собираюсь лезть в его штаб. Мы притаимся где-нибудь неподалеку. Ведь должен он попытаться удрать? На самолете, в танке или в автомобиле. Вот мы и засядем где-то на пути к самолету или к машине. Гитлер наверняка не захочет, чтобы его бегство видели. Будет смываться тайно, с небольшой группой самых близких. Вот мы и защучим их в этот момент. Колокольцев поморщился: -- Какие слова -- "смываться", "защучим". Вы же будущий кадровый офицер! -- Извините, товарищ подполковник. -- Да, затея лихая! -- внезапно оживился Колокольцев. -- Правда, захват Гитлера не имеет сейчас стратегического или даже оперативного значения. Но смысл политический, логическая точка, так сказать, в этом есть. Эх, если бы не годы и не эти бумаги, тряхнул бы я стариной -- пошел бы с вами!.. Ромашкин не ожидал такой удали от старого офицера, но сразу понял, что это бурлят в нем воспоминания о молодости и говорит душа "охотника" первой мировой войны. "Видно, тот, кто стал разведчиком, в душе остается им навсегда. И я, если доживу до старости, такой же буду". Колокольцев долго звонил по телефонам, говорил с начальниками и какими-то старыми друзьями, наконец вернулся к столу, сказал: -- Как я понял, вышестоящие инстанции тоже предпринимают необходимые меры. Не хотели разрешать, но потом согласились. Правда, вам запрещено проникать в подземные укрытия немецкой ставки. И вы обязаны постоянно информировать по радио, где находитесь и что вам станет известно о Гитлере. А на все решительные действия обязаны получить особое разрешение сверху. Связь будете поддерживать своей рацией через меня. Сведений о том, что Гитлер покинул Берлин, пока нет. Ставка его здесь, все распоряжения идут из Берлина. -- Колокольцев выпрямился, помолчал торжественно и значительно. - Ну, Василий Петрович, благословляю тебя на дело сие. Не отговаривал потому, что ты настоящий русский офицер и достоин славы, которая тебя ждет в случае удачи! Ни пуха тебе, ни пера. -- Колокольцев обнял Ромашкина, троекратно поцеловал крест-накрест. -- Иди! Когда все будет готово, вместе доложим командиру. Прежде всего надо было подобрать хорошую группу. Ромашкин всегда был сторонником группы небольшой, состоящей из "зубров". И на этот раз решил идти с такой же. Первыми и непременными участниками будут Иван Рогатин, Саша Пролеткин, с которыми прошел всю войну. "На все задания ходили вместе, и на последнее пусть идут оба. Возьму еще Шовкопляса, Хамидуллина, Голощапова, Вовку Голубого, ну и радиста Жука". Ромашкин застал разведчиков в веселом настроении. Взвод располагался в галантерейном магазине. Огромная витрина его была выбита и служила входом, а тяжелые двери были заперты на замок. Над дверью висели покоробившаяся вывеска и трубки неоновой рекламы. По магазину ходил Вовка Голубой, напялив на себя бюстгальтер и дамский пояс с резинками, а разведчики хохотали над ним, сидя на прилавке. -- Обязательно подарю эти цацки своей бабусе, -- сказал Вовка, когда Ромашкин, хрустя сапогами по битым стеклам, вошел в помещение. Благодушное настроение разведчиков еще больше насторожило и озадачило Василия. Они и прежде всегда были веселыми, но сейчас кончилась война. Может, реальная возможность остаться живыми уже подсекла тот задор и боевой азарт, с которыми ходили они на задания? Может, он переоценил их и желающих рисковать не окажется? Ромашкин рассказал разведчикам о своем намерении. Старался говорить спокойно, скрывая волнение, которое бурлило в нем. Говорил, а сам пытливо и с опаской наблюдал за лицами ребят. Ему даже стало страшно -- вдруг перед ним уже не те отчаянные парни, какими хотелось их сохранить навсегда в памяти. -- Я понимаю желание каждого из вас вернуться живым домой. Поэтому возьму только добровольцев, -- закончил Ромашкин. Пролеткин изумленно уставился на командира и воскликнул: -- Ну и голова у вас, товарищ старший лейтенант! Не голова, а бочка с мозгами. Это надо же! Такое придумали -- самого Гитлера поймать! А мы тут сидим в этом магазине и ушами хлопаем. Рогатин, по простоте своей, даже чуть приоткрыл рот и, не сказав ни слова, засопел, задвигал плечищами и стал собираться. Опасения Василия оказались напрасными -- разведчики остались разведчиками! Возникло совсем иное затруднение: он не знал, на ком остановить выбор, просились все, и никого не хотелось обижать. Обычно скромные, знающие себе цену ребята, не очень разговорчивые, когда речь шла об их заслугах и мастерстве, на этот раз не выдержали. Они обступили командира и, перебивая друг друга, просились взять на задание. Каждый приводил самые веские доказательства. -- Товарищ старший лейтенант, я с вами в дневной поиск ходил, -- напомнил Пролеткин. -- Помните, еще в сорок третьем по льду в тыл ползали? -- подсказывал Голощапов. -- И флаг брал. -- Два ордена Красного Знамени, -- произнес Шовкопляс, показывая на свою грудь. -- Не возьмете, один пойду, -- пугал Вовка Голубой. -- Я этого фюрера-мурера за усы из подвала вытяну! Пришлось воспользоваться правом непререкаемости приказа. Оно обижало тех, кто не попал в группу, но Ромашкин ничего не мог поделать. Окончательный состав был такой: Рогатин, Пролеткин, Шовкопляс, радист Жук, Хамидуллин, Голубой, Голощапов. Теперь нужно было установить, где находится Гитлер. Это могли сказать пленные. В них сейчас недостатка не было, их вели в тыл мимо магазина группами, а иногда и целыми колоннами. Ромашкин развернул на столе план Берлина, подумал: как умно и оперативно сработали в вышестоящих штабах -- ко дню вступления в немецкую столицу план напечатали и раздали каждому офицеру. Прикинув, где находится магазин и какие улицы впереди, Ромашкин послал разведчиков подобрать из пленных кого-нибудь покрупнее чином. Вскоре Саша Пролеткин привел костлявого угрюмого офицера в очках, вытащив его из проходившей мимо группы пленных. -- Этот наверняка знает, где их фюрер. Уж больно рожа противная. Ромашкин спросил: -- Известно ли вам, где находится Гитлер? По усталому лицу офицера пробежал испуг, он торопливо ответил: -- Нет, нет. Я ничего не знаю. Возможность стать причастным к делу, касающемуся фюрера, привела пленного в ужас. К офицеру подступил Саша Пролеткин. Стараясь выглядеть добрым, он, улыбаясь, сказал: -- Гитлер калут, понимаешь? На этом запас немецких слов у него кончился, и по-русски он добавил: -- Крышка вам, понимаешь? Труба! Чего боишься? Офицер внимательно выслушал разведчика. Он немного понимал по-русски и, уловив отдельные слова, ответил Пролеткину: -- Да, да, Гитлер калут! -- И в знак согласия вяло приподнял вверх обе руки: сдаюсь, мол. Затем, обращаясь к Ромашкину, добавил по-немецки: -- Но я не знаю, где Гитлер находится -- на крыше или в трубе. Офицер был слишком испуган. От такого едва ли добьешься толку. Пришлось отправить его в очередную группу пленных, которая брела по улице. Ромашкин учел оплошность и следующим пленным прямые вопросы о Гитлере не ставил. -- Где находится штаб верховного командования? -- спросил он пожилого майора. Майор помедлил с ответом, косо взглянув на качнувшийся автомат в руках Шовкопляса, нехотя ответил: -- В тридцати километрах от Берлина в направлении Цоссена. -- Офицер шагнул к карте и показал пальцем: -- Здесь. В лесу. Майбах-один, Майбах-два. Ромашкина охватило разочарование. Это было далеко -- там даже не полоса другой дивизии или корпуса, там соседний фронт наступает. И, стало быть, полковым разведчикам туда нечего соваться. -- А может, он брешет? -- спросил Рогатин. -- Или не знает вовсе. Давайте других спросим. Разведчики допросили еще нескольких пленных. Некоторые не знали, где находится верховное командование, а те, кому это было известно, неизменно указывали в сторону Цоссена. Ромашкин уже готов был примириться с постигшей его неудачей, как вдруг в комнату вбежал запыхавшийся Пролеткин. Он тащил за рукав испуганного гестаповца в черном мундире, с одним погоном на плече. -- Товарищ старший лейтенант, послушайте вот этого. Он что-то другое бормочет. Пролеткин тут же продемонстрировал свою беседу с гестаповцем, из которой он заключил, что этот немец говорит о другом. Разговор выглядел так. -- Гитлер капут? -- спросил Саша. -- Наин. Хайль Гитлер! -- рявкнул гестаповец, выпятив грудь и вскинув вперед руку. Правда, он тут же опасливо оглянулся -- не выстрелят ли ему в спину? -- Молодец, -- одобрил Пролеткин и даже похлопал офицера по плечу. -- А вот Рогатин наш говорит, что он сам Гитлера бах-бах из автомата. Саша поманил к себе Рогатина и показал, как тот стрелял в Гитлера. При всей опасности и неопределенности своего положения гестаповец все же улыбнулся и, замотав головой, сказал: -- Наин! Фюрер находится в имперской канцелярии. -- Офицер указал при этом в окно по направлению к центру города. Ромашкин подвел гестаповца к выбитой раме. Перед ними дымилась и грохотала недалеким боем улица, заваленная обломками домов. -- В рейхстаге? -- спросил Ромашкин. -- Нет, в имперской канцелярии. -- Где находится канцелярия? -- По ту сторону реки Шпрее, на Фоссштрассе. -- А есть ли там поблизости станция метро? Гестаповец посмотрел на русского офицера с нескрываемым презрением - неужели, мол, ты считаешь нас такими дураками? Он ответил с гордостью: -- Поблизости станция "фридрихштрассе", но она затоплена. Василий подвел гестаповца к плану Берлина. -- Где? Офицер лишь теперь догадался, что разговор идет не праздный и не о том, жив или мертв Гитлер. Поняв, что сболтнул лишнее, он побледнел и отдернул руку, занесенную над картой. -- Я ничего не знаю. Ничего вам не скажу. Можете меня расстреливать. Убедившись, что он будет молчать, Ромашкин приказал отправить его на сборный пункт военнопленных. Когда гестаповец был уже в дверях, у Василия мелькнула надежда вынудить его на разговор хитростью, и он спросил: -- Как ваше имя? -- Пауль Шредер, -- ответил тот и тут же поправился: -- Обер-лейтенант Пауль Шредер. -- Очень хорошо. Когда мы захватим Гитлера, я сообщу ему, кто именно указал нам место, где он находился. Гестаповец побелел и едва устоял на ногах. -- Умоляю вас!.. Прошу как офицер офицера: не делайте этого. Они истребят весь наш род! -- Кто "они"? -- насмешливо спросил Ромашкин. Офицер смутился окончательно. Он, конечно, имел в виду гестаповцев, совсем забыв в эту минуту, что сам из их стаи. -- Я обещаю забыть вашу фамилию навсегда, если вы подробно расскажете, как лучше добраться до имперской канцелярии. -- "Хорошо было бы взять такого проводника с собой. Однако это опасно. Он может закричать и выдать нас, когда поблизости окажутся немцы", -- подумал Ромашкин. Поколебавшись минуту, обер-лейтенант сказал: -- Нет. Больше я ничего не скажу. Его увели. Василий не очень огорчился отказом. Что он может сообщить: по каким улицам идти? Так мы определим без него, по плану города. И это едва ли нам пригодится. Улиц почти не существует, все завалено рухнувшими домами и баррикадами. Нет, по улицам идти не придется. Будем пробираться напрямую - по дворам, из дома в дом. Ромашкин наметил на плане маршрут к Фоссштрассе. Он был длиною всего в десяток кварталов. В мирное время потребовалось бы не больше получаса, чтобы его пройти. Но теперь в каждом доме, подвале и подворотне ожидает враг. И чем ближе к штабу Гитлера, тем плотнее будет оборона, тем упорнее и злее будут фашисты. Чтобы действовать в расположении противника более свободно, решили переодеться в немецкую форму. Неподалеку, во дворе, похожем на букву "П", находился пункт сбора военнопленных. Туда и направились разведчики. Пленные самых различных родов войск и званий сидели группами вдоль стен. Офицеры держались обособленно. У всех был неприглядный вид: грязные и закопченные, небритые и усталые. Большинство из них без страха смотрели советским воинам в глаза, а некоторые заискивающе улыбались и суетливо старались услужить. В чемоданах и ранцах пленных нашлась необходимая одежда, разведчики подобрали каждый по своему росту. Затем в куче оружий взяли автоматы, пистолеты, гранаты. Закончив переодевание, осмотрели друг друга, чтобы не выдала какая-нибудь мелочь. Как обычно, не обошлось без шуток. -- Ну и фрицуга из тебя породистый получился! Настоящий Геринг, - хихикал Пролеткин, разглядывая Рогатина. -- А ты чистый Геббельс, -- огрызнулся Иван, -- такой же плюгавый да болтливый. Ромашкин переоделся в форму эсэсовского офицера, и все пошли в штаб получить от командира окончательное "благословение". Когда деловой разговор закончился, Караваев сказал Колокольцеву: -- Дайте им конвой, чтобы довели до переднего края. Уж очень похожи, как бы свои не побили. Разведчиков действительно могли принять за настоящих немцев. Их немало скрывалось в развалинах, и не все спешили сдаваться в плен, кое-кто выжидал, не вернутся ли свои, а некоторые даже постреливали. В сопровождении веселых конвоиров группа двинулась к фронту. Это было вечером 27 апреля. Наши войска к тому времени окружили Берлин со всех сторон и с тяжелыми боями сжимали кольцо. Город горел. Сквозь дым, клубившийся над домами, солнце казалось бледным желтым шариком. Улицы были завалены рухнувшими стенами домов, битым кирпичом, искореженными автомобилями, танками, пушками, трамваями, трупами, касками. Чем ближе к переднему краю, тем громче треск автоматной и пулеметной стрельбы. Чаще и чаще щелкают в стены пули. Оглушительно бьют зажатые меж домов танки. Звук каждого выстрела мечется среди многоэтажных зданий, залетает в узкие, будто колодцы, дворы, с грохотом дробится о высокие стены. Осколки кирпича, штукатурки, стекол, дымящиеся головешки летят на головы. Дым щиплет глаза. Пахнет гарью и известковой пылью. Наконец разведчики добрались до передовой. Здесь не было привычных траншей, проволочного заграждения и нейтральной зоны. Линия фронта разделяла два ряда домов. Эта незримая линия иногда перескакивала через тротуары и проходила через одно здание: наверху -- наши; внизу -- немцы. Порой линия вставала вертикально и вилась по лестничной клетке: на одной стороне ее - фашисты, на другой -- наши. В одном из подвалов разведчики легли рядом с автоматчиками и стали наблюдать в низенькие окна за противоположной стороной улицы. Многие автоматчики была ранены. Тут и там на солдатах белели бинты с пятнами запекшейся крови. Однако никто не уходил в медсанбат. Куда там! Впереди рейхстаг. Да что рейхстаг -- впереди конец войны! В подвале особенно гулко отдавались звуки выстрелов. Стараясь перекрыть шум боя, командовавший здесь сержант спросил: -- К фрицам в гости? -- С Гитлером побалакать хотим, -- ответил Шовкопляс. -- Высоко замахнулись! -- Мельче не осталось. Да и вы нонче крупное дело завалили -- Берлин берете! -- Ну, давай, давай, пусть знают наших! В подвал вошел пожилой лейтенант и, узнав, что это за люди в немецкой форме, посоветовал Ромашкину: -- Вы, товарищ, зря не рискуйте, в тыл сейчас пройти невозможно. Улицу простреливают в несколько слоев. А через полчаса начнется общая атака. Мы ворвемся в дома напротив, а вы отрывайтесь вперед или куда-нибудь в сторону. Пока немцы разберутся, что к чему, успеете прошмыгнуть. Василий согласился с добрым советом, решил подождать. Автоматчики, то вставая, то приседая у подвальных окон, беспрерывно стреляли. Иногда пули влетали в подвал и, как бичи, оглушительно щелкали по задней стене. Вдоль нее никто не ходил, все жались к передней стене. Разведчики тоже сидели на этой стороне, прислонясь спинами к холодным кирпичам, курили. Наконец все стали готовиться к броску в атаку: подле окон и проломов автоматчики встают на ящики, бочки, груды кирпича, чтобы удобнее выскочить, дозаряжают оружие, ощупывают лимонки на поясе и в карманах. В уличном бою гранаты -- незаменимое средство. Поэтому все запасаются ими, запихивают куда только можно. Лица солдат суровы, глаза устремлены на улицу. Каждому кажется: если успеешь перебежать дорогу, в домах будет не так страшно. Пусть там в квартирах и на лестничных клетках ждет рукопашная -- это легче. Самое трудное -- уцелеть, перебегая улицу. В домах напротив у всех окон, бойниц, чердачных отдушин притаились фашисты с пулеметами, автоматами, фаустпатронами и гранатами. Как только волна атакующих выкатится на тротуар, все эти огневые средства ударят в наших людей, будут валить их на землю, не допуская к стенам домов. Но атакующие тоже не лыком шыты. Едва прозвучала команда: "В атаку, вперед!" -- шквал пуль хлестнул по окнам противоположной стороны. Не снимая пальцев с курков, бойцы хлестали пулями по домам. Во что бы то ни стало не дать противнику высунуться! Короткий бросок -- и наши ворвались во мрак развалин. Их встретили автоматные очереди, взрывы гранат, черные силуэты и гортанные крики фашистов. Ромашкин стреляет по теням, которые мелькают в пыли и дыму в глубине комнаты. Слышит испуганные вопли раненых. Попал! Продолжая стрелять перед собой, он побежал к просветам окон. Оглянувшись, убедился -- разведчики следуют за ним. Он перемахнул через подоконник, помчался к ограде -- она кирпичная, высокая, с разбегу, пожалуй, не взять. Заметив в углу мусорный ящик, Ромашкин с ходу вскочил на крышку, заглянул через забор и, не обнаружив немцев, спрыгнул в узкий проулок. Рогатин, Пролеткин, Шовкопляс и остальные посыпались со стены за ним. И тут Ромашкину показалось, что кого-то не хватает. Но сейчас не до этого. Разведчики вбежали в распахнутый подъезд, пересекли еще один двор. На очередной улице столкнулись с гитлеровцами. Они суетились возле окон. Кричали. Тащили к дверям мебель, устраивали завал. Ребята невольно шарахнулись к сводчатой арке, под которой никого не было видно. Но немцы не обратили на них внимания. Группа перебежала небольшой сквер. Здесь немцы рубили цветущие вишни и яблони. "Зачем их рубят? Неужели для того, чтобы нам не досталось?" -- подумал Ромашкин, глядя, как падают нарядные деревца. Пройдя на другой конец сквера, он понял -- немцы расчищают сектор обстрела. За сквером стояло большое здание, его подвальные окна были заложены кирпичом и превращены в амбразуры. Разведчики обошли здание стороной -- там наверняка засел целый батальон. Форма -- средство маскировки хорошее, но все же следует избегать прямых встреч с врагами. Миновав несколько кварталов, они выбрали пустой дом и остановились передохнуть. Здесь выяснилось, что с ними нет Хамидуллина и Голощапова. -- Может быть, отстали или потерялись во время атаки? -- спросил Ромашкин. -- Кто видел? -- Хамидуллин не потерялся, -- грустно произнес Пролеткин. -- Он упал, когда мы выскочили из подвала. Не знаю, убит или ранен. Видел, что он упал. -- А Голощапов?.. Все скорбно молчали. -- Крепко ранен, -- убежденно сказал Саша. -- Если бы легко, не отстал бы. Ну, ничего, вылечат -- мир уже скоро. Это напоминание о конце войны вновь всколыхнуло всех. Разведчики заторопились, будто боялись, что война вот-вот кончится и не успеют они выполнить свое последнее задание. Вот здесь, выходя из дома, убедились, что вражеская военная форма не так уж надежна. На перекрестке стояла грузовая машина, борта ее были опущены, в кузове возвышался стол, накрытый зеленой скатертью. Сначала Ромашкин подумал, что это огромный гроб, но потом понял -- это действительно обыкновенный стол, и ничего больше. За столом сидели три офицера. Один круглолицый, жирный, похожий на повара, в шутку нарядившегося в мундир, и двое худых, с темными, жесткими лицами. Автомобиль преграждал улицу, на которую хотели выйти разведчики. Василий прикрыл дверь, набросил цепочку и стал наблюдать в щель, что будет дальше. К машине постепенно сходились солдаты, офицеры и унтеры. Эсэсовцы в касках, с автоматами на груди дальше машины никого не пропускали. Когда собралось человек пятьдесят, эсэсовцы окружили их и начали проверять документы. Они громко называли фамилии, а жирный офицер за столом записывал в книгу. Когда перепись закончилась, толстяк начал торопливо ругать задержанных. Он кричал, размахивал руками, гневно таращил глаза. Василий отчетливо слышал его голос, но не мог понять, что именно он кричит. Ясно было одно: ругается. Побушевав минут пять, он взял со стола чью-то солдатскую книжку, выкрикнул фамилию. От солдата, который отозвался, толпа отшатнулась и подалась в стороны. Жирный пошептался о чем-то с сидящими за столом. Те, как игрушечные, кивнули головой. Эсэсовцы подошли к одинокой зеленой фигурке, оставшейся на середине улицы, и, подталкивая, повели солдата к тротуару. Его поставили к стене лицом и без команды выстрелили солдату в спину. Он, вздрогнул, сел на мостовую, эсэсовцы дали еще несколько торопливых очередей. Солдат повалился на бок, неудобно лег, поджав под себя руку. Толстяк за столом еще что-то кричал и, как полководец, выбросил руку с пальцем, указывающим в сторону передовой. Задержанные дружно повернулись и побежали, опасливо оглядываясь на эсэсовцев. Ромашкин понял -- перед ними работал передвижной трибунал. Между тем офицеры и эсэсовцы закурили, поглядывая в сторону разрывов, стали ждать, когда накопится новая партия. Двое солдат оттащили расстрелянного в подворотню. Ничего не подозревающие дезертиры, солдаты, отбившиеся от своих частей, и раненые снова стали накапливаться на перекрестке. Воспользовавшись этим, разведчики прокрались пустым домом во двор, потом на соседнюю улицу и вдоль нее пошли дальше. На небольшой площади им встретился не шагающий, а бредущий строй. Гитлеровцы шли не в ногу, вид у них был совсем не воинственный, головы у многих опущены, но кое-кто, выпятив грудь, шагал хлестким шагом. Разведчики, опасаясь, чтобы их не поставили в шеренгу, юркнули на лестницу, которая вела в подвал. И тут Василий еще раз убедился, что немецкая форма -- ненадежная маскировка. У входа в подвал их встретили бледные, исхудавшие женщины с детьми. Принимая за своих, женщины с ненавистью глядели на солдат и, преградив им дорогу, стали говорить что-то очень злое. Ромашкин понял только общий смысл. Они требовали, чтобы солдаты немедленно ушли. Опасались, что, затеяв перестрелку с русскими, они всех тут погубят. Ромашкин попытался успокоить немок жестом: сейчас, мол, уйдем, не волнуйтесь. А сам слушал, как вверху по мостовой топает колонна. Он опасался только одного -- лишь бы женщины не закричали и не позвали на помощь офицера. Немки поняли его почти правильно: приняв разведчиков за дезертиров, они понизили голоса и сердито шипели, как гусыни. Когда топот по улице смолк, разведчики поспешили удалиться. По улицам, перегороженным баррикадами, изрытым воронками и заваленным рухнувшими домами, идти было тяжело. Местами пожарище так жгло, что по дороге пройти было невозможно, приходилось обходить. И все же в этом хаосе Ромашкин без труда определял, где находится. На каждом доме под номером было написано название улицы. Найдя ее на плане города, Василий намечал дальнейший маршрут, и группа пробиралась дальше по направлению к Фоссштрассе. Сталкиваясь с немцами, военными и гражданскими, ребята быстро проходили мимо. В такое напряженное время всем было не до разговоров. Каждый куда-то спешил, стремясь как можно меньше находиться под обстрелом на улице. При очередной передышке, когда группа укрылась в каком-то погребе от налетевшей авиации, Ромашкин подумал: "Едва ли кто, кроме разведчиков, попадает в такие отчаянные переделки. Летчики, танкисты, пехотинцы -- все сходятся с врагом лицом к лицу, бьются в открытом бою. А мы окружены фашистами со всех сторон, да к тому же нас лупит своя артиллерия и долбит наша же авиация". Переждав налет, двинулись дальше. От угла к углу, от стены к стене. Чем глубже проникали во вражеский тыл, тем больше встречалось военных и штатских немцев. Беженцы, резервы, тыловые учреждения, уходя из опасной зоны, в которую залетали пули, все плотнее сбивались к центру осажденного Берлина. Дома здесь были пустыми, многие из них разрушены, многие горели. Пожары никто не тушил, водопровод не действовал. Страшно, когда пожары не тушат. Дом горит, а люди бегут мимо, лишь бы подальше, чтобы не было жарко от пламени или не упал кусок обгоревшей стены на голову. В этом безразличии к пожарам особенно чувствовалась обреченность фашистов -- зачем тушить, все равно конец. На одном перекрестке солдаты приспосабливали дом к обороне: закладывали окна кирпичом и мешками, набитыми землей. А в сторонке сидел старик в черном помятом костюме и остругивал палку -- он явно мастерил белый флаг, готовился к капитуляции. Офицер, заметив старика, вырвал у него палку, затоптал белую тряпку, что-то крикнул и в заключение дал ему увесистый пинок. Глядя на фашиста, Ромашкин думал: "Правильно говорили, что в Берлин стянуты отъявленные головорезы. Вместо того чтобы прекратить бессмысленное кровопролитие, они продолжают уничтожать солдат, гражданских людей и свою столицу". В одном из дворов занимала огневые позиции батарея, отошедшая с передовой. Многие артиллеристы были одеты в гражданские костюмы. Наверное, когда находились в непосредственной близости от наших войск, готовились к встрече с русскими. Хитро придумано: отбежал от пушки -- и готово, уже мирный житель, можно кричать: "Гитлер капут, русс зольдат гут!" Вечер перешел в ночь совсем незаметно. По сути дела, ничего не изменилось. Ромашкин посмотрел на часы -- половина второго. Значит, уже 28 апреля. На улицах, как и вечером, было сумрачно, дымно. С наступлением ночи мрак не спустился на город, пожары тускло освещали улицы, в небе стояло зарево грязно-розового цвета. В подвалах зажглись керосиновые лампы, свечи, коптилки. Теперь с тротуара хорошо было видно сквозь окна и проломы, что делается в подземельях. В одних -- женщины, дети, старики лежали на матрацах, коврах, тряпье; каждая семья отгородилась от соседней чемоданами, узлами, занавесками. В других -- вповалку рядами лежали солдаты, многие курили, красные огоньки вспыхивали при неярком освещении. Все это время разведчики продвигались молча. Говорить нельзя: русская речь выдаст, за каждым углом может услышать немец -- и тогда не уйти. Шли осторожно, часто сворачивали в дома и развалины, иногда подолгу сидели, пережидая, пока на улице или во дворе станет менее людно. Иногда Ромашкин вел разведчиков строем. Несколько раз поднимались на чердаки, пробовали связаться по радио со своими. Но как ни старался Жук, ничего не мог сделать: весь диапазон был забит голосами радистов, находящихся поблизости. В кольце окружения работали еще сотни немецких станций. В эфире был не меньший хаос, чем в самом городе. Ромашкин надеялся, что ночью будет легче продвигаться вперед. Такой выработался рефлекс: ночь -- союзница разведчика. Но в осажденном Берлине все было необычно. С наступлением ночи движение не уменьшилось, машины с боеприпасами продолжали сновать к фронту и обратно. Усилился поток дезертиров. Днем они отсиживались в развалинах и подвалах, а сейчас ползли из всех щелей. Наверное, поэтому появилось больше патрулей, часовых и другой охраны, все чаще стали слышаться окрики. Эсэсовские заград-отряды останавливали солдат и прохожих, тщательно проверяли документы. Многих забирали. Заметив это, разведчики свернули в ближний дом и стали советоваться -- что делать дальше? -- А если по крышам попробовать? -- спросил Саша Пролеткин. -- Не плохо бы, -- одобрил Ромашкин. -- Но сейчас сплошных кварталов нет, дома разъединяют пожары и развалины. К тому же дома разной высоты, десятиэтажный рядом с пятиэтажным. Как ты спустишься? -- По водосточным трубам. Веревки можно добыть. -- Все равно в пожар упрешься, -- глухо возразил Рогатин. -- Спустимся, обойдем пожар -- и опять на чердак, -- защищал свое предложение Пролеткин. -- Хорошо бы забраться в метро, -- сказал Ромашкин. -- Остановка "Фридрихштрассе" как раз около рейхсканцелярии. -- Тот немец балакал, что метро затоплено, -- напомнил Шовкопляс. -- А может, затоплено не до самого потолка? Сделаем плотики и поплывем, - продолжал Василий, сам еще не веря в возможность этого. Саша Пролеткин, как обычно, готов был на все и горячо поддержал командира: -- Здорово придумано! Немцы уверены -- метро залито, а мы хлюп-хлюп и подплывем к фюреру под нос. -- Да тихо ты! -- одернул Сашу Рогатин. Прислушались. Все спокойно. -- В метро пустили воду из Шпрее или из Ландвер-канала, -- продолжал рассуждать Ромашкин. -- Уровень воды в реках, конечно, выше туннелей; вода на полпути не остановится. Если не закрыли шлюзы, она наверняка все заполнила до выходов на улицу. Давайте поищем другой путь. Разведчики вышли в темный асфальтированный двор и обнаружили там открытый люк канализации. Пролеткин первым подошел к отверстию и осветил его карманным фонариком. В глубь земли уходила выложенная кирпичом горловина, на ней чернели металлические скобы. Саша вопросительно посмотрел на командира. Василий кивнул. Пролеткин стал спускаться по скобам. Все смотрели в черноту ямы и с волнением ждали, что будет дальше. Рогатин, как наиболее благоразумный и рассудительный, наблюдал за дверью и воротами, чтобы вовремя предупредить, если появятся немцы. Но вот внизу несколько раз мигнул огонек. Саша звал к себе. Стали спускаться. Рогатин и здесь показал свою дальновидность. Он оставался последним, и Ромашкин слышал, как громыхнула над головой тяжелая крышка. Правильно сделал, что закрыл, люк не должен привлекать внимания. Опускаясь все ниже, Ромашкин нащупал ногой выступ и выпустил из рук холодную скобу. Кто-то из разведчиков потянул его за рукав. Вокруг было черно, пахло, как в грязной, запущенной бане. Саша мигнул фонарем, и Василий успел разглядеть сводчатый туннель, бетонную канаву в полу, по ней текла густая черная жижа, и две ступеньки вдоль канавы. На одной из ступеней стояла вся группа. Разведчики прислушались и, не уловив никаких настораживающих звуков, еще раз посветили фонариками. Туннель был чистым, если не считать булькающей струи в канаве. После опасностей, пережитых на улицах, он показался даже более удобным, чем развалины, где на голову то и дело падали головешки и сыпались кирпичи. Здесь не было дыма. Разведчики прошли до первого перекрестка и остановились: куда идти дальше? Ромашкин достал план города и компас. Сориентировался: нужно идти на запад. Но верен ли компас? Поблизости проложены металлические трубы, они могут влиять на стрелку. Нужно было взять направление на поверхности. Ромашкин сказал об этом разведчикам, все возвратились к люку, а Рогатин и командир выбрались на поверхность. Подсвечивая фонариком, Василий определил направление на Фоссштрассе и подсчитал: пройти осталось не больше километра. Они снова спустились вниз и тронулись в путь, стараясь не шуметь и не зажигать фонари. Первыми шли Голубой и Шовкопляс, они касались руками влажной стены и осторожно пробовали ногой бровку, прежде чем сделать шаг. Каждый понимал: поспешность опасна, если их обнаружат -- в узком туннеле деться некуда, кругом бетон и кирпич, несколько пулеметных или автоматных очередей уложат всех. Вскоре рука Шовкопляса ощутила конец стенки, дальше была черная пустота. -- Якась дыра, скилько ни мацав, упереди стенки не чую. Остановились, напрягли слух -- ничего, кроме мягкого бульканья у ног. Подготовив оружие, Ромашкин на короткий миг включил фонарик. Оказалось, вышли к перекрестку. Темные своды туннелей отходили вправо и влево. Василий проверил направление по компасу. Стрелка не обманывала -- Ромашкин и наверху определил, что идти надо прямо. Вдруг всех остановил угрожающий рокот. Казалось, навстречу им неслась какая-то лавина. Разведчики включили фонарики. Ромашкин подумал, что фашисты открыли шлюзы и затопляют туннель. Вот-вот вода плотной стеной кинется на них из-за поворота, а люка, чтобы выскочить, поблизости нет. Гул продолжал нарастать. Вскоре он приобрел какой-то металлический звук и покатился над головами. Ромашкин все понял и облегченно вздохнул: это по улице шла колонна танков. Разведчики довольно быстро продвигались вперед. По расчетам Ромашкина, над головой уже была Фоссштрассе. "Может, где-нибудь рядом с люком, из которого вылезем, окажутся удобные подходы к убежищу Гитлера? Если удастся его поймать, мы по этим же ходам утащим его к себе". Нашли выложенный кирпичом колодец с железными скобами и благополучно выбрались из-под земли. Вошли в темный подъезд с массивной дверью с фигурной решеткой. Раньше решетка защищала стекла, сейчас от них остались лишь толстые, похожие на лед осколки. Над подъездом белела табличка с надписью крупными готическими буквами: "Фоссштрассе". Решили подняться на самый верхний этаж -- там безопаснее -- есть путь для отступления на чердак, на крышу. Двери на самой верхней площадке оказались заперты. Но разве замок преграда разведчику, особенно такому, как Вовка Голубой? Он склонился над замочной скважиной, что-то сделал ножом, и дверь послушно отворилась. Помещение оказалось жилой квартирой. Дорогая мебель, ковры, одежда -- все на своих местах. Видно, здесь жильцы были богатые. В просторном зале лежал большой ковер, в центре -- полированный стол, стулья с высокими спинками. Фонарики выхватывали из темноты резной буфет с посудой, картины в золоченых рамах, бронзовые статуэтки. В спальне широченная кровать, на которую немедленно бросился Саша. Качаясь на пружинах, сказал: -- На такой с отвычки не заснуть, уж больно мягкая, подлюка! Кабинет, еще одна спальня, кухня, ванная -- все обжитое, нетронутое. Ромашкину стало грустно от этого благоустроенного и покинутого хозяевами жилья. Где-то далеко, по ту сторону войны, и у него осталась своя мирная, благоустроенная жизнь. Решили остаться в этой квартире до утра, отдохнуть, поесть, а с рассветом определить, где находится рейхсканцелярия, и потом уж искать к ней подходы. Саша Пролеткин так и не лег на кровать, он приткнулся рядом на коврике и тут же торопливо засопел. Вовка Голубой незаметно выскользнул из комнаты, где была вся группа, и принялся лазить по шкафам, вскрыл все ящики в письменных столах, переворошил чемоданы. Бывший вор был в полной растерянности: кругом такое богатство - дорогая одежда, деньги, часы, ковры, и вот, оказывается, все это никакой ценности не представляет. Он хотел прихватить что-нибудь самое дорогое, но не мог решить, что же взять? Да и куда потом это деть? "А если командир узнает? Воровство, скажет, и на войне воровство. А ну их к дьяволу, эти шмутки! На всю жизнь не запасешь, а пока всем обеспечивают. Концы! Нет больше вора Вовки- Штымпа. Зачем это барахло, когда рядом люди умирают? Завязано! -- подумал Голубой, улыбнулся и весело закруглил мысль: -- Ну, во всяком случае, до конца войны, а там, как говорится, будем поглядеть!" Жук долго настраивал радиостанцию, но, так и не установив связь, тоже лег спать. Рогатин, прежде чем лечь, подпер дверь на всякий случай тяжелым диваном. Обследовал, куда выходят окна, есть ли балкон, близко ли водосточные трубы и пожарные лестницы, нет ли выхода на чердак. В общем, к тому моменту, когда Саша уже выспался, Рогатин только начинал основательно укладываться. На кровать тоже не лег -- мягкость была непривычной и ему. Но угол, облюбованный для ночлега, Иван застелил одеялом, под голову положил подушку. Прежде чем заснуть, сказал: -- Ложитесь, товарищ старший лейтенант, утро вечера мудренее. А Василий, всю войну привыкший действовать по ночам, думал -- правильно ли он поступает? Может, надо, пользуясь темнотой, искать убежище Гитлера? Но люди и сам он едва держались на ногах. Рогатин хотел помочь командиру, не унимался: -- Точно вам говорю, товарищ старший лейтенант, утром голова варит лучше. Вдруг откликнулся и Пролеткин, весело сказал: -- Правильно. Я тоже замечал, люди с утра всегда умнее. Иван насторожился: Саша обязательно подковырнет именно его. Пролеткин между тем продолжал: -- Вот Рогатин, к примеру, как утром проснется, так сразу самые умные слова говорит. Все притихли, ждали. Дальше должен последовать вопрос Ивана, но тот, зная Сашины повадки, молчал. Не дождавшись вопроса, Пролеткин пошел шарить в темной кухне. В комнате, где располагалась группа, был полумрак, ее освещал отблеск пожарища. Ромашкин назначил Шовкопляса дневальным, а сам лег на кровать. Двери нескольких комнат выходили в зал -- их оставили открытыми. Рогатин кряхтел, видно, не мог заснуть, озадаченный словами Пролеткина. Наконец не выдержал: -- Саш!.. -- Чего? -- Какие слова? -- Ты о чем? -- Ну, какие у меня слова утром самые умные? -- "Доброе утро, Сашенька, вставай завтракать!" Вот какие. Рогатин минуту помолчал и сердито буркнул: -- Трепло. А Пролеткин тут же отозвался: -- Сейчас не утро, ничего хорошего ты сказать не можешь. Ночь прошла для группы спокойно, ее не обнаружили, никто не пытался войти в квартиру, ни снаряд, ни бомба не угодили в их дом. А в городе продолжал греметь бой. Ночью он стал только чуточку глуше. Где-то неподалеку часто и сипло кашляли зенитки. Утро 28 апреля было дождливым. Дождь гасил пожарища, дым стал сырой и едкий. Ромашкин рассматривал в бинокль серые, угрюмые дома, которые находились поблизости. Напротив, за неширокой площадью, высилось огромное здание с колоннами, облицованными мрамором. Во дворе мелькали фигуры эсэсовцев. Наверное, там размещалась какая-нибудь воинская часть. Соседство не из приятных! У дома, стоявшего наискосок, не было одной стены, лестничные клетки и квартиры на всех этажах просматривались до внутренних перегородок. Ромашкин вглядывался в даль, стараясь определить, куда вышли наши войска. Если судить по хлестким выстрелам танков, линия фронта с востока подошла к Александерплац и полицейпрезидиуму, а с севера -- вплотную к рейхстагу. Наших отделяла от него только река Шпрее да площадь. В парке Тиргартен немцы копали траншеи. Глядя на план, Саша Пролеткин читал названия улиц: -- Герман Геринг штрассе. Шлиффен Уфер, Унтер ден Линден. -- А что означает "Тиргартен"? -- спросил Голубой. -- Тир там для стрельбы, что ли? -- Тиргартен в переводе "Зоологический сад". -- Стало быть, звери живут? -- Туточки кругом звери, куцы ни повернись, -- заключил Шовкопляс. -- Не зря название такое дали: логово, -- вставил Рогатин. -- Вот бы антилопу какую-нибудь прикастрюлить! -- мечтательно воскликнул Пролеткин. -- А еще краше -- кабана, -- поддержал Шовкопляс. Рогатин неодобрительно покачал головой, с укором бросил Пролеткину: -- Жирафа забыть не можешь, опять из зоопарка хочешь кого-нибудь сожрать. Ромашкин продолжал разглядывать улицу. "Где же находится Гитлер? Фоссштрассе -- вот она, а в каком доме эта чертова рейхсканцелярия? -- Вдруг у него мелькнула мысль: -- Нужно взять пленного, он расскажет! И как я раньше не додумался? Всю войну таскал "языков" для других, а когда понадобился себе, сразу и в голову не пришло! Ночью пленного захватить было легче. Ну, ничего, гитлеровцы и сейчас бродят, как мокрые курицы. И не с такими справлялись". О своих намерениях он рассказал разведчикам. Саша схватил автомат и сразу направился к выходу. -- Да цыц ты! -- прикрикнул на него Рогатин. -- План нужно придумать. -- Какой тут план? Выйдем в подъезд, я пальцем поманю фрица, который вам больше понравится. А вы тюкнете его по балде и поволокете сюда. Вот и