дила. - Откуда у тебя такая громадная клетка? - Сам сделал. - Зачем такую большую? - Ты на одном месте долго сидеть можешь? - вопросом ответил Колька. - Нет. - И птица тоже. - А где же она у тебя? Выпустил, что ли? - Нет, умерла... - И ты из-за этого такой... грустный? Из-за птицы? - Скажи еще: "Из-за какой-то птицы!.." Все так говорят. - Нет... зачем же?.. Оля присела на корточки и снизу заглянула Кольке в глаза. - Ну, чего тебе? - отмахнулся Колька. И с ужасом почувствовал, что глаза его сами собой наполняются слезами. Он изо всех сил напрягся, но ничего не мог поделать - слезы стояли в глазах. - Что ты? - дрогнувшим голосом сказала Оля. - Что ты? Из-за птицы?.. Он мог бы объяснить ей, что ему тяжело не только из-за этой опустевшей клетки... А потому, что, приехав из лагеря, он не почувствовал, что вернулся домой, хоть на столе красовался пирог и встретили его торжественным маршем. Он мог бы объяснить, что в прошлом году летом переписал чужие стихи из "Пионерской правды", выдал их за свои и попросил Олю прочитать в родительский день потому, что очень хотел доказать Елене Станиславовне и отцу, что тоже чего-то стоит и чем-то на свете увлекается, кроме своих птиц. Оля, как всегда борясь за справедливость, отыскала тогда эти стихи в газетной подшивке (и как только они запомнились ей!), а потом, подойдя к Кольке, тихо, чтобы никто не слышал, но как-то очень отчетливо произнесла: "Позор! Это же воровство... Другой писал, а ты за свои хочешь выдать!" И разорвала стихи на мелкие клочочки... Всем в лагере она сказала, что стихи были просто плохими. "А обещал, что напишешь хорошие... - добавила она при всех, обратясь к Кольке. - Эх ты, Свистун!.." В тот родительский день, после концерта, Колька слышал, как многие папы и мамы спрашивали у своих ребят: "Почему ты не выступал?.. Почему ты не пела?.. Почему ты не участвовал в пьесе?.." А отец и Елена Станиславовна ничего не спросили у Кольки. Они вручили ему большущий пакет с фруктами (такого большого пакета не привезли, кажется, никому) - и все... А разве Кольке нужны были эти фрукты? Он предпочитал кислую лесную костянику и терпкую ягоду рябины, от которой сводило челюсти и которую научили его любить птицы. Все это он мог бы объяснить Оле Воронец, когда она, сидя на корточках, упрямо заглядывала ему в глаза. Но он ничего ей не рассказал... - У тебя две пуговицы на рубашке оторвались, - сказала Оля. - Пришей. Или скажи маме. - У меня нет мамы. - Нету?.. А эта строгая женщина... в темном костюме? - Это не мама. - Прости, пожалуйста... Оля продолжала рассматривать его так, будто до этого дня ей был известен какой-то совсем другой мальчишка, по прозвищу Колька Свистун, а того, который сейчас оперся щекой о пустую клетку, она встретила впервые. Колька боялся, что слезы, которые все еще предательски стояли (он чувствовал это!) у него в глазах, потекут по щекам, Оля увидит их и уже не будет сомневаться в том, что он плачет. Ему очень хотелось, чтобы она поскорее ушла, но он не знал, как прогнать ее. И вдруг он вспомнил, как Оля злилась, когда в лагере кто-нибудь называл ее красивой, она тут же прекращала разговор и, прямо с ненавистью взглянув на своего собеседника, срывалась с места. Колька вспомнил это и, не поворачивая головы в ее сторону, сказал: - А правду говорят, что ты красивая... - Ты это на газоне разглядел? - Нет, - смутился Колька. - У тебя... на лице. - Да?.. Правда? Тебе так кажется? Оля ничуть не рассердилась, не взглянула на него с ненавистью и не сорвалась со своего места. Колькины слова были ей, кажется, даже приятны. По крайней мере, она пригладила волосы и расправила свою нарядную плиссированную юбку, которая синим полушарием расположилась прямо на траве, - Оля продолжала сидеть на корточках. Что было делать? Неожиданно Кольку выручил Рудик Горлов, появившийся во дворе с фотоаппаратом в руках. - А-а... Вот я вас и щелкну! - воскликнул он своим неприятным шепелявым голоском. - Интересный получится снимочек: "Последняя встреча перед разлукой!" А когда издадут книжицу, под названием "Переписка Оли и Коли", мы эту фотографию на первую страничку тиснем... Рудик любил уменьшительные словечки, и оттого его фразы всегда казались приторными и липкими. В четвертом и пятом классах Рудик сидел по два года и поэтому был старше своих одноклассников, а ходил он летом в коротких штанах, которые важно именовал "шортами". Кольке казалось, что в таких именно штанах разгуливали европейские колонизаторы, которых он видел в кино, по своим африканским колониям. На голове у Рудика был маленький берет с хвостиком на макушке, франтовато сдвинутый чуть-чуть набок. - Беретик идет, - зло прошептала Оля. Так она называла Рудика. И поднялась с травы. - Ну, я пойду... Рудик тут же подскочил к Кольке: - Что? Помешал?.. Вам ведь только переписочку вести поручили, а на коленки на траву перед тобой становиться этого ей никто еще не поручал! Колька не обращал на него внимания. - А ты о деньжатах-то, между прочим, подумал? - не отставал Рудик. - О каких деньжатах? - Или ты, может быть, очень богатый? Пионер-миллионер?.. Ха-ха-ха! Три раза в месяц письма посылать - это же целых пятнадцать копеек выходит. Полтора рубля, значит, в старом масштабе цен. Чтобы сумма была с виду повнушительней, Рудик всегда считал "в старом масштабе". - По арифметике из двоек не вылезаешь, а тут, словно счеты, защелкал... - усмехнулся Колька. - Какое тебе дело? - Ты дурачком-то не будь! А если полтора рубля на десять месяцев помножить, это же пятнадцать рублей выходит! В старом, конечно, масштабе. Что ж, ты из своего карманчика будешь выкладывать? Они давали тебе заданьице, они пускай и платят! По-прежнему уставившись на зеленый газон за деревянной изгородью, Колька угрюмо осведомился: - Ты знаешь, как тебя называют? Рудик навострил уши. - Беретиком... - Ну и что? - А я бы назвал по-другому. - Как? - Змееныш ты... вот! Письма Коля пишет Оле Посылаю тебе первое письмо. В этом месяце останется написать еще два. Коля Оля пишет Коле Здравствуй, Коля! Прежде всего хочу напомнить тебе, что у меня есть имя. Меня зовут Олей, хотя из твоего письма этого узнать невозможно. И что за письмо такое - полторы корявых строчки?! Адрес на конверте и то длиннее. Мне-то от тебя вообще никаких писем не нужно: не хочешь - и не пиши, пожалуйста. Но раз тебе дали задание, да еще на бумаге, да еще в дупло эту бумагу опустили - так уж пиши, будь добр, по-настоящему! Оля Коля пишет Оле Оля! Мне от тебя тоже никаких писем не нужно. Но ребята хотят, чтобы ты рассказала о заполярном городе. В книжках они, что ли, не могут прочитать? Да о нем, об этом городе, в любом учебнике географии написано! Коля Оля пишет Коле Здравствуй, Коля! Я бы тебе ничего рассказывать не стала (читай в учебнике географии!), но раз ребята просят, я кое-что расскажу. Знаешь, как называют эти места? Северными воротами страны! Только за обычными воротами бывает улица или переулок, а за этими - море. Здесь я увидела его первый раз... Раньше я, когда думала о море, всегда представляла себе золотой пляж и отдыхающих. Но тут никто не загорает и пляжа нет, а море холодное и суровое. Тут в море работают: ловят рыбу. Весь порт пропах ею. И солью, и ветром... И заводы я здесь увидела совсем не такие, как у нас. Наш алюминиевый - это корпуса и трубы. А рыбные заводы плавают и качаются на волнах. Там прямо на палубах рыбу разделывают и солят. А сколько я видела в порту бочек, ты представить себе не можешь! Если бы все они сразу покатились, то грохот, наверно, был бы слышен у вас в городе. Это, конечно, преувеличение, но, в общем, шум был бы ужасный. Я даже сунулась носом в одну пустую бочку, - она пахнет смолой, свежим деревом. А там, где собрались все бочки вместе, воздух такой, как у нас в "Сосновом бору". Я все говорю: "У нас на стройке. У нас на алюминиевом заводе... У нас в "Сосновом бору". Никак не могу отвыкнуть. И скучаю я, Колька, очень сильно. Даже ты отсюда, издалека, выглядишь гораздо симпатичнее. Но скучаю я, конечно, не по тебе, а по всем нашим ребятам. Передай им это. Может быть, и они обо мне вспоминают? Папа говорит, что пора уже привыкать к новому месту и становиться патриоткой города, в котором мы теперь будем жить. Я понимаю, что пора, но ведь по заказу этого не сделаешь - не привыкнешь и не отвыкнешь... Оля Коля пишет Оле Оля! Ребята просят тебя не отвыкать... Это они просят. А я просто передаю. Коля Оля пишет Коле Здравствуй, Коля! Не удивляйся, пожалуйста, но я хочу сделать тебе один очень большой сюрприз. Думала сразу же написать об этом, в самом первом письме, но как-то не решилась, а сейчас вот пишу. Ты ахнешь и перепутаешь все голоса своих любимых птиц, когда узнаешь, что это за сюрприз! Как говорит моя Белка, - "потрясающий"! Но чтобы его получить, ты должен будешь пройти одно трудное испытание. Напиши мне: согласен ли ты пройти? Только учти: это настоящее испытание, а не какие-нибудь детские игрушки. Хватит ли у тебя находчивости и смелости? Подумай, посоветуйся со своими птицами (ты ведь, кажется, ни с кем больше не дружишь). Послушай, что они тебе там напоют, и ответь мне. Знаешь, как в сказке: надо выполнить три желания, чтобы случилось чудо. У меня трех желаний нет, есть только одно, но, если ты его выполнишь, чудо обязательно произойдет! Так что советую тебе сделать за меня это очень серьезное дело, которое я не успела закончить. Через несколько дней ты получишь маленькую посылку. Там будет запаковано что-то очень важное! Но ты не имеешь права вскрывать посылку, пока не пройдешь испытание. Если не справишься с ним, вернешь мне посылку обратно. Нераспакованной! А если вскроешь раньше времени, все погибнет, никакого сюрприза все равно не получится. Советую тебе несколько раз перечитать последние строки и хорошенько запомнить все, что я написала. Потому что я представляю себе, как у тебя будут чесаться руки, как тебе захочется хоть одним глазком подсмотреть, что там, в посылке. Лучше запри ее куда-нибудь в ящик, подальше, а ключи до поры до времени потеряй. Или отдай на хранение верному человеку. И не пытайся подглядывать сквозь материю и бумагу - ничего все равно не увидишь. А если раньше времени залезешь внутрь, сразу все испортишь, и поправить ничего уже будет нельзя. Я предупредила, а дальше - пеняй на себя! Жду письма. Только не двух строчек, а именно - письма. Оля Коля пишет Оле У старого дуба не говорили, сколько надо писать - две строчки или две страницы. Сказали: три письма в месяц, и все. Ни в каких твоих сюрпризах я не нуждаюсь. В посылку твою лазить мне неинтересно. Но сейчас, в начале учебного года, мне все равно нечего делать, поэтому, если очень уж хочешь, присылай твое задание. Коля Оля пишет Коле Коля! Если тебе в начале учебного года нечего делать, советую побольше гулять, дышать свежим воздухом. Можно еще поваляться на диване или сходить лишний раз в кино. А с моим заданием "от нечего делать" не справишься. Поверь, Коленька: ничего не выйдет! Ты, наверно, думаешь: "Какое она имеет право давать мне какое-то там задание?" Имею право! А какое и почему, ты узнаешь, если все выполнишь. Ну, а если не выполнишь, ничего не узнаешь. Так что подумай хорошенько. А я тебе пока расскажу еще кое-что о городе, в котором теперь буду жить... Видел ли ты когда-нибудь людей, имена которых можно прочесть на географической карте? А я вчера видела такого человека. С виду он самый обыкновенный, немного сутулый, морщинистый и весь седой. Я всегда думала, что "морские волки" - здоровяки, такие геркулесы, что об них, как о скалу, любой шторм разбивается. А этот старичок сказал мне: "Вот перед чем бури должны отступать!" И похлопал себя сперва по голове, а потом по левому карману. Рудик, конечно, сразу решил бы, что он имеет в виду деньги. А он на самом деле имел в виду сердце, свою морскую душу. И еще смекалку. Понимаешь? Помнишь, учительница литературы советовала нам записывать в особую тетрадку слова с двойным значением - ну, например: "ключ от двери" и "горный ключ". Помнишь, тогда на уроке Лева Звонцов вскочил и выпалил: "С одной стороны - поэт Блок, а с другой - блок, на который веревку наматывают!" Все смеялись... А Левка просто хотел показать, что читает поэтов, которых мы еще не проходили. Сейчас ты, конечно, думаешь: к чему я пишу все это? А к тому, что ты, конечно, никаких слов с двойным значением в тетрадку не выписывал, а я выписывала и вчера еще дополнила свои записи новым словом. Оказывается, "банка", представь себе, тоже имеет два значения. Ну, первое всем известно: банка консервов, банка варенья. А есть, оказывается, у этого слова и очень поэтичное значение: возвышение морского дна тоже называется "банкой". И возле такой "банки" всегда водится особенно много рыбы. Отыскать ее - это счастье для моряков! Сутулый, морщинистый старичок, которого я вчера видела, отыскал. Он море знает все вдоль и поперек, как мы с тобой наш "Сосновый бор" или нашу Электролизную улицу, по которой три года бегали в школу. Видишь, я так и продолжаю говорить: "Наш "Сосновый бор", "наша улица". А скажу ли я когда-нибудь "наш" о том городе, в который мы переехали? В общем, старик (тогда он еще не был старым) отыскал возвышение морского дна. И не так уж далеко от берега. Никто ему сперва не верил, что там самая настоящая "банка". И он все выходил и выходил в море - в любой шторм, в любую непогоду, пока не доказал, что рыбы там видимо-невидимо. Фамилия у него самая обыкновенная: Копытов. И теперь на всех картах, которые рыбаки берут с собой в море, написано: "Копытовская банка". Расскажи об этом у нас в классе. Может быть, ребятам будет интересно... Что-то я вспомнила сейчас о них обо всех, о нашем Феликсе вспомнила - и расстроилась немного. Скучаю я, Колька. И письмо тебе длинное пишу потому, что кажется, будто со всеми нашими разговариваю. О посылке и о моем испытании подумай как следует. Это очень важно! В последнем письме ты опять забыл, что у меня есть имя: Оля. Коля пишет Оле Здравствуй, Оля! Сегодня к нам в класс прибежал Феликс и прямо не заговорил, а закричал: "Ура! Ура!" Ребята еще не знали, в чем дело, но все тоже закричали на всякий случай: "Ур-ра!" Феликс говорит: "Поздравляю вас! Вы не напрасно летом придумывали разные имена для нашего города. Я их все переписал и послал прямо в горсовет. Оттуда еще выше переслали. И вот нашему городу дали новое имя... Знаете какое? Крылатый! Город Крылатый! Завтра в газете будет напечатано". Все стали орать от счастья, прыгать по партам. Лева Звонцов крикнул: "Вот видите, как я хорошо это придумал!" И тут уж не помню, кто именно... кажется, я... сказал ему: "Это не ты придумал, это Оля придумала!" - "Но дискуссию-то я организовал, - стал спорить Лева. - Если бы не было дискуссии, так и Оля бы ничего не стала придумывать!" Да, между прочим... Совсем забыл. Если для тебя это так уж важно, я могу выполнить твое задание. Коля Оля пишет Коле Я целый день перечитываю, Коля, твое письмо. Оно очень-очень хорошее... С самой первой строчки! Наконец-то ты вспомнил мое имя и написал: "Здравствуй, Оля!" Спасибо тебе за это. Но самое главное - это новое имя нашего города! Неужели так и назвали - Крылатый?! Как же теперь, интересно, будут называть всех нас? "Дети Крылатого"? Или "Крылатые дети"? А может, просто: "Крылатики"? Звучит неплохо. Может быть, и тебе приятно узнавать о моих новостях? Давай так и будем: ты расскажешь мне, я - тебе... А о моем задании и о сюрпризе забудем. Ты пишешь: "Если для тебя это так уж важно..." Не надо, Коля. Вышли посылку обратно. Будем считать, что она не нашла адресата. А я завтра или послезавтра поручу свое важное дело кому-нибудь другому. Подумаю, выберу кого-нибудь понадежней и напишу ему письмо. Время не ждет! Оля ТЕЛЕГРАММА Никому не пиши. Все выполню. Коля Оля пишет Коле Добрый день, Коля! У нашего старого заветного дуба, когда, помнишь, так жарко горел костер, никто не поручал нам посылать друг другу телеграммы. Так что ты, можно сказать, даже перестарался. Но телеграмма твоя пришла вовремя - в тот самый день, когда я уже собиралась поручить свое важное дело кому-нибудь другому. Сидела на уроке и шептала себе под нос имена всех наших ребят прямо по алфавиту, как вызывала к доске наша учительница литературы. Оказалось, что я все тридцать девять фамилий помню наизусть, по порядку, как они в классном журнале записаны. И, называя шепотом фамилию, я сразу вспоминала и лицо, и характер, и любимые словечки, и даже походку... И почти все мне кажутся отсюда, издалека, очень хорошими, благородными, а плохое куда-то улетучивается из памяти, будто его и не было. Даже ты, Колька, представляешься мне отсюда просто ангелом. Особенно по сравнению с Вовкой Артамоновым, с которым я сижу за партой. Он раньше один восседал. Меня рядом с ним, на свободное место, и посадили. Он мне на первом же уроке записку написал: "Откажись лучше со мной сидеть. А то хуже будет! Впереди тоже свободное место есть. Давай-ка туда уматывай!" Я бы могла пересесть, но из принципа осталась. А он на каждом уроке пишет: "Давай, давай отсюда! А то хуже будет!.." Многие его боятся. "Не связывайся!" -говорят. А я ведь с ним и не связываюсь, это он сам связывается. Посмотрим еще, кто победит. "Я, -говорит, -с первого класса всегда один за партой сижу. У меня парта люкс! Ее так в классе и называют. Или еще по-другому: "персональная парта". Я тебя здесь прописывать не собираюсь. Так что мотай отсюда!" И обязательно свою любимую фразочку прибавит: "А то хуже будет!" Подумай, Колька: почему он должен один сидеть, если все сидят по двое? Это же несправедливо! И я не уступлю! Пусть хоть мину под меня подкладывает - не уступлю! Я только что из школы пришла, а там с этим самым Артамоновым поссорилась и никак успокоиться не могу. Многие перед ним трясутся. Но ведь должны же быть и смелые ребята в этом шестом классе "В". Отцы у них рыбаки, капитаны... И сами с рождения у моря живут. Смешно: Артамонова испугались! Но я же не об этом хотела тебе писать. Я должна была дать тебе свое важное задание. И очень срочно, потому что моя мама, которая пока еще находится там, у нас, или, вернее, у вас (никак не могу привыкнуть!), в городе Крылатом, через десять дней уже уедет вслед за нами. Письмо до тебя будет добираться дней пять, так что времени у тебя почти не оста- нется. Ты, наверно, пока ничего не можешь понять, да? При чем тут моя мама и ее отъезд?.. В следующем письме все объясню. А сейчас очень устала. До свидания! Оля Оля пишет Коле Здравствуй, Коля! Сейчас тебе подробно все растолкую. Мама моя задержалась в Крылатом (эх, здорово, значит!), потому что еще не довела у себя в больнице до полного выздоровления, до выписки то есть, пятерых своих давнишних больных. Через десять дней они выписываются, и тогда мама приедет сюда. Она-то уедет из вашего города, а две наши замечательные комнаты на первом этаже в доме строителей, где мы жили впятером (еще с папой, моей сестренкой и бабушкой), останутся. Ты знаешь, как трудно пока у нас в Крылатом с квартирами, - эти комнаты сразу же займут. И вот важно, Коля, очень важно (запомни это!), кто туда к нам въедет! Ты должен сделать так, чтобы въехала наша школьная гардеробщица Анна Ильинична - ну, та, которая зимой каждого из нас предупреждает: "Застегнись получше! Шапку получше натяни - уши отморозишь!" А если у кого вешалка на пальто оборвется, то сядет за своей перегородкой и пришьет. Я давно уже заметила, что она как придет с работы, так со своими дочками-двойняшками, девчонками лет пяти, до темноты у нас во дворе гуляет. Я как-то даже спросила ее об этом. "Разве, - говорю, - они в детском саду за день не нагулялись?" Она мне стала объяснять, что свежий воздух девчонкам очень полезен. А я по голосу ее почувствовала, что воздух тут ни при чем. Стала я тогда соседок потихоньку расспрашивать, и они мне рассказали, тоже потихонечку, чтобы Анна Ильинична не слышала, что ее семья на десяти метрах умещается - в маленькой комнатушке, при кухне. А ведь их пятеро, представляешь себе! У нее еще, оказывается, взрослая дочь есть, - в нашей школе в десятом классе учится. И муж Анны Ильиничны заочно какие-то экзамены сдает. Так вот, чтобы двойняшки им не мешали, она, не отдохнув даже после работы, по двору слоняется. И зимой с ними до темноты гуляет. Они-то бегают, им тепло, а она руками по бокам колотит, на одном месте прыгает, а домой не идет: пусть те двое в тишине занимаются! И те-то, конечно, не виноваты. И никто, наверно, не виноват, потому что город наш еще совсем молодой, не обстроился, но Анне Ильиничне от этого, по-моему, не легче. Я много раз ее девчонок к себе забирала, чтобы она наверх домой подняться могла (они в нашем с тобой подъезде на пятом этаже живут) и отдохнула бы хоть немного. А когда узнала, что папу в Заполярье командируют, так сразу решила, что в наши комнаты должна переехать Анна Ильинична со всей своей семьей. Они сами такие люди, которые никогда за себя не попросят и никаких бумажек собирать не станут. Им кажется, что если по закону положено, так о них и без напоминаний вспомнить должны. Только иногда никто не вспоминает, а они молчат... Но тут уж наш "Отряд Справедливых", вмешался. Все справки за них собрали, я в жилищно-коммунальный отдел раз пять бегала. Всем все доказала, все сочувствовали Анне Ильиничне и даже согласились уже выписать ордер. Но тут Еремкины на дыбы встали. Это наши бывшие соседи, муж и жена. Ты знаешь их: они между рамами своего окна железную решетку соорудили и часто сквозь нее, как из тюрьмы, во двор выглядывают. Вы им однажды в окно футбольным мячом попали, когда еще решетки не было, они этот мяч в отделение милиции отнесли, оттуда он к нам в "Отряд Справедливых" (для принятия мер!) попал, а от нас снова во двор вернулся... Теперь вспомнил? Я Еремкиным тоже обо всех бедах Анны Ильиничны много раз рассказывала, даже прибавляла кое-что для большего впечатления. Но есть, я заметила, такие люди: им о чужой беде говоришь, а они в этот момент только о себе, только о своих делах думают. И даже рады, что несчастье с кем-то другим случилось, а их стороной обошло. Расскажи им, что где-то землетрясение, а они будут думать: "Как хорошо, что вблизи от нас нет ни гор, ни вулканов и земля под ногами не шатается!.." Расскажи, что человек умер, они даже фамилии не узнают, а первым делом спросят: "Отчего?" И скажут один другому: "Вот видишь, надо к врачу пойти провериться!" Я Еремкиным про Анну Ильиничну рассказывала, а они в этот момент (по лицам их видела!) думали только об одном: "Как хорошо, что у нас на двоих большая комната - высокая, светлая и не при кухне!" Ну, а когда они услышали, что мы хотим Анну Ильиничну вселить к ним в квартиру, сразу же о справедливости заговорили. Не по закону, мол, и несправедливо, чтобы в хорошую квартиру дома строителей въезжали люди, которые на стройке не работают. Еремкины все законы наизусть знают, но только, я заметила, всегда так выходит, что законы обязаны срабатывать в их пользу, и справедливость они как-то всегда к своим интересам умудряются приспосабливать. Они стали всюду заявления строчить, и выходило, будто они о правах строителей беспокоятся. А на самом деле они просто не хотят, чтобы сразу трое детей въезжали в квартиру. То есть старшая-то дочь Анны Ильиничны уже взрослая, школу кончает, а двойняшки их очень перепугали. Они ведь и со двора ребячьи голоса спокойно слушать не могут, все передергиваются: "Покоя нет! Отдохнуть невозможно!.." Я однажды услыхала, как Еремкина говорила своему мужу: "Когда этот крик издалека доносится, и то хоть убегай на край света. А тут он будет под самым ухом. К тому же учти, что они двойняшки и, значит, вопить будут сразу в два голоса!" Я могла бы, конечно, ответить ей, что очень хорошо знаю этих двойняшек, что они никогда не орут в два голоса и вообще никак не орут, потому что они совсем не избалованные девочки. Но с Еремкиными разговаривать бесполезно, и я решила их перехитрить. Перед самым моим отъездом мы письмо от имени "Отряда Справедливых" в стройуправление написали, и все поставили свои подписи: мол, мы дети строителей, а Анна Ильинична работает в нашей школе - значит, и она имеет к строительству самое прямое отношение. В жилищно-коммунальном отделе с этим согласились. И Еремкины приумолкли. Но, приехав сюда, я вдруг подумала, что они, может быть, снова развернули наступление на Анну Ильиничну. Я Белке, как своей лучшей подружке, перед отъездом поручила за этим следить, она ведь член нашего "Отряда Справедливых". Но Белка все-таки девчонка, и потом она очень доверчивая, восторженная, Еремкины ее могут обмануть. А ты все-таки парень, мужчина, с тобой им будет труднее... В общем, ты должен помочь Белке. Или, вернее, пусть она тебе помогает. Только не смущайся, пожалуйста, когда они станут восклицать: "Мы будем бороться за правду!" Они так всегда говорят, когда им нужно за самих себя постоять. И вообще красивые слова для них вроде дымовой завесы... Так что ты к словам Еремкиных не прислушивайся. Ты лучше их планы разгадай - и расстрой! Очень на тебя надеюсь. Это и есть мое испытание. Если справишься с ним, такой сюрприз получишь, о каком даже и не мечтаешь! Хотя я об этом уже писала. Ну, вот пока и все. Действуй, Колька! Я тебе такое длинное письмо посылаю, что оно вполне может сойти за два (видишь, от тебя научилась подсчитывать!), целых три дня его сочиняла. Так что я немного передохну, а ты пиши - сообщай, как идут дела. Оля Коля пишет Оле Здравствуй, Оля! Я сегодня почти всю ночь не спал. Я слышал, как дикторша пожелала всем спокойной ночи, а утром услышал, как заиграли позывные - "Широка страна моя родная...", и дикторша бодрым голосом сказала: "Доброе утро, товарищи!" И тут же я сразу подскочил к окну, потому что мне показалось, что кто-то уже вселяется в вашу квартиру. Но потом оказалось, что это просто грузовик привез в магазин продукты. Я теперь ни о чем другом ни одной минуты не думаю, а только все время размышляю, как мне победить Еремкиных. И если меня сейчас вызовут к доске, я наверняка схвачу двойку. Но не потому, что я ничего не знаю, а потому, что мои мысли заняты совсем другим. Да, забыл сказать, что я начал писать это письмо на уроке физики. Учитель (ты его не знаешь, потому что мы в прошлом году физику еще не проходили) сказал мне только что: "Незлобин, можешь не записывать то, что я рассказываю, все это есть в учебнике!" Но я все равно продолжаю "записывать", потому что хочу поскорее тебе все рассказать. Я, Оля, никогда не ожидал, не думал, что ты мне дашь такое ответственное задание. Я думал, ты ерунду какую-нибудь поручишь, а теперь я просто... Кончаю писать: учитель стал прогуливаться между партами и сейчас приближается ко мне. Продолжаю писать тебе уже дома... Нелька с умным видом тарабанит на пианино, и мне очень хочется рассказать ей о твоем задании. Ведь она думает, что я ни на что на свете не способен и что мне никто ничего важного не может поручить. И ее мать, Елена Станиславовна, тоже так думает, и даже мой отец. Вот бы и они тоже узнали!.. Но не беспокойся, пожалуйста, я им ничего не расскажу: вдруг они проболтаются Еремкиным, и тогда все погибнет. Я все решил делать в глубокой тайне. И только Белке сегодня на перемене рассказал о твоем письме: ведь ты сама разрешила мне обратиться к ней за помощью. Белка выпучила на меня свои зеленые глазищи, и даже веснушки ее, и рыжие волосы засверкали от удивления. - Тебе, - говорит, - Оля поручила это дело?! Тебе?! - А что ж такого особенного? - ответил я. - Мы же с ней переписываемся. - Переписываться с тобой ее просто насильно заставили. Но чтобы она поручила тебе такое дело? Не верю! Тогда я достал твое письмо и показал ей, словно пропуск какой-нибудь предъявил или пароль произнес. Она стала это письмо вертеть в руках, со всех сторон разглядывать и даже к окну, на свет его понесла, будто я мог обмануть ее и подделать твой почерк. Потом вернулась и говорит: - Потрясающе! Она целых три дня писала тебе письмо! Одно письмо - целых три дня! Я бы и трех минут не стала на тебя тратить. Мне всего-навсего открыточку прислала, а тебе целый пакет! Что-то там, на Севере, с ней происходит... Климат, наверно, влияет! Говорят, там очень тяжелый климат. Ты ведь знаешь Белку: тарахтит, руками размахивает. - Чем это ты, - говорит, - завоевал такое Олино доверие? Ведь она же тебя ненавидела и презирала! И вдруг... Потрясающе! Ничего не пойму!.. Я ответить ей ничего не мог, потому сам еще недавно считал тебя предательницей, а чем заслужил твое доверие - понять не могу. Потом Белка немного успокоилась, пришла в себя и сказала, что у нас ничего не получится, потому что Еремкины предупредили: как только твоя мама уедет, они запрут ваши комнаты, никого в них не пустят и будут с утра до вечера "бороться за правду". Они хотят бороться до тех пор, пока эта самая их "правда" не победит. А Анна Ильинична никуда не ходит и не хлопочет. Белка рассказывает, что она так прямо и говорит: "Если надо будет, о нас сами вспомнят..." Но ведь бывает и так, что надо вспомнить, а не вспоминают. Ты об этом тоже писала. И я со вчерашнего вечера все время соображаю, как бы помочь Анне Ильиничне. Но мне бы нужно было не со вчерашнего дня, а, может, раньше тебя, Оля, об этом подумать. Потому что я ведь еще в прошлом году был у Анны Ильиничны дома. И все видел... Это вот как было. Нелька однажды забрала с собой ключи от квартиры, забыла оставить их у соседки. Она у нас часто разные вещи забывает и путает, но ей все прощается, потому что она талант, дарование и делает это не просто так, а по рассеянности. Елена Станиславовна говорит, что все талантливые люди "с некоторыми отклонениями от нормы". Ну вот, у Нельки там очередной раз что-то отклонилось от нормы, и она унесла с собой ключи. А дело было зимой, и я целых два часа слонялся возле подъезда. Анна Ильинична шла мимо - двойняшек своих из детского сада вела - и говорит: "Что это ты в сосульку превратился?" И забрала меня к себе наверх. Чаем поила, валенки мои на батарею поставила... Я тогда разглядел, как они живут. Старшая дочка на подоконнике задачки решала, муж за столом к экзаменам готовился, а двойняшки прямо тут же, рядом, на кровати своих кукол баюкали. Анна Ильинична все время на кухню выходила, потому что мы в комнате еле-еле помещались. И я с тех пор как увижу где-нибудь строи- тельные леса, так сразу думаю: "А вот бы хорошо в этот дом Анне Ильинич- не переехать! В отдельную бы квартиру! Или хотя бы в общую, но только чтобы старшая дочка на подоконнике уроков не делала, а двойняшки на кровати в куклы свои не играли..." Честное слово, я так всегда думаю! Но сам не догадался, что можно помочь... А сейчас вот такой случай подворачивается - и эти самые Еремкины хо- тят помешать. И неправда, что двойняшки шумят. Я у Анны Ильиничны тогда просидел почти что целый вечер, а они только и делали, что потихонечку баюкали кукол. Они всегда их спать укладывают. Анна Ильинична приучила их к этой игре, чтобы они старшим не мешали заниматься. Она, когда из кухни в комнату заходила, так каждый раз повторяла шепотом: "Тише, девочки, тише! Куклы могут проснуться, а им врач спать прописал!" Кончаю тебе писать, потому что пришли с работы отец и Елена Станиславовна. А я так и не придумал еще, как помочь Анне Ильиничне. Ночью придумаю. Заканчиваю свое письмо опять на уроке. Придумал! Я, кажется, придумал! Сегодня ночью у меня вдруг родился план. Сейчас напишу записку Белке, чтобы она никуда не убегала на перемене, а подошла ко мне: нужна ее помощь! Больше пока ничего писать не буду. Если получится, сразу же сообщу. Если не получится, тоже сообщу. Крепко жму руку. Коля Коля пишет Оле Здравствуй, Оля! Сегодня утром, по дороге в школу, я встретил твою маму. И мы с ней вместе шли до угла. Твоя мама сказала, что Анна Ильинична в конце концов, конечно, получит ордер, но что Еремкины ей сильно потреплют нервы. И я сразу решил: не позволим Еремкиным трепать нервы Анне Ильиничне, от которых после нашей школьной раздевалки и так уже почти ничего не осталось. И почему это Анна Ильинична должна получить ордер "в конце концов"? Пусть получит его сразу, как только уедет твоя мама. Или даже до ее отъезда... Ведь въехать в новую квартиру - это такая большая радость! И если человек измучается, он уже потом от усталости и не почувствует никакой радости. Еремкины хотят, чтобы так было, но мы им помешаем помешать Анне Ильиничне получить радость от вселения в новую квартиру! Когда я высказал все это твоей маме, она со мной полностью согласилась, но сказала, что у нее лично "нет сил сражаться с Еремкиными". У мамы и правда был очень утомленный вид, она, наверно, совсем замучилась, долечивая своих больных, доводя их до выписки. И она действительно сейчас не может сражаться. А я смогу и твою Белку заставлю сражаться со мной вместе до полной победы! Сейчас уже вечер, Нелька перестала разучивать свои музыкальные пьесы, и я могу спокойно рассказать тебе, как началось это сражение. Я на первом же уроке написал Белке записку, чтобы она на перемене никуда не убегала, а ждала меня на площадке, возле пожарного крана. Там я шепотом, чтобы никто не услышал, рассказал ей о своем плане, и она, конечно, как всегда, стала кричать, что это потрясающе! Но только не поверила, что я все это придумал сам, потому что никто от меня не мог бы ожидать "такой потрясающей выдумки". Я не стал с ней спорить. Я сказал, чтобы Белка ровно в семь часов вечера пришла к подъезду, в котором жила раньше ты и где живем мы с Анной Ильиничной. И еще я сказал, чтобы она обязательно надела на руку красную повязку, как член вашего "Отряда Справедливых", и чтоб для меня тоже такую повязку принесла. Я объяснил Белке, что надену ее только на каких-нибудь пятнадцать минут. И тут Белка как выпучит на меня зеленые глазищи, как засверкает своими веснушками: "Ты с ума сошел! Ты думаешь, это так просто - наце- пить на руку красную повязку? Да это же великая честь - попасть в "Отряд Справедливых"! Тебя никто даже не выдвигал туда. И никогда не выдвинет! А ты хочешь надеть чужую повязку!.. Это немыслимо! Это невозможно! Как у тебя язык повернулся?" Мне захотелось тут же отказаться от твоего задания, побежать домой и отослать обратно в Заполярье твою посылку. Если вы с Белкой, как и Нелька, как и мой отец с Еленой Станиславовной, считаете, что я ни на что серьезное не способен, так зачем же ты первая стала писать такие письма, которые в обыкновенный конверт с трудом залезают? Зачем дала свое "ответственное поручение"? Зачем?! Я ведь не лез к вам первый, ничего этого не просил. Но потом я нарочно, чтобы сдержаться, вспомнил, как старшая дочка Ан- ны Ильиничны готовит уроки на подоконнике, а двойняшки баюкают своих ку- кол прямо на застеленной кровати, потому что им больше приткнуться негде. Вспомнил я это и подумал: "Я ведь не для Белки и не для Оли Воронец дол- жен сражаться с Еремкиными, а ради Анны Ильиничны и всей ее семьи!" Белка возмущалась до самого звонка на урок. А на следующей переменке я ей сказал: - Ты представь себе на минутку, что я - это не я, а что я - это твоя лучшая подруга Оля Воронец. Ведь она прямо пишет мне, чтобы я довел до победного конца дело, которое она не успела закончить. Значит, я как бы действую от ее имени! А она была не просто членом вашего "Отряда Справедливых", а даже его командиром. Я хотел успокоить Белку, уговорить ее и никак не ожидал, что от этих моих слов она возмутится еще сильнее: - Да как ты можешь говорить, чтобы я на минутку вообразила себе, что ты - Оля Воронец?! Я даже на секунду не могу себе этого вообразить! Оля была нашей гордостью! Мы все ее просто обожали. Я даже во сне не смогу себе представить, что ты - Оля Воронец!.. И снова я подумал: "Зачем же вы опустили в дупло старого дуба листок с этим дурацким заданием? Разве я вас об этом просил?" Я сказал Белке, чтобы она не приносила мне никакой повязки и сама тоже не приходила в семь часов к нашему подъезду. - Не приду! Не подумаю даже прийти! - гордо ответила Белка. И пришла в половине седьмого. На целых полчаса раньше срока. Я увидел ее из окна. А выглядывал я потому, что был уверен: она не просто прибежит, а прискачет, примчится на всех парах. Разве она допустит, чтобы твое задание выполнялось без ее участия? Она принесла мне аккуратную, отглаженную красную повязку - такую чистенькую, будто ее никто ни одного раза в жизни на руку не надевал. - Чья это? - спросил я. - Это повязка Оли Воронец! - торжественно ответила она. И повязала ее мне с таким видом, точно орден выдала. Потом Белка пригладила свои рыжие волосы и спросила меня: - Ну, как я выгляжу? Солидно? - Солидно, - ответил я, потому что она вдруг и правда как-то присмирела, притихла: наверно, от волнения. Белка отошла на несколько шагов в сторону, оглядела меня издали и сказала, что я выгляжу тоже вполне прилично. Все это происходило на улице, возле подъезда. Потом мы вошли в парадное. И я позвонил в твою бывшую квартиру. Долго никто не откликался. Тогда Белка сказала: - Ты ведь один раз нажал, а один звонок - это к Оле... Ее мама, наверно, еще с работы не пришла. А Еремкины на один звонок никогда не выходят. Хоть три часа подряд нажимай на кнопку! Они вообще всегда у себя в комнате запершись сидят! Оля говорила, что в лото играют. Это их любимая игра. А я их даже ни одного раза в глаза не видала... Тогда я позвонил два раза. За дверью сразу зашлепали комнатные туфли, загремели цепочки и засовы... Я пишу тебе очень подробно, потому что хочу, чтобы ты знала, как идет эта наша операция. Когда Еремкина спросила: "Кто там?" - я бодро, как на перекличке, гаркнул: "Пионерский "Отряд Справедливых"!" От испуга она сразу открыла* Я даже удивился: Белка твоя, на переменках такая смелая, тут вдруг растерялась и стала меня в коридор вперед себя пропускать. Хотя я ее, как девчонку, хотел пропустить первой. И я пошел прямо в темный коридор (на меня в этот момент, наоборот, какая-то необыкновенная решительность напала). Белка поплелась за мной. - Коля! Коля, выйди, пожалуйста, - позвала Еремкина. Я вздрогнул... Но оказалось просто, что ее муж - мой, как это говорится, тезка, а ты меня об этом даже не предупредила. Оба они оказались очень вежливыми людьми. В комнату, правда, не пригласили, но вынесли нам в коридор две табуретки, на которые мы не стали садиться. - Вы, наверно, пришли за бумажной макулатурой? - ласково спро