и все же стало страшно. В комнате вспыхнул фиолетовый свет. Я вскочил, одним прыжком очутился у окна и застыл, будто прижатый тормозными колодками. Не знаю, сколько минут прошло в таком напряжении. Никто не появлялся, и я осторожно выглянул в окно. Будто карнавальный прожектор рассек улицу. Фиолетовая полоса гудела. Она тянулась к моему подоконнику от дома напротив. Там, в окне, появился человек. Мгновение -- и он повис над улицей, между домами. Он медленно, но уверенно шел по воздуху, направляясь ко мне. Стараясь не дышать, я прижался к стене. Послышались шаркающие шаги, будто по асфальту. Еще минута, и темная рука ухватилась за переплет рамы. Массивная фигура взгромоздилась на подоконник и тяжело спрыгнула на пол. Бросился я на пришельца и схватил его за шею. Внезапность помогла мне, я его свалил на пол. Но, падая, он успел зацепить мою ногу, и я закричал от адской боли. У меня сила есть, но он легко освободился, тяжелое тело навалилось мне на грудь. -- Спокойно, парень, -- прошипел человек. -- Я же не вор... -- Не вор, а кто же -- в чужой квартире? Благодари Бога, что я ослаб после болезни. Не то вытряс бы из тебя желание ходить ко мне в гости по ночам! Человек нервно засмеялся и встал. -- Слушай, я все знаю про тебя, -- сказал он. -- Знаю, ты свой парень, тебе доверять можно, не то что некоторым. Заходи ко мне завтра. Все узнаешь. Только не болтай никому, прошу! Он поспешно влез на подоконник. -- Дом напротив. Квартира сто восемьдесят три. Меня зовут Фельдман. Человек пересек улицу по воздуху и исчез, как появился. Фиолетовый луч погас. 5 декабря Утром, когда в смену идти было не надо, поднялся в дом напротив. Вчерашний гость встретил меня улыбкой во весь рот. Глаза у него не бегали от страха, как тогда. Он запер за мной дверь и пошел доумыться. Я огляделся. Мне случалось почитывать книжки о сумасшедших изобретателях. Приборы, провода, сигнальные лампочки. Не так было в комнате Фельдмана. Обыкновенное жилье среднего инженеришки. Только середину комнаты загромождал длинный шкаф, который делил ее на две половины. Пока Фельдман вытирался, фыркая от удовольствия, я наконец-то рассмотрел его. Было ему за сорок. Лицо отечное, как у всех работающих по ночам, и вообще вид потрепанного судьбой человека. -- Ты давно машинистом? -- спросил он. -- Лет двенадцать, считай, сразу после института. -- А я с детства сижу на электронике, в институт меня не приняли, самоучка. Чинил телевизоры и магнитофоны. Но сейчас они редко ломаются... Не сердись, что влез тебе в комнату. Мне до зарезу нужно окошко напротив моего. Фельдман подошел к шкафу. -- Над этой штукой я бьюсь давно. Жена не выдержала, ушла и ребенка забрала. -- Я и сам холостой. -- Знаю! Это-то и удобно. Сейчас эта штука -- единственное, для чего я живу. Хоть какая-то, да цель! Есть будешь? Он поставил на стол кефир и хлеб. Я есть отказался, а он глотал так поспешно, словно куда-то опаздывал. Смахнув крошки на пол, он подошел к шкафу, торчащему посреди комнаты. Фельдман открыл дверцы и, простодушно улыбаясь, смотрел, как у меня расширились зрачки. Гигантский объектив уставился серым немигающим глазом в мое окно в доме напротив. -- Ты, между прочим, первый это видишь, -- гордо сказал он. Кое-что я помнил из курса физики, который нам читал в институте толстый профессор Бруштейн. Но ни о чем подобном слышать не приходилось. Фельдман придумал установку, которая создает -- как бы это сказать? -- твердый луч. Твердый, как железобетон. По такому лучу можно ходить, даже, может быть, ездить. -- Чего же ты теперь делаешь? -- спросил я. -- Повышаю надежность. Спираль выдерживает пятнадцать минут и сгорает. А мне нужен надежный излучатель, чтобы держать луч хотя бы часа два... -- И для этого надо бить стекла? -- Как же мне проверить плотность луча на расстоянии? А из твоего окна я мог безопасно проводить измерения и не висеть над улицей... Да ты не сердись. Пришлось торопиться, вот и разбил стекло... Заплачу! Я тогда изрядно замерз и глотнул водки... -- Послушай, старик, -- сказал я, -- работа моя нелегкая, но для мозгов простая: стрелки да светофоры -- я, наверное, изрядно отупел. Ну, допустим, добьешься ты этой высокой плотности. И что? -- Чудак! Представь себе: дорога, построенная в одно мгновение. Только привез камеру и включил. -- Фантазия... -- Но ты же луч видел! Скажем, мост через реку... Легко передвигать, ставить на определенное время. Не надо ни опор, ни фундаментов. Я хочу лепить из света дома, понимаешь? Настоящие здания. Крыши над городами. Строить везде: на земле, под водой, в космосе... -- Кому это все тут нужно? -- Никому! Но по лучу рвануть можно отсюда через границу -- вот что! А хочешь, рванем вместе? Конечно, риск... Сам понимаешь... К этому я как-то не был готов. Мы помолчали. -- Тебе помочь? -- спросил я. -- Хорошо бы. Только ночью, когда улица пуста. -- В эту ночь я работаю. -- Значит следующей. Так я стал его соучастником. 9 декабря Около трех часов ночи Фельдман включил установку. Защелкали реле. Розовые и синие искры побежали снизу, заполнив трубу. Она заиграла голубым светом. Мы присоединили дополнительное питание. -- Контакт! -- процедил Фельдман, и глаза его сверкнули. Загудел излучатель. Шелестели вентиляторы, охлаждая воздух в камере. Лучевая трубка налилась фиолетовым светом. Еще мгновение, и луч вырвался наружу. Фиолетовая полоса метра полтора шириной уперлась в мое окно. -- Давай, Хохряков, пробуй, -- одобряюще сказал Фельдман. Он видел, что я медлю. -- Ладно, я пойду вперед, ты вали за мной. Фельдман взялся руками за раму окна и ступил на светящуюся полосу. Поколебавшись, я последовал его примеру. Луч был шершавый и теплый, словно нагретый солнцем тротуар. Идти было легко, но казалось, под ногами что-то вибрирует. Я сделал несколько шагов, глядя в спину удаляющемуся Фельдману. Потом глянул в пролет между домами. Сильно закружилась голова. -- Не смотри вниз! -- Низ-низ-низ... -- эхо несколько раз повторило его голос в провале улицы. Чувствовать себя цирковым канатоходцем не очень-то приятно, и вздохнул я свободно только тогда, когда ухватился за косяк рамы у себя в картире. -- Страшно? -- спросил Фельдман. Он слегка светился отраженным светом. -- Да брось ты! Говори чего делать! -- Давай перенесем к тебе приборы. Легкие снежинки крутились в воздухе и таяли, не долетев до луча. Ящики оказались тяжелыми, но идти второй раз было не так страшно. Фельдман то и дело оглядывался. -- Чего боишься? -- Месяц назад мне не хватило полупроводников, -- сказал он, -- и мне их предложил по дешевке один деятель. А он, оказалось, вынес их из закрытого НИИ. Теперь его застукали в проходной, и уж наверняка он расколется. Если распутают, то и меня потянут. Фельдман стоял на фиолетовом луче метрах в двух от окна, снимал показания приборов и диктовал мне. Я записывал цифры в таблицу. Он взглянул на часы и двинулся к своему окну. -- Еще две минуты, и сгорит излучатель, -- сказал он, -- пойду подсоединю новый... Вдруг внизу завыли сирены. Этот звук до сих пор наполняет мои уши. От неожиданности Фельдман присел на корточки и вцепился в край луча. Нет, они не проехали мимо. Две милицейские машины остановились, и одна направила боковую фару вверх. Лицо Фельдмана перекосилось, и он метнулся к окну. Бежал он не оглядываясь. Подъехала еще одна милицейская машина. По стене дома, скрещиваясь и расходясь в стороны, уже ползли две полоски прожекторов. До окна Фельдману осталось шагов двадцать... десять... три... В этот миг фиолетовый луч погас. Черный силуэт Фельдмана замер, перевернулся головой вниз и исчез в темноте. -- Старик! -- позвал я. -- Рик-рик-рик, -- отозвалось эхо в уличном ущелье. В темноте где-то далеко раздался протяжный крик. Через несколько секунд глухой удар донесся со дна улицы. Рев сирены неожиданно умолк, и настала тишина. Еще не веря тому, что произошло, я протянул руку. Твердый луч исчез, как сигаретный дым. ...Не знаю, все ли я рассказал точно так, как было на самом деле. Теперь этого уже не проверишь. Вчера я снял со счета все свои деньги и на них похоронил Фельдмана -- самого головастого парня из всех, каких я встречал. Юрий Дружников. Робинзон Гошка --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Мать прибежала из кухни, плотно прикрыла за собой дверь и подняла руки к потолку. -- Господи! За что наградил ты меня соседями? Сил больше нет. Проклятая коммунальная жизнь! Она опустила руки и выразительно посмотрела на отца. Мать была прирожденной актрисой, хотя работала инженером. Отец же никогда не возмущался. Он утешал себя тем, что когда-нибудь неурядицы устранятся сами собой. -- Ну вот, -- сказал он. -- Опять ты заводишься. Потерпи месяц. Уедем на твой юг, и никто не будет дышать на тебя гриппом и заглядывать в кастрюли. На юг решила ехать мать, и отец согласился: то был единственный способ заставить ее отказаться от юга. И, действительно, теперь, еще не остыв от кухни, она раздраженно заметила: -- На юг? В эту душегубку, где дерутся за лежак, чтобы протянуть ноги?.. Хватит с меня коммунальной квартиры! Можешь ехать один, мы с Гошкой не поедем! -- Между прочим, -- сказал Гошка, -- Робинзон жил на необитаемом острове. Абсолютно без соседей... Мать строго взглянула на Гошку. А отец понял, что его восьмилетний Гошка уже почти человек. -- Дети! -- сказал отец. -- Это светлая конструктивная идея: двинуть в дикие места, где ни души, кроме медведей. Будем ведром ловить рыбу и смотреть на звезды. -- Это куда? -- подозрительно спросила мама. -- Ясно -- на дикую природу. Представляешь: Гошка закалится, нагуляет бицепсы вот такие, -- отец показал на валик дивана. -- Смотри, какой он бледный. Цивилизация его заела! Отец остановился, ожидая возражений, но, вдохновленный тем, что мать молчит, стал развивать светлую конструктивную идею дальше. -- Во-первых, купим компас. По компасу выйдем через лес к реке. Ставим палатку, живем у костра. Гошка, чего молчишь? Гошка не торопился высказаться. Чего зря расходовать калории, когда мать скажет "нет" и все. -- Мальчишки! -- мать неожиданно улыбнулась. -- Папка у нас Сократ. Лес, река, тишина и никакой тебе коммунальной кухни. Сделаем из Гошки Тарзана. Гошка, ты согласен? -- А ружье? -- спросил Гошка. -- Ружье? -- Ружье купите? -- На кой тебе ружье? -- сказал отец. -- Я куплю тебе рыболовный крючок. -- Чем же я вас буду там кормить? -- спросила мать. -- Где там полуфабрикаты? Их и в городе не достать! -- Да там грибов полно, ягод -- махнул рукой отец. -- Рыбы навалом. Главное -- иметь компас... Гошка носился по комнате и повторял чудесные дурацкие стихи, сочиненные классиком, пожелавшим остаться неизвестным: Поросенок жирный, Поезд пассажирный. Если поезд не пойдет, Пассажир с ума сойдет. Стихи звали в дорогу. Мать с отцом работали в одном конструкторском бюро, и им очень трудно было выбить отпуск вместе. Женщину без всяких проблем отпустили. Главный инженер проекта сказал, что мать так напряженно в рабочее время вязала свитер, что ей просто необходимо отдохнуть. Тогда муж пригрозил администрации распадом семьи, и руководство решило не брать на себя такую тяжелую моральную ответственность. Наконец они собрались и отбыли. Ехали на поезде долго, в самую глухомань. По дороге отец следил за компасом. Стрелка его показывала, что поезд шел в правильном направлении, не сбиваясь с пути. С утра погода была прекрасная. Дождь закапал, когда они вылезли из вагона на диком полустанке. -- Ну и где же обещанные звезды? -- спросила мать. -- Тучи -- это еще лучше, -- сделал заявление не для печати отец. -- У кого есть плащи? Плащ был у мамы. Она сказала, что вообще с детства не простуживается, и надела свой плащ на Гошку. Отец был одет в два рюкзака. Шли они между рекой и опушкой леса. Абсолютную дикость природы нарушал запах свинофермы, расположенной на другом берегу. Когда фермы на том берегу кончились, на этом берегу исчез лес, и начались бесконечные поля без единого дерева. Вскоре все покрыла дымка. Гошка начал хныкать, а мать заметила: -- Не подумайте, что я намекаю. Но на юге сейчас сплошное солнце... Мать тут же пожалела, что не удержалась, и дала себе слово больше не намекать. Совсем стемнело, и они остановились. -- А что по этому поводу пишет Джером К. Джером? -- ехидно спросила мать. Отец всегда носил с собой и цитировал свою любимую книжку "Трое в одной лодке". Он говорил, что там есть советы на все случаи жизни. -- Сейчас темно, и я не могу прочесть ни строчки, -- ответил отец. -- Переночуем, а утром все будет ясно. Под дождем они поставили палатку и влезли в нее. Мокро было и снаружи, и внутри. Они были такие голодные, что мать открыла банку консервов частика в томатном соусе, и все стали дружно жевать его с мокрым хлебом. -- А чайку утром попьем, -- бодро сказал отец. -- Утром будет солнышко. Давайте спать. Едва они легли, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, как раздался гул, будто они лежали в жерле вулкана. На них полетело что-то, похожее на холодный душ. Крупные капли разбивались о крышу палатки, и внутрь сыпалась мелкая пыль. Гошка стал чихать. Подул ветер, палатка перекосилась. И упала. -- Вы живы? -- Еще живы... -- Вылезайте! -- отец стал карабкаться к выходу. -- Вон там, под кустом, не так дует. В темноте они переползли под куст. Под кустом было мокрее, чем в палатке, но зато меньше дуло. Они постелили одеяло на траву и накрылись палаткой. -- Алеет восток, -- грустно сказал отец и вздохнул. -- Мне кажется, мы легли на муравейник и долго не пролежим. -- Иди сюда, милый, иди, мой хороший! Тю-тю-тю... Это был голос над самой папиной головой. Отец выглянул из-под края палатки. Возле куста стоял человек в сапогах и плаще и нанизывал на крючок червя. -- Вам не мокро спать? -- поинтересовался человек. -- Нам-то прекрасно! А вот мальчик... -- Так у вас ребенок! Что же сразу не сказали? Человек бросил на траву удочку и убежал. Вернулся он с молодой женщиной. Та повела сонного Гошку, мать и отца за собой. Было уже почти светло и все видно. Им постелили в пустом углу палатки, возле выхода, и дали укрыться сухим одеялом. Гошка шел, не просыпаясь, и так же, не проснувшись, лег. Мать устроилась рядом с Гошкой. Отцу места не хватило, и он лег, согнувшись буквой Г на травке, у них в ногах. -- Спасибо... большое спасибо... -- пробормотала мать и провалилась в сон. -- Не повезло им с погодой, сердечным... -- сказал человек в сапогах и плаще, как будто ему самому с погодой повезло. От этих слов отец проснулся. Голова гудела, как после большого праздника. Мать с Гошкой спали. Отец еле разогнулся из буквы Г в букву А. Перед ним лежала поляна, вся в ямах, и кусок реки, прикрытый редким лесом. Тучи ползли низко, цепляясь за верхушки елей клочьями грязного ватина. Дождь -- как бы это сказать точнее? -- почти перестал, но немного все-таки сыпался. В пяти шагах от папы стояла палатка. Рядом с ней -- еще две. У реки палатки стояли в два ряда. Посреди поляны горел большой костер. На длинных жердях, с разных сторон, в огонь тянулись ведра, чайники, кастрюли на проволочках. Папин нос жадно втягивал запахи, но голода это не утоляло. Отец решил к тому времени, как мать и Гошка встанут, поставить палатку и развести костер. Есть погода, нет погоды -- жить надо. Если поезд не пойдет, пассажир с ума сойдет. Принес отец дрова. Костер, по-видимому, искренне хотел разгореться, но только слегка дымил. -- Эй, товарищ! -- крикнул кто-то отцу. -- Чего вы там гниете на корню? Тоже мне кустарь-одиночка! Частник в томатном соусе... Отец послушно пришел к общему костру и повесил свою кастрюльку на жердь. -- Вместо юга, естественно? -- полюбопытствовал молодой старик с черной бородой. -- Просчитались... -- Чепуха! На юг только дикие люди едут. А тут цивилизация. Все централизировано. У этого костра шестнадцать семей кормится, и вам места хватит. Молодой старик вынул из кармана бумажку. -- Так-с, запишем. Ваше дежурство по костру... в следующую среду. Устраивает? С шести утра до девяти вечера попрошу не отлучаться, пилить и рубить дрова, поддерживать коммунальный огонь, купить рыбу, когда браконьеры принесут ее из деревни... Отец стал сушить мокрую одежду. Дела было много, потому что высохшее снова мокло. Мать и Гошка проснулись. Чай вскипел. Гошка ел вяло, пока не увидел, что ребята собираются играть в футбол. Он оживился, запихал в рот кусок колбасы и помчался. -- У тебя будет язва желудка! -- крикнула мать. Тут к ней подошла женщина. Она -- дежурная по продуктам, идет в деревню, не надо ли чего? Маме было не надо, но женщина сказала, что надо заказать, все равно дежурят по продуктам все. А когда будет ваша очередь идти в деревню, вам скажут. И папе хорошо бы сразу встать на учет, когда вечером брать семнадцать бидончиков и идти за молоком. -- А с маленькими умеете сидеть? -- Когда-то умела, -- мать посмотрела на папу. -- Тогда можете сидеть с ребенком из оранжевой палатки. В санатории кино, а оранжевые родители ходить не могут. Это раз в три дня... Гошка наигрался с ребятами в футбол и пришел дышать к своей палатке. Он решил записывать научные наблюдения в походный дневник: Поймал рыб -- 0 штук Видал чужих рыб -- 6 штук Стучало на дереве дятлов -- 1 штука Муравьев меня укусило -- 12 штук Комаров убито -- 41 штука _______________ В с е г о: 60 штук Сосед в штормовке, у которой один рукав до половины обгорел, пригласил на собрание, которое проводил лесничий на лужайке. Кто-то в лесу срубил живое дерево, и надо назначить патруль из отдыхающих -- следить за лесом. Мать покрасила губы и пошла на собрание, а отец решил прогуляться по лесу, набрать грибов и ягод. Он вернулся, когда стемнело, без грибов и ягод. По небу ползли тучи, похожие на остатки пригоревшей каши на дне кастрюли. Опять полил дождь. Мать отца не очень ругала, заметила только, что он и в лесу задерживается, только бы домой явиться попозже. А Гошка, оказывается, сам разжигал костер, один ходил купаться и играл в футбол за день три раза. В эту ночь на них не лило: им дали кусок полиэтилена, чтобы накрыть промокающую палатку. Но уснуть они долго не могли: за стенкой ласково хрюкал в мешке поросенок, которого коллективно купили в деревне и решили вырастить на убой. Утром отец проснулся чуть свет. На поляне стоял человек с рупором, сделанным из газеты. -- Внимание! -- объявил он. -- Срочно нужен отдыхающий, который может заниматься математикой с отстающими школьниками. Обратитесь в палатку номер шесть! Отец вскочил и разбудил Гошку: мужчины организовали строительный отряд -- надо чистить и разравнивать берег и соорудить мостки для купания и общественный туалет. Женщины собирались в поле рвать щавель. -- Знаешь, -- мечтательно сказала мать, выбравшись из палатки, -- мне приснилось, что мы дома. У нас так хорошо! Комната уютная, все удобства и только трое соседей. Это все-таки не шестнадцать. И туалет уже построен. А Гошке здесь почему-то нравится. -- Ты не забыла? -- спросил, уходя, отец. -- Вечером мы приглашены на день рождения. Во-он в ту палатку, над которой флаг из трусов хозяина. Очень милые, интеллигентные люди. Забыл, черт побери, как их зовут... Робинзон, ты остаешься дома один! -- Конечно, -- кивнул Гошка. -- Я вообще теперь все умею один. Можете вообще ехать домой... -- Господи! -- драматически воскликнула мать, воздев руки к небу. -- Целый месяц собирались, взяли всякую ерунду. Нет, чтобы захватить для подарков парочку керамических ваз. Нам их столько надарили, хоть выбрасывай! Юрий Дружников. Заходи, дорогой! --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Тиглат открывает свое заведение в семь утра. Он неторопливо снимает замок, раздвигает двери, слегка подметает внутри и вокруг извлеченным из-под стула веничком, раскладывает по местам орудия своего ответственного труда, чтобы не надо было далеко тянуться рукой, и делает маленький глоток чачи из графинчика, который стоит у него под скамейкой. А у двери уже топчется первый клиент. -- Можно? Тиглат маленький, болезненный, -- кто ни заходит, оказывается здоровее его. На всех Тиглат смотрит снизу вверх. -- Заходи, дорогой! Садись. Сделаем тебе чистим-блистим. Берет Тиглат в обе руки по щетке, и фабрика начинает смену. Теперь он уже, за маленьким исключением, не разгибает спины до обеда. Видит он только ботинки, туфли, сапоги, сандалии, тапочки, штиблеты, лодочки, кеды, кроссовки, бутсы, -- словом все виды обуви, кроме лаптей, которые, как известно, вышли из моды. Он почти не поднимает головы. Ну, уж если как исключение попадается что-то особо изящное, Тиглат незаметно приподнимает черные глаза и ласково оглядывает клиентку с ног до головы, а она при этом потуже стискивает коленки. Точка чистильщика Тиглата находится на развилке двух шумных улиц, берущих начало у привокзальной площади. Народу тут полно. Кто спешит, кто слоняется. И вам еще учиться, учиться и учиться, чтобы понимать, как он, что за люди заходят в его заведение. По ботинкам Тиглат определяет человека точнее, чем в отделе кадров по анкете. Людей, которые идут к нему, он делит на "верхних", "нижних" и "просто так". С дальних поездов важно усаживаются перед ним "верхние", те, кто приехал из центра по делам. Значит, какая-нибудь ревизия или просто потребовалось развеяться в командировке. Такие гости в ботинках нoвых и только импортных, а если в сапогах, то только в хороших, хромовых. Гуталину им надо поменьше, а глянцу побольше. С пригородных поездов заглядывают "нижние". Это чаще всего деревенские, в грязных сапожищах. Некоторые на городской манер заранее надeли штиблеты и по дороге до поезда начерпали ими глины через верх. Они приехали в город и первым делом желают счистить с себя деревенскую грязь. Пожалуйста: за скромную плату -- ботинки, чуть подороже -- сапоги. Ну, скажите честно: где еще, кроме как у Тиглата, вы станете культурным за такие деньги и за такое время? "Просто так" -- люди случайные и разные. Одни никогда ботинки не чистили, но теперь по каким-то обстоятельствам срочно надо: свадьба там или, может, похороны. Иногда случайные солдаты на побывку к родным. Иные "просто так" к Тиглату вообще не садятся, заглянут только купить гуталин или шнурки. Это люди прижимистые, чистят дома сами. Деньги экономят неведомо на что, скорей всего, просто от скупости. Трудится Тиглат спокойно, без суеты. До обеда один раз уловит момент, запрет заведение на замок и сбегает в туалет на вокзал, а когда возвращается, уже два-три человека его ждут. Жизнь, можно сказать, кипит вокруг него, и все прекрасно: ведь могло бы быть еще хуже. И только одно обстоятельство омрачает полное счастье Тиглата, не дает ему наслаждаться существованием. Едва он заступает утром на работу, он ждет появления тяжелых, кованых сапог. Не то чтобы он их боялся, но это его нервирует: вот-вот брякнут по асфальту подковы, и сапоги явятся. Сапоги приходят к Тиглату каждый день, иногда раньше, иногда чуть позже. Тиглат отворачивается, будто не видит, начинает чистить ботинки клиента тщательно и сосредоточенно. А сапоги подбираются крадущейся походкой, и вдруг их владелец кричит над самым ухом Тиглата: -- Не шевелиться! А то буду стрелять... И хохочет, потому что Тиглат каждый раз вздрагивает. Казалось бы, чего особенно пугаться? Ну, есть левый товар, так у кого его нет? Да и что мне от его продажи остается? Все отдаю начальнику в артель. Наверное, сапогам доставляет удовольствие испугать. -- Здравствуй! -- отхохотавшись власть, говорит владелец сапог Тиглату. -- Ну, как сегодня -- много заработал? Какое ему дело до моих денег? Зачем заглядывать в чужой карман? Однако Тиглат поворачивает голову и любезно улыбается участковому уполномоченному по фамилии Бандаберия. -- О, -- говорит Тиглат максимально ласково, -- заходи, дорогой! Раньше Бандаберия вежливо и скромно просил: -- Дай щеточку -- сапоги почистить. Тиглат протягивал щеточку, участковый заходил за угол будки и чистил свои сапоги сам. Но без гуталина чистить такие большие сапоги -- смех один. Однажды, когда у Тиглата клиентов не было, участковый попросил: -- Слушай, Тиглат, у тебя все равно простой оборудования. Бездельничаешь. Почисть мне, а? Тиглат навел глянец на его сапоги, а участковый и не подумал заплатить. На другой день Бандаберия пришел и сел сам вне очереди. В это время ждал другой клиент, но участковый ему сказал, что он при исполнении и ему надо срочно. Клиент плюнул и ушел. Тут Тиглат на участкового рассердился. Про себя, конечно. Стал Бандаберия регулярно приходить каждое утро. Он не торопясь рассаживался и, пока Тиглат трудился над его сапогами, всегда начинал один разговор о несчастной своей судьбе. Ему так в жизни повезло, что он родился грузином, потому что грузины -- лучшая в мире нация. Но в то же время ему так не повезло, что его отец был крестьянин по имени Бандаберия. Да если бы не проклятая фамилия, которой предки наградили милиционера, он давно бы уже был полковником или даже генералом, а не участковым уполномоченным. Хорошо еще, что Берию расстреляли и он не успел уничтожить всех родственников Бандаберии за то, что они -- Бандаберия. Тиглат, конечно, с ним соглашался, а про себя думал, что дело тут вовсе не в фамилии, а в чем-то еще. Вот у Тиглата замечательная нация, тоже, бесспорно, лучшая в мире: он айсор, и замечательная фамилия -- Паласар. И он, Тиглат Паласар, может рассказать Бандаберии, что происходит из очень знатного рода ассирийских царей, известных аж в двенадцатом веке до нашей эры. Но Тиглат не будет ничего ему рассказывать, потому что обижен. Дело не в деньгах, а в уважении. Я все-таки царского рода. Отнесись ко мне по-человечески, попроси по-хорошему, и я тебе сапоги почищу. Так ведь нет! Хочешь показать, мол, ты на участке хозяин и можешь мне бяку сделать. У меня таких начальников, знаешь сколько? Кругом начальники, не считая жены. Такая пошла нервная жизнь: что ни утро, ждешь унижения. Вчера, мало того, что Тиглат участковому сапоги почистил, тот еще товарища привел. Вместе мы, говорит, на дело идем. Я по-хорошему чищу тебе сапоги, гуталин расходую, и ты мне на шею садишься. А клиент, значит, в очереди стоит и не дождется, чтобы почистить ботинки за деньги. Но если всем чистить бесплатно, на что жить? Не говоря уж о том, что Тиглат из-за милиции плана не выполнит и прогрессивки ему не видать. Мне денег не жалко, но я -- за справедливость. С утра до вечера Тиглат об этом думал и не мог ничего придумать. Настолько расстроился, что клиент ему замечание сделал: -- Один ботинок, -- говорит, -- ты мне черным гуталином намазал. А этот каким? Глянул -- коричневым. Такого брака у Тиглата никогда не случалось. Вечером, молча пообедав, сел он телевизор смотреть, а жена в кровати лежит, на него смотрит. -- Гляжу я на тебя, Тиглат, уже давно, -- говорит. -- И что-то ты мне не нравишься. Что-то у тебя такое случилось. Ты от меня скрываешь. Сам не свой. Молчишь все время. Или у тебя с планом плохо, или еще чего-либо хуже. Тиглат молчит, смотрит по телевизору хоккей, но ничего не видит. Выключил он телевизор, разделся, влез под одеяло, рядом с женой лежит, в потолок смотрит. Он маленький, хрупкий такой, а она у него толстая, две трети кровати занимает. -- Говори, Тиглат, -- жена придвинулась к нему и положила ему руку на шею. -- Он все приходит, -- говорит Тиглат. -- Кто? -- Да участковый! Чистить требует бесплатно. -- Может, он узнал, что ты левый товар из артели получаешь, ну там, гуталин, шнурки? -- Ничего он не узнал! Какое его дело! Он может только придраться, что грязно у меня вокруг заведения. Так я с утра всегда подметаю. А по артели я план выполняю, на хорошем счету. Взял обязательство чистить лучше -- сделал, в соревновании по блеску обуви всех чистильщиков опередил. Пускай менты платят деньги и стоят в очереди, и я им буду чистить все, что захотят. -- Ты прав, Тиглат, -- говорит жена. -- Он просто хам. -- Вот именно, -- отвечает Тиглат, выбираясь из-под жены. -- Ишь ты, -- продолжает жена. -- Почтальон к тебе приходит чистить туфли, так он газету свежую оставляет. Зубной протезист приходит, так он мне качественно зубы сделал. Мясник денег не платит, так за это он меня не обвешивает. А участковый -- что? Помнишь, твой брат приезжал, прописаться хотел. Кто отказал? Он! А завтра, может, все отделение, а за ним вся милиция в городе станет у тебя сапоги чистить и, опять же, бесплатно. Не чисть ему сапоги, понял? Жена грузно развернулась на другой бок, и они заснули. Утром Тиглат снял замок в заведении и глотнул побольше чачи с твердым намерением совершить смелый поступок. Чистит он ботинки и сапоги с утра с остервенением, злостью, и минуты нет отдохнуть. Клиенты идут и идут. Погода хорошая. Вся деревня в город подалась. Едва успевает один выйти, как другой уже садится. Чистим-блистим! В такое время просто нельзя время тратить попусту. То и дело косит он взгляд на часы, что на здании вокзала. Стрелка уже перевалила за девять часов. Скоро появится участковый и сразу получит от ворот поворот. Тиглат скажет ему все, что он о нем думает. В конце концов, мы царских кровей! Тиглат поднял глаза вверх, потому что в будочке стало темно. Шинель участкового Бандаберии закрыла весь дверной проем. -- Здравствуй, Тиглат! Как с планом? Денежки текут? В щель между участковым и дверью Тиглат увидел, что с вокзала валит толпа. Пришел поезд, и очередь чистить ботинки сейчас вырастет. С одной стороны, он хам, а с другой -- человек не такой уж плохой. Хотя лейтенант, а тоже человек. И от фамилии он всю жизнь страдает. Лично вреда Тиглату никогда не делал. А то, что брата не прописал, так ведь он человек маленький, начальник милиции ему не разрешил. Тиглат открыл дверь, чтобы выпустить клиента, и махнул рукой Бандаберии: -- Заходи, дорогой! Садись. Сделаем тебе чистим-блистим. А вы, граждане, подождите!.. Юрий Дружников. Могила поэта --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Районный ответработник товарищ Суточкин с некоторых пор стал плохо спать. Во вверенный ему областным руководством район вливалась некая неуправляемая струя. Суточкин не знал, что и подумать. В район шло паломничество с какой-то подозрительной целью. Люди ехали на поездах, добирались попутными машинами и бесконечной вереницей вились через поселок. Они пытались перехватить что-нибудь в небольшом буфете при автобусной станции. Продуктов не хватало на своих. Лимит, спускаемый поселку, паломников объять никак не мог. И сытые, и голодные вереницей устремлялись на гору, что высилась рядом с поселком, там находились неизвестно сколько времени, потом спускались назад, к морю, шли к автобусной станции и уезжали. Некоторые приезжие снимали углы и оставались без прописки в поселке на несколько дней. Суточкин был переброшен в район недавно и решил сперва, что это религиозные отправления отсталой части населения, но на всякий случай дал задание своему заму выяснить, в чем дело. Зам всю жизнь служил в местах отдаленных, но был из местных. Через несколько дней он доложил, что, оказывается, тут, в поселке, после революции умер поэт, фамилию которого зам не запомнил. Да и стоило ли ее запоминать, неизвестно, поскольку в учебнике, по которому учится дочь зама, поэт этот вообще не значился. Сей факт зам проверил. -- Спрашивал я насчет этого поэта у приезжих, -- сказал зам, -- говорят, мол, поэт несправедливо забыт историей. Тут Суточкин возмутился и возразил довольно резко: -- Как так, несправедливо? Раз история забыла его, значит, было указание и так надо. Непонятно только, зачем поэта на такой верхотуре зарыли? -- Да говорят, он завещал там себя похоронить. -- Мало ли кто что завещает! Официальное разрешение было? -- Кто ж теперь установит, было или не было? -- А граждане, значит, на поминки идут? -- Так точно: инициативу проявляют снизу без согласования с вышестоящими инстанциями! -- Вот это-то как раз и странно... Что-то чувствуется подозрительное. Решил Суточкин выделить отрезок своего служебного времени и лично проследовать к могиле, дабы убедиться на месте, все ли там политически выдержано. Ведь если начальство встрепенется и прижмет к стене, поздно будет. Смешался поутру Суточкин с толпой и как простой человек стал продвигаться к горе. День был жаркий, хотелось пить. Рядом шел старик из интеллигентов, которых хотя и посадили в определенные годы, однако двадцать лет спустя реабилитировали. Человек был довольно приятный. Разговорился с ним Суточкин, узнал, что поэт, к которому они держат путь, был человек со странностями, философ и гуляка, ходил в халате, мужикам, которые ему рыбу приносили, ставил чарку водки, о чем надо писать -- не писал, а писал что хотел. Теперь ясно, почему его не включают в историю! Зачем только руководство того времени допустило так нескромно его похоронить? Странно получается, однако. Указаний об оказании почестей поэту не поступало, в газетах о нем не пишут, а люди на могилу едут. И продукты из районного лимита потребляют. Сидели бы себе дома. Или, наконец, на пляже, создавая панораму культурного курорта. Взгляд Суточкина обратился на людей, попадавшихся возле камней на дороге... Они сидели по двое, по трое и что-то писали на клочках бумаги, в тетрадках и блокнотах. -- Что это они там фиксируют? -- поинтересовался Суточкин. -- Стихи переписывают, -- объяснил старик. -- Хорошие стихи писал поэт. -- Чего же их переписывать? Пошли да и купили книжку. Много ли этак сэкономишь? На кружку пива... -- Эк, куда хватил! Купить! -- горестно сказал старик. -- Да ведь его же не издают! А стихи хорошие. Настоящая поэзия. Хорошо еще архив случайно сохранился. Потомки будут его печатать. -- Архивы государство сохраняет, -- согласился Суточкин. -- Да? Нынешние поэты стихи наизусть учат, а рукописи съедают, чтобы в случае чего от своих стихов отречься. Этого Суточкин еще не слыхал, чтобы хорошие стихи ели. -- А камень вы несете? -- спросил старик. -- Камень? -- удивился Суточкин. -- Зачем? -- По традиции так. У моря каждый себе выбирает красивый камень и несет на могилу. Они поднялись наверх. Открылась Суточкину картина перевала, и синее небо, и море, тоже синее, уходящее вдаль. И возникла в его сознании законная патриотическая гордость за вверенный ему район. Тут Суточкин обратил взгляд на холмик, сложенный из камней. Вокруг большие белые камни, а посреди -- мелкие, разных цветов. Люди замедляли шаг, стояли возле могилы. Каждый вынимал из кармана камушек, кто большой, кто малый. Холмик над могилой рос на глазах. Суточкину положить было нечего. И слава Богу. Поскольку посреди могилы был выложен крест, опусти ответственный районный руководитель камушек, это может быть истолковано неправильно. Всякие могут попасться вокруг люди. На другой день Суточкин занял место в своем кабинете и тотчас велел соединить себя с вышестоящим руководством. Так мол и так, объявился у нас в поселке поэт, который давно умер. А теперь повадился народ посещать его могилу, хотя никаких инструкций на этот счет не поступало. -- Что вы предлагаете? -- спросило руководство. -- Может, дать команду срыть эту могилу? То есть сравнять с землей... Руководство не сразу ответило, а сказало, что провентилирует этот вопрос, и просило позвонить завтра. -- Ну как? -- позвонил назавтра Суточкин. -- Сравнивать или не сравнивать? -- Нет, -- согласовав еще выше, ответили ему. -- Раньше надо было думать. А теперь срытие может повести к нежелательным последствиям. В толпе могут оказаться иностранцы. Конечно, им ездить сюда запрещено, но за всеми не уследишь! Это создаст резонанс, нам сейчас не нужный. Так что думайте, как обеспечить в этом деле порядок. -- В каком же направлении думать? -- попытался уточнить Суточкин. -- Это ваше дело! На то мы вас и посадили руководить районом. Легко сказать -- думайте. А что конкретно делать? Для начала подумал Суточкин и дал указание, чтобы лозунги повесили, где нужно, а то ведь ненормальность получается. Поднимаются люди к светлой вершине, а правильных мыслей вокруг нету. Вкопали столбы и написали лозунги. Решили улучшить дорогу к могиле, из дорожного участка послали бульдозер, который прорыл дорогу, сравнял отдельные бугорки. Камни засыпали песком, песок превратился в пыль, пыль покрыла окрестную зелень. Вспомнил Суточкин, как взбирался он на гору, как мучительно хотелось пить. Дал он распоряжение поставить у дороги к могиле киоски, чтобы продавали газировку. Почему, думал дальше Суточкин, так незапланированно получается? Жил подозрительный человек, никто его не знал, а умер -- хлопот не оберешься? Глядишь -- на гостиницу деньги выбивать придется, а потом стоянку делать для автомобилей. И музей, чего доброго. Грустно становилось Суточкину, когда он думал об этом. А тут еще одна неизвестность открылась: поэт, давно лежащий в могиле, когда-то, сидя на пляже, оказывается, писал картины, которые известны в городе Париже, стоящем на берегу никому в поселке неизвестной реки Сены. С одной стороны, конечно, мировая известность месту, возглавляемому лично Суточкиным. Но ведь забот от известности только прибавляется. И времена вроде бы поменялись. Однажды сверху оповестили, что в район прибывает делегация из столицы, дабы в связи с юбилеем научно обозреть могилу поэта. К приезду делегации крест, сложенный на могиле из камней, переложили в пятиконечную звезду. Клубный художник изготовил щит, который гласил: "Поэт! Трудящиеся района любят тебя, с одной стороны, как поэта, с другой стороны, как художника!" Щит установили возле могилы. Делегация посетила могилу и похвалила за проделанную большую работу по увековечиванию памяти поэта. Сопровождая делегатов, Суточкин вникал в разговоры. Оказывается, кое-что из стихов решено в будущем и без спешки издать для расширения кругозора узкого круга доверенных людей. Трудность состояла в том, что стихи поэта печатать невозможно, ибо не все в них одобряет текущий момент. И, учитывая сложность, вышестоящие органы решили сделать поэта более правильным. Стихи уже поручено поправить, чтобы в них исчезли искажения нашей замечательной действительности. Суточкин было обрадовался: со звездой на могиле он как в воду гл