. Вскоре Глаз вновь загремел в карцер. И к нему посадили малолетку. От него он узнал, что в корпусе малолеток Глазом пугают шустряков. "Вот посажу, кто шустрит, в карцер к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма",-- запугивал пацанов корпусной с шишкой на скуле. Глаз от парня узнал, что Гена Медведев, подельник, сидит в шестьдесят второй камере. "А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?" Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его. В коридоре разводящий спросил; -- Ты в какой камере сейчас? -- В шестьдесят второй,-- спокойно ответил Глаз. -- Так ты же у взрослых вроде сидел? -- Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал. -- А не врешь? -- Что мне врать? Ты же в карточке сверишься. Разводящий повел Глаза на второй этаж. -- Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток!-- заорал, переступив порог камеры, Глаз. Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем были солдатские галифе, из-под куртки выглядывала тельняшка, на голове -- зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, который стоял ближе всех к двери, хлопнул его по плечу: "Здорово, Толя" -- и затряс обалдевшему пацану руку. Разводящий не решался захлопнуть дверь, и Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. "Братан, здорово, чего такой грустный?" -- и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам. -- Ну, как вы без меня? Все молчали, и разводящий спросил: -- Он сидел у вас в камере? Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли. -- Сидел он. -- Конечно. -- Да, он с нашей камеры. Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке. Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры. -- Привет. -- Здорово. -- Как живешь? -- спросил Глаз громче, чтобы слышали ребята. Он рассчитывал, что если Генка живет не очень хорошо, то визит Глаза должен изменить отношение к парню. -- Хорошо,-- негромко ответил Гена. -- Как у тебя дела? -- тихо спросил Глаз. -- Плохо. Мишка колонулся. Они все знают. -- Так... В какой камере Робка? -- В шестьдесят четвертой. Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить всего два дня до досрочного освобождения, и его забрали на этап, на раскрутку. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил, если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих. -- Я сейчас с ним перебазарю,-- зашептал Глаз,-- а не успею -- за мной сейчас придут,--тогда передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был? -- Они об этом сами знали. -- Ты это же показал? -- Куда мне было деваться? -- Ну ничего, откажешься от показаний. Глаз залез под шконку -- трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом -- и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул: -- Петров, на выход! Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны все так же молча стояли и смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: "Покедова", вышел из камеры. Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к шустрякам. Еще с месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили всех в одну. Глаз оказался в этой камере шестым. Четверо были тюменские, а Глаз и еще один парень, по кличке Подвал, у которого одна нога была сухая и он без костылей ходить не мог,-- из районов. Малолетки о Глазе были наслышаны. Они представляли его здоровым и сильным и сейчас были разочарованы. Через несколько дней пацаны стали Глаза игнорировать. Не замечают его -- и все. Они, городские, лично знавшие всю блатню города Тюмени, должны перед ним преклоняться? Нет, не бывать такому. И его, деревенского, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут. Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда они просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло -- тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза,-- спросил; -- А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был? -- Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите? В камере кончилось курево, и ребята попросили его у старшего воспитателя майора Рябчика. Но он принес мало, и парни взбунтовались. Отличился Глаз, и его вновь бросили в карцер. Через пять суток разводящий пришел за ним, но повел Глаза не в камеру, а на склад. Глаз получил постельные принадлежности, и разводящий привел его снова к карцеру. -- А почему снова в карцер? -- Будешь сидеть на общих основаниях. "Скорее бы на этап забрали,--думал Глаз.--Только этап и спасет меня от этого вонючего карцера. Скорей бы..." И правда, будто Бог услышал Глаза: на другой день его забрали на этап. Какая радость! Конец карцеру! Да здравствует родная КПЗ! "Улица, улица, я увижу тебя из окна "воронка"!". Глаза привезли в милицию на закрытие дела. В кабинете сидели Бородин и следователь прокуратуры Иконников. Иконников еще больше поседел. Глаз щелкнул каблуками: -- Солдат армии войска польского прибыл.-- И без приглашения сел на стул.-- Федор Исакович, что же вы Пальцева Юру, друга своего и соратника, на полтора года упрятали! Не-хо-ро-шо. -- Ты с ним сидел? -- спросил Бородин. -- Я вот снял с него тельняшку и галифе, обратили внимание? В тюрьме у Юры житуха плохая. Зашибают его. Переживает он сильно и почти ничего не ест. Боюсь, помрет с голоду. Не выдержать ему полтора года. -- Ты же выдержал. Скоро полтора года будет. Выдержит и он. Бородин вышел. Иконников стал брать у Глаза последние показания. Прижатый признаниями Мишки Павленко, Глаз признался в совершении разбоя. Он только сказал, что преступление они совершили вдвоем, с Генкой Медведевым. Робки Майера с ними не было. После допроса Глаза завели в кабинет начальника милиции. Начальник милиции сидел за столом, за другим -- Бородин. Около окна стоял прокурор района и курил. -- Ну как, Колька, твое здоровье? -- улыбнулся прокурор. -- Как здоровье? Вы лучше скажите, что Колесову будет за то, что в малолетку стрелял? -- Колесову дали строгий выговор за то, что он тебя не убил.-- Прокурор беззлобно рассмеялся. Закрытие дела Глаз подписал. Со следствием он согласен. На этот раз уголовный розыск сработал четко и претензий у него не было. Мент повел Глаза в камеру, обнявши его -- он боялся, чтоб Глаз не ломанулся, когда они будут проходить мимо выхода. Пока мент вел его по коридорам, Глаз шарил в карманах его кителя прямо на виду у посетителей. Он вытащил у него пачку "Беломора" и с ней зашел в камеру. Угостил зеков. Похвастал, где взял пачку. В камере была интересная личность -- рецидивист Никита. Из пятидесяти лет он около половины просидел в лагерях и чего только о зонах не рассказывал. Заговорили об Александре Матросове. -- Прежде чем базарить об Александре Матросове, надо знать, кто он был. Он в зоне сидел, на малолетке. В Уфе. Его там страшно зашибали. Вон спросите у Глаза, как на малолетках ушибают. Там все на кулаке держится. Так вот, Сашу в зоне били по-черному. Он с полов не слазил. И рад был, когда на фронт попал. Я с ним в одной зоне не был. Но кент мой, Спелый, с ним вместе в Уфе сидел. И он рассказывал, как опустили в зоне пацана. Вас бы вот с годик-другой подуплить, а потом отправить на фронт и отдать приказ уничтожить дот. А ведь как получается: парня били в зоне, а потом, когда он совершил подвиг, эту зону, где у него здоровье отнимали, назвали его именем. Уфимская малолетка имени Александра Матросова {sup}2{/sup}. [{sup}2{/sup} В настоящее время уфимская воспитательно-трудовая колония имени Александра Матросова расформирована. На ее территории создан учебный комбинат управления внутренних дел.] Знаешь, Глаз, эту зону? -- Знаю,-- ответил он,-- я в Одляне сидел, а Матросова от нас недалеко была. Она показательная. У нас кулак сильный был, а в матросовской, говорят, еще сильнее. Однажды, когда заключенных повели на оправку, Глаз увидел в конвое старшего лейтенанта Колесова. Глаз шел последним. За ним следовал Колесов. Глаз обернулся. -- Я думал, по тебе панихиду справляют. Живучий ты, падла. Колесов дождался, пока заключенные зашли в камеру, и дернул Глаза за руку. -- Стой! Ты, сволочь, если будешь так говорить, я тебя,-- он судорожно схватился за кобуру, расстегнул ее, но вытаскивать пистолет не стал,-- пристрелю. Глаз зашел в камеру и подумал: "Вот сука, даже обругать его, козла, нельзя. Псих он, что ли? Еще и правда пристрелит". Вскоре Глаза забрали на этап, В тюрьме его бросили в старинный корпус на третий этаж, в угловую камеру к взрослякам. В камеру набили столько народу, что и на полу места хватать не стало. Среди новичков было несколько бичей. С самым молодым из них Глаз часто разговаривал. Он был тюменский. Несколько лет нигде не работал, разъезжая по городам. Но от Тюмени он далеко не уезжал. Его в камере прозвали ББС -- бич ближнего следования. ББС было двадцать с небольшим. Он был высокий, крепкий парень. Жажда приключений тянула его в поездки. Он курсировал в Свердловск, Челябинск, Омск. Потом возвращался домой. К матери. Отсыпался, отъедался и снова уезжал. За бродяжничество его наконец посадили. Другой бич в камере был лет тридцати пяти. Он разошелся с женой, оставил ей квартиру и стал бродяжить. Он объехал пол Советского Союза, добывая на еду случайными заработками. Этого бича прозвали БДС -- бич дальнего следования. Но был в камере бич бичам, лет сорока разбитной мужчина, объехавший за свою жизнь все республики. Не было места на карте, где бы он не был. Этот в отличие от других на работу иногда устраивался, чтоб была отметка в трудовой книжке и в паспорте. Бродяжил он более десяти лет. Он был черный, как негр,-- его нажгло солнце юга. На лето он чаще приезжал в Сибирь, а на зиму отчаливал на юг, к теплу. Он гордился тем, что бродяжил и мог в камере дать отпор любому. Бичей в тюрьме не любили. Они были все грязные, и у многих, когда с них состригали шевелюры, копна волос на полу шевелилась от вшей. В камере с ними никто не кентовался. Бичи были посмешищем зеков и надзирателей. Прожженного бича прозвали БОН -- бич особого назначения. По виду никто не мог сказать, что он бич. Одевался он не хуже других, и вшей у него не было. Говорили, что старые, немощные бичи на зиму стараются попасть в тюрьму, где их будут кормить. А к лету они выйдут на свободу. Так это было или не так, но Глаз таких бичей не встречал, кто бы добровольно пришел в тюрьму. Еще про бичей говорили, что, когда осенью 1967 года объявили амнистию, многие бичи плакали. На зиму их выгоняли на улицу. В камере сидел мужчина из Голышманова. Украинец. Дима Моторный. Он попался за частнопредпринимательскую деятельность. На свободе он работал в телерадиоателье. Дима писал стихи. Как-то Моторный написал стих про бичей и дал прочитать Глазу. Глазу стих понравился, он за день выучил его и стал громко читать: Над Тюменью утро наступает, И мороз становится сильней, С теплотрасс на промысел вылазят Оборванных несколько бичей. Главный бич остался в теплотрассе, Он боится выйти на мороз, Молодым бичам дает приказы, Чтобы долю каждый ему нес. Много здесь, в Тюмени, предприятий, Где начальство радо всем бичам, Нет условий для своих рабочих, А бичами выполняют план. Так, в тюменском мясокомбинате На работу всех бичей берут Без прописки и без документов И расчет им сразу выдают. Кроме денег, здесь бичам приволье, Колбасы хоть вволю поедят И еще берут мясопродукты, Чтоб на водку просто променять. Надо вам кончать, бичи, бродяжить, На исходе ведь двадцатый век, Приобщайтесь вы к нормальной жизни. Как живет советский человек. Зеки забалдели. Над бичами ловили "ха-ха". Сильнее всех бичей глотку драл БОН. -- Ты про себя напиши! Что ты про нас пишешь? Бичи стали ненавидеть Глаза. Глаз расписался, что числится за прокурором, а потом -- за судом, и его повезли на суд. В этапке он встретился с Геной Медведевым, а Робки Майера не было. Значит, решили они, его отправили раньше. С Геной он договорился, что кражу в старозаимковской школе Гена берет на себя. В КПЗ их посадили в разные камеры. Глаз попал к знакомым по прошлым этапам. От них он узнал, что сын начальника управления внутренних дел за изнасилование попал в тюрьму. Роберт сидел через стенку. Вечером дежурный по КПЗ сказал, что завтра им на суд. Перед сном Глаз побрызгал на брюки воды, расстелил их на нары, положил на них пальто и лег спать. Утром он вытащил их из-под себя -- брюки кое-где морщились, но стрелки делали вид. После завтрака Глаз закурил и стал ждать, когда крикнут на выход. Вот и голос дежурного. -- Ну, сколько тебе дадут,-- спросили мужики,-- как думаешь? Глаз окинул камеру взглядом, явно не желая отвечать, знал -- влепят ему чуть не на всю катушку. Он посмотрел на стены, дверь, потолок, остановил взгляд на стене. Там то ли кровью, то ли краской была жирно выведена восьмерка. Он указал на нее пальцем: -- Вот сколько. Робку выпутывать Глазу с Генкой не пришлось: на следствии он признался. Глазу и Роберту отшили статью восемьдесят девятую, а всем троим сняли девяносто шестую по амнистии. Приговор был справедлив: Глазу--восемь лет усиленного режима, Роберту--семь, а Гене -- шесть. У Глаза и Роберта первое наказание -- по три года -- вошло в новый срок. До звонка Глазу оставалось шесть с половиной. В этот день он мало разговаривал с мужиками. Лежал на нарах и переживал. Хоть он и ждал, что ему примерно столько дадут, но все же до суда он был веселый. Срок -- восемь лет -- парализовал на некоторое время резвость Глаза. Надо теперь привыкнуть. Все же восемь лет. Глаз посчитал, сколько же ему будет, когда он освободится. Выходило двадцать три с половиной. Вера, конечно, к этому времени выйдет замуж. И у нее будет ребенок. "Эх ты, Вера, Верочка, я тебя потерял. Никогда ты не будешь моей. Но ничего, может, она к этому времени и не выйдет замуж. Ей тогда будет... так, двадцать два года. Ведь не все же до двадцати двух выскакивают. Бывает, и в тридцать лет в первый раз замуж выходят. Конечно, она тогда будет не девушка. Да ведь она красивая, ее, конечно, возьмут замуж. Не просидит она до двадцати двух". Он закрыл глаза, представил Веру, и ему захотелось взять ее смуглую руку в свою. Но даже в мечтах его рука не может дотянуться до Веры. Он делает последнее усилие и вот... коснулся! Он держит в своей, он гладит Верину руку. Но Вера непроницаема, она не улыбается, она с удивлением смотрит на него. "Боже,-- подумал Глаз,-- когда же я наяву возьму тебя за руку?.. Верочка,-- повторял он это имя как заклинание,--Вера!.." Когда он думал о Вере, в его мыслях не пробегало ни одного блатного слова. Так прошел день. Первый день после оглашения приговора. "Восемь лет,-- подумал Глаз, когда утром проснулся.-- Ну и х.. на вас. Отсижу". После обеда дверь камеры открылась. На пороге стоял, закрыв проем двери массивным телом, начальник КПЗ старший сержант Морозов. -- Петров,-- сказал он,-- мы сейчас к вам малолетку посадим, смотри не учи его чему не надо и не смейся над ним. Он с деревни. Первый раз попал. Новичок в камере -- это свежий глоток воздуха. Новичок -- это воля. Новичок, а если он по первой ходке да еще деревенский да смешной,-- это "ха-ха" до колик в животе. Морозов освободил проем, и в камеру шустро вошел старик. Он был в расстегнутом зимнем пальто, в руках держал шапку. Камера встретила его взрывом хохота. Глаз быстрее пули соскочил с нар и кинулся к деду. -- Дедуля, родной, здравствуй! За что тебя замели? -- Замели? -- переспросил дед, шаря по камере бледными, выцветшими и плохо видящими глазами.-- По сто восьмой я. -- По сто восьмой! За мокрое, значит,-- тише сказал Глаз и попятился от старика. -- Ты не пугайся, внучок, я только по первой части. -- А-а-а, я-то думал, ты по второй. Морозов закрыл дверь, но от нее не отошел, а стоял и слушал. Он любил пошутить и подобные сцены никогда не пропускал. -- Ты че, дедуля, старуху хотел замочить? -- спросил Глаз. -- Не-е, молодуху. Старуху-то я давно похоронил. Царство ей небесное.-- Старик снял пальто и расстелил на нарах. -- Дедуля, а тебя что, с Севера пригнали? -- Что ты? -- Да на дворе лето, а ты в зимнем пальто. -- Перин в каталажках еще не стелют. Лежать-то на нарах жестко. -- О-о, ты продуманный дед. Дедуля заулыбался. -- Так скажи, за что же тебя? -- не унимался Глаз. Дед сел на нары. -- Да соседку свою, Нюрку, из ружья пугнул. -- Вот это да, дед! Ты в камеру с собой ружье не принес? -- Не-е.-- Дед засмеялся. -- Что же ты на Нюрку-то осерчал? -- Я на разъезде живу. У меня кроликов полно. Болыпе сотни. Летом они разбежались по лесу и шастали, как зайцы. А Нюрка с хахалем ловили их. Да хер с имя, не жалко мне их. Но они же мне и сто грамм никогда не нальют, даже если я и с похмелья. А тут я напился. Крепко. Смотрю -- идет Нюрка. Я взял ружье да и на крыльцо. И трахнул перед ней в землю. А одна дробина, окаянная, в м.... залетела. Зеки от смеха затряслись на нарах, а Глаз сказал: -- Тебе еще одна статья будет. -- Какая? -- Сто семнадцатая. В камере опять загоготали. -- Это что за статья? Я новый кодекс не знаю. -- Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние. Дед понял шутку и засмеялся. -- Дедуля, ты сказал, что новый кодекс не знаешь. А ты что, старый хорошо знал? -- Старый? Знал. Старый все знали. -- Ты в первый раз попал? -- В первый...--дед сделал паузу,--до войны. В камере опять засмеялись. -- Охо! Ты сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное? -- Аха. Все спал и ее, родную, видел. -- Так, значит, ты еще до войны сидел. -- Сидел. И до той и до этой. -- До какой той? -- Да что с германцем была. -- А, четырнадцатого года. Вот это да! -- воскликнул Глаз.-- Неужто правда? А в каком году тебя в первый раз посадили? -- В девятьсот пятом. -- А сколько ты всего раз в тюрьме был? -- В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии. -- А с какого ты года? -- С тыща восемьсот восемьдесят девятого. Я взял обязательство до ста лет жить. -- В тюрьме, что ли? -- Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу. Отмечу сто лет -- и тогда на покой. -- Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было? -- Будет. В тюрьме буду праздновать. Я родился в октябре. С приходом деда в камере стало веселее. Дед болтал не меньше Глаза. За свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него -- дом родной. -- Дед,-- спросил как-то Глаз,-- а ты на войне воевал? -- Нет. Меня в тридцать седьмом посадили. -- Слушай, дедуля. Первый раз ты попал в тюрьму в девятьсот пятом, второй -- в четырнадцатом, третий -- в тридцать седьмом. Что же это получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться? -- А ты как думал. В тюрьме я от мобилизации освобожден.-- Дед засмеялся. -- Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал. -- Я у Буденного воевал.-- Дед оживился.-- Когда меня стали забирать, я взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным. -- Так что, фотография здесь, в КПЗ? -- Здесь. Глаз метнулся к дверям. Постучал. Позвал начальника КПЗ. Пришел Морозов. -- Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него с собой фотография есть. Правда это? -- Правда. -- Покажи фотографию. -- Да ну тебя. Вся камера стала просить Морозова, и Валентин сдался. На фотографии и правда дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами. -- Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили. -- С Буденным?! -- С Буденным. -- По девкам? -- По девкам. Я его старше был. Буденный-то меня моложе. -- Так слушай, дед. Тебе все же статью сто семнадцатую пришить надо. С Буденным ты вместе девок портил. Это что же, если возбудят против вас дело, Буденный будет твоим подельником? Это неплохо. Пиши явку с повинной. Так и так, с Буденным мы девок того. Тебе все равно за это срок не дадут. Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь. Перед этапом Глазу дали свиданку. Он повидался с матерью и отцом. Они принесли ему здоровенный кешель еды. И через день его отправили в тюрьму. В тюрьме Глаза посадили во вновь сформированную камеру шустряков. Она находилась на первом этаже трехэтажного корпуса, где сидели смертники, особняки, строгачи. В камере были два знакомых парня: Масло и Подвал. Они встретили его без особой радости, поздоровались за руку и спросили, сколько дали. Камера была сырая. Сводчатые потолки наводили тоску. Казалось, тебя заперли в средневековую башню и придется сидеть всю жизнь. Ребята решили вырваться из этой мрачной камеры любыми средствами. Если их не переведут, они устроят бардак, перевернут все шконки, побросают в кучу матрацы, а если и после этого не переведут, разобьют в раме стекла, сломают стол, вышибут волчок и все вместе будут барабанить в дверь. Так предложил Глаз, и ребята согласились: или для всех карцер, или другая камера. Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле: -- Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли? -- А ты и есть рецидивист. -- Я не рецидивист, я малолетка. -- Дважды судимый, восемь лет сроку -- без пяти минут рецидивист. -- Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим, чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа. -- Ишь ты, сукач, чего захотел. -- Что, что ты сказал? -- Сукач, говорю. -- Это кто же сукач? -- Сукач -- ты. -- Я не сукач, ты -- сукач. Корпусной с дежурным вышли из камеры, а корпусной, выходя, все повторял одно и то же слово: "Сукач, сукач, сукач". -- Что же это он тебя сукачом называет? -- спросил Масло Глаза. -- Поиздеваться, сволочь, захотел. Глазу было не по себе -- его назвали сукачом. На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил: -- Глаз, а правда ты не сукач, не наседка? Почему это тебя так по камерам гоняют? -- Масло, в натуре, ты думай, что говоришь. Какой я наседка? Меня вызвали с зоны и добавили пять лет. Ты что, охерел? Масло это сказал так, чтобы потравить Глаза, авторитет Глаза в тюрьме его задевал. Когда в камеру зашел старший воспитатель майор Рябчик и ребята опять загалдели, что сидеть в этой камере не хотят, что устроят кипеш, если их не переведут, Глаз стоял и молчал. -- Ну, Петров, как дела? Что молчишь? -- спросил Рябчик. -- А что мне говорить? Все сказано. Если нашу просьбу не выполните, тогда заговорю я. -- Ишь ты, заговоришь. Ты что из себя блатного корчишь? Вспомни, как в прошлом году, когда ты сидел в тюрьме в первый раз, ты валялся на полу.-- И Рябчик кивнул на дверь. Кивок можно было понять так, что Глаз валялся возле параши. -- Когда это я на полу валялся? -- повысил голос Глаз. -- А когда обход врача был, ты на полу лежал. -- А-а, да. Лежал я на полу. Но ведь я ради потехи лег, показать врачу, что я больной и мне назад в камеру не зайти. -- Вот видишь, вспомнил. А говоришь -- не валялся. Разве любой уважающий себя урка ляжет на пол? Рябчик пошел на выход. Но перед дверью обернулся. -- Какой ты урка, ты утка, наседка, Дверь захлопнулась, и Масло сразу накинулся на Глаза: -- Вот и Рябчик говорит, что ты наседка. Да еще на полу валялся. Глаз был потрясен. Рябчик, майор, старший воспитатель, тоже назвал его наседкой. Что такое? Будто все сговорились против него. Глаз сдержал гнев и ответил: -- Если я на самом деле наседка, тюремное начальство разве об этом скажет? Да вы что! Настоящую наседку они оберегают, как родного ребенка. -- А откуда он мог это взять? -- Масло, разве ты не знаешь Рябчика? У него же привычка: подойдет к камере, приоткроет волчок, смотрит и слушает. Ты же во всю глотку орал, не наседка ли я. А он тут и зашел. От тебя и услышал. Ты вяжи этот базар. -- Ладно, не ори, в натуре, на меня. Давай ребят спросим, что они теперь о тебе думают после этого. Подвал и еще двое парней высказались против Глаза, а еще двое сказали, что трудно в этом разобраться. Ведь на него говорят тюремщики. Камера разделилась. Положение получилось нехорошее. Как-то надо выкручиваться. Масло пер на него, и дело могло дойти до драки. "Так,--подумал Глаз,-- если Масло кинется на меня, за него, наверное, все пацаны пойдут. Они же друг друга хорошо знают. Хотя эти двое и не катят на меня бочку. Но в драке я буду один. Что ж, схвачусь с четырьмя, Подвал не в счет. Жить с клеймом наседки не буду. Здоровых сильно нет, я, пожалуй, с ними справлюсь, если зараз не кинутся. Если Масло вначале прыгнет один, я отоварю его и отскочу к дверям. Возьму тазик и швабру. Полезут -- одного отоварю все равно. Потом, конечно, тазик и швабру вышибут. Но двое точно будут валяться на полу. С двумя пластанемся на руках. Пусть мне перепадет. X.. с ним. А если свалить с ходу Масло и еще вон того, поздоровее, то остальные и не полезут". Масло заколебался--двое не поддержали. Он залез на шконку и оттуда честил Глаза. А Глаз сел на свою и ему не спускал. А тут -- обед. Через день ребят разбросали по разным камерам, а Глаза опять посадили к взрослякам, в камеру, которая находилась в одном коридоре с тюремным складом. Окно камеры выходило на тюремный забор, и на окнах не было жалюзи. О, блаженство! -- на небо можно смотреть сколько хочешь. Если пролетал самолет, Глаз провожал его взглядом, пока тот не скрывался за запреткой. Мужикам Глаз на второй день продемонстрировал фокус: на спор присел тысячу раз. В камере охнули, и проигравший откатал его на плечах пятьдесят раз. Наискосок от окна камеры малолетки днем сколачивали ящики, и Глаз как-то заметил знакомого. Он сидел с ним в камере, из которой хотели идти в побег. -- Сокол! -- крикнул Глаз в окно. Сокол, перестав колотить, посмотрел на окно. Глаз крикнул еще раз. Сокол, позыркав по сторонам, подбежал к окну. -- Здорово, Глаз. -- Привет. Вас что, на ящики стали водить? -- Да, мы Рябчику все уши прожужжали, чтоб нам в камеру какую-нибудь работу дали. Работу в камере не нашли, теперь на улицу водят. На ящики. Тебе сколько дали? -- Восемь. А тебе? -- Десять. Нас тут чуть не полкамеры, в которой мы тогда сидели. Они там дальше колотят, тебе не видно. Ну ладно, я пошел, а то не дай бог заметят. На ящики водили не все камеры малолеток, а лишь тех, в которых был порядок. И только осужденных. Малолетки из пятьдесят четвертой кричали Глазу, чтоб он просился к ним. Но он не надеялся, что его переведут. А как заманчиво ходить на тюремный двор и колотить ящики. Несколько часов в день--на улице. "И потом,-- размышлял Глаз,-- ящики грузят на машины, а машины выезжают за ворота, на волю. Можно залезть в ящик, другим накроют -- и я на свободе. Вот здорово! Ну ладно, выскочу я на свободу. Куда средь бела дня деться? Я же в тюремной робе. (Глазу еще перед судом запретили ходить в галифе и тельняшке.) На свободе в такой никто не ходит. Даже грузчики или чернорабочие... Значит, так: до темноты где-то отсижусь, а потом с какого-нибудь пацана сниму одежду. Тогда можно срываться. Прицепиться к поезду и мотануть в любую сторону. А может, лучше выехать из Тюмени на машине. Поднять руку за городом -- и привет Тюмени. Нет, вообще-то за городом голосовать нельзя. И с машиной лучше не связываться. На поезде надо. Конечно, на поезде. Точно". Глаза потянуло к малолеткам -- перспектива побега жгла душу. Он взял у дубака лист бумаги и ручку с чернильницей, сел за стол, закурил и в правом верхнем углу листа написал: "Начальнику следственного изолятора подполковнику Луговскому от осужденного Петрова Н. А., сидящего в камере No 82". Пустив на лист дым, он посредине крупно вывел: "ЗАЯВЛЕНИЕ",-- и, почесав за ухом, принялся с ошибками писать: "Вот, товарищ подполковник, в какой я по счету камере сижу, я и не помню. Все время меня переводят из одной камеры в другую. А за что? За нарушения. Да, я нарушаю режим. Но ведь я это делаю от скуки. Уж больше полгода я сижу в тюрьме. А чем здесь можно заниматься? Да ничем. Потому я и нарушаю режим. Я прошу Вас, переведите меня к малолеткам в 54 камеру. 54 камера на хорошем счету. А меня всегда садят в камеры, где нет порядка. А вот посадите в 54, где есть порядок, и я буду сидеть, как все, спокойно. Я к Вам обращаюсь в первый раз и потому говорю, что нарушать режим не буду. Прошу поверить". Глаз размашисто подписал заявление и отдал дежурному. На следующий день в кормушку крикнули: -- Петров, с вещами! Когда Глаз скатал матрац, к нему подошел парень по кличке Стефан. Сидел он за хулиганство. Был он крепкий, сильный. В Тюмени в районе, где он жил, Стефан держал мазу. Однажды он схлестнулся сразу с четырьмя. Они его не смогли одолеть, и один из них пырнул Стефана ножом. Стефан упал, а они разбежались. Его забрала "скорая помощь". В больницу к нему приходил следователь, спрашивал, знает ли он, кто его порезал. Но Стефан сказал, что не знает, а в лицо не разглядел, так как было темно. Когда Стефан выздоровел, он встретил того, кто его подколол, и отделал, чтоб помнил. Но тот заявил в милицию, и Стефану за хулиганство дали три года. Суд не взял во внимание, что Стефану была нанесена потерпевшим ножевая рана. Стефан с Глазом тоже спорил на приседания и, как все, проиграл. Сейчас Стефан подошел к Глазу и сказал: -- Глаз, мне бы очень хотелось на тебя посмотреть, когда ты освободишься. Каким ты станешь? Пятьдесят четвертая встретила Глаза ликованием. Вечером он читал стихи. К этому времени он выучил много новых. Знал целые поэмы. Парни балдели. Когда камеру на следующий день повели на прогулку, малолетка -- а его звали Вова Коваленко -- подбежал к трехэтажному корпусу, к окну полуподвального этажа, и крикнул: -- Батек, привет! -- А-а, сынок, здравствуй,--ответил из окошка мужской голос. Здесь, в прогулочном дворике, Глаз узнал, что Вовкин отец сидит в камере смертников. Он приговорен к расстрелу. Приговор еще не утвердили. Поработав на ящиках, Глаз увидел, что за погрузкой наблюдают внимательно, и понял, что в побег ему не уйти. С приходом Глаза порядок в пятьдесят четвертой становился все хуже и хуже: Глаз не заваривал свар, но то ли пацаны хотели перед ним показать себя, то ли одним своим присутствием Глаз вливал в них струю хулиганства. Лишь на прогулке ребята не баловались: чтоб подольше побыть на улице. В последние два дня Глаз заметил, что парни по трубам стали разговаривать чаще. И смотрели на него испытующе. К чему бы это? Развязка наступила скоро. После обеда надзиратель открыл кормушку и крикнул: -- Петров, с вещами! Глаз скатал матрац и закурил. Ребята столпились и зашептались. Один залез под шконку, переговорил с какой-то камерой и вылез. -- Глаз,-- вперед вышел парень по кличке Чока,-- объясни нам, почему тебя часто бросают из камеры в камеру. Он понял -- старая песня. -- А откуда мне знать? Спросите начальство. Вы сами меня пригласили. -- Нам передали, что ты наседка. -- Что же я могу у вас насиживать? Здесь все осужденные. Преступления у всех раскрыты. -- Но ты сидел в разных камерах и под следствием. Сидел со взросляками. Сидел с Толей Паниным, который шел в несознанку по мокряку. Тебя из его камеры перебросили в другую. А ты знаешь, что Толю раскрутили и скоро будет суд? Ему могут дать вышак. Здесь, на малолетке, сидит его брат. Мы сейчас с ним разговаривали. Он да еще кое-кто просят набить тебе харю. -- Когда я сидел с Толей Паниным, мы с ним ни о его деле, ни о моем не разговаривали. Толя что -- дурак, болтать о нераскрытом? На Глаза перло несколько человек из тех, кто не сидел с ним, когда они пытались убежать из тюрьмы. А старые знакомые вступиться не могли, раз было решение набить морду Глазу. -- Ладно, хорош базарить, а то его скоро уведут,-- сказал Чока и отошел от Глаза. Малолетки разбежались по своим шконкам, оставив Глаза возле бачка с водой. "Что же это такое,-- подумал Глаз,-- хотят набить рожу, а все попрыгали на шконки". От стола на Глаза медленно шел Алмаз. Алмаз был боксер -- ему поручили исполнить приговор. Глаз еще раз окинул взглядом пацанов, сидящих на шконках, перевел взгляд на швабру в углу, с нее на тазик под бачком с водой. "Швабра -- это ерунда,-- молниеносно заработало сознание Глаза,-- с ходу сломается. А тазик пойдет. Выплесну ему в рожу воду и рубцом тазика огрею по голове". Но тут Глаз заколебался. Ведь, прежде чем ударить Алмаза тазиком, придется окатить его помойной водой. Глаз не только зачушит Алмаза, но и зачушит ребят: брызги долетят до них. Этого пацаны ему не простят. Зачушить малолетку -- посильнее всякого удара. Вся камера взбунтуется против Глаза. Нет, водой из тазика в рожу Алмазу нельзя. А если воду вылить на пол, пропадет внезапность нападения. Алмаз изготовится. И удар не пропустит. Отскочит. Он боксер. "Будь что будет, ведь меня сейчас уведут". И Глаз остался на месте. Алмаз сработал чисто, по-боксерски. С ходу два удара в лицо. Рассек Глазу бровь. Он и еще бы ударил, но, увидев кровь, отошел. Пацаны с криками соскочили со шконок и подбежали к Глазу. Они были уверены, что он будет сопротивляться или выкинет что-нибудь такое, отчего Алмаз к нему не подступится. Но все обошлось. Глаз побит. Кто-то оторвал от газеты маленький клочок и приклеил Глазу на бровь. Кто-то обтер с лица кровь, чтоб, когда поведут, не было видно, что его побили. -- Не заложишь нас? -- спросил Чока. -- Совсем охерели? -- Глаз оглядел пацанов. -- А кто тебя знает...-- Чока помолчал.-- Надо спрятать стары. Пацаны перепрятали карты. -- Тогда и мойку перепрячьте. Я ведь знаю, где она лежит. Парни переглянулись, но лезвие перепрятывать не стали. -- Вы что, правда поверили, что я наседка? Ему никто не ответил. В коридоре забренчали ключами. -- Петров, на выход! На пороге стоял корпусной. Глаз взял под мышку матрац, а пацаны, пока он стоял спиной к корпусному, прилепили ему на бровь другой клочок бумажки. Первый уже промок от крови. -- Глаз, пока! Глаз, просись еще к нам! -- заорали пацаны. У порога Глаз обернулся к ребятам и махнул им рукой: -- Аля-улю. Глаза закрыли в камеру в основном корпусе, в полуподвальном этаже, где сидели смертники, особняки и на дураков косящие. Это была та самая камера, из которой малолетки вырвались. На другой день пришел этап с севера, и в камеру бросили новичков. Один из них был по кличке Танкист. О нем Глаз да и вся тюрьма уже слыхали. Жил он в одном из северных районов Тюменской области и работал на лесоповале на гусеничном "ЭТС". Как-то после получки он напился пьяный, и его забрали в медвытрезвитель. Утром отпустили. Но зарплату, и притом приличную -- около пятисот рублей,-- менты ему не вернули. На его требование отдать деньги они ответили, что с собой у него было около сорока рублей. Работяга затаил злобу на ментов. Однажды, подвыпив после работы, он ехал на "ЭТС" в поселок. Впереди на мотоцикле с коляской пилили два милиционера. И он погнался за ними. Дорога была плохая, и он быстро догнал мотоцикл. Менты из мотоцикла выпрыгнули, и он, проехав по нему, понесся к райотделу. Около него стоял милицейский "ГАЗ-69", и он и его раздавил. Затем, дав газу, он залетел по крыльцу в здание милиции, вышиб двери и косяки, и "ЭТС" заглох. Когда Танкист из него вылезал, то дежурный ударил его кирпичом по голове, и он потерял сознание. Танкисту за такое преступление дали двенадцать лет, из них два года крытки. Он был молодой, лет около тридцати, симпатичный и до невозможности спокойный. Открылась кормушка, и женский голос крикнул: -- Петров, подойди сюда! Глаз подбежал к кормушке. -- К тебе на свидание приехала мать,-- сказала женщина. Она всех заключенных водила на свидание. Глаз знал ее.-- Но тебя сегодня забирают на этап. К этапникам тебя посадят после свидания. А сейчас вашу камеру поведут в баню. Ты побыстрей помойся, и я тебя из бани поведу на вахту. Через несколько минут камера уже спускалась по витой лестнице. Глаз шел впереди заключенных, разговаривая с женщиной. -- Я быстро помоюсь. Вы можете сейчас на вахту и не ходить. Подождите меня. Я р-раз -- и мы пойдем. Когда шли мимо окон корпуса, Глаз решил крикнуть подельнику Роберту. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он тоже сидел на втором этаже. -- Робка,-- закричал Глаз, когда они проходили мимо окон,-- меня забирают на этап! -- Давай, Глаз! -- услышал он крик из окошка. -- И свиданка у меня сейчас,-- добавил Глаз. Когда Глаз отвел взгляд от окна, к нему подходил начальник режима майор Прудков. -- Петров, свидание, говоришь, у тебя. Я лишаю тебя свидания. Глаз с работницей вахты стояли и смотрели на майора. Заключенные обошли их. И тут Глаз взмолился: -- Товарищ майор! Простите. Меня сегодня забирают на этап. Мать приехала -- и ни с чем уедет. Ради Бога, я сегодня последний день в тюрьме, разрешите повидать старуху. Женщина смотрела то на Глаза, то на майора. Свиданка теперь в его руках. -- Ладно,-- сказал майор,-- ведите его на свидание. -- Благодарю,-- сказал Глаз, и они с женщиной пошли к бане. Заключенные уже раздевались, когда Глаз заскочил в баню. В считанные секунды он разделся и шмыгнул в резиденцию Сиплого. -- Меня сегодня забирают на этап. И плюс сейчас иду на свиданку,-- сказал он Сиплому. -- Кто к тебе приехал? -- спросил Сиплый. -- Мать. У меня все острижено и обрито. Я пошел мыться. -- Иди,--улыбаясь, сказал Сиплый и проводил Глаза взглядом. Глаз вошел в комнату для свиданий. Туда же, с другой стороны, вошла мать. Они поздоровались. Сели на стулья. Их разделял только стол. Мать стала рассказывать об отце. Он сильно болел. На днях его парализовало. -- Долго тебе еще сидеть, Коля,--сказала мать.--Шесть с лишним лет. Ох и долго.-- Она опустила глаза, вот-вот и расплачется. -- Шесть с лишним лет -- это по концу срока. Я же малолетка, могу и раньше освободиться. У нас есть одна треть, половинка. Мне, правда, идут две трети. Это надо отсидеть пять лет и четыре месяца. А что, буду в колонии себя хорошо вести -- и освобожусь раньше. -- Будешь ли? -- переспросила мать. -- Буду. Конечно буду. Это здесь, на тюрьме, я баловался. Так это потому, что здесь заняться нечем. А на зоне я исправлюсь. Мать повеселела. Рассказала падунские новости. -- Я тебе передачу принесла. В сентябре я к тебе тоже приезжала на свидание и передачу привозила. Но ты, мне сказали, сидишь в карцере, и я уехала назад. Мне сказали, что ты что-то со шваброй сделал. Что, я не поняла. Сегодня я тебе, наверное, привезла больше пяти килограмм. Не пропустят больше-то? Глаз взглянул на женщину и спросил: -- Если будет больше пяти килограмм, пропустите? Я последний день в тюрьме. -- Посмотрим,-- ответила работница вахты. Глаз еще немного поговорил с матерью, и свиданка закончилась раньше времени. Повидались, а о чем больше го