Сталиным, тут же опустил голову. Никогда ранее не видел он в этих карих глазах такой тоски, такой печали и вместе с тем такой злобы, неизвестно к кому обращенной. Когда Жданов снова поднял голову, это странное выражение в глазах Сталина уже исчезло. Они смотрели на мир, как всегда, пристально и спокойно. Сталин уже овладел собой. - Баканидзе тоже спрашивал - "почему?", - задумчиво, будто обращаясь к самому себе, произнес Сталин и вдруг протянул листок Жданову. На покоробленной, видимо, где-то подмокшей бумаге смутно проступали отпечатанные на машинке, слегка растекшиеся строчки: "По Вашему запросу сообщаем, что полковой комиссар Баканидзе Р.К. пал смертью храбрых в боях под Клином 9 декабря 1941 года..." И Жданов почувствовал, что смерть этого человека означает для Сталина нечто большее, чем просто потеря старого товарища. - Он был у меня перед отъездом на Западный фронт, - тихо продолжал Сталин. - Задавал много вопросов. Их могли бы задать и другие. Мы _договорились_, - это слово Сталин произнес медленнее и раздольнее, чем остальные, видимо вкладывая в него особый, только ему известный смысл, - что ответы будут даны после войны. Жданову хотелось узнать, какие же вопросы задавал этот Баканидзе, но спросить Сталина он не решился, - знал, сколь скрытен тот и сколь не любит он, когда кто-нибудь пытается прочесть что-либо в его душе. Молча возвратил листок, и Сталин взял его как-то очень уж бережно, будто прикасался не к бесчувственной бумаге, а к трепетной человеческой душе. - Это цена нашей победы под Москвой, - сказал он совсем уж тихо и положил листок снова на стол. - Десятки тысяч погибших в боях!.. Для них был только один ответ: победа или смерть... В этих его словах Жданов снова уловил отчетливо прозвучавшую щемящую нотку, совсем не свойственную Сталину. И вдруг Жданову пришла в голову мысль: почему, когда речь шла о сыне, Сталин ответил так холодно и отчужденно, а о чужом ему каком-то Баканидзе говорит с таким нескрываемым волнением? Но тут же понял: семейное горе было его личным, частным горем, таким же, какое уже постигло десятки тысяч отцов и матерей. Сталин не хотел отделять себя от них. В Баканидзе же он, очевидно, усматривал нечто гораздо большее, тот представлял для него народ... Сталин сделал несколько шагов по комнате и уже обычным своим деловым тоном неожиданно объявил: - В Москву едет Иден. - Зачем? - так же деловито осведомился Жданов. - Торговаться, - с саркастической усмешкой бросил Сталин. - Они все время торгуются. Это стало их профессией. Но мы... не уступим. Это было бы предательством по отношению к тем, кто погиб... Таких вот, - добавил он, еще раз осторожно коснувшись оставленного на столе извещения о гибели Баканидзе... Потом Сталин присел к столу рядом со Ждановым, пристально вгляделся в него и спросил: - Как твое здоровье, Андрей? Как астма? Это тоже было несколько неожиданно. Жданов ответил коротко: - Я здоров. Сталин не спускал с него испытующего взгляда: - Может быть, останешься с нами в Москве? От этого вопроса у Жданова поплыл перед глазами красный туман. Он сделал резкое движение головой, как бы отстраняясь от чего-то, и почти выкрикнул: - Нет! - Но почему? - будто не замечая его состояния, спросил Сталин. - Работы много и здесь, в ЦК. - Потому что... - напряженно заговорил Жданов, не в силах сдержать свое шумное, хриплое дыхание, - это тоже было бы предательством... В отношении тех, кто погиб в Ленинграде... И тех, кто защищает его сейчас... Я могу ошибаться, иногда не справляюсь - груз очень тяжел. Но предавать не умею... Сталин на мгновение приподнял руки над столом, слегка разводя их, и сказал: - Хорошо. Поговорим о Питере. Есть соображения создать новый фронт, Волховский. Главная его задача - пробиться в Ленинград извне... Этот вопрос и стал темой обсуждения на совещании, которое состоялось часом позже, уже в служебном кабинете Сталина. Туда кроме Жданова были приглашены Мерецков, Хозин, Микоян. Очевидно, все уже было предрешено до совещания. И походило оно на своего рода военный совет, проводимый на биваке. Никто не садился, все стояли у стола, на котором лежала карта Северо-Западного направления. Докладывал Шапошников, и смысл его короткого доклада заключался в том, что Ставка считает целесообразным объединить все армии, действующие к востоку от реки Волхов, в самостоятельный Волховский фронт, поставив перед ним задачу вначале содействовать срыву наступления противника на Ленинград, а затем совместно с войсками Ленинградского фронта ликвидировать блокаду. Шапошников показал на карте разграничительные линии армий, отметил, что Ставка возлагает большие надежды на новый фронт, придает ему решающее значение в ликвидации блокады. Затем назвал фамилии генералов, которым предстояло возглавить фронт и включаемые в него армии, и, посмотрев на Сталина, умолк. Возник спор о 54-й армии. Мерецков требовал, чтобы она тоже была подчинена ему. Хозин категорически возражал против этого. Жданов поддержал Хозина. Сталин сказал: - Посчитаемся с мнением ленинградцев. И вопрос был решен, армия осталась в составе Ленинградского фронта. Затем Жданов вынул наконец из кармана свою тщательно подготовленную записку о неотложных нуждах Ленинграда. Сталин слушал его сосредоточенно, не прерывая ни репликами, ни вопросами. Он высказался лишь после того, как записка была доложена полностью: - Помощь Ленинграду находится в прямой зависимости от пропускной способности Ладожской трассы. Ваша задача, товарищи Жданов и Хозин, сделать все возможное, чтобы трасса работала бесперебойно. Возможное и невозможное! А мы, - он взглянул при этом на Микояна, - в свою очередь сделаем все возможное и невозможное, чтобы Ленинград получил то, о чем говорил здесь товарищ Жданов. И еще один вопрос: надо вывезти из Ленинграда всех, кто не нужен для обороны города. Очевидно, нам придется послать туда авторитетного человека, который занялся бы специально эвакуацией населения и помог Военному совету в решении задач и материально-технического обеспечения... На другой день Жданов и Хозин вылетели обратно в Ленинград, очень довольные результатами. По пути еще раз обсудили, какие выгоды сулит создание Волховского фронта, и сошлись на том, что, поскольку эта идея выдвинута, по-видимому, самим Верховным, он сделает все необходимое, чтобы оснастить новый фронт техникой и обеспечить его боеприпасами. "...Что же изменилось с тех пор?" - задавал себе вопрос Жданов, перечитывая теперь телеграмму о слиянии двух фронтов в один. И, подумав, ответил так: "С тех пор прошло четыре месяца! Четыре месяца новых неудачных попыток прорвать блокаду. Значит, Волховский фронт не оправдывает своего назначения..." Да, с тех пор прошло четыре месяца. В январе прибыл в Ленинград в качестве уполномоченного ГКО А.Н.Косыгин и взял на себя огромное бремя забот по эвакуации сотен тысяч ленинградцев, контроль за доставкой грузов из глубин страны и многие другие вопросы, требующие централизованного решения. Эвакуация и доставка грузов до сих пор осуществлялась по ледовой Ладожской трассе. Теперь трасса растаяла, а надежд на скорый прорыв блокады все еще не было. Внесет ли кардинальную перемену в дальнейший ход событий объединение Волховского фронта с Ленинградским?.. В невеселые эти размышления вторгся Кузнецов. Он доложил, что с Хозиным связаться не удалось, из штаба фронта сообщили, что командующий выехал в войска. - Из штаба фронта? - переспросил Жданов. - А где же он теперь находится, этот штаб? - В Малой Вишере, Андрей Александрович. "В Малой Вишере! - с горечью и недоумением повторил про себя Жданов. - Более чем в двухстах пятидесяти километрах от Ленинграда. Оттуда будет теперь осуществляться руководство войсками, оставшимися в блокированном городе. Но это же невозможно!.." Был у Жданова разговор по прямому проводу с Генеральным штабом. Тогда Жданов продиктовал бодистке вопрос: "Кто такой Говоров?" Ответ гласил: "Артиллерист. В зимних сражениях под Москвой командовал армией. Проявил себя хорошо. Жуков дает отличную характеристику. В 1939 году во время финской кампании был начальником штаба артиллерии в 7-й армии, приезжал в Ленинград. Возможно, вы, Андрей Александрович, помните его". Поднимаясь тогда из бомбоубежища, где располагался узел связи, Жданов, мучительно напрягая память, старался припомнить всех, кто три года назад, во время планирования прорыва "линии Маннергейма", приезжал в Ленинград из 7-й армии. Отличная память Жданова не подвела и на этот раз. Да, он действительно видел этого Говорова, тогда, кажется, комбрига, Видел только однажды. Именно видел, но ни разу не слышал. Единственная эта встреча произошла в кабинете Жданова, Сам он сидел у торца стола для заседаний. Справа расположился Мерецков. Остальные стояли. Их было трое: начальник разведотдела штаба округа Евстигнеев, начальник штаба 7-й армии комбриг Иссерсон и еще один комбриг, сухощавый, подтянутый, несколько выше среднего роста, с тщательно расчесанными на пробор волосами и коротко подстриженными усами, Этот комбриг все время молчал - не проявил себя ни словом, ни жестом. Докладывал Иссерсон, которого в ту пору считали в военных кругах серьезным теоретиком планирования современных боевых операций. О том, что план артиллерийского обеспечения прорыва "линии Маннергейма" разработал молчаливый комбриг, Жданов не знал. Об этом только теперь, три года спустя, доложил ему Евстигнеев, которого он сам спросил, знаком ли тот с генералом Говоровым... ...Жданов посмотрел на круглые стенные часы. Сколько уже раз с начала войны смотрел он на них - то с тревогой, то с надеждой, то с нетерпением! Сейчас в его взгляде отразилось нетерпение: Говорову пора было появиться. На протяжении двух суток, истекших после разговора с Генеральным штабом, Жданову удалось собрать некоторые дополнительные данные о Говорове. Он, кажется, из крестьянской семьи, но был студентом Петроградского политехнического института. В первую мировую войну - офицер. В годы гражданской войны перешел на сторону Красной Армии. Командовал артиллерийскими подразделениями и частями. Уже в звании комбрига стал слушателем Академии Генерального штаба. Выпущен из нее досрочно и назначен был преподавателем в Артиллерийскую академию имени Дзержинского. Затем служил в Главном артиллерийском управлении. Почти с первых дней воины - начальник артиллерии Западного направления. За участив в гражданской войне награжден орденом Красного Знамени, за финскую кампанию - Красной Звездой. Два ордена Ленина - за бои под Москвой. С какого года в партии? Нет, он беспартийный. ...Хватит ли у этого профессионального артиллериста опыта, чтобы командовать уже не армией, а целым фронтом? "Впрочем, - поправил себя Жданов, - теперь уже не фронтом..." Телеграмма о том, что Говоров вылетел из Москвы, поступила утром. Встречать его выехал начальник штаба Гусев и час назад сообщил с аэродрома, что командующий прибыл. Пережидать на аэродроме очередной обстрел города Говоров не пожелал. Но почему же он не появляется? Жданов начал нервничать. А когда стрелки часов приблизились к семи, Жданов поручил Кузнецову установить точно время отъезда Говорова и Гусева с аэродрома. Оттуда доложили, что они отбыли в 17:35. Путь от аэродрома в Смольный на машине, снабженной всеми существующими в Ленинграде пропусками, не мог занять более сорока минут. Чем же вызвана задержка? Жданов постарался переключить мысли на очередные неотложные дела Ленинграда. Их была уйма. Заготовка торфа, ставшего сейчас единственным топливом для электростанций. Дальнейшее расширение производства на Кировском заводе - изготовление и ремонт артиллерийских орудий и танковых моторов. Торжественная передача в действующую армию мощного бронепоезда "За Родину", изготовленного рабочими вагонного и паровозного отделения Витебского железнодорожного узла, Восстановление водопровода и канализации... Но о чем бы ни думал в эти минуты Жданов, он непроизвольно поглядывал на часы и в половине восьмого забил тревогу: позвонил в штаб МПВО и Управление НКВД, приказал немедленно выяснить, не пострадали ли при последнем артобстреле какие-либо легковые автомашины и какие именно. Прошло еще пятнадцать минут напряженного ожидания, и, когда Жданов снова схватился было за трубку аппарата прямой связи со штабом МПВО, дверь его кабинета раскрылась, на пороге показался Гусев. - Что случилось?! - рассерженно и вместе с тем обрадованно спросил Жданов, подаваясь над столом вперед. - Погнал за Нарвскую, - вполголоса ответил Гусев и тут же отступил в сторону, застыл, вытянув руки по швам. Следом за ним в кабинет Жданова шел Говоров. Жданов еще издали впился взглядом в лицо генерала. Да, те же усы щеточкой, и темные, с проседью волосы разделяет безукоризненный пробор. Жданов встал из-за стола и пошел навстречу генералу. - Здравствуйте, Андрей Александрович, - глуховатым, спокойным голосом произнес Говоров, останавливаясь посредине большого кабинета. - Здравствуйте, Леонид Александрович, - ответил Жданов и протянул ему руку. - Добро пожаловать. Я уже начал волноваться, не случилось ли чего-нибудь по пути с аэродрома. - Нет, - все так же лаконично откликнулся Говоров, но, чуть помедлив, пояснил: - Я попросил начальника штаба сделать круг по городу. Давно не был в Ленинграде. - Во мне пока нет необходимости? - негромко спросил Гусев, обращаясь одновременно к Жданову и Говорову, но больше, пожалуй, к Говорову. - Попрошу вас... как договорились, - слегка поворачивая голову в сторону Гусева, сказал Говоров. - Слушаюсь, товарищ командующий, - ответил тот, переводя взгляд на Жданова, и только после его разрешающего кивка удалился из кабинета. - Проходите, Леонид Александрович, садитесь, - пригласил Жданов, указывая Говорову на два кресла у письменного стола и продолжая изучать его. Говоров прошел к этим креслам не спеша. Руки его были прижаты плотно к бедрам. На бледном, слегка одутловатом лице резко выделялись густые брови. Из-под бровей глядела строгие и, как показалось Жданову, немигающие глаза. Когда Говоров опустился в одно из кресел, Жданов расположился в другом против него. Несколько мгновений они сидели молча. В эти мгновения Жданову почему-то вспомнилось, как происходила смена командующих Ленинградским фронтом в далеком уже теперь сентябре 1941 года. Жуков сразу же проявил себя властным, волевым командующим. Теперь же перед ним сидел, судя по первому впечатлению, слишком сдержанный и сухой человек. - Как долетели? - спросил Жданов для того только, чтобы завязать разговор. - Нормально, - скупо ответил Говоров. - Плохо, однако, что на западном берегу Ладоги с воздуха просматриваются склады и скопления вагонов. Неудовлетворительная маскировка. Я сделал замечание начальнику штаба. Он произнес это не повышая голоса и, как показалось Жданову, равнодушно. Жданов хотел заметить с укором, что в тех наскоро построенных складах и вагонах заключена сейчас жизнь десятков тысяч ленинградцев, но тут же подумал, что негоже с этого начинать знакомство. В кабинете снова водворилось молчание. - Каково ваше первое впечатление от города? - спросил наконец Жданов, преследуя все ту же цель - как-то расшевелить Говорова, наладить чисто человеческий контакт с этим угрюмым человеком. - Чисто, - после короткой паузы ответил Говоров. - На фотоснимках я видел Ленинград в сугробах снега. Теперь растаяли? Этот опять-таки лишенный каких-либо эмоций вопрос привел Жданова в состояние раздражения. Однако усилием воли он подавил его и, стараясь ничем не выдать своих чувств, сказал: - Мы только что провели трехнедельник по очистке города. Силами тысяч ленинградцев. Серые немигающие глаза генерала оставались по-прежнему спокойно-холодными. Видимо, до него не дошел смысл сказанного Ждановым. Вероятно, он все же не представлял себе, чего это стоило людям, измученным голодом и холодом блокадной зимы. "Чисто! - с горькой усмешкой повторил про себя Жданов. - Если бы ты видел эти десятки тысяч ослабевших, обессилевших людей, сдирающих ломами, кирками и лопатами метровый ледяной покров с ленинградских улиц и площадей! Если бы взглянул на мертвецов, погребенных под этим покровом!" А вслух спросил: - С чего думаете начать, Леонид Александрович? - Перед отлетом в Ленинград меня вызывал товарищ Сталин, - по-прежнему ровным, чуть глуховатым голосом заговорил Говоров. - Он поставил мне три задачи. Первая: не допустить разрушения Ленинграда осадной артиллерией противника. Вторая: превратить Ленинград в абсолютно неприступную крепость. И третья: накопить силы для будущих наступательных боев. Слушая его, Жданов подумал, что вот так же, наверное, читал он свои лекции в Артиллерийской академии. И ему захотелось представить себе, как протекала встреча этого сухого человека со Сталиным. Неужели и там, в Кремле, Говоров держался как профессор на кафедре? Не в силах уже больше сдерживать себя, Жданов спросил напрямик: - Вам известно, что Ленинград находится еще в очень тяжелом состоянии? - Да, известно, - спокойно ответил Говоров. - Так с чего полагаете начать свою деятельность здесь? - С детального изучения обстановки. - Когда намереваетесь собрать Военный совет? - В ближайшее время, как только более подробно ознакомлюсь с обстановкой, доложу вам, что готов, - сказал Говоров. Он вынул из брючного кармана часы и взглянул на циферблат. - Вы торопитесь? - спросил Жданов, и в голосе его прозвучало недовольство: он не привык к тому, чтобы собеседники сами определяли время окончания разговора с ним. - Да, Андрей Александрович, - все тем же бесцветным тоном ответил Говоров. - Устали с дороги? Хотите отдохнуть? Тут, пожалуй, в первый раз о начала разговора выражение лица генерала чуть изменилось - резко очерченные брови на мгновение приподнялись. - Никак нет. Просто я, видимо, не рассчитал время и приказал начальнику штаба в двадцать тридцать прислать ко мне начальника разведки. Сейчас, - он снова посмотрел на часы, - двадцать часов двадцать две минуты. Жданов поднялся. - Не буду вас задерживать. Встал с кресла и Говоров. ...Когда начальник разведывательного отдела штаба Евстигнеев вошел к новому командующему, Говоров сидел за письменным столом. На столе не было ни карт, ни бумаг. Только толстая тетрадь и возле нее карманные часы на потертом ремешке. Евстигнеев был уверен в теплом, дружеском приеме: он ведь один из немногих руководящих работников штаба, которые встречались с Говоровым раньше! Но из-за стола на него отчужденно смотрели серые немигающие глаза. Представляясь генералу, как положено по уставу, Евстигнеев полагал еще, что тот просто не узнал его сразу, но сейчас вот, услышав знакомую фамилию, конечно же вспомнит об их встречах трехгодичной давности. Говоров, однако, и после этого смотрел на него все так же холодно. Только спросил: - Вы по-прежнему в Ленинграде? - По-прежнему здесь и даже в прежней должности, - улыбнулся Евстигнеев с расчетом на ответную улыбку. Ее не последовало. Лицо генерала оставалось каменным. - Разведкарта при вас? - едва заметно кивнул он на черную кожаную папку, которую Евстигнеев прижимал рукой в бедру. - Так точно! - ответил Евстигнеев уже без улыбки. - Садитесь, - Говоров сделал движение рукой в сторону длинного стола, покрытого зеленым сукном. Евстигнеев подошел к атому столу и остановился в ожидании, пока здесь же займет место командующий. Но тот не торопился. - Я ведь сказал, садитесь, - повторил он, не повышая голоса. Затем взял свою толстую тетрадь, вложил в нее карандаш и, перейдя к длинному столу, опустился на стул рядом с Евстигнеевым. - Прошу вашу карту. Евстигнеев поспешно извлек карту из папки, и Говоров погрузился в молчаливое изучение ее, забыв о присутствии начальника разведки. Лишь по истечении нескольких минут он спросил Евстигнеева: - Сколько, по вашим данным, дивизий противника противостоит нашим войскам? - Вы имеете в виду все Северо-Западное направление? - осведомился Евстигнеев. - Да. - Тридцать три дивизии и две бригады. Серые глаза Говорова продолжали вопросительно глядеть в таза начальника разведки. - Я жду, - напомнил он после короткой паузы. - Простите, товарищ командующий, чего? - Дивизии представляют, очевидно, различные рода войск, - все так же монотонно, без тени недовольства пояснил Говоров. - Так точно, извините, - спохватился Евстигнеев. - В названное мной количество немецких соединений входят: двадцать шесть пехотных дивизий, две пехотные бригады, две танковые дивизии, две моторизованные и три охранные дивизии. Данные на первое января. - Сейчас апрель, - как бы между прочим заметил Говоров, сделал какие-то записи в своей тетради и опять склонил голову над картой. Не отрывая глаз от нее, проговорил: - Наибольшая концентрация сил противника отмечается непосредственно перед Ленинградом и южнее Ладожского озера, так? Евстигнеев отчеканил: - В последнее время наблюдалось уплотнение боевых порядков немцев против Волховского фронта. Тем не менее на наших южных рубежах, а также на Неве и Карельском перешейке плотность противника осталась без изменений. - Закон сообщающихся сосудов исключает такую ситуацию, - возразил Говоров и тут же уточнил: - Если, конечно, противник не получает подкрепления с других направлений. - Достоверных данных о подкреплениях извне у нас на имеется, - продолжил свой ответ начальник разведки. - Однако... - Пользуйтесь только достоверными данными, - прервал его Говоров и ткнул пальцем в карту, в один из синих флажков: - Каков фронт вот этой дивизии и каково состояние ее обороны? - За несколько месяцев блокады, товарищ командующий, противник имел возможность повсюду построить прочные долговременные оборонительные сооружения. - Я вас спрашиваю об этой вот дивизии, - снова указал пальцем Говоров на тот же синий флажок... У Евстигнеева повлажнел лоб. Дело в том, что уже продолжительное время Хозин, а до него еще и Федюнинский обращали главное внимание на противника, сосредоточившегося к юго-востоку от Ленинграда, по ту сторону блокадного кольца: там ведь завязались решающие бои. А на ближних подступах к Ленинграду противник изо дня в день характеризовался в разведсводках общими словами: "Долговременная оборона". Говорова такая характеристика не удовлетворяла. Он требовал исчерпывающих сведении о состоянии каждой немецкой дивизии. В эти минуты Евстигнеев тоже вспомнил, что новый командующий - из преподавателей военной академии. И невольно подосадовал: не экзамен же он у меня принимает, да и на экзаменах не поощряется стремление во что бы то ни стало "завалить" слушателя. Евстигнееву довелось служить под началом разных командующих. Он пришелся ко двору добродушному, хотя и вспыльчивому Попову, импульсивному, всегда куда-то спешащему Ворошилову, властному, не терпящему возражений Жукову. Он понимал их, и они понимали его. Так же понятны для Евстигнеева были Федюнинский и Хозин. Но Говоров показался ему человеком непостижимым. До часу ночи продолжалось то, что в последующих разговорах с сослуживцами Евстигнеев назовет полушутя-полувсерьез уже не экзаменом, а "допросом". На протяжении этой долгой беседы Говоров ни разу не повысил голоса, не произнес ни одного резкого слова, но и ни разу не улыбнулся. Ни разу не сказал, что тот или иной ответ начальника разведки не удовлетворяет его. Однако не сводил с Евстигнеева своих серых строгих, пристальных глаз, пока тот словом или жестом не давал понять командующему, что доложено ему все, чем располагает разведотдел. Тогда Говоров переводил взгляд на карту и тянулся своим указующим перстом к очередному синему флажку. Наконец командующий отодвинул карту в сторону и на мгновение закрыл глаза. Евстигнеев украдкой взглянул на стенные часы и выложил последнее, что оставалось у него за душой: - О замене фон Лееба на посту командующего группой "Север" бывшим командующим восемнадцатой армией Кюхлером вы, конечно, знаете? - Знаю, - подтвердил Говоров. - Но что из этого следует? Евстигнеев пожал плечами: - Полагаю, что вывод может быть только один: Гитлер недоволен действиями группы. - Логично. А что еще? Евстигнеев молчал. - Перемещения в командовании всегда имеют не только причину, но и следствие, - пояснил Говоров. - Причина ясна. Каков ваш прогноз относительно следствий? - Надо обдумать, - уклончиво сказал Евстигнеев. - Обдумывайте, - как-то очень уж безразлично согласился командующий и на том закончил разговор: - Вы свободны. - Какие еще будут приказания? - по привычке спросил Евстигнеев, укладывая в папку свою карту. - Спать! - приказал Говоров и добавил: - Я ночных бдений не одобряю... Сегодняшняя ночь не в счет. 10 - Заседание Военного совета объявляется открытым, - сказал Говоров и придвинул к себе свою тетрадь. Слева от него у торца стола сидел Жданов. Васнецов, Трибуц, Штыков, Попков, Гусев расположились по обе стороны того же стола. Кроме них, на этот раз в заседании Военного совета участвовали начальник разведотдела Евстигнеев, командующий артиллерией фронта Одинцов и начальник инженерных войск Бычевский. Не было уполномоченного Государственного Комитета Обороны Косыгина, который, прибыв в январе 1942 года в Ленинград, непременно присутствовал на всех заседаниях Военного совета и бюро обкома, когда обсуждались важные вопросы. Но сейчас он выехал на строительство Сясьской верфи. От этой стройки зависело пополнение Ладожской флотилии новыми судами. С тех пор как в Ленинград прибыл новый командующий (по инерции все еще называли Говорова так, хотя фактически он являлся заместителем командующего новым, объединенным Ленинградским фронтом), прошло уже несколько дней. За это время у него было лишь одно короткое свидание со Ждановым - в тот самый вечер, когда генерал только что прилетел из Москвы. Жданову докладывали: командующий беседует с начальниками родов войск, служб, отделов штаба. Беседует подолгу, но не шумно. Несколько раз выезжал в войска - на юг и к Неве. Заседание же Военного совета все откладывалось. На четвертый день Жданов не вытерпел, сам позвонил Говорову, спросил, нет ли желания поговорить. Ответ последовал неожиданный: - Я еще не готов, Андрей Александрович. Мне нужны еще сутки. Давайте уж поговорим обо всем завтра, на Военном совете. Жданова это несколько покоробило: им следовало бы посоветоваться перед заседанием. Но в спокойно-деловом тоне, каким Говоров отказывался от встречи, не было и тени своеволия. Вечером Жданов спросил Васнецова, что он думает о новом командующем. Тот неопределенно пожал плечами: - Я с ним еще не встречался. В штабе, однако, слышал, что человек он более чем дотошный. Люди идут к нему, как на экзамен. - Мы в экзаменаторах не нуждаемся: выросли из школьного возраста! - вырвалось тогда у Жданова... ...Заседание Военного совета по традиции проводилось в кабинете командующего. Оно было назначено на 9 часов утра. Жданов появился здесь десятью минутами раньше. В хорошо знакомом помещении что-то приятно изменилось. Он не сразу уловил, что именно. Лишь спустя мгновение обратил внимание на распахнутые окна: через их проемы вливался снаружи яркий солнечный свет. За долгие месяцы блокады - холодов, бомбежек и обстрелов - в Смольном до того привыкли к плотно зашторенным в наглухо закрытым окнам, к горящим вполнакала настольным лампам, что сияние здесь весеннего солнца в первый миг ошеломляло. Все приглашенные на заседание были в сборе. Жданов торопливо поздоровался с каждым и сел рядом с командующим. Как только он опустился в кресло, Говоров встал и объявил заседание открытым. Сейчас ему предстояло не спрашивать других, а говорить самому. Начало его выступления не отличалось яркостью. - Предлагается, - сказал он негромко, - обсудить, как вам лучше и быстрее выполнить указания Ставки. А они сводятся к тому, чтобы подавить огонь вражеских батарей, обстреливающих город, укрепить нашу оборону и накопить силы для предстоящих боев по прорыву блокады. Начнем с артиллерии. Насколько мне известно, суточная норма снарядов для тяжелых дальнобойных орудий до сих пор была очень мала - в среднем три-четыре снаряда на ствол. К тому же немецкие орудия, обстреливающие город, имеют дальность от двадцати четырех до тридцати километров, точнее, до двадцати девяти и шести десятых километра, если иметь в виду их двухсотсорокамиллиметровую железнодорожную пушку. А у наших пушек и гаубиц дальность действенного огня не свыше девятнадцати и семи десятых километра. Исключение составляет только одна система - стопятидесятидвухмиллиметровая пушка: она бьет на двадцать семь километров. - Простите, товарищ командующий, но вы упускаете из виду артиллерию Балтфлота, - заметил с места Трибуц. - Никак нет, я помню, - ответил Говоров, не поворачивая головы в сторону адмирала. - Ваши стовосьмидесятимиллиметровые морские орудия бьют на тридцать семь и восемь десятых километра. - Так точно, - подтвердил Трибуц. - В целом же, - продолжал Говоров, - артиллерия фронта хотя и добилась в последнее время серьезных успехов в подавлении батарей противника, но все еще уступает им в дальности огня. Таково исходное положение. Жданов уперся взглядом в зеленое сукно, покрывающее стол. Ему казалось, что устами Говорова докладывает какой-то бухгалтер, в лучшем случае директор завода. Одни цифры, и ничего больше! Сухо, бесстрастно перечисляются километры и миллиметры, не хватает только щелканья костяшками счетов. - Полковник Одинцов, - говорил между тем Говоров, - может возразить, что, мол, сейчас ситуация несколько изменилась. Да, вы сумели добиться поставок извне тяжелых снарядов, которые в Ленинграде не производятся. Знаю также, что Ставка выделила для Ленинграда две авиационные корректировочные эскадрильи, и это поможет увеличить точность артогня. Но исходные данные в принципе остаются прежними: артиллерия противника стреляет дальше нашей. Следовательно, мы но в силах подавить неприятельские батареи, терроризирующие город. Ставится вопрос: как же изменить исходные данные в нашу пользу? Или - что одно и то же - как добиться огневого превосходства над противником?.. Жданов слегка приподнял голову. Он поймал себя на мысли, что это уже интересно и, наверное, сейчас докладчик даже внешне изменился. Но нет, Говоров оставался таким же, каким был. Стоял, прижав руки к туловищу. Бесстрастное, одутловатое лицо. Взгляд серых неприветливых глаз устремлен куда-то поверх двери. - Во-первых, - по-прежнему глухо зазвучал в тишине его голос, - я полагаю целесообразным всемерно выдвинуть вперед позиции тяжелой артиллерии. Где и как это сделать, уточню с начальником артиллерии. Только о главном скажу сейчас. - И, выйдя из-за стола, командующий направился к стене, где висела карта Ленинградского фронта, уперся там пальцем в какую-то точку. - Надо перебросить часть нашей тяжелой артиллерии вот сюда. Он не обернулся и никого не пригласил к карте. Но все, включая Жданова, тоже встали из-за стола и столпились за его спиной, устремив взгляды в ту точку, на которой застыл палец командующего. Несколько секунд все молчали. Потом раздался удивленный голос Васнецова: - К Ораниенбауму? - Именно, - подтвердил Говоров. - На Ораниенбаумский плацдарм перемещать тяжелую артиллерию? - с еще большим недоумением воскликнул Васнецов. - А почему вы, товарищ член Военного совета, усматриваете в этом что-то невероятное? - в свою очередь спросил Говоров. - Плацдарм имеет протяженность по фронту не менее семидесяти километров и глубину - от пятнадцати до тридцати километров. На таком пространстве, безусловно, найдется место для тяжелых орудий. - Приморский плацдарм - пространство специфическое, - не унимался Васнецов, - это отрезанный от нас кусок земли! Туда через Финский залив даже доставка продовольствия сопряжена с большими трудностями! К тому же немцы уже не раз пытались отбить у нас этот плацдарм. Говоров медленно повернулся к Васнецову и, четко разграничивая слова и фразы, сказал: - Товарищ дивизионный комиссар... Во-первых, Приморский плацдарм обороняют войска ничуть не худшие, чем на любом другом участке Ленинградского фронта. Во-вторых, его прикрывают огнем форты Серая Лошадь, Красная Горка и вся крепость Кронштадт. В-третьих, - и это главное - выгода от переброски туда тяжелой артиллерии окупит все трудности и опасности, связанные с этим. Потому что, перебросив на плацдарм тяжелые орудия, мы не только значительно увеличим дальность нашего огня, но и направим его во фланг и тыл артиллерийским группировкам противника. На другие ваши вопросы, буде они возникнут, смогу ответить через два дня. Завтра я вылетаю на плацдарм. С этими словами Говоров вернулся к столу. И опять за ним последовали все. Только Васнецов остался у карты, продолжая разглядывать ее. - И еще одно обязательное требование к нашей артиллерии. - Генерал сделал нажим на слово "обязательное". - Надо чаще наносить массированные удары по командно-штабным пунктам противника. При наличии корректировочной авиации это тоже должно дать значительный эффект. Полагаю, что такими ударами мы заставим противника переносить огонь своих тяжелых батарей с городских кварталов на наши артпозиции. Что и требуется доказать. И Говоров сел. Васнецов наконец вернулся к столу и тоже сел, ненароком взглянув на Жданова. Тот улыбнулся ему сочувственно, хотя и с некоторой ироничностью. Жданов понимал, что для Васнецова, как, впрочем, и для него самого, эталоном командующего остается Жуков. Васнецов конечно же пытается сравнивать нынешнее заседание Военного совета с тем, которое впервые проходило под председательством Жукова. На том памятном заседании Жуков сразу раскрылся как личность, будто специально созданная для преодоления грозных препятствий. Его решительность, категоричность внушали веру, что он-то знает, где ключ к победе и как этим ключом пользоваться. Совсем иным было первое впечатление о Говорове. Он казался человеком, начисто лишенным темперамента, слишком замкнутым, чересчур угрюмым. И то, что новый командующий оказался к тому же беспартийным, являлось как бы закономерным следствием этих свойств его характера. Оставалось загадкой, почему Сталин остановил свой выбор именно на нем. Не означает ли этот факт, что Москва поставила крест на потенциальных возможностях войск, оставшихся в Ленинграде, и все надежды по ликвидации блокады города возлагает теперь только на прорыв извне? Жданов не смог бы сказать, в какой именно момент это впечатление поколебалось в нем. Но так или иначе он уже успел разглядеть в Говорове и нечто привлекательное, оценить конкретность его мышления, силу логики - этот "профессор" хорошо знал свой предмет. Васнецов же, по-видимому, все еще находился во власти первоначальных эмоций и по достоинству был корректно наказан за это. - Желает ли кто-либо внести другие предложения, касающиеся артиллерии? - спросил Говоров и, выжидательно помолчав, взглянул на Жданова. - Нет?.. Тогда рассмотрим следующий вопрос. Он касается инженерного обеспечения обороны Ленинграда. Я беседовал с полковником Бычевским, трижды выезжал в войска и в результате убедился, что упор здесь делается на развитие существующей оборонительной системы в глубину. В основу положена идея только обороны. При этом, на мой взгляд, наши инженерные сооружения находятся сейчас... - он сделал паузу и закончил фразу неожиданно резко: - ...в явно неудовлетворительном состоянии. Совершенствуя их, мы обязаны пойти на максимально возможное сближение с противником. Это принципиальный вопрос. Он облегчит нам в будущем наступательные действия. Кто желает высказаться? - Разрешите? - раздался голос Бычевского. Говоров молча кивнул. Высокий, исхудавший начальник инженерных войск начал взволнованно: - Товарищ командующий оценил состояние инженерных оборонительных сооружений в Ленинграде как явно неудовлетворительное. Едва ли это справедливо. Опираясь на эти сооружения, войска Ленинградского фронта не пустили немца в город. Весна прибавила нам инженерных забот. Передний край обороны оказался в низинах, заливаемых водой. Минные поля осенней и зимней установки тоже затонули... - Пожалуйста, разъясните, - перебил его Говоров, - вы выступаете в поддержку моего основного предложения или против него? Спокойный этот вопрос почему-то привел полковника в еще более возбужденное состояние. - Я за справедливую оценку положения! - возвысил голос Бычевский. - Товарищ командующий, очевидно, не представляет себе, что мы пережили. Он не видел здесь брустверов, сооруженных из трупов. Живые стояли перед выбором: вести огонь из-за этих брустверов, пока есть еще силы и патроны, или долбить промерзшую землю, чтобы захоронить товарищей. И предпочтение было отдано первому. С наступлением же весны такие укрытия пришлось постепенно ликвидировать. Вы скажете: надо было своевременно построить новые? А известно ли вам, что многим бойцам не под силу поднять тяжелое бревно?.. Наступило молчание. Двойственное чувство овладело присутствующими в этом кабинете. Подсознательно они сочувствовали Бычевскому и вместе с тем понимали, что такой тон при объяснении с командующим недопустим. Жданов повернулся в сторону Бычевского, собираясь поправить начинжа и поддержать командующего, но в этот миг Попков неожиданно крикнул: - Товарищи! Послушайте!.. Все переглянулись. Потом, как по команде, повернулись к репродуктору, стоявшему на письменном столе. Метроном стучал чуть слышно и размеренно-спокойно. - Да не то, товарищи! Слушайте... там!.. Попков весь подался к раскрытому окну. Через окно, откуда-то издалека, в кабинет впорхнул прерывистый звонок трамвая. Никакой другой звук не мог так взволновать собравшихся здесь людей, как этот заурядный трамвайный звонок. Все устремились к широко распахнутому окну. - Сегодня по Кирочной пустили! - торжествующе объявил Попков. Жданов первым обнаружил, что Говоров не тронулся со своего места - сидит, как сидел, только усиленно потирает руки, будто они у него замерзли. Эти нервические движения подсказали Жданову, что на душе у командующего неспокойно. - Товарищи! - нарочито строго окликнул Жданов остальных. - Будем продолжать работу. Командующий ждет. Когда все снова заняли свои прежние места за столом, Говоров сказал: - Я не хочу, точнее, не могу сейчас вдаваться в причины нынешнего состояния инженерных сооружений. Но мною высказаны здесь конкретные предложения, и мне хотелось бы услышать ваше мнение о них. - У меня есть вопрос, - слегка наклоняясь над столом в сторону командующего, подал голос Васнецов. - Вы сказали, что необходимо совершенствовать оборону, выдвигая ее вперед. Верно? - Верно, но это еще не все, - откликнулся Говоров. - Нам надо построить новые укрепления и в самом городе. Тысячи укреплений! И эта цифра не фигуральная. Мы должны внести серьезные коррективы в построение внутренней обороны города. Она создавалась по секторному принципу, и я полагаю, что принцип этот должен быть сохранен. Только надо покончить о иллюзиями. В прошлом за секторами были закреплены добровольческие рабочие отряды и ополченские соединения. Им предстояло принять бой в случае прорыва врага в город. Но вы же лучше меня з