-  жена  Александра
Яковлевича: уж слишком почтительно обращались они  друг  с  другом,  да  и
представлялись очень разными. За обедом деловых разговоров не вели, лишь в
самом конце Александр Яковлевич неожиданно спросил Дмитрия:
   - Вы, кажется, собираетесь в отпуск ехать?
   - Да.
   - А какие планы на будущее?
   - Нн-не знаю, - замешкался Дмитрий, недовольно взглянув на Дубровина.
   Александр Яковлевич  его  ответу  как  будто  не  удивился  и  спокойно
осведомился:
   - Почему же не знаете?
   Дмитрий промолчал - он растерялся и просто не знал, что говорить,  -  и
Александр Яковлевич тактично перевел разговор на другое. Но  после  обеда,
когда они вернулись  в  кабинет  и  закурили,  Александр  Яковлевич  снова
заговорил об этом:
   - Мне кажется, Дима, что вы  не  совсем  четко  представляете  масштабы
сделанного вами и того, что еще предстоит сделать. В этом...  -  Александр
Яковлевич взял в руки его статью и значительно покачал ею,  -  предстоящей
работы не на один год и для многих сотен, если не  тысяч,  людей.  Это  вы
понимаете?
   - Приблизительно.
   - А надо бы точно, ложная скромность здесь неуместна. И  конечно,  было
бы  странно,  если  бы  вы  не   занялись   самыми   важными   проблемами,
поставленными вами же.
   Дмитрий помолчал и сумрачно сказал, не глядя на Александра Яковлевича:
   - Но я действительно не знаю... - И неожиданно для самого себя добавил:
- Я не знаю даже, смогу ли я вообще работать дальше.
   - Алексей мне  немного  говорил  об  этом,  -  мягко  сказал  Александр
Яковлевич. - Вы уж не сердитесь на него за это.
   - Ну что вы...
   -  Состояние  это,   в   общем-то,   неудивительное,   даже,   пожалуй,
естественное для тех, кто пытается  разобраться  в  тайнах  мироздания.  И
если, конечно, оно исключение из правил, а не правило. В моей  жизни  было
два подобных кризиса, когда я не мог работать и ни во что не верил - ни  в
себя, ни в других, ни в разум человеческий. А у вас это впервые?
   - Нет, - сказал Дмитрий. - Второй раз.
   - Уже второй... Для тридцати лет многовато.
   - Для него - в самый раз, - серьезно сказал. Дубровин.
   - Вот как. - Александр Яковлевич улыбнулся. -  Ну  что  ж,  тебе  лучше
знать. Да и то сказать - мы в его годы таких работ все же не делали.
   Дмитрий покраснел и не знал, куда  глаза  девать.  Александр  Яковлевич
словно не заметил этого и, подвинув кресло поближе к Дмитрию, заговорил:
   - Только, пожалуйста, не думайте, что мы разыгрываем сцену для поднятия
вашего духа. В этом нет никакой необходимости - вы человек не из  хлипких,
сужу об этом с уверенностью потому, что такая работа не для слабых  духом.
И что работать  дальше  вы  будете,  и  работать  крепко,  значительно,  -
Александр Яковлевич сжал пальцы в кулак  и  энергично  взмахнул  им,  -  я
ничуть не сомневаюсь... Ничуть. Просто вам  нужно  какое-то  время,  чтобы
прийти в себя.  Разумеется,  сейчас  я  не  собираюсь  вытягивать  из  вас
каких-то конкретных ответов и обещаний. Но, уж не обессудьте, и  оставлять
все на милость вашу и божью тоже  не  могу,  именно  значительность  вашей
работы не позволяет делать этого... Поезжайте, отдохните  как  следует,  в
сроках вас никто не ограничивает, и подумайте вот о чем... Сколько человек
у вас в секторе?
   - Тринадцать.
   - Мало, очень мало... Мы, откровенно говоря, уже решили укрупнить  вас,
перевести ваш сектор рангом выше, сделать его лабораторией. Как вы на  это
смотрите?
   - Никак, - сказал Дмитрий.
   - Хм, - задумался Александр Яковлевич. - Так-таки и совсем уж никак?
   - Да. Жаль, но ничего более конкретного пока сказать не могу.
   - Но вы подумаете об этом?
   - Конечно.
   - Видите ли, друг мой, я хоть и дал вам обещание не  требовать  от  вас
конкретного ответа - и от обещания этого не отказываюсь, - но войдите и  в
мое положение. Конец года на носу, надо утрясать планы  будущего  года,  и
хотите вы этого или нет, но вашей  работе,  в  чем  бы  конкретно  она  ни
заключалась, в этих планах должно быть отведено значительное место.  Ждать
еще год - просто преступление. Это вы понимаете?
   - Да. Но поймите и вы меня. Если бы я  мог  что-то  ответить,  я  сразу
сделал бы это.
   - Несомненно. Но, простите за назойливость, тая как  я  не  сомневаюсь,
чем закончатся ваши раздумья, то сделаем вот  что:  вы  едете  отдыхать  и
думать, а мы действуем так, словно вы уже  дали  согласие  на  руководство
лабораторией, и, по  возможности,  планируем  все  необходимое  для  вашей
дальнейшей работы... Я вижу, вам это не очень нравится?
   - Да.
   - Мне тоже. - Александр Яковлевич развел руками. - Я предпочел бы более
конкретный ответ, но что делать? Деловая проза частенько входит в конфликт
с нашими эмоциями. Вы можете предложить какое-то другое решение?
   - Нет. - Дмитрий покачал головой. - Но  и  это  мне  не  представляется
удачным. Мне будет крайне неприятно, если я не оправдаю ваших надежд.
   - Я думаю. И все-таки мы рискнем.
   Дмитрий пожал плечами и промолчал.
   На улице Дубровин предложил:
   - Зайдем ко мне?
   - Можно, - не слишком охотно согласился Дмитрий.
   Они прошли в кабинет и несколько минут сидели молча.  Наконец  Дубровин
спросил:
   - Ты чем-то еще расстроен - кроме разговора о лаборатории?
   - Вы думаете, этого мало?
   - И не слишком много. Тебя ведь насильно никто не заставляет.
   - Ну конечно, - Дмитрий усмехнулся. - Все выглядит очень даже мило.  Ты
можешь не соглашаться, но мы все-таки настаиваем. И  попробуй  откажись  -
сразу выйдешь дурак дураком и неблагодарной свиньей.
   - Ну, это уже слишком.
   - Ничего не слишком. Я не знаю, что вы говорили Александру Яковлевичу о
моем... кризисе, но боюсь, что вы не слишком хорошо и сами понимаете,  что
это такое. Дело обстоит хуже, чем вы думаете. Я не стал особенно возражать
Александру Яковлевичу,  потому  что  это  бесполезно,  да  и  похоже,  что
лабораторию в самом деле надо создавать... Создавайте хоть целый институт,
если моя работа стоит того. Но уж позвольте мне самому решать, смогу ли  я
принять участие в этой работе, а тем более руководить ею.  Я  сделал  все,
что мог, - и кончено на этом. А что дальше будет - увидим...  И  на  вашем
месте я не стал бы слишком рассчитывать на меня. Если я и  выберусь...  из
этого кризиса, - Дмитрий криво усмехнулся, - то вряд ли  скоро.  А  терять
даже один год - это, как считает Александр Яковлевич,  преступление.  Если
так - заранее ищите другого руководителя. Я наверняка ничем не смогу  быть
вам полезным... в ближайшем будущем по крайней мере. Я не только  не  могу
сейчас ничего делать, но и не хочу, понимаете? Ничего не хочу.  Я  еле-еле
закончил эту работу, и большего не требуйте от меня.
   - Дима, - тихо сказал  Дубровин,  -  успокойся,  пожалуйста.  Не  будем
больше говорить об этом. Поезжайте куда хотите и на сколько хотите.  Жанне
тоже надо как следует отдохнуть.
   - Это уж точно. - Дмитрий поднялся. - Я пойду, Жанна будет волноваться.
   Дмитрий стал одеваться, но  вдруг  хлынул  такой  дождь,  что  Дубровин
решительно отобрал у него пальто, и они снова вернулись в кабинет. Дмитрий
встал у окна и смотрел, как яростно  сечет  дождь  тонкие  голые  деревья.
Потом повернулся к Дубровину и спросил:
   - Антонина Васильевна - его жена?
   - Да. Непохоже?
   - Почему же...
   - У них такая история - хоть роман пиши. Знакомы они с  детства,  но  в
гражданскую потерялись, несколько лет искали друг друга  и  не  нашли.  Он
женился на другой, она вышла замуж, пошли у  обоих  дети,  -  в  общем,  у
каждого своя жизнь. А в сорок седьмом, когда им  уже  по  пятьдесят  было,
случайно встретились на улице и, представь  себе,  сразу  же  узнали  друг
друга. Как оба уверяют - только по глазам. Проговорили один вечер,  другой
- и решили, что расставаться им не надо. Дети у обоих были  уже  взрослые.
Она ушла от своей семьи, он - от своей, и вот с тех пор и живут вместе.
   - Давно вы его знаете?
   - Лет двадцать.
   - Я все-таки пойду, Алексей Станиславович...
   - Дождь-то еще не кончился.
   - Он, похоже, до самой зимы не кончится.
   - Тогда возьми зонт.
   Домой Дмитрий пошел не сразу. Остановился под узким карнизом  закрытого
магазина, плотно прижался спиной к его прозрачной стеклянной стене. Закрыл
зонт, закурил, долго  смотрел  на  пустую,  чисто  вымытую  дождем  улицу.
Волнение, пережитое при разговоре с Александром Яковлевичем, казалось  уже
чем-то далеким, теперь спокойно думалось:  ну  вот,  все  кончилось  самым
благополучным образом, уверенность в своей правоте не подвела  тебя  и  на
этот раз, работа оценена на "отлично" - и что же дальше? Ответ может  быть
вроде бы только один:  работать  и  работать.  Прав  Александр  Яковлевич:
работы этой не на один год, и кому же, как не ему самому, возглавить ее...
   Но он знал, что не сможет больше  работать.  Ни  сейчас,  ни  позже.  И
спасительное стандартное утешение,  что  все  это  временно,  естественная
реакция на чрезмерные нагрузки, не помогало. В  конце  концов,  усмехнулся
он, жизнь - явление тоже временное. Глупая, пошлая "философия" - все  так,
но вот беда: то, что глупо и пошло, еще не означает, что это неверно... А,
к черту... И он пошел домой. Ольф тоже был у него, и, судя по  всему,  они
заждались его.
   - Виноват, ребятишки, - улыбнулся им Дмитрий с порога. -  Великие  дела
требуют великого времени... - И, не дожидаясь их расспросов, сказал:  -  В
общем, все верно, можете меня лобзать и поздравлять... Ну, что же вы?
   Жанна обняла его. Дмитрий, поглаживая ее по плечу, посмотрел на Ольфа и
тихо сказал:
   - Как хорошо, что вы есть, ребятишки...
   Потом Ольф заставил его рассказать все подробно, восхитился Александром
Яковлевичем: "Могучий старик!" - и, подумав, сказал:
   - Знаешь, что мне пришло в голову? Что нам  очень  везет  с  учителями.
Сначала Ангел вытягивал нас, потом Дубровин,  а  теперь  вот  -  Александр
Яковлевич...  И  все  за-ради  так,   наших   прекрасных   глаз   для?   И
противников-то у нас, по существу, не было, один пунктиром наметился, да и
то  уничтожился,  стопроцентным  джентльменом   оказавшись.   А   где   же
пресловутая борьба нового со старым, новаторов и консерваторов?
   - Подожди, будет тебе еще борьба, - пообещал Дмитрий.
   - Ну, когда-то еще  будет,  а  до  сих  пор  почти  не  было.  Все  нас
приветствуют, все идут  навстречу,  -  вот  только  чепчики  в  воздух  не
бросают. Это мы такие везучие - или так быть должно?
   - Наверно, и то и другое.
   - Да? - Ольф скептически посмотрел на него. - Ну ладно. А раз уж  зашел
об этом разговор - позволь мне покаяться.
   - В чем?
   - Я был неправ тогда, поддерживая Валерку, - уже серьезно сказал  Ольф.
- До меня только сейчас по-настоящему начинает доходить, в чем тут дело. И
Ангел, и Дубровин, и Александр Яковлевич помогают нам,  конечно,  не  ради
наших прекрасных глаз...
   - Я думаю, - улыбнулся Дмитрий.
   - Просто, наверно,  так  надо.  И  мы  перед  ними  в  долгу,  который,
очевидно, придется возвращать другим. Я,  по  своей  несознательности,  не
понимал, что время возвращать долги уже настало...
   - А сейчас понял? - насмешливо спросила Жанна.
   - Сейчас - да, - серьезно сказал Ольф.



        74

   В Долинске стояла унылая бесснежная  зима.  Дмитрий  и  Жанна  приехали
вечером, и через полчаса Ольф уже  заявился  к  ним.  Открыла  ему  Жанна;
Дмитрий слышал, как Ольф о чем-то тихо спросил ее и потом встал  в  проеме
двери и оценивающе прищурился:
   - Привет, бродяжка.
   - Привет, - заулыбался Дмитрий, направляясь к нему.
   - Винца-то южного привезли?
   - А то как же.
   - Ну, тогда можно и поручкаться... - Ольф милостиво пожал Дмитрию руку,
потом ткнул его кулаком в бок и довольно ухмыльнулся: -  А  ничего,  мясцо
наросло. Женщина, - обратился он к Жанне, - выпить-то дашь?
   - Сейчас, садитесь.
   Открыли бутылку вина, и Дмитрий спросил:
   - Ну, как живы-здоровы?
   - Да по-всякому. Кто жив, кто здоров, а некоторые - и то и другое.
   - Дубровин как?
   - Сам увидишь, - нехотя отговорился Ольф.
   - Болеет, что ли?
   - А ты здоровым-то его часто видел?
   - А как выглядит?
   - Неважно.
   - А ребята как?
   - Ребята? - Ольф немного подумал, словно вспоминая. - А ничего ребята.
   - Далеко продвинулись?
   - Куда? - Ольф сделал невинное лицо,  и  Дмитрий  догадался,  что  дело
нечисто.
   - Ты дурачком-то не прикидывайся... Сдвиги какие-нибудь есть?
   - Ну, как им не быть, - уходил от ответа Ольф.
   - А ну выкладывай, - приказал Дмитрий.
   - Да чего там выкладывать... - Ольф вздохнул. - В  общем,  оставили  мы
эту работу.
   - Это как же понимать? - удивился Дмитрий.
   - А так. Не хотят ребята заниматься этой мелочью.
   - А чем же они хотят заниматься?
   - Твоей работой.
   - Какой моей работой?
   - А той самой, которую ты родил в тихоокеанском уединении.
   - Та-ак... - Дмитрий встал и прошелся по комнате. - И кто же  подал  им
эту блестящую идею?
   - Никто. Сами додумались.
   - Ах, вот как, сами... - Дмитрий остановился перед ним. - А как все это
объяснить Ученому совету?
   - А это уже не моя забота.
   - А чья?
   - Твоя и Дубровина.
   - А он знает об этом?
   - Конечно.
   - И как ему понравилась такая самодеятельность?
   -  Очень  даже  понравилась,  отче,  -  с  удовольствием  сказал  Ольф,
откидываясь в кресле и смакуя вино. - Это во-первых. А во-вторых,  никакой
самодеятельности вовсе даже и не было. Можно сказать, наоборот. Он сказал,
что недурно придумано и, если бы мы сами не додумались до этого, рано  или
поздно так решили бы сверху. Что, Одиссей, съел?
   - Н-да, дела. - Дмитрий покачал  головой.  -  И  чем  же  конкретно  вы
занимаетесь?
   - Пока что ликбезом. До  сих  пор  толком  не  поняли  ни  одной  твоей
закорючки. Ждем тебя как господа бога, чтобы  ты  хоть  немного  просветил
нас.


   ...Утром Дмитрий сразу пошел к Дубровину, но  его  не  было.  И  только
после третьего телефонного звонка услышал знакомый голос:
   - Слушаю.
   - Это я, Алексей Станиславович... Здравствуйте.
   Дубровин несколько секунд помолчал, словно не узнавая его,  и  невнятно
сказал:
   - Приходи ко мне.
   Он сидел за пустым столом - очень непривычно было видеть его  ничем  не
занятым - и показался Дмитрию необычно маленьким.
   - Ну, здравствуй. - Дубровин, не вставая, протянул ему через стол  руку
и кивнул: - Садись, рассказывай.
   - Да что рассказывать... Вот, явился, - почему-то смешался Дмитрий.
   - Об этом мне еще утром доложили.
   - Быстро, однако.
   - А ты как думал!
   Дубровин так внимательно оглядывал его, что Дмитрий улыбнулся:
   - Ну, как товар?
   - Товар хорош, - серьезно сказал Дубровин. -  Поправился,  потолстел  и
глядишь... почти приемлемо.
   - А как вы?
   Дмитрий ожидал услышать обычную для Дубровина отговорку, но он вздохнул
и невесело сказал:
   - Скверно, Дима. Надо почку удалять.
   - Так плохо?
   - Да.
   - Когда?
   - Предлагают сейчас, но я поторговался - и отложили  до  весны.  Сейчас
очень уж некогда.
   Дубровин как-то неловко, боком вылез из-за стола, прошелся по кабинету,
прислонился к стене и, пристально глядя на Дмитрия, спросил:
   - Что, рассказывать тебе действительно нечего?
   - Нет, - сказал Дмитрий, опуская глаза.
   - Тогда я расскажу кое-что. С января организуется новый отдел, смысл  и
назначение которого - заниматься проблемами, поставленными тобой. Как тебе
нравится эта новость?
   - Никак.
   - Плохо, что никак... Ладно, поехали дальше. Будет в  отделе  пока  две
лаборатории: одна твоя, другая... - Дубровин чуть помедлил, - моя.
   - Ваша? - с удивлением спросил Дмитрий.
   - Да. Начальником отдела буду я. Чем ты так удивлен?
   - Но ведь у вас были другие планы...
   - Были, а теперь нет. Точнее, твоя работа заставила  их  изменить  -  и
настолько, что от них почти ничего не осталось.  -  Заметив,  что  Дмитрий
хочет что-то сказать, Дубровин сухо проговорил: - Твои эмоции, а тем более
сожаления по сему поводу по меньшей мере неуместны.
   - А законченную работу это сильно задело? -  прямо  посмотрел  на  него
Дмитрий.
   - Пока трудно сказать, но похоже, что  да.  Однако  -  все  это  уже  в
прошлом, а нам теперь придется основательно подумать и о будущем.
   Дубровин так явно выделил это "нам", что Дмитрий поморщился.
   - Насколько я тебя понял, ни к какому определенному решению ты  еще  не
пришел?
   Дмитрий хотел сказать, что решение у  него  более  чем  определенное  -
руководить лабораторией он не сможет, - но посмотрел на Дубровина  и  тихо
ответил:
   - Нет.
   - Жаль, - жестко сказал Дубровин. - Значит, придется  мне  пока  одному
всем заниматься.
   - Почему одному? Ольф...
   - Ольф в таком деле не помощник, - оборвал его Дубровин.  -  Ладно,  не
будем об этом. Нет так нет. Но кое в чем тебе все же придется  помочь  мне
сейчас.
   - В чем?
   - Тут приходили трое, изъявивших желание работать  у  нас.  Тебе  нужно
поговорить с ними, и, если решишь, что они нам подходят, мы возьмем их.
   - Хорошо, я поговорю, - сказал Дмитрий.
   - Это первое. Второе - Шумилов уходит из института.
   - Почему? - удивился Дмитрий.
   - Решил, что работать он здесь не сможет. Вероятно, правильно решил...
   - А как же его лаборатория?
   - Об этом и речь. Лабораторию решено расформировать. Часть людей я беру
к себе, часть уходят в другие отделы, а шестеро изъявили желание  работать
у тебя.
   - Именно у меня?
   - Да. Тебе придется поговорить и с ними. Одного ты возьмешь или всех  -
это уже твое дело.
   - Но, Алексей Станиславович...
   - Никаких "но", - решительно остановил его Дубровин. - Я отлично  помню
твое "нет", но этим все-таки изволь заняться, у  меня  и  без  того  забот
хватает. К тому же я их почти не знаю, а ты работал с ними.
   - А о чем мне с ними говорить?
   - Вот уж не знаю, голубчик, - развел руками Дубровин. - Судя  по  тому,
как ты раскусил Мелентьева, опыта в этом деле тебе не занимать.
   - Мелентьев - другое дело.
   - Почему другое? Подбирай людей так, чтобы с ними можно  было  долго  и
хорошо работать.
   "Кому?"  -  чуть  было  не  спросил  Дмитрий,  но,  перехватив   взгляд
Дубровина, промолчал.
   То спокойное,  бездумное  настроение,  с  которым  Дмитрий  вернулся  в
Долинск, исчезло в первые же дни. Он видел, что  все  ждут,  когда  же  он
возьмется за работу. А работать он по-прежнему  не  мог.  Совсем  не  мог.
Несколько раз он брался за те наметки, которые они  втроем  сделали  перед
отъездом в Одессу, но хватало его не больше чем на час. Он  просто  ничего
не понимал в том, что сам же писал всего месяц назад.  И  не  только  это.
Просматривая журналы, Дмитрий тут же убеждался, что  не  в  состоянии  как
следует осмыслить даже самую  несложную  информацию.  Разглядывая  строчки
уравнений, он видел только какие-то греческие  и  латинские  буквы,  очень
хорошо понимал, что каждая из них в отдельности означает, но  связать  все
эти звенья в единую цепь  почти  никогда  не  удавалось.  Как  только  ему
казалось, что он начинает что-то понимать, тут  же  возникал  какой-нибудь
вопрос, и все рассыпалось. Он просто разучился мыслить. А главное - ему  и
не хотелось этого. Он каждый день  отправлялся  в  институт,  запирался  в
кабинете, клал перед собой  папку  с  бумагами,  но,  случалось,  даже  не
раскрывал ее, а весь день читал. До  Нового  года  он  перечел  почти  все
романы Дюма. Где-то рядом, по коридору, работала его группа, были Жанна  и
Ольф; но Дмитрий почти не встречался  с  ними,  разве  что  вместе  ходили
обедать. Он не знал, как объяснить Жанне  свое  затворничество,  и,  когда
наконец заговорил об этом, она тут же остановила его:
   - Дима, не надо ничего объяснять, я же вижу, как  тебе  это  неприятно.
Делай так, как считаешь нужным. Мы не будем тебя беспокоить, я уже сказала
ребятам, чтобы они не обращались к тебе ни с какими вопросами.
   - Да? - только и нашел он что сказать. - Очень хорошо.
   И его действительно оставили в покое. И с  Дубровиным  Дмитрий  виделся
только мельком, и тот ни о  чем  не  спрашивал  его.  С  теми,  кто  хотел
работать в его лаборатории, Дмитрий поговорил на следующий день  и  сказал
Дубровину, что можно брать всех. Дубровин,  не  глядя  на  него,  небрежно
сказал:
   -  Хорошо,  после  Нового  года  оформим.   Если   насчет   кого-нибудь
передумаешь, сообщи.
   И Дмитрий с облегчением взялся за романы  Дюма.  Время  от  времени  он
напоминал себе, что надо еще раз  попытаться  сесть  за  работу,  и  минут
двадцать  честно  старался  разобраться  во  всей  этой  чепухе,  а  когда
убеждался, что у  него  ничего  не  получается,  чуть  ли  не  с  радостью
откладывал бумаги в сторону и снова принимался за чтение. Когда  надоедало
читать, он вставал, ходил по кабинету, смотрел в окно, просматривал старые
подшивки "Крокодила" и решал кроссворды.  Но  рано  или  поздно  приходили
минуты отрезвления, он начинал понимать, что  долго  так  продолжаться  не
может и надо как-то выбираться из этой отупляющей трясины. Но как? Его все
больше  пугала  непроходящая   неспособность   к   сколь-нибудь   связному
логическому  мышлению.  Однажды,  натолкнувшись  в  своей  же   двухлетней
давности статье на  слова  "эрмитова  матрица",  Дмитрий  почти  с  ужасом
обнаружил, что не знает, что это такое. Не не помнит, а именно не знает. А
ведь он сам писал эти два слова и помнил, что эрмитова матрица - что-то не
слишком  сложное,  вроде  синуса  в  геометрии,  но   что   именно,   даже
приблизительно представить не мог. Он тут же уехал домой, чтобы  заглянуть
в учебник,  и  в  автобусе  вспомнил  случай,  бывший  с  ним  когда-то  в
университете. После долгого дня работы он  спустился  вниз,  чтобы  купить
пачку лезвий, и, подойдя к  киоску,  обнаружил,  что  не  знает,  как  они
называются. Он долго стоял перед киоском и смотрел  на  маленький  красный
пакетик с надписью "Спорт". Он знал,  что  пакетик  никакого  отношения  к
спорту не имеет, что по-английски это называется "bracle", что за этим  он
специально спустился с четырнадцатого этажа, - но для чего ему это нужно и
как эта  штука  называется  по-русски,  он  никак  не  мог  вспомнить.  И,
дождавшись, когда разошелся народ, он сказал продавщице, ткнув  пальцем  в
стекло на прилавке:
   - Дайте мне это.
   - Что "это"? - не поняла продавщица.
   - Ну... вот это.
   Продавщица посмотрела, куда он показывал,
   - Пасту?
   - Нет, рядом.
   - Лезвия?
   - Да-да, лезвия, - обрадовался он.
   И, вспомнив сейчас этот эпизод, Дмитрий почти успокоился. Значит, такое
с ним уже бывало - и бесследно прошло. Он вспомнит эрмитову матрицу  точно
так же, как вспомнил когда-то про лезвия. И вообще нет  никаких  оснований
для паники. И его забывчивость, и  непонимание,  и  нежелание  работать  -
естественная реакция на крайнее перенапряжение, которому он подвергал свой
мозг. Один Сахалин чего стоит...
   О Сахалине Дмитрий сам вспоминал порой с удивлением. Он обдумывал  свои
идеи почти беспрерывно, даже во сне, и иногда,  очнувшись  на  минуту,  не
сразу понимал, где он и почему  вокруг  скалы  и  море,  а  не  стены  его
кабинета. Однажды, задумавшись, он ушел далеко по берегу и, споткнувшись о
камень, сильно ушиб руку, огляделся и увидел,  что  все  вокруг  незнакомо
ему. Только взглянув на часы и  вспомнив,  когда  он  отправился  в  путь,
Дмитрий догадался, что прошел, вероятно, километров пятнадцать, и повернул
назад. А через час ему показалось, что он сошел с ума. Он стоял  у  скалы,
смотрел на глубокую, шумно вскипавшую  перед  ним  воду  и  никак  не  мог
понять, как же он перебрался через это явно непроходимое  место.  Поверху?
Он отошел назад и озадаченно покачал головой - верхом,  бесспорно,  пройти
тоже было нельзя. Но ведь как-то он попал  сюда,  не  дух  же  святой  его
перенес... Он даже пощупал свою одежду, чтобы убедиться, что она  сухая  и
ни вплавь, ни вброд он не перебирался. Потом он сел на камень,  закурил  и
только минут через пятнадцать догадался, в чем дело. Прилив! Ну конечно же
прилив... Как, оказывается, все просто...
   Случалось и раньше, что он, увлекшись работой, забывал о еде и сне,  но
такой полной, почти абсолютной отрешенности от пространства и времени, как
на Сахалине, у него никогда еще не было. И стоит ли теперь удивляться, что
мозг  отказывается  подчиняться  ему?  Пройдет  еще  какое-то  время,  все
восстановится, и он снова начнет работать...
   Дома он посмотрел учебник,  тут  же,  бегло  прочитав  всего  несколько
строк, вспомнил эрмитову матрицу и совершенно успокоился. Почему-то  очень
захотелось спать, Дмитрий лег и проспал три часа. А проснувшись, не  сразу
понял, что сейчас - утро или вечер. За окном было темно,  часы  показывали
четверть шестого. Наконец он догадался, что должен быть вечер - ведь Жанны
рядом не было, - и стал думать, почему он в постели. "Кажется, я  зачем-то
вернулся домой... Зачем? Ах да, эрмитова матрица... При чем  тут  эрмитова
матрица и что это такое?" Минуту или две он думал  об  этом,  но  вспомнил
только, что перед сном прочел об этой матрице в учебнике и  все  понял.  А
что именно понял - этого он не знал.  Вернее,  когда-то  знал,  но  совсем
забыл - и теперь уже никогда не узнает и не вспомнит. Никогда. И  работать
он тоже уже никогда не сможет... Это было так очевидно, что он хотел  даже
посмеяться над своими недавними надеждами. Но смеяться он  не  мог  -  ему
хотелось плакать. Он отвернулся лицом к стене, закрыл глаза и подумал: да,
это конец. Очевидно, силам человеческим  положен  какой-то  предел,  и  он
этого предела достиг. Именно так, и это все объясняет.
   Думать об этом было слишком больно, и он хотел встать,  чтобы  заняться
чем-нибудь, но посмотрел на часы и увидел, что сейчас должна прийти Жанна,
- и остался лежать. Но когда она открыла дверь  и,  торопливо  сбросив  на
кресло пальто, сразу прошла к нему, он даже не пошевелился. Жанна  немного
постояла, потом осторожно разделась, легла рядом с ним,  прижалась  к  его
спине и положила ему руку на лоб. Дмитрий прижал ее ладонь к своему лицу и
неожиданно заплакал: от жалости к самому себе и - почему-то -  к  ней,  от
счастья своего неодиночества, от необычного  ощущения  теплой  тяжести  ее
тела. "Господи, как же мне повезло, - суеверно подумал он. - Что  я  делал
бы сейчас без  нее?"  Он  хотел  сказать  это  ей,  но  почувствовал,  что
засыпает.



        75

   Приказ об образовании нового отдела вывесили двенадцатого января.  Один
из четырех его пунктов гласил, что руководство  вновь  созданной  тридцать
первой лабораторией временно возлагается на доктора  физико-математических
наук Кайданова Д.А. Дмитрий прочел об этом утром, машинально  задержавшись
у доски приказов по пути в свой кабинет.
   - Можно вас поздравить? - сказал кто-то, стоявший рядом.
   - Да-да, благодарю, - пробормотал Дмитрий тщетно пытаясь вспомнить, кто
это, и пошел к Дубровину. Не поздоровавшись, он сказал с порога:
   - Алексей Станиславович, там приказ вывешен...
   - И что же? - сказал Дубровин, протягивая ему Руку.
   - Здравствуйте... В пункте третьем есть две маленькие неувязочки.
   - Какие?
   - Во-первых, формально я еще не доктор физико-математических наук...
   - Насколько мне известно, позавчера  ВАК  утвердила  твою  кандидатуру.
Диплом вышлют, вероятно, недели через две. Какая вторая неувязка?
   - Я не давал согласия на руководство лабораторией. Даже временное.
   - Ну, не давал, так и  не  руководи,  -  безразлично  сказал  Дубровин,
разглядывая бумаги на столе.
   - Как это понимать?
   - А так, - вздохнул Дубровин. -  Да  ты  сядь...  Можешь  считать,  что
никакого приказа не было. Тем более что  ты  не  расписывался  под  ним  и
формально имеешь полное право ничего  не  делать.  Ровным  счетом  ничего.
Только прошу учесть, что в таком случае все твои обязанности,  -  Дубровин
особенно подчеркнул это "все", - придется исполнять мне.
   - Алексей Станиславович, зачем вы это сделали? - тихо спросил Дмитрий.
   Дубровин промолчал.
   - Вы это специально?
   Дубровин устало посмотрел на него:
   - А если и так?
   И тут Дмитрий не  выдержал.  Он  вскочил  и  закричал  высоким,  самому
показавшимся незнакомым голосом:
   - Да поймите вы, черт возьми, я не благородная институтка, меня не надо
упрашивать! Если бы я мог работать, я бы не то что согласился,  а  сам  бы
потребовал, чтобы мне дали лабораторию, людей, средства!  Но  я  не  могу,
поймите вы это наконец! Я сейчас  способен  только  на  то,  чтобы  читать
детективы и решать кроссворды! Вы сами говорили, какую значительную работу
я сделал, - так  подумайте  о  том,  чего  это  могло  стоить  мне!  Я  же
интеллектуальный труп, развалина! Или вы думаете, что я набиваю себе  цену
и мне нравится, чтобы меня упрашивали? Скажите честно - вы так думаете?
   - Нет, Дима, нет, - быстро сказал Дубровин. - И, пожалуйста, успокойся.
   - Тогда зачем вы так делаете? - с горечью спросил  Дмитрий.  -  Или  вы
думаете, мне приятно слышать, что вы, тяжело больной человек и человек мне
очень дорогой, должны делать за меня мою работу? Неужели вы думаете, что я
сам не сказал бы вам, что согласен, если бы мог сделать это?
   - Сядь, Дима. - Дубровин вышел из-за  стола  и,  положив  ему  руку  на
плечо, повторил: - Сядь, пожалуйста.
   Дмитрий сел, и Дубровин сказал:
   - Прости, я виноват. Действительно, не надо было так  делать...  Дай-ка
закурить.
   - Вам же нельзя, - тихо сказал Дмитрий, но полез за сигаретами.
   - Одну можно.
   Они закурили, и Дубровин, морщась  то  ли  от  дыма,  то  ли  от  боли,
заговорил:
   - Действительно, я сделал это специально. Думал, что так  будет  лучше.
Ты весь ушел в себя, даже Жанна ничего не знает, и мы можем только гадать,
что с тобой творится. Я и подумал, что этот приказ... как-то поможет  тебе
сдвинуться с мертвой точки. Это во-первых. А второе - раз  уж  лаборатория
создана, ею должен кто-то руководить, хотя бы формально.
   - Я же вам давно  говорил  -  поищите  кого-нибудь,  если  уж  Ольф  не
подходит.
   - Кого-нибудь нельзя, Дима, - твердо сказал Дубровин.  -  Нужен  именно
ты. Потому что не только твоя лаборатория, но и весь отдел будет  работать
над твоими проблемами - ты не забывай  об  этом.  И  мне,  как  начальнику
отдела, теперь постоянно будет нужна твоя помощь. А  потом...  -  Дубровин
помолчал, - мое состояние. Мне очень скверно, Дима. Боюсь, что и до  весны
не дотяну. А уложат меня месяца на два, если не  больше.  У  меня  ведь  и
вторая почка не очень хорошо работает. А на кого отдел оставить? Ты же сам
понимаешь, как важно с самого начала не наделать ошибок.
   - Алексей Станиславович, - с отчаянием сказал Дмитрий, - я все понимаю,
но я не могу... Верите вы мне?
   - Ну разумеется, - торопливо сказал Дубровин. - Давай не будем об  этом
говорить. Подождем, пока ты придешь в себя.
   - А вы уверены, что это будет?
   - Конечно.
   - А я нет...
   - Дима, ты не думай об этом. Это пройдет, обязательно пройдет.
   Дмитрию показалось, что Дубровин  и  сам  напуган  его  словами,  и  он
попытался улыбнуться:
   - Будем надеяться.
   - Ты постарайся не думать так. Ты думай, что это обязательно пройдет, и
очень скоро. Ну все, хватит. Знаешь что?  -  вдруг  оживился  Дубровин.  -
Давай-ка выпьем, а?
   - Да что вы, ей-богу! - изумился Дмитрий. -  Вот  этого  вам  уж  точно
нельзя.
   - Это мы еще посмотрим. - Дубровин встал, налил из графина воды  в  два
стакана и довольно улыбнулся. - К этому ни один эскулап не  придерется.  А
знаешь, к чему я все это веду?
   - Нет.
   - Будем пить на брудершафт. А то ты кричишь на меня - и в то  же  время
на "вы" величаешь. Неестественно как-то.
   - Извините,
   - Вот выпьем, тогда и извиню. Давай-ка, как это делается... -  Дубровин
с самым серьезным видом продел свою руку в руку Дмитрия и  кивнул:  -  Ну,
пей.
   И, поцеловав его, сказал:
   - Вот теперь можешь еще раз извиниться.
   - Извини, - улыбнулся Дмитрий.
   - То-то. А вообще - правильно накричал на меня. Дураков надо  учить.  А
то я тоже хорош... разнюнился. Ничего, Дима,  я  выдержу,  не  смотри  так
жалостливо. Нам с тобой еще долго вместе работать. Только бы мне совсем не
свалиться... Ну все, иди.
   Дубровин легонько подтолкнул его, и  Дмитрий,  оглянувшись  на  него  с
порога, ушел.
   Придя в свой кабинет, он с отвращением засунул  недочитанную  "Королеву
Марго" в нижний ящик стола и, придвинув папку с  бумагами,  еще  долго  не
решался открыть ее, страшась очередной неудачи. И неудача, как  и  прежде,
была полная. Насилуя себя, он просидел над выкладками до обеда, но у  него
ничего не получалось. После обеда он с полчаса поболтал с Жанной и Ольфом,
всячески оттягивая минуту, когда придется идти к себе в кабинет.
   Дмитрий засел, за одну из своих старых статей, надеясь, что  так  будет
легче восстановить утраченные навыки, - и к вечеру  с  грустью  обнаружил,
что если и есть какие-то сдвиги, то иначе чем ничтожными их не назовешь. И
статья  представлялась  ничтожной,  и  тратить  на  нее   время   казалось
бессмысленным. Но на следующий день,  обложившись  черновиками,  он  снова
взялся за нее, шаг за шагом проделав выкладки двухлетней  давности.  Время
все равно девать было некуда, и он весь день  просидел  над  статьей  и  к
концу дня, просматривая эту  бессмысленную  работу,  подумал:  "К  Грибову
сходить, что ли? Терять-то все равно нечего". Но что сказать ему?  Он  был
здоров как никогда, спал, по словам Жанны, как младенец,  Ольф  утверждал,
что цвет лица у него "более чем прекрасный",  он  мог  легко  отмахать  на
лыжах двадцать километров и останавливался лишь тогда, когда Жанна и  Ольф
начинали отставать. (Лыжные прогулки  втроем  давно  уже  вошли  у  них  в
привычку.) Чем он может быть болен? Тупостью? Но вряд ли найдется на свете
врач, который может излечить это.
   И все-таки было уже не совсем то, что прежде. Если раньше только  мысль
о работе вызывала отвращение, то теперь, понимая, что само собой ничего не
произойдет, Дмитрий просиживал за работой целыми днями. И хотя  результаты
ее по-прежнему можно было расценивать лишь, как убогие, - они все же были.
С прежним уровнем, конечно, и сравнивать не приходилось, - но  что-то  уже
было. Он не приходил в отчаяние  от  того,  что  чего-то  не  понимает,  а
спокойно разбирался в непонятном. И если и злился,  то  лишь  на  то,  что
выздоровление идет слишком медленно. Вот если бы это произошло  сразу,  от
какого-нибудь толчка или шока... Поймав себя на этой  мысли,  Дмитрий  зло
обругал себя: "Чушь собачья...  Чертовщина...  Метафизика...  Какой  может
быть толчок? Работать надо..."



        76

   И все-таки "чертовщина" случилась, и очень скоро.
   Они возвращались домой, и Жанна, сойдя с автобуса, сказала ему:
   - Ты иди, а я по магазинам пройдусь.
   - Пойдем вместе, - предложил Дмитрий.
   - Да нет, не надо. - Жанна почему-то смутилась. - Иди, я недолго.
   Но пришла она только через два часа, и Дмитрий, истомившийся ожиданием,
недовольно посмотрел на нее:
   - А говорила - недолго.
   Жанна поцеловала его и весело сказала:
   - Не сердись, милый, мне нужно было.
   Она стала готовить ужин, и Дмитрий, приглядываясь к ней,  заметил,  что
настроена Жанна  как-то  необычно  -  то  и  дело  беспричинно  улыбалась,
говорила невпопад и явно была очень довольна чем-то.
   - У тебя какие-то новости? - спросил он наконец.
   - Все может быть, - ответила Жанна, отворачиваясь, и Дмитрий видел, что
она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.
   Он неодобрительно покосился на нее и принялся за чай.  А  потом,  минут
пятнадцать спустя, он подошел к книжному шкафу  и,  тронув  рукой  корешки
переплетов, вдруг повернулся к ней - и увидел, что Жанна смотрит  на  него
откровенно ликующим взглядом, и наконец догадался, еще  не  смея  поверить
себе:
   - Ты что... беременна?
   Жанна молча кивнула, и Дмитрий, сев на  первый  попавшийся  стул,  тихо
позвал ее:
   - Иди сюда,
   Жанна медленно подошла к нему. Дмитрий, сцепив руки  у  нее  на  спине,
осторожно прижался лбом к ее животу и поцеловал скользкую ткань ее блузки.
   - Ты лучше меня целуй, - тихо засмеялась Жанна.
   Он посадил ее на колени и обнял так, словно хотел  руками  оградить  ее
всю от каких-то неведомых опасностей. Он знал, что надо спросить Жанну еще
о чем-то, что должно быть связано с этой новостью, и не сразу догадался:
   - Сколько уже?
   - Почти два месяца.
   - Что же ты раньше не сказала? - наивно спросил он.
   - Надо же мне было самой увериться.
   - А теперь... уверена?
   - Да. Врач сегодня подтвердила.
   - Поэтому ты так долго и ходила?
   - Ну конечно.
   Вечером, в постели, Жанна призналась ему:
   - Знаешь, я уже начала бояться, что  у  меня...  ничего  не  получится.
Пошла здесь к врачу, потом в Москву съездила - говорят, что все в порядке,
а я все больше боюсь. Для тебя ведь это было бы... очень плохо, да?
   - Сейчас уже не знаю.
   - Плохо, я знаю. Я же видела, как тебе хочется ребенка.
   - А сейчас разве не видишь?
   - Все вижу, все знаю, - засмеялась Жанна. - Давай спать будем.
   И она действительно скоро заснула,  но  Дмитрий  еще  долго  смотрел  в
темноту и, думая об этой необыкновенной  новости,  все  не  мог  до  конца
осмыслить ее. Он ни за что не признался  бы  Жанне,  что  его  самого  уже
начало беспокоить то, что она так долго не могла забеременеть. Но ему и  в
голову не приходило,  что  дело  может  быть  в  ней.  А  если  бы  у  них
действительно не было детей - что тогда? Сейчас думать об этом было легко.
Никаких "бы" - все будет! И ждать-то осталось всего  семь  месяцев...  Ему
вдруг почему-то стало неспокойно, и он не сразу  догадался,  в  чем  дело.
Возраст Жанны... Дмитрий некстати вспомнил то ли где-то прочитанное, то ли
от кого-то услышанное:  женщины  уже  чуть  ли  не  в  двадцать  пять  лет
считаются старородящими (слово-то какое  уродливое!).  А  Жанне  в  апреле
исполнится тридцать три. Для первых родов, наверно, не так уж и мало...  И
как ни успокаивал он себя тем, что таких, как она, наверняка сотни  тысяч,
если не миллионы, и рожают же они, - беспокойство все усиливалось. Что ему
до этих миллионов, если Жанна у  него  одна-единственная...  Он  осторожно
повернулся на бок, почувствовал ее дыхание на своем лице - и  вдруг  страх
за нее, страх перед той болью, которая ожидает ее в недалеком уже будущем,
заставил его тронуть ее  за  плечо.  Жанна  спросонья  потянулась  к  нему
губами, он поцеловал их и тихо спросил:
   - Спишь?
   - Угу...
   - Слушай, Жаннета, а это... не опасно?
   - Что?
   - Ну, роды-то у тебя первые.
   - Ну и что? - не понимала Жанна.
   - Как что? Тебе же все-таки уже за тридцать.
   - Тоже мне старуху нашел, - обиженно  пробормотала  Жанна  и  поудобнее
устроилась у него на руке. - Спи, это не твоя забота.
   - Как это не моя?
   Жанна окончательно проснулась:
   - Ты, что ли, за меня рожать будешь?
   - Слушай, я же серьезно...
   - А я - нет.
   - Что тебе об этом сказали? - не унимался Дмитрий.
   - Хорошо сказали... Что телосложение у меня на редкость  гармоничное  и
все пройдет как надо. И вообще я вся красивая... Не веришь?
   - Нет, - улыбнулся Дмитрий, вспомнив ее слова: "Пожалуйста,  не  говори
мне о моей красоте".
   - А вот смотри...
   Жанна взяла его руку и провела ею  по  своему  лицу,  потом  по  груди,
бедрам и подогнула колени, чтобы он мог дотянуться до ее ног.
   - Вот видишь, какая я... И даже могу  говорить  об  этом,  и  чуть-чуть
похвастаться... И не бойся, что я такая старая.
   - Ужасно боюсь.
   - Слушай, давай все-таки спать, а?..
   Жанна, уткнувшись. Лицом ему в шею, скоро заснула. А  Дмитрий  пролежал
без сна почти до утра. Он уже совсем не боялся за Жанну и  стал  думать  о
том, что надо подавать на развод. С Жанной он заговаривал об  этом  только
однажды, вскоре после приезда с Сахалина. Она неодобрительно посмотрела на
него:
   - А других забот у тебя сейчас нет?
   - Все равно делать когда-то надо.
   - А почему именно сейчас?
   - Ну... лучше уж сразу кончить с  этим,  -  не  очень  уверенно  сказал
Дмитрий, не глядя на нее.
   Но на самом деле он совсем не думал так. Да, Ася была уже в прошлом, но
это прошлое было еще слишком близким, и ему очень не хотелось возвращаться
к нему. И Жанна, отлично понимая это, решительно заявила:
   - Пожалуйста, не делай этого сейчас. Я вовсе не горю желанием как можно
скорее заполучить отметку в паспорте о том, что я  законная  мужняя  жена.
Если уж хочешь знать, мне даже неприятно, что ты можешь подумать так.
   - Как "так"?
   - Что меня беспокоит эта формальность.
   - А может, она меня беспокоит? - Дмитрий, не подумав, решил все  свести
к шутке, но Жанна огорченно вздохнула:
   - Еще того лучше... Ты думаешь, что говоришь?
   - Нет, - смутился Дмитрий.
   - Оно и видно.
   - Прости, пожалуйста, я действительно не подумал.
   - Ладно уж, - сжалилась  над  ним  Жанна.  -  Но  больше  не  надо  так
говорить.
   - Не буду.
   Ася, видимо, знала о  перемене  в  его  жизни.  После  четырех  месяцев
молчания она снова написала  ему.  Письмо  было  спокойное,  Ася  подробно
рассказывала о том, что уже привыкла к Каиру, к языку,  к  климату  -  вот
только по зиме очень скучает, - что относятся к ней  хорошо  и  работа  ей
нравится. А в конце она словно  мимоходом  писала,  что,  если  ему  нужен
развод, она, разумеется, не станет возражать и, если  нужно,  приедет,  но
лучше было бы обойтись без этого. И Дмитрий  решил,  что  завтра  же  надо
сходить в суд и все