в форме маленького пистолетика. - Дайте посмотреть, пожалуйста. Дядя Юра кинул ему пистолет. - Да... Не мюзик-холл, прямо скажем... Кто вызы­вает? - Клара. Директор. - Она отца-то твоего видела? Она же его знает на­верняка? - Не, не знает. Точно не знает. Он один раз только приходил. Первого сентября. Он на вас похож: нос большой... - Нога хромая,- в такт Ромке добавил, усмехнув­шись, дядя Юра.- Когда вызывают? - Завтра. Дядя Юра посмотрел в календарь: - Ладно. Схожу. Как отца по отчеству? Тьфу, он же Олькин брат. Лев Александрович? - Спасибо, дядя Юра.- Ромка положил на стол пистолетик.- До свидания. - Погоди.- Дядя Юра взял зажигалку со стола и подкинул несколько раз на ладони.- Держи! Ромка поймал пистолетик и с радостным воем, пока дядя Юра не передумал, помчался вниз. На последнем лестничном пролете он съехал по перилам, чуть не сбив с разгона бронзовую голову Пушкина у гардероба. По Басманному дул ветер, кувыркая мокрые топо­линые листья. Ромка поглубже натянул фуражку. Из подворотни картонажной фабрики выехала знакомая телега. На коз­лах сидел Вовка. - Тпру-у! - сказал он мерину.- Тебя лупили? - Нет,- виновато ответил Ромка.- Меня не бьют. - А меня мать выдрала!-похвастался Синяк. - Мне зажигалку подарили, во! - Насовсем? - не поверил Вовка. - Вован, знаешь чего... Она наша общая будет, ага? - Классно,- сказал Вовка и засунул пистолетик се­бе в карман.- Может, тебе жалко? - Да почему,- пожал плечами Ромка.- Пускай у тебя пока побудет. Если хочешь, конечно? - Хочу. Ты куда сейчас? Ногу, ногу убери, смотри, копытом наступит. - Лошади на людей не наступают. Они умные. Мне чулки мамины из ремонта на Разгуляе надо получить. - Другие не наступают, а этот еще как наступит. Залазь. Ромка забрался на козлы. - На,-Вовка сунул другу вожжи.- Но-о! Пимен жил не только в Вовкином подвале. Второе жилье у него было в голубятне, пристроенной к стене картонажной фабрики, где, возвратившись из колонии, он работал грузчиком неполный день как малолетний. Дел у него на фабрике было совсем немного: вечером вымести бумажные обрезки, а на следующий день загру­зить ими телегу. В голубятне, постоянно сшивались Ромка с Синяком. Иногда в дни получки в голубятню приходил старик воз­чик. Пока Пимен накидывал в телегу бумажную рвань, старик тихо выпивал под ласковое ворчанье голубей и засыпал на топчане. Тогда Пимен сам отгонял телегу, но не на Малинковку, куда положено, а рядом на Оль-ховку в "Утильсырье" к брату Уляляма. В помощь он брал ребят. По дороге на Ольховку он останавливался возле колонки и наливал в бумажный хлам воды для прибавки веса. Брат Уляляма хмурился на мокрое, но бумагу все равно брал. Пимен курил, а подручные наби­вали огромные авоськи сырой бумагой и волокли на ве­сы. Брат Уляляма двигал разновесы по заржавленной штанге весов, недовольно бормоча про себя что-то та­тарское. Затем он со скрипом отсчитывал Пимену день­ги. Пимен брал себе основное, а несколько мелких бума­жек давал помощникам. Дядя Юра тоже помогал. Когда в издательстве на­капливалась макулатура, он сообщал Ромке, что нужна помощь. Издательская макулатура была самая удобная и выгодная: тяжелые, туго набитые папки с рукописями, списанные книги. Сегодня, пока старик спал, Пимен разрешил Вовке просто так покататься. ...Вниз по Ново-Басманной мерин прибавил ходу, хотя идти быстрее ему не хотелось. Но телега, набирая скорость, упрямо подталкивала его, и к мастерской, где поднимали петли на чулках, мерин примчался на пол­ном скаку. - ...Ничего, Липа,- сказала Марья, задула спичку и сунула ее в коробок с нижней стороны.- Ну, мертвый и мертвый... Может, так лучше - куда ей еще ребенок! Танька вон того и гляди сама скоро родит... - Ты скажи Таньке,- встрепенулся неожиданно дед,- что она в кино каждый день бегает, как колхоз­ница. Нельзя же так, в самом деле. И в коридоре с пар­нями стоит. Хоть бы в квартиру зашли. - Ты, Жоржик, не суйся не в свое дело, за хлебом лучше сходи,- осекла мужа Липа.- Так-то оно так, Машенька. Я и сама говорю Люсе: аборт сделай, куда тебе третий? А теперь уж, когда выносила его... Ох! - Липа сокрушенно покачала головой.- Ты, Машенька, прости меня, но ты не знаешь, каково это матери. Люся-то места себе не находит. - Что верно, то верно,- согласилась Марья.- Не знаю. Да-а... Я тебе денег дала, не забыла? Купи ты ей кофту модную. Китайские есть красивые... Еще что-ни­будь... А насчет Таньки... Не нравится мне ваша Тань­ка. Сегодня приехала, сколько уж ее не видела, должна вроде бы радоваться, а она со мной поздоровалась... ну, будто в темноте наткнулась! Злая девка получится. Вот увидишь. - Всегда тебе, Машенька, плохое видится. Все об­разуется. Ребенок еще, израстется... В комнату вошла Люся. В халате, нечесаная. Села за стол. - Кто израстется? - Да это мы так, о своем,- залепетала Липа.- Пойдем, Машенька, в переднюю.- Липа разогнала ру­кой дым.- Люсе это вредно, табак. - Да глупости это все,- Люся устало махнула ру­кой.- Ничего мне теперь не вредно. Тетя Марусь, налей чайку. Марья взяла чайник, прокашлялась. - Не сливай заварку,- напомнила Липа.- Поняла? Понял? - А папа где?-- безразличным голосом спросила Люся - За хлебом спустился. - Знаешь, мама...- Люся поцарапала ногтем потер­тую клеенку.- Я вот решила: закрою больничный и бу­ду оформляться на Сахалин. На два года. - Какой Сахалин? - Да меня давно еще звали. Строительство жил-объектов. Куратором. Оклад триста, за дальность...- Люся невесело усмехнулась, пригладила волосы.- Как брюхо-то увидали, так, правда, перестали звать, но сейчас... - Но у тебя же ребенок, Люсенька!.. Ромочка в та­ком возрасте... - Ромочка в таком возрасте,- перебила Люся мать,- когда ему больше всего нужен отец! Мужчина! - Нашла мужчину! - фыркнула Марья. - Ну почему...- слабо возразила Липа.- Лева... он... - Ладно, мама. Лева - это Лева. Какой есть. Отцов не выбирают. - А Таня? - Тане я нужна, как собаке пятая нога! Не сегодня завтра замуж выскочит! - Так вы что, разводитесь? - Липа посмотрела на дочь почти умоляюще. - Ну, что ты притворяешься? - сквозь зубы проце­дила Люся.- Знаешь же, что я с ним не живу толком. Все ты знаешь. И Левка знает. - Людмила! - Марья зажгла новую папиросу, спич­ку снова под низ коробка, затянулась.- Знаешь, Люд­мила, я в обкоме по личным вопросам. Передо мной столько личных дел проходит, столько судеб... - Перед тобой - столько, а у меня - одна! Одна судьба! И мне, между прочим, сорок, а не семьдесят! Полжизни себе изгадила с соплей, с киселем этим!.. И все равно - я не хотела. Думала: если его ребенок, если похож на Левку, вернусь! Буду жить, черт с ним. А если на... не похож - все! А сейчас не хочу, ничего не хочу!.. - Люсенька! - жалобно вскрикнула Липа. - Так ты не знала, от кого беременна? - со злове­щим спокойствием негромко спросила Марья. - Не знала! - ощерилась Люся.- Представь себе, не знала! Что, в твоем обкоме не принято так разгова­ривать?! - Марусенька! Люсенька!.. - Значит, так.- Марья ткнула папиросу в блюдце.- Родила неизвестно от кого. Бросаешь сына!.. Да о тебе вопрос надо ставить!.. - Марусенька! Ну, зачем ты так?! Она же Ромочку с собой возьмет или нам с Жоржиком оставит. Школа рядом... - Роман будет жить у отца, - не поднимая глаз от стола, отчетливо, чуть не по слогам произнесла Люся. - Ты и так его избаловала до невозможности. - Но мальчик такой болезненный... - Перестань кормить таблетками - не будет болез­ненный... - Значит, ты - правда?.. Отдать его хочешь? Бро­сить? - И бросит! - Марья встала. - Бросит! Чтобы с му­жиками гулять! Шлюха!.. Люся медленно поднялась из-за стола. - Ах ты, старая ведьма!.. Крыса ты обкомовская!.. Что ты понимаешь?! - Люся! Но это действительно!.. - Мама, заткнись! Надоело!.. Танька еще! Смея­лась, как я с животом пол мою. Всем я мешаю! Я не хочу, не могу я в Уланском жить! Куда мне?! Под трам­вай?! Сволочи вы все! Ненавижу!.. Люся сорвалась со стула и через минуту выскочила из маленькой комнаты обутая, в берете, в пальто поверх халата. - Люся! Куда ты? В таком виде!.. Липа метнулась к двери, загородила ее собой. Дочь легко отшвырнула ее, завозилась с цепочкой, застряв­шей в узкой прорези. - Людмила! Не дури! - Марья бросилась ей на спину. - Пусти!.. Опять!.. Опять нацепила, дура старая!.. - Люся рвала дверную цепочку, но старухи повисли на ней с двух сторон. - Пустите! Пустите! Все равно уйду! Все равно!.. Она вывернулась, оставив в руках сестер пальто, и, Злетев в комнату, вскочила на подоконник, локтем по стеклу... - Люсенька!.. Люся! - Липа схватила ее за ногу, Марья - за другую. Люся упала с подоконника на пол. - "Люсенька! - рыдала Липа.- Деточка!.. Люся, тяжело дыша, отпихнула ногами мать и тетку, на кровать. Берет свалился, глаза безумные... Потом она медленно встала и, прихрамывая, пошла в свою комнату. - Ты что, ножку ушибла? - Каблук... сломала...-Люся сняла туфлю с торча­щим в сторону каблуком, швырнула его в угол, со сто­ном свалилась на постель. - Каблук?.. Каблук -это ничего. В срочный ре­монт... Я сейчас... Машенька! Возьми подушку, заткни окно!.. Господи, как же Ромочка будет тут уроки учить?.. 9. СЕРЕНЯ, КУРЕНЯ И ВЕЛОСИПЕД - Рома, я надеюсь, ты не забыл свои обязанно­сти? - напомнила бабушка Шура. - Бабуль, уже кончается... - Я не люблю повторять. Ромка недовольно сполз с крышки пианино и побрел выключать телевизор. Хорошо, что большая комната в Уланском была действительно очень большой: от пиа­нино, на крышке которого они обычно сидели втроем, втискиваясь между двумя бронзовыми подсвечниками с хрустальными висюльками, до телевизора семь шагов. Сейчас по телевизору шел "Подвиг разведчика", и поэ­тому выключать телевизор Ромка не спешил. Не спе­шить Ромка научился тоже с помощью телевизора у французского клоуна без слов Марселя Марсо. Тот шел, а на самом деле с места не двигался. Вот и Ромка сей­час шел к ненавистной красной кнопке "выкл." тем же пробуксовывающим на месте шагом. Пока Ромка "шел", он поглядывал на увлеченную газетой "Правда" бабуш­ку Шуру. Когда он "двинулся" к телевизору, бабушка читала текст на самом верху газеты, сейчас Ромка был на полпути, бабушка читала газету в самом низу, а раз­ведчик на экране все еще не совершил свой подвиг. Ром­ка отклонился в сторону, чтобы не загораживать экран близнецам: Серене с Борькой, от волнения за судьбу разведчика грызущих один и тот же ноготь на одной и той же руке. Тревожно зашуршала газета, и бабушка Шура резко сказала: - Рома! Ромка ткнул "выкл.", рыжие сыновья Надежды Ива­новны понуро поплелись к двери. - Что надо сказать? - педагогическим голосом спросила из-за газеты бабушка Шура. - Спасибо, - пробубнили братья. - Вечером приходите, - утешил приятелей Ромка. - Бабуль, можно? - Не торгуйся. До свидания, дети. Братья исчезли. - - Подмети пол, протри пыль, наведи полный по­рядок. - А где тряпку взять? - Не задавай глупых вопросов. Ромка с отцом жили в соседней маленькой комнате, в темной ее половине с выходом в коридор, а в светлой половине, с окном, жили тетя Оля с Геннадием Ана­тольевичем. Тетя Оля по-родственному в коридор про­ходила через темную половину, а Геннадий Анатольевич через дверь проходил в большую комнату, а уж через нее - в коридор. Бабушка Шура спала за ширмой, де­душка Саша видел плохо, поэтому ранние проходы Ген­надия Анатольевича через большую комнату никому не мешали. Маленькую комнату, которая была не столько ма­ленькая, сколько узкая, делило пополам старое вытер­тое сюзане, переброшенное через палку. Ромка подмел свою половину, остановился у пыль­ного сюзане, подумал и подмел в половине тети Оли. Теперь тетя Оля не сможет его спросить вечером, поче­му он без спроса сшивался на их половине. Подметал, наводил порядок. На письменном столе стояла расчех­ленная пишущая машинка; в другой раз можно было бы написать на ней письмо, позвать рыжих, чтоб и они написали, но сейчас нельзя было тратить время на та­кую ерунду. Пока Ромка мел пол в тети Олиной полови­не, он как бы невзначай подергал ящики стола, и повез­ло: средний Геннадий Анатольевич забыл закрыть. А именно в среднем и было самое интересное. Ромка с • Закрытыми глазами без запинки мог перечислить, что там. Охотничьи патроны, половина полевого немецкого бинокля, с которой тетя Оля и Геннадий Анатольевич 'ходили в театр, ракетница, коробка малокалиберных .Патронов, капсюли "Жевело", а самое главное - немец-финка с надписью на ручке "Гот мит унс", Ромка о переводил рыжим, изучающим английский язык, o это значит "бог с нами", то есть с ними, с фашистами. Финку и пишущую машинку Геннадий Анатольевич принес с войны, а ракетницу и охотничьи припасы ему выдавали на работе, когда он собирался в экспедиции. Ромка поглядел в половинку бинокля в окна напро­тив. Ничего интересного там не было: старичок кормил канарейку, пожилая тетка в розовой комбинации чисти­ла картошку; смотреть лучше всего вечером, когда люди придут с работы, но вечером с работы приходит и Ген­надий Анатольевич. Спали тетя Оля с мужем на широкой старинной кро­вати с деревянными спинками, очень, как Ромке каза­лось, неудобной. Одному спать на ней еще можно, но если лечь вдвоем, то скатываешься в ложбину к середи­не. А если учесть, что тетя Оля и Геннадий Анатольевич были люди толстые, то их спанье вообще трудно было себе представить. Ромка с отцом тоже спали вдвоем, на диван-кровати, но, во-первых, диван был жесткий, а во-вторых, они спали валетом. Может быть, и тетя Оля с Геннадием Анатольевичем спали валетом? Точно Ромка ответить рыжим на этот вопрос не мог, потому что, когда он ут­ром просыпался, Геннадий Анатольевич уж стучал на машинке, слушая одновременно иностранные передачи по приемничку, обмотанному изоляционной лентой. Дол­гое время Ромка думал, что Геннадий Анатольевич - кандидат наук по нерусским языкам. Потом выяснилось, что Геннадий Анатольевич работал старшим научным сотрудником по сусликам, тушканчикам, тарбаганам и другим грызунам-переносчикам всяких болезней, а языки выучил сам. Тетя Оля, а вместе с ней и Ромка очень гордились, что кроме Геннадия Анатольевича толь­ко Юлий Цезарь и Наполеон могли слушать одно и пи­сать другое - одновременно. Ромка хвалился рыжим, рыжие верили, но Надежда Ивановна, мать рыжих, ве­рить отказывалась, уверяя, что Ольга Александровна все врет. - Пусть она утром придет пораньше и сама погля­дит,- защищал Геннадия Анатольевича Ромка.- Чест­ное слово, он, как Наполеон! Он еще и второй рукой в другую сторону писать может,- добавлял от себя Ромка. Геннадий Анатольевич жил по своему расписанию: отдыхал, то есть спал, придя с работы, а ночью опять работал, и потому засыпал Ромка всегда под стрекот трофейной "Эрики". Геннадий Анатольевич, хоть и хо­дил через большую комнату, Александру Иннокентьевну не любил. И тестя - тоже. Тестя он невзлюбил за то, что тот умолял Олю еще в письмах с Севера не пропи­сывать Геннадия Анатольевича на жилплощадь в Улан­ский. И Оля несколько лет не прописывала мужа. Ген­надию Анатольевичу приходилось раз в полгода сме­шить паспортный отдел милиции, продлевая временную прописку. Прописала мужа Оля, когда Геннадию Ана­тольевичу предложили поехать в Монголию. До этого Геннадий Анатольевич был прописан в Купавне, в боль­шом бревенчатом отцовском доме. После того как Ген­надий Анатольевич наконец прописался в Уланском, дом в Купавне стал называться "дачей", а Ольга Алек­сандровна - хозяйкой. К теще Геннадий Анатольевич относился спокойно. Она вела себя очень деликатно, всегда первому предла­гала налить ему чаю, в присутствии зятя прекращала всякие разговоры, могущие его раздражить. Геннадий Анатольевич морщился, когда, зайдя вечером в большую комнату попить чаю, обнаруживал на крышке пианино перед включенным телевизором Ромку с приятелями. Но Александра Иннокентьевна и в этом месте была пре­дельно справедлива: внука с товарищами с пианино не сгоняла, на что намекал недовольный взгляд Геннадия Анатольевича, а только - категорически приказывала молчать. Геннадий Анатольевич носил потертый портфель, штиблеты с ушками, чиненные Кириллом, в сырую пого­ду- калоши, как у Александра Григорьевича, в свобод­ное время он большей частью молчал; сердился он в од­ном месте: когда Оля называла священников попами. Отец Геннадия Анатольевича был священником. Утром Ромка просыпался легко и, если иностранный голос не картавил за сюзане, шепотом, чтобы не разбу­дить отца и тетю Олю, напоминал Геннадию Анатолье­вичу включить приемник. Тот послушно включал, и Ром­ка спокойно засыпал дальше. ...Ромка выровнял сюзане, так, чтобы до пола оста­вался маленький просвет, почесал спину. Чего еще, ба­бушка говорила, надо сделать? А, книги протереть. Рань­ше, когда книгами кроме книжного шкафа были заняты и две полки, Ромке приходилось протирать их со стула, да еще дотягиваться до них на цыпочках; теперь, когда бабушка Саша за долги отобрала у папы часть книг - Джека Лондона, Гамсуна и Майн Рида, неудобные вы­сокие полки опустели, и с уборкой стало легче - протереть только те, что в шкафу. Ромка открыл дверки шка­фа, провел тряпкой по корешкам. На самом видном ме­сте папа поставил "Десницу великого мастера". Книга была в порванной бумажной дополнительной обложке. Ромка с трудом вытащил сдавленную с боков "Десни­цу". Почитал" но книга была по-прежнему неинтересной. Однако папа часто доставал ее и показывал сначала соседям по квартире, а в дальнейшем - гостям. Потому что на обложке изнутри была чернильная надпись: "Ро­ме Бадрецову от родителей Вали Минаева за спасение нашего сына". "Десницу" Ромка привез из санаторной лесной шко­лы, в которую после отъезда мамы на Сахалин устроил его отец. Тетя Оля перед этим предлагала папе отдать Ромку в специальный образцово-показательный детский дом, о котором написала толстую, очень интересную, по словам тети Оли, книгу ее приятельница. В этом детском доме прекрасно воспитывали самых трудных детей, в то время как ни Люся, ни Лева, по словам тети Оли, вос­питывать ребенка не умеют. Как-то за чаем тетя Оля даже вслух зачитывала наи­более интересные места из этой книги, бабушка Шура одобрительно кивала, дедушка Саша не высказывался, папа молчал, а Геннадий Анатольевич, сопя, пил чай, а когда допил, тяжело поднялся и сказал жене: - У меня складывается впечатление, Оленька, что ты от безделья совсем рехнулась. Подумай, что ты не­сешь! В детский дом Ромку не отдали, а устроили в лесную школу для детей с ослабленным здоровьем. Врачи, осматривавшие Ромку при поступлении в лес­ную школу, недоуменно переглядывались, не понимая, на каком основании мальчик попал сюда. По-врачебно­му Ромка назывался "ребенок выше средней упитанно­сти", абсолютно здоровый, но не отправлять же мальчи­ка обратно. Валька Минаев тонул в мертвый час. Тонул он со­вершенно зря. Дело в том, что Ромка, Валька Минаев и еще один мальчик, имени которого Ромка не знал, сде­лали плот. И когда перегруженный плот выплыл на глу­бокое место, он вдруг стал, накренившись, медленно уходить в воду. Первым прыгнул Ромка - плот замер, скособочившись; вторым прыгнул мальчик, имени кото­рого Ромка не знал,- плот выпрямился. Но Валька Ми­наев решил не отставать от товарищей и тоже прыгнул в глубокую воду. Ромка и мальчик без имени тихонько поплыли к берегу, обсуждая, как усовершенствовать плот. Потом они вспомнили про Вальку. Вальки не бы­ло. Вернее, он то был, то не был: его стриженая голова равномерно, как поплавок, то скрывалась под водой, то выныривала. Валька не умел плавать. Мальчик без име­ни первый доплыл до берега и с интересом смотрел, к чему это приведет, и спросил об этом Ромку. Ромка за­думался и понял, что приведет это к тому, что, скорее" всего, Валька сейчас утонет насовсем. Он вспомнил, что в таких случаях надо спасать тонущего. И тут Ромке стало страшно. Ромка на корячках вскарабкался на гли­нистый ускользающий берег, тихонько подвывая от ужа­са. Он оглянулся еще раз: Валька пока не утонул, его только немного снесло течением вниз. - Давай спасем его как-нибудь,- прохныкал Ромка. - Да ну его! - махнул рукой мальчик без имени.- Он уже сейчас утонет. Ромка, на трясущихся ногах, перемазавшись в глине, сполз с берега в воду и поплыл к Вальке. Он прибли­жался к Вальке, с ужасом вспоминая, что тонущие утас­кивают с собой на дно своих спасителей. Спасать надо за волосы, вспомнил он. Но у Вальки волос не было, од­на челка. Ромка подплыл к барахтающемуся Вальке, хотел уцепить того за челку, но Валька в ответ крепко вцепился ему в руку. - Не хватай! - захлебываясь, заорал Ромка и уда­рил Вальку со всей силы по всплывшей стриженой ма­кушке. Валька послушно отцепился. Он понял, что Ромка его спасает, и стал спасаться. Ромка за руку прибуксиро­вал его к берегу. На берегу Ромку вырвало. А Валька сидел, охватив колени, и долго-долго икал. - Я с закрытым ртом тонул, а то бы совсем уто­нул,- сказал он, наикавшись вдоволь. - Жирный, а я думал, ты тоже утонешь-сказал мальчик без имени. - Толстые на воде хорошо держатся,- объяснил Ромка. Забирать исключенных из лесной школы приехали родители Вали Минаева и Таня -Лева был в отпуске. Мальчика без имени не исключили, потому что он после купания заболел воспалением легких. Родители Вали Минаева приехали на длинной чер­ной немецкой машине марки "опель", почти такой же, какая была у Левы, пока не сгорела. Они угостили Ром­ку клубникой в сахаре и подарили ему неновую "Десни­цу великого мастера". "Сейчас тебе еще рано читать эту книжку, а вот через год-другой - как раз". Таня рас­крыла книгу, прочла надпись и фыркнула. И когда ро­дители Вали предложили подвезти их на машине, отка­залась... Сколько раз Ромка потом ни принимался за "Десни­цу", всегда было неинтересно. Ромка даже задумался: а стал бы он спасать Вальку, если бы знал заранее, что ему подарят такую старую, неинтересную, без картинок книгу. В Уланском Ромку встретили недовольно. Потому что кроме книги из лесной школы прибыла и характери­стика, которую Лева, приехавший вечером того же дня, зачитал в большой комнате. Кончалась характеристика так: "...Много читает, начинал вышивать, ругается матом". - Я же говорила: его надо отдать к Бабанову,- сказала тетя Оля. - Что же это такое, Рома? - спросил Лева, для со­лидности понижая свой довольно высокий голос до баса. - Пап, ну, ты понимаешь,- переминался с ноги на ногу Ромка.- Там девочки из шестого класса Вальку Минаева Чингисханом дразнили. Я их не матом... Так дедушка Георгий говорит... По средам. - Почему по средам? - скривилась тетя Оля. - Он по средам водку пьет для аппетита. - Позволь, Рома,- подняла недоуменно бровь ба­бушка Шура и сняла пенсне. Она повернулась к Леве: - Позволь?.. Разве Георгий Соломонович выпивает? У ме­ня сложилось впечатление, что... злоупотребляет не­сколько Олимпиада Михайловна? Вероятно, ошибаюсь? - Ты ошибаешься, мама,- раздраженно возразил ей Лева, переходя на обычный свой высокий голос.- Георгий Петрович, а не Соломонович. - Как ты смеешь делать маме замечания? - взви­лась тетя Оля.- Тем более при сыне! - Да я не слушаю ничего,- завопил Ромка, выго­раживая отца. - Ну, дела!..- ухмыльнувшись, сказал Геннадий Анатольевич и поднялся из-за стола.- Парень товари- ша спас. А вы?.. Приятного аппетита, Александра Ин­нокентьевна. - ...Рома, обедать! - крикнула бабушка Шура и для убедительности постучала в стену. Обед бабушка Шура готовила полезный и очень не­вкусный. Ромка возил ложку в шпинатном супе, потом расковыривал творожник, рассматривая, что у него внутри. Когда бабушка отошла от стола, он потянулся за хлебом, но бабушка Шура в последнюю секунду за­секла его; ожегшись под ее строгим взглядом, Ромка отдернул руку от хлебницы. - - Не хочешь больше? Ромка помотал головой. - Что надо сказать? Ромка молчал, как будто не слышал вопроса. - Так что надо сказать? - Спасибо. Можно выйти из-за стола? - Громче. - Горло болит "громче". - Горло надо полоскать риванолом. Ну? - Спасибо! - заорал Ромка так, что на диване за­шевелился дремавший дедушка Саша.- Можно выйти из-за стола? - Пожалуйста,- кивнула бабушка Шура. Она по­мыла в фарфоровой полоскательнице тарелку, вытерла, затем сняла пенсне и протерла стекла. Пока бабушка была без пенсне, Ромка успел выхва­тить из хлебницы горбушку и сунуть в карман. Этого бабушка Шура без пенсне не заметила, но она заметила другое: - Ну-ка, ну-ка, подойди поближе... Что у тебя с шеей?! Боже мой! Немедленно в ванную! Мыть с мылом! Немедленно. - Что такое, что такое?-встрепенулся дедушка Са­ша, но из дремы не вышел. - Я ее вчера мыл. - Посмотри мне в глаза. - Ну, позавчера. Каждый день, что ли, ее мыть?.. Бабушка Шура встала, взяла Ромку за руку, в дру­гую руку взяла палочку, с которой уже несколько лет не расставалась, и повела внука в ванную. - Не буду ее мыть,- упирался Ромка.- Сказал, не буду - и не буду! - Тогда сиди здесь до вечера,- ледяным голосом сказала бабушка Шура, заперла дверь на крючок с той стороны, потушила свет, и стук ее палочки стал уда­ляться. - Бабуль! Зажги свет. Вымою! Бабушка Шура включила свет, но дверь не открыла. - С мылом, я проверю. Ромка с яростью стал тереть ненавистную шею в ок­ружении корыт, развешанных по стенам. Через поло­женное время бабушка Шура освободила его, подвела к окну и не торопясь проверила чистоту шеи при помо­щи смоченной в -одеколоне ватки. Ватка не изменила цвета. - Я- гулять! - рванулся к двери Ромка. - Не забудь кашне, береги бронхи... - А уроки? - спросила тетя Оля. Она навещала подругу и возвратилась раньше времени - обычно она засиживалась у подруг до ночи. - Я все выучил,- неуверенно пробормотал Ромка. - Сейчас проверим,- благодушно произнесла тетя Оля, вешая плащ на плечики. Ромка поплелся за ней в маленькую комнату. Сел за стол на львиных лапах. - Подложи подушку,- посоветовала тетя Оля. От ее слов настроение у Ромки совсем скисло: "под­ложи подушку"-значит, тетя Оля намерена долго му­чить его. Ромка безнадежно вздохнул. Но... кажется, все не так уж плохо: посидев буквально минутку, тетя Оля прилегла на постель, рука ее потянулась за штопкой. Те­тя Оля беспрерывно штопала носки, Ромка всегда удив­лялся, откуда она их столько берет. Многие носки были без пары - по одному. Некоторое время тетя Оля молча штопала носки, это время Ромка делал вид, что учит уроки; он знал, что надолго тети Оли в лежачем положении не хватит. И верно: помолчав минут двадцать, тетя Оля потихонь­ку оживилась, и через несколько минут от начала ожив­ления уроки кончились. Тетя Оля отложила штопку, за­кинула веснушчатые руки за голову и начала рассказы­вать о своей молодости, вернее, о своей жизни раньше (немолодой тетя Оля себя не считала и сейчас). В молодых рассказах тетя Оля была очень деятель­ная, отзывчивая, добрая и заботливая. Рассказывала она о себе очень интересно. Интересно рассказывать она научилась, работая в школе, откуда ее уволили за постоянные опоздания. Это Ромка узнал от рыжих, а те - от матери. Ромка слушал тетю Олю, забыв, что она рассказы­вает о себе. Потом тетя Оля встала с постели, достала из ящика стола старые письма и стала читать вслух те из них, в которых подтверждалось то положительное, о чем она только что рассказывала. Потом тетя Оля стала читать знаменитое письмо Геннадия Анатольевича к своей покойной матери, в котором он описывал первую встречу с тетей Олей. Когда хорошие слова в письме кончились, тетя Оля убрала его в конверт, откинулась на подушку и своими словами добавила недостающие: - "...С какой восхитительной девушкой я познакомил­ся!.."- прикрыв глаза, вспоминала она недовыражен-ные в письме чувства будущего супруга. Недовыразил он их, по убеждению тети Оли, из-за скромности. Ромка, затаив дыхание, слушал про тетю Олю. - Тебе тогда было сорок лет? - наивно спросил Ромка. - Кто тебе сказал такую чушь?! - вздернулась тетя Оля.- Мать? Чем заниматься сплетнями, лучше бы сы­на воспитывала! Мне было неполных тридцать восемь, но мне их никто не давал. - А почему у дяди Гены отец попом работал? - спросил Ромка, чтобы отвлечь тетю Олю от гнева. Тетя Оля с неудовольствием прервала рассказ о за­мужестве и долго объясняла племяннику, что, во-пер­вых, не поп, а священник, во-вторых, бога нет, что Ром­ка знал давно и без нее в связи с Леной Шаровой, а в-третьих, несмотря на то что отец Геннадия Анатолье­вича был священник, он был неплохой человек. - Тетя Оля, ну, я пойду,- ангельским голосом про­изнес Ромка. Тетя Оля, погруженная в воспоминания, рассеянно кивнула. Ромка заглянул к рыжим. - Залазь! - крикнул Сереня.- Алик приехал, а те­бя все нет и нет. -- Вы уже обедали? - первым делом спросил Ром­ка. На огромной круглой сковороде лежали три котлеты и закостеневшие, подернутые желтым макароны.- Ты больше не будешь? Я доем? - Лопай. - А где Борька? - спросил Ромка, подчищая сково­роду. -А-а, на дополнительные по английскому пошел. Да­вай по-быстрому, а то Алика опять увезут. - Копилка где? Сереня полез под кровать в тайник. Побывки Алика Ожигина в Уланском год от года становились все короче: от пяти месяцев - в первые го­ды до нескольких дней - в последние. Каждый раз, ког­да Глафира возвращалась из больницы, она начинала плакать, потому что все больше и больше догадывалась, что Алик в больнице не только кричит и бранится, и ле­чат его не одними таблетками, иначе почему у него с каждым разом зубов становится все меньше и меньше. Но надежд на выздоровление сына она все-таки не те­ряла и совала санитарам деньги, чтобы были повнима­тельнее к Алику. Работала она теперь день и ночь. Во время редких побывок дома Алик ходил замедлен­ной походкой из конца в конец коридора и просил у всех закурить, кто бы ни появлялся в коридоре: у Доры, у Ромки, у рыжих, у Александра Григорьевича и даже у Александры Иннокентьевны. Александр Григорьевич от страха терял речь и заби­вался в комнату, откуда почти не выходил, пока Алик был в Уланском, Александра же Иннокентьевна каждый раз внимательно выслушивала сумасшедшего и отчетли­во, как нерусскому, теперь уже на "вы", потому что за время болезни Алик превратился из парня в мужика, говорила: "Алик, вы забыли, я не курю". Побывочный костюм Алика все дальше и дальше от­ставал от моды. В последний раз по коридору замедленной ненор­мальной походкой бродил странный лысеющий, растол­стевший от лекарств человек в синем с белой ниткой до­военном костюме, доставшемся ему от убитого на войне отца, и в шляпе с высокой тульей и обвисшими от вре­мени полями. Ромка постучал в дверь Ожигиных; Сереня прижал к животу копилку - кошку с бантом. Глафира Николаев­на лежала на кровати и храпела. Она теперь спала всег­да, когда бывала дома. Даже на кухню не выходила го­товить. Кроме своих подъездов она теперь мыла еще и поликлинику в Даевом переулке. У окна спиной к двери сидел Алик. Перед ним стоял специальный станочек, на котором была распялена си­няя авоська. Кошель ее Алик успел связать в прошлый раз, а ручки доделать не успел, потому что кинул в мать табуреткой, пробил ей голову и его увезли, замотанного в смирительную рубашку. Сейчас Алик плел ручки. За окном гулюкали голуби. - Дядя Алик, здравствуйте,- тихо, чтобы не про­снулась Глафира, сказал Ромка.- Мы деньги принесли за велосипед, как вы просили. - Дай закурить,- сказал Алик, не отрываясь от авоськи. Сереня поставил на стол кошку, полез за припасен­ными специально для Алика сигаретами "Ароматные". - Мы возьмем велосипед, да?-шепотом спросил Ромка. Алик продолжал вязать, пуская дым в сторону. - Вы попробуйте, какая она тяжелая.- Ромка взял ео стола копилку и поднес к Алику: - Попробуйте. - Дай,- сказал Алик, выхватил у него из рук |ко-пилку и поставил на пол между ног. Ромка с Сереней поняли, что сделка состоялась. Кататься на велосипеде пошли во двор Уланского, самый большой двор в окрестностях. Двор в Уланском с неработающими фонтанами посредине был образован тыльной стороной Центрального статистического управ­ления и фасадом Министерства авиации. На фасаде Ми­нистерства авиации наверху в каменных нишах стояли каменные темно-серые шахтеры - мужчины и женщи­ны- с отбойными молотками на плечах, в руках и под мышкой. Назывался этот двор "Наркомат". Сейчас наркомат был забит народом: уже неделю здесь снимали фильм "Застава Ильича". Снимали перво­майскую демонстрацию: мимо кинокамер по многу раз проходили толпы народа, освещенные ослепительными прожекторами. Главный дядька, маленького роста, седоватый, с уса­ми, увидев велосипед, заорал, перекрикивая шум съемки: - Рыжего мальчика на велосипеде - на фоне шах­теров! Быстро! - Ехай! -приказал Серене другой дядька.- Вот от­сюда - сюда. Как я махну, так и поедешь. Сереня забрался на велосипед и, тяжело проворачи­вая педали, на расплющенных ненакачанных шинах по­катился куда надо. Главный дядька заставил Сереню проехать еще три раза, потом сказал "спасибо" и подарил покрасневшему Серене огромный воздушный шар, отобрав его у зеваю­щей молодой женщины из демонстрации. - Дяденька! - крикнул Ромка.- Давайте я тоже проеду. Я хорошо проеду!.. Честное слово! Тот засмеялся, отобрал у демонстрации еще один шар и сунул веревочку Ромке. Съе-мка тем временем собралась, сложилась, села в автобусы и уехала. Наркомат опустел. Ромка с Сереней попеременно качали шины. Шины накачивались очень медленно, а задняя, ка­жется, совсем не надувалась. Но зато велосипед был спортивный, с тремя передачами. - Чей велик? - спросил Куреня, сын истопника дя­ди Кости, которого всегда ругала Дора, потому что в ра­бочее время в котельной он пил "простое вино", вместо того чтобы отапливать дом. - Наш,- сказал Сереня, вытирая пот со лба. - И Борькин,- добавил Ромка, учитывая отсутству­ющего второго брата-близнеца. - А чего он покорябанный? И цепь ржавая? - за­вистливо сказал Куреня, сбивая истинную ценность ве­лосипеда.- Я б такой и задаром не взял. На фиг он мне! И шина спущена. А шары такие мне тоже на фиг нужны! - Давай ему отдадим один? - предложил Ромка. Сереня кивнул, пыхтя над шиной с горячим насосом в руках. - Курень, возьми себе один шар. - На фиг он мне...- по инерции затянул Куреня, от­вязывая шар от чугунного парапета. - А у нас дома много таких штучек,- сказал Сере­ня, пробуя шину.- Длинных таких, беленьких... Наду­вать хорошо. Катайся, Ром, твоя очередь. Ромка поехал вокруг фонтанов. - Вот такие вот,- сказал Сереня, показывая Куре­не бумажный пакетик с нечеткой надписью "презерва­тив". Куреня заржал.- Чего ты? - удивился Сереня. Ромка сделал два круга и, потный, причалил к пара­пету. Теперь вокруг фонтанов поехал Куреня. - Что ты смотришь? - Ромка толкнул локтем Сере" ню, задумчиво разглядывающего желтое колечко. Сереня объяснил, в чем дело. - Да врет все твой Куреня! - возмутился Ромка.- У папы тоже в тумбочке есть, я сегодня убирался и ви- дел: лежат. Врет все Куреня. У нас и так уже один ребе­нок умер. А потом, мама на Сахалин улетела. Сзади незаметно подъехал Куреня и все слышал. - Значит, батя твой бабу завел, пока мамки нет! - Отдай велосипед!-насупившись крикнул Сереня, заступаясь за Ромкиного отца.- Ничего он себе не за­вел! Мы с ним из духовушки стреляем на чердаке. По­нял? Скажи, Ром. - Честное слово! - Мы приемник с ним будем делать, понял? На во­дохранилище ездили с палаткой, понял? По морде сей­час как дам!.. Ромке было приятно, что Сереня вступился за папу и, наверное, за маму, которая сейчас на Сахалине от пе­реживаний. Сереня стоял против здорового Курени, ма­ленький, рыжий, в драных кедах, со сжатыми кулаками. Хоть они с Борькой и родились почти одновременно, Се­реня был на брата совсем не похож. У Бори нос был лап­тем, а Сереня в детстве выпал из коляски, сломал себе нос. Бабушка Саша всегда удивлялась, когда онисидели на крышке пианино, удивлялась, до чего же не похо­жи близнецы друг на друга: "Один рязанский мужичок (это про Борьку), а второй - вылитый маленький рим­лянин (это про Сереню, про его чуть горбатый от пере­лома нос)". И вообще Борька был совсем другой. Гулять не лю­бил, уроки учил, все время долбит-долбит, а выучить не может. А Сереня все время на Наркомате в футбол иг­рает, а учится лучше всех в классе. Потому что он способный, а вот Ромка неспособный, потому что когда он, как Сереня, почти не учит уроки, то и отметки получает плохие. Ромка очень гордился, что у него в Уланском есть такой друг, Сереня, отличный па­рень. Самый лучший на свете. Вовка Синяк - самый лучший - в Басманном, а Сереня - в Уланском. - Давай помиримся с Куреней,- предложил Ромка. - Ага,- кивнул Сереня и крикнул в фонтан: - Ку­реня, иди покатайся! - На фиг мне...- донесся из фонтана обиженный го­лос Курени. - Курень, ну чего ты? -виновато сказал Сереня, спрыгивая на дно фонтана.- Хочешь телевизор у нас посмотреть? Ром! Бабушка Шура пустит Куреню телик смотреть? - Конечно, пустит. Завтра. Куреня выслушал, вытер нос рукавом и спросил: "За­конно?"- значит, простил. На дне фонтана росли невысокие пыльные кустики, вылезшие сквозь разорвавшийся бетон. В кустики свер­ху ныряла облупившаяся тяжелая тетя в купальном ко­стюме, похожая на тетю Олю. Куреня школьным мелом дописывал у нее на ноге длинное нехорошее слово. Ма­терное. - Откуда велик взяли?-спросил Куреня.- Спер­ли небось? - Почему? У Алика купили,- сказал Ромка и, поль­зуясь тем, что Куреня отвлекся, стал стирать нехорошее слово с ноги "тети Оли". Мел въелся в шероховатую но­гу и не стирался. - А чего он его продал-то? - Он душевнобольной,- с готовностью пояснил Ромка. - Чем? - Ну, голова у него там... Сумасшедший. Когда нор­мальный- обыкновенный, а когда болеет - кричит, ма­му свою бьет. Табуреткой в нее кидается... - Попал? - поинтересовался Куреня. - В голову,- кивнул Ромка.- Ей потом зашивали в Склифосовском. - Смотри - зашибет! - посочувствовал Куреня, оза­боченно высматривая затертую надпись на ноге купаль­щицы. - Не зашибет,- замотал головой Сереня.- Мы с ним корефаны. Он авоськи нас обещал выучить... - Атас! - крикнул Куреня, присаживаясь на кор­точки.- Арсен. Велик прячь! Арсен жил в Даевом, напротив пожарки. Велосипед предательски во весь рост стоял у фонтана. - Дай покатать раз,- попросил Арсен. - Кого? - не понял Ромка. - Себя,- сказал Арсен и взялся за руль. Из подъезда Министерства авиации вышел вахтер в синей гимнастерке с кобурой на ремне. - Зачем пацанов обижаешь?! Арсен повернулся к нему и прокричал что-то грубым голосом. Вахтер обиделся и ушел в подъезд. - Только недолго,- попросил Ромка, протягивая ему бельевую защепку.- Брючину прищеми, чтобы в цепь не попала. - Не хочу,- буркнул Арсен, вскакивая в седло.- Пошел я. Арсена ждали долго, пока не начало темнеть. Из подъезда Министерства авиации снова вышел вахтер. - Что? - крикнул он приятелям.- Лисапед-то где? - Арсен катается. - Кто же цыганам этим нерусским дает? Теперь пусть отец идет. Милицией им погрозит. А так - зака­тают. Им это как два пальца - об асфальт! В бараке сказали, что Арсен пошел к брату обедать. Придет завтра. Папа еще не пришел с работы.