ь? Мысль-то, мысль-то какая заложена во всем этом?" И примерно через неделю именно это и произошло со мной, я вдруг понял, что же именно здесь изображено. Калмыков написал землю. Землю вообще. Такую, какой она ему представилась в то далекое утро. Чуждую, еще до сих пор не обжитую планету. Вместилище диких, неуравновешенных сил. Ничего, что тут ребята, ничего, что они купаются и загорают, - до них речке никакого дела нету: у нее свой космический смысл, своя цель, и она выполняет его со спокойной настойчивостью всякой косной материи. Поэтому она и походит на обнаженную связку мускулов, поэтому все в ней напряжено, все на пределе. И глыбы ей тоже под стать - потому что и не глыбы они вовсе, а осколки планеты, куски горного хребта. И цвета у них дикие, приглушенные - такие, какие никогда не используют люди. И совсем тут не важно, что речонка паршивенькая, а глыбы не глыбы даже, а попросту большие обкатанные валуны. Все равно, это сама природа - natura naturata, как говорили древние: природа природствующая. И здесь, на крохотном кусочке картона, в изображении десятка метров городской речонки бушует такой же космос, как и там, наверху, в звездах, галактиках, метагалактиках, еще Бог знает где. А ребята пусть у ног ее играют в камушки, пусть загорают, пусть себе, пусть! Ей до этого никакого дела нет. Вот отсюда и жесткость красок, и резкость света, и подчеркнутость объемов - это все родовые черты неживой материи, свидетельство о тех грозных силах, которыми они созданы. Да они и сами, эти камни, просто-напросто разлетевшиеся и застывшие сгустки ее мощи. Так изобразил художник Алмаатинку в тот день, когда он развертывал перед нами свой первый лист ватмана с древним астрологическим небом и трактором, въезжающим через Дворцовую арку на самый Млечный Путь. Это Алмаатинка, увиденная из туманности Андромеды. А сейчас эта картина висит у меня над книжным шкафом, и я каждый день смотрю на нее. Оказывается, от этого можно даже получать удовольствие - до того здорово сделано. А сейчас картины художника Калмыкова находятся в художественной галерее Казахстана, их свалили навалом и привезли туда. Если когда-нибудь их выставят, советую: посмотрите, многое вам покажется чудовищным или непонятным, но не осуждайте, не осуждайте сразу же, с ходу художника. Так, зазря, не обдумав, художник Калмыков ничего не творил, во всех его набросках есть свой смысл, своя идея, только доискаться до них порой не так уж просто. Что поделать, ведь существуют же такие странные, ничем не управляемые вещи, как мечты, фантазия и просто видение мира. ...Он повернулся, выбрался из толпы и пошел в музей. Дверь в отдел хранения оказалась полуоткрытой. Он вошел и увидел, что Клара сидит за столом, опершись подбородком на руки, и смотрит прямо на него. Лицо у нее спокойное, ясное. А вот глаза больные. В них не осталось даже того сухого, скорбного блеска, что он подметил часа два тому назад, когда они разговаривали о черепе. И череп этот тоже лежал рядом, и из его глазниц уже свисала свежая белая этикетка на красной ниточке. Зыбин вошел и остановился у притолоки. Клара молчала. Он хотел что-то сказать ей, но она прямо смотрела на него, и он никак не улавливал смысла ее взгляда. Так они и стояли друг перед другом в страшной неудобности, близости и связанности. И вдруг он понял, что она попросту не видит его. - Клара, - позвал он тихо. Она не двинулась и еще какие-то секунды пробыла так в своей отрешенности, а потом вдруг тихо вздохнула и совершенно спокойно, без всякого перехода сказала: - Проходите, Георгий Николаевич. Я уже заинвентаризировала череп. Можете брать, если нужно. Тогда он быстро прошел к ней, положил ей обе руки на плечи, слегка встряхнул их и сказал ласково и настойчиво: - Кларочка, милая, ну что с вами такое? Ну что? Случилось что-нибудь? Она слегка вздохнула и наклонила голову. Тогда он тихонько примостился рядом и обнял ее за плечи. - Может, я обидел вас чем-нибудь? - сказал он и сразу подумал: "Ах, дурак, дурак". Почти незаметным гибким движением плеча она освободилась и встала. - Ну что вы, - сказала она спокойно, отметая все. - Так, значит, черепа вам не надо? Тогда я его спрячу в шкаф. Посмотрите только, правильно ли я в карточке переписала. Он не глядя отодвинул карточку. - Правильно, моя усуньская царевна, - сказал он нежно. - Совершенно все правильно. А знаете, кто это была? - Кто? - спросила она. Он молча взял ее за виски, повернул к себе и поцеловал в оба глаза крепко и бережно. Потом еще и еще. И вдруг ее лицо покрылось испариной и рот дрогнул, как у маленькой. - Это ваша прабабушка, моя дорогая, - сказал он. - Ваша родная прабабушка, моя колдунья! Она встала, открыла шкаф, положила череп на полку, снова закрыла дверцы шкафа и простояла так с минуту спиной к нему. - Вы к директору? Лучше всего, если вы сейчас не пойдете к нему, - сказала она не поворачиваясь. - Он, по-моему, что-то не очень в духе. Я с ним говорила и... Вот какой разговор у нее произошел с директором. - Я, Кларочка, потому попросил вас остаться, что хочу серьезно поговорить о нашем хранителе, - сказал директор, смущаясь и не глядя на нее. - Ведь, кроме вас, у него, дурака, никого нет. Он поднял со стола какую-то папку и сердито бросил ее обратно. Клара посмотрела на директора. Он поймал ее взгляд и нахмурился. - Ну, я-то не в счет, - сказал он сварливо. - Я человек старый, служебный, и поэтому он смотрит на меня вот так. - Директор сделал кулак трубкой и поднес к глазу. - Оно, конечно, по совести, может быть, так оно и есть, но если взглянуть по-деловому... Ну нельзя так, как он! Ну никак нельзя! Не то время! А он ничего не понимает! Ну вот что вы, например, думаете о Корнилове? Она сделала какой-то неопределенный жест. - Ну что он из себя представляет? Ценный работник, знающий товарищ или как? - настойчиво спросил директор. - Кажется, да, - ответила Клара. - Ну и дисциплинированный, конечно? Да? День и ночь сидит за книгами, да? Или как? Вот хранитель хоть пьет, да работает. А этот что - пьет и не работает? Клара подумала. - Но эта история с костями - ведь это ее... - сказала она осторожно. Директор поморщился. - Ну он-то он, конечно. Но тут и другое кое-что сыграло. Видите, отыскалась одна старая знакомая, так вот она... - Он опять поглядел на Клару и осекся. Клара молчала. - Так вот что я хочу вас попросить, - продолжал он, помолчав, - поговорите с хранителем. Пусть он скажет Корнилову: "Откуси свой поганый язычок ровно наполовину". Понимаете? - Нет, - ответила Клара. - Не понимаю. То есть я... А в чем дело? - А в том, - обозлился директор, - в том, что они оба загремят, как медные котелки! И следов потом их не сыщешь! Младший загремит за глотку, а старший за дурость, за то, что слушает и молчит. Ну а раз молчит, значит, соглашается, а раз соглашается, то участвует. Ну а как же иначе? Кто не за нас, тот против нас. Знаете, кто это? Маяковский! Наступила пауза. Клара стояла и думала. - Позвольте, Степан Митрофанович, - сказала она наконец. - Я все-таки что-то не пойму. Ну, тот кричит, хорошо! А что ж, по-вашему, Зыбин должен делать? Бежать заявлять? Директор болезненно усмехнулся. - Что там бежать, без него уж сбегали! Десять раз уж, наверно, сбегали. Он должен был крикнуть ему: "Молчи, дурак, если сам лезешь в яму, так другого не тащи". Вот что он должен был сделать. Неужели это непонятно? Удивляюсь тогда вам. Умная девушка и ничего не видит. Ну да что там говорить! - Он махнул рукой, гневно прошелся по комнате, подошел к окну, закрыл его, подошел к столу, сел в кресло, выдвинул ящик стола, опять задвинул, схватил телефонную трубку и опустил снова. Он был здорово расстроен. - Ну ладно, - сказала Клара, сообразив все. - Положим, Георгий Николаевич скажет Корнилову "молчи", а Корнилов его не послушает, тогда что? Бежать заявлять? Да, может быть, он и говорил ему уже. - Говорил? - Директор со всего размаха выдвинул и задвинул ящик. - Ни черта лысого он ему не говорил! Пил с ним - вот это да! А говорить надо с Корниловым так, чтоб он послушался. А не слушается - матом его покрой, в морду дай, и хорошенько, чтоб он с час валялся. Вот и я прошу, чтоб вы сказали ему все это. Вас он, может, послушает. - А вы? - Ну что я, - нехотя ответил директор. - Я руководитель. Я, если что знаю, то должен того... меры принимать, а не предупреждать. Идиотская болезнь - благодушие - знаете, что это такое по нашему времени? Клара подумала. - Ну и я не буду предупреждать, - сказала она. - Как? Не будете? - очень удивился директор. - Не буду, - ответила Клара скорбно и твердо. - Да ведь посадят дурака, обязательно посадят, - крикнул директор тоскливо. - Его дело, - вздохнула Клара. - А я ничем тут помочь не могу. - Здорово, - сказал директор, вставая и подходя к Кларе. - Вот уж чего не ожидал. Да в конце концов питаете вы к нему хоть какие-нибудь чувства? Ну хоть дружеские, что ли? Теперь они стояли друг против друга и смотрели друг другу в глаза. Очень редко люди разговаривают так пристально. - Ну зачем вы спрашиваете? - ответила она мучаясь. - Вы же... - Значит, пусть сидит, так лучше? - крикнул директор в запале. Она вздохнула, но глаз не отвела. Ее мутил и мучил этот разговор, но она понимала: от него не уйдешь. - Да нет, конечно, хуже. Но что для человека лучше, что хуже - только он один и знает. Никто другой ему тут не указчик. - Так, - повторил директор. - Так. - И вдруг засмеялся. Как-то очень горестно, даже скорбно, но в то же время и освобожденно. - А я ведь и не знал, что вы такая. Ну что ж, вам, конечно, виднее. Но откуда такие берутся, вот такие, как он, тихие, настырные и дурные? Время, что ли, такое? Ведь знает все и вот лезет, лезет в яму. - Не знаю, - она вздохнула. - Не знаю, Степан Митрофанович, да, может, ничего и не будет, может, все обойдется. Директор покачал головой. - Нет. - Тогда, может, уволить Корнилова? - Уже думал, нельзя, - вздохнул директор. - В том-то и дело, что уже ничего нельзя. Два дня тому назад мне звонил Мирошников - Корнилова не увольнять, с места не трогать, раскопки вести. Это без всякого повода с моей стороны. А почему, говорит, не увольнять, - ты сам должен понять. Вот и весь разговор. Я понял... - Лучше всего, если вы не пойдете к директору, - сказала Клара. - Он, по-моему, что-то очень не в духе. Я говорила с ним. - Это да, - согласился Зыбин. - Конечно, ему сейчас ничего не мило. Заметили, как он бросил эти корочки на стол? Не заметили? Ну ладно - пережду! Слушайте, Кларочка, мне нужна будет ваша помощь. Безотлагательно. Больше взять некого. - Поедем куда-нибудь? - спросила Клара. - Да, поедем, - ответил Зыбин беззаботно. - Тут недалеко, часа полтора. Дойдем до реки Или, выкупаемся, полежим на камушках, прогуляемся по течению верст пять-шесть, потом я останусь, а вы вернетесь. Вот и все. Клара молча поглядела на него. - Ну, прогуляемся, покупаемся, встретимся с рыбаками, у костра посидим, уху сварим, - пояснил он. - Там у рыбаков маринка есть. Целый рыболовецкий колхоз. "Первое мая". Только отойдешь от станции, и тони, тони. Там у меня шофер знакомый. Савельев. Ну как, поехали? - Сегодня? - спросила Клара. - Ну вот, сегодня, - возмутился он. - Что вы такое говорите! Завтра, завтра с утра, так часиков с пяти. Хорошо? Я вам позвоню, а вы выйдете к фонтану. - Хорошо, - ответила Клара. - Завтра утром в пять у фонтана. Вы мне позвоните, а я выйду. Хорошо. Вид у нее был очень утомленный. После этого он сразу стал собираться. Был еще только полдень, и он с дачным чемоданчиком ходил по магазинам и закупал. Купил бутылку водки себе, купил бутылку рислинга Кларе, купил термос, полкило колбасы одной, полкило колбасы другой. Уже вышел из магазина, но вдруг что-то вспомнил или придумал, возвратился и взял еще целый литр водки. Потом с сумкой он вернулся в музей и полез на чердак. Под старой балкой хранилась у него одна штуковина. Была эта штуковина обернута в промасленную холстину, помещалась на ладони и отливала синей вороненой сталью - увесистая, таинственная и страшная штуковина, которую нельзя было показать никому, даже Кларе. Он наткнулся на нее еще весной, когда осматривал чердак. За самой верхней балкой была проволокой примотана к потолку холстина, а в ней бельгийский браунинг и две коробки патронов к нему, офицерская сумка с биноклем, компас, карта-трехверстка, зажигалка, морской кортик и записная книжка "Врач" (издание доктора Окса). Книжка оказалась совершенно чистой, только на первой странице были какие-то прописи. Зыбин все оставил как есть, а браунинг с патронами снял и перепрятал. Он и сам не знал, почему он сразу не отнес находку директору. Но не отнес, а оставил на чердаке, там же, и теперь каждый месяц снимал, развертывал, осматривал, смазывал и клал обратно. Сейчас он достал браунинг, осмотрел и опустил в задний карман брюк. "Надо будет еще взглянуть на карту, - подумал он. - Хотя ведь будем идти прямо по промыслам". Он сошел вниз и пошел по залам музея. "Но и курганы надо будет тоже учитывать, - соображал он. - Может быть, прихватить с собой саперную лопатку? Есть, кажется, у директора парочка их. Только вот таскаться с ними... Ладно, обойдусь". Он зашел в караульное помещение и засунул сумку с провизией в шкаф. Казах-караульщик спал на топчане спиной к нему прямо на голых досках, только под голову положил тюбетейку. "И куда это он дрыхнет? - подумал Зыбин. - И днем спит, и ночью спит, и еще в выходной приходит из дома спать". Он усмехнулся и вышел на широкие ступеньки храма. До двух часов еще оставалась бездна времени, и он не знал, куда его девать. И тут к нему подошел человек в форме. Тот самый человек с ласковыми глазами, тихим голосом, что еще час назад приходил забирать диадему как вещественное доказательство, чтоб приобщить к чему-то, составленному на кого-то. Тот самый, который любил говорить: "Указ от седьмого восьмого - общественная собственность священна и неприкосновенна, десять лет тайги и пять поражения". И всегда вырастал почти физически, когда произносил эту священную формулу. - Георгий Николаевич, - сказал этот человек. - Вас просил зайти начальник всего минут на десять - пятнадцать. Я тут с машиной. "А браунинг? - быстро и остро подумалось Зыбину. - Зайти к Кларе и сунуть в шкаф, а что она тогда подумает? Да и не пустит меня эта анафема". - Ну что ж, пойдемте, - легко согласился он. - На полчаса я могу. Он всегда был немного фаталистом. Провожатый велел обождать в коридоре, а сам зашел в кабинет, да почти сейчас же и вышел. - Вас позовут, - сказал он, - подождите. Зыбин посмотрел на дверь. Была она высокая, непроницаемая, обитая черной клеенкой. Зато коридор был уже безо всяких затей - голые стены. И ни скамейки, ни стула. Здесь ждут стоя, понял он. Но ждать ему пришлось всего минут пять. Приотворилась дверь, и его позвали. Он вошел. Кабинет оказался большой уютной комнатой с большими окнами, распахнутыми прямо в аллею тополей. Всю стену занимала карта мира. Под картой стояло несколько мягких стульев в белых чехлах, и в самом углу у двери примостился маленький светлый столик. Такие стоят в уличных кафе. Зато письменный стол около господствовал над всем. Это было огромное чудовище - с зеленым сукном, мощными тумбочками, тяжелым бронзовым прибором и подковкой для ручек. За столом этим сидел душка-военный - полный, седой, розовый, благодушный, с каким-то очень почтенным значком на груди. Перед ним на листе бумаги лежали желтые кружки. Сбоку стоял высокий чернявый человек с великолепным блестящим пробором. Оба смотрели на Зыбина и улыбались. - А, товарищ ученый, - радостно сказал военный (чернявый был в штатском), - ждем, ждем! Ну-ка, как вам понравятся наши грошики? Товарищ Зеленый, продемонстрируйте. Штатский слегка передвинул лист по столу. Зыбин взял кружочки, посмотрел, повертел, попробовал на зуб и сказал: - Это что же? От зубных врачей? Начальник взглянул на чернявого. Чернявый оскалился (показались узорчатые порченые зубы). - Почему так думаете? - стремительно спросил розовый военный и даже слегка привстал. - Да что ж тут думать! Приготовлены для переплавки. Видите, как их расплющили. - Логично, - благожелательно улыбнулся чернявый. - Товарищ кое-что понимает. Полковник сел опять. - О, они в музее все на свете понимают, - усмехнулся он. - Ты знаешь, как они его там зовут? Хранителем древностей. Так вот, товарищ хранитель древностей, как же вы ваши древности-то и не сохранили? Копали вы, копали всякие черепа да кости собачьи, а чуть золото вам принесли, так вы сразу обалдели и все упустили из рук. Нескладно ведь как-то получается, а? - Вы мне разрешите присесть? - спросил Зыбин и сел на мягкий стул у стены. - Да, очень нескладно. - Да вы вот за тот столик садитесь, - сказал военный, - там удобнее. Зыбин сел, и оказалось, что он сидит в самом углу кабинета на жидком скрипучем стульчике, а перед ним встает огромный стол, и за столом этим сидит некто Вяжущий и Разрешающий; судия праведный и неумытый. "Здорово задумано, - подумал Зыбин, - вот тебе и первая психическая, принимай ее, пожалуйста!" - А ведь так ловко получилось, что и виноватых-то не отыщешь, - развел руками полковник. - А там, может быть, с пуд золота было. Ведь в Прищепинском кладе одного скифского золота нашли двад-цать пять килограмм! Да серебра пять-десят! Это же мешок валюты! Мешок! И вы его проморгали! Это как? "Ах ты моя прелесть, - подумал Зыбин. - Скифское золото он знает!" - и сам не заметил, как улыбнулся. Душка-военный сразу же на лету подхватил эту улыбку. - Вам смешно? - спросил он горько. - Да, вот вам смешно, а мы плачем. Потому упустили-то вы, а требуют его от нас. Нам говорят: где хотите, там и возьмите, но чтоб лежало на столе. Ну что ж, будет лежать! В лепешку расшибемся, а положим! Товарищи ученые хранили, да не сохранили, а чекисты из-под земли вытащат да в государственный сейф отнесут. Такова уж наша обязанность. Товарищ лейтенант, столяр здесь? - Поехали за ним, товарищ полковник, - ответил лейтенант. - Сразу же его ко мне! - приказал полковник трубным голосом. - Но и на вас, товарищ Зыбин, ложится тяжелая моральная ответственность! Да, тяжелая и большая! Не все тут нам пока ясно, не всему мы тут можем и поверить. Такая безответственность в государственном учреждении... Ну да лейтенант будет с вами говорить об этом. Так расскажите ему все, что знаете! Все! И честно! Ничего не скрывая! Если есть у вас на кого-нибудь подозрение или вы чувствуете, что совершили ошибку, так прямо и говорите. Мы за это с вас голову не снимем, а поможет это и нам и вам сильно. Теперь ваше спасение только в правде! "Вот тебе и пятнадцать минут", - подумал Зыбин. - Можете не сомневаться, - ответил он со своего скрипучего стульчика, - что знаю, то скажу. - А мы нисколько и не сомневаемся, - затряс головой полковник. - Мы видим, с кем имеем дело. Так вот, товарищ лейтенант, заполните бланк протокола допроса свидетеля, а дальше товарищ Зыбин будет писать сам. Товарищ Зыбин, подойдите-ка сюда, значит, договорились? Все по порядочку - не торопясь, не волнуясь, откровенно, толково, ничего не пропуская. Что думаете, что предполагаете, что могли бы предложить. Договорились? - Каким образом в музее установились такие порядки, а вернее, беспорядки? - мелодично пропел чернявый. - Были ли до этого случая пропажи ценностей? Нас все это чрезвычайно интересует. - Да, да, конечно, - подтвердил полковник. - Ну, я не прощаюсь, товарищ Зыбин. Увидимся. А это все на экспертизу и заключение, - приказал он и протянул чернявому лист с кружками. И тут Зыбин чуть не вскрикнул. Под толстым настольным стеклом он увидел нечто совершенно невероятное: огромный, в ладонь, глаз, круглый зрачок и в зрачке этом кулак с финкой. И рядом другое фото: тоже глаз, а в нем уже целая композиция - фонарь, стена и зверское лицо бандита. Бандит как в кинематографе: зверский прищур, шрам поперек лба, кепка, надвинутая на брови, клок волос. Зыбин посмотрел на полковника. Полковник нахмурился - чернявый тронул Зыбина за плечо. "Шустрят, - подумал он, проходя вслед за чернявым к столу. - Ох и шустрят! Землю роют! Актеры! Фокусники! Поэтому бандиты и глаза у мертвых выкалывают, потому что на милицейских столах появились вот такие фокусы. Скажут бандиту: смотри, до чего дошла наша наука! Не будь фрайером - колись пока можно. Говорили так одному: вырази чистосердечное, спаси свою дурацкую башку. Нет, не захотел и получил вышку, вот и ты... Глядишь, бандит и верно расколется. А нет - что поделаешь? Жалобу прокурору на беззаконие и шантаж он все равно не подаст. Ладно, какое мне дело до хулиганов. С ними ведь главное - выследить. Поймать зверя и выбросить его из общества. Вот что главное с ними. Ах, вот как ты заговорил, товарищ Зыбин. Значит, цель оправдывает средства. Значит, как ни вертись, а все-таки цель оправдывает средства. С бандитом можно, а с товарищем Зыбиным нельзя. С ним надо по закону. А, собственно, почему? Слушай, сейчас тебе будет очень трудно. Ты уж это почувствовал и заюлил. Так вот помни: если с бандитом можно, то и с тобой можно. А с тобой нельзя только потому, что и с бандитом так нельзя. Только потому! Помни! Помни! Пожалуйста, помни это, и тогда ты будешь себя вести как человек. В этом твое единственное спасение". - Вот сюда, - сказал чернявый и открыл дверь в конце коридора. Это была очень маленькая комнатка, почти бокс - окно, стол и стул. Чернявый сказал: - Садитесь, пожалуйста. Вот чернила и ручка. - Он выдвинул ящик стола и вынул оттуда несколько бланков протокола допроса. - Пишите. По существу дела показать могу следующее: такого-то числа такого-то месяца во столько-то часов я узнал от директора Центрального музея - фамилия! - что в музей поступил золотой клад, содержащий... ну и дальше по порядку, что именно поступило. Установочные данные заполним потом. Через полчаса я зайду. Подпишу вам пропуск - сговорились? Он ушел, осторожно притворив дверь. И Зыбин подумал и стал писать. Сначала написал об обстоятельствах находки и затем о том, что, конечно, находка уникальна, ничего подобного ни в Казахстане, ни в Средней Азии никогда еще обнаружено не было. Что, однако, все выводы о находке и ее ценности являются только предварительными. Для здравой оценки требуется провести ряд анализов, получить специальные консультации и, в частности, разыскать само место. Дальше он писал о том, что сделать это будет чрезвычайно трудно, поскольку по несчастливой случайности - а они всегда преследуют археологов! - очевидцы исчезли. Но трудно ведь не значит безнадежно. Находку сделали не в пустыне. Имеется археологическая карта Семиречья. Кое-что, может быть, можно будет извлечь из анализа показаний очевидцев: по ряду признаков можно думать, что самое главное - способ захоронения и обстоятельства находки - они изложили правильно. Все остальные их рассказы по ряду причин доверия не вызывают. Но нужна крайняя осторожность. Самое славное теперь - не вспугнуть. Археологическое золото трудно появляется на свет, но очень легко проваливается сквозь землю. Примеров тому тьма. И тут сразу же нужно сказать: конечно, ни о каких двадцати пяти килограммах золота и о пятидесяти килограммах серебра говорить не приходится, ибо мы имеем дело не с погребением, а с тайным укрытием трупа. Какая трагедия произошла в степи почти две тысячи лет тому назад, сказать невозможно. Может быть, что-нибудь прояснится позже, когда будут привлечены письменные источники (например, китайские летописи). Может случиться и так, что по мере пополнения наших знаний о древних усунях мы поймем, что означает такое вот ни на что не похожее погребение (если выяснится только, что это все-таки погребение), но сейчас все, связанное с происхождением находки, совершенно неясно. Поэтому и делать какие-нибудь предположения о ее составе (килограммы драгоценных металлов) дело крайне рискованное и даже бесполезное. Он подписался, а потом подумал и сделал следующий постскриптум: переходя к вопросу о персональной ответственности, надо сказать, что самая постановка его совершенно бессмысленна. Предугадать поступление случайной находки невозможно. Вряд ли было возможно также предвидеть преступный маневр с паспортами. Впрочем, он при этом не был. Вот все, что он может показать. Засим: старший научный сотрудник и зав. отделом археологии... Он отложил ручку и поглядел на часы, времени еще оставалось час. Он снял трубку, вызвал коммутатор, сказал, что ему нужен товарищ Зеленый. - Номера не знаете? - спросила трубка. - Даю опергруппу. А опергруппа вдруг в ответ заговорила упругим женским голосом: - Зеленый будет минут через пять. А кто его спрашивает? Он ответил кто, и тогда его спросили, а готов ли документ. Он ответил, что готов и что он очень торопится. - Я сейчас к вам зайду и подпишу пропуск, - сказала трубка. Вошла высокая, молодая, тонкая и стройная брюнетка с гладкой прической. На ней был милицейский китель. - Ну, все готово? - спросила она, улыбаясь. У нее была ясная улыбка, гибкий полнозвучный голос, спокойное, ясное и чистое лицо. Совсем не верилось, что она из опергруппы. - Вот, пожалуйста, - сказал Зыбин. Брюнетка взяла лист допроса, села и стала его читать. Читала и покачивала головой. Но выражение ясности, ласковости и какой-то тихой насмешки так и не сходило с ее лица. Прочла до конца и положила протокол. - Очень интересно, - сказала она. - Прямо роман. Но я ведь совершенно не в курсе всего этого. Не расскажете ли мне в двух словах, в чем там дело? Вот вы пишете про укрытие трупа. Это что, убийство? Он засмеялся. - Как ваше имя? - спросил он. - Валентина Сергеевна, - ответила она. - Так вот, этому убийству, Валентина Сергеевна, повторяю, уже более двух тысяч лет. Так что им придется все-таки заниматься не вам, а археологам. А суть дела вот в чем... - И он очень коротко рассказал все, что касалось находки. Она слушала его не перебивая. - Все это страшно интересно, - сказала она, когда он кончил. - Действительно, совсем по Пушкину - похищение Людмилы Черномором с пира. Очень интересно. - Она подумала. - Вы написали про череп, а он целый? Никаких признаков насилия на нем нет? Он покачал головой. - Ровно никаких. Но она была очень красива. А красавиц, очевидно, бьют в сердце. Она снова улыбнулась. - Да, если убил мужчина. Если убила женщина - дело обстоит иначе. Соперниц часто уродуют. Но женщина вряд ли могла увезти труп так далеко. И, конечно, тело не было брошено просто так - иначе его бы расклевали птицы. Значит, в укрытии тела участвовало несколько человек. Вы же говорите о глыбине. Но опять-таки: как бы тогда уцелело золото? - Не знаю, - ответил он. - Тут все может быть. - Это так, - согласилась она. - Но давайте рассуждать и дальше. Убийца отвозит труп за сто верст (кстати, зачем? Это, пожалуй, непонятнее всего) и прячет там под камень. Значит, вероятно, место было подготовлено. Тогда это убийство с заранее обдуманным намерением, так? Он засмеялся. - Никак не могу привыкнуть к этим вашим бойким словечкам. Нет, тут они не подходят совершенно, и прежде всего: мы ничего пока не знаем. Вот будем копаться в книгах, изучать карты и, конечно, ездить, лазать, искать. Облазаем всю Карагалинку, может, и наткнемся на что-нибудь подобное. Только для этого нужно, чтобы шуму и звону было поменьше, а вот я уже вижу, что вы пошли хватать дантистов. Она усмехнулась: - Мы же милиция! В это время зазвонил телефон. - Лейтенант Аникеева слушает, - сказала она в трубку. - Да, товарищ Зеленый! Да, написано и подписано! ("Мне некогда", - быстро сказал ей Зыбин.) Вот товарищ Зыбин говорит, что ему очень некогда. Товарищ Зыбин, пожалуйста... И она сунула ему телефонную трубку. - Георгий Николаевич, - сказал Зеленый очень вежливо с другого конца провода, - мне очень жаль, но немного подождать вам все же придется. Мы еще с вами не кончили разговора. Вот в вашем распоряжении телефон. Позвоните по ноль один и объясните, что задерживаетесь. Только, пожалуйста, без всяких подробностей. А я приду сейчас же, как освобожусь. - И Зыбин услышал, как по ту сторону звякнула трубка. "Боже мой, - подумал Зыбин. - Значит, опять я ее не увижу. Боже мой, боже мой, как у меня всегда по-дурацки складывается. И что им от меня только нужно?" Тут он вспомнил, что в кармане у него браунинг, и его передернуло. - Слушайте, - сказал он умоляюще. - Мне нужно было бы забежать в музей, ну хоть на пять минут. У меня, понимаете, ключи. Люди не смогут уйти домой. Я вернусь сейчас же. Она подумала. - А вы не опоздаете? - спросила она. - А то позвонит полковник, а вас не будет. - Ну честное-пречестное, - он даже руки сложил на груди. - Хорошо, давайте тогда пропуск, - решила она и вынула ручку. - Как какой? Ну тот, по которому вы прошли. Он пожал плечами. - Нет, должен быть пропуск. Поищите в кармане. Нет? - Она подошла и слегка подергала ящики стола. Они были заперты. - Без пропуска вы пройти никак не могли. Значит, пропуск остался у старшего лейтенанта. - Что ж тогда делать? - спросил он растерянно. Она слегка развела руками. - Тогда только ждать. Вот телефон, позвоните кому нужно. Сначала позвоните 01. Он снял было трубку и вдруг положил опять. - Ах, в какую историю вы меня запутали, - сказал он с горечью, - ах, в какую. Она слегка развела руками. Он позвонил директору домой. Ему сказали, что Степан Митрофанович еще не приходил. Позвонил в кабинет директора - к телефону никто не подошел. Позвонил в бухгалтерию - ему ответили, что директор был, но его только что куда-то вызвали. Позвонил электромонтеру Петьке - на месте его не оказалось. Оставалась, следовательно, одна Клара - и та, вероятно, уже ушла. "Да, уж если не повезет, так не повезет", - подумал Зыбин. С минуту он просидел так, опустив глаза на крышку стола, а потом вздохнул и взглянул на лейтенанта Аникееву. - Если уж не повезет... - сказал он ей тяжело. - А что-нибудь очень важное? - спросила она его сочувственно, даже несколько по-женски. И от этого его вдруг взорвало окончательно. - Слушайте, - сказал он запальчиво. - А что это у вас за петрушка там под стеклом? Ну, у полковника в кабинете - под стеклом, что это там? Зрачок, а в нем финка. Универсальное вещественное доказательство на все случаи жизни? Так? - А что? - спросила она, слегка улыбаясь. - Да ничего, просто было интересно увидеть, как теперь фабрикуются вещественные доказательства. Заранее, значит, загодя. И много у вас этого добра? Тон у него был неприятный, колючий. - Вы что, допрашиваете или просто интересуетесь? - спросила она, все еще продолжая улыбаться. - Ну что вы, что вы! - поднял он обе ладони, в нем все клокотало и прыгало, про браунинг он уже не помнил. - Какое же я, я имею право вас допрашивать? Нет, это вы меня допрашиваете. Это с меня тут снимают показания, запирают, держат, замыкают - меня, меня, меня! Это я задержан! А когда ж задержанный допрашивал следователя?! - Вы не задержаны, - обрезала Аникеева, - и я не ваш следователь. - Да? - весело удивился он. - В самом деле? Я не задержанный, вы не мой следователь? Ну так тогда, может, мне просто встать да и уйти, а? - Очень, очень у вас странный тон, - сказала она. - Странный, чтоб не сказать больше. - А вот вы скажите, - попросил он мягко и ненавидяще. - Скажите больше. Назовите это не тоном, а вылазкой, клеветой, дискредитацией органов. Там, где на червячке лжи выуживают рыбку правды, - так сказал старик Полоний, - все, все возможно. - Это вы про лейтенанта? - спросила она. - Он был груб? Уличал вас в чем-то? Это у нас абсолютно не положено. Он вдруг замолчал. Она приходила ему на помощь: разговор с властей она переводила на лица. Она пошла и села напротив него. - Я понимаю, вы куда-то торопитесь, а вас задержали, - сказала она мягко. - Но все равно, разве можно быть таким... Ну, нервным, что ли. Ведь это бред какой-то! - она усмехнулась. - Червячок, рыбка, какой-то там Полоний. - Слушайте, ради Бога, - загорелся он опять и вскочил. - Я вам достану контрамарку в гостеатр, сходите с мужем, или с лейтенантом Зеленым, или не знаю там с кем, на "Гамлета". Хоть раз в жизни да сходите! Теперь они сидели разделенные столом и смотрели друг другу в лицо. - А знаете, - вдруг совсем по-женски вспыхнула она, - не пошли бы вы со своим театром и контрамаркой!.. Если я захочу сходить в театр... - Так вот вы и захотите, - сказал он упрямо и угрюмо и, как бык, наклонил голову. - Так вот вы обязательно захотите. В мое время, например, студенты юридического факультета знали классиков, знали, кто такой Полоний, а вас только и натаскивают: прижми, расколи, уличи, выяви. Эх, даже противно говорить... - Он осекся и махнул рукой. - То есть что это значит "расколи"? - спросила она сурово. - Не "расколи", а "установи" - это две разные вещи. - Но устанавливать-то вы будете как? - крикнул он. - Вот эти подлые фото показывать да лгать напропалую? Да? Так? Она поколебалась и вдруг решила принять бой. - Да, так, старший научный сотрудник. Так! Если отбросить слово "подлые", то так. Назначение следствия - выявить истину. Вы ведь тоже кончали юридический? Да? По истории права. Так вот, ваш факультет был в то время _факультетом ненужных вещей_ - наукой о формальностях, бумажках и процедурах. А нас учили устанавливать истину. - А как устанавливать - на это наплевать? - спросил он. - Например, вот мне показывают ордер на арест моей жены. Говорят: не подпишешь, что виноват, - сегодня же твоя жена будет сидеть рядом. Так я подпишу! Так я что угодно подпишу! Потребуете, чтобы я показал, что убил, ограбил, поезд свернул с рельсов, - так я покажу и это. Но только жену не трогайте. - И скажете, где спрятано награбленное? - спросила она спокойно. - И выдадите вещественные улики? И назовете всех сообщников? И тем дадите нам возможность прервать вашу преступную деятельность? Да, тогда и подлог имеет смысл, и та "подлая" фотография тоже. - Какое счастье, что я не женат! - воскликнул он. - Значит, все мое золото останется при мне! Все двадцать пять килограммов плюс пятьдесят килограммов серебра! И сообщников я вам тоже не выдам, - он снял трубку и через 01 вызвал отдел хранения. Клара подошла сейчас же. Она как будто сидела и ждала его звонка. - Здравствуйте, моя радость, - сказал он ласково. - Здравствуйте, хорошая моя. Вот какое дело. Меня задерживают в милиции, а у меня деловое свидание с Полиной Юрьевной. Ну, все насчет тех костей. Так вот, сейчас три часа, а в четыре нужно подойти к фонтану, и она там будет. Так вот... - Он быстро оглянулся на Аникееву, но она уже вышла и притворила за собой дверь. Он просидел до вечера. А вечером пришли они оба: она и Зеленый. - Извините, - сказал Зеленый хмуро. - Задержали. - Он сел. - Начальство сердится, - сказал он Аникеевой, - директора полковник при мне вызвал, разговор был у них! Беда! - Он засмеялся и покрутил головой. Усмехнулась и Аникеева. Очевидно, и она понимала, что значит допрашивать директора. - Так вот, - сказал Зеленый, делаясь опять совершенно серьезным. - На музей нашим командованием возложена тяжелая ответственность. Он обязан загладить нанесенный ущерб. И в первую очередь это относится именно к вам - руководителю отдела. - Здорово! - вырвалось у Зыбина. - А я тут при чем? Зеленый поморщился. - Вот при чем тут вы! - ответил он ворчливо. - Валюта-то уплыла, и никто не виноват. Вы обязаны были предвидеть такие казусы, на то вы и руководитель отдела. Вы предупреждали дирекцию, что находки золота возможны? Что вот однажды могут прийти и принести его? И как надо тогда поступать? Ведь вы говорили об этом? Зачем же вы сейчас отрекаетесь? - Нет, - покачал головой Зыбин. - Я ничего не говорил. Не приходило как-то в голову. - Да? Ну а вот тут у нас есть сведения, что вы несколько раз предупреждали. Как же так не предупреждали? А как только первые кружочки стали попадаться вам в руки, что вы сказали тогда директору? Не помните? А я вот помню. Вы сказали, что надо смотреть в оба. Так? - Зыбин промолчал. - Ну хорошо, вы поставили в свое время в известность дирекцию, - смягчился Зеленый (видно было, что действительно за Зыбиным он никакой вины не находил - для этого он был слишком оперативным работником. Вину понимал прямо и ясно - как действие и бездействие, но не как недостаток ясновидения). Вы сказали ему, а он ноль внимания, за это тоже на него ложится немалая доля ответственности, но вы же специалист, и раз видите, что директор тут наплевательски относится к вашим предупреждениям, вы должны были нам сразу же сообщить свои соображения, а мы бы вот директора вызвали да и поговорили бы с ним по-свойски. Вот золото бы и не уплыло. А теперь вы оба в ответе. Но вы археолог, с вас спроса больше. - Меньше, - вдруг неожиданно сказала Аникеева. - Археолог Зыбин свое сделал, он при трех свидетелях свое мнение заявил, а на его сигнал не обратили внимания, при чем же он? - Рапорт, рапорт нужно было подать! - крикнул Зеленый. - И копию еще снять! Чтоб документ лежал у него в кармашке. Тогда бы, конечно... Аникеева покачала головой, но ничего не сказала. - Ну не я же все это выдумал, в конце концов, - сердито огрызнулся Зеленый. - Его же приятели это говорят. Те самые, кого он поил каждый день. И говорят еще, что картотека черт знает в каком состоянии. Никакого учета. Нужен экспонат, а его не найдешь. Я-то тут при чем? - И вдруг рассердился окончательно. - Ладно, давайте кончать. Если все вокруг проворонили, то, конечно, что же спрашивать с одного человека! Вот подпишите эту бумагу, и все! Идите отдыхайте. Не бойтесь, это же пустая формальность! Вот пропуск! Спокойной ночи! Идите! Не волнуйтесь! "Город Алма-Ата. 1 сентября 1937 года. Я, Зыбин Георгий Николаевич, проживающий в городе Алма-Ата, улица Карла Маркса, 62, даю настоящую подписку следователю милиции по Алма-Атинской области Зеленому А.И. в том, что до окончания предварительного следствия и суда... в преступлении, предусмотренном 112-й ст. УК РСФСР (преступная халатность), обязуюсь не выезжать с места своего жительства без разрешения следователя и суда и явиться по требованию следственных или судебных органов. Обвиняемый... Подписку отобрал..." Вышел он из управления уже в девятом часу. Было совсем темно. Он постоял, подумал и вдруг ринулся на угол к автомату. Назвал нужный номер, телефонистка соединила, и никто не ответил. Он перезвонил, стоял, кусал губы, понимал, что ее нет дома, но все-таки стоял и ждал, пока со станции не ответили: "Абонент не подходит", тогда он швырнул трубку, вышел и хлопнул дверью так, что все зазвенело. "Опять упустил... - сказал он громко. - Ах ты..." И быстро пошел, почти побежал до дома и вдруг застыл. В окнах горел свет. Яркий, открытый, наглый. На занавеске стояло округлое черно-зеленое пятно. Кто-то рылся в его столе. Он полез в карман. Ключи были там. Значит, дверь они попросту взломали. В столе лежит коробка патронов. Они их уже нашли. Ну, значит - все. Он мгновенно сообразил это и еще сотни других мелочей и разностей - и важных, и совершенно не важных, потому что сейчас все было совершенно не важно, ибо ничего нельзя было уже поделать. И вдруг он больно стукнулся головой о дерево: оказывается, он все отступал и отступал, все пятился и пятился, пока не налетел на ограду парка. Это сразу отрезвило его, и он подумал: "А подписка-то? Зачем тогда они отбирают подписку-то?" Но сейчас же понял, что "зачем" тут ни к чему, и не такое еще сейчас случается, а в общем, никто не знает, что сейчас случается, а что нет, и не об этом нужно думат