девушку, но она считала себя недостойной его и намекала, чтобы он смотрел проще. Юноше, наоборот, казалось, что она в себе заблуждается, творил себе из нее голубую весну и проще смотреть не хотел. То они сходятся, то расходятся, вот-вот им идти под венец, и вдруг все ужасно кончается: юноша, избрав себе Достойнейшую, покончил с собой. Иным посетителям рассказывается, что он был художником, написал этот портрет, всю ее как бы выпил в этой картине, и она покончила с собой, а не он. Был вариант еще, что через десять лет они 495 где-то встретились и, не узнав друг друга, проболтали весь вечер, и, наконец, что она вышла за него замуж, народила ему множество детей, совершенно выпила его как художника, он не создал ни картин, ни богатства, и теперь остатки семьи на голодном пайке занимаются полосканием белья в какой-то больнице. В охотничьем кабинете было старинное оружие, чучела местных зверей: лося, медведя, рыси, диких коз, -- убитых владельцами тут же, в чистике, вся эта комната была зеленая: портьеры, ковры, обои -- все зеленое. В этом большом кабинете и устроился жить Алпатов, рассчитывая, что хороший камин спасет его от холода. Первым пришел сюда генерал с известной фамилией, он служит здесь бухгалтером в совхозе и ухаживает за конторщицей Маргаритой Павловной, и уж нашел себе на старости лет Маргариту! Прибежала как-то в музей и прямо с ходу в кладовую, как крыса в хлам, то ленту выпрашивает, то старую шляпу. Алпатов насилу отвязался от нее, подарив медную кастрюлю -- варить генералу картошку. Старику очень плохо живется: невозможно в его положении к пайку подворовывать. Но он и правда честен и верен -- верит, что жив царь Николай, пишет все бумаги по-старому и клянется, что умрет с буквой "ять". Конечно, генералу в музее очень понравилось, и особенно красивая девушка в Тургеневской комнате,-- "Как хороши, как свежи были розы!" -- повторяет он всегда, когда видит ее с белым цветком. Он очень бывает полезен к приезду городских гостей, когда их нужно бывает очень занять, чтобы они думали хорошо о музее, болтали о нем и укрепляли шаткое его положение в революционное время. Пока Алпатов рассказывает в зале, начиная с Петровской эпохи, историю предков своей героини с белым цветком, генерал притаится где-нибудь на гвоздике в Тургеневской комнате, и, когда портреты от рассказа начинают шевелиться в воображении гостей, вдруг один из генералов срывается, оживает и встречает на пороге гостиной, делая ручкой прекрасной даме с белым цветком: -- Как хороши, как свежи были розы! Кто же не знает этого стихотворения в прозе, оно стало обыкновенно, как яйцо в рюмочке с ломтиком хлеба, и потому вслед за генералом непременно кто-нибудь вздохнет и повторит: -- Да, хороши были розы! 496 Тогда, чтобы кончить, Алпатов говорит: -- А у нас тут еще есть павлин. Гости спускаются вниз смотреть на павлина. -- Хвост удивительный! -- Какой удивительный хвост! -- Райская птица! -- объясняет Павлиниха и, жалуясь на голод, подговаривается к дополнительному пайку на павлина, а для ремонта музея Алпатов просит мел или алебастр. Смотришь, и получается зерно для музея и алебастр для павлина. Видно, гостям потом кажется павлин музеем, а Музей усадебного быта павлиньим хвостом. Была еще одна комната в музее, теперь в ней на гигантском пне стоит слепок пантикопейской вазы с изображением скифа. Эта комната замыслов настоящего музея: от всего, что кажется теперь павлиньим хвостом, останется только Иван-Царевич, и комнаты всего дома будут посвящены безликой таинственной Скифии со спящей красавицей в ожидании своего Ивана-Царевича. Он есть, этот мир, и теперь, нужно только уметь подойти к нему. Потому с радостью встречает Алпатов посетителей из самого простого люда, напоминающих ему древних скифов. Хороша бывает в музее клюквенная деревенская баба, тут, на блестящем паркетном полу среди зеркал, колонн и картин, женщина моховых болот просто и уверенно скажет: -- Рай! Ничего ей не нужно рассказывать, повертывайся, и она будет повертываться, нигде ничего она не видит и всюду чувствует рай. Ей и там, в избушке, каждая вещь обыкновенная таинственна, каждое движение природы по солнечному кругу сопровождается освящением водой из двенадцати колодцев и заклинанием. Он, бородатый мужик, думает, будто просто от быка причиняет корова телушку. не зная, что бабушка перед этим прошептала все свои молитвы на воду в бутылку и обрызгала этой водой корову, в Светлое Христово Воскресение с первой с ней похристосовалась и дала ей, как человеку, съесть красное, освященное яйцо. Все это кажется пустяки, но ведь от этого телушка входит в человеческий мир, как своя, особенная телушка,баба назовет ее Зорька, и телушка выходит из стада. Да, если бы требовалось бы по хозяйству, так баба и муравья бы вызвала из муравейника. Нужно только присмотреться 497 к этому миру, и тогда совсем другое покажется даже в буднях людей образованных, и увидишь, что эти люди словом и внешностью как бы нарочно замазывают свой интересный, действительный мир. Сколько усилий нужно, чтобы пробудить какой-нибудь отклик в душе образованного посетителя, а баба сама скажет: -- Рай! И потом всем деревенским бабам: -- В раю была! Однажды встретился в дверях лицом к лицу с клюквенной женщиной генерал, уступил ей дорогу, извинился: -- Pardon! -- Это по-какому же он сказал? -- спросила, уходя, клюквенная баба Алпатова. -- По-французски, -- ответил Алпатов. На другой день она явилась с куском сала и привела свою дочку Аришу. -- Научите дочку по-хранцузски, -- сказала она, подавая сало. По-хранцузски за сало принялся учить Алпатов девушку, тут же выведывая от нее сказки, и песни, и причеть священную этого края, присоединяя листок за листком в скифскую комнату. III СФИНКС Приходили, случалось, с глазами открытыми, чисто ястребиными, с едва уловимою мелькающею тенью, как у ястреба, если повернуть его к солнцу: эти перебегающие тени -- ястребиные воровства и убийства. За чистыми глазами Алпатов с большой опаской следит: или сворует, или вынет мандат на заранее присмотренную вещь. реквизирует и тоже будто бы для какого-нибудь полезного учреждения. Не доверяя себе. Алпатов в первой комнате на видном месте поставил пустую бутыль с надписью: спирт, если посетитель сразу бросается к бутылке понюхать, правда, не спирт ли, Алпатов готовится к борьбе, если не обратит внимания, -- спирт и спирт,-- Алпатов начинает просто рассказывать о музее. 498 Раз налетел вдруг на музей самый страшный из всех комиссаров Персюк, Фомкин брат: в сумерках на выжженных лядах из пней и коряг складываются иногда такие рожи, а тут еще фуражка матросская, из-под нее казацкий чуб -- знак русской вольности, а на френче все карманы -- знак европейского порядка, и в каждом кармане, кажется, сидит по эсеру, меньшевику, кооперато-ру, купцу, схваченных где-нибудь на ходу под пьяную руку, давно забытых, еле живых там в махорке, с оторванными пуговицами, окурками и всякой дрянью. Персюк налетел по доносу, может быть, на старуху при павлиньем хвосте, но захватил музей и заревел: -- А кто тут у нас идет против? Налетал прежде грозный барин на мужика, как лавина обрушивался, а мужик стоит так себе, теребит худенькую бородку и глядит тройным глазом: один глаз улыбается, другой глаз рассчитывает, третий метится в сердце. Чик, чик, чик! -- разлетелся мужик на три части, а и опять сложился, стоит как ни в чем не бывало, рыженькую бородку подергивает, и верхний глаз улыбается. Смотришь, уговорил, и графу стыдно себя самого, ласковый, болтает, как малый ребенок, и потом думает: "Русский народ сфинкс". И во сне и наяву потом чудится графу этот неумирающий, ничтожный и чем-то страшный мужик. Но не так ли просто загадка разгадывается: раб всегда кажется сфинксом господину своему, если господину угодно об этом задуматься. Вот он стоит, распаленный властитель, глаза, как у Петра Великого при казни стрельцов, раздуваются ноздри, а сфинкс в пиджаке улыбается: там где-то в невидимом третьем глазу он готовит последний суд и ему, и себе. Человек в пиджаке улыбается: он собирает фольклор, удостоверено печатью и подписью знаменитых революционеров. -- Партийный? -- Собиратель фольклора находится всегда вне партий, и все партии нас почитают за своих, а сам я определяюсь как раб господина своего. - Товарищ, у нас нет рабов! -- Ну, как нет, и почему же нельзя мне самому определиться рабом, мне так нравится: у раба всегда будущее, а господин всегда в прошлом, в своем роде я футурист. 499 -- А что это "фольклор"? -- Продукт ненормированный, вот комната русских поэтов, тут есть Пушкин, картины хороших мастеров. и я с ними, дитя своего народа, все мы питаемся народным духом. Фольклор -- продукт ненормированный. У страшных людей, как у лютых собак, переход от бешенства к тишине с ушей начинается, и это мило у них выходит, будто "ку-ку" на березе после грома и молнии. В ушах что-то дрогнуло, и Персюк говорит: -- А вы, должно быть, с образованием? -- Мы все учились понемногу, -- Лектор, может быть? -- Кто теперь не лектор. -- Знаете, у нас в партии есть и князья. -- Знаю. -- И графы есть. -- Знаю, а у нас есть, смотрите, Сервантес -- испанец, Гете -- немец, Шекспир -- англичанин, Достоевский -- русский, и мне приятно, что русский тоже состоит в интернационале. -- А нет ли у вас происхождения человека от обезьяны, вот что, по-моему, удивительно. -- Дарвин? Есть. -- И доказано окончательно? -- Пока мир не кончился, ничего не может быть окончательного, а все-таки этим долго интересовались. именно, что обезьяна доходит до человека, теперь, кажется. повернули обратно, интересуются, как человек, падая, доходит до обезьяны. -- Каким способом? -- Приходилось вам, выпивая стакан за стаканом, чувствовать себя хуже обезьяны, зато наверху кто-то остается светлый, как ангел, и удивляешься, откуда при всем своем и окружающем безобразии он явился и существует в душе? Персюк присел в мягкое кресло в вдруг как бы остановился в себе и вспомнил: -- Да, бывало, на море заберешься в канат от офицера. высадишь бутылку враз (...) Стоп! -- Запрокинув голову, постучал себя пальцем по горлу.-- Есть? -- Только в лампах денатурат. -- Давай лампу. -- Не отравиться бы: медная лампа. -- Давай! 500 И вливает все четыре лампы в себя трехлетнего настоя меди в спирту. Теперь вон с этого кладбища в парк. Пошатнулся, поправился, шагнул поскорее, опять пошатнулся и еще ходу прибавил, перешел в рысь. как будто нераскрытая в одиночестве мысль сама толкала его тело вперед, остановился на мгновение, посмотрел, не глядит ли кто на него в двери, окна. и -- нет никого! -- во весь дух мчится по парку через пни, через могилки господских рысистых коней и отличных собак, гигантским скачком взлетел над забором, мелькнули в воздухе две матросские ленты и скрылись. Куда он бежит, неужели так мчится от светлого видения, промелькнувшего в пьяной его голове? Такого бы непременно надо в музей в скифскую комнату. Алпатов спускается вниз, долго возится в дровах, тащит наверх большой липовый чурбан и топориком начинает обделывать себе из него комиссара: стук, стук! IV РАБ ОБЕЗЬЯНИЙ Стук-стук.-- синица в окно капельно-мокрое. и звин-звин! -- там в парке, над преющей осенней листвой. С высоких деревьев на малые, с малых на кусты и с кустов на листву падают капли -- шепоток по всему лесу идет и гонит зайца из леса в поля, за ним след в след выходит лисица, и волк. подается к дорогам собак ловить. Сам леший теперь мох дерет, обкладывается под корягой и засыпает на долгую зиму, редко открывая свои лесные глаза. Куда же синичке деваться? Стук-стук! -- носом в капельно-мокрое стекло. Круглой стамеской у окна Алпатов работает по липе, и мало-помалу означаются на дереве страшные глаза Петра Великого, стиснутые губы и бритый подбородок увлекает стремительно вперед, беспокойно, неудержимо все вперед в вперед, как будто при остановке он скоро пачкает землю и надо спешить на новые места.-- не такое ли движение по шири земной было всего русского народа и не это ли значит его неумолкаемый крик: "Земли, земли!" Сколько мыслей так проходит зачем-то, пока стамеска выделывает бугорки и ямки на липе,-- зачем? Одни приходятся к делу, и, может быть, согласная душа в путях стамески отгадает мысль, тут закрепленную? Но другие так 501 проходят потоком, и не узнать в них хозяина, и ввериться им и резнуть по дереву опасно -- не свое, поток просто переходит через него куда-то к другому. Вспоминается ему жаркий полдень в траве у водосточной трубы, не хочется встать, и неловко смотреть, как его упрямый приятель мучится над большим самоваром и, раздувая, хочет поставить его без трубы. Ленивый, протягивает к желобу руку, колено трубы повертывается, самовар к ней приходится и сразу гудит, как завод. Так не труд, а лень, как избыток отдыха, освободила от работы, и оба приятеля могут теперь лежать в траве и болтать. Но почему же говорят теперь: ".Кто не работает, тот не ест",-- как в детстве говорили, что лень мать всех пороков. Видно, не всякая работа ценна и не всякая лень порочна. Бывает, одно таинственное мгновение, как промелькнувшее воспоминание о светлом, всемогущем существе человека, -- и раб в один миг освобождается и других освобождает от подневольной работы. Но тут же этот освобожденный и обогатевший презрительно говорит своему бедному соседу: "Дураков работа любит". Человекоподобная обезьяна хитрая понимает, что все дело тут в светлой и редкой минуте воспоминания человека о себе самом: "Дайте мне время,-- говорит обезьяна.-- и я со ступеньки на ступеньку доберусь до человека и буду как человек. время и труд все перетрут". Проходит век за веком, и вот уже пишут историю происхождения человека от обезьяны, и маленький мальчик с восторгом прибегает из школы -- великую радостную новость узнал: человек происходит от обезьяны. И так человек стал рабом умственно численному существу обезьяны. -- И я раб обезьяний, раб, ожидающий воскресения себя из числа. V КАЗЕННЫЙ СУНДУК Стук-стук! -- опять синичка в окно, просит тепла и уюта маленькое изящное существо, ей бы плюшу зеленого на юбочку, черный бантик на шею, два-три танца выучить на клавесинах и несколько необходимых слов по-французски. Стук-стук! -- по-настоящему. Входит Ариша учить французский язык. Трудно заставить дикую девушку спрягать в прошедшем времени 502 неприлично звучащий по-русски французский глагол потерять. Арнша шалью покрывается и там умирает. Выкажет нос из-под шали. -- Я потеряла. -- Это по-русски, а по-французски? -- По-французски -- не знаю. -- Ну так будем заниматься по-русски. Начинается охота за именами. Есть и теперь перекрестки дорог, где Ариша скажет, не понимая почему, чур меня. ей нужно объяснить, что так она вспоминает своего далекого родоначальника щура. или пращура, что она и теперь живет интересами своего рода. раскиданного по разным деревням, имена деревень се рода таят в себе миф, быль и сказ: в Ярнловке почитали бога Ярилу, Волочек был когда-то местом, где славяне волоком тащили свои суда. Кудсяровка была станом Кудеяра-разбойника. Не просто даются имена и животным, и растениям, все обживается и очеловечивается, даже всякий камень обжитый имеет свое отдельное имя. Скажешь . имя, и животное выходит из стада, а что из стада пришло, то имеет лицо отдельное, оттого что его вызвала из стада человеческая сила любви раз-личающей. заложенная в имени. Будем же записывать имена деревень, животных, ручьев, камней, трав и под каждым именем писать миф, быль и сказ. песенку, и над всеми земными именами поставим святое имя богородицы: это она прядет пряжу на всех зайцев, лисиц и куниц. Все это нужно нам, чтобы не стать обезьянами и вызвать в себе силу на борьбу с ней. Эта сила у солнца называется светом, и свет солнца в душе человека есть любовь ра.з-личающая. В согласии с солнцем, с любовью и светом мы можем войти так в природу, что возле муравейника скажем имя знакомого, и тот муравей отложит дела и на минуточку выбежит поздороваться. -- Ну. что. Ариша. разве это не лучше "хранцузского"? Но трудно в одиночестве бороться с силой французского. и. видно, так уже заложено в душу, что нужно оторваться и послу дить во французском, чтобы вернуться на свою святую родину. В классе, на миру. дело идет много успешнее. Там пишется одно сочинение. "Чисгик -- мать великой русской реки", каждый избрал свое любимое имя и пишет о нем свой сказ, после все эти свободные капли сольются и река побежит. 503 И тогда весной, когда высоко поднимутся травы, украшенные изображением солнца, .мы встретим мир природы новым и прекрасным п. как первые люди в раю. будем давать любимым животным, растениям, камням свои имена. Есть ли на свете дело лучше учителя в школе? Глаза, как звезды, горят в ожидании слова. Есть застенчивые, любопытные и от слова, ширясь, выходят. светят и чуть-чуть дрожат. Есть твердые, ничем не собьешь. стоят на своем и светят почтительно. И такие, что чуть что -- отскочат и светят с задней скамейки лукаво, а то и вовсе потухнут. Но учителю не за ними надо следить, а за своими словами: сила слова убыла, значит, где-то потухла звезда, скорей туда. ищи -- где? -- вон там! -- и туда. в эти глаза лукавые, говори, смеши, удивляй, пока там снова не вспыхнет звезда. Да, если бы у нас мало-мальски было согласие, то каждый за великое счастие считал бы добровольно пробыть хоть один год учителем, на всю жизнь в черной беде это дело будет гореть ему святой путеводной звездой. Так думает Алпатов, возвращаясь к себе наверх из школы по лестнице с огромной вязанкой дров на спине. А дома, беседуя с бабушкой, его дожидается богатая баба: слышала, здесь продается ротонда. Увидела учителя с вязанкой дров, и ах! -- тужить, кого-то бранить, что вот до чего довели, учитель, и сам носит дрова. Неискренняя богатая баба: хорошо еще, если ей все равно, а скорее всего ей приятно, что она богатая так сидит, а образованный носит дрова. Но самому учителю даже и в голову не приходило подумать, что дрова носить ему нехорошо. Хлопнув вязанку возле печки, он надевает ротонду своей покойной сестры, хвалит воротник и особенно цвет: -- Бордо. Предлагает музейный лорнет и усаживает в мягкое зеленое кресло. Обезьянка, смеясь, смотрит в лорнет на бордо. -- Кровяный цвет, нет ли другого? -- Кровяный в моде. -- Я ищу небного цвета ротонду. -- Голубого нет. Нет! Вот сундук она бы взяла. -- Казенный сундук. -- Пустой стоит, не записан? -- Мало ли что: казенный. Дает три пуда муки или пуд сала, на прибавку дичь. 504 -- Какую дичь? -- Гуся. О, боже мой, как хочется гуся! Дрянь сундук, не нужен музею, и сколько он этого хламу выбрасывал в коридор на общее расхищение, а сундук продать нельзя, в него засел принцип казенный. Все крестьяне зарятся на этот сундук, он повсюду известен, и продай его, он, Алпатов, будет в согласии со всей лесной обезьяной. Но нельзя быть согласным с русской лесной обезьяной. Идейная обезьяна та понимает внешнюю сторону и достигает идеала своей работой, изменяет, подчищает, сортирует, вычисляет и небольшую хотя сумму отпускает на дело истинного творчества жизни, сознавая все-таки, что она -- обезьяна, и доходит до жизни, но не она творит жизнь. А лесная психологическая обезьяна так схватывает сущность творческого человека: тот не работает мускульно. а только пишет на белой бумаге, читает, учит, и ей кажется это очень легко и приятно. : • Отчего это? Оттого, что она живет стаей в своем лесу и эта стая называется ложно община, мир. как ложно этой же стаей понимается слово "коммуна" не как собор, а как легион. В стае работают все горбом, носят, возят все на себе, тут не признают машины, выдумки, мерой творческого процесса считают пуд муки, добытый обреченностью на бытие, где телушка много дороже ребенка, где праздник, если отелится корова телушкой, и горе. если женщина родит девочку. Тут добывается пуд, страшный, как смерть, оттого что все, кроме этого пуда. считается хитростью. Во вшивом поезде, несущем заразу и смерть, пуд едет по всей Руси и определяет собой все бытие, и это бытие -- зараза и смерть животная. Из-под чугунной тяжести веков вырвался этот пуд на один какой-то миг и только для того, чтобы опозорить крест человека: пуд обращается в бархат, в ротонду, в шкаф величиной в пол-избы. И этот же пуд обращает коммуну-собор в легион. Оказывается, что в конце концов психологическая обезьяна презирает работу и, если ей дать волю. человек покроется шерстью. Сознание полное, что психологическая обезьяна учителю страшнее идейной, но почему же так тянет неудержимо, назло идейной, продать родной обезьяне казенный сундук? "Возьму и продам!" -- и уже хочет бежать по лестнице догонять обезьяну, и в голове уже план сложился запросить на прибавку второго хотя бы небольшого гуся. и если гуся не даст, утку или. может быть. 505 курицу. Поймав себя на курице, Алпатов вслух сказал: "Проклятый сундук!" -- и топором принялся рубить его, выбирая драгоценные гвозди, и дерево, отлично сухое и березовое, драть на лучину. И, раздирая лучину, он отпускает грехи всем русским ворам: они не знают, что делают. Стало вольно, будто поел, в одну минуту из липы, как живой, вышел Фомкин брат. в темя ему три гвоздя. и получается прекрасный подстав для лучины: светец. Смеркается. Музейные звери погружаются в мрак, голова козочки исчезла над книжной полкой, зевнул. исчезая, волчище, медведь насупился, и живой ежик в о/кидании восхода луны -- свет лучины ему луной представляется -- шевельнулся в углу под газетой. Время огонь вырубать куском подпилка из яшмовой ручки печати. От искры тлеет фитиль, теперь дуть на угли, разжигать их. пока во рту не запахнет копченым сигом, и последнее -- к горящим углям приставить тончайшую лучину, подуть с силой и вздуть огонь. Крошечный огонек из пузырька от карболовой кислоты.-- по козе канун, называет его бабушка.-- светит временно, пока не разгорится лучина, воткнутая в голову болвана. Фомкина брата. Остается поставить тарелку с водой для падающих от лучины углей, и вот -- бездомный в вечном движении, с горящим факелом на голове из разбитого казенного сундука, неколебимо стоит Персюк-болван, Фомкин брат, освещая жизнь нового Робинзона Крузо на каком-то необитаемом людьми цивилизованном острове. Быть может, и он. Робинзон, когда-то бежал неудержимо вперед, как Персюк. но корабль разбился, и на диком острове есть одно только желание: вернуться к берегу святой своей родины. После немецкого урока за постное масло Коле, Комиссарову сыну, Алпатов мечтает, что переживет трудное время на своем острове, выдолбит себе к весне лодочку и на ней пустится к людям, рассказывать о своих необыкновенных приключениях в девятнадцатом году XX века. В это время ежик из-под газеты увидел луну.--свет лучины ежику луной представляется.-- он бежит к своему озеру напиться воды. а озеро это чайное блюдечко, потом катится, потутукивая и пофыркивая на туман, выходящий из трубки Хозяина, тут возле от века неподвижных деревьев -- ног Хозяина лежит много сухой листвы для гнезда, и. с трудом приладнвшись, ежик тащит целую газету в гнездо. 506 Так вот и Ариша тащит себе в гнездо французский язык, Коля комиссаров -- немецкий, богатая баба -- ротонду небного цвета, и всякий цивилизованный человек творения культурные себе на пользу в гнездо, не воображая себе. что этот собираемый ими человек может зашевелиться, и они вмиг разбегутся. Двинул ногами -- деревья пошли! Ежик свернулся, заколючился, страшно фыркая, будто началось светопреставление. -- Батюшки! -- всплеснула руками старушка, узнавая в лучине казенный сундук.-- Что же ты наделал! -- Сундук не нужен. -- За него бы нам дали три пуда. -- Нельзя же продавать казенный сундук. -- Отчего же нельзя, если не нужен? -- Оттого, что казенный сундук можно разбить, но не продать. -- Совсем ты. батюшка, одурел тут в музее, оглянись, посмотри на себя. до чего ты дошел, ведь хуже маленького стал, сундук на лучину разбил. -- Бабушка, остановитесь. -- Нет. внучек, не остановлюсь, что же ты думаешь, что я машина, взял да остановил, нет. я тебе не машина, у меня тоже душа живая и болит: зарос, как медведь, ну на что ты похож! "Шерсть как будто, правда, начинает расти",-- думает Алпатов и вспоминает, как он завел себе поросенка и он от голоду весь пошел в шерсть и щетину. -- Нет. батюшка, не остановлюсь, не на такую напал. -- Не нападаю я на вас. вы сами на меня нападаете. -- Зачем же ты разбил сундук, его люди наживали, хранили, а ты -- на вот! -- и разбил, что же это. мало тебе березы, взял бы полено, положил на печь. подсушил. -- Ради бога. остановитесь, мне нужно тетрадки поправлять. -- А на что их поправлять, какая от этого польза? Алпатов молчит и обдумывает, с какой стороны взять бабушку и обмануть. Есть две линии, житейская -- .сказать, что Кузьма сватается к Тане, или Кузьма женился на Тане. или Таня родила, а другая линия -- показать в окошко на месяц, к чему это вышел такой большой месяц, или вот звезда блестит ярко. не к морозу ли? "И пора,-- скажет,-- пора, слякоть хуже всего". Глядишь, бабушка и обманулась. 507 Но в этот раз никакой подход и даже молитва бабушку не остановит, у нее от холодной воды пошли нарывы на пальцах, и старуха опасается, не точит ли ее волосатик. Ее точит волосатик, она точит внука, капель точит камень. С высоких деревьев падают капли на малые, с малых на кусты, с кустов на прелую листву, шепоток идет на весь лес, и безумно мчится заяц в поля. за ним след в след выходит лисица, и волк подается к дорогам собак ловить. VI ЧАН Капля падает с мезонина на крышу и с крыши на камень, каждый раз с уколом выговаривая в душу бессонного: "Я -- маленький". •' Все. что говорится на уроках, в будущем непременно так'"и' станет, над всем черным хаосом восторжествует имя святое, и я мог бы даже верно начертать этот путь, но никто сейчас не будет меня слушать, время еще не пришло, и оттого остается это я -- маленький, и каждая капля, падающая с мезонина на крышу, с крыши на камень, повторяет, мерно прокалывая, как иголкой, душу: "Я -- маленький". -- Если бы ты был большой,-- говорит капель,-- то спас бы весь этот черный, погибающий в обезьянстве люд. -- Если ты большой, сойди с креста, спаси себя и нас. Вот ведь что выговаривает эта мерная капель, размывая годами камень под желобом. Да. есть какая-то сила, более страшная, чем обыкновенный голод: тот разлагает тело, а эта капель и самый дух подтачивает, и все бегут с креста, и сам Христос висит на кресте бессильный и маленький. -- Если ты бог. спаси себя и нас.-- говорит уже не разбойник один. а миллионы мертвых в гробах и мертвых в живых, накопившихся за две тысячи лет ожидания. И все бегут с креста, одни бунтуя и бесчинствуя, другие просто забываясь в хозяйстве: кто заводит свинью, кто корову, кто копается весь день в огороде, лишь бы не думать. И. может, хорошо еще. что есть голод, он спасает от думы. усмиряет и оттягивает время. Даже Алпатову голод подсказал эту мысль о волках: теперь всюду развелось много волков, крестьяне ежедневно лишаются много скота, 508 п если заняться этим делом, бить волков, то. наверно, за это хорошо будут платить, и не нужно будет заниматься по-немецки за ворованное постное масло. Сразу капель, как болезнь, отошла, и когда он вышел из дому для волчьей разведки, то и дурной погоды не было, она осталась в комнате: дурной погоды не бывает в природе, ее выдумали дачники. Ночной путь в чистик провешен от одной знакомой березы до другой на угол канав, прямо к зарослям, и тут Алпатов воет по-волчьему. Несмело отзывается матерый укрепился, завыли переярки, прибылые, и все болото воет осенью под черным небом. О. господи, жуть голодная, и как сносит се человек, и как шерсть не растет у него, как у волка, от голода и не уходят в мягкую шерсть и острые зубы вся мысль его и надежда. Шарахнулась стреноженная лошадь и запрыгала куда-то. может быть. прямо в зубы волкам. Хозяин ее Фомка, разведчик армии бандитов барона Кыш. перед этим учуял запах дымка и, зная, в чем тут (дело), оставил ее попастись, а сам идет все по ручью. Вот огонек показался, и в зареве там люди мелькают, хлопочут о чем-то. Фомка вынимает из-за пояса топор и стучит им о пень, будто рубит жердь. Там услышали самогонщики и говорят тихонечко между собой: -- Кого-то бог посылает? В такую-то осеннюю ночь и в зарослях чистика кто станет искать самогонщиков, разве только враг ведет комиссара, но врагов теперь нет у мельника Азара, и враг. не подходит со стуком. Тут собрались: Азар с волчьей мельницы -- по случаю крестин сготовил завар в три пуда; гонит Чугунок, его вся посуда, и знание дела, и хлопоты, тут же помогают три музыканта: гармонист, балалайка и скрипка: Илюха -- солдат императорской гвардии и австриец Стефан, работник на мельнице, печальный и такой несчастный, что даже собственное имя его Стефан не держится, и все зовут его почему-то из жалости Яшею. Крестины будут веселые, с музыкантами, и поутру, бог даст, Азар выпьет в лесу и прямо музыку пустит -- ему бояться нечего, мельник, все начальники давно куплены. Кто же это может теперь подходить? Случай такой был: -- Показался человек на болоте, маячит и маячит во мхах, и там есть одна-едннственная сосенка, подходит 509 к ней, наклоняется, копает, взваливает на плечи мешок и опять замаячил, а под сосной яма осталась, ну. что это? Азар знает, что это: -- Барон Кыш. это он за пищей ходил. Там у него есть остров верст на восемьдесят вокруг в болотах, разные ямы, мужики носят пищу в ямы. у него есть лозунг с мужиками на пути демократическом и прогрессивном. -- Так не барон ли и теперь к нам является? -- И очень просто, слышь, опять постукивает. -- Ну. барон так не ходит, тот сразу раздвинет кусты: "Наливайте!" -- выпьет стакан, другой и: "Прощайте, кланяется вам барон Кыш!" Все спорят между собой: одни, что Кыш настоящий барон, другие, что Кыш из нашего брата, третьи, что Кыш -- есть звук и притча. Верно знает только Азар: -- Категорически заявляю, барон Кыш попов сын и ученый человек, семинарию кончил, а в консистории ему отказали. "Ладно.-- говорит,-- коли вы меня не принимаете. я отцовскую хитрость разовью на пути демократическом и прогрессивном для бедного человека". Вот кто барон Кыш. ' -- Ежели он на пути демократическом,-- спросил гармонист,-- то почему же он барон называется? -- Отчего тоже называется Князь Серебряный, какой он князь, такой же мужик, как и мы, жил недалеко на хуторе,-захотел воли и стал князь. Так и Кыш. любитель в карты играть, когда выиграет, говорит: "Я теперь барон",-- а проиграет: "Кшш..." И стал барон Кыш. значит. страх; "Кшш, вороны!" -- крикнет, красные разбегутся. он заберет, что ему нужно, и -- кони какие у него! -- летит через изгороди, через канавы, как по ровной дороге, у леса остановился, шапку снял, и до свиданья. Так беседуют между собой самогонщики, а топорик все ближе и ближе постукивает, вот и человек показался, и вид