больше и больше. Ходили странные слухи. Женихи начали отказываться от невест и уходить на свидания к гробу. Кончилось все это тем, что по приказу папы гроб опять закопали в землю. Так вторично умерла красавица, пролежавшая тысячи лет в земле. Когда я кончил рассказывать, Потапов махнул рукой и сказал: - Ну, спящая царевна. Даже книжка такая есть. "Пушки с берега палят, кораблю пристать велят". - Да нет же, - сказал я, - это не сказка. - А что же это такое? - спросил бригадир презрительно. - Форменная бабья прибаутка, и все. А самый молодой из наших рабочих - высокий, белокурый, тонколицый, его звали Козлом - покачал головой и тихо спросил: - И неужели это все было? Я сказал: да, было. Красавицу эту видел человек верный и тут же записал все в тетрадку; ни одна из его записей, кажется, никогда не оспаривалась. - Ведь надо же, - сказал парень, подавленно выслушав меня. - Ведь надо же. Так что же, она вроде как обмерла на тысячи лет или как? Ведь надо же, - повторил парень задумчиво. - Ну вот ищи, - сказал Корнилов грубовато и насмешливо. - Здесь тоже где-то такая красавица находится. Вот недавно от нее две чешуйки принесли. Значит, лежит где-то, тебя с лопатой дожидается. И тут же все засмеялись. Так шуткой все и кончилось. А на другой день к нам опять пришел бригадир Потапов. Он вообще наведывался к нам каждый день - то яблони оглядывал, то приходил смотреть, как косят траву, то где-то близко строилась баня и он приводил техника. А в этот раз он пришел без всякой нужды - через плечо мешок, в руках вилы. - Ты что это, как водяной бог с фонтана? - сказал я. Он как будто не расслышал моих слов, поздоровался, махнул фуражкой рабочим и спросил: - Ну как, работяги, дела? Еще бабу сонную не выкопали? Не там копаете, наверное, глаза вам отводят. Небось дирекция для себя ее сберегает. Здравствуй, профессор. - Здравствуй, - ответил я. - Что, выпимши? - А с чего же это я выпимший, - слегка обиделся он. - Я на Май бываю выпимший, на Октябрьскую. - Он облокотился на вилы. - Так, значит, ничего нет? А здесь где-то должно быть золото, должно, это я точно знаю. Здесь при царизме, так за лето до войны, полный котелок с червонцами выкопали. Губернатор приезжал, осматривал, всем медали роздал, потом в газетах об этом писали. Золото Александра Македонского. (Ну, опять этот проклятый Александр Македонский со своим золотом!) Бригадир поговорил о золоте еще с минуту, потом встал и взял вилы. - Вилы-то у тебя зачем? - спросил я. Он хмуро улыбнулся. - Значит, надо. - И ушел, ничего не объяснив. И еще мне запомнился один разговор с ним, и не по содержанию запомнился, а по какой-то странной нервности тона, по той внезапности, с которой начался этот разговор. Я сидел на корточках и щеточкой прочищал черепок. И вдруг бригадир подошел и тихо остановился сзади меня. Я обернулся и увидел его, он стоял, опершись на вилы. - Здравствуйте, - сказал он печально. - Меня здесь никто не искал? - Нет, - ответил я удивленно. - А что? - Да нет, просто так спросил, - ответил он. - Отлучался я сегодня. - С вилами-то отлучался? - спросил я. Он усмехнулся, опустил вилы и сел со мной рядом. - Что газеты-то пишут? - спросил он. - Разное пишут. Тревожно в мире, нехорошо, - сказал я. Он вздохнул, вынул папиросную бумагу, насыпал табаку и стал лепить папироску. - Только ее бы не было, окаянной, - сказал он. - Только бы уж не воевать! - Боишься? - спросил я. - Боюсь, - серьезно сознался он. - Не за себя, за детей боюсь. Мы что? Мы свое прожили. Плохо ли, хорошо ли, а спрашивать уже не с кого. А вот ребята-то, вот мой старший кончает техникум - значит, на следующий год ему в армию идти. А начнется война - сразу же его на фронт. А там не то вернешься, не то нет. А что он в жизни повидал? Мы хоть пожили свое, попили водочки, а он ведь ничего не видел, ну ничего! Вот брательник мой пропал, я его не жалею. Нет, совсем не жалею! Виноват не виноват, а он свое отжил. Если где и ошибался когда, то за это и заплатил. Я вспомнил его рассказ про брата и спросил: - А он ошибся? - Он-то? - Потапов вдруг решительно встал и взял вилы. - Ладно! - сказал он грубо. - Что тут попусту языком теперь трепать. Было не было, на том свете разберут. Не было бы, так не взяли бы. - И он выдернул из земли вилы, положил их на плечо и пошел от меня. Пока я смотрел ему вслед, ко мне подошел Корнилов. - Что это он? - спросил Корнилов. Я не ответил. Корнилов покачал головой и усмехнулся. - Вилы зачем-то таскает с собой. Рабочие рассказывают: пошли вчера гулять с гармошкой, ну с бабами, конечно, а он по кустам крадется с вилами и топором, а через плечо мешок. - А топор-то зачем? - спросил я. - А вилы зачем? Шут его знает, зачем топор, небольшой такой, говорят. Не топор, а топорик, ну знаете, сучья обрубать. - Странно, - сказал я, - очень странно... И еще одно происшествие крепко запало мне в память. То есть само по себе оно ровно ничего не значило, так, мелочь, смешной анекдот. Но я его запомнил потому, что тогда я в последний раз увидел Потапова именно таким, каким он был в первый день нашей встречи в те часы, когда мы сидели под яблоней и толковали об археологии, саранче и судьбах мира. Два дня до этого я провел в городе, возвратился рано утром на казенной машине и первое, что увидел, вылезая около правления, была спина Потапова. С лопатой через плечо он стремглав несся вверх по дороге. - Иван Семенович, - крикнул я ему в спину, - подожди, милый человек, куда ты так разогнался, эй! Он обернулся и зарычал. - К дураку твоему бегу, дурак-то твой что натворил, он кости чумные раскопал! Там сто лет пропащий скот закапывали, а он всю эту заразу вытащил и скрозь, скрозь по саду разбросал. Вот если бабы узнают! И побежал дальше. Я догнал его уже у самой ямы. Картина предстала мне очень выразительная. Яма была большая, четырехугольная, полная до краев каким-то косточным крошевом. Рабочие молча стояли вокруг. Корнилов держал в руках кость. Рядом на траве лежала огромная куча костей - белых, желтых, черных. Потапов шпынял их сапогом и шипел: - И чтоб сей минут, сей минут! Чтоб ни косточки! Ах ты ученый! - и с размаху вонзил лопату в эту груду. Через час под яблонями уже ничего не осталось. И только раз Потапов оторвался от работы: это когда Корнилов вдруг швырнул заступ и, что-то бормоча, сердито пошел прочь. - Ах, бежите, - загремел ему вслед Потапов. - Барин! Белые ручки напаскудили, а работать не хотят. Ах, барин!.. Но тут я его толкнул, и он замолчал. - А он у нас точный барин, - сказал молодой парень. - Работать никак не любит, только показывает, где копать. Вот они, - и он показал на меня, - сразу видно, без дела сидеть не будут, а наш ученый... И тут Потапов мне рассказал, что же произошло. Он выделил Корнилову дополнительно для каких-то особых работ по его просьбе еще пятерых парней. Корнилов привел их в сад и приказал раскапывать тот самый холм, что старик пометил стрелкой "Копать тут!", а сам ушел пить чай в колхозную столовую. В этот день ничего не выкопали, а наутро в сторожку Корнилова ворвались два парня, и у одного в руках были сухие турьи рога, и у другого обломок древнего глиняного светильника. Оказывается, срыв холм, землекопы наткнулись на кости. Эти турьи рога и светильник лежали сверху. Корнилов, который лежал на топчане в одних трусах и майке, вскочил и, как был, пронесся к месту раскопки. Яма почти до самых краев была полна костным крошевом: рога, лопатки, позвонки, ребра, черепа - овцы, лошади, свиньи. Увидев свиной череп, Корнилов схватил его и, поднимая над всеми, как фонарь, заорал: - Доисламский период, друзья! Усуни. Шестой век! Копайте дальше! Ура! - Вот ведь какой дурак! - сказал Потапов, дойдя до этого "ура". - Золото он нашел!.. Да раньше, доведись у нас в станице... Эх, научники! Он был так возмущен, что не мог ни одну фразу договорить до конца, только фыркал и махал рукой. - Ладно, Иван Семенович, - сказал я мирно. - Ладно! Конечно, сейчас это нам ни к чему. Но вообще кость в раскопках - это вещь. Он посмотрел на меня и усмехнулся. - Вещь! Да я, знаешь, сколько этой вещи каждый месяц в город отвожу? Вагоны! И что-то никто не интересуется ими. А ведь те же самые: коза, овца, барашек. Так что же, не такая же кость? Интересно! - Такая, да не такая, - ответил я. - Этим вот барашкам, что Корнилов открыл, может, тысяча лет. Понял? Потапов усмехнулся и что-то поддал ногой. - Вот тоже наука валяется, - сказал он и поднял с травы что-то черное и грязное, какой-то влажный ком земли. - Эй вы, артисты! Чего заразу разбросали? - крикнул он парням. - Куда теперь это девать? - А что это такое? - спросил я. - Чурка! - ответил он презрительно. - Столб тысячу лет назад тут стоял. Столб! На столбе мочала... Он нагнулся, поднял чурку и размахнулся, чтоб пустить ее под откос. - Стой! - сказал я, перехватывая его руку. - Дай-ка я посмотрю. Это был срез бревна - очень ровный, только слегка подгнивший по краям. Сердцевина же сохранилась полностью. - Вот что, - сказал я. - Это я заберу. Пойду сейчас к реке и отмою. - Иди, - сказал Потапов сердито. - Вещь! Иди! Мой! Вещь! Иди! И пошел, сердито бормоча и размахивая руками. Но, дойдя до дороги, вдруг остановился и крикнул совсем иным тоном - ясным и добрым: - Слышь! Отмоешь свою вещь, чай пить приходи! И своего чудака-мученика приводи, а то совсем отощал, пока тебя не было. Вещь! Ах ты!.. Вещь! А для меня эта чурка и впрямь была самой настоящей вещью. Несколько лет тому назад мне в руки попала книга "Занимательная метеорология". Уж не помню, кто был ее автором, но одна глава заинтересовала меня чрезвычайно. Древесина, писалось в книжке, является очень точным документом, она свидетель всех земных и небесных сил, проявившихся за период роста дерева. Засухи, ливни, суховеи, большие пожары, слишком суровая зима, слишком жаркое лето, солнечные пятна, изменение климата, отход Гольфстрима, ледяная арктическая блокада (и такое было в жизни нашей планеты) - словом, все-все, что пережила земля и увидело небо, все это фиксируется и хранится в туго свернутой ленте годового кольца. Помню, как тогда меня, ученика восьмого класса, поразила эта связь всего со всем. Я подумал: а может быть, это только начало, и гораздо более тонкие, непрослеживаемые нити соединяют космос и сосну, куст орешника и созвездие Ориона? Кто знает, какие затмения, северные сияния, происхождение кометы, вспышки новых звезд прочтут наши потомки по доске, скажем, старого шкафа, стащенного с чердака. Может, и все звездное небо зашифровано там! Я так был захвачен этим, что стал искать специальную литературу и узнал еще больше. Я узнал, что кольца деревьев указывают на какую-то пульсацию климата, на какие-то циклы жизнедеятельности планеты, не совпадающие ни с периодом солнечной активности, ни с чем иным. Что-то неведомое случается с землей через каждые десять, через каждые тринадцать, тридцать пять лет, и все это складывается в мощный столетний цикл. Он тоже прослежен - узнал я - в течение трех с половиной тысячелетий на кольцах гигантской секвойи из Калифорнии. Вот бы сделать такую таблицу и для наших широт! Я носился с этой идеей целый месяц, а потом как-то забыл о ней и вспомнил только через десять лет. На чердаке музея хранилось несколько отличных спилов с тянь-шаньских сосен. На одном из них было двести семьдесят пять годичных колец, другие были моложе, но тоже очень старые. Я поговорил об этом с директором и он мне привел дендролога, совсем еще молодого человека, футболиста и баскетболиста, в майке и с жестким ежиком на голове. Исходя из нашего материала, он составил сравнительную (судя по толщине колец) таблицу влажных и засушливых годов в районе города Алма-Аты за двести пятьдесят лет, и мы выставили ее в музее. Однако дендролог не был доволен. - Двести пятьдесят лет? Что это? - говорил он. - Современность! Вот если бы узнать, какой здесь был климат тысячу лет тому назад. Неужели в курганах ничего нельзя найти? Ведь бывают там какие-то деревянные подпорки... Никаких подпорок в курганах, конечно, не бывает, но вот один отпил, и, может быть, даже именно тысячелетней давности, все-таки оказался в моих руках. Внизу у реки я тщательно отскреб чурку от грязи, промыл ее несколько раз и положил сушиться. А сам пошел по берегу смотреть валуны. Здесь их было превеликое множество, как будто целое стадо - красных, зеленых, синих, аспидно-черных - приковыляло сюда с гор и, добравшись до песка, застыло в разных позах: кто повалился на бок, кто заполз под кусток, кто по колено зашел в реку, подставляя горбатую спину солнцу и ледяным брызгам. Один самый длинный черный валун с узкой хищной мордой поднялся на дыбы и замер так в нелепой позе, похожий на только что вылезшего из берлоги перезимовавшего медведя. Вот около него через час с чуркой в руках и застал меня Корнилов. Посмотрев на меня, он засмеялся и легко сбежал по тропинке. На нем был белый костюм, плащ, переброшенный через плечо. - Ну как Потапов? - спросил я. Он опять засмеялся. - А что Потапов? - ответил он. - Эти злые и нервные мужики, писал где-то Чехов, - удивительно верно подмечено! Удивительно! Вот и этот такой же: накричит, наплюется, а потом ходит и качает головой: "Эх, неладно получилось". Ведь это он меня за вами послал: "Хранитель обиделся, с чуркой на реку побежал". - Он засмеялся. - Нет, в самом деле, что за чурка-то? Он наклонился, поднял ее и стал рассматривать. - Но ведь нет на ней ничего, - сказал он удивленно. - Это попросту кусок гнилого бревна, и все! Меня коробил его тон, но объясниться, конечно, было необходимо. - Видите ли, - сказал я, - с этим связана одна проблема, которая меня когда-то очень интересовала. И в нескольких словах я изложил ее сущность: годовые слои, возможность получить картину температурного режима столетия, возможность сравнить ее с данными летописей и документов. Я говорил, он слушал меня и молчал. А потом вдруг пожал плечами и спросил: - Господи, ну как это у вас все вмещается? Черепки, чурки, Хлудов, гражданская война... Господи, мне и с археологией-то одной и то не справиться... Копаем, копаем - и ничего нет. А вы... слои! И он засмеялся. И вдруг бригадир пропал. То он ходил, бухтел, рассказывал, поддразнивал, а тут вдруг как в тучку канул. Рабочие заметили это в первый же день. И вечером, после работы, Корнилов сказал мне: - В самом деле, что это с Потаповым случилось? Сильно он задумываться в последнее время стал. - Войны боится, - ответил я. - Насчет детей думает. Это сейчас бывает с людьми. К Потапову я собрался вечером и пошел прямо через косогоры. Быстро темнело, и я засветил фонарь. Собирался дождь. На горизонте несколько раз вспыхивали бесшумные молнии. Тогда становились видными облака, дикие и обрывистые, как те кручи, мимо которых я шел. Вскоре сделалось уж так душно, что мне показалось, будто я заперт в узком и длинном сарае, накрытом мокрой ватой. Дождь должен был хлынуть вот-вот. Я остановился на краю обрыва и стал соображать, где же удобнее спуститься. Было уже так темно, что я не различал дороги. Чуть не коснувшись лица, мимо меня пролетела длинная и бесшумная, как кошка, ночная серая птица. И только я нащупал дорогу и начал спускаться, как внизу в кустах ответно зажегся другой фонарик. Я остановился и два раза описал рукой светящуюся дугу (глупее, конечно, ничего уж нельзя было придумать), и другой фонарик проделал то же самое. Затрещали ветки, и я увидел на фоне кустов, как при свете молнии внезапно появилась неподвижная белая фигура. На секунду мне сделалось вдруг очень неприятно. Но тут вдруг фигура засмеялась и голосом Софы сказала: - Ну как хорошо, что я с вами встретилась. Ведь я заблудилась. Здравствуйте, дорогой. - Она протянула мне руку. - А Михаила Степановича вы здесь нигде не встречали? - Нет, - сказал я. - Вот незадача, вот незадача, - повторила она, глядя мне в лицо. - Понимаете, испортилась машина, и как-то безнадежно, как-то совсем испортилась. И вот пока он возился, я решила пойти пешком, да, видите, запуталась, никак не могу найти дорогу. Дорога была рядом, только надо было спуститься. Я сказал ей об этом. Она опять засмеялась. - Ну, значит, лешак водит, как говорил мой дед, - сказала она. - Вы знаете, мой дед замерз около стены своей усадьбы. Дошел до нее, уперся в стену спиной, сполз и замерз. - Она посмотрела на меня. - Он был помещик Якушев. Слышали таких? - Ну как же, - воскликнул я. - Так вот вы из каких! - Да-да, - сказала она, - да, я из таких! Старый дворянский род. Тем временем мы уже спустились и сошли, вернее, спрыгнули, на дорогу. - Ну вот вы и на месте, - сказал я. - Но куда же вы шли? К машине или... куда вас проводить? - К Потапову, - сказала Софа. - Я хотела достать у него яблок для посылки. - Ну вот смотрите, как хорошо! - воскликнул я. - И я к нему тоже. Он пропал куда-то, вот мы боимся, не случилось ли чего-нибудь. Она поглядела на меня. - А что же может с ним случиться? - спросила она осторожно и не сразу. - Не заболел ли? - предположил я. - Ах, не заболел ли! - воскликнула она. - Нет, не заболел. Сегодня Михаил Степанович встретил его в городе, там они и сговорились насчет яблок. - Она пошла и остановилась. - Знаете что, давайте спустимся на шоссе к машине, посмотрим, что там стряслось, может, он зря возится. Может, нужно просто поехать в город за помощью. Идемте-ка. И, не дожидаясь моего согласия, она быстро пошла назад. И только мы сделали с ней несколько шагов, как из-за поворота вылетела длинная желтая машина, ширнула лиловым лучом по дороге, осветила нас, кусты барбариса на обочине и вдруг резко, с визгом остановилась. Из машины выскочил Михаил Степанович и бросился к нам. В кабине сидело еще два человека в серых военных плащах. - Ну, как, - спросила Софа, - все в порядке? - Вроде, - уклончиво ответил Михаил Степанович, смотря на меня. - Откуда вы, прекрасное дитя? - Встретились по дороге, - сказала Софа, - тоже шел к Потапову. - Так я был там, - ответил Михаил Степанович, - Потапов в городе. "Когда же они тогда с ним сговаривались?" - подумал я, но ничего не спросил. - А вам, кстати, в город не нужно? - спросил меня Михаил Степанович. - А то можем довезти. - Нет, - сказал я, - в город мы ездим только по выходным. В кабине что-то произошло, зашевелился кто-то из военных и не то спросил, не то сказал что-то. - Так мы вас довезем до вашего лагеря, - воскликнул Михаил Степанович, - садитесь, садитесь! Не могли они меня довезти до нашего лагеря, не было туда дороги, и они отлично знали это. Я стоял, не зная, что предпринять, - все было странно, очень странно. - Поедемте, - ласково предложила, даже скорее попросила меня Софа и слегка дотронулась до моего плеча. - Поедет, поедет, - весело повторил Михаил Степанович и взял меня за руку. Мне стало вдруг очень не по себе. Черт знает, что хотели от меня эти люди. Ясно было только одно: они совсем не то и не те, за кого себя выдают. - Ну, прошу, - сказал Михаил Степанович уже без всякой улыбки. В это время впереди нас мягко вспыхнули лучом фары, и другая машина, черная и бесшумная, остановилась около нас. В ней никого не было, кроме шофера. Впрочем, не походил на шофера человек, сидящий за рулем. Был он маленький, очень тщедушный, с холодными серыми глазами и морщинами - две глубокие складки прорезали его лицо. Он мимолетно, но зорко взглянул не меня, потом молча перегнулся, протянул руку, отворил дверь кабины, тут я увидел, что под плащом на нем мундир. - Садись, - кивнул он Софе. И она сейчас же пошла к машине. - Нет, ко мне, - приказал он, - а его в другую. И тогда Михаил Степанович слегка подтолкнул меня, а один из военных подвинулся и освободил мне место. - В тесноте, да не в обиде, - сказал он улыбаясь. - Едем! И мы поехали. Мы молчали. Михаил Степанович достал из кармана портсигар и протянул его мне. Я покачал головой. - Тут недалеко, - успокоил он меня вполголоса. Машина неслась по асфальтированному шоссе в город, но вдруг шофер осадил ее, повернул руль, и мы нырнули на боковую дорогу. Я знал про эту до- рогу только то, что она ведет к зданию, расположенному на противоположном прилавке. Машина мчалась очень легко, дорога была асфальтирована, и свет фар опять вырывал аккуратные кусты по обочинам дороги. Какие-то сторожевые будочки, сторожевой гриб, поднятый шлагбаум, а около него лавочка и человек на ней в военной гимнастерке. Здесь машина сделала поворот и понеслась уже не вверх, а вниз. Мы въехали в широко открытые, большие деревянные ворота. Я увидел двор, усыпанный белым песком, и в глубине большую каменную дачу с застекленной террасой. Окна были освещены и плотно задрапированы. Машина остановилась, завизжала проволока, и к машине не торопясь подошла и остановилась огромная серая собака, похожая на волка. Михаил Степанович обхватил ее за шею и сказал: - Вылезайте. Я вылез. Впереди меня очутился один из моих спутников. Он слегка дотронулся до моего плеча и сказал, показывая на дом: - Пошли. Тут я впервые увидел его лицо - светлые глаза, аккуратно зализанные волосы, тяжелые скулы. Второй мой спутник был высок, худощав, костист, осыпан золотыми веснушками, рыжеволос. И хотя на первого, плотно и крепко сбитого, он совсем не походил, ясно было, что оба они существа одной и той же породы, оба одинаково подтянуты, чисто вымыты, ухожены. - Пройдемте, - пригласил или приказал мне первый. Пошли. Он впереди, я за ним, рыжий сзади. Он привел меня в большую комнату с завешенным окном, письменным столом около него и книжным шкафом в углу, выдвинул ящик стола, вынул оттуда кипу "Огонька", два-три номера "Вокруг света", положил все это на стол и вышел, плотно закрыв дверь, и сказал: "Только одну минуточку". Я постоял, посмотрел, потом перегнулся через стол и поднял занавеску. Окно упиралось в забор и мощные ворота, заложенные бревном. Между забором и окном не было ничего - белый песок, и ни кустика, ни цветика. Я опустил занавеску, подошел к шкафу и стал рассматривать книги. Впрочем, книга была только одна: Большая Советская Энциклопедия в новешеньком зелено-красном переплете. И тут в комнату вошел Михаил Степанович. - Ну как, нравится вам у нас? - спросил он радушно. - Ведь вы, наверно, по этой дороге никогда не забирались? - Нет, - сказал я. - Ну вот теперь поднялись и увидели, как живем! Садитесь, садитесь, пожалуйста, курите. Этот дом сейчас пустует. Здесь живут иногородние преподаватели Высшей пограничной школы, когда они к нам приезжают. Ведь и сама школа рядом. Я преподаю в ней международное право, а Софа - моя аспирантка. Я руковожу ее практикой. - Ах вот как! - сказал я. - Да, вот так. Да не стойте, садитесь. Вы же гость. - Он поглядел на меня и улыбнулся. - Тут ведь вот какое дело. Да, стойте-ка, я сейчас принесу стул и приду - поговорим. Он вышел, аккуратно притворив дверь за собой. Пришел он только минуты через полторы со стулом и портфелем. - Тут вот какое дело, - продолжал он, ставя стул и садясь. - Тут довольно смешное дело. Вам Потапов про удава рассказывал? - Да, - ответил я. Он юмористически сморщился. - И наверное, вы еще и в газете что-нибудь читали про него? - Читал. - А видеть его не видели? Нет, конечно. Ну а человека, который видел этого удава, вы встречали? - Ну да, Потапов, - сказал я. - Он даже стрелял в него раз. - Но промахнулся. Отлично! Запомним... А еще кто видел этого удава? Какие-то пионеры, которых так и не разыскали. Да? Пастушонок Петька, которому двенадцать лет и который, когда его стали расспрашивать, ничего путного рассказать не мог. Стрелял в кого-то дядя Потапов, а в кого - разглядеть не смог. А еще кто? Я молчал. - Вы понимаете, о чем я говорю? - Да, откровенно говоря, нет, - ответил я. - Да неужели нет? - удивился он. - Фантастика все это... Никакого удава в горах нет и никогда не было. Зоологи нас просто на смех подняли. Удав перезимовал в сугробах! Да это все равно что сказать: у меня в подполье завелась щука. - Постойте, постойте, - сказал я, - так, значит, Потапов врет? - Значит, брешет наш Потапов как сивый мерин, - ответил мой собеседник ласково, - вводит, как говорится, в заблуждение общественное мнение и советскую печать. Я молчал и смотрел на него. - Вижу, вы все еще сомневаетесь, - покачал он головой, - тогда прочтите вот это. "Социалистическая Алма-Ата" за вчерашнее число. Я взял газету. Наверху страницы были изображены обезьяны, карабкающиеся по решетке, попугаи на кольце, лев с гневно занесенным хвостом - и все это в окружении больших вертлявых букв. - Да читайте, читайте, - сказал Михаил Степанович. - Вслух читайте. - "Уж много дней свежевыкрашенное здание на колхозном базаре привлекает к себе любопытных..." - прочитал я первые строчки и перевернул газету, чтоб посмотреть, когда она вышла. - Номер сто шестнадцать от двадцать восьмого числа этого месяца, - услужливо подсказал Михаил Степанович. - Открылся новый зверинец: львы, тигры, крокодилы, страусы, удавы. А вы тут сидите в горах и ничего не знаете. Прочитайте вот тут отчеркнутое красным карандашом. "Демонстрируя удава, - писала газета, - директор напомнил, что летом этого года в одной из Алма-Атинских газет появилось фантастическое сообщение о сбежавшем из зверинца удаве, будто поселившемся в садах колхоза и даже перезимовавшем в прошлую особенно суровую зиму. Тропический гость никак не может акклиматизироваться в Алма-Ате. Он погиб бы через несколько дней при нашем климате. Да вдобавок удав и не сбегал. Вся история с удавом - выдумка досужего, не очень грамотного любителя желтеньких сенсаций". - Да, но к чему ему все это? - вырвалось у меня. - Вот, - удовлетворенно сказал Михаил Степанович. - Вот наконец-то вы задали совершенно дельный вопрос. К чему подняли весь этот шум? А шум поднят действительно немалый. В республиканской газете - одна статья, в вечерней газете - другая. А затем эта история вынырнула за границей и появилась знаете где? В фашистской Германии. В газете "Фелькишер беобахтер" опубликована большая статья о всей этой фантастике. Интересно? - Чрезвычайно, - воскликнул я, - но все-таки до меня еще не полностью доходит, что все это значит. - А надо, чтоб дошло, надо, - строго сказал Михаил Степанович. - Для" вас это просто необходимо. Я пытался дать вам это понять, но вы... Давайте зададим себе вопрос: кто мутит воду, кто распускает слухи? Бригадир Потапов. Ну а что собой представляет этот Потапов, кто он такой, а? Я молчал. - Ну кто он такой - скажите? - Бригадир шестой бригады, - ответил я. - Точно! - обрадовался Михаил Степанович. - Бригадир шестой бригады колхоза "Горный гигант". Но это сейчас он бригадир, а кем он был раньше? Вот стали мы дознаваться и дознались. Оказывается, был он белоказаком, участвовал в мятеже девятнадцатого года. Потом бежал из города Верного в Кульджу, то есть на китайскую границу. Доходит это до вас? Брат Потапова в прошлом году арестован и осужден за вредительство, он находился в связи с консулом одной из враждебных держав и получал задания от иностранной разведки. Во всем этом он сознался. Вот вам вторая и, так сказать, неожиданная сторона бригадира Потапова. Вы всего этого, конечно, не знали, - улыбнулся он. - Про брата знал, - сказал я неожиданно для самого себя. Он удивленно посмотрел на меня. - Откуда же? - Он рассказывал. - Да? - Секунду Михаил Степанович молчал, а потом воскликнул: - Ловко! Вот подлец! Прет напролом! Ну, раз вам это уже известно, то и дальнейшее не удивит. Вот. - Он вынул из портфеля и положил передо мной почтовый конверт, адрес был напечатан на машинке. - Обратите внимание - обратного адреса нет. Так что сразу не поймешь что откуда. - Он вынул из конверта письмо, отпечатанное на машинке, подал его мне и сказал: - Читайте! "Германская Империя, Министерство Иностранных дел, Консульский отдел Уважаемый г. Потапов Обращаемся к вам по поручению Немецкого общества акклиматизации животных. Означенное общество, существующее с 1848 года и объединяющее виднейших ученых Германии, обратилось к нам с просьбой выяснить все обстоятельства, связанные с появлением удава в горах Алма-атинского Алатау. "Самый факт, - пишет нам секретарь общества проф. Фохт, - что столь теплолюбивое животное, каковым является удав, могло провести суровую континентальную зиму, заслуживает всяческого внимания и детального изучения". Он надеется, что вы поймете, какое значение для науки имеют наблюдения, подобные тем, которыми вы располагаете, и поэтому просит не отказать нам в информации. В случае получения подобных сведений президиум общества перешлет вам диплом почетного члена-корреспондента, дающий право на посещение всех заседаний, выставок и мероприятий общества. Адрес общества... ...Если это вас устроит больше, вы можете сноситься с нами прямо через Германское консульство. С почтением..." - Ну, что вы скажете? - спросил Михаил Степанович, когда я положил бумагу на стол. - Оригинально. - Оригинально, - вздохнул он. - Хорошо, если бы это было только оригинально. Теперь вспомните шум, который был поднят, статьи в газетах, это самое отношение, и вы поймете смысл и содержание следующей бумаги, которую я вам сейчас предъявлю. На этот раз она исходит из советского учреждения и советских людей. Бумага эта, конечно, строго секретная. Но уж если говорить, то говорить начистоту. Вот с этого места. И он достал из портфеля другой конверт - большой, глянцевитый, без всяких надписей, вынул из него какую-то журнальную вырезку на немецком языке и отложил в сторону, потом бумагу, напечатанную на машинке, загнул ее начало и конец, дал мне и сказал: - Читайте, доверять так доверять. Я стал читать. Это были вопросы. Некоторые из них я запомнил. Вот примерное их содержание. Вопрос первый: прошлое бригадира Потапова, его политические убеждения. Вопрос второй: что именно могло заинтересовать фашистскую печать в сообщении об удаве, напечатанном в "Казахстанской правде" (перечислить все соображения). Вопрос третий: какую цель преследовала молодежная газета, пытаясь повторно опубликовать заметку на эту же тему. Кто является ее автором. Зачем потребовалось указывать на тайник (пещеру), находящийся в горах, в которой якобы мог перезимовать удав. Где находится этот тайник, обследован ли он органами государственной безопасности. Вопрос четвертый: есть ли какие-нибудь основания считать, что заметки эти являются кодированным сообщением фашистской разведки. Вопрос пятый: чем занимается археологическая экспедиция, работающая в районе мнимого появления удава. Какую роль в работе экспедиции играет археолог Корнилов, ранее репрессированный органами НКВД. Что вы можете сообщить о... (дальше стояла моя фамилия). Пока я читал, Михаил Степанович следил за мной глазами. - Вот видите, и о вас тут! - сказал он, когда я дошел до последнего вопроса, и отобрал у меня бумагу. - Вы понимаете, - продолжал он, - что такие документы являются секретнейшими, в особенности для лиц, затронутых в этом документе. А я взял и показал этот документ вам. Вы учитываете, что это серьезнейшее служебное нарушение? Так как, по-вашему, зачем я на него пошел, а? Я пожал плечами. - Но должна же быть причина! Не знаете? - Михаил Степанович не спускал с меня ясных, чуть насмешливых глаз. - Потому что доверяю я вам, вот почему. По-видимому, вся эта история с удавом - хитро задуманная диверсия. Он снова улыбнулся, и это была какая-то особая улыбка - тонкая, загадочная, чуть высокомерная. И сам он как-то сразу и мгновенно изменился. Из радушного, веселого хозяина дома вдруг незримо превратился в почти официальное лицо. Не говорил уже, а приступал к допросу. Но голос его был по-прежнему тих, и смотрел он на меня, тонко улыбаясь. А у меня уже голова шла кругом. - Слушайте, но зачем и кому все это нужно? - воскликнул я. - Зачем шпионам нужно шпионить? - спросил он, тщательно подчеркивая свое удивление. - Ну, наверно, просто потому, что они шпионы. Другой причины нет. - И он спрятал оба конверта в портфель. - Но если Потапов шпион, почему вы его не арестуете? - спросил я. - Есть основания, - сказал он ласково. - Почему шпиона далеко не всегда берут сразу? Во всяком случае мы хотим вас предупредить. - Он встал. - К Потапову не заходить! Если же встретите в горах, то держитесь с ним по-прежнему, но сразу же известите нас. Вот сюда придете! А теперь пошли обедать! Домой я шел в обход, косогорами. Уже наступило утро - холодноватое, ясное, с высоким небом и прозрачной далью. С вершины прилавков можно было охватить глазом верст десять. И впервые я увидел в это утро ту синеву, которой всегда в этих местах означается осень. Сизыми были склоны гор, поросшие лесом: сиреневыми - камни и глинистые обнажения оврагов; совсем синими - низ снежных шапок и заросли терновника. Чем дальше, тем этот цвет крепчал, наливался и где-то вверху переходил в фиолетовый и просто темный - летом его скрывала зелень, а осенью, когда все обнажалось, он становился основным фоном гор и сливался с небом. На этом фоне мерцали красные, оранжевые, золотые, светло-зеленые пятна. Стоило прищурить глаза - и предметы исчезали, а вся долина представлялась огромной мозаикой или панно из разноцветных камешков. Ночью прошел дождик, и пахло землей, мокрым щебнем и листьями. Я шел по высокой росистой траве, нес узелок, и колени у меня уже были мокрые, а башмаки хлюпали. Но я думал только о бригадире Потапове. Теперь мне многое представлялось в ином виде: прежде всего то, что он сильно переменился, таскается по целым дням в горах и перестал обращать внимание на колхозные дела. Вилы же и топор после сегодняшнего разговора приобрели в моих глазах совершенно особое значение. Хотя к чему они - я все-таки объяснить не мог. Непонятно казалось и все остальное: эта ночная встреча с Софой, шоссейная дорожка в гору, здание на горе, разговор в комнате с видом на заколоченный забор, неведомые и непонятные мне люди. Во всем этом было что-то и от настоящей тайны, и от чего-то совсем иного, раздутого, надуманного и несерьезного. Но ложь об удаве! Но статья в немецкой газете! Но письмо германского консула! Ведь все это действительно печаталось, писалось, существовало. Я шел, думал... И вот уже стали видны наши палатки и даже потянуло речной свежестью. Вдруг кто-то сзади осторожно дотронулся до моего плеча. Я обернулся. Незнакомая девушка в красном платке стояла передо мной. На ней была блузка защитного цвета, узкая юбка и тапочки на босу ногу. - Здравствуйте, - сказала девушка. - Здравствуйте, - ответил я, с некоторым даже страхом оглядывая ее небольшую статную фигуру. - Вы меня не знаете? - спросила она. Голос у нее был глубокий, грудной. - Нет, - сказал я. - Но что-то как будто... - Я племянница бригадира Потапова, - объяснила она. - А-а, - засмеялся я. - Помню, помню. Это вы, вместо того чтобы работать, хохочете? Она засмеялась. - Ну вот, вспомнили. А меня за вами прислал дядя, - сказала она, - вы ему очень нужны. - Бригадир Потапов? - воскликнул я. - Пойдемте, пойдемте. И, честное слово, сразу отлетели все раздумья, предположения и вопросы. Так все это не вязалось с ясным, солнечным утром, с открытым круглым лицом этой девушки, с беззаботностью тона, тем, что на груди ее был комсомольский значок, а на голове красная косынка. (Так в те годы на плакатах изображался комсомол.) Я повернул было на дорогу, но она меня остановила. - Не домой, - сказала она, - он вас в щель просит. - А почему в щель? - снова насторожился я. - Да тут близко, - успокоила она меня. Знал я, что это близко. Я был даже несколько раз в этой щели. Боже мой, до чего там было сыро и темно! Огромные желтые камни цвета ржавой воды, каменистые пещеры по склонам. Большие желтые, оранжевые, белые глыбы, продолговатые, как лошадиные черепа. Вот-вот и сам дракон пожалует из пещеры. И особенно тоскливо было глядеть на нависшие и набрякшие груды песка (они, кажется, могли ухнуть каждую секунду), на кустики осины с горькими зелеными побегами, на крошечные чахоточные березки. "Что ж там потребовалось Потапову?" - подумал я и вспомнил о тайнике. Девушка шла впереди, перескакивая с камня на камень, нащупывая ногой невидимые мне тропинки и уступы. И было видно, что в этих местах она как дома. - Не упадите! - крикнула она мне, когда под ногой у меня обвалился камень и я было поехал под откос. - Держите меня за плечи, - приказала она в другой раз, когда мы стали спускаться. Потапова я увидел сразу. Он сидел на большой глыбине, рядом лежало что-то накрытое серой мешковиной, валялись вилы, топорик и ружье. - Ну вот, молодец, Дашка, - похвалил он мою спутницу, - а я уж думал, если не дождусь, то поеду сам. Ты что, был у меня вчера? - обратился он ко мне. - Нет, - ответил я. - Не дошел, - усмехнулся он. - Встретили и завернули. Куда же они тебя повели, в органы, что ли? - Да нет, - ответил я, не зная, что сказать. - В пограншколу. - Тоже неплохо, - сказал он. - А насчет змея говорили, что нет, мол, никакого змея? Его Потапов выдумал. - Он сжал кулаки. - У, нечистая сила! Всю работу у меня отбили. Яблоки собирать надо, а я с ними пять дней как в котле киплю. - Он посмотрел на меня и вдруг сообщил: - А меня ведь вчера арестовывать приезжали. - Да что ты! - воскликнул я, соображая, к чему все это идет и как мне в случае чего надлежит поступить. Наверное, на моем лице выразилось что-то подобное, потому что он вдруг посмотрел на меня, грубо усмехнулся и вдруг ударом сапога сбросил мешковину. На срезанных лопухах лежало что-то черное, скрученное, чешуйчатое, кольца какой-то довольно большой, как мне показалось - метра полтора, змеи. Она была еще жива: кольца вздрагивали, сокращаясь, по ним пробегала длинная дрожь, чешуя блестела мельчайшими чернильными капельками, словно исходила предсмертным потом. - Да что же это такое? - спросил я очумело. - Откуда эта змея? Ведь это совсем даже не... Потапов искоса посмотрел на меня, зло усмехнулся и опять накрыл мешковиной умирающее чешуйчатое тело. - Вот и весь сказ, - сказал он твердо и скорбно. - Только всего и было, что вот эта гадючка. Вот она тут и ползала. А когда она ползет, знаешь, какой она кажется?.. Написал этот дурак четыре, а мне подумалось: нет, мало, метров шесть в ней будет. "Да, да, - подумал я. - Правильно, правильно... Как же это мне сразу не пришло в голову? Об этом и профессор Никольский пишет: когда змея ползет в траве, она кажется раза в два, а то и в три длиннее, чем есть... Да, так всегда бывает". Я приподнял концом сапога мешковину, разбросал лопухи - и тогда показалась голова, небольшая, плоская, с широко открытыми, пристальными синими глазами. - Черный полоз, - сказал я. - Самый обыкновенный черный полоз. Но только большой-большой. У нас стоят два в банках на выставке, но такого я еще не видел. - Я мерил - метр шестьдесят сантиметров, - сказал Потапов. - Вот, дорогой товарищ, и все, что было. Призна