и не думал убирать его, и завсегдатаи молчаливо ценили это. А шестилетний сын Дебби - Майкл держал хвост за самую любимую игрушку и выдумывал такое, что Фрэту не раз приходилось туга, выполняя команды маленького злодея, которого любил странной несобачьей любовью, как и его мать... А она не знала кто был отцом мальчика: их было двое или трое тогда, сторонников Алой или Белой розы..., что по очереди насиловали ее и, передохнув, принимались снова за эту работу... Постепенно отношения с Дебби выстроились больше, чем в привязанность и нежность: она кормила его, была ласкова, чем удивляла постоянно и подолгу болтала, а он позволял гладить себя, чувствуя, как прикосновения тонкой женской руки все сильнее будоражат тело и душу, и привыкал, постоянно совершенствуясь, заботиться о ней, защищая и оберегая от опасностей, которыми жизнь кабака в лондонском предместьи той поры была просто набита... вышагивал рядом, будто elephant-hunt*, стараясь не наступать на вечно мокрый, давно разлохматившийся подол серой юбки молодой женщины, под которой были еще две посветлее, а под ними ноги, такой длинны и формы, как ни у кого в округе, и талия, где-то очень высоко и вызывающе заметно, и он, которому раньше долговязая и худая Дебби казалась дурнушкой, а порой, просто жердью-уродиной среди привычной толпы коротких толстых женщин, вскоре понял, что она странно породиста и безумно красива, и страшно гордился своим открытием, и старался не смотреть на стаю, каждый раз следовавшую в отдалении за ними, и демонстративно не обращавшую внимания, в каком-то мазохистком порыве, на летящие камни и удары палками, которыми награждали собак, удивленные их наглостью прохожие. Он стал понимать человеческий язык, но и без языка уже знал, что мужчина-гигант по имени Берт с черной повязкой на глазу и вдавленным, как у дельфинов лбом после страшной травмы, нанесенной когда-то секирой, повадившийся ходить в трактир и лапать Дебби, и даже прилюдно лезть ей под юбки, норовил в ближних планах отобрать у нее бизнес за какие-то смутные прошлые долги, в которых, как ни старался, разобраться не мог... А гигант, которого называл "Tough cookle"**, вел себя все увереннее и грубее, норовя каждый раз наступить на лапы или хвост Фрэта, или прижать их массивной скамьей, или прищемить туловище дверью, на что пес не обращал внимания, или начинал раздраженно покрикивать на Дебби, но тогда Фрэт тяжело поднимал с пола зад и, внимательно глядя в лицо обидчику, начинал хлестать себя хвостом по бокам. Пока этого было достаточно... То утро не сулило неприятностей: о ночной драке со стаей, настырно ------------------- * посещать трущобы с благотворительной целью (жарг.) ** крепкий орешек (жарг.) винившей его в манкировании мужскими обязанностями и долгом предводителя при набегах, он успел почти забыть, если бы не оторванный кусок уха, тревожно напоминавший о себе, а заплаканному лицу Деббу и наливающемуся густым фиолетовым синяку под глазом не придавал большого значения. Он сидел на задних лапах подле стойки, позволяя маленькому бритту скакать на хвосте, словно на пони, и влюбленно смотрел и слушал перформанс Дебби перед завсегдятаями, никогда не повторяющийся, опасный, удивительно захватывающий и интересный непредсказуемостью и потрясающим умением командовать парадами кабацкой голытьбы, и отгребать назад в случае опасности или нужды. Боли не было. Он просто услышал и почувствовал телом мощный удар за спиной... Очень короткий, потому что предмет, которым нанесли удар, глубоко погрузился в деревянный пол и завибрировал... Он хотел выдержать паузу, но вспомнив, что с его хвостом только что возился сын Дебби, резко оглянулся: сразу за спиной беззвучно раскачивался меч, прочно утонув верхушкой в широкой доске..., а из короткого обрубка хвоста тонкой пульсирующей струей брызгала ярко-красная кровь и, дымясь в холодном воздухе трактира, застывала густой, заметно приподнятой над полом темной лужей, тускло поблескивающей странным свинцовым цветом..., а дальше, за обрубком, за широким лезвием меча, где-то сбоку виднелся хвост, длинный, толстый и красивый, как дорогой галстук. Маленький Майкл в ужасе глядел из-под стола, раззинув рот в беззвучном крике. До Фрэта не сразу дошло, что хвост его..., а когда понял, то почувствовал жгучий стыд, будто прилюдно спустили шкуру. Он не стал вскакивать, лаять басом и суетиться, лишь держал паузу, медленно наливаясь тяжелой яростью и втягивая запахи в ноздри, и безошибочно определил, что меч принадлежит Берту, демонстрирующему неподалеку непричастность спиной... Чтоб не нападать сзади, Фрэт обошел обидчика и уселся перед ним, и заглянул в уцелевший глаз, очень синий, может из-за того, что был один, и приготовился вцепиться в горло без предварительных угроз, накапливая энергию в теле для броска, как накапливает ее каратист-профессионал... - Ты не должен выступать прокурором,Фрэт! - донесся до него вдруг обиженный голос Елены Лопухиной, и время стало размывать формы и цвета успевшего стать привычным средневековья... Потом исчезли запахи... Он встал, отряхнулся, будто только вылез из Темзы, посмотрел на нее, поражаясь сходству с Дебби, простолюдинкой лондонского предместья, и услышал продолжение: - Мне и так достается больше всех... и сильнее, и если то, что я сделала - открытие, а это открытие, знаю почти точно, как и ты, то оно и есть наша... моя индульгенция, мой крестный ход, который прошла в оба конца..., что не только спасет..., но возвысит. Мы, ведь, вместе Фрэт? - В каком? - не удержался он, чувствуя, как медленно покидает его средневековье... - Мы, пожалуй, сможем теперь проводить гемодиализ твоему претеже только раз в неделю, - сказала уверенно Лопухина, привычно расхаживая перед Вавилой и давая ему возможность насладиться бедрами, выбирающимися из-под халата при каждом шаге. - Что мы сделали с вами писателю Рывкину, Ленсанна? - Притихший Вавила не смотрел на прелести заведующей, сильно стресанутый эффектом имплантированной плаценты с зародышем. - Он актер, - улыбнулась Лопухина. - Этого не может быть, потому что не может быть, - привычно цитировал он кого-то. - Чтоб такой эффект... Похоже, мы сделали открытие... Только не вымарывайте из списка на премию... - А что ты делал в этом открытии? Ассистировал и обещал держать язык за зубами...? - Не так мало, Ленсанна... I screw around... - Что это значит? - удивилась она. - Ваш Фрэт научил: "Готов положить на всех...". - Подержим Рывкина в Отделении еще пару недель..., - сказала Лопухина и села в низкое кресло. - А потом? - You will screw around.... - Она улыбнулась. - Выпишешь... Не думаю, что будет нужда в пересадке почки. Его собственные с каждым днем работают все лучше... Пусть опять идет служить в театр... или пишет романы. Станем наблюдать амбулаторно. Сечешь? - Похоже, мы открываем новую страницу в трансплантологии, - неуверенно сказал Вавила, тупо разглядывая приоткрывшиеся трусики Лопухиной и не замечая этого... - Вы-то сами понимаете? - Да... Мы сможем сделать счастливым достаточно большой контингент отечественных больных..., - ответила Елена и, подумав, добавила: - и даже иностранных... - Предпочитаю задумываться над собственным счастьем, которое теперь так близко... - Ты жалкий эгоист, Вавила, который никогда не испытывал чувства долга перед обществом..., отечеством... - А оно, отечество поганое, испытывало...? А к вашим предкам? - стал задираться Вавила. - Возьми себя в руки! - Строго сказала Лопухина. - Если хочешь остаться в колоде, не мешай... и не лезь с дурацкими вопросами, и заявлениями. Умение держать язык за зубами много стоит, сам говорил... Чтоб не выкинули из этого странного успеха, я должна выстроить стратегию, переговоры и список участников, гарантирующих не только наше присутствие в..., - она помялась, - открытии, но и безопасность..., а иначе все отберут и затопчут, как обычно... Елена помолчала, поглядело на голое загорелое бедро, над которым без устали трудились поколения Лопухиных, на взволнованное лицо Вавилы с отсутствующими глазами и закончила назидательно: - Можешь представить, Вавила, страну, что испытывает чувство благодарности и долга перед согражданами и счастлива этим? - Знаю, наша томится этим сильно, - сказал Вавила и неуверенно добавил: - Может, Ватикан? - Теща-целка! - улыбнулась Лопухина и встала с низкого дивана без помощи рук, так легко и изящно, будто выросла вдруг... - Я придурок! - согласился Вавила. - Знаю... Ты не одинок... Актер-писатель Марк Рывкин выздоравливал, сильно хорошея не только лицом, почти молодецким теперь, но более патофизиологией своей, уверенно трансформирующейся в нормальную физиологию, чем повергал в изумление персонал биохимических лабораторий Цеха. - Наш писатель уже две недели без гемодиализа, Ленсанна! - победным шепотом сообщил Вавила, уверенно садясь в кресло и вытягивая босые ноги в сандалиях. - Надеюсь, ты, по-прежнему, регулярно регистрируешь в журнале подключения Рывкина к искусственной почке...? - Держите пассивным некрофилом? - спросил Вавила, блаженно улыбаясь. - Делаю все, что следует и даже больше... Однако скоро скрывать достигнутый эффект станет невозможно... К тому же этот сукин сын, следователь, которому вы стали улыбаться с недавних пор, копает все глубже, действуя персоналу на нервы, и понять не могу, то ли он денежку просит большую, то ли, наоборот, закопать нас совсем хочет... или, как всегда: и рыбку съесть и на ...? Поговорите с ним впрямую... Наш грех перед законом хилый настолько, что серьезно обсуждать его со следователями-важняками смешно... Пущай преступников ловит. Он знает каких... - Странный слух по Цеху бродит, детка, - сказал Ковбой-Трофим, глядя, как грациозно усаживается Лопухина на низкий диван, почти касаясь подбородка острыми коленями длинных ног. - Говорят, ты научилась лечить гемодиализом хроническую почечную недостаточность, однако скрываешь? - Он посмотрел на календарь, бросил острый взгляд на промежуток между бедер молодой женщины и подошел ближе, чтоб привычно сунуть руку туда, а потом переместить выше, где в тесном замкнутом пространстве горячечно пульсирует мощный обжигающий кровоток и передумал, вспомнив, что в кабинете посторонний, и повернувшись к окну, и, глядя на свой цветок-задохлик на подоконнике, сказал сухо: - Не всегда даже блестящий результат является следствием чьих-то целенаправленных действий... Иногда это просто артефакт или чья-то халатность... На пятничной институтской конференции доложите историю болезни Рывкина и прокомментируйте динамику его анализов. Пожалуйста... - Давайте отложим выступление на неделю-другую, - стала сопротивляться Лопухина. - Мне самой пока многое не ясно из того, что происходит с больным... Гемодиализ не может обеспечивать... - Не будем откладывать! - строго сказал Ковбой-Трофим, будто конференция уже началась и зал полон... - Вместе нам будет легче разобраться... - Хорошо! - обреченно согласилась Елена и стала подниматься с низкого дивана медленно и неловко, будто постарела сразу на несколько десятков лет..., и направилась к двери, безуспешно старась свести лопатки, и услышала за спиной: - Здравствуйте, Елена Александровна! Следователь Волошин отделился от одного из шкафов с лошадинными седлами и шел ей навстречу, привычно поправляя рукой длинные светлые волосы по краям лица. - Кто его учит хорошо одеваться? - успела подумать она, и почувствовала, как мощно хлынул адреналин в кровь, и сердце сразу переместилось куда-то в горло и сокращалось теперь там с неимоверной частотой и силой, мешая дышать и говорить. Она попыталась сделать над собой усилие и не смогла, и осталась стоять неподвижно, опустив глаза. Он подошел ближе и сердце переместилось в черепную коробку, и теперь раздирало ее, становясь больше и больше... Она подняла глаза, осветив его лицо желтым, а потом зеленым, и время замедлилось, и скоро остановилось совсем, и стало принимать форму и цвет, как недавно на Красной Площади, и они отвлекали от лица Волошина, которое было так близко, что можно дотянуться губами... Ей казалось, что между их телами, недвижно стоящими среди огромного кабинета, заставленного стеклянными шкафами с дорогим ковбойским снаряжением и седлами с красными звездами времен гражданской войны, и густым садом в деревянных бочках и больших керамических горшках у дальней стены, с невнятными птичьими шорохами и свистом, и бесшумными перемещениями аквариумных рыб, должны сверкать голубые молнии, настолько глубоким и всепроникающим было внезапно возникшие прозрение и притяжение, появившиеся из ниоткуда, которые становились все сильнее, пока, наконец, она и правду не увидала слабое свечение, окружившее их, и поняла, как и он, что узкого пространства, разделявшего тела, больше не существует, и что теперь он и она - два трепетно любящих друг друга существа, которые проживают эту жизнь свою по отдельности и вместе, и на все лады, и всякий раз счастливо только вдвоем, и протянула ему руку, и услыхала, как Фрэт изрек, старательно постукивая о землю хвостом: "Когда Кьеркегор написал: "Толк в жизни понимаешь только потом, но жить приходится с самого начала", большинство восприняло этот текст целиком..., только русские сосредоточились на первой его части...". - Но реагировать на Фрэтовы слова не стала, хоть и улыбнулась, и провела через голубой круг или квадрат, в который трансформировалось время вокруг, а потом по институтским корридорам мимо лабораторий, операционных, диагностических и процедурных кабинетов, ординаторских, библиотеки, конференц-зала, в котором утром в пятницу станет делать убийственный доклад, и к выходу из Цеха, в парк, где терпеливо поджидал Фрэт, и уже втроем двинулись дальше, мимо Вивария, сопровождаемые сильно поредевшей и отощавшей голубинной стаей, враз прекратившей драки и возню при виде бигля, и чинно последовавшей за ними низкой, темной, шуршащей тучкой, словно управляемой кем-то, и остановилась, наконец, и сказала негромко, с придыханием, как после быстрой ходьбы: - Здравствуйте, Волошин, - и посмотрела на него открыто, и улыбнулась. - Так не бывает, - сказал растерянно следователь, стараясь удержать ее лицо глазами. - Бывает, - ответила она безмятежно, и увидела спину Ковбой-Трофима, пристально разглядывавшего странный цветок без названия на подоконнике..., и безмятежность стала растворяться, исчезая, вытесняемая неосознанной, совсем недавней по времени, тревогой, которая внезапно сформировалась в картины невнятной и от этого еще более пугающей и опасной встречи в Третьяковской Галлерее, куда пригласил ее бывший любимый ученик директора Цеха доктор Спиркин, настойчиво тянувший туда разными посулами..., и, трудно прогоняя усилием воли страх, сказала, повернувшись к Волошину: - Со мной придется забыть о букве закона, про которую говорил недавно и которой нет в алфавите, а взамен я научу вас дуть в свои паруса... Глава VII. Собаки Фрэт давно, легко и просто адаптировался к нелегким условиям содержания, исправно справляя свои обязанности, и теперь по лавкам Вивария резвилось, дружелюбно покусывая друг друга, более трех десятков молодых, выносливых и очень инбридных* биглей, готовых для использования в хирургических экспериментах. Он знал: через пару недель в Цех в рамках обмена специалистами на три месяца прилетит the blood brother Abraham, his cobber,** чтоб привести Виварий в соответствие с общепринятыми нормами и жениться на Славе, и ждал нетерпеливо, переступая ногами, глухо постукивая о мокрый пол толстым хвостом и тревожно внюхиваясь в привычно мерзкие запахи собачьей жизни... Однако дешевый самолетный виски окрест, с которым у него ассоциировался Эйбрехэм, способный враз заглушить остальные, ноздри не ловили. Ожидание the burr-head***, ------------------- * инбридинг: скрещивание близкородственных форм животных в пределах одной популяции ** ... друг-негр Эйбрехэм, близкий кореш (жарг.) *** черномазый (жарг.) знакомство с которым продолжалось чуть больше суток, но которого держал теперь за этническую родину, что в штате Пенсильвания, хоть и ревновал к Славе, и при котором заговорил впервые, изматывало его сильнее давнего перелета через океан и первых дней жизни в Виварии. Он стал раздражительным и нервным, и не понимал, что происходит, и стыдился беспечности, ленности и легкомыслия, казалось, навечно подмешанных в московский воздух, и все сильнее обретавших для него в последнее время статус привычности, но более сокрушался из-за недавней стычки с одноглазым беспородным Пахомом, the real mongrel dog,* на которого обрушился излишне агрессивно: - Ты не должен приставать к Лорен, Пахом! - воинственнно сказал тогда Фрэт. - Не думай, что ревную и не обижайся... Твоя простонародная сперма может испортить инбридинг будущих биглей, на чистоту которых потрачены десятилетия труда умных людей. Их усилия могут быть за минуту сведены на нет твоей сексуальной неразборчивостью..., даже если Лорен не забеременеет и все ограничится простым спариванием... Я вынужден вмешаться, старина... - Drop dead! А пошел, ты! - сказал Пахом незлобливо, посвечивая единственным глазом. Это была одна из немногих реплик, которые он твердо знал и которые действовали безотказно при его удивительных для собаки размерах. Фрэт не стал ввязываться в дискуссию, понимая, что Пахом признает только силу, и, приготовившись продемонстрировать ее в случае нужды, отвернулся и, разглядывая хорошо знакомые крюки, вбитые в стены, к которым крепились недлинные цепи собачьих ошейников, и вслушиваясь в полуха в неравномерные удары о пол который год отваливающихся со стен кафельных плиток, озаботился мыслью, что давно витала в помещениях Вивария, густея, пока не сформировалась в его голове окончательно, поражая своей законченностью и необычностью... - Если отрешиться от большинства званий, должностей и наград Ковбой-Трофима, его великолепного хирургического мастерства, давно забытого умения играть на скрипке, и старательного подражания демократизму американских хирурргов, останется сильно роднящее их с Пахомом... непреодолимое стремление портить жизнь более совершенным и тонким существам, и чего здесь больше: вечной нелюбви простолюдина к высокой породе, зависти или желания возвыситься, возобладав над жертвой, не знают ни один, ни другой..., - размышлял Фрэт, понимая, что утрирует, возможно, и что движут им ревность и злость: не самые лучшие советники, но поделать с собой ничего не мог, и, повернувшись к Пахому, усердно поводящему носом в попытках уловить, сводящие с ума запахи под хвостом красотки-бигля, сказал миролюбиво: - Допускаю, что тебе нравится Лорен, как и ты ей, однако вечные законы биологического мира не позволяют вам спариваться, пока для обоих ------------- * дворняга существуют сексуальные альтернативы... Бери любую другую суку и делай, что хошь... Фрэт хотел оскалить клыки и не смог, и подумал молча: - А Ковбой-Трофим...и три его женщины, породистые, как бигли? Или я к нему не справедлив, и он, если и творит зло, то по неведению..? - Совсем не обязательно соглашаться с собеседником, чтоб найти с ним общий язык, - прервал его размышления Пахом, неожиданно демонстрируя высокий ум и удивляя. - Боюсь, твоя Лорен влюблена в Захара, светло-рыжего боксера со второго этажа, что заходит к нам иногда... - Интересы Захара не идут дальше запахов Лорен. В этом смысле он всего лишь токсикоман, - подвел итог Фрэт и в памяти опять всплыл знаменитый хирург, cradle-snatcher, удачливо владеющий душой и телом их общей на двоих любимой женщины - младшей Лопухиной, а услужливый нос вытащил из кафельных углов собачьей комнаты и разлил вокруг, приводящий его в неистовство, острый запах свежей спермы Ковбой-Трофима, которым часто пахла Елена. Фрэт зарычал неожиданно свирепо и застучал толстым хвостом о пол, созывая собак и устрашая, и Пахом вдруг почувствовал такие непомерные силу и мощь в бигле, с которыми никогда не сталкивался, что ему отчаянно захотелось помочиться, и, чтоб не сделать это публично, поджал хвост... - Он сердится не на тебя, Пахом, - успокоила дворнягу Лорен. - ...на себя..., - и заулыбалась, и присела привычно, завидя, как в дверь протискивается боксер Захар, почти касаясь коротким загнутым носом близкого лба. Боксер боком приблизился к Лорен и привычно сунул морду в пах, словно собрался напиться грудного молока из отвисших сосков вечно беременной или кормящей подруги предводителя биглей, и замер, наслаждаясь запахами, и все вокруг рассмеялись, вспомнив недавние Фрэтовы пророческие слова, и Фрэт засмеялся тоже. Услыхав смех, боксер неохотно вытащил морду из-под Лоры и удивленно оглянулся, широко мотнув языком, в попытке подобрать слюни, и, поняв, что не получилось, тряхнул головой и густая слюна, как шрапнель полетела по сторонам... - Постарайся не принимать Ковбой-Трофима слишком близко к сердцу, Фрэт, - сказала умница Лорен, прижимая зад к полу. - Он не такой плохой, как кажется... Ты еще не стал специалистом в человеческих душах... Они другие..., хоть и живем по одним биологическим законам, про которые ты только что вещал... Возможно, им не хватает прагматизма американцев, зато есть нечто большее, что так нравится нам... - Хочешь сказать, их виварии качеством похожи на наши..., или душа также широка, как у Пахома? - обиделся Фрэт. - У нас другие цели. Нам не пристало жить вместе с людьми по одним правилам... Большинству из нас... - О мотивах нашего поведения нам ничего не известно. Все, что мы можем - это преданно служить им и любить, но не так, как любишь ты Елену Лопухину или Станиславу..., - сказала Лорен. - Нельзя предаваться двум порокам сразу, хотя не это главное... Как бы высокопарно ты не старался декларировать свои цели, для них ты всего лишь лабораторное животное, пусть и образцовое, и даже умеющее говорить и думать лучше многих из них... - Лорен перевела дыхание, перешагнула через назойливого токсикомана Захара и добавила: - Не ты ли говорил недавно Лопухиной, стараясь понравиться, как никогда не старался понравиться мне, что мальчишки бросают в лягушек камни ради забавы, но лягушки умирают по-настоящему... Мы здесь все - лягушки и ты не исключение. - В тебе говорит ревность, - сказал удивляясь Фрэт. - Как и в тебе, когда ты осуждаешь предводителя Цеха..., - принялась возражать Лорен, - а то большее, что так нравится нам и чего нет у американцев, это их доброта, отсутствие брезгливости и потрясающая толерантность... - Нет! - перебил Фрэт. - Толерантность - это всего лишь терпимость. Их главный грех и главная прелесть - терпеливость, сексуальность и загадочность... - Ты слишком литературен, Фрэт, - сказал Захар, отвернув морду от Лорен. - Как ни старайся, человеком тебе не стать, даже если кто-то из них будет заниматься с тобой любовью... and all the same you will be shit out of lack* - Holy fuck! - вмешался Пахом. - You're the shity boxer!** Это Фрэт научил тебя и всех нас премудростям, которые ты выкладываешь теперь , как собственные... Он позволяет тебе обнюхивать и вылизывать участок под хвостом Лорен и размышлять, и рассуждать, и хоть иногда чувствовать себя биологически близким им... по духу, не по природе... Боксер помолчал, прислушиваясь к словам Пахома, попытался опять слизнуть языком слюну, достававшую пола и вдруг неожиданно для всех по-дворняжьи опрокинулся на спину перед Фрэтом, задрав кверху лапы и подставляя нежащищенный пах. - Будет тебе, Захар, унижаться, - сказал Пахом. - Ты ведь тоже благородных кровей, как бигли... Может, лучше даже... Просто в тебе нет их генных технологий..., только память... - А мне по душе русский мат, которому научил Пахом, - внезапно заявил Фрэт, стараясь сгладить неловкость от выходки боксера. - Подозреваю, что с его помощью можно сформулировать и выразить удивительно четко, проникновенно и глубоко, любую человечсекую мысль..., даже самую завуалированную... Беда только, что Предводительница наша Хеленочка категорически запрещает пользоваться им, полагая, из-за аристократической породы своей, мат самым грубым и низменным слоем человеческой речи. - А мой хозяин говорит, - благодарно среагировал на заявление Фрэта боксер Захар, поднимаясь на лапы, - что мат исторически присущ русскому языку и свидетельствует о наличии глубокой внутренней культуры человека, ------------ * - и ты все равно окажешься в жопе (жарг.) ** - Мать твою, неблагодарный боксер! (жарг.) только надо знать где, когда и с кем пользоваться им. - Интересно, кто твой хозяин? - спросил Фрэт, но боксер не успел ответить... Дверь отворилась, на пороге появился голубой дог Билл. - Здравствуйте, джентелмены! - Похожий на спаривающихся журавлей Билл, потерянный хозяевами несколько месяцев назад и так сильно отощавший в Виварии из-за декабристского отказа есть местную пищу, что казался остовом крупной селедки, энергично махнул длинным хвостом, похожим на пастуший кнут, и все притихли в ожидании хлопка, вместо которого последовал несильный перестук копыт, будто лошадь с динными ногами в подковах осторожно прошлась по цементному полу Вивария..., и глядя на дога хотелось сказать: - С кем не бывает... А рядом с Биллом семенил приземистый шарпей, уставив морду в пол, демонстративно не глядя на собак и лишь изредка поворачивая морду в сторону дога в ответ на подергивания невидимого поводка. И сразу в комнате запахло порохом гражданской войной, красными звездами на шлемах и седлах, и даже на спинах красноармейцев, что выжигали на Дальнем Востоке недальновидные белогвардейцы, кровью, бессмысленной смертью, несправедливостью, незабытыми обидами, такими сильными, что мешали задуматься об общих истоках, которые трактовались сторонами настолько воинствующе противоположно, что гугенготы с католиками казались мирными детьми, побивающими лягушек камнями... И тогда Фрэт, осознавший себя предводителем и не собиравшийся расставаться с этой должностью, сказал, приседая под тяжестью взаимных претензий сторон, беспочвенных и надуманных, потянувших за собой события гораздо более зловещие и кровавые по своим масштабам: - Страшно не то, что они и мы разачарованы статусом своим, страшно, что помним про это все время... - Ты слишком умный для Вивария, Фрэт! - сказал Билл, разрушая паузу, что возникла после странного заявления Фрэта, и брезгливо переступая высоченными журавлинными ногами под несильный перестук невидимых подков-когтей. - Разочарование, статус... Ерунда!... Ты бы еще обеспокоился кровосмешением среди собак... - В греческих трагедиях кровосмешение - обыденность, избежать которой им удавалось лишь мастурбируя в презервативе... - Фрэт с удовольствием расхохотался. - Почему тебя не заботит, чем кормят нас? - наседал Билл. - Знаю, доктор Борщев поджидает, когда позвонит по объявлению мой хозяин и, заплатив, заберет домой... А если не позвонит? Захара никто не забирает уже целый год. Где его хозяин? Почему не приходит? Мы для экспериментов не годимся... и шарпей тоже, из-за высокой породы..., и Борщев ждет, чтоб мы сдохли с голоду сами, потому как убить - рука не поднимается..., а мы не собираемся..., даже с этой кормежкой... - Значит вы не рабы бессмыссленных обязательств, - выкладывая почти весь свой словарный запас, скромно заметил наблюдательный Пахом, делающий под присмотром Фрэта поразительные успехи в овладении человеческими формулировками. - Здравствуйте, собаки! - негромко сказала Елена Лопухина, непривычно осторожно входя в Виварий вместе с клубящимся морозным воздухом, и оглядываясь в поисках стула без спинки, чтоб усесться против бигля и слегка раздвинуть колени, и позволить ему втянуть в ноздри притягательный запах женской плоти... - Your cobber will arrive this evening, Frat, by the Delta Air Lines, - сказала Лопухина и удивленно оглянулась на напряженно молчавших собак. - What's up, beagle?* - Nothing very special,** - ответил Фрэт, - если не брать в рассчет людские недальновидность и безрассудство... Можно мне поехать со Славой в аэропорт встречать Авраама... Я для него в Москве, как кусок Пенсильвании, обжитой русскими... Что-то случилось, дорогуша? На тебе лица нет... - Фуу, Фрэт! Ты заговорил языком телевизионных сериалов... - Исключительно для тебя. Меж собой мы говорим о другом. Хочешь, спроси шарпея, - и все посмотрели на шарпея, необычно плотного и могучего несмотря на приземистость, а он, почувствовав внимание, увысился ростом и стал смуреть, поправлять серую солдатскую шинель в безуспешных попытках расправить складки и под конец начал бряцать винтовкой за спиной, тускло поблескивающей примкнутым штыком... - Ты веришь в чудеса, собака? - спросила Елена и не став дожидаться ответа, продолжала: - Помнишь Марка Рывкина, которому имплантировали плаценту с эмбрионом? Ему теперь Чацкого играть или Хлестакова, или писать "Тамань", как молодой Лермонтов... Не узнать его, будто воды живой напился... Мне страшно, Фрэт. Это противоречит общепринятым представлениям о природе человеческой патофизиологии... - It's too good to be truth.*** Страшно тебе совсем по другим причинам, а не потому, что результат противоречит биологическим законам, - перебил ее бигль. - В событии превалирует криминальный компонент, размывающий блестящий научный результат... Вряд ли это крестный ход... или заслуженная индульгенция. Не стану поучать: твоя кровь, что контролируемо передавалась на протяжении нескольких столетий от Лопухиных к Лопухиным, не позволит совершить поступки сильно выходящие за рамки человеческой морали..., как ни старайся, хотя натворила ты дел поганых достаточно... - Знаю... Думаешь, придется отвечать? Когда слышу слово "прокуратура" и вижу их начальника, выдающего себя за партнера Жизели, у меня начинается неконтролируемый распад эндотелиальных клеток: ---------------------- * - Твой дружок прибывает сегодня из Штатов рейсом Delta Air Lines... Что случилось? ** - Ничего *** - Слишком хорошо, чтоб быть правдой. организм пожирает самое себя... Этот фланг почти не защищен, если не следователь Волошин, что захочет рисковать репутацией и карьерой ради меня... - Или твоих сексуальных услуг? - Он прекрасный любовник... Темпераметный и выносливый... Ковбой-Трофим по сравнению с ним пятиклассник... Нельзя требовать от одного человека слишком многого... Волошин на государственной службе... - Она задумалась на мгновение: - Может, ты прав и его влюбленность больше похожа на служебное рвение... - А твоя? Она не стала отвечать, привычно завороженная Фрэтовым пенисом с костью внутри, розово посвечивающим, не освещая, как всегда не вовремя появляющимся в рыжем подбрюшьи. - Есть еще Ковбой-Трофим, - сказал Фрэт не очень уверенно. - Его авторитета и социальной значимости хватит, чтоб вытащить тебя из любого дерьма, в которое сам и усадил... Это его долг! - он стал раздражаться. - Почему молчишь? И она сразу вспомнила недавний разговор с Вавилой, так похожий на этот мелодикой своей и паузами... - Сдается, Лен[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]санна, наш патрон даже внешне не проявляет признаков долженствующей ему по статусу активности в отношении вашего дружка-важняка из Генпрокуратуры[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] и его ассистента с намертво завязанным узлом на галстуке, что огородил[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]и Цех [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]старательно выкопанным глубоким[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] рвом[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]... Теща-целка... Так не бывает... [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]Или Ковбой-Трофим после ордена намертво уверовал в собственную безнаказанность...[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]?[Author ID1536: at ] - Выбирай выражения, Вавила! - Лопухина привычно посмотрела вниз, чтоб убедиться в привлекательности бедер и, скользнув со стола, прошлась по кабинету,[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] касаясь руками спинок кресел, шкафов с медицинской литературой, пестрых конвертов на столах, поглядывая на мальчика-купидона на часах, который год уже мотающегося вместе с маятником меж двух полноватых девах в сандалиях с модными до сих пор завязками сыромятной кожи до колен... - Неужто полагаешь еще, что нарыли они серьезное что-то..., чего нет и быть не может? Или думаешь, что служишь в малиннике бандитском, где замочить прохожего ради будущих органов его так же просто, как[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]... - [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]...как два пальца обоссать... Простите, Ленсанна... Малина, не малина, а Кровбой-Трофим должен был давно остановить их и убрать из Цеха..., а не сделал... Знаете почему? Знаете: или все очень серьезно или специально подставляет вас[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]... нас... в качестве ритуальной жертвы, или все вместе сошлось... [Author ID1280: at ] Лопухина перестала перемещаться по кабинету, касаясь руками [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]вещей, и[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ], остановившись перед Вавилой[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ], сказала, сразу же проникаясь верой в слова свои:[Author ID768: at ] - Результат, что получили, вшив в стенку подвздошной артерии Рывкина фрагмент матки с эмбрионом, наша самая надежная индульгенция, которая не просто защитит..., но вознесет к вершин[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]ам...[Author ID768: at ] - Если решат принести нас в жертву в назидание другим, [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]Ленсанна, с воспитательной ли целью, в качестве отвлекающего маневра или потому что просто попали в жернова судебные, мы обречены..., [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]даже находясь на вершине..., и даже ваши любовные игры со следователем не помогут... Простите, подлеца, за грубость...[Author ID1280: at ] - Вавила! - сказала она растерянно. - Кто мы? Бандиты с большой дороги, а я - маленькая разбойница, предводительница банды, мурыжащая Герду? Или мы все-таки врачи-траснплантологи, спасающие обреченных, страдающие вместе с ними, разрабатывающие новые методы лечения...? [Author ID1024: at ] - Не знаю, - стал нервничать Вавила. [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]- [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]Похоже, мы научились совмещать эти две ипостаси... В нашей стране пока все идет [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]backasswards[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]. [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]Ваша формулировка... [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] - Фрэтова...[Author ID256: at ] - Тем болеее. Ему со стороны виднее, - гнул свое Вавила. - Надо убрать следователей из Цеха.[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] - Зачем?[Author ID256: at ] - Может это и банально, но тогда они уберут нас... В прошлом году весной мы трансплантировали почку братану одного из первых лиц то ли МУРа, то ли [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]Генпрокуратуры. Я попрошу, чтоб в статистике узнали фамилию... Вы нанесете визит [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]его неоперированному родственнику... Вы видели его несколько раз. Плотный, крупный, похож на борова, затянутого в дорогой кашемировый костюм от хорошего портного...[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] и такой же тугой шелковый плащ с пропиткой... Пойдете?[Author ID1792: at ] - Если посылаешь, пойду, конечно, - улыбнулась Лопухина и, роясь в карманах халата в поисках сигарет, [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ]и вытаскивая[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] оттуда всякий ненужный хлам, добавила, привычно оставляя за собой последние слово: - Статистиков не тревожь... Помню и фамилию, и телефон, и должность этого неоперированного господина из Прокуратуры...[Author ID1280: at ] [Author ID256: at ] [Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] Фрэт смотрел на Лопухину, дожидаясь ответа, а она, возвращаясь в Виварий после короткой беседы с Вавилой, сказала неожиданно:[Author ID1: at Fri Jan 2 10:33:00 2004 ] - Я была в Третьяковской Галлерее недавно с его бывшим любимым учеником, доктором Спиркиным, и перестала таращиться на Фрэтов пенис, и нервно оглянулась, и, завидев привычно стоящую за спиной Славу, томящуюся в ожидании скорой поездки в аэропорт, успокоилась и отвернулась к окну с сухими от мороза стволами деревьев с тонкой корой, такими настоящими, словно писал их художник-примитивист фламандской живописной школы, и погрузилась в иной мир: большая белая мраморная лестница, хрустальные люстры, анфилада залов, увешанных прекрасными картинами знаменитых русских художников, творивших на переломных этапах развития искусства, бесстыдно национализированых когда-то ленинским декретом, и проходила зал за залом, изредка останавливаясь у самых любимых своих полотен, вслушиваясь в нестандартные комментарии и импровизации доктора Спиркина, удивительно точно совпадавшие с ее собственными ощущениями... - Для настоящего художника главное не цвет и даже не содержание, - излагал Анатолий Борисович. - Главное - время, которое имеет цвет и форму, и художнику удается останавить время, картина глядит на тебя сама, заполняя пространство перед взором, проникая в настроение и чувства... И в музыке так: ... клавиша - цвет... Третьяковская Галлерея, чудо-терем, сотворенный по эскизам Васнецова, была почти пуста в тот день, если не считать немногих организованных российских экскурсантов, похожих на иностранцев, и чужеземных туристов, напоминавших недавних советских провинциалов, топчущихся вокруг экскурсоводов, что словами старались описать природу красок на знаменитых холстах, с которых почти ощутимо текли проповеди добра и духовности, что она зябко передернула плечами в попытке поистязать себя или очиститься... - Я пригласил тебя сюда, Принцесса, - сказал доктор Спиркин, когда они остановились перед полотном Архипа Куинджи, - чтоб услышать правду-матку про..., что сотворила со старым еврейцем Рывкиным, которому давно была пора сандали отбросить..., а он теперь вроде молодого жеребца и готовится старательно топтать кобылиц на несуществующей конюшне твоего патрона... Выкладывай... и не пытайся впарить мысль про малоизученные эффекты высококачественного гемодиализа... Этот тезис годится для следователя Волошина... Он замолчал, давая Лопухиной время для ответа, и стал неотрывно разглядывать загадочный лес, освещенный невысокой и неяркой луной, темный и тем не менее отчетливо видимый, словно имел другой, неведомый зрителю, источник света, глубоко упрятанный за деревья, краски, грунт и даже холст..., и от этого, подчеркнуто простой и мирный по живописной манере ночной пейзаж становился напряженно пророческим и глубоким, словно глядят на вас со стены не привычные стволы с густой листвой, а святой Лука в сером клобуке с черным подбоем и тяжелым крестом на толстой цепи или видится серо-коричневый Ночной Дозор на лошадях, в латах, шлемах, с арбалетами и копьями, но странно тревожный, будто боится самого себя... - Опасность тем страшней, чем маловероятней, - сказал Анатолий Борисович, с трудом выдираясь из цепких лап ночного леса п