основанность, не хотел сразу решать. Ординарец из Гутмана был неплохой, проворный, с понятием; и хотя он вполне бы сгодился теперь на должность взводного в любой роте, но за два часа до предстоящей атаки Волошин не хотел отпускать его. В бою надежный ординарец значит не меньше начальника штаба. - Об этом потом, - сказал он, подумав. - Вот возьмем высоту, потом. Гутман легонько вздохнул. - Еще как возьмем? - Сомневаешься? - Да я ничего. Мне что сомневаться? Они уже подходили к левому флангу девятой роты, как сзади послышался глухой стук ног бегущего, и комбат остановился. - Товарищ комбат! - Да. Что такое? В темноте к ним вплотную подбежал Прыгунов. - Товарищ комбат! Командир полка срочно к телефону вызывает. Волошин, делая вид, что прислушивается к почти уже успокоившейся высоте, полминуты выждал, подавляя в себе внезапно вспыхнувшее чувство досады, - этот неурочный вызов командира полка сулил мало хорошего. Но деваться было некуда, от начальства не спрячешься, и он распорядился: - Гутман, идите к Кизевичу и узнайте, как с разведкой бугра. Я жду точных данных. 12 На КП никто уже не спал, разведчиков ни одного не было, Чернорученко с обиженным видом продувал трубку, проверяя связь, и, как только в землянку влез командир батальона, сообщил встревоженным голосом: - Командир полка там ругаются... - Понятно, будет ругаться, - спокойно сказал Волошин и, не поворачиваясь к телефонисту, спросил Маркина, который перематывал на ногах портянки: - Как с завтраком? Узнавали? - Завтрак готов. Прыгунов уже пошел... - Прыгунов успеет. А роты оповестили? - Роты уже знают. - Надо скорее накормить роты. Пойдите и проследите, чтобы все в темпе. Без проволочки. Как всегда, Маркин молча поднялся и вышел, а командир батальона опустился возле телефона. - Вызывайте десятого. Пока Чернорученко крутил ручку, Волошин почти с ненавистью смотрел на этот аппарат в желтом футляре. Иногда он даже страстно желал, чтобы эта связь с командиром полка прервалась хоть на два часа, он бы вздохнул свободней. Но всегда получалось так, что рвалась она в момент, наименее для того подходящий, когда он действительно в ней нуждался, а в остальное время работала, в общем, исправно, и командир полка в любой угодный для себя момент мог вызвать его для доклада, дачи указаний, а чаще всего для разноса. - Что там снова у вас? Опять светомаскировка? - недовольно начал Гунько, когда он доложил о себе. - Нет, не светомаскировка. На нейтралке обнаружены разведчики. - Чьи разведчики? - Мои, разумеется. - Ну и что? - Один ранен. - Хоть не оставили его там? Немцам, говорю, не оставили? - В голосе командира полка прозвучала тревога. - Нет, не оставили. Вынесли и уже отправили в тыл. - Так, - майор помолчал. - Когда будете докладывать о готовности? - Когда подготовлюсь. Подразделения только еще начинают завтрак. - Давай, давай, шевелись, Волошин. У тебя задача номер один. Наибольшей важности. Ее надо выполнить во что бы то ни стало. - Понятно, что надо выполнить. - Нет, не понятно, а обязательно. Понимаешь? Кровь из носу, а высоту взять. - А как поддержка? - Будет, будет поддержка. Рота Злобина будет целиком задействована на вас. - Это хорошо. Как приданная? - Нет. Будет поддерживать. Со своих опэ. Это была минрота второго батальона, у которой тоже, конечно, негусто с минами, и вся она состояла из трех восьмидесятидвухмиллиметровых минометов. Но и то была радость. Наверно, почувствовав удовлетворение комбата, командир полка попытался подкрепить его, сообщив: - И это - для контроля и помощи тебе поднимаю весь штаб. Скоро к тебе придут командиры... Волошин, криво улыбнувшись, хмыкнул в телефонную трубку. - Вот это помощь! Мне стволы нужны. Артиллерия с боеприпасами. - Будет, будет. Я тут вот увязываю. Все необходимые распоряжения уже отданы. - Да-а, - опечалясь, вздохнул Волошин. - Распоряжений, конечно, хватит... - Подбросим патрончиков. Лукашик уже отправился, повез, что там у него наскреблось. - Товарищ десятый, - оживляясь, перебил его командир батальона. - А как все же с атакой? Разрешили бы на полчаса раньше. Или на полчаса позже? - Нет, будете выполнять, как назначено. Артбатарея открывает огонь ровно в шесть тридцать. Волошин поморщился. Он так и знал, что это его обращение окончится неудачей, но вот не удержался. И напрасно. Кажется, это был последний спокойный их разговор, последующие в горячке боя уже будут другими - на басах, с нервами и матом. Гунько с началом боя совершенно менялся, и тогда о чем-либо упросить его или переубедить было невозможно. Переубеждало его только начальство, с которым он оставался неизменно покладистым. Пока командир батальона разговаривал по телефону, принесли завтрак - Волошин услышал, как за его спиной оживился всегда апатичный Чернорученко, с удовольствием принимаясь хлопотать возле котелков и буханок мерзлого хлеба. Комбат положил на аппарат трубку. - Вот, товарищ комбат, завтракайте. Телефонист поставил на уголок ящика плоский алюминиевый котелок, облитый супом, на снятую крышку уважительно положил пайку хлеба. Прыгунов на соломе развязывал вещевой мешок. - Тут вот доппаек вам, товарищ капитан. Старшина завернул. Что тут? А, вот сало... Он осторожно извлек из вещмешка что-то завернутое в измятую, изодранную газету, положил на ящик. - Вот, вам и лейтенанту. Волошин понял: это был доппаек за март - месячная командирская надбавка к солдатской фронтовой норме, всегда неожиданная и даже удивлявшая своей изысканной утонченностью, - в виде рыбных консервов, масла, печенья. Впрочем, масло и консервы теперь были заменены салом, что тоже весьма неплохо. Глядя, как Прыгунов старательно выискивает в вещмешке раскрошившиеся остатки печенья, Волошин взял один кусочек на зуб, попробовал и с небрежной щедростью подвинул к краю весь измятый отсыревший кулек. - Угощайтесь, Чернорученко! - Да ну... - Ешьте, ешьте. Пока Гутмана нет. - Это вам, - смутился Чернорученко. - Мы вот - пашано. - Гутман придет, приберет, - сказал Прыгунов, принимаясь с Чернорученко за свой котелок с супом. - И лейтенанту тут. Всем вместе. "Не хотят - пусть прибирает Гутман", - подумал комбат. Он же есть это печенье просто стыдился, глядя, как отстранились от него бойцы. Тем не менее, как и все, он тоже был голоден и, чувствуя, как катастрофически убывали минуты тихого времени, знал: скоро станет не до еды. Он быстро выхлебал свои полкотелка остывшего пшенного супа и засунул в полевую сумку складную алюминиевую ложку. В этот момент зазуммерил телефон. - Начинается! Действительно начиналось. Звонил ПНШ-2, требовал сведения о разведке обеих высот, и Волошин грубо ответил, что сам еще не получил этих сведений. С ПНШ он отвел душу, он выговорил ему без обиняков все, что думал об организации его службы в части. Капитан обиделся, они поспорили, но только он положил трубку, как зазвонил начальник артиллерии. Этому надо было увязать некоторые моменты артподготовки минроты Злобина с действиями его батальона. Начальника артиллерии Волошин, в общем, уважал, это был толковый кадровый капитан, с которым они отлично договаривались на тактических учениях под Свердловском, но теперь Волошин срезал его первым вопросом: - Сколько? - Что - сколько? - Сколько дынь на меня отпущено? Бэка? Два? - Ого, захотел! - развеселился капитан. - Бэка! По двадцать дынек на ствол. Уразумел? - Уразумел. Что и увязывать? Какое тут может быть взаимодействие! - Тем более надо взаимодействовать, - сказал начарт. - Когда дынек навалом, тогда действительно... Тогда ешь от пуза, и еще останется. А тут каждая дынька на учете. - Вот что, капитан, - сказал Волошин. - Я попрошу об одном. Чтоб не все сразу. Чтоб - на потом. Сначала уж я сам как-нибудь. Понял ты меня? - Я-то понял, - вздохнул начарт в трубку. - Да надо мной поймут ли?.. "Над тобой вряд ли поймут", - подумал Волошин, заслышав, как в траншее застучали шаги и кто-то, тихо разговаривая, затормошил палатку. По беззаботному смеху и долетевшим обрывкам разговора комбат понял, что это шли работники штаба, отряженные ему для контроля и помощи. И действительно, в тесную землянку втиснулись три плотные командирские фигуры в полушубках, с раскрасневшимися от морозного ветра лицами, озабоченные и в то же время затаившие важность возложенных на них обязанностей. - Привет, комбат, - фамильярно подал ему руку первый вошедший, капитан Хилько, начхимслужбы полка, с виду человек крайне простецкий в отношениях с командирами и подчиненными. - Мы думали, комбат еще спит, - сказал другой, тонкий, с чернявым нервным лицом полковой инженер, фамилии которого Волошин не помнил, в полк тот прибыл недавно. - Это нас подняли ни свет ни заря. - Да, вас подняли зря, - сказал комбат, невольно сопротивляясь этой навязываемой ему фамильярности. Вообще-то он был не против фамильярности как таковой, но теперь чувствовал, что за ней таилось желание этих людей поглубже влезть в суть его и без того мало веселых дел, и он не мог не воспротивиться этому. - Как то есть зря? - удивился третий с новенькими погонами майора, плотный, с брюшком, человек в годах, которого Волошин видел впервые и теперь не без некоторой опаски присматривался к нему. - Как это зря? Разве атака отменяется? - Атака не отменяется, - сказал Волошин. - Атака в шесть тридцать. - Вот-вот! Полковник именно так и ориентировал. Командир дивизии, - уточнил майор, кого он имел в виду, и комбат понял, что майор, по всей видимости, из штаба дивизии. - Значит, значит... - говорил он, пытаясь озябшими руками достать из брючного кармашка часы. Волошин опередил его, вынул свои и сказал: - Значит, осталось полтора часа. - Правильно. Поэтому не будем терять времени. Меня интересует наличие конского состава. - Восемь лошадей, - не сразу, с некоторым удивлением ответил комбат. - Так, так, - заторопился майор. - Ветеринарная обеспеченность? - задал он следующий вопрос. - Очевидно, вы что-то спутали, - с желчным спокойствием сказал комбат, начавший догадываться, что перед ним ветврач штаба дивизии. - У меня атака, а не выводка конского состава. - То есть как? - округлил глаза майор. - Очень просто. Нашли время чем интересоваться! У меня к атаке половина готовности. - Половина готовности? - в совершенном изумлении переспросил ветврач. - Так ведь через полтора часа... - Уже через час двадцать. - Ну и ну, - пробормотал майор, склонившись к фонарю и пытаясь записать что-то. - Да, время идет, - подтвердил инженер. - Я только хотел бы посмотреть схему инженерных заграждений батальона. Атака атакой, но и по части обороны не грех позаботиться. - Это у начальника штаба, - сухо сказал комбат. - А где начштаба? - В ротах. - Хорошо, я подожду. - Да, вы подождите, - вдруг спохватился комбат, поняв, что появилась возможность отделаться от этих проверяющих. Но отделаться от них можно было, лишь удалившись в боевые порядки рот, - туда уж они вряд ли сунутся. - Чернорученко! - Я! - поднял голову телефонист. - Берите катушку, аппарат и за мной шагом марш. - То есть как? - удивился инженер. - Я ухожу в роты. - Но ведь здесь ваш КП. - Здесь КП. Здесь будет начштаба батальона. Вот с ним и займитесь. Он в курсе всего. Чернорученко, предупредив телефониста на другом конце провода, торопливо выдергивал колышки, которыми крепился кабель. Прыгунов сгреб вещмешки, взвалил на плечо запасную катушку, и комбат, не дожидаясь их, рванул палатку над входом. Он уже был спокоен. Его минутная вспышка быстро улеглась, это было не самое худшее - "контроль и помощь" тоже имели свои уязвимые места, и с ними можно было бороться. В роты вряд ли они сунутся, останутся в землянке, тем более что на съедение им он отдавал Маркина. Маркину, конечно, достанется. Но комбат не чувствовал угрызений совести - он в самом деле не имел уже ни минуты времени на эти бесплодные разговоры - отныне все его существо, каждый нерв и каждая мысль были заняты боем. Он выбежал из траншеи и пошел по бурьяну вниз. Слева, в стороне совхозного поселка, видно, тоже поднялся переполох - светили ракеты, и трассирующие очереди красными роями мелькали над темной землей по краю звездного неба. Наверно, обнаружили себя разведчики - сегодня второй батальон чуть позже третьего тоже возобновлял свое наступление, не принесшее успеха вчера. Конечно, взяв эту проклятую высоту, Волошин очень помог бы второму, впрочем, так же, как и второй помог бы ему, взяв совхоз. Но с их ослабленными силами что-нибудь взять было непросто, думал комбат, видать, крови сегодня прольется вдоволь. Останется ли что от батальона? А что, если предпринять маневр, не предусмотренный ни командиром полка, ни уставом, и еще до начала артподготовки и до рассвета послать за болото роту - в момент атаки она бы прикрыла продвижение остальных, взяв огонь на себя. Да и сама помогла бы огнем. В самом деле. Ночью в темноте выдвинуться, наверно, удастся, кустарники на болоте маскировали от ракет и хотя не укрывали от огня с высоты, все-таки стрелкам в них было надежнее. Но чтобы послать роту, надо опять связываться с командиром полка, сделать это без его ведома комбат не имел права. Разве что взвод? Скажем, того же Нагорного... Волошин быстро шагал вниз, к болоту, под затаившейся в ночи высотой. Ветер не утихал, было дьявольски холодно, мороз жал, наверное, градусов на семнадцать. Близился рассвет, стало совсем темно, только звезды в разрывах облаков сверкали беспокойно и остро. Но знал он, скоро их блеск начнет слабеть, небо станет наливаться синькой, из ночных потемок выступит серый, неуютный полевой простор, и для батальона пробьет его час - шесть тридцать. Волошин на ходу оглянулся - Чернорученко с Прыгуновым отставали, возясь со своей катушкой, которая временами потрескивала, заедая кабель, наверно, задевала зубчатка. Он хотел как можно быстрее обосноваться в роте, но без связи теперь не мог обойтись ни минуты и остановился, поджидая бойцов. Он чувствовал минутное облегчение оттого, что удалось обхитрить проверяющих, которые, по существу, ничем ему помочь не могли, а помешать могли сколько угодно. Каждый из них считал себя вполне сведущим в его действиях, а главное - был вправе указать, не одобрить и даже потребовать. Как же - они посланы в батальон сверху, из полка и дивизии и, значит, полагали себя умнее и дальновиднее. Даже и этот дивизионный ветеринар, которого так озадачила неготовность к атаке. "Пусть себе сидят на КП, ждут Маркина, - подумал Волошин. - Втроем скучно не будет". Он, однако, ошибся. Только он пришел в роту Самохина и приказал Чернорученко поставить графин в траншейке, а Прыгунова послал разыскать по цепи Самохина, как сзади, в некотором отдалении от роты, услышал приглушенный голос. Сначала ему показалось, что это кто-то из бойцов, но затем он услышал характерные интонации Гутмана и обрадовался тому, что Гутман наконец принесет весть о разведке бугра за болотом. Действительно, это был Гутман, который быстро шел вниз к блиндажу, но за ним, отставая, ворошилась еще одна фигура в полушубке, присмотревшись к которой комбат узнал недавнего своего знакомца из штадива. - Товарищ комбат, вот представителя дивизии привел, - бодро сказал Гутман, словно ожидая поощрения за свой поступок. Комбат в душе чертыхнулся, глядя, как настырный майор, пыхтя и отсапываясь, лезет в узковатую для него траншею. - Быстро, однако, вы ходите, комбат. Хорошо, вот ваш ординарец попался... - говорил он как ни в чем не бывало. 13 По мере того как приближался назначенный для атаки час, все быстрее бежало время, и Волошин боялся, что не успеет, запарится со столь кратковременной подготовкой, запарятся командиры рот, не успеют бойцы. Но роты вовремя получили завтрак, бойцы разобрали подвезенные им боеприпасы и теперь с тревожной напряженностью коротали остаток этого трудного перед атакой часа. Нагорный тоже, кажется, успел. Прошло минут двадцать, как его взвод (впрочем, скорее отделение - четырнадцать человек), тихо соскользнув с обмежка, исчез в предутренней темноте кустарника, и пока там, за болотом, все было тихо. Но что бы ни делал комбат, чем бы ни занимался в своей приблиндажной траншейке, всем своим обостренным вниманием он был там, за болотом. Он очень боялся, что немцы до времени обнаружат бойцов Нагорного и сорвут весь его замысел, который он до поры скрыл от командира полка и старался скрыть от этого дотошного представителя штаба дивизии, все лезшего к нему с расспросами, зачем и куда он посылает бойцов. Но шло время, а сторожкая предутренняя тишина над болотом ничем не нарушалась, вселяя в комбата слабенькую надежду. Между тем разведчики Кизевича все не возвращались, и это тяжелым камнем лежало на душе комбата. До последней минуты надеясь на их появление, он тянул время в траншейке и не отдавал приказа. Рядом ждали вызванные для того командиры подразделений, с ракетницей наготове лежал на тыльном бруствере Гутман, а он все тянул, вслушивался и все нетерпеливее поглядывал в сторону девятой - не идет ли Кизевич. Но Кизевич, по-видимому, тоже ждал до последней минуты, и комсорг Круглов, полулежавший сзади на бруствере, поняв беспокойство комбата, сказал вполголоса: - Да, влопались, наверно, ваши разведчики. Наверное, влопались, подумал комбат, но где? Если там, на бугре, свои, то где же они могли влопаться? Значит, не свои, пожалуй... Однако тянуть дальше стало невозможно, до начали артподготовки оставалось тридцать минут, небо все больше светлело, уже стал хорошо просматриваться кустарник на болоте, и комбат встрепенулся. - Гутман, бегите за командиром девятой. Ординарец, сорвавшись с бруствера, проворно побежал краем болотца. В траншее примолкли, почувствовав скорое начало самого важного, для чего они тут собрались, - отдачи боевого приказа, после которого утро будет принадлежать не им. Начнется бой, трудный и долгий, может быть, на весь день до вечера, и для кого-то из них этот день станет последним днем жизни. Но каждый из них, стоящих теперь в траншее, давил в себе это знобящее чувство, скрывая его за торопливой закуркой, коротенькой шуткой, пустой, мало что значащей репликой. Они были не новички на войне и умели владеть собой даже в таком тягостно томящем ожидании, как эти последние перед атакой минуты. Комбат обвел взглядом присутствующих и, не увидев командира батареи, спросил: - А где капитан Иванов? - А вон бежит, кажется, - сказал, оглянувшись, Круглов. Действительно, с пригорка, слегка пригибаясь, запоздало сбежал командир батареи и, шурша палаткой, упал боком на бруствер. Два телефониста с тяжелой катушкой тянули за ним телефонную связь. - Сюда, сюда давайте! - негромко крикнул им капитан и виновато сказал собравшимся: - Задержался, прошу прощения. С боеприпасами морока. Только что привезли. Стоя вполоборота, Волошин сдержанно кивнул головой. Взгляд комбата скользнул по молчаливой фигуре лейтенанта Муратова и остановился на стоящем поодаль Самохине, который, обжигая пальцы, сосредоточенно докуривал "бычок". Он хотел о чем-то спросить лейтенанта, но по другую сторону траншейки завозился со своим измятым блокнотом ветврач из дивизии. - Товарищ командир батальона, прошу ответить еще на один вопрос. Как обеспечивается подвоз боеприпасов? - Все, что дали, уже подвезли, - сказал Волошин. - Больше не предвидится. - Как то есть? - Просто. Больше сегодня не дадут. Выдали все, что было. - Ах, что было, - понял ветврач. - Товарищ майор, - сказал комбат. - Я бы посоветовал вам, пока не рассвело, отправиться на мой КП. А то как начнется, отсюда не выберетесь. Майор обиженно вскинул тронутое щетиной, слегка оплывшее за ночь немолодое лицо. - А я не намерен выбираться, товарищ комбат. Я прислан командиром дивизии до момента взятия высоты. Я обязан присутствовать в батальоне и осуществлять контроль за выполнением его приказа. - Ну как хотите, - спокойно сказал комбат, сразу потеряв интерес к майору; у него была пропасть дел поважнее. Он ждал Кизевича с Гутманом, но сперва прибежал один Гутман, на ходу бросивший комбату: "Нет разведчиков", потом из сумерек показался командир девятой. Его мрачный вид красноречиво подтверждал невеселое сообщение ординарца, и командир батальона разочарованно отвернулся. Далее ждать не имело смысла. - Товарищи командиры!.. В траншейке и на бруствере все разом притихли, хотя и так почти все молчали, прекратился шорох палаток о землю, наступала важная минута, требовавшая сосредоточенного внимания всех. - Слушайте боевой приказ, - твердым, слегка напрягшимся голосом начал комбат. - Ориентиры. Номер один... Отдавая приказ, он старался следовать пунктам недавно введенного боевого устава пехоты, хотя у него и была своя, отработанная продолжительной практикой схема приказа. Но он покосился на ветврача, который озябшими пальцами что-то старательно корябал в своем блокноте, наверно записывая его слова. Впрочем, это комбата мало заботило: его внимание поглотил замысел боя, трудная, может быть, несбыточная возможность ворваться на высоту и одолеть на ней немцев. Он хотел бы побольше сказать о противнике, но он недостаточно знал о нем, система его огня не была раскрыта полностью, его огневые возможности тоже. Поставить задачи ротам не составляло труда, тут все было привычно, хотя комбата и не переставал беспокоить правый открытый фланг батальона. На случай неприятностей из-за этого фланга он приказал командиру девятой атаковать высоту уступом, с загнутым в сторону болотного бугра флангом - видно, это будет нелишне. Ему же он передавал один из двух пулеметов Ярощука, чем сразу же вызвал вспыльчивое несогласие младшего лейтенанта. - Что ж их раскидывать! Так взвод, а то... Комбат короткой паузой игнорировал его замечание и продолжал разъяснять задачи: - Повторяю, главный замысел боя состоит в быстроте действий. Роты преодолевают болото броском, как можно скорее выходят на рубеж взвода Нагорного. Командир девятой! Ваша задача особенно важная - как можно глубже охватить высоту "Большую" справа и ни на минуту не упускать из виду высоту "Малую" за болотом. - А если там немцы? - сказал с бруствера сидевший поодаль Кизевич. - Если там немцы, вы не сможете осуществить охватный маневр. Тогда надо сперва сбивать немцев оттуда. - Кем сбивать? Взводом? - Это будет видно. В ходе боя. Он еще не успел закончить отдачу приказа, как внизу, в наспех отрытой ячейке, завозился у телефона Чернорученко. - Десятый вызывает. С неудовольствием прервав разговор, комбат опустился на корточки и взял из рук телефониста трубку. - Волошин, осталось пятнадцать минут. Я жду доклада о готовности, - раздраженно напомнил командир полка. - Что вы долго возитесь там? Оперативнее надо. - Я отдаю боевой приказ, - сказал Волошин. - Отдавайте и докладывайте. Ровно в шесть тридцать артиллерия должна открыть огонь. - Я буду готов вовремя. - Ну-ну. Я жду. Комбат выпрямился в траншее и неожиданно для себя встретился взглядом с командиром восьмой Муратовым. - Главный удар осуществляет восьмая, лейтенант Муратов. - Как всегда, - неопределенно-глухо отозвался Муратов. Волошин подумал: действительно, как всегда. Но что делать, такова участь всех частей и подразделений, находящихся в центре боевого порядка, которые в наступлении идут в лоб и теряют больше других. Зато в обороне больше достается фланговым, все неприятности обороняющихся обычно происходят на флангах. - Какие вопросы? Что не ясно? - спросил комбат, взглянув на часы. Действительно, надо торопиться, его время было на исходе. Но все озабоченно молчали, в траншее сделалось очень тихо, только Круглов, забавляясь, бросал с бруствера комочки земли на лед. - Если вопросов нет - по местам! - сказал комбат, с особой отчетливостью почувствовав, что уже совсем ничего не осталось. Осталось дождаться назначенной минуты и послать в небо гроздь зеленых ракет. Потом будет бой. Командиры выскочили из траншеи и, придерживая на бегу полевые сумки, побежали в свои подразделения. В траншее стало свободнее, вместе с комбатом в ней остался Самохин, странный в своем службистском упрямстве ветврач, капитан Иванов со связистами. Из распахнутого блиндажа выглядывали связные - по одному от роты. Чернорученко жался в своей ячейке, а Круглов на бруствере, торопливо прикурив у Гутмана, сказал, обращаясь к комбату: - Пойду, наверно, к Кизевичу. Гляжу, тут командиров хватает. - Правильно! - одобрил Волошин, подумав, что в той отдаленной роте присутствие лишнего командира окажется весьма кстати. - Идите в девятую. Там, в случае чего... - Ясно, - сказал комсорг и прощально взмахнул рукой. - Ну, пусть будет удача! - Пусть, - согласился комбат и шагнул к Иванову. - Паша, как батарея? - Батарея готова, - сказал Иванов, опуская от глаз бинокль, в который он рассматривал высоту. - Вот только еще не видать ни черта. Он уже пристроился на бровке бруствера, усадив у ног телефониста, молоденького шустрого паренька в зеленой шинельке. Из-за борта полушубка капитана торчал уголок блокнота и таблицы стрельбы с заложенным в них карандашом. Никаких артприборов у Иванова не было, пристрелку, как всегда, он вел глазомерно, обходясь стареньким, обшарпанным биноклем. - Да, еще темновато, - взглянув на высоту в бинокль, подтвердил Волошин. - Еще минут двадцать надо. Пока рассветет. Вблизи видать, а даль вся в потемках. Куда же стрелять? Разрыва не увидишь. - Надо, значит, подождать, - сказал лейтенант Самохин, запихивая в карманы гранаты. Затем он закинул за плечо ППШ и бросил комбату: - Ну я пошел в цепь. - Значит, бросок, - напомнил на прощание Волошин. - Два броска - и чтоб на вершине! Только так, не иначе. - Постараемся, товарищ капитан, - сказал лейтенант, легко выскакивая из траншеи. Внизу опять зазуммерил телефон, и малоподвижное лицо Чернорученко напряглось, озабоченным взглядом телефонист поискал комбата. - Вас. Комбат взял трубку и, уже зная, какой услышит вопрос, сказал почти зло: - Еще не готов. Как буду готов, доложу. - Вы затягиваете время, вы срываете сроки атаки! - раздраженно заговорил командир полка. - Что за безобразие, капитан? - Что время? Мне ни черта не видать! Артиллеристы еще не просматривают высоты. - Глаза им протереть, твоим артиллеристам! - загремело в трубке. - Уже вполне рассвело, светлее не будет. - Товарищ десятый, надо выждать еще десять минут, - спокойно сказал комбат. - Зачем же палить в божий свет как в копейку? Снаряды еще понадобятся. - Вы просто не готовы, вы только ссылаетесь на артиллеристов! Вы не организовали атаку! - зло кричал командир полка, и Волошин почувствовал, с каким бы удовольствием он тоже перешел на крик. Но он изо всех сил старался сохранять спокойствие и не потерять самообладания, которое еще очень пригодится ему сегодня. - Товарищ десятый! Действительно, я не готов. Как буду готов - доложу. Он отпустил клапан и передал Чернорученко трубку, тут же столкнувшись со встревоженным взглядом майора. - Это кто? Это из штаба дивизии? - Это из штаба полка, - сказал Волошин. Майор, промолчав, достал свои толстые старинные часы на белой серебряной цепочке. - Осталось четыре минуты, - поеживаясь от волнения, сказал он чуть дрогнувшим голосом. - Надо подождать, - сказал, отрываясь от бинокля, Иванов. - Еще ни черта не видать. Комбат откинулся к задней стенке траншеи, он думал. Конечно, начинать артподготовку, когда еще не просматривалась вершина высоты, было нелепостью, но он знал также, что всякая задержка с атакой даром ему не пройдет. Уж Гунько взыщет, отведя на нем душу за все последние неудачи полка, особенно если к ним прибавится еще и неудача его батальона. Это уж точно. Тем не менее он решил с твердостью: - Подождем! Рядом в немом удивлении застыл майор. - Как? Вы откладываете атаку? - Да. На пятнадцать минут. - Я протестую. Вы нарушаете приказ. Я буду докладывать. - Можете докладывать, - спокойно сказал комбат. - Вы видите - темно. Куда же стрелять? Командир батареи не видит целей. Майор рассеянно смотрел на него. - Но приказ в шесть тридцать. - Приказ отдавался ночью, когда вовсе было темно. Да вот не развиднело по приказу. Ветврач обескураженно замолчал, сраженный очевидностью доводов комбата, но и игнорировать срок приказа он тоже не мог и рассеянно поглядывал на руку с лежавшими в ней часами. Волошин тоже вынул часы - минутная стрелка неуклонно приближалась к шестерке, затем незаметно для глаза переползла ее, и внизу опять зазуммерил телефон. - Скажи, что комбат ушел в цепь, - сказал Волошин, и Чернорученко, путаясь и заикаясь, стал объяснять в трубку отсутствие командира батальона. - Так будет лучше. Ну как видимость, Паша? - спросил он Иванова. - Еще бы десяток минут. Едва заметна стала траншея. Волошин поднял бинокль. - Видишь окончание траншеи, самый ее нижний отросток-ус? Там блиндаж или, может быть, дзот с пулеметом. - Да, вижу. Вчера еще мои засекли. - Далее на изломе траншеи еще пулемет, ночью засек сам. Этот самый опасный, на два склона работает. - Вот его мы и прихлопнем, - уверенно сказал Иванов. - В первую очередь. - Далее все по траншее. Там пулеметов пять-шесть. Надо накрыть. - Попробуем. - Ну и спираль Бруно. Хотя бы по одному попаданию на роту. Не отрываясь от бинокля, Иванов скомандовал телефонисту: - Батарея, к бою! - Батарея, к бою, - как эхо тенорком отозвался внизу телефонист и ясными глазами из-под сбитой набекрень шапки посмотрел вверх на комбата, ожидая новых его команд. - По пулемету... Гранатой, взрыватель осколочный... Заряд четвертый... Репер номер один левее ноль-сорок. Прицел сорок восемь. Первому один снаряд - зарядить! Телефонист, передав все дословно, несколько секунд выжидал и наконец поднял на комбата все тот же ожидающий взгляд синих глаз. - Первое готово! - почти пропел он. - Ну что? - вопросительно взглянул на комбата Иванов. - Я готов. Волошин решительно протянул руку к трубке. Чернорученко понимающе попросил дать "десятого". - Я готов! - сказал комбат, как только услышал в трубке микрофонный щелчок клапана. Командир полка со стоном что-то вскричал, но комбат, упреждая его, вскинул левую руку по направлению к Гутману. - Гутман, ракету! Гутман был наготове и, хрустнув курком немецкой ракетницы, вскинул ее над головой. Волошину показалось, что зеленая гроздь ракеты порхнула в тусклое небо мгновением раньше, чем хлопнул выстрел ракетницы, и красиво распустилась в высоте над чахлым кустарником болота. - Огонь! - тотчас негромко скомандовал Иванов. Секунду спустя сзади туго ударило в воздух, слабо отдавшись за лесом, и первый гаубичный снаряд, распарывая упругий воздух, прошел над головами. Потом на несколько секунд его ход где-то там замер, будто затерявшись в небе, но вот почти у самой макушки высоты возле траншеи обвально грохнул разрыв. Ветер, подхватив облако пыли, быстро понес ее наискось по склону. 14 Бойцы торопливо повыскакивали из окопчиков и, пригибаясь, с затаенным до поры опасением на лицах сыпанули с обмежка к болоту. В течение нескольких секунд комбат видел почти весь свой батальон, за исключением скрытой пригорком роты Кизевича, затем болотный кустарник быстро поглотил всех. Первый дружный рывок обнадеживал, теперь бы еще пару таких рывков, и батальон был бы на склоне. Но комбат знал, что скоро ударят немцы и все может обернуться иначе. Иванов, не отрываясь от бинокля, продолжал передавать команды, и вверху через их головы, потрескивая и постанывая, шли тяжелые гаубичные снаряды, которые с мощным глубинным грохотом обрушивались на высоту. Теперь он бил по траншее - с блиндажом и пулеметом поближе, наверно, было покончено. Немцы молчали, и Волошин хотел было уже сказать командиру батареи, чтобы тот сделал паузу - зачем без толку бить по молчащей траншее? Но только он подумал о том, как с высоты длинно застегал пулемет. Волошин чуть подвернул окуляры бинокля и увидел за болотом, в самом начале склона, несколько серых фигурок, с усилием бегущих по склону вверх. Кто-то из них там упал, поднялся, вперед вырвался один в телогрейке с коротким автоматом в руках, и Волошин узнал в нем Нагорного. Пока роты под прикрытием артогня преодолевали болото, Нагорный атаковал траншею. - Паша, ты видишь? - вскрикнул комбат. - Вон мои вырвались! Скорей накрой пулемет!.. И проходы, проходы в спирали... - Где же он? От черт, не разобрать... Пулемет длинно бил по взводу Нагорного, его пули с протяжным визгом неслись с высоты над болотом, но засечь его позицию не удавалось. Комбат до боли вдавливал окуляры бинокля в глазницы, пока не услышал, как сзади задудукали оба его ДШК, и через траншейку и кустарник на высоту понеслись дымные, заметные в небе струи крупнокалиберных трасс. Волошин подумал, что Ярощук видит цель, и устремил взгляд следом за трассами, но заметить, куда они там вонзались, было невозможно. Дымно-трассирующие очереди мчались по направлению к высоте и бесследно исчезали на ней. Комбат напряг зрение, ожидая, что из кустарника покажутся наконец подоспевшие роты, но рот еще не было видно. Похоже было на то, что Нагорный поторопился, хотя это было лучше, чем если бы он промедлил - промедление с атакой сводило на нет всю его затею с отвлекающей вылазкой. Нагорный ударил вовремя и четырнадцатью своими бойцами прикрыл роты. Даже если он и не ворвется в траншею, этот его маневр сделает свое дело. Однако огонь с такого расстояния был уничтожающ, и Волошин, внутренне сжавшись, ждал того неизбежного момента, когда Нагорный заляжет, к тому же наткнувшись на невидимую отсюда, но где-то там растянутую спираль Бруно. Он и действительно залег, несколько человек упали на серый склон, то ли укрываясь от пулеметного огня, то ли были убиты. Но тут же, будто по его желанию, на высоте выросли подряд три пыльных приземистых разрыва, которые, наверно, не накрыли траншеи, зато землей и пылью отгородили от нее распластавшихся на склоне бойцов. И взвод поднялся. Несколько человек, только что показавшихся ему убитыми, вдруг подхватились с земли и бесстрашно побежали вверх, в еще не осевшую от разрывов пыль, которую ветер косо гнал с высоты. - Молодец! - сказал Волошин. - Ну давайте же, давайте! Последние его слова относились к соседям-минометчикам, которые открыли наконец огонь и так подсобили Нагорному. Комбата захлестнуло запоздалое чувство признательности этому беззаветному труженику войны, без лишних слов, без рисовки, только за истекшие сутки сделавшему для батальона столько, сколько не сделал никто. А он не нашел времени сказать ему доброе слово, пошутить в разговоре - все с холодной командирской официальностью, в приказном порядке. Запоздалое сожаление на минуту шевельнулось в душе комбата и тут же забылось, вытесненное другими заботами. - Ага, вон он, подлец! Вижу! - радостно вскричал Иванов и закомандовал телефонисту: - Левее ноль-ноль два, уровень больше ноль-ноль один!.. Начиналась ювелирная стрельба, точности которой мог позавидовать снайпер. Иванов умел, когда было нужно, вопреки артиллерийской теории положить три снаряда в одну воронку, в своем деле он тоже был снайпер. Тем временем минометчики дали еще несколько удачных залпов, на задымленной верхушке заплясали кустистые разрывы мин, между которыми ровно и мощно крошили траншейный бруствер гаубичные разрывы Иванова. Пологий склон высоты заволокло дымным туманом, который свежий утренний ветер не успевал сносить прочь, и рваные клочья пыли косо тянулись в хмурое небо. Видимость резко ухудшилась, бой громыхал вовсю, все там беспорядочно ахало, содрогалось, визгом и грохотом наполняя холодный рассветный простор. Но роты, наверно, уже выходили из болота, и надо было не дать им промедлить перед решительным броском на склон. Волошин левой рукой выхватил у Чернорученко трубку. - Але, десятый! Нет десятого? Передайте от пятого с "Орла" - смена НП. Карандаши - на высоте, меняю НП. Поняли? Меняю НП. И, бросив в руки Чернорученко трубку, он с живостью распрямился в траншее. - Гутман! Чернорученко! Снять связь и за мной! Быстро! Чернорученко с несвойственной ему живостью одной рукой выдернул заземление, другой сгреб аппарат. Гутман подхватил катушку с наполовину смотанным кабелем, взглянув на которую комбат с опаской подумал: не хватит. Этого кабеля до высоты не хватит, как тогда быть? Впрочем, связные от рот уже взбирались на бруствер, и он крикнул Иванову, продолжавшему управлять огнем: - Минут десять поддай! - Десять поддам! - крикнул в ответ Иванов. - Но не больше... - А ты поточнее, - бросил Волошин с бруствера. - Уровень меньше ноль-ноль один, - командовал Иванов. "Ну теперь накроет", - подумал комбат, сбегая по мерзлой траве на измызганные плахи впаянного в кустарник льда. Однако первое обнадеживающее чувство, вызванное удачным началом, быстро исчезало, он знал наверняка, что несколькими пулеметами дело не обойдется, что вскоре немцы ударят чем-нибудь и покрепче. Ударят из минометов, и это будет похуже. Но пока на высоте мощно грохотали свои разрывы и дробным треском заливался пулемет, хотелось думать, авось обойдется. Ему бы еще минут двадцать, за это время восьмая под прикрытием артогня наверняка бы достигла ближнего отростка траншеи. Особенно если за него удалось зацепиться Нагорному. Волошин размашисто бежал по льду, истоптанному грязными подошвами только что пробежавших здесь рот, за ним вплотную держались трое связных. Чернорученко с Гутманом вскоре отстали, запутав в кустарнике провод, и он приказал одному из связных, тощему парню в короткой шинели и голубых до колен обмотках, быстро помочь им. Боец с напряженным непониманием взглянул на него, но потом закинул назад сбившуюся на живот противогазную сумку и остановился. Комбат, пригнув голову, продрался сквозь лозовые заросли, выскочил на льдистый, с ноздреватым снегом прогал и оглянулся: за ним из-за куста, широко расставляя ноги и осклизаясь, бежал ветврач. Его расстегнутая кобура опустело болталась на животе, узенький ремешок тянулся к руке с зажатым в ней вороненым наганом, которым майор неуклюже взмахивал, стараясь сохранить равновесие на скользких подошвах. - А вы куда? - крикнул Волошин, не сдержавшись в своем возбуждении. Ветврач только раскрыл рот, чтобы ответить, как вдруг оба они оглушенно вздрогнули, на мгновение потеряв дар речи. "Ну вот, наконец! - со странным злорадством подумал комбат, инстинктивно вжав голову в плечи. - Наконец. Началось!" В облачной высоте над болотом оглушительно грохнуло раз и второй, тугим звоном заложив левое ухо. Волошин посмотрел вверх - над болотом, словно брошенный в небо клок шерсти, неслось на ветру черное дымное облачко. "Пристрелочный!" - подумал комбат и опять оглянулся. Ветврач лежал под нависшими ветвями ольхи, уронив на лед голову в подвязанной под подбородком ушанке. Подумав, что он ранен, Волошин побежал назад. - Вы что? Ранены? Ветврач встрепенулся и с вопросительным ожиданием в глазах внимательно посмотрел на комбата. - Н-нет, я не ранен, - выдавил он, заикаясь. - Встать и бегом! Бегом!! - скомандовал Волошин, сознавая, что от бризантных разрывов, густо обдававших землю осколками, здесь не укрыться, надо как можно быстрее выскочить из района поражения. - Бегом! В следующее мгновение с пронзающим треском грохнули еще четыре разрыва, несколько, правда, дальше, чем прежде, ближе к краю болота, как раз над тем местом, где были роты. Сотни стальных осколков горячим вихрем прошлись по ветвям кустарника, сре