готовности доложите начальнику штаба. Выходя, Василий слышал, как Птицын все так же мягко и вежливо говорил командиру: -- Бывал я и в тылу, и у партизан, и в рейдах с танкистами, с кавалерией... Василий велел старшине Жмаченко готовить разведчиков, а сам отправился искать танковую роту и взвод автоматчиков, приданных ему. Он довольно быстро решил все дела с их командирами и вернулся к себе. Изучая маршрут движения и прикидывая, что может встретиться на пути, совсем забыл о корреспонденте. Но когда пришел к Колокольцеву, увидел там знакомого капитана. -- Ну, вот и ваш будущий герой, -- сказал Колокольцев при появлении Ромашкина. Капитан оживился, протянул руку Ромашкину, как старому знакомому. "Настырный, -- подумал Василий, -- все же добился своего! Но не дай бог случится с ним что-нибудь, я буду виноват". У Ромашкина испортилось настроение, он вяло пожал руку Птицыну и, не обращая на него внимания, сказал Колокольцеву: -- Куда я дену его, товарищ подполковник? В тыл же идем. Птицын на этот раз обиделся. Из вежливости он терпел такое отношение со стороны старших, но от Ромашкина, видно, обиды сносить не собирался. -- Девать меня никуда не нужно. Решайте свои вопросы -- и пойдемте. Я сам знаю, куда мне деться. Ромашкин вопросительно глядел на Колокольцева. Но тот пожал плечами: -- Ничего не могу изменить. Капитан получил разрешение от вышестоящих начальников. Развод отряд сосредоточился в лощине. Танки, их оказалось в роте всего четыре, уткнулись носами в занесенные снегом кусты, экипажи не стали закапывать машины -- скоро вперед. Разведчики и автоматчики грелись у костров, готовые по первой команде вспрыгнуть на броню. Командир танковой роты старший лейтенант Угольков, в черном комбинезоне и расстегнутом шлеме, сдернув замасленную рукавицу, отдал честь капитану, прибывшему с Ромашкиным. -- Посадите журналиста в один из танков, -- сказал Ромашкин. Он обиделся на то, что Птицын его обрезал, и за всю дорогу не сказал ни слова. Поняв, что капитан никакой не начальник, Угольков заговорил обиженно, обращаясь только к Ромашкину: -- Куда я его посажу? Ну куда? Лучше десяток выстрелов еще загрузить. Ты в бою скажешь -- огня давай, а я журналистом, что ли, стрелять буду? Птицын рассмеялся: -- Не вздорьте, ребята! Я на броне вместе с автоматчиками. -- И ушел к бойцам, не желая больше обременять командиров. -- На кой черт он тебе сдался? -- спросил Угольцев. -- Да приказали! -- с досадой отмахнулся Ромашкин. Артиллерийская подготовка началась не утром, как это чаще всего бывало раньше, а в полдень, в обеденное время, когда немцы, съев свой овощной протертый суп и сосиски с капустой, дремали, разомлев от горячей еды. Батальоны прорвали первую линию обороны врага. Обгоняя пехоту, на участке соседней дивизии вперед понеслась лавина танков -- не меньше дивизии. Ромашкин тут же получил сигнал "Вперед!". Он вывел свой отряд по мокрой вязкой лощине, внезапным рывком из-за фланга второго батальона смял, разогнал огнем уцелевших здесь фашистов и понесся вперед, стараясь не отстать от гудящей справа танковой армады. Корреспондент сидел за башней тридцатьчетверки рядом с Ромашкиным, крепко держась за скобу, и зорко поглядывал по сторонам. Василий тоже вцепился в металлический поручень, специально приваренный для десантников, и мысленно подгонял Уголькова: "Давай, давай!" Нет ничего более неприятного в бою, как сидеть десантником на танке. Ты открыт всем пулям и осколкам, все они летят прямо в тебя. Танк мотается вправо, влево, подскакивает вверх, проваливается вниз, в воронки. Он, как необъезженная лошадь, делает все, чтобы сбросить автоматчиков и разведчиков. Свалишься -- смерть: танк умчится, а ты останешься один среди врагов, останавливать из-за тебя машину и превращать ее в неподвижную мишень никто не будет... Танки неслись вперед, рыча и отбрасывая гусеницами ошметья мокрой земли. Десантники видели немцев, стреляющих в них, но даже не могли ответить огнем: надо держаться, иначе свалишься. Саша Пролеткин как-то ухитрился одной рукой достать гранату, вырвал зубами чеку и бросил лимонку в окоп, из которого высовывался фриц с пулеметом. Вовремя отреагировал Саша, фашист мог срезать многих. Капитан Птицын улыбнулся посиневшими губами, крикнул, стараясь перекрыть шум мотора: -- Молодец! Переваливая через траншеи, как по волнам, танки углублялись в расположение противника. Из боевой практики Ромашкин знал -- вторая позиция немцев состоит из трех траншей, потом разрыв километра полтора-два -- третья позиция, такая же, как вторая. Но на своей земле немцы нарыли что-то непонятное -- двадцать две траншеи насчитал Василий, прежде чем танки вырвались из этой перекопанной зоны. И каждую из них придется брать с боем, возле каждой останутся наши убитые! Траншеи сейчас пусты, лишь в дотах были постоянные гарнизоны. Главные силы полевых войск остались позади, на переднем крае. Правильно сказал Караваев -- надо, чтобы все гитлеровцы там и остались, не успели отойти. Создав мощные оборонительные полосы, немцы не думали, что наши войска так быстро их взломают. Когда отряд Ромашкина проносился через фольварки и небольшие поселки, пожилые немцы, в шляпах с перышками, в кожаных на меху жилетах, растерянно смотрели на советские танки и не могли понять, откуда они взялись. Лишь через некоторое время, когда копоть, выброшенная моторами, оседала, эти гражданские немцы кидались упаковывать и прятать свои вещи. Нет, не думали они видеть русских на своей земле! В поселке Хенсгишкен на площади, обставленной аккуратными домиками, крытыми красной черепицей, на шум танков из бара вышли приветствовать своих танкистов офицеры и унтера. Они поднимали кружки с белой пеной и что-то орали. Когда один из танков стал медленно наводить на них орудие, они побросали кружки и кинулись назад в пивную. Грохнул выстрел, и в том месте, где была витрина бара, вскинулся и закрутился клуб черного дыма -- Это вам на закуску к пиву! -- крикнул Угольков, высовываясь по грудь из люка. -- Тебе, Ромашкин, Колокольцев передал: у них все идет нормально, задача остается прежней. Командир требует как можно быстрее вперед, на реку Инстер! -- Вот и жми! -- весело ответил Ромашкин. -- Как повезешь, так и воевать будем! И опять гудели танки. Они мчались по проселочной дороге, обсаженной липами. Мокрый снег слетал с ветвей, но не попадал на разведчиков, танки успевали пронестись дальше. Ромашкин был уверен, что немцы по телефону сообщат своим тылам об отряде, прорвавшемся на танках. Резать телефонные провода у разведчиков не было времени. Танкисты просто ломали танками столбы, как спички, и мчались дальше. Конечно, немцы могли предупредить своих по радио. И где-то в глубине наверняка выставят на дороге заслон. Но Ромашкин понимал: заслон этот сильным быть не может, сейчас гитлеровцам не до его отряда, главная их забота -- танковое соединение, которое наступало рядом, на участке соседа. В шесть часов разведотряд вышел в назначенный ему район, но путь танкам к реке преградил густой лес. Валить толстые деревья танки не могли. До реки осталось не более километра -- она была за этим лесом, но как подойти к берегу? В обход долго. К тому же вдоль реки проходил немецкий оборонительный рубеж. -- Ты оставайся здесь, -- сказал Ромашкин Уголькову, -- а я с ребятами пойду через лес, посмотрю, что там. Автоматчики со своим командиром лейтенантом Щеголевым и разведчики двумя колоннами двинулись в лес. Капитан Птицын шел рядом с Ромашкиным. Он держался спокойно, прислушивался и приглядывался к своим спутникам. Ромашкин, чтобы загладить свою грубость, несколько раз разговаривал с капитаном. Тот оказался не злопамятным, и еще на танке Василий понял -- они поладят. Вот и сейчас, осторожно пробираясь лесом, Ромашкин начал разговор: -- Все у немцев не по-нашему, даже в лесу. -- Да, лес ухоженный, -- согласился капитан, подумав, что лес понравился разведчику. Но Ромашкин имел в виду совсем другое: -- Это не лес, а парк культуры. Кусты и подлесок вырублены, ни завалов, ни пней, вдаль все просматривается. Стерильный лес, наверное, ни ягоды, ни грибы не растут. Опушка не доходила до воды метров на триста, за рекой виднелась обычная для здешних мест обсаженная деревьями, покрытая асфальтом дорога. Где-то там, за серыми деревьями и кустами, затаилась сильно укрепленная Инстербургская линия обороны. По асфальту то и дело проносились машины. Справа дорога поворачивала к реке, по мосту перебегала на этот берег и скрывалась за лесом. Мост охранял часовой, неподалеку стоял кирпичный домик, там, наверное, отдыхали караульные. -- Если бы мост захватить, -- сказал Саша Пролеткин. Ромашкин разглядывал в бинокль подходы и думал об этом же. -- Хорошо бы, -- согласился он. -- А что? -- оживился Щеголев. -- Людей хватит. -- Захватить-то хватит, а удержать? -- спросил Ромашкин. -- Удержим. Танки пойдут, помогут. -- Долго не продержимся. Фашисты все сделают, чтобы нас выбить. Мы тут будем как кость в горле. Надо выскочить на мост перед самым приходом полка, чтобы наши успели, -- наблюдая, говорил Ромашкин. -- Да, этот мост для Караваева просто подарочек: не придется форсировать реку под огнем, проскочат по мосту с комфортом! Жук, запроси, где сейчас передовой батальон? Из полка ответили: "Первый брат идет вслед за вами, скоро наступит вам на пятки". "Это Караваев велел передать, -- подумал Ромашкин. -- Торопит. Ну что же, сейчас мы обрадуем вас, товарищ полковник". -- Если батальон на подходе, брать мост будем немедленно! Ты, Щеголев, со своими хлопцами перейдешь реку здесь. Лед, наверное, выдержит. Выходи на шоссе, прикроешь слева, чтобы нам не помешали разделаться с охраной. Я с разведчиками подойду лесом вплотную к мосту. Наблюдай за нами. Как мы начнем, ты сразу же перерезай шоссе. Севостьянов и Кожухарь, вернетесь назад - ведите танки в обход леса к мосту. Все. Пошли. Только тихо. -- Я с вами, -- сказал Птицын. -- Может быть, отсюда посмотрите? Все видно будет. Дождетесь здесь танковую роту. -- Нет, я с вами. -- Ну хорошо. Двинули! Скрываясь за деревьями, Ромашкин подобрался к мосту метров на сто и отчетливо увидел часового -- толстого, неопрятного, пожилого. "Наверное, из тотальных", -- подумал Ромашкин. У домика на другом берегу никого не было, но из трубы шел дымок. "Греются у печки. Сейчас мы поддадим вам жару!" -- Шовкопляс, ты можешь снять этого одиночным выстрелом? -- спросил Ромашкин. -- Та я его щелчком сыму, не то щоб пулей. -- Не подпустит. Шум поднимет. Шовкопляс снял автомат с груди, глянул на командира: -- Прямо сейчас сымать? -- Погоди. Рогатин и все остальные, держите на мушке двери. Если услышат выстрел и выбегут, бейте в дверях. Пролеткин, наблюдай за шоссе вправо. Голубой -- влево. Начнем, когда на подходе никого не будем. Всем приготовиться. Ромашкин видел, как и корреспондент достал из кобуры свой пистолет. -- Как дорога? -- спросил Ромашкин. -- У меня чисто, -- сказал Саша. -- У меня идут две машины, -- быстро ответил Голубой. -- Подождем, пропустим машины, -- скомандовал Ромашкин. Два грузовика с длинными, низко посаженными кузовами, дымя, протащились через мост. Часовой что-то крикнул шоферу. "Ну, все, фриц, это твои последние слова", -- подумал Василий и, когда грузовики ушли не так далеко и могли шумом моторов заглушить одиночный выстрел, приказал: -- Шовкопляс, стреляй! Разведчик поднял автомат, прислонился к дереву для упора, выстрел треснул, как сломанная сухая ветка, и часовой мягко свалился на бок. -- За мной! -- Ромашкин устремился к мосту, наблюдая за домиком. Там, видно, ничего не слышали. -- Пролеткин, Голубой, ну-ка подбросьте им пару гранат, чтобы теплее стало! Всем остальным спрятаться под мост, часового убрать. Вовка и Саша пошли к домику. Про себя Василий отметил: "Молодцы, идут к слепой стене, там нет окон". Но когда, приблизившись, они затоптались на месте, Ромашкин встревожился: эти сорванцы опять что-то придумали - Пролеткин почему-то полез на плечи Голубому, который стоял, упираясь в стену. Саша взобрался на крышу и опустил в трубу две гранаты. Грохнул глухой взрыв, стекла вылетели, дверь распахнулась, но никто не выбегал, видно, дверь выбило взрывной волной. Слабый дымок тянулся через раму. Голубой с автоматом наготове вошел в дом. Вскоре он выбежал и крикнул: -- Порядок! А с шоссе уже махал Щеголев. Он тоже вышел на дорогу, как было приказано. -- Как по нотам, специально для вас сделано! -- весело сказал Жук Птицыну. -- Да, высокий класс! -- восхищенно оценил корреспондент. -- Не зря о вашем взводе слава ходит. Хороший будет материал! -- Не кажи гоп, -- предостерег Шовкопляс. -- Это цветочки, -- согласился Ромашкин. -- Ягодки... -- Он не успел договорить -- показались три грузовика с брезентовыми тентами. -- Ягодки вот они, на подходе, -- озабоченно закончил Ромашкин. -- Всем сидеть тихо, может быть, проскочат. -- И замахал рукой Вовке и Пролеткину: -- Уйдите в дом! Автомашины приближались медленно. "Хорошо, если везут груз, а если пехота?" -- думал Василий, глядя снизу на мост, затянутый грязной паутиной. Рыча моторами и обдав разведчиков вонью сгоревшей солярки, грузовики медленно проходили по мосту. Разведчики держали гранаты наготове. Машины покатили дальше. Ромашкин с тревогой смотрел им вслед. "Как поступит Щеголев? Не надо бы сейчас ввязываться в бой". Автоматчики, увидев, что Ромашкин пропустил машины, тоже не стали их обстреливать. "Молодец Щеголев, догадался!" -- Товарищ старший лейтенант, -- позвал Пролеткин, -- тут телефон звонит. Ромашкин взглянул на столбы с проводами, приказал: -- Рогатин, ну-ка займись, обруби связь! -- А Пролеткину ответил: - Сейчас перестанет звонить. Ну, показывайте, что вы нашли? Документы, трофеи? -- Ничего особенного: служебные книжки, кофе в термосе, хлеб черствый. -- Вот война пошла, -- сказал Василий Птицыну. -- Раньше разведчики жизни отдавали, чтобы достать эту проклятую солдатскую книжку. А теперь и смотреть там нечего. У них в тылу уже не только дивизии и полки, а появились какие-то сводные отряды, команды, всякие группочки. "Языки" из этих команд ни черта не знают. Неделю был в одной команде, сейчас в другой, кто командир, какая задача, что собираются делать -- толком никто не представляет. Да, поломали мы немецкий порядок! Теперь у них только в приказах все по пунктам, по рубежам, по времени расписано. А в поле мы по-своему все поворачиваем. Отвоевались фрицы! -- Не могу с вами согласиться, -- возразил Птицын. -- Мы лишь первые шаги делаем по их земле. У нас впереди вся Германия. Сопротивляться они будут отчаянно, укрепления сами видели какие настроили, а дальше еще и долговременные оборонительные полосы с бетонными сооружениями. Они рассчитывают, что мы сами откажемся от продвижения в глубь страны. -- Ну, это шиш, -- сказал Иван Рогатин. -- Уж раз начали, добьем непременно. Я через любой железобетон пройду, а в Берлине свои сто грамм выпью! -- Ладно, братцы, мост -- дело попутное, надо вести разведку берега. Скоро полк подоспеет, -- сказал Ромашкин. -- Ты, Рогатин, с Пролеткиным и Голубым посмотрите, что делается от моста вправо. Шовкопляс пойдет со мной. Остальным остаться здесь. Жук, доложи в полк, что готовенький мост ждет их здесь! Василий пошел к взводу Щеголева, разглядывая в бинокль окружающие поля и фольварки. Траншей было много, все старые, припорошенные снегом -- давно подготовлены. Солдат в траншеях не оказалось. Только у сараев, у стогов сена, в отдельных домиках мелькали зеленые фигурки. "В замаскированных дотах гарнизоны в полной готовности, полевых войск пока нет, -- делал выводы Ромашкин и наносил все на карту. -- Они нас, конечно, заметили. Понимают -- мы разведка -- и не стреляют, чтобы скрыть свои огневые точки. Но какие-то меры для нашего истребления они предпримут". Василий не дошел до взвода автоматчиков -- там началась перестрелка. По кювету Ромашкин побежал вперед. Лег за дерево рядом со Щеголевым и стал стрелять короткими очередями по реденькой цепи, которая то ложилась, то опасливо шла вдоль дороги. Вдали стояли два грузовика. -- Этих-то мы положим, -- спокойно сказал Щеголев, тщательно прицеливаясь и стреляя по гитлеровцам. -- А потом?.. -- Скоро батальон подойдет, -- успокоил Ромашкин. Автоматчики стреляли метко, и половина зеленых фигурок вскоре уже не поднималась. Оставшиеся в живых отступили назад к грузовикам. -- Беречь патроны! -- крикнул Щеголев автоматчикам и, достав кисет и кресало, стал закуривать. Вдруг сзади у моста бухнули взрывы гранат и затрещали автоматы. Ромашкин вскинул бинокль. На мосту дымилась разбитая машина, от нее убегали к лесу уцелевшие фашисты. Неподалеку остановилась колонна грузовиков, из кузовов выпрыгивали немцы. Их было не очень много, видимо, они охраняли груз. -- Ну, вот и там началось, -- сказал Ромашкин и, прежде чем уйти, велел Щеголеву: -- Держись здесь сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать, отходи к нам. Будем держать мост. Ромашкин позвал Шовкопляса и побежал назад. -- Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, -- доложил Рогатин. - К вам в спину-то пропускать нельзя было. -- Правильно сделал, -- одобрил Ромашкин и приказал: -- Ну, а теперь всем в немецкие окопы -- и готовьтесь к тяжелой драке. Василий спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая, жидкая земля на стенах липла к одежде, но дно оказалось твердым, предусмотрительные немцы сделали отводы для воды. -- Пролеткин, тащи из домика гранаты, патроны -- все, что там есть, пригодится. Жук, где батальон? -- Сейчас запрошу. -- Поговорив со штабом, он доложил: -- Застрял батальон, товарищ старший лейтенант, около Хенсгишкена, застопорился там, где наши танкисты в пивнуху снаряд засадили. -- Да-а? -- тревожно протянул Ромашкин. Положение разведотряда осложнялось. Если раньше, в движении, он мог уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются окружить и уничтожить. А уходить нельзя: мост надо удерживать, он очень пригодится полку. Справа послышались взрывы -- по автоматчикам уже били из минометов. "Понятно, минометы поставили на запасные позиции и теперь дадут нам прикурить", -- отметил Ромашкин. Подошел Голубой. Несмотря на огонь из автоматов, он все же успел порыться в машине, подорванной на мосту. -- Что там? -- спросил Василий. -- Железяки, -- разочарованно ответил Голубой. -- И эти, как их, ну блины такие железные, мины против танков. -- Пригодятся! -- обрадовался Ромашкин. -- Голощапов и Хамидуллин, набросайте мины на той стороне перед мостом, могут и танки появиться. Да осторожно, берегом прикрывайтесь! Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос: -- Легко сказать -- набросайте. Машина еще дымится. Подойдешь, а она рванет. Набросайте!.. -- Это резиновые баллоны дымят, -- сказал Голубой. -- Разрешите мне, товарищ старший лейтенант? Я там все знаю. -- Давай дуй, раз ты такой прыткий, -- усмехнулся Голощапов, поглядывая на командира, что он скажет? Ромашкин хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор втянешься -- тоже ничего хорошего не жди. Поэтому Василий молчал, разглядывая в бинокль опустевшие грузовики. Голощапов, ворча, поплелся за Хамидуллиным. Через полчаса фашисты пошли в атаку. Сзади, из Инстербургского укрепленного района, ударили минометы и пушки. Несколько снарядов угодило в реку, вскинув фонтаны воды и обломков льда. Разведчики выпустили вражеских солдат из леса, позволили им выйти на чистое поле. Немцы, подозревая, что их специально подпускают, шли медленно, с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие вышли на асфальт, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы все, кто уцелел, свалились в кювет, убитые остались на дороге. -- От так, приймайте прохладитэльну ванну, -- сказал Шовкопляс, вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному жидким снегом и водой. -- Куды? Купайся, фриц! Купайся! -- приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто высовывался из кювета. Через два часа разведчикам было уже не до шуток, их окружало до батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы, группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики из укрепрайона били точно. Подошли три танка и с того берега начали обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти мост, подмял под себя разбитую машину, но угодил на мину -- грохнул взрыв, и гусеница, звеня, сползла с катков. Танкисты начали бить частым огнем по разведчикам, наверное, решили расстрелять весь боекомплект, прежде чем уйти из подбитой машины. Танк стоял близко, взрывы и выстрелы сливались в такую частую пальбу, словно стреляли не из пушки, а из какого-то пулемета, в котором лента начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка автоматчикам. В это время они отходили к мосту, и огонь застал их на открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода. Два других танках подошли вплотную к берегу. Гитлеровцы знали, что у русских нет артиллерии, а гранаты через реку не добросишь. Огнем в упор танки принялись уничтожать разведчиков. Отпускали по снаряду на человека. Вскрикнул перед смертью Кожухарь. Вздыбилась и задымила земля там, где стоял, припав к автомату, Севостьянов. "Ну все, -- подумал Ромашкин, -- ускользнуть взводу некуда -- впереди Инстербургская линия, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее - гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь". Василий взглянул на корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. "Не понимает обстановки. -- Ромашкин даже позавидовал ему. -- Так легче умирать. И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было ему связываться с разведчиками". И все же Ромашкин не чувствовал предсмертного холода в груди. Верил: и на этот раз останется жив. Он не ошибся. Выручил его танкист Угольков. Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой испускал ядовито-желтый дым. -- Вовремя, братцы! -- вздохнул с облегчением Ромашкин. Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку по льду, неожиданно выскочила из-за кустов и кинулась на разведчиков. Началась рукопашная. Стреляя в упор по фашистам, Ромашкин не забывал и о корреспонденте, старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И попадал! Гитлеровцы падали перед ним, Ромашкин это видел. Нападение отбили, но Василий понимал, что долго не продержаться. Зло крикнул на Жука: -- Ну, где же батальон в конце концов? Радист виновато опустил глаза, стал вызывать: -- "Сердолик", "Сердолик", я -- "Репа"... Патроны были на исходе. Ромашкин приказал собрать автоматы и магазины перебитых на этом берегу гитлеровцев. -- Здорово мы их! -- радостно сказал Птицын. По его счастливым глазам Ромашкин донял: Птицын никогда еще не видел врагов в бою так близко. Пленных, конечно, встречал, разговаривал с ними, а вот так, лицом к лицу, в рукопашной, не приходилось. Вдруг Птицын ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа. Ромашкин и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть. -- Ну, все. В живот. Это смертельно, -- сказал сдавленно Птицын. -- Погоди, разберемся, -- пытался успокоить Ромашкин, разрезая ножом гимнастерку. Он убедился -- действительно пуля вошла чуть выше пупка. "Да, не жилец, -- горестно подумал Ромашкин. -- В расположении своих войск хирурги еще могли бы спасти..." Ромашкину было жаль капитана, который и смерть встречал спокойно, с достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже в рукопашной, где теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь? Птицын печально смотрел на Ромашкина снизу вверх и напоминал святого, какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что скажет Ромашкин. И Василий все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном положении. Перевязав рану, он достал плащ-палатку, расстелил на дне траншеи, велел: -- Ложись. Птицын, закусив губы, повалился на бок. Он лежал, скорчась, и тихо стонал. -- Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте нас огнем! -- приказал Ромашкин. Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым танком, разведчики с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки Уголькова. Он весело встретил их, но, увидав окровавленного капитана, воскликнул: -- Эх ты! Надо же... -- Давай машину с лучшим механиком-водителем, посади туда капитана -- и на предельной скорости назад, к своим. Капитан ждать не может. Понял? -- Сделаем, раз надо, -- угрюмо сказал танкист. -- Ну, будь здоров, капитан, поправляйся. Извини, что так получилось. -- Разве вы виноваты, -- тихо произнес Птицын. -- Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков, правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы тебя не обошли. -- Я круговую оборону организовал, -- весело сказал Угольков. -- Давай-ка поддержи нас на обратном пути, -- попросил Ромашкин. -- Есть поддержать, -- отозвался ротный. -- А ну, хлопцы, взять на прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела в старшого стрелять! Разведчики вернулись к мосту. Танк с закрытыми люками осторожно уходил вдоль опушки. Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли, шинели отяжелели от влаги, сапоги раскисли в жидком месиве. -- Ну и зима у них, -- скрипел Голощапов, -- язви их в душу! Наши морозы не нравились, а сами чего организовали? Это же не зима, чистое издевательство над военными людьми. Ромашкин ощущал и озноб и какой-то внутренний жар. "Не заболеть бы. В мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет, фрицы нас дожмут..." В полку тоже понимали положение разведчиков. То Колокольцев, то Линтварев, то сам Караваев по радио подбадривали: -- Скоро придем! Держитесь!.. Справа, а потом и слева от разведчиков разгорался большой настоящий бой. Должно быть, там соседние дивизии вышли к реке. "Что-то наши сегодня оплошали, -- думал Ромашкин, -- отстают от других. Григория Куржакова и то нет. Уж не ранен ли? Да, ночью нас могут смять..." Гитлеровцы действительно хотели уничтожить разведотряд с наступлением темноты, когда русские не смогут вести прицельный огонь. Но и Ромашкин, поняв их намерения, подготовил сюрприз. Он перевел танки Уголькова к себе через мост, и, едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и пулеметов. Поздно ночью избитый, истерзанный батальон подошел наконец к разведчикам. -- Где Куржаков? -- спросил Ромашкин незнакомого младшего лейтенанта. -- Комбат ранен. Там такое было! -- вяло махнул рукой младший лейтенант и побежал за своими солдатами, которые, пригибаясь, шли к дотам Инстербургского укрепрайона. Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, Василий почувствовал, что у него подгибаются ноги. Тело сделалось мягким и непослушным, будто кости стали резиновыми. Неодолимая, вязкая усталость, как пуховое одеяло, накрыла Ромашкина с головой. Он положил горячий лоб на скрещенные руки, привалился к липкой стене окопа и стал падать куда-то ещЈ, ниже этой траншеи, в какую-то теплую черную яму. Проспал он недолго. Его растолкал Жмаченко. -- Здравствуйте, товарищ старший лейтенант. Примите вот для бодрости. - Он протягивал флягу. Ромашкин, плохо соображая, откуда здесь Жмаченко, взял флягу и начал пить, не понимая, что это -- вода или водка? Сделав несколько глотков, он почувствовал, что задыхается, и совсем проснулся. -- Ты откуда здесь? -- спросил старшину. -- А где же мне быть? Я с первыми солдатами шел. Разве же я вас кину? - любяще, по-бабьи ворковал Жмаченко. -- Я поперед батальона не раз порывался уйти -- не пускали! Ну, слава богу, вроде все обошлось, только двух наших убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли. -- Корреспондента доставили? -- Того капитана? А що с ним? Раненый? Я не видел его. Жмаченко, разговаривая, подкладывал куски вареного мяса, хлеб, картошку. Василий ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ест. Рядом стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг. -- А чего мы в этой могиле торчим? Идемте в дом, -- вдруг сказал Саша Пролеткин. Все полезли наверх из скользкой мокрой ямы, еще недавно казавшейся такой спасительной и удобной. -- Вас в штаб кличут, товарищ старший лейтенант, -- сказал Жмаченко, когда подошли к сторожке. -- Что же ты молчал? -- Так покормить надо было. -- Где штаб? -- А они вон там в лесу, за мостом. На всякий случай Ромашкин взял с собой Сашу Пролеткина. Шагая по мокрому хлюпающему снегу, Василий чувствовал -- шатается. "Неужели заболел?" - вяло соображал он. За спиной разгорался ночной бой, роты вгрызались в укрепленную полосу. "Все же задачу мы выполнили, оборону разведали и мостик подарили". Ромашкину приятно было предвкушать похвалу, он понимал, что заслужил ее. Несмотря на полное изнеможение, в нем трепетала какая-то радостная жилка. Она единственная не устала, была, как новорожденная, чиста и весела, билась где-то в голове, а где -- и сам Василий не понимал. Это называется обычно подсознанием. Так вот там, в этом самом подсознании, скакала и плясала та жилка. "Жив. Уцелел и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не придется меня оплакивать". Штаб остановился в небольшой лощине. Караваев, увидев Ромашкина, сразу позвал его к карте, развернутой на капоте "виллиса". Здесь же были Колокольцев и Линтварев -- они стали посвечивать на карту трофейными фонариками. -- Немедленно бери свой отряд, -- сказал Караваев. -- Задача: вырваться ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы -- вот здесь, в сорока километрах от Кенигсберга. Называется она линией Дейме. Начальник штаба, обеспечь его справкой об этой линии. Полоса разведки... смотри на свою карту, отмечай... Василий обводил полукружьями названия населенных пунктов и слушал командира рассеянно, будто в полусне, -- надо было слушать, когда приказывает старший, вот он и слушал. А на первом плане была горькая обида: "Даже спасибо не сказал. Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем отряде, не всех ли побило". Ромашкин глядел на черное лицо полковника, видимо, он в эти дни ни минуты не отдыхал. Кожа обтянула кости лица; глаза так глубоко ввалились, что сейчас не понять, какого они цвета. Движения полковника были резкими, сильными. "Он держится на той пружине, которая и во мне сдала. Для него бой еще не кончился". И внезапно Ромашкин почувствовал, как в нем самом стала натягиваться" крепчать, обретать силу эта пружина. Новая задача будто придавала ему новые силы. И то, что Караваев не поздоровался и не поблагодарил, приобретало совсем другой смысл. Ромашкин ощутил -- командиру дорога каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые сведения о противнике. И добыть их может только он, Ромашкин. Сознание своей незаменимости и того, что лучше его никто не выполнит задачу, вытеснило обиду и словно разбудило Ромашкина. Он стал слушать командира полка внимательно, стараясь точно понять, что должен сделать, и уже сейчас прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить. Когда Караваев поставил задачу и коротко бросил: "Иди!" -- Ромашкин был уже внутренне собран и обрел силы, необходимые для предстоящего дела - разведки укрепленной полосы Дейме, которая была посильнее Инстербургской. Линтварев подошел к нему и, пожимая руку, сказал: -- Спасибо вам и вашим разведчикам, товарищ Ромашкин, передайте им благодарность командования. Эта похвала, недавно такая желанная, показалась теперь совсем никчемной. Надо было спешить. Действовать. Не до этих разговоров. Ромашкин взял у начальника штаба бумаги, досадуя, что некогда их читать. Колокольцев понял его, замахал обеими руками: -- Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!.. В это время в лощину, скользя и падая на мокром косогоре, скатился Куржаков. Одна рука у него была подвешена на бинте, другой он крепко держал пожилого немецкого полковника. Тот пытался вырвать рукав шинели, но Куржаков держал крепко, шел быстро и волочил за собой едва успевающего пленного. Увидев Ромашкина, Григорий приветливо крикнул: -- О! И ты живой? Явился не запылился! Вот каких щук надо ловить, товарищ разведчик! -- И, обращаясь к Караваеву: -- Принимайте, товарищ полковник. Это командир 913-го полка, который стоял против нас. -- Вы почему не в санбате? Я же приказал вам передать батальон, -- строго произнес Караваев. Но за этой напускной строгостью чувствовалось восхищение лихим офицером. -- Так я и не командую, товарищ полковник, -- весело блестя шальными глазами, ответил Куржаков. -- Перевязали меня в санчасти, ну чего, думаю, тут сидеть? Могу же ходить? Могу. Вот и пошел к своим. И вовремя. Вот этого гуся поймал. И весь его полк мы с комбатом защучили. Я с танками в тыл зашел, а Спиридонов -- в лоб. Они и лапы кверху! Эти в траншеях сидели, в полевой обороне. А те, которые в дотах, там еще сидят, огрызаются. -- Кто вы? -- спросил Караваев пленного. Майор Люленков встал между командиром и пленным, начал переводить. -- Полковник Клаус Гансен, командир 913-го полка, -- с достоинством ответил пленный, высоко держа седую голову. Караваев улыбнулся. -- Действительно цифра "тринадцать" для вас несчастливая. Вашу оборону мы прорвали тринадцатого января. Номер вашего полка оканчивается цифрой "тринадцать". И вот вы в плену. -- Это случайность. Я попал в плен абсолютно случайно. Ваши танки обошли укрепления и захватили меня на командном пункте. Мой полк обороняет порученные ему позиции, и вам не удастся их прорвать! -- заносчиво ответил полковник. Караваев с сомнением поглядел на Куржакова. -- Не в курсе дела он, -- сказал Григорий. -- Всех, даже артиллерию и минометы, захватили. Вон там в лесу, на дороге они стоят. Караваев усмехнулся, но его почерневшее, пересохшее на ветру и морозе лицо не оживилось. -- Ну вот что, господин полковник, у меня нет времени с вами препираться. Свой полк поведете в плен сами. Он построен в полном составе. Вы понимаете: построены те, кто остался жив. -- Этого не может быть! -- воскликнул полковник. В его тоне было больше удивления, чем заносчивости. -- Идите, вам покажут ваш полк. Будете старшим колонны пленных. Полковник отшатнулся. Он минуту молчал, потом сник, обмяк и тихо попросил Караваева: -- Вы можете дать мне один патрон? Вы тоже офицер, командир полка, должны понять... -- Об этом надо было думать раньше, -- сурово сказал Караваев и приказал: - Уведите! Спрятав полученные бумаги, Ромашкин торопливо побежал по жидкому снегу. На ходу он прикидывал, как быстрее получить боеприпасы, заправить танки и где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за ним, забегая то справа, то слева, спрашивал: -- Новая задача? -- Новая. -- Куда мы теперь? -- На линию Дейме. Ромашкин подумал, что надо знать хотя бы в общих чертах, что представляет собой эта линия, и решил пожертвовать несколькими минутами. Он остановился, из полевой сумки достал бумаги, взятые у Колокольцева. Посвечивая фонариком, стал читать вслух, чтоб слыхал и Саша: -- "Линия Дейме проходит по западному берегу реки Дейме. Строилась сорок лет. Долговременные железобетонные сооружения вписаны в обрывистый берег реки. Доты многоэтажные, с боекомплектом, запасом воды и продовольствия, толщина стен достигает метра. Приспособлены для боя в полном окружении. Могут вызывать огонь артиллерии на себя. Глубина линии 10-15 километров. Между долговременными сооружениями оборудована полевая оборона..." Вот здесь, Пролеткин, мы и пойдем! Пусть фрицы сидят в своих дотах. В поле они нас теперь не удержат! ...Через три дня, когда взвод Ромашкина отдыхал в одном из бюргерских домов уже на линии Дейме, прискакал на мохноногом немецком битюге старшина Жмаченко. С трофейным конягой он порядком намучился. -- Не понимает наших команд, сатана! А ну, хальт, тебе говорят! Жмаченко привез, как обычно, горячую пищу в термосах, а кроме того - удивительную новость. -- Глядите, братцы, в газете про вас напечатано! Тот самый капитан, который на задание с вами ходил. -- Живой, значит?! -- обрадовался Ромашкин. Жмаченко привез газету каждому, чтоб осталась на память. Тут уж ни почтальон, ни начальник связи полка, ведавший доставкой газет, ничего не могли поделать. Узнав, что напечатана статья о его хлопцах, старшина вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил: -- Каждому разведчику давайте по листу! Буду стоять насмерть! Ромашкин читал статью, в ней все было правдиво, но в то же время очень возвеличено. Птицын с таким уважением писал о разведчиках, что Василию от волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: "Неужели это мы?" -- И когда капитан успел все записать, запомнить? -- удивился Саша Пролеткин. -- Ведь он вместе с нами отбивался. -- И как быстро написал! -- поразился Голубой. -- Боялся, что помрет, -- сурово сказал Иван Рогатин. Все притихли, понимая -- Иван прав. Ранение у корреспондента было тяжелым, и он, наверное, спешил написать, чтобы не унести в могилу славу полюбившихся ему разведчиков. -- Вот ведь какая штуковина получается, -- сказал Саша. -- Я раньше думал, корреспондент -- это тыловая крыса, чаек попивает, статейки пописывает. А у них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми вместе воюй, примечать все успевай. Даже умереть не имеет права -- сначала о людях расскажи, а уж потом про свою смерть думай. -- Нелегко ему писалось, -- согласился Ромашкин. -- Не раз, наверное, смерть прогонял, просил: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе ни слова не сказал. А ведь ему труднее всех пришлось. Читают люди, и никто не знает, что с пулей в животе он пишет! -- А може, не помрет той капитан? -- спросил Шовкопляс. -- Колы написав, значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули. -- Конечно, выживет! -- И к нам еще приедет! -- перебивая друг друга, желая добра капитану, зашумели разведчики. x x x С 13 по 28 января 1945 года войска 3-го Белорусского фронта, в составе которого был полк Караваева, пробились в глубь Восточной Пруссии на 120 километров и вышли к городу-крепости Кенигсберг. 2-й Белорусский фронт в эти же дни ударом с юго-востока протаранил фашистские войска до Балтийского моря и перерезал все дороги, соединявшие Пруссию с Центральной Германией. В Кенигсберге остались окруженными 130 тысяч немецких солдат и офицеров. В ходе наступления Ромашкин, как и все его однополчане, получил четыре благодарности от Верховного Главнокома