ванович удивился, с какой легкостью этот толстый и соплявка эта стали называть его на "ты" и "Васиным". Главное, почему-то не было обидно. Уж больно Пашка вежливо слова произносил. По-иностранному как-то, а у пигалицы вообще смешно получалось. Петр Иванович положил на противень еще одну ногу. -- ВсЈ. И чтоб без претензиев. У тебя родители не миллионеры. Машину взяли, квартиру купили, а ты еще жрешь, как потерпевший. Ясно? -- Спагеттей побольше, пожалуйста, -- твердил свое Пашка. -- Если в шкафу не имеется, у нас есть резерв. Мама, где у нас резерв? -- Не трог мать! -- Петр Иванович укоризненно покачал головой, но полпачки макарон все же дозасунул в кипящую кастрюлю. -- ВсЈ. Но Пашка продолжал нависать над кастрюлей. -- Я смолоду тоже здоров был жрать, -- сказал Петр Иванович, помешивая макароны. -- В войну пацаном наголодался... У нас в деревне немцы стояли. Охотиться любили. А зайцев несмотря почему-то не ели. Повар у них Макс в нашей избе поселился. Сварит ведро супа перлового и на помойку волочит -- солдаты, мол, с зайчатиной жрать отказываются. А мне мигнет. А вместо, чем на землю, мне в кастрюлю перельет. Потом узнали -- за Можай Макса загнали. -- Зачем? -- За суп. За то, что меня с матерью тишком подкармливал. Не положено. А вообще у нас немцы были люди, как люди. Матушка моя, если б грамотная была, ушла бы с ними. У нас много с немцами ушло... -- Врешь! -- крикнул Пашка. -- Рад бы, Павел, поднаврать малку, только это голая правда. -- Павел, немедленно извинись перед Петром Ивановичем -- взвизгнула Алка. -- Да ладно, Аллочка. Мне бы сказали, я бы тоже не поверил. Было, куда денешься. Люди как люди. А вот ваших они несмотря передушили сто миллионов. -- Десять... -- Какая разница, где десять, там и сто. Вот как это понять, не знаю... -- И, чтобы перебить тему, сказал Пашке: -- У тебя вон синячина под глазом. Только тройным одеколоном. Слушай лес, что дубрава говорит... Петр Иванович вскрыл банку, выложил кильки на тарелку, посыпал лучком. -- Васин, -- сказал Павел, озабоченно наблюдавший за действиями гостя. -- Голову у рыбы сними и хвост сними -- так кушать нельзя. -- Иди-ка ты, Павел, лучше стол накрой, -- отправил его Петр Иванович. -- И туда и сюда -- один не управлюсь. Водка, вынутая из морозильника, текла медленно и тягуче, как жидкий кисель. Пока выпивали и закусывали, Пашка умял две куриные ноги и сейчас приноравливался к недоеденной отцовой. Наконец, выбрав удачный момент, сдернул с отцовой тарелки недоедок. Мишка в это время отвлекся на телевизор, где арабам собирались передавать Голанские высоты. Не отрываясь от экрана, он ткнул вилкой в пустую тарелку, близоруко склонился над ней и заорал: -- Пашка; сволочь, верни отцу мясо! Петр Иванович уступил хозяину свою неначатую еще ногу. -- Кильку без водки не есть! -- скомандовал он, заметив, как Павел, умявший курей, нацелился на кильку. -- Не положено. -- Васин, -- робко сказала Мири, -- а можно мне кильку без водки? -- Возьми, -- разрешил Васин. -- А тебе, Павел, со всей апломбой заявляю: будешь притеснять сестру, увезу ее к себе на дачу. У меня там кот Полкан, Мурка с выводком. Умная такая кыса эта Мурка: поймает грызуна и несет свою жертву детям, а ведь ничего не кончала. Машка, внучка у меня есть. Скоро внук будет. -- А у тебя дети есть, Васин? Петр Иванович опешил. -- Если внуки есть, стало быть, и дети есть. Игорь. Врач на "Скорой помощи". Кто заболеет, любого вылечит. И еще у меня сватья, певунья знаменитая. Ох, баба! Красавица!.. Живем все дружно, только по-разному нитку сучим. -- Васин, а тебе сколько лет? -- вдруг спросила Мири, -- Мне? Шестьдесят один. -- Ты тоже имеешь красивую жену? Задумался Петр Иванович. ! -- Не очень-то. -- Странно, -- задумчиво сказала Мири по-взрослому. -- Ты имеешь сексопиль. Ты знаешь, что такое сексопиль? -- Мири! -- одернула ее Алка. -- Не приставай к человеку. -- Она сунула Петру Ивановичу колесико ананаса. Но Петр Иванович ананас отверг. -- От ананаса у меня узда зажевывается. Во рту заеда получаются, кислота теребит... Лучше я покурю, пожалуй. Мири пододвинула к нему пепельницу. -- Рассказывай, пожалюйста. -- Да что рассказывать? Один я остался, как сундук с товаром. Шутка такая. В общем это все ерунда непосредственно. Катер вот у меня сгорел -- это жалко... Поели-попили. Алка, нарушая шабат, ушла в ванную включить стиральную машину. Отключится она сама по себе, все выстирав, отжав и просушив. Так что если навредит шабату, то самую малость. Петр Иванович сытый, довольный откинулся на спинку дивана. Растегнул рубаху. -- Мири, мне Машка заказала привезти лошадь для Барбия. Кто такой Барбия? -- Это просто, -- кивнула Мири, -- это мы купим. А что у тебя висит на шее? -- Она пересела поближе. -- Покажи, пожалюйста. -- Крест православный. Павел, включи! Пашка, кряхтя, включил вентилятор. Но прохлады он не добавил, только месил жару. Петр Иванович снял с шеи крест. -- Каждый человек русский должен носить крест. Ты, например, Мири, человек еврейский, тебе крест тоже подходит... -- Ну, не совсем, -- улыбнулся Мишка, не отрываясь от Голанских высот. -- А ты чего не разливаешь, Михаил? Ты что, с водкой "на фе"? Смотри, приходить не будет. -- Где ручка, Пашка? -- крикнул Мишка. -- И бумагу. -- И еще: убить -- гасить в шубу, -- довольный своей нужностью, сказал Петр Иванович. -- Записывай, Павел, подмогни отцу. -- Я не умею писать по-русски, -- виновато опустил голову Пашка, протягивая отцу ручку. -- И читать по-русски не умею. Не ругай меня, Васин, пожалуйста. Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал. -- Не понял. Раз просишь, ругать не буду. Но все равно -- не понял. А эта, мелкая? -- он кивнул на Мири. -- Я тоже не умею, -- радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки мороженого из коробки. -- И читать, и писать. Мишка разлил водку. -- Не впрягайтесь, Петр Иванович, -- он чокнулся с гостем. -- Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить? Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено. -- Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста? -- Я вот что ношу для Бога, -- Мири вытянула из-за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке. -- Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом... -- Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, -- наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу. -- У одних он -- Будда, у русских -- Христос, у чурок -- Аллах... Тут главное -- вера. Мири стянула с себя цепочку. -- На. Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком. -- Ну, тогда будем здоровы! -- Лэ хаим! 5 Суббота. Шабат в разгаре. С утра опохмелялись, но не слишком. -- А что, музей открыт сегодня? -- поинтересовался Петр Иванович. -- Достопримечательности непосредственно?,, -- "Метро закрыто, в такси не содют..." -- пропел Мишка. -- Шабат во всем околотке. Алка в лаборатори сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром. -- Ага, -- въедливо усмехнулся Петр Иванович. -- В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди-ка: интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более, где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме Где харч покупали. -- А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? -- предложил Мишка. -- Павел, отнеси гостю матрац. Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или -- не к стол; будь сказано -- в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но, это все чепуха, так сказать непосредственно Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха -- снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде "кукушкой" голову отсекло -- обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо Главное, чтоб из жопы пыль не шла! -- Ладно, Михаилу не мни водку! -- весело призвал он хозяина. -- По последней, и -- на крышу! Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для. всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые "пачки сигарет и даже пустые банки из-под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках. Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение -- обозревал субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее внизу и вокруг. -- Дай я покурю из твоей сигареты, -- робко попросил он, поглядывая на дверь. Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке. -- А мать узнает?.. Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает. -- Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой? -- поинтересовался он, выпуская дым колечками. Петр Иванович пожал плечами. -- Ничего такого не ем. Закусываю активно и все. Лучше суповину, похлебочку... Хватит тебе курить, дурака валять! -- Он перегнулся через парапет. -- Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело Хорошее. Внизу евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, -- как объяснил Пашка -- в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами. -- А рядом что? -- Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок. -- Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают. -- Баня, что ли? -- Только без мыла. Баня для религии. Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос. -- Ясно. Почему все в очках? По религии? -- От книг зрение уменьшается. -- Отец и мать у тебя почему в очках обоя? -- Они ученые были в Москве, кандидаты наук. -- А здесь, выходит, не заладилось? -- посочувствовал Петр Иванович. -- У папы с работой проблемы, -- Пашка кивнул чуть виновато: -- нагрузка маленькая и кончается грант в университете... А мама имеет работу в больнице, но -- анализы: кровь, моча... -- Кал, -- продолжил; перечень Петр Иванович. -- Выходит, глаза-то они себе еще в Москве посадили? Ясно. Ну, они-то хоть ученые, а эти? -- он потыкал вниз мощным прокуренным пальцем. -- Чего эти вот под мышкой с собою целую библиотеку тащат? Дома почитать не могут? -- Им везде положено читать, -- сказал Пашка, явно думая о другом. Чего-то он хотел, но стеснялся сказать. Потом все-таки решился: -- Ты кушать не хочешь, я могу нести сюда? Скажи, Васин. Петр Иванович рассмеялся. -- Ну и проглот ты, Пашка. Поясни мне еще чуток, и покушаем. Почему кто в шляпах, кто в тюбетейках. А вон и вовсе в малахае меховом пилит? -- Все хасиды, но все по-разному. -- А вон с мальцом в халате стеганом, этот кто? -- Опять хасид. Петр Иванович агрессивно закряхтел и стряхнул пепел не в пепельницу, стоявшую на ограждении, а вниз, где возле подъезда сидели с детьми бабы в одинаковых прическах. -- Это знаешь, как называется?! Это сектанты называется! Непосредственно. У нас их на кол сажали и в избах жгли, чтоб не баловали! Пашка, не желая включаться в компрометирующий его страну разговор, сделал вид, что углубился в газету. А может и правда, читал. -- Чего там? -- буркнул Петр Иванович, недовольный что на старости лет сцепился с мальчишкой. -- Голаны арабам отдают, -- повторил Пашка фразу, сказанную вчера отцом. -- Ну и что? На всех земли хватит, ладно уж вам чурок пригнетать. Я вон когда в армии служил, в дивизии Дзержинского, у нас поперву-то тоже над чурками мудровали. Мне не понравилось. Пару раз в клюв кое-кому дал и прекратил безобразия. У меня с левой хорошо идет. Пашка тяжело, как взрослый умудренный жизнью человек, вздохнул и сложил газету. -- Васин, ты этого не поймешь, Они стрелять начнут. Или взрывы делать. Как раньше. -- Ну уж так уж? -- Васин... Когда первые поселенцы землю, как это по-русски, -- делали? -- Обрабатывали, -- подсказал Петр Иванович. -- ...обрабатывали, арабы стреляли по ним. Пришлось ездить в тракторах с броней. Землю делать. А когда делали землю руками, томаты и прочее так дальше -- рядом был автомат. У мужчин, у женщин, у детей даже. И старые тоже имели вооружение. Так было. -- Не врешь? -- Петр Иванович почему-то безоговорочно верил этому жирному балбесу. -- Ну, так нельзя. Та люди не делают. Война войной. А крестьян на поле зачем! Тут арабы не правы. За это надо наказывать. Петр Иванович совсем не собирался вступаться за евреев, но за них вступалась деревенская его душа. -- Ладно! -- оборвал он неприятную тему. -- Скажи лучше, почему вот у баб лица, в основном, приятные, одеты чисто, даже, можно сказать, модно, а прически одинаковые? Опять религия? -- Опять, -- засмеялся Пашка. Почему-то здесь, на крыше, с Петром Ивановичем он стал говорить по-русски нормально, не как вчера. -- Это не прически. Это парики. Из волос. -- А под париком? -- Бритвой так делают -- Пашка погладил себя по голове. -- Броют? -- ахнул Петр Иванович. -- Налысо? А... мать твоя?.. Алка, в смысле, тоже?.. Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот. -- И нечего ржать... -- недовольно пробормотал Петр Иванович, понимая, что сказал что-то не то, но не понимая -- что. -- Ладно, иди уж, жратву тащи... Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с крыши. Но, похоже, не за одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?.. Вслед за Пашкой, который минут через пять приволок обед с ледяным пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они весело лопотали что-то между собой по-ихнему и, смеясь, поглядывали на Петра Ивановича. Мири сразу бросилась к парапету, выискала внизу какую-то товарку и тоже начала лопотать ей что-то смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович, которого не оставляли сомнения, подошел и наклонился над ее головой, пристально изучая макушку. Потом протянул руку и, погладив девочку по голове, несильно дернул ее за волосы. -- Ай! -- взвизгнула Мири. Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота. -- Да парики -- это только у хасидок, когда они идут жениться!.. -- задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка. Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед. -- Миша, объясни ты мне, Христа ради, -- сказал Петр [Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. -- Вот все талдычут у вас про терроризм. Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? -- Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где внизу мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость производила какое-то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. -- Ну кому их взрывать?! -- В общем-то да-а... -- протянул Мишка. -- Эти-то, может, и не очень нужны. Но... Но что "но", так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел картофельной служкой -- чипсами. Допил пиво. После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету, свесилась вниз, что-то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже осточертела, а загорать -- так у него и на даче загара хватает. -- Слушай, Миш, -- сказал он, -- если транспорт не работает, так ведь можно и пехом, по карте? А?.. Я думаю, просмотреть маршрут поточнее непосредственно и вперед с песнями... Как считаешь, Миш?.. -- Попаля, попаля! -- радостно завопила вдруг Мири. --Я в мальчика внизу плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль. -- Нормально, -- недовольно сказал Петр Иванович, думая о своем. -- Взрослых перебиваешь... -- Васин, ты не любишь теперь меня? -- Люблю, люблю... Понимаешь, Миша, своими силами хочу добраться до Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по-русски и по-жид... по-еврейски. Не заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь. Мишка почесал лысину. -- Пашка? -- Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое. Мири подняла руку как школьница. -- Можно я с Васиным пойду в Старый Город? -- Ты? А почему бы и нет? -- Мишка положил руку на плечо дочери. -- Значит так. Идете в Старый Город. Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь. Стену Плача. Повтори. -- Мы покупим... -- Вы ничего не покупите, -- нахмурился Мишка. Мири тоже нахмурилась и, по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно: -- Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача... -- Не надо ему молиться в Стену Плача! -- рассердился Мишка. -- Просто покажешь. Потом где Иисус ходил... -- Не надо ему молиться в Стену Плача! -- воскликнула Мири. -- Просто покажешь! Так? Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину: -- Жалко, черт... Там по пятницам монахи-францисканцы ходят по Крестному пути. К ним хорошо бы пристроиться. А, может, и сегодня кого нелегкая занесет, почему нет?! -- Главное, где Иисус с мучениями ходил непосредственно, -- уточнил на всякий случай Петр Иванович. -- Не устанет она? А то я и в одинаре могу без проблем. -- Я сильная! -- Мири сердито погрозила ему кулачком и, не говоря ни слова, встала на руки. Прошла по крыше туда-обратно, лавируя между солнечными батареями: возвращаясь, угодила в пододеяльник, но, потоптавшись немного, выпуталась и затихла в сторонке, покусывая ноготок. Петр Иванович захлопал в ладони. -- Прошу прощения. Подозрительными, напряженными взглядами Провожали Васина с Мири дворовые евреи. Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но уже с длинными до плеч пейсами, подбежал к Мири и что-то залопотал ей угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в нос и тоже высунул язык. -- Ми-ри-и! -- донесся сверху голос Мишки. -- Чего?! -- крикнул Петр Иванович, задрав голову. -- В арабском квартале поаккуратней как-нибудь!.. 6 Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к центру. Правда, и машин не было. Солнце лупило в темя, но Петр Иванович предусмотрительно надел шляпу. Пальм не было, зато по обочинам росли кактусы в человеческий рост, колючие, как положено. -- Здесь можно раздеть себя, -- сказала Мири, -- а в Старом Городе надеть. Петр Иванович послушно снял рубашку, сложил ее, как в прачечной, убрал в пакет. Мири тем временем достала из красного рюкзачка пластмассовую бутыль с водой, принялась жадно пить, косясь на татуировку полуголого своего спутника. Потом завернула на бутыли крышку, спрятала, отобрала у Петра Ивановича пакет с рубашкой и аккуратно сложила в рюкзачок, "Бабенка маленькая", -- усмехнулся Петр Иванович. -- Зачем тебе это? -- она ткнула пальцем в плечо Петра Ивановича, на котором красовалась роза. -- Это когда я был в неволе, мы так делали. В тюрьме, -- Зачем ты быль в турме? -- Негодяя побил. Жара была не жаркая, с ветерком, прям-таки курортная. Иерусалим раскинулся по далеким оплывающим холмам бело-розовыми домами, похожими на россыпь камешков. Дома иной раз вырастали из ущелий, возле обрывов. Петр Иванович шел легко, насвистывая романс Ирины Васильевны. Неожиданно из-за поворота завиднелся Старый Город. В самом центре его горел на солнце золотой купол. Петр Иванович остановился. -- Гроб Господень, -- хрипло пробормотал он, засовывая незажженную папиросу в карман. -- Мечеть Омара, -- бесстрастно поправила его Мири, продолжая рассматривать пронзенное сердце на другой плече. -- У нас тату делают цветные. Хочешь, и тебе сделают? Я буду делать на моей ноге здесь. -- Она задрала юбочку. -- Посмотри. Я буду делать тут, у-у, как это по-русски?.. Батерфляй. С крылами такую... бабочку. -- Ляжку-то зачем портить? -- буркнул Петр Иванович, -- Где ж Гроб Господень? -- Я не знаю, -- пожала плечиками Мири. -- Храм царя Соломона сломаль Навуходоносор... Посвистуй еще... -- Насвистелся уже. Ладно, хрен с ним, с Соломоном. Гроб Господень должен быть непосредственно... Странное дело, они были уже недалеко от центра города, а где-то совсем рядом блеяли овцы, козел вроде замекал. Петру Ивановичу хотелось передохнуть перед дальнейшей экскурсией, но на травке не больно-то посадишь: с виду зеленая, а на самом деле -- опять колючки. -- Пойдем через Львиные ворота, -- сказала Мири. -- Здесь наши парашютисты на танках в Старый Город поехали и катались шесть дней всю войну... -- Здесь Иисус Христос на осляти въехал! -- наобум перебил ее раздраженно Петр Иванович. -- А вы его распяли непосредственно... -- Не знаю, -- капризно изогнула губы Мири. -- Танки катались и победили арабов... -- Чего вы все: арабы, арабы? Арабов они победили... -- Потому что евреи самые умные и самые сильные. Как ты. Ты рубашку сделай. -- Она достала из рюкзака пакет. -- Самые умные, главное дело, -- бурчал Петр Иванович, заправляя рубашку. -- Арабы вон математику выдумали, спирт, порох... -- У тебя рубашка сзади не так. -- Мири обошла его и засунула в брюки незабранный кусок. -- Порох китайцы выдумали. Ты покупишь мне айскрим? -- Кого? -- Лед сладкий. А себе ты покупишь биру, пиво. На площадке перед воротами с львиными мордами лежал плешивый оседланный верблюд. Он жевал вхолостую, по привычке. -- Близко не подходи, -- Петр Иванович взял Мири за руку, -- Оплюет. К верблюду подошла толстая туристка с фотоаппаратом. Эх, забыл фотоаппарат попросить! Верблюд даже башки не повернул в ее сторону. Туристка забралась на него, верблюд по частям поднялся и, покачивая худыми, развалившимися в разные стороны горбами, медленно побрел по пыльной площади, ведомый под уздцы арабом в белом длинном плаще. Петр Иванович огляделся. За столиком пили пиво мужики европейского вида в шортах, в панамках с козырьками; араб соломенной метлой шоркал улочку; две пожилые туристки с розовыми воздушными прическами тыкали пальцами в карту -- выбирали маршрут. В стороне во что-то играли чернявые парни, окруженные любопытствующими. Петр Иванович подошел поближе. Точно, в наперстки. Как в Москве грузины. Лихая бригада! Все то же -- он сразу понял. Бугор гоняет наперстки, а двое подставных выигрывают без перерыва, заманивая лохов. Вот и свежий дурак попался, не турист, из местных. Выиграл раз, выиграл два, а потом стал проигрывать. Невдалеке остановился джип. Из джипа вышли два молодых парня, тоже туристического типа, тоже в шортах. Здоровые. Какие-нибудь скандинавы шведские. Неспешно поозирались, закурили и подбрели к играющим. Неужели и эти дураки? Постояли, посмотрели. Потом один без особой поспешности заехал бугру по затылку, схватил его руку и замкнул на ней браслет. Второй браслет он даже не стал раскрывать, просто держал пустое кольцо в кулаке. Подручные бросились наутек. Полицейский лениво крикнул им вдогонку два слова, показывая на арестованного; мол, все равно же он вас заложит. Парни остановились к понуро поплелись к джипу. Туда же пошел и второй полицейский -- принимать товар. Держа в поводу бугра, полицейский ногой расшвырял наперстки, выплюнул сигарету, снял черные очки, презрительно оглядел собравшихся и процедил сквозь зубы: "Фра-ерин!" Потом он отомкнул бугра и без слов заехал ему по загривку, сильно, но лениво, будто паута надоедливого хлопнул. Фраер припал к земле, немного поверещал пошел к машине своим ходом. Петру Ивановичу стало немножко не по себе, неудобно. Ловят их, для нашего же блага, а мы, как олухи, потакаем, смотрим. Правильно сказал мент: фраера. -- Мы можем идти, где Стена Плача, или где ваш Иисус Христос гуляль с мучениями, -- перебила его невеселые мысли Мири. -- Куда ближе? -- И туда, и туда, -- Мири сосала розовое прозрачное мороженое и, глядя на него снизу вверх, терпеливо ждала ответа. Петр Иванович решил посмешить девчонку, устала ведь. Присел на корточки спиной к туристам, плюнул на ладонь, ребром другой ударил по плевку -- слюна метнулась вправо. -- Мы в ремеслухе так вопрос решали непосредственно. Куда летит, туда идем. Мири вытерла задетую плевком щеку и сама повторила процедуру. Маршрут опять лег вправо. -- Стена Плача, -- сказала она. -- А на верблюде гулять не будешь? Дорога к Стене Плача шла кривенькими улочками. Мимо сновали туристы, то и дело сворачивая в бесчисленные лавчонки, набитые медной посудой, побрякушками, сластями, кожаными изделиями, преимущественно ярко-рыжими. Лавки располагались не на самих улочках, а в выдолбленных стенных нишах. Снаружи висела только мелочевка, чтоб не мешать проходу: цветастые платья, косынки, шарфы... Продавцы зазывали покупателей, но невесело как-то зазывали, будто трудодень отрабатывали. Никакой ожидаемой Петром Ивановичем восточной активности. С чего же они тогда навар делают? Может, наркотой приторговывают?.. От запахов пряностей, приправ, маринадов, кофейного духа пощипывало ноздри. Петр Иванович старался держаться солидно, особо не балдеть. Хотя, конечно, неплохо было бы распросить Мири, что за приправы в таком изобилии, чему соответствуют по-русски. Может, и прикупить чего-нито. Его так заинтересовали маслины всех сортов и размеров, что он остановился, забыв про сдержанность. И еще лучки маринованные, маленькие, беленькие, с ноготь величиной в ушате у араба медном плавали. Тоже бы спросить рецепт, наверняка не сложно. Соления у Петра Ивановича круглый год, но можно было бы разнообразить. Хохла-соседа позлить, думает, один он умеет. Народ тек тугой струей по улочкам, в основном туристы, но иногда и местные мелькали. Вон две бабы пошли в длиннополых темных платьях, головы обмотаны белыми татками, как у наших баб на сенокосе. Один турист навел на них фотоаппарат, а они -- хоп и увернулись. И правильно, тут тебе не моды Слава Зайцев показывает, не театр. Стену Плача сторожил солдат. Он стал проверять Петра Ивановича машинкой. Тот усмехнулся. -- Зачем вы смеетесь? -- по-русски спросил солдат. -- У нас есть террор. -- В кого террор? -- презрительно спросил Петр Иванович и прошел вместе с Мири на территорию Стены. Стена была с трехэтажный дом. Серая, изъеденная временем, ноздреватая, как пемза. Слева молились мужики, справа, за оградой -- женщины. По Стене расхаживали автоматчики. Чуть в стороне из выкопанных котлованов высовывалась опалубка: историки искали старину. За Стеной горел купол мечети Омара. -- Там арабский Иерусалим, -- сказала Мири притомленным от затянувшегося гуляния голосом. -- Я буду ждап тебя там, -- она показала на крытую галереечку. Петр Иванович подошел ближе к Стене, остановился метрах в десяти перед ней, возле ограждения. Дальше не пошел: не хотел менять шляпу на дурацкую картонную кипу-тюбетейку, которую брали посетители в коробе с той стороны забора при входе. Хотя в черных шля вон молятся за милую душу. Но у него же не черная -- беж. Может, на цвет убора тоже регламент непосредственно? -- Курить можно?! -- крикнул он вдогонку Мири. Та кивнула. Петр Иванович закурил, облокотился на заборчик. Разный возраст стоял у Стены, кто с книжками, кто без. Но все, как один, подергивались верхней половиной туловища туда-сюда, вперед-назад, даже смотреть неловко. Причем, песен, псалмов там, не пели. Всухомятку дергались. Ихнее дело. А у нас в церквах, когда бате руку лижут или на полу валяются грязном, или иконы всем гамузом мусолят? Тоже ведь не каждому по нраву. А этим вот подергаться; может, хочется, ну и пусть себе... В Стену, на высоте человеческого роста, в трещины выбоины вставлены были свернутые бумажки. Наверное, как у нас: за здравие, за упокой? Типа молебна. Только здесь без попа, прямо Господу Богу адресуют непосредственно. Это правильно. И короче. : .. Насмотревшись на Стену, Петр Иванович неспешно побрел, закинув руки за спину, в сторону Иисуса Христа, Рядом плелась Мири. Она совсем, видать, притомилась Петр Иванович взял ее за руку. -- Поговори со мной, -- попросила она. -- Ты не злой? -- А зачем мне на такую хорошую девочку злиться? -- Петр Иванович погладил Мири по голове. -- Вспотела, -- вытер ладонь о брюки. -- Про что рассказать? -- Про русское. -- Про русское?.. Петр Иванович помолчал. Вспомнил, как он решил сходить на Пасху в церковь. Пришел вечером. Глазам не поверил: не церква -- дискотека. В ограде парни поддатые, девки курят... Матерятся в голос. Вдруг топот. Казаки. Бабка рядом: "Артисты приехали". А тут еще староста церковный прожектор над папертью врубил. Ну точно, киносъемка! Одного "казака" он узнал. Парторг бывший в ДРСУ-5. Он у него песок, гравий для фундамента брал слевака, без квитанций. Батюшка вышел в облачении, говорит "казаку": "В нашем храме сложился хороший дружный коллектив". Плюнул Петр Иванович, ушел. Даже Пасхи не дождался. Потом все переживал, что крестился у этого бати вторично, наверняка ведь мать в детстве крестила. С будуна был, на гвоздях, вот и повело креститься по второму заходу... -- Значит, про русское. А ты совсем там не была, в России? -- Меня моя мама родила в Иерушалайме. Десять лет назад. -- Хм.., А у меня прошлой осенью три козленочка родились непосредственно. Две ярочки и один барашек. Жили в ящике фруктовом, бумажкой я им там застлал. Когда они родились, я пленочку им с головы снял и посыпал солью... -- Зачем? -- испуганно спросила Мири. -- А затем. Посыпал солью и дал матери, козе, она соль любит, она их вылизала до полного блеска. Барашка-то я на семена оставил, а ярочек... -- Где живут сейчас ярочки? -- заподозрив неладное, спросила Мири и остановилась. -- Ты их ель? Петр Иванович понял, что влип. -- Упаси Господь, -- соврал он. -- Подарил там... соседке одной... -- А главную козу. Маму? -- Козу продал, -- с облегчением сказал Петр Иванович, ибо козу он действительно продал в Можайске. -- Отвез на рынок и продал. -- Сколько шекелей ты получиль? -- не унималась Мири. -- Не помню уж, когда дело-то было... Сколько стоит, столько и получил... -- Хм, -- сказала Мири, но допрос закончила. -- Мы -- уже. Иисус здесь. 7 Пройти сегодня, в неурочный день, Крестным ходом собралась большая разноперая толпа. В основном японцы-христиане. Самолет у них задержался на сутки, и они не поспели к пятнице, когда отцы-францисканцы устраивают шествие по Скорбному пути. В связи с этим экскурсия начнется не от Гефсиманского сада, объяснили им, а по укороченной программе. Экскурсовод по-английски извинился перед группой за японцев, Мири переводила. Оказывается, она и по-английски секла, вот девка! Машку его, правда, тоже английскому обучали. Японцы почему-то все время виновато кланялись. Потом японцы разложили привезенный с собой металлический складной крест. Экскурсовод с неудовольствием рассматривал его. Пройти Крестным ходом стоило десять шекелей -- по-нашему, три доллара. Петр Иванович заплатил положенное, за девочку вполовину, и покуривая, ожидал команды. -- Экскьюз ми... -- обратился экскурсовод к нему, но присмотревшись, тут же перешел на русский. -- Можно вас? Петр Иванович затушил папиросу и растерялся -- все же Иисус Христос, а урны мусорной нет. Сунул окурок Мири. -- Подержи. Экскурсовод завел его в подсобку, где давали напрокат кресты деревянные в человеческий рост, если не больше. Петр Иванович подошел к крестам. -- Кипарис, по запаху чую. -- Кипарисовый быть не может, -- возразил экскурсовод. -- Кедровый, наверное, -- из Ливана... -- Кедровый тяжелее был бы в два раза. Кипарис, как отдать... Вот этот, думаю, сосна. Не наша сосна, но сосна! Советую его. Экскурсовод согласился. Петр Иванович взвалил крест на плечо. -- А японский не подошел? Экскурсовод поморщился: -- Галантерея. -- Почему? Я смотрел -- титановый, крепкий. И полегче... Больше ничего брать не будем? -- А что еще? -- удивился экскурсовод. -- Ну, венец там? -- Креста достаточно. Это ж символика. Петр Иванович вышел из подсобки. Подскочила Мири. -- Крест руками не трог, -- окоротил ее Петр Иванович. -- Символ непосредственно. -- Лэдис энд джентельмен!.. -- загундосил экскурсовод. -- Виа Долороза... -- Не понял, -- пробормотал Петр Иванович, поудобнее укладывая крест. -- А я? -- Идем, идем. Я тебе все буду переводить, -- .дернула его за рукав Мири. -- Будешь понимать. Пошли. Той самой дорогой, которой Петр Иванович с Мири перли от Стены Плача. Только обратно, выходит. Те же лавки, та же небойкая торговля... Вот он в Баку был в командировке -- насосы авиационные для МИГ-21 отрабатывали, -- его дружок на базар водил, вот это да, базар! Каждый к себе зовет, пробуй, дорогой, на части рвут, мамой-хлебом клянутся, по рукам колотят -- звон стоит... -- Стой, -- сказала ему Мири. -- Кури свой сигарет. Петр Иванович опустил крест на землю, вытер пот, достал "Беломор". -- Про что говорят? -- Здесь Иисуса били, когда он шел на Гольгофу. -- Понятно, -- Петр Иванович закурил, потер натруженное плечо. Японцы во всю щелкали фотоаппаратами. Жестами они вежливо просили попозировать с крестом на плече. Петр Иванович, не вынимая папиросы изо рта, взвалил крест на плечо. Защелкали фотоаппараты. Японцы, сложив руки на груди, -- как чурки молятся Аллаху -- благодарственно покланивались Петру Ивановичу. Петр Иванович сдержанно кивал им: "Ничего, ничего, пожалуйста..." Собой он остался недоволен. Проверял со стороны: смешон он был или все нормально? Да вроде ничего. Невдалеке старый араб жарил шашлыки, кебабы. Вентилятор раздувал угли. Готовое мясо шашлычник упаковывал в лепешки, добавляя зелень и соус. Кусок мяса съехал с шампура на землю. Араб поднял его, обдул и сунул в лепешку. Петр Иванович протянул Мири деньги. -- Поди купи две штуки. -- Уже надо идти, -- помотала головой девочка. -- Потом еще будет. Петр Иванович взвалил крест на другое плечо, сбил шляпу с головы. Шляпа укатилась к часовне, где, оказывается, бичевали Христа. С алтарной стороны светились мудреные витражи. Пока Мири догоняла шляпу, Петр Иванович хотел узнать у экскурсовода про технологию изготовления витражей, но тот уже забарабанил по-английски. Вернулась Мири, принесла шляпу. Петр Иванович повлек крест дальше. Возле одной из четырнадцати станций -- остановок на последнем мученическом пути Христа -- у маленькой часовенки пацанята играли в футбол. Экскурсовод отогнал их. Группа остановилась. Петр Иванович тяжело вздохнул: и здесь они с Мири уже были. -- Здесь ваш Христос упаль первый раз, -- прошептала Мири. -- Почему? -- Крест тяжелый несет. Он усталь. Он идет на свою Гольгофу. Петр Иванович невольно подергал плечом: действительно тяжело. -- А где Голгофа? Мири пожала плечами. -- Мешаете, господа, -- экскурсовод недовольно посмотрел на них. -- Вопросы потом. Солнце уже не висело над головой, но жара и не думала униматься. На следующей станции Петр Иванович курить уже не хотел -- в горле пересохло. Он кивнул Мири: чего здесь? -- Ему пот вытерла проститутка. -- Мария Магдалина? -- Петр Иванович сглотнул слюну. -- Нет, другая, Вероника. Он на Гольгофу идет. Петр Иванович разочарованно вытер пот свободной рукой. -- Вероника какая-то... Магдалины мало им... Голгофа где? Спроси у него, где Голгофа? -- А зачем ты его сам не спросишь? -- испуганно прошептала девочка. -- Он знает русский язык. Будешь пить? -- она достала бутыль с водой. Петр Иванович смочил волосы под шляпой, поправил крест. Затем дождался паузы. -- Извиняюсь, товарищ. Я, конечно, плохо знаю по религии. Я сам-то христианин... -- В подтверждение своих слов он вытянул свободной рукой из-за ворота бечевку, на которой висел его православный крест. Рядом с крестом болтался могендовид. Петр Иванович несвойственным ему суетливым движением запихал крест обратно. -- Но не в этом дело непосредственно.!. Я хотел... Экскурсовод великодушно улыбнулся, вежливо оттеснил его в сторону, нажав на перекладину креста. Петра Ивановича под силой рычага как миленького развернуло от разговора к стене часовни. -- Лэдис энд джентельмен... -- Нет, ты погоди! -- Петр Иванович вместе с крестом рванулся к экскурсоводу. -- Я тебя только спросить хотел, где Голгофа? А то хожу, как пешка... Группа недовольно зашумела. Только японцы на всякий случай виновато улыбались, не забывая при этом щелкать фотоаппаратами. Экскурсовод что-то объяснял группе и, раздраженно жестикулируя, кивал в сторону Петра Ивановича. -- Ты руками-то не меси! -- окрысился вдруг Петр Иванович, слизывая каплю пота, дотекшую до рта. Достали они его все -- евреи эти, японцы, прочие чурки... -- Я сам месить умею. Ты скажи, где гора? Голгофа где? -- Так ведь и нет, собственно, никакой Голгофы, -- меняя тон, сказал экскурсовод. -- Это легенда... Символика. Может, ее и вообще не было... -- Как не было?! -- опешил Петр Иванович. -- И не будет?! А какого ж хера я эту балалайку таскаю, народ смешу?! Он мощным движением плеча скинул тяжелый крест, крест, с грохотом упал перед входом в монастырь. -- Полис!.. -- послышались голоса из группы. -- Полис!.. Мири дергала его за рукав. -- Васин, я боюсь! Идем домой... Петр Иванович потянул девочку к себе. Рука его дрожала. -- Салям алейкум! -- крикнул он взбудораженной толпе. -- Дуй до горы непосредственно! -- И наклонился к Мири. -- А ты не тушуйся. -- Домой не пойдем еще, -- сказал он строго, уводя Мири в глубь Старого Города. -- Надо еще этот пренцидент заесть. Забыть, короче, чтоб. Где здесь кофу можно, лед твой мороженый?.. Мири нашла кофейню. Молодой красивый араб вешал на стену цветной фотопортрет мальчика лет пятнадцати. Хорошая фотка, и пацан красивый, волоокий такой, на девушку похож, только ретуши многовато... -- Он хозяйник, начальник кафе, -- сказала Мири, когда араб подошел, улыбаясь, к их столику. -- А мальчик кто? -- Петр Иванович показал на стенку, где висела фотография. Мири спросила. -- Его сын, -- перевела она. -- Он умер от пули; На территории. Это где живут арабы. Там стреляют пули. Не всегда. -- Скажи ему, что я из Москвы и все такое прочее.., Соболезнование непосредственно сыну... Мири залопотала. Араб сдержанно улыбался и благодарственно кивал, уважительно поглядывая на Петра Ивановича. Потом принес кофе, пиво, мороженое... На прощание он вымыл кофейную тоненькую чашечку,