ь. - Не Кюхлеру мы должны, Георгий Константинович, - возразил Жданов, - ленинградцам задолжали. Да и всему народу нашему. А за доброе пожелание спасибо. Уверен: встретимся в Ленинграде. - Не там наша первая встреча должна произойти, Андрей Александрович, - раздался голос Ворошилова, - на там. А в том самом поселке Рабочем!.. Голоса умолкли. Полковник Кетлеров, дожидавшийся в тамбуре, понял, что они прощаются, и уже смело открыл дверь в салон. 23 Вечером 11 января на КП Невского укрепленного района раздался телефонный звонок. К аппарату подошел Малинников. Начальник штаба 67-й армии полковник Савченко передал приказание командарма: сегодня к двадцати ноль-ноль ему, Малинникову, и подполковнику Звягинцеву явиться в ВПУ - Временное полевое управление Ленинградского фронта. Звягинцев был в это время на исходном для наступления плацдарме у правого берега Невы. Несмотря на отсутствие пригодных для передвижения военной техники дорог, здесь накапливались усталые после многодневных учений войска. Лесисто-болотистая низменность на всем протяжении от Колтушских высот до Невы была покрыта толстым слоем снега. Пехота и танки преодолевали сугробы "своим ходом", но орудия и колесный транспорт с боеприпасами бойцам нередко приходилось тащить на руках. Сейчас инженерные подразделения поспешно прокладывали мало-мальски пригодные для продвижения войск дороги, и Звягинцев принимал непосредственное участие в этом строительстве. Много времени отнимало у него и совершенствование самого укрепленного района, состоящего из батальонных опорных пунктов, образующих главную полосу обороны, промежуточный и тыловой рубежи и ряд отсечных позиций. И хотя к началу января вся эта разветвленная система уже имела достаточное количество дзотов, огневых позиций, наблюдательных и командных пунктов, именно на Звягинцева легла задача строительства дополнительных траншей, которые должны были состоять из окопов полного профиля, прорытых вдоль правого берега Невы, и множества ходов сообщений в глубину обороны. Без этого войска не смогли бы занять исходные позиции для броска через Неву. Более того: изрезанный оврагами правый берег реки был крайне неудобен для выхода на лед танков, транспорта и артиллерийских орудий, поэтому требовалось построить целую систему съездов и бревенчатых настилов. Но и этим задача подготовки к наступлению не ограничивалась. Весь передний край УРа был прикрыт минными полями и частично проволочными заграждениями. Следовало сделать проходы для наших наступающих войск. Звягинцев был уже хронически простужен: постоянные переходы из жарко натопленных землянок на продуваемый всеми ветрами невский берег не прошли для него даром, голос его осип, лицо стало красным, губы потрескались... Но, увлеченный подготовкой к предстоящей операции, Звягинцев не обращал на это внимания. Он не знал даты наступления, - она хранилась в строжайшей тайне, но, однако, чутьем понимал, что приказ может теперь последовать в любой день, и мысль о том, что остались еще какие-то недоделки, держала его в постоянном состоянии тревоги... ...В тот вечер Звягинцев так и не вернулся бы в штаб УРа, заночевав у одного из комбатов, но звонок Малинникова заставил его поспешить обратно. ...ВПУ Ленинградского фронта размещалось в районе деревни Березовка. Блиндаж командующего фронтом в несколько бревенчатых накатов саперы выстроили по всем правилам военно-инженерного искусства. Гладкие, очищенные ото льда ступени вели глубоко под землю. У входа стояли два автоматчика, и еще несколько бойцов с карабинами в руках охраняли подходы к блиндажу. ...Спустившись по лестнице, Звягинцев и Малинников оказались в просторном помещении. Пахло свежим тесом. В приемной находилось немало генералов и полковников. Одни из них стояли, другие сидели на скамьях, расставленных вдоль стен. Среди них Звягинцев увидел и тех, кого уже встречал во время своей службы в Смольном, - генерала Симоняка и полковника Борщева. Скользнул взглядом по лицам сидящих на скамьях командиров и поклонился полковнику Бычевскому, с которым в последние дни уже не раз встречался на невском берегу. Перед наглухо закрытой дверью, ведущей в глубь блиндажа, сидел неизменный адъютант командующего Романов. Он наблюдал за входящими военными, как бы мысленно отмечая, кто из вызванных командиров уже явился, и время от времени повторял одну и ту же фразу: - Раздевайтесь, товарищи командиры, раздевайтесь... В простенке находилась прибитая к стене длинная вешалка. Она уже была вся заполнена полушубками и шинелями, и теперь вновь прибывающие складывали свою верхнюю одежду на стоящий у другого простенка топчан, видимо специально для этого принесенный. Разделись и положили на топчан свои полушубки и Звягинцев с Малинниковым. Несмотря на скопление людей, здесь царила напряженная тишина. Люди не переговаривались между собой, как это обычно бывает в приемных, никто не курил. - Похоже, что-то важное... - шепотом, наклоняясь к уху Звягинцева, проговорил Малинников, но тут же умолк. Собственно, ему и не надо было заканчивать свою мысль: Звягинцев понял ее без слов. Он молча кивнул. Плотно прикрытая дверь справа от стола, где сидел Романов, казалось, гипнотизировала всех находящихся в приемной, приковывая к себе их взгляды. Звягинцев тоже неотрывно смотрел на эту дверь. Он весь был охвачен тревожным и вместе с тем каким-то щемяще-радостным чувством ожидания. Чутье подсказывало ему, что скоро, очень скоро он услышит то, во имя чего жил начиная с сентября прошлого года, с чем связывал самую главную свою мечту. Он посмотрел на часы. Было без двух минут восемь. И в этот момент раздался негромкий звонок, заставивший Звягинцева вздрогнуть. Романов быстро встал и, осторожно приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы войти в образовавшийся проход, скрылся за нею. Прошло несколько мгновений, и Романов появился вновь. На этот раз он широко распахнул дверь и, став сбоку от нее, громким, с нотками торжественности голосом объявил: - Заходите, товарищи командиры! Мгновенно, точно эти слова прозвучали для всех как призыв к атаке, люди - и те, кто толпился в приемной, и сидевшие на скамьях - устремились к двери. Звягинцев и Малинников несколько поотстали, давая возможность старшим по званию пройти вперед, и в итоге вошли последними. Перешагнув порог, Звягинцев на какое-то мгновение замер от удивления. Он ожидал увидеть здесь кого угодно: командарма Духанова, членов Военного совета 67-й Тюркина и Хмеля, начальника штаба фронта Гусева, самого Говорова. Однако первыми, кого увидел Звягинцев за длинным, стоящим на скрещенных ножках-перекладинах столом, были Ворошилов и Жданов. Маршал сидел в центре стола, Жданов находился по его правую руку и Говоров - по левую. Звягинцев и Малинников с трудом отыскали себе место в заднем ряду расставленных параллельно столу табуреток. Несколько минут царила тишина. Потом Ворошилов встал и звонким своим тенорком сказал с улыбкой на лице: - Ну... здравствуйте, дорогие товарищи! Звягинцеву показалось, что маршал очень волнуется. Может быть, волнение это прозвучало в той паузе, которую Ворошилов сделал после слова "Ну...", или в том особом ударении, которое ощущалось в словах "дорогие товарищи!". Но так или иначе Звягинцев не сомневался в том, что Ворошилов очень взволнован, и это волнение невольно передалось ему самому. - Рад, товарищи ленинградцы, что мы снова вместе, - продолжал Ворошилов, - снова и в такой... - он запнулся, то ли подбирая нужное слово, то ли потому, что и в самом деле волнение мешало ему говорить, и повторил: - в... такой исключительной важности для Ленинграда момент! Товарищ Сталин прислал меня сюда в качестве представителя Ставки. А на Волховский фронт Ставка направила тоже вашего старого знакомого, генерала армии Жукова... Ворошилов вдруг замолчал и стал медленно оглядывать присутствующих. И Звягинцеву показалось, что воспоминания нахлынули на маршала и спутали, смешали предварительно намеченный план его речи. Наконец Ворошилов снова заговорил: - Вся страна знает, товарищи, что пришлось пережить вашему славному городу. Не скрою, и мое сердце обливалось кровью в те страшные для вас зимние месяцы. Я старый солдат, товарищи, старый большевик, да и человек-то уже немолодой. Скажу прямо: горько мне было уезжать от вас тогда, в сентябре, уезжать, зная, что враг стоит у стен Ленинграда. Но я верил, что настанет день, и мы встретимся, верил, что враг найдет свою могилу под Ленинградом. И вот теперь от нас зависит, чтобы... Внезапно Ворошилов снова умолк, точно горло его перехватил спазм. Он тряхнул седой головой, как бы стараясь освободиться от невидимого обруча, сжимающего его шею, и уже ровным голосом, отчетливо произнес: - Большинству присутствующих известно, что Ставкой утверждена операция "Искра", имеющая своей целью прорыв блокады Ленинграда. Слово имеет командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Говоров. Только теперь Звягинцев почувствовал, что у него от напряжения затекли ноги и руки. Он расслабился, сел поудобнее, тем более что теперь ему уже не было необходимости приподниматься и тянуться вперед: поднявшийся из-за стола Говоров был виден из всех рядов одинаково хорошо. - Товарищи, Ставка Верховного главнокомандования приказала Ленинградскому и Волховскому фронтам перейти в наступление и прорывать блокаду Ленинграда. - Говоров произнес эти слова обычным своим голосом, так, как если бы просто давал собравшимся командирам очередное задание. - Направление главного удара через Неву Военный совет с согласия представителя Ставки определил, - Говоров взял тонкую указку и прикоснулся ее острием к висевшей на стене карте, - вот здесь, между Восьмой ГЭС и Шлиссельбургом. Дальнейшее развитие наступления: Рабочий поселок номер пять с послал дующим ударом на юг, то есть на Синявино. И Говоров резко, крест-накрест перечеркнул на карте концом указки занятые врагом районы, отделяющие Ленинградский фронт от Волховского. - Наступление, - после короткой паузы возобновил свою речь Говоров, - спланировано, как известно, в два эшелона, и командиры частей исходные позиции своих войск знают. Повторяю для всех вспомогательных родов войск: крайний северный рубеж, начиная от Шлиссельбурга, занимает дивизия полковника Трубачева и последовательно к югу - дивизии товарищей Симоняка, Борщева и Краснова. Говоров, снова подняв указку, показал расположение дивизий с юга на север вдоль голубой ленты Невы и чуть громче продолжал: - Не буду скрывать, местность, на которой придется вести бой, сложная. Справа - сильнейший в обороне узел противника - Восьмая ГЭС, по существу крепость, имеющая на вооружении мощную артиллерию, укрытую в бетоне, слева - Шлиссельбург, который тоже можно сравнить с сильно укрепленным фортом. Вы знаете о том, что берег здесь выше и круче, чем тот, который приходилось штурмовать в сентябре. Взобраться пехоте на этот берег после броска через более чем полукилометровую Неву будет чрезвычайно трудно, не говоря уже о танках и артиллерии. Кроме того, командование укрепленного района доложило, что, по данным разведки, немцы начали обливать берег водой с помощью насосов и шлангов. Следовательно, огромной важности задача ложится на саперов и подрывников. Говоров прислонил указку к стене и вернулся к столу. - Могут задать вопрос, - продолжал Говоров, - почему же мы выбрали этот новый, наиболее трудный участок? Он сделал короткую паузу, словно и впрямь ожидая, что кто-то задаст этот вопрос, и сказал: - Потому что иного места выбрать нельзя. Опыт прошлогодних боев у Невской Дубровки и постигшая нас неудача в той же полосе три месяца тому назад показывают, что без подавления Восьмой ГЭС и Шлиссельбурга рассчитывать на успех невозможно. Поэтому перед нами стоит задача вначале сковать и локализовать шлиссельбургский гарнизон противника с фланга: это предстоит сделать дивизии полковника Трубачева, а Восьмую ГЭС окружить и подавить уже в ходе боя дивизии генерала Краснова, чтобы дать возможность дивизиям генерала Симоняка и полковника Борщева протаранить центр обороны противника по кратчайшему расстоянию - до встречи с войсками Волховского фронта. Звягинцев впервые слушал Говорова. Тогда, на Кировском, они обменялись не более чем десятком фраз. И теперь Звягинцев восхищался тем, как говорил командующий. Дело было не только в том, что в речи Говорова не содержалось ни одного лишнего слова. Его каждая новая фраза воспринималась как четкий ответ на могущий возникнуть у присутствующих очередной вопрос. - С чем придется встретиться нашим наступающим войскам, - продолжал Говоров, однако, без всякой вопросительной интонации. - По данным нашей разведки и по сведениям, поступившим с занимаемого нами в районе Московской Дубровки плацдарма, передний край оборонительной полосы противника проходит непосредственно по левому берегу Невы. Это непрерывная траншея полного профиля с большим количеством врезанных в нее ячеек для стрельбы из винтовок, автоматов и легких пулеметов. Хочу предупредить, что для создания настильного огня в крутизне берега имеются также отдельные огневые точки. Они врезаны в склон и связаны между собой центральной траншеей. Параллельно первой на расстоянии пятидесяти - семидесяти метров от нее проходит вторая траншея... Звягинцев не сомневался, что командиры соединений, предназначенных для прорыва, далеко не в первый раз знакомятся с разведданными, которые излагал сейчас Говоров, многое знал уже и сам Звягинцев. Но ему еще никогда не приходилось слышать все это в таком концентрированном виде. И вдруг Звягинцев на этот раз уже отчетливо осознал, что именно производит на него особое впечатление в речи Говорова. Это был контраст между тем, _как_ он говорил и _что_ именно говорил. "Крутизна берега... настильный огонь... врезанные в берег огневые точки... первая траншея... вторая траншея... Шлиссельбург... Восьмая ГЭС..." - каждое из этих слов предполагало кровопролитные бои, за каждым из них стояла смерть для многих сотен людей. А говорил командующий обо всем этом так, словно упрямо, настойчиво объяснял сложную, запутанную дорогу к какому-то даже не обозначенному на карте населенному пункту. И только... И этот контраст показался Звягинцеву, никогда раньше не слышавшему выступлений Говорова, таким разительным, что он наклонился к уху сидящего рядом Малинникова и прошептал: - Как на учениях. И, кажется, все предусмотрено... Малинников не ответил, только нахмурил брови. "Третья линия траншей"... "артиллерийские дзоты"... "пулеметные дзоты"... "опорные пункты"... "проволочные препятствия"... снова "опорные пункты"... - сознание Звягинцева фиксировало слова командующего. Они воплощались перед его мысленным взором в реальные траншеи, реальные бетонные сооружения с амбразурами, в которых угадывались стволы пулеметов. Время от времени Говоров поднимал свою указку, чтобы отметить на карте расположение опорных пунктов противника или направление фланкирующего огня, простреливающего участки местности на пути предстоящего наступления... Потом он перешел к постановке задач войскам второго эшелона, артиллерии и авиации... Но теперь уже другое отвлекало внимание Звягинцева от того, что говорил командующий. Звягинцев спрашивал себя: почему не ставится никаких задач перед укрепленным районом? Создавалось впечатление, что о нем просто забыли! Звучали номера дивизий, фамилии их командиров, говорилось о том, что следует делать войскам второго эшелона после того, как дивизии Трубачева, Симоняка, Борщева и Краснова форсируют Неву. А 16-й УР не упоминался. Взволнованный этим обстоятельством, Звягинцев рассеянно слушал ту часть доклада Говорова, в которой тот характеризовал силы противника. Заключительные слова доклада вновь обострили внимание Звягинцева. Отделяя короткими паузами каждую фразу и на этот раз особенно весомо, командующий сказал: - Наступление начнется завтра, двенадцатого января, в девять тридцать. Броску через Неву будет в течение двух часов и двадцати минут предшествовать артиллерийская подготовка силами двух фронтов, Балтийского флота и Невского укрепленного района, после чего последует залп гвардейских минометов. В одиннадцать часов сорок пять минут - бросок штурмовых групп и групп разграждения. В одиннадцать пятьдесят Неву форсируют стрелковые цепи дивизий первого эшелона, - соответствующие проходы в минных полях УРа должны быть готовы сегодня ночью. Конкретные для каждой дивизии задачи их командиры уже получили. Говоров умолк, сел за стол и после паузы коротко спросил: - Вопросы? Некоторое время все молчали: значительность момента как бы сковала присутствующих. Но затем участники совещания стали о многом спрашивать командующего. Казалось бы, все предусмотрено, все задачи поставлены, обстановка, расположение противника, направление удара нанесены на карты... И все же командиры спрашивали: подготовлены ли настилы для тяжелых танков, которым предстояло выйти на лед, подтянуты ли ремонтные базы для танков, сколько орудий предполагается установить для стрельбы прямой наводкой, как будет организован подвоз боеприпасов и многое, многое другое... Говоров коротко и четко отвечал. Но о роли УРа в предстоящем наступлении никто не спрашивал. И это повергло Звягинцева в отчаяние. Наклонившись к Малинникову, он тихо спросил: - Комендант... а мы?! - Сказано: участие в артподготовке. - И только? - Начальству виднее... - сквозь зубы ответил Малинников. Хладнокровная реплика Малинникова, этого уровского служаки, разозлила Звягинцева. Повинуясь какой-то непреодолимой внутренней силе, он встал и, назвав свои звание и фамилию, громко сказал: - Товарищ командующий! Разрешите? С вопросами как будто было уже покончено, поэтому все о некоторым удивлением обернулись к нему. - Товарищ командующий! - снова повторил Звягинцев. - Разрешите спросить: какая задача ставится перед частями шестнадцатого укрепленного района? Только когда эти слова сорвались с языка Звягинцева, он понял, как нелепо сформулировал свой вопрос. Задача УРа в предстоящем наступлении и ему и Малинникову была прекрасно известна, и не об этом, а о возможности более активного использования артиллерийско-пулеметных подразделений хотел спросить Звягинцев, обращаясь к командующему. Но вопрос его прозвучал именно так, а не иначе. Звягинцев видел, что Говоров, слегка приподняв свои резко очерченные брови, с недоумением взглянул на него, а затем перевел взгляд на Духанова. - Товарищ подполковник, - с явным неудовольствием сказал командарм, - ваш вопрос непонятен. Вы и комендант УРа отлично знаете, что перед вами поставлена задача поддержать артиллерийским и пулеметным огнем войска прорыва... - Но, товарищ генерал, - воскликнул Звягинцев, - личный состав УРа способен на большее! Это бывшие ленинградские рабочие... А тут - пассивное участие в операции... - Поддержка огнем наступающих - это не пассивное участие... Пора бы знать это, товарищ подполковник, - сурово заметил Духанов. Теперь Звягинцев окончательно понял, сколь неуместен был заданный им вопрос и что этим вопросом он поставил себя в глупое положение. И вдруг Звягинцев услышал добродушно произнесенные слова: - Ты его, товарищ генерал, не испугаешь!.. Он нас всех даже при товарище Сталине критиковать не побоялся... Только мгновение спустя Звягинцев сообразил, что эти слова произнес Ворошилов. С надеждой он взглянул на маршала и увидел, что тот смотрит на него с чуть насмешливой и добродушной улыбкой. То, что маршал косвенно поддержал Звягинцева, да к тому же одобрительно упомянул о каком-то его выступлении, да еще в присутствии Сталина, сыграло свою роль. На обращенных к нему лицах участников совещания Звягинцев увидел и любопытство и поощрительное одобрение. И даже в глазах Говорова промелькнула какая-то мгновенная, словно незавершенная улыбка. Звягинцев все еще стоял, не зная, что делать, чувствуя, что все взгляды, в том числе Жданова, Говорова и Духанова, устремлены на него. - Останьтесь после совещания, - махнул ему рукой Ворошилов, - как-никак старый знакомый... - Есть остаться! - наконец произнес Звягинцев и вдруг почувствовал, что Малинников настойчиво дергает его за рукав гимнастерки. - Разрешите... сесть? - спросил Звягинцев, глядя почему-то не на маршала, а на Малинникова. - Садитесь, - с усмешкой ответил ему Ворошилов и, повернувшись к Жданову, объявил: - Слово имеет Андрей Александрович Жданов. Жданов встал. На нем была обычная его, "сталинского" покроя серая тужурка. Сидевшие подались вперед. Почти все они, генералы и старшие офицеры Красной Армии, были членами партии. Слушая Говорова, они мыслили чисто военными категориями. Сведения об орудиях, танках, самолетах, укреплениях противника, о размеченном по минутам плане наступления вытесняли из сознания собравшихся все остальное. Но сейчас, когда из-за стола поднялся Жданов, ощущение своей принадлежности к великой большевистской партии захватило всех этих людей целиком. - Товарищи! - обратился к присутствующим Жданов. - Наступает решительный час. Час расплаты за ту кровь, которую пролил Ленинград, за те муки, за те страдания, которые он перенес. Мы сделали все, товарищи, для того, чтобы предстоящее наступление закончилось победой. Тогда, во время недавних сентябрьских боев, только шестьсот стволов артиллерии удалось нам собрать на участке наступления. Сейчас здесь сосредоточено около двух тысяч орудий и минометов. Только тремя дивизиями и лишь отдельными частями еще двух дивизий и одной бригады располагали мы во время сентябрьских боев у Московской Дубровки. О том, какие войска мы имеем сейчас, вы уже слышали от командующего. Мы располагаем также достаточным количеством самолетов. Тринадцать дивизий, стрелковые и танковые бригады сосредоточил на исходных позициях Волховский фронт. С нами прославленный маршал Ворошилов. С той стороны действия войск координирует Георгий Константинович Жуков, а членом Военного совета Второй Ударной армии Волховского фронта послан наш коренной ленинградец секретарь горкома партии Васнецов. Не будем закрывать глаза и на то, что у противника войск тоже немало. Но он уже не в силах перебросить к ним подкрепления: Красная Армия громит немецкие полчища под Сталинградом. Значит, товарищи, сейчас или никогда! Жданов на мгновение умолк, потом слегка подался вперед над столом и заговорил снова: - До сих пор я, как и товарищ Говоров, обращался к вам как к кадровым командирам Красной Армии. Сейчас я хочу обратиться к вам от имени нашей большевистской партии, от ее Ленинградской организации. В жизни каждого коммуниста - а мы здесь все коммунисты, партийные и беспартийные, - бывают особые моменты, когда проверяются их души, их сердца. Сейчас наступает такой особый момент в нашей жизни. Прорыв блокады - это не просто военная операция. Это наш долг перед Ленинградом, памятью великого вождя, имя которого носит наш город, перед всем советским народом. Сумеем же доказать, товарищи, что мы достойны звания и коммунистов и советских командиров. Жданов снова умолк. В блиндаже было так тихо, что Звягинцев даже слышал его шумное, частое дыхание. Взяв со стола листок бумаги, Жданов сказал: - Товарищи! Оглашаю обращение Военного совета к войскам Ленинградского фронта. В ту же минуту все в едином движении поднялись со своих мест. - "...Войскам шестьдесят седьмой армии, - читал Жданов, - приказано перейти в решительное наступление, разгромить противостоящую группировку противника и выйти на соединение с войсками Волховского фронта, идущими с боями к нам навстречу, и тем самым разбить осаду города Ленинграда. Военный совет уверен, что войска шестьдесят седьмой армии с честью и умением выполнят свой долг перед Родиной..." Жданов сделал паузу, на мгновение опустил бумагу, вглядываясь в обращенные к нему лица, потом снова поднес листок к глазам и еще громче прочел: - "Дерзайте в бою, равняйтесь только по передним, проявляйте инициативу, хитрость, сноровку! Слава храбрым и отважным воинам, не знающим страха в борьбе! Смело идите в бой, товарищи! Помните: вам вверены жизнь и свобода Ленинграда! Пусть победа над врагом овеет неувядаемой славой ваши боевые знамена! Пусть воссоединится со всей страной освобожденный от вражеской осады Ленинград! В бой, в беспощадный бой с врагом, мужественные воины!.." Жданов положил бумагу на стол. "Ура!" - захотелось крикнуть Звягинцеву, но он вовремя сдержался. Взглянул на Малинникова. Полковник и не заметил его порыва: так же как и остальные, он внимательно следил за каждым словом, каждым движением Жданова. - Садитесь, товарищи, - сказал Жданов и сам сел на стул. - Это обращение, - уже обычным своим голосом продолжал он, показывая напечатанный на машинке текст, - в течение сегодняшнего вечера и ночи будет зачитываться в войсках шестьдесят седьмой армии. Я обращаюсь к присутствующим здесь замполитам дивизий, ко всем политработникам. Приказ должен знать каждый боец. И еще. В частях выступают работники обкома и горкома партии, а также наши старые большевики, кадровые рабочие ленинградских заводов, участники гражданской войны: мы направили в качестве агитаторов уже несколько сотен таких товарищей. Здесь же находятся и начальник политуправления товарищ Кулик с большой группой армейских политработников, редактор фронтовой газеты товарищ Гордон со своими журналистами. Все они будут находиться в войсках и сегодня ночью. Окажите им помощь и содействие - сделайте так, чтобы их услышали как можно больше бойцов. И, обернувшись к Говорову, сказал: - У меня все, Леонид Александрович. Говоров вопросительно посмотрел на Ворошилова и, увидев его согласный кивок, сказал: - Совещание окончено, товарищи. Командирам отбыть в свои части. ...Звягинцев отошел в сторону и прислонился к деревянной стенке, чтобы не мешать выходящим из блиндажа. Он не знал, что ему делать. Маршал попросил его остаться после совещания, но идти к столу, у которого Ворошилов беседовал о чем-то со Ждановым, Говоровым и Духановым, Звягинцеву казалось бестактным. Поэтому Звягинцев в нерешительности переминался с ноги на ногу. ...Прошло почти полтора года с тех пор, как он недалеко от Лужского рубежа встретился на дороге с Ворошиловым. Тогда у них произошел тот памятный разговор... С тех пор Звягинцев не видел маршала. - Буду ждать в машине, - вполголоса сказал ему Малинников, делая шаг к двери. - Погоди! - чуть ли не умоляюще попросил Звягинцев. - Это зачем? - буркнул Малинников. - Мне не приказывали ждать. Звягинцев остался один. Один, если не считать стоявших у стола к нему спиной высших командиров. "Сейчас уйду! - мысленно сказал себе Звягинцев. - В конце концов, маршал, попросив меня задержаться, не придал этому особого значения и наверняка уже забыл обо мне. Не выполнить приказ, отданный в столь неофициальной форме, лучше, чем навязывать себя маршалу. Подожду еще минуту. Если не обернется, уйду". В этот момент Ворошилов неожиданно повернул голову к двери и увидел Звягинцева. - Ну давай, давай сюда, подполковник, - позвал его Ворошилов. По всему было видно, что он в хорошем настроении. Звягинцев попытался было подойти четким строевым шагом, но в валенках, да еще с ощущением, будто к ногам привесили гири, сделать это было очень трудно. Остановился метрах в трех от повернувшихся к нему Духанова, Говорова, Жданова и Ворошилова. Проклиная себя за то, что полез со своим неуместным вопросом, Звягинцев вытянулся, прижал к корпусу руки и, обращаясь к Ворошилову, как к самому старшему по званию, глухим голосом скорее пробормотал, чем проговорил: - Товарищ Маршал Советского Союза! Подполковник Звягинцев по вашему приказанию... Он запнулся, потому что не знал, что уместнее сказать: "прибыл" или "явился", поскольку ни то, ни другое слово не подходило к сложившейся ситуации, умолк. - Не смущайся, подполковник! - приветливо проговорил Ворошилов и, обращаясь к Жданову, пояснил: - А ты знаешь, Андрей, как вот этот самый подполковник с кремлевской трибуны речь держал? Сразу после финской войны это было. Совещание военное товарищ Сталин собирал. Ну, сказать по совести, некоторые наши Суворовы малость в шапкозакидательство на совещании ударились. А он... прости, забыл, как твоя фамилия? - Звягинцев, товарищ маршал, - напомнил подполковник и вдруг подумал: "Про Кремль вспомнил. А про ту встречу под Лугой, наверное, забыл". - А ведь я вас, товарищ Звягинцев, тоже знаю, - неожиданно сказал Жданов, - ведь это вы мне рассказывали, как отдел инженерных войск собирается строить лужскую оборону, верно? Хотя Жданов был членом Военного совета фронта и имел генеральское звание, он в своей манере обращения оставался прежде всего партийным деятелем, никогда не употребляя ни "чинов", ни слова "докладывайте". - Я, Андрей Александрович, - ответил Звягинцев. Он уже чувствовал себя уверенней и спокойней. - А все же с вопросами, когда все ясно, вылезать, товарищ подполковник, не следует, - строго заметил Говоров. - Разве командующий армией не поставил задачу вашему УРу? - И он, нахмурившись, перевел взгляд на Духанова. - Поставил, товарищ генерал, - быстро, чтобы ответить раньше Духанова, сказал Звягинцев. - Задача УРа ясна. - Так в чем же дело? - все так же строго вновь спросил Говоров, как бы давая понять, что "высокие связи" этого командира не дают ему никаких особых прав и никакой разболтанности он, командующий фронтом, не потерпит. - Повторите свою задачу! - Шестнадцатый укрепленный район имеет задачу всеми огневыми средствами поддержать войска прорыва и в случае необходимости, получив соответствующий приказ, передислоцировать свои части на левый берег Невы для занятия нового рубежа обороны. Все эти слова Звягинцев отчеканил как бы на едином выдохе. - Ну вот, - все еще хмурясь, но с оттенком удовлетворенности в голосе произнес Говоров. И добавил: - Только смотрите, стрелять из орудий так, чтобы не разбить кромку прилегающего к левому берегу льда. А то весь штурм берега сорвете. - Учтено, товарищ командующий. - Ну... зачем же тогда ненужные вопросы задавать? Ведь вам же все ясно, а вы... И Говоров махнул рукой. Этот осуждающий жест еще больше, чем укоризна, которая снова прозвучала в словах Говорова, подействовал на Звягинцева. Ему показалось, что тот хотел сказать: "Высунулись, чтобы внимание к себе привлечь..." И вдруг Звягинцев сказал, будто бросился в ледяную воду: - Товарищ командующий, я виноват. Но каково нам, ленинградцам, сознавать, что войска идут на прорыв блокады, а мы где-то позади?! Ведь мы... - Погодите, подполковник, - остановил Звягинцева Говоров, как-то по-особому присматриваясь к нему. - Вы ведь работали на Кировском в мае? - Так точно, товарищ командующий, - ответил Звягинцев. И он увидел, что Говоров пытливо смотрит на него, как бы безмолвно спрашивая: зажила ли, закрылась ли та его душевная рана?.. Впрочем, может быть, это Звягинцеву только показалось, потому что лицо Говорова тут же приняло обычное свое выражение, словно он решил, что сейчас не время и не место для личных вопросов, не имеющих отношения к тому главному и решающему делу, которое должно было свершиться завтра. Помолчав, Говоров назидательно сказал: - На войне, товарищ подполковник, все одинаково важно - и фронт и тыл. Сожалею, что вынужден напоминать вам об этом. Вы отдаете себе отчет в том, что произойдет, если на каком-либо участке полосы прорыва враг перейдет в контрнаступление и сам попробует форсировать Неву? Кто его остановит? И, не дожидаясь ответа Звягинцева, повернулся к Ворошилову и сказал: - Еду на КП шестьдесят седьмой. Разрешите отбыть, товарищ маршал? - Как в старину говорили, с богом, - сказал Ворошилов, - а мы с Андреем Александровичем сейчас поедем в Смольный. Говоров и Духанов покинули блиндаж, ушел и Жданов, протиснувшись в узкую дверь, за которой, видимо, помещалась комната отдыха, - словом, получилось так, что на какие-то короткие минуты Ворошилов и Звягинцев остались одни. - Разрешите идти, товарищ маршал? - спросил, вытягиваясь, Звягинцев. - Погоди. Сейчас пойдешь. Вот что я хочу тебе сказать, подполковник. Я ведь и тот разговор наш под Лугой не забыл. Очень нужны, очень необходимы были мне тогда те твои слова... Мы вот "Искрой" нашу завтрашнюю операцию назвали. Ну, раз "Искра" - значит, пламя должно из нее разгореться... А ведь эти искры, они не сегодня зажглись. И пламя из них разгорелось не сегодня. Под Москвой так прикурить Гитлеру дали! И сейчас вот, под Сталинградом... А тогда, летом сорок первого... Словом, мне тогда твои слова одной из ранних искр показались... Еще раз спасибо за них. - Служу Советскому Союзу! - громко ответил Звягинцев. - Вижу, что хорошо служишь, - сказал Ворошилов, кивая на два ордена Красной Звезды на правой стороне гимнастерки Звягинцева. - Иди! Звягинцев мысленно восстановил в своей памяти тот, давнишний разговор с маршалом. Ворошилов тогда спросил Звягинцева: как он думает, почему и в Прибалтике не удалось остановить немцев, и Остров они захватили, и Псков... А вот на Луге остановили... А он, Звягинцев, ответил: потому что поняли наконец люди - не просто за кусок земли, а за Ленинград, за всю страну бой ведут... - Поздно начинаем понимать... - с болью и горечью сказал тогда Ворошилов. Полтора года разделили эти две встречи Звягинцева с Ворошиловым. Но казалось, что между ними пролегла вечность. Выйдя из блиндажа командующего, Звягинцев направился к машине, где - он знал - его ждет Малинников. Стоянка машин располагалась в леске не менее чем в километре от блиндажей и землянок ВПУ. Проходя по краю одного из бесчисленных овражков, Звягинцев увидел внизу, в лощине, скопление бойцов. Они окружили танк "тридцатьчетверку". На его броне стоял какой-то человек в гражданской одежде и что-то говорил. Очевидно, это был один из тех партийных пропагандистов, которые вот уже несколько дней проводили агитационную работу в войсках вместе с кадровыми политработниками. До слуха Звягинцева доносились обрывки слов: "Ленин нам сказал...", "тридцать верст...", "дикая дивизия", "Юденич...". Этот голос, едва доносившийся сюда из глубокой ложбины, показался ему знакомым. Звягинцев остановился и прислушался. - ...И вот, товарищи, - донесся до него из глубины оврага все тот же голос, - в конце октября начали мы решительный бой с войсками Юденича. Политотдел нашей дивизии накануне выпустил листовку... вот она, товарищи мои, до сих пор храню, послушайте... Агитатор стоял к Звягинцеву спиной, и, наблюдая за ним сверху, разглядеть его лицо было невозможно. Но по голосу Звягинцев узнал: на танке - Королев. - "Товарищи красноармейцы, - продолжал Иван Максимович, видимо читая листовку, - чего хотите вы и чего хочет весь трудовой народ? Одного и того же: поскорее окончить войну и приступить к мирной жизни... Что же для этого нужно сделать? Нужно разбить, уничтожить врага... Каждый красноармеец это отлично понимает, ибо он - тот же рабочий и крестьянин. ...Но всегда ли и все ли товарищи красноармейцы действуют так, как нужно, чтобы поскорее добить врага? Нет, бывают случаи, когда отдельные трусы и прохвосты, испугавшись даже шороха или нескольких выстрелов небольшой кучки белых, бросаются бежать, расстраивая ряды и приводя в смущение остальных честных и сознательных бойцов. ...Смерть бегущим предателям! Да здравствуют честные бойцы! Да здравствует полная и окончательная победа! Да здравствует Красная Армия, оплот пролетарской Революции!.." ...Королев сделал паузу и уже тише добавил: - Вот, товарищи, что писал двадцать два года назад политотдел нашей шестой стрелковой дивизии накануне решающих боев с Юденичем. Сегодняшнее обращение Военного совета фронта вы только что прослушали. Разница, конечно, есть, другое время, другие задачи. Но смысл один: все на разгром врага! Смерть немецким оккупантам! Слава героям будущих боев! ...Раздалось громкое "ура"... И Королев, подхваченный множеством рук, слез с танковой брони. Звягинцев быстро спустился по склону оврага. - Иван Максимович! Неужели ты?.. Заметив вдруг возникшего командира, бойцы расступились, а увидя, что командир этот идет с широко раскинутыми руками к агитатору, стали расходиться, чтобы не мешать встрече старых, судя по всему, знакомых. - Максимыч, дорогой! - сжимая в объятиях Королева, говорил Звягинцев. - Каким образом ты здесь оказался? - А я, друг ты мой золотой, всегда где надо оказываюсь, - с усмешкой ответил Королев. - Разве без меня какое важное дело обойтись может? А ты что же, выходит, здесь служишь? - Здесь, здесь! - подтвердил Звягинцев. - А ты-то какими судьбами? - снова спросил он, но тут же, вспомнив слова Жданова, сказал: - Впрочем, знаю, агитировать приехал, верно? - Агитировать одними словами я не привык. Ты здесь служишь? И я тоже. - Служишь? - в недоумении воскликнул Звягинцев. - А ты как думал? - Но в качестве кого? - Кого-кого! До генерала, видишь, не дослужился, да и тебе еще до маршала далеко. Впрочем, гляжу, ты уже подполковником стал, третью шпалу прицепил. С полевой танкоремонтной базой я здесь. Километрах в пяти отсюда стоим. Мгновенно Звягинцеву все стало ясно. Он несколько дней назад на совещании в штабе армии слышал, что для восстановления танков, которые будут подбиты в предстоящих боях, сюда прибывают ремонтные базы. - Ты что же... - с затаенной завистью спросил Звягинцев, - на ту сторону с войсками пойдешь? - Нет, туда не пойду - стар, говорят. Да ведь не я один из кировцев на базе нахожусь... - Внезапно Королев умолк, точно вспомнив о чем-то, и, нахмурившись, спросил: - Ты что же, сукин сын, Верке о себе знать не даешь? Звягинцев отшатнулся от Королева. Наконец проговорил: - Я... Вере? Разве... И вдруг крикнул так, точно боялся, что стоящий рядом Королев его не услышит: - Значит, Вера жива? Где она? Где?! Ведь я... И он сбивчиво, глотая слова от волнения, стал рассказывать Королеву, как увидел развалины госпиталя, как, уверенный, что Вера погибла, не решался сказать об этом ему, Королеву, как старался отыскать ее след и как, наконец, напал на этот смутный, едва различимый след с помощью Васнецова... И все же до сих пор не был убежден, что Вера жива... - Жива она, Верка! - сказал Королев, когда Звягинцев наконец умолк. - Письмо месяца три тому назад прислала. Пишет, что долго в госпитале пролежала где-то там, на Большой земле. Место указала, да военная цензура почти до дырки название это вычеркнула, а потом... Словом, на Волховском фронте она. - На Волховском? - удивился Звягинцев. - Откуда ты-то об этом знаешь? - Э-э, дорогой, долгая история. От брата знаю, от Павла. Он ведь теперь тоже на Волховском служит... - Да, да, - поспешно подтвердил Звягинцев, - но где же ты видел его? - Приезжал Павлуха сюда. Ненадолго. Дня на три. А меня все же повидал. Словом, разыскала Верка его, как из госпиталя выписалась; видимо, и госпиталь-то тот где-то в волховском тылу расположен. Короче, помог ей Павлуха. В кадрах она теперь, в санбате какой-то дивизии. - Но неужели... неужели... - бормотал ошеломленный всем услышанным Звягинцев, - неужели она не могла дать мне знать... И ты, Иван Максимович, тоже хорош... - Подумай, что говоришь, Алешка! Куда она тебе могла дать знать? Когда я от нее письмо получил, тебя на заводе уж и в помине не было. И где ты обитался, я и понятия не имел. Думал, если поблизости служишь, то хоть выберешь