будут издеваться, как они будут ругать его, губернатора Кречетникова. "И приняв в рассуждение требование его превосходительства и орденов кавалера об учинении вам всевозможной помощи, и об отправке вам..." - он остановился и отер пот с лица. Боже мой, как, однако, трудно переносить унижения в его лета! "И отправке вам потребного количества команд... - Он задумчиво держал перо над бумагой. - ...при сем посылаю согласно требованию Вашему 30 человек". Но тогда нужно будет отослать своих солдат с Серебряковым и вроде как под его началом. Опять эта улыбающаяся морда, наглые ухватки, разговор слишком почтительный и быстрый, взгляд в сторону, наклон головы, нет, нет, этого он не сделает... "Кои следуют к Вам особо под командой сержанта"... На, бери да подавись! Разве дописать еще - "Премного благодарен вашему благородию за то, что вы в неусыпных трудах о благе государства и всемилостивейшей государыни нашей, поручаете меня под команду подлецу, коий под следствием". Нет, только рассмеется подпоручик Державин и будет потом показывать своим друзьям письмо. Вот как раскипятился старик, довел я его до белого каления. Надо кончать... "Итак, остаюсь вашего благородия покорный слуга - Петр Кречетников". Протянул руку, чтобы позвонить, но, опережая его движения, в комнату влетел секретарь. Он был красен и возбужден. - Ваше превосходительство, - сказал он быстро. - Известие от его превосходительства. Кречетников поднялся с места и стоя надорвал конверт. Секретарь, понявший по возбужденному лицу губернатора и по той торопливости, с которой он схватил конверт, что дело идет о событии давно ожидаемом и желанном, стоял, прислушиваясь к невнятному бормоту губернатора. Тот прочел письмо до конца, провел рукой по волосам и, не отрываясь от листа бумаги, протянул руку, нащупал стакан и стал пить быстрыми звонкими глотками. - Так, так, - сказал он загадочно, - так, очень хорошо. - Он вдруг с быстротой необыкновенной схватил со стола только что написанную бумагу и яростно разорвал ее в мелкие клочья. Потом посмотрел на секретаря и сунул ему конверт главнокомандующего под нос. Пропуская начало, секретарь читал: "...злодей с лучшей своей толпою, в 9000-х состоящею, осмелился встретить ген. - майора кн. Голицына в Татищевой крепости, но тут же и разбит, потеряв с лишком 3000 захваченных в плен, да убитыми до 300 злодеев и 36 больших пушек; прочие все разбежались, куда только страх и отчаяние завести их могли; сам же злодей, спасшись с 5-ю только человеками, пришел в Берду и, забрав до 1000 человек и 10 малых пушек, побежал степью на Переволоцкую крепость, где стоит уже подполковник Бедряга для пресечения его пути. Но какой успех он имеет, не получил я еще известия. Посему предписывается вам, - писал генерал далее, - учинить над ними поиски и для того всех оставшихся у вас казаков и пехотинцев командировать к городу Яику в узени для присмотра и поимки преступников, со всей ихней командой. Кроме того, надлежит вам произвести поиски во всех остальных местах, кои вам лучше моего ведомы". Секретарь прочел бумагу до конца и посмотрел на губернатора. - Значит, всей воровской шайке конец, - сказал он радостно, - теперь мы их как мышей передавим. Кречетников, усталый, опустившийся, дряхлый, смотрел на него без улыбки. - Пугачеву-то не конец, - сказал он, - у него в Бердах целые эскадроны стоят, а то скроется он на несколько недель в мурыгах, наберет там шайку и снова грянет. Сему пожару еще долго пылать. Скоро ты его не затушишь. Ну, однако, кое-кому сие уж наверное конец предсказывает. Не Пугачеву, а другому. - Кому, ваше превосходительство? - спросил секретарь, смотря на начальника. - Ну, господину Державину, например. Ему скоро здесь нечего делать будет. Он чувствует это, собака, и пыжится. Захотел отличиться, собрал всяких висельников и требует подмоги от меня. Я, мол-де, к Яику хочу пойти. Я-де его от злодеев освобожу. Нет, голубчик, не пойдешь, не освободишь! Разговор с тобой простой - нет людей и все. Мне его высокопревосходительство особый указ послал - вот, пожалуйста, - он ткнул пальцем в валяющийся листок отношения. - Посмотрим, чья возьмет. Теперь что хочешь пиши - не боюсь. Бери перо и пиши: "Государь мой, Гаврила Романович! Письмо ваше о полученной вам комиссии казаков 30 человек я сего числа имел честь получить, почему в рассуждении требования его превосходительства господина генерала-аншефа и кавалера А. И. Бибикова о учинении вам вспоможения снабдить бы вас не оставил и сам до остальным за расходом числом. Но как вчерашнего числа получил я от его высокопревосходительства радостное уведомление, что известный злодей с воровской его толпой разбит и все его единомышленники разбежались, то я и не преминул учинить над ним поиска и для того оставшихся у меня казаков всех при одном есауле командировал в степь к городу Яику на узени для присмотру и поимки кроющихся злодеев". Он подумал немного и вдруг лукаво прищурил левый глаз. "А как на сих днях проследовали к его высокопревосходительству пять гусарских эскадронов с премьер-майором Шевичем, коим по случаю разбития их, злодеев, приказано взять на реке Иргизу разъезд к городу Яику и при том съехався с вами, поступить и по вашим наставлениям, а потому можете в нужном употреблении пользоваться уже не малейшим числом казаков, но целым эскадроном их". Секретарь кончил писать и подал бумагу Кречетникову. Тот посмотрел ее и подписал одним росчерком пера: на-кась, выкуси! - А этого Серебрякова я опять в тюрьму засажу. Рано он распелся. Ишь ты, посланником вздумал к губернатору ездить. Ну, погоди у меня! В этот день Кречетников спал спокойно. III Державин переживал мучительные дни. Он лишился сна, потерял аппетит и даже немного похудел. Зеркало отражало зеленое длинное лицо, уже давно не бритое, усталые глаза и рот, около которого вдруг появилась целая паутина почти незаметных морщинок. Известий ни от старца Иова, ни от Дюпина он не получил. Старец Иов по уговорам должен был послать рапорт с Дюпиным через неделю после своего прибытия в лагерь злодеев. По уговорам же Герасимов и Серебряков, посланные на Иргиз, должны были прислать известие через три дня. Известия не приходили. Он не особенно беспокоился о Герасимове и Серебрякове, так как они поехали в места, занятые правительственными войсками. Бежать они не могли. Совсем иное дело был старец Иов - хитрый, молчаливый, замкнутый, он сразу же произвел на Державина впечатление двойственности. Однако и тут Державин все-таки не допускал мысли, что старик мог прямо предаться Пугачеву. Вся игра его была построена на чем-то ином: может быть, на жажде наживы, может быть, на желании выслужиться и получить какие-то особенные льготы, - что там ни говори, а пустосвятам и раскольникам жилось далеко не весело и после всемилостивейшего манифеста. Он даже допускал мысль, что старца могли убить, допускал мысль, что старец мог бежать с дороги, испугавшись поручения, и в обоих этих случаях план надо было считать неудавшимся. С томлением, страхом и болью Державин ждал сообщения от Кречетникова. Мысль об освобождении города, пришедшая однажды ему в голову, не оставляла его. Теперь он был твердо уверен, что решение это не было затеей безумия, рассчитанной на случайный и непрочный успех. Державин четко, на карте, вычислил количество переходов, время, которое они могут занять. На отдельной бумаге он наметил предполагаемую расстановку вражеских сил, вероятное направление похода злодейских атаманов и даже, разумеется, очень приблизительно и на глаз, определил воинскую силу, облагавшуюся или уже занявшую город. Конечно, злодейский гарнизон, как бы мал он ни был, состоял из нескольких полков. Он же может располагать считанными десятками. Значит, весь расчет следовало возлагать на смелость, быстроту и решительность. Он думал захватить город набегом, поставить несколько пушек и открыть непрерывный, губительный огонь по крепости. Во время этого огня несколько человек, во главе с ним, должны ударить на город и открыть стрельбу. Очень хорошо бы, если бы как-нибудь удалось поджечь деревянные стены города. Тогда бы отряд гусаров, с обнаженными саблями, встал бы около пожарища, рубя всех, кто думает спастись. Огонь, барабанный бой, ночной набег, беспрерывная стрельба - вот на что рассчитывал Державин. Он обдумывал этот план тщательно, несколько раз меняя отдельные детали. Около Яика он никогда не был и поэтому крепость и расположение вражеских сил представлял очень смутно, но основные элементы его - ночь, пожар, набег - оставались неизменными. Он настолько реально представлял себе черную громаду спящей крепости, лишь кое-где озаренной желтыми сторожевыми огнями, серую воду, отразившую форму его солдат, и пальбу, и крик, и желтые клубы огня, поднимающегося все выше и выше, что часто взятие Яика ему казалось делом уже решенным. Он так ясно представлял себе все, так точен и безошибочен был его расчет, что казалось, никакая случайность, никакое непредвиденное обстоятельство не может помешать ему. Он все взвесил, все обдумал, все учел. И тем не менее, несмотря на эту уверенность в победе, он отлично сознавал, что рискует жизнью. Бывали у него такие минуты, когда он совершенно искренне считал себя обреченным. Тогда он начинал считать. 400 человек, думал он, и 4000. Пять орудий - и пятьдесят. Все это составляет огромную гибельную разницу. Его расчет верен. Яик, конечно, будет взят. Но ему-то, Державину, не уйти живым. Его убьют. И убьют при первом же приступе. Так начиналось то, что в случае совершения называется предчувствием. Со странным любопытством он теперь разглядывал свои руки, присматривался к манере своей ходить и разговаривать. Вдруг вспомнил, что в далеком детстве он, прыгая через плетень, поскользнулся и упал на лицо. На левой скуле с тех пор остался мало заметный, но довольно глубокий лиловый рубец. Он щупал этот рубец и думал: "Вот все это - рубец на скуле, манера ходить, разговаривать, смеяться, манера отвечать на вопросы не сразу, а после небольшой паузы, - все это я, Гаврила Романович Державин. Я живу, думаю, двигаюсь, составляю прожекты, посылаю лазутчиков, пишу донесения. Вот я стою здесь перед зеркалом, длинный, сильный, молодой, высокий, с шрамом на левой щеке, с звонким жестким голосом и резкими порывистыми движениями. Меня убьют при осаде, и я умру. Вот тот самый, что вычерчивает прожект взятия крепости. Оторвут ядром голову, или всадят пулю, или просто возьмут в плен и повесят на дереве. Я знаю, что я скоро умру". Это ощущение смерти, как он ни гнал его от себя, было настолько же частым, как и ощущение победы. Гром барабанов, торжественный рев струн, арки, выстроенные по дороге триумфального шествия, - эти картины не отличались такой же реальностью, как и видения смерти, но тем не менее он видел и их достаточно часто. Особенно запомнились ему полеты во сне, это ощущение медленного, но неуклонного подъема на гору, когда кружится слегка голова и сладко ноют пальцы ног. Он поднимался на эту гору чуть ли не каждую ночь. Сны не сопровождаются подробностями. Это не был даже сон, с определенным содержанием, действующими лицами и с каким-то действием. Никакой толкователь снов не объяснил бы ему его значения. Это было просто голое ощущение подъема, - все выше, выше, кружится голова, замирает сердце, а он взбирается еще и еще и, наконец, на какой-то недосягаемой высоте застывает в предчувствии падения. Упадет или нет? Он ничего не видит, но знает, что эти минуты решают все. Упадет или нет? Внизу земля, и многие часы лететь ему вниз, прежде чем, расплющиваясь, ударится он об эту землю. Это ощущение незримого полета Державин сохранил наяву и запомнил на всю жизнь. IV Наконец возвратился Серебряков. Холодея от ярости, читал Державин письмо Кречетникова. Такого отказа, прямого, насмешливого, наглого, он не ожидал. Он и вообще не ожидал отказа. Но то, что прислал сейчас губернатор, превосходило всякое вероятие. Он знал Кречетникова и раньше - сухой, надменный, насмешливый, может быть, немного туповатый, но совсем не глупый старик, ера и насмешник, он никогда не лазил за словом в карман, и то, что он говорил, было всегда к месту. Был он правил немногих, но твердых, и никогда им не изменял. Так, в частности, он очень строго отделял дворянство родовитое от дворянства служилого. С первым он вел себя ласково, мягко и даже заискивающе. Зато вторых открыто презирал, говорил с ними боком, через зубы, поворачивался к собеседнику задом, бросая на него иногда мимолетный настороженный взгляд. Служилых дворян за глаза он называл шпаками - так на Украине зовут скворцов - и бездомниками. Таким шпаком и бездомником был для него Державин. С этой стороны отказ был вполне понятен. Но как губернатор мог пойти против прямого приказа Бибикова? Державин прочел его наглое и вежливое письмо еще раз и только тогда вдруг понял, в чем дело. Пугачев был разбит и, как, наверное, считал этот осел, ни с Державиным, ни с Бибиковым больше считаться не приходилось. Однако известие его поразило отнюдь не с этой стороны. Оказывается, надо было спешить. Правительственные войска делали крупные успехи, самозванец первый раз был бит по-настоящему, это уже говорило о многом. Если можно было снять патрули с Волги и послать их в погоню за остатками пугачевской армии, почему тому же Кречетникову нельзя было послать их в Яик? И, конечно, он не позабудет этого сделать. Собрать небольшой отряд, вооружить его и послать на выручку осажденному городу - дело отнюдь не большой трудности. Ведь у Кречетникова много людей, и армия его не убудет. Он сделает это, сделает непременно, и хотя бы в пику Державину. Тогда все - и почести, и слава, и награды достанутся не Державину, а этому злобному старику. Может быть, поэтому он и отказал ему в подкреплении. Серебряков стоял неподвижно около двери, смотря на Державина. Державин подошел к нему. - Завтра собираемся в поход, - сказал он. - Созови крестьян и утром приведешь их ко мне. Оружие достанем. В этот день он просидел до ночи, составляя письмо к Бибикову. Письмо было большое. В нем сообщалось, что господин Кречетников, неизвестно по каким причинам, отказался отпустить солдат для освобождения города Яика. Поэтому, он, Державин, выходит один, с поселянами, вооруженными оружием, найденным им в конторе села Малыковки. Оружие старое, ржавое, и успех с ним более чем сомнителен. Однако он не смеет медлить. Несмотря ни на что он пойдет к городу Яику. А там что видно будет. Написав письмо, Державин успокоенно улыбнулся. Он знал, что Бибиков этого отказа Кречетникову не простит. V За сто верст от Яика решили сделать привал. Державин расставил дозор и велел разбить походные палатки. Зажгли костры. Державин смотрел, как тонкий сизый дым полз по земле, цепляясь за жесткий и звонкий кустарник. Лошади, привязанные к деревьям, - здесь была небольшая рощица - били землю, поднимая чуткие острые уши. Державин сел перед костром и обхватил голову руками. Это - выгодное предприятие, которое он задумал. Да, да, именно так и следовало. Собрать небольшую силу воинскую и тронуться на спасение города. Трудное дело, опасное, но в смысле результатов оно гораздо благороднее следственной работы. И если ему теперь действительно удастся взять Яик - какими горячими похвалами засыплет его тогда Бибиков. Царская армия имеет генералов, губернаторов, войска, пушки, крепости. Но у ней нет героев, некого венчать лавровыми венками, не для кого строить триумфальные арки, некому слагать оды. Армия состоит из изменников, трусов, шкуродеров. Генерал Кар, оставивший войско и бежавший в Москву, капитан Балахонцев, бросивший Самару и убежавший в Казань, - все это явление одного порядка. Бибиков? Но бравый генерал Бибиков болен, слаб и нерешителен. Перед походом надо было бы все-таки написать письмо его высокопревосходительству. Пусть он знает, на что способен подпоручик Державин. Не жалобу, которую он уже послал на губернатора Кречетникова, а именно небольшое частное письмо. Гордое, независимое и почтительное. "Ваше высокопревосходительство, - так начал бы он это письмо, - ища всюду пользы для отечества и подвигнутый сыновьей любовью к премудрой матери нашей, решил я на собственный страх и риск предпринять освобождение города Яика. И как это дело весьма сомнительное, в смысле несоответствия взаимных сил - моих и злодейских, - пишу вам сие письмо взамен рапорта. Ибо может случиться так, что свидеться не придется. Собрав 70 казаков и захватив с собой 4 орудия, я выступил встречу врагу и ныне..." Такое письмо должно было произвести впечатление. Он еще раз прошелся мимо костров и уже хотел идти в палатку, как вдруг ему явственно послышалось, что его зовут. Он обернулся. Действительно звали. - Ваше благородие, - кричал солдат, бегая по лагерю и разыскивая его. - Ваше благородие, до вас лазутчик. Державин вгляделся. Около дальнего костра стояла небольшая группа людей, и в центре ее, вытянувшись во весь рост, шевелился кто-то белый и длинный, размахивающий руками, похожими на крылья. Державина уже заметили. - Ваше благородие, - крикнул подбежавший к нему солдат. - Подзорщика поймали. Говорит, что к вам его с письмом направили. Чувствуя неладное, Державин подошел к костру. Длинная фигура, увидев его, крикнула что-то отчаянным гортанным голосом и упала на землю, взмахнув белыми, похожими на крылья руками. Державин подошел вплотную и ткнул ногой лежащего перед ним человека. Его русые волосы и длинная борода смутно напоминали ему кого-то, но кто это - он еще не знал. - А ну, вставай, - крикнул он грубо. - Вставай, показывайся. С чем пришел из злодейского стана? Человек, лежащий брюхом на земле, завозился и поднял голову. - Ваше благородие, - крикнул он жалобно, - и не чаял уж живым уйти, все с себя продал, только чтобы откупиться... Державин внезапно узнал человека. - Иов! - крикнул он в ужасе, отступая. - Он самый, ваше благородие, - ответили ему с земли. - Нижайший раб ваш. - Уж не чаял ваше благородие видеть. Державин оцепенело, сверху вниз смотрел на него. Вокруг толпились солдаты, и синий дым костров стлался по земле. - Да как же так? - спросил Державин. - Ведь ты был послан шпионом? Человек поднял голову еще выше. - Поймали, ваше благородие. И если бы не господин Мансуров, подай бог ему счастья, и не ушел бы я вовсе. - А письма? - спросил Державин. - Все взяли, ваше благородие. До одной бумажки всего выпростали. Державин наклонился и точно рассчитанным коротким движением схватил его за шиворот. Поднял, потряс и с размаху бросил на землю. - Изменник! - крикнул он хрипло. - Я из тебя всю правду выбью. Я знаю, зачем ты сюда пришел. Чтобы убить меня и опять бежать к Пугачеву? Да? Сознавайся! Он тряс лежащего в пыли человека, и губы его дрожали. - Сознавайся, - кричал он. - от меня не скроешься! Я знаю, с чем ты бежал! Он схватил его за воротник рубахи и поднял с земли. - Веревок! - крикнул он и на минуту сам оглох от своего голоса. - Вздернуть изменника как собаку на первом дереве. Старик быстро вскочил на ноги и рванулся от подступивших к нему солдат. - У меня есть письмо к вашему превосходительству от генерала Мансурова, - и он поспешно сунул Державину в руки запечатанный конверт. - Оный превосходительный генерал, освободив Яик от злодейских сил... - Как, разве Яик взят? - спросил Державин и почувствовал, как лицо у него похолодело. - Взят, ваше превосходительство, взят, и все злодейские силы от оного города угнаны. Державин сорвал конверт. Письмо действительно было подписано Мансуровым. Державин сразу узнал его крупный, красивый почерк. "Государь мой Гаврила Романович, известный мне малыковский старец Иов, потерпя здесь важные истязания, вырван прибытием моим на сикурс бедного здешнего гарнизона из челюстей смерти. Он подлинно, как вам доносить будет, откупал время жизни своей деньгами, занимая здесь. Я завладел Яиком, побив два раза сих извергов, и вступил в него вчера. В прочем с моим прямым почтением государя моего покорный и верный слуга. П. Мансуров". Он прочитал письмо до конца и бессильно опустил руку с конвертом. Солдаты обступили его, тихо переговаривались. Старец Иов, длинный, страшный, в белой рубахе, стоял перед ним, прямой, как покойник, и на губах его застыла испуганная гримаса. Трещал костер, и ржали лошади, почуяв свежий предутренний ветер. Итак, все пропало. План, который он лелеял с такой страстью, горечью и надеждой, - рассыпался. Его геройский поступок превращался в обыкновенное ослушание, непростительное, дерзкое и мальчишеское. Улыбающееся лицо Кречетникова представилось ему ясно. Лицо улыбалось и щурило левый глаз. "Напрасно, напрасно поторопились, ваше благородие, - говорил Кречетников. - Не могу одобрить вашего поступка, никак не могу. А будьте ласковы, скажите, как вы осмелились покинуть пост, вам вверенный, и отправиться неведомо куда, без инструкций и указаний? Соответствует ли сие дисциплине воинской, а?" Треща, догорали костры. Державин круто повернулся и пошел к своей палатке. За ним двинулся сержант Елчин. - Ваше благородие, - сказал он осторожно, - как прикажете со стариком? Державин молчал. И, кашлянув, Елчин спросил снова: - Прикажете сниматься? Державин повернул к нему бледное, истрепанное лицо с круглыми, невидящими глазами. - Да, - сказал он очень спокойно. - Сниматься. Завтра же двинемся обратно. Сержант смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу, и что-то хотел сказать, но не решался. И только когда Державин повернулся и пошел, он крикнул вдогонку: - А со старцем-то что прикажете сделать? Давеча вы его повесить приказали, а теперь... Державин махнул рукой. - Пусть идет на все четыре стороны. - Может, покормить его, ваше благородие? - спросил сержант. - Покормите. Тут же у костра Державин начал писать Бибикову. Он оправдывался в своем самочинном отлучении, говорил о долге воинском, который не позволял ему считать себя посторонним и независимым наблюдателем, опять жаловался на Кречетникова и уверял, что честь воинскую он ставит превыше всего - и карьеры, и счастья, и жизни. Он писал много, долго и хорошо. И когда положил перо, то почувствовал, что у него свалилась с души большая тяжесть. Бибиков поймет, Бибиков защитит, пока жив Бибиков - ему нечего бояться. Однако на карьеру воинскую, на почести и награды приходилось махнуть рукой. Никто не воспоет его подвиги, никто не назовет его героем, никто не выстроит ему триумфальную арку. Кому интересен маленький, бедный, неудачливый карьерист Державин? А Кречетников? Кречетников остается в прежней силе. Грубый, упорный, бездеятельный, ничем не рискуя и ничего не ставя на карту, он всегда будет главенствовать над ним. Так создан свет. Дети живут славой и могуществом своих предков. И будь у тебя хоть семь пядей во лбу, но если ты не богат и не знатен, не смей и думать о счастье. Всеми мыслями и душой он тянулся к Бибикову. Этот поймет. Этот не осудит за дерзость и смелость. Душа подпоручика Державина открыта ему, и он свободно читает все ее страницы. Сегодня же письмо с гонцом отправится в Казань. Не медлить ни минуты, не ждать, не колебаться, самому донести обо всем. Чем скорее, тем лучше. Войско ехало обратно. Громыхали пушки, скакали верховые. Старец Иов ехал в самом конце отряда, радостно улыбающийся, изможденный, но счастливый. Он только что избавился от большой опасности. Да и было чего бояться. Придя в Яик, он сразу пришел к жене Пугачева и объявил ей о своей миссии. Все время, пока Яик не был взят генералом Мансуровым, он находился у власти, и его советами не пренебрегали даже самые наибольшие. Теперь, после отступления от Яика, старец отлично уяснил себе, что это отнюдь не окончательное и даже не решающее поражение. Он направился в стан Бибикова с тайными и важными инструкциями - узнать, увидеться кое с кем и обо всем этом донести. Теперь он был действительно настоящим подзорщиком - опытным, решительным и смелым. Подпоручика Державина он не боялся. Ему-то, старцу Иову, он теперь ничего плохого не сделает. Подпоручику Державину теперь не до него. Ему собственную шкуру приходится спасать от начальства. Старцу Иову уже успели рассказать солдаты о самовольном выступлении отряда. Старец отлично уяснил себе также и то, что именно теперь Пугачев был сильнее, чем когда-либо. Неожиданное поражение приносило ему тысячи соратников. Он видел этих обтрепанных, голодных и злых мужиков, которые отовсюду собирались под знамя бунта. Все дело было только в Бибикове. Этот человек, больной и бессильный, сидя в Казани, стягивал все новые и новые войска, задумывал все новые и новые планы. И все они, так или иначе, наносили какой-либо вред пугачевцам. По его словам, отовсюду стягивались войска, приходили пушки, формировались полки. Если бы не Бибиков - победа давно была бы у Пугачева! - думал старец. Так в ясный весенний день 22 апреля два человека, ехавшие в разных концах отряда, - Иов и Державин - думали о главнокомандующем Бибикове. Только бы Бибиков не узнал от кого-нибудь другого о самовольной отлучке Державина, - думал Иов; только бы Бибиков получил скорей его письмо! - думал подпоручик. Войско направлялось в Малыковку. За десять верст от Малыковки их догнал гонец. Он вез письмо Державину. Державин на ветру распечатал конверт и, пробежав первые две строчки, побледнел. Письмо было частное. Его писал Бушуев. "Милостивый государь мой, Гаврила Романович, - писал Бушуев, - закатилось наше солнце, вчера умер Александр Ильич Бибиков". Дальше он не читал. Опустив письмо в сумку, он ехал во главе отряда. Сержант Елчин, увидев гонца, было подскакал к Державину, но, посмотрев на его перекошенное лицо, осадил лошадь и возвратился. Вскоре стали появляться первые строения. Это была Малыковка. ^TКОММЕНТАРИИ^U В первый том собрания сочинений Юрия Домбровского вошли произведения разных лет, преимущественно - раннего периода творчества писателя. Большинство из них не перепечатывалось с конца 30-х годов. ^TДЕРЖАВИН^U Первые главы романа публиковались в журнале "Литературный Казахстан" в 1937 году (книги 7 и 8). В 1938 году в том же журнале под названием "Крушение империи" (книги 1-4) публикация была продолжена. Отдельным изданием "Державин" вышел в 1939 году в Алма-Ате в издательстве КИХЛ. Роман не окончен. К. Турумова-Домбровская