шь в другой раз.
  - Слушай,  Джозеф,  совет старшего по возрасту,  - проговорил Блек.  - Иди
спать.  И  пусть  астрономы  без  нас решают проблему - возможна ли жизнь на
земле.
  - Пусть  дитя  поспит  с девчонкой,  это заменит ему липовый чай или отвар
малины. Утром ты проснешься счастливым и здоровым, - поддержал Митчерлих.
  - Смотрите, Диль уже вычерчивает кривую храпа.
  - Перестань ты наконец  смотреть  на  свои  ладони  и  пальцы!  -  крикнул
командир корабля.

  Они встретились  днем,  выспавшиеся,  выбритые,  щурились  и улыбались при
мысли о предстоящем длительном отпуске.
  Дневное солнце било в глаза, блистало на плоскостях самолетов, и казалось,
даже необъятного зеркала Великого океана было недостаточно,  чтобы  отразить
его  нержавеющий,  вечный  блеск.  Свет солнца был щедр,  огромен,  затоплял
пространство, мешал видеть, ослеплял людей, птиц, животных.
  Баренс положил на стол пачку газет и сказал:
  - Крепко же вы спали.  Я завтракал один,  никто не брал  почты.  Никто  не
слышал, что тут творилось.
  - Что же?
  - Джозефа  свезли  на рассвете в санитарную часть,  у него стало неладно с
головой.
  Посмотрев на лица товарищей, он сказал:
  - Не то чтобы  совсем  помешался,  но  вроде.  Он  отправился  среди  ночи
купаться, а на столе оставил письмо. Потом пытался повеситься на берегу, его
обнаружил часовой,  и все обошлось.  Первые слова его письмеца я прочел.  Не
стоит повторять: жуткое письмо, как будто именно мать кругом виновата.
  Блек, сокрушаясь, присвистнул:
  - Видишь,  Баренс, ты вчера забыл - кроме монастырей, есть еще сумасшедшие
дома.  Я сразу заметил,  что с ним нехорошо.  Но ничего.  Если это не на всю
жизнь, то через несколько дней пройдет.

  1953