войственной -- незатейливо-примитивной, даже хамски-прямолинейной и одновременно изощренно-витиеватой, будто восточная мелодия или узор на коже гюрзы, -- казалась Губерману интрига, в центре которой были обитатели этой виллы, и главный из них -- сам Назаров. Всем своим нутром чувствовал это Губерман. Всеми фибрами души. Жилками такими. Про которые ничего нет в Большой Советской Энциклопедии, но которыми пронизан весь человек. Правда, мало кто из людей умеет слышать в себе их стон. И еще меньше люди умеют верить тому, что слышат. Вот змеи -- те умеют. Поэтому и выползают из нор перед землетрясением. Губерман тоже умел. И теперь, слушая Розовского, пересказывавшего Назарову то, что они перед его появлением обсуждали, все больше утверждался в том, что предчувствия и на этот раз не обманывают его. Но высказывать свои соображения не спешил. Ему было интересно узнать, как оценит все это сам Назаров. У шефа был свой взгляд на любую проблему. Не всегда понятный Губерману. Не всегда, по его мнению, тонкий. Но в конечном итоге выводы их чаще всего сходились. Они словно бы пользовались разной оптикой: Губерман смотрел в лупу, а Назаров в морской бинокль. -- Так кто же этот полковник? -- спросил Назаров, когда Розовский закончил. -- Просто порученец. -- Чей? Розовский неопределенно пожал плечами: -- Трудно сказать. Правительство национального согласия -- это сейчас в программе любой партии. Мы уже всех перебрали. Назаров с сомнением покачал головой: -- После выборов прошло всего ничего. Ельцин, конечно, ни черта не делает. Впал в спячку. Как всегда после крупной драки. Все валится, но критической массы ситуация не набрала. Любое выступление против Ельцина сейчас обречено на провал. Это очевидно для любого политика. -- А если они хотят заручиться твоей поддержкой на будущее? -- предположил Розовский. -- Когда ситуация созреет? -- Допустимо, конечно. Но... Нет, тут что-то не то. Какое впечатление произвел на тебя этот Вологдин? -- Серьезное. -- Сорок лет. Год назад уволился -- уже полковником... На диссидентах такой карьеры не сделаешь. Да и нет их уже давно. Кабинетный шаркун? -- Только не это, -- возразил Розовский. -- Да шаркуну и не поручат важное дело. -- Значит -- кто? -- спросил Назаров. И сам ответил: -- Оперативник. Или как это у них называется? И, видно, высокого класса. -- И что, по-твоему, из этого следует? -- спросил Розовский. -- То, что он не просто порученец. То, что за ним стоят очень серьезные люди... Твое мнение, Ефим? -- У меня тоже все время крутится мысль, что здесь что-то не так, -- ответил Губерман. -- Вот какой вопрос я себе сейчас задаю: а мы не слишком зациклились на политике? -- Что ты имеешь в виду? -- Извините, шеф, что я к этому возвращаюсь... Покушение в Женеве -- ну, согласимся, что это было предупреждением. А с какой целью была взорвана яхта "Анна"? Назаров помрачнел. -- Чего тут неясного? -- спросил Розовский, желая как можно быстрей уйти от этой тягостной для Назарова темы. -- Если оставаться на той точке зрения, которую мы как-то сразу и безоговорочно приняли, ясно все, -- согласился Губерман. -- Но если взглянуть с другой стороны и дать себе труд как следует об этом подумать... -- По-твоему, мы об этом не думали? -- довольно резко перебил Назаров. -- Или думали мало? -- Не давите на меня, шеф, -- попросил Губерман. -- Я и сам в растерянности, эта мысль только сейчас пришла мне в голову. Я говорю не ради трепа. Уже десять лет я иду в вашем кильватере. И все мины, которые всплывают у вас на курсе, бьют и по мне. Это может сказать и Борис Семенович. И еще многие люди. Возможно, я скажу глупость. Но и глупость иногда помогает докопаться до истины. И не так уж редко. -- Продолжай, -- кивнул Назаров. -- Где лучше всего спрятать березовый листок? В березовой роще. А труп? На поле боя, среди других трупов. Это я не сам придумал, где-то вычитал, -- оговорился Губерман. -- Но вот что придумал сам. Где можно спрятать истину? Среди других истин. Одна из них: положение Ельцина перед выборами было действительно очень шатким. В вас увидели объект угрозы. И приняли решение нанести упреждающий удар. Логично выглядит? -- А по-твоему, это не так? -- не без иронии поинтересовался Розовский. -- Давайте рассуждать вместе. Что произошло бы, если бы этот упреждающий удар достиг цели? Я не знаю, шеф, где вы храните компромат. Но не в памяти и не в рундуке яхты. В каком-то банке есть сейф. В Лондоне, в Женеве или Нью-Йорке. И есть человек, которому даны точные указания, как распорядиться содержимым этого сейфа, если с вами что-то случится. И не один, возможно, а двое или трое. И сейф наверняка не один. В одном -- подлинники, а в других -- дискеты. Я прав? Розовский и Назаров переглянулись. -- Продолжай, -- повторил Назаров. -- Те, кто планировал взрыв, об этом, по-вашему, не знали? Не догадывались? Или до этого так трудно додуматься? Розовский сунул в рот окурок сигары, потянулся за зажигалкой, но, взглянув на Назарова, ткнул сигару в пепельницу. -- Ты считаешь, что взрыв устроили не сторонники Ельцина, а его противники? -- Не о том речь, Борис Семенович. Вы по-прежнему оцениваете ситуацию в координатах предвыборной борьбы. А если вообще забыть о том, что были выборы? Если вычеркнуть из ситуации всю политику? -- И что останется? -- спросил Назаров. -- Главная и единственная цель покушения. -- Губерман помолчал и закончил: -- Ваша смерть. Розовский и тем более сам Назаров были не из тех людей, кого легко запугать. Но и на них угнетающе подействовала обнаженность этих слов. Слова были равны смыслу. И что-то сатанинское в них было. Адское. -- По счастливейшей случайности цель эта не была достигнута, -- продолжал Губерман. -- И вот не прошло и трех месяцев, как появляется полковник Вологдин. Как вы сами сказали, шеф: оперативник высокого класса. И вешает нам на уши развесистую, хорошо продуманную лапшу. Если ее убрать, что мы увидим? -- Ничего, -- ответил Розовский. -- Пустоту. Нуль. -- Нет, Борис Семенович, -- возразил Губерман. -- Ту же цель. В библиотеке воцарилась напряженная тишина. Назаров неподвижно сидел в кресле, сцепив на затылке руки и вытянув длинные ноги. Лицо его было жестким, безжалостным. Страшным. Розовский не без опаски поглядывал на него. Он знал, что такое лицо бывает у Назарова перед взрывами бешенства. Но на этот раз ничего не произошло. Назаров потянулся к столу, налил себе виски, повертел фужер в руках. Взглянул на Губермана: -- Почему ты думаешь, что взрыв яхты и появление полковника связаны между собой? -- Я очень хотел бы ошибиться. Так и не выпив, Назаров поставил фужер на поднос. Повернулся к Розовскому: -- Я встречусь с этим полковником. Договорись на завтра. -- Думаешь, он что-нибудь скажет? -- Важно не то, что скажет. А то, чего не скажет... Подготовь мне все данные по нефти. "Лукойл", "Росинвестнефть", "Тюменская топливная компания", "Мегионнефтегаз", "Сургутнефтегаз". Все остальные. Уровень добычи, цены, котировки. -- Мы и так отслеживаем ситуацию по Самотлору, -- напомнил Розовский. -- Свежие сводки у тебя каждый день на столе. -- Меня интересует не только Самотлор. "Татнефть", "Юганскнефтегаз", Северный шельф, Азербайджан, Приморье. Все российские компании. Все компании СНГ. Кроме того -- страны ОПЕК. Динамика цен. Квоты. Запроси Москву, нашу центральную базу данных. Мне нужна общая картина. -- Когда? Как всегда -- вчера? -- Можно и завтра. И еще. Ави-Шаул. Свяжись с Цюрихом. Пусть профессор Ниерман пригласит Ави-Шаула на консилиум. Срочно. -- У них натянутые отношения, -- заметил Розовский. -- Мне плевать на их отношения. Напомни Ниерману, что я оплачиваю половину расходов его центра. -- Сегодня же позвоню. Все? -- Все. Назаров поднялся. Розовский не смог сдержать облегченного вздоха. Это не укрылось от внимания Назарова. -- В чем дело? -- спросил он. -- Мы с Фимой боялись, что ты решишь немедленно лететь в Цюрих, -- объяснил Розовский. -- Какой Цюрих! Тащить туда все это змеиное гнездо? С этим надо покончить здесь. Раз и навсегда!.. "Растение"... Я им, скотам, покажу растение!.. Я буду у себя, -- добавил Назаров и вышел из библиотеки. -- Раз и навсегда, -- повторил Розовский. -- Легко сказать. Мы даже не знаем, откуда ветер дует!.. Без четверти два. Что-то этот полковник не звонит. Губерман отмахнулся: -- Еще позвонит!.. Но Вологдин так и не позвонил. На следующее утро Губерман вошел в одну из комнат в цокольном этаже виллы, переоборудованную под рабочий кабинет Розовского, и бросил на черный офисный стол стопку свежих газет. -- Похоже, я здорово лажанулся, -- сообщил он, плюхаясь в кресло и вытирая платком лицо и шею. -- Ну и пекло на улице! А в рекламе пишут: райское Средиземноморье! Ничему нельзя верить! -- В чем же ты лажанулся? -- поинтересовался Розовский, не отрывая взгляда от монитора новейшего компьютера "Сан ультра спарк". -- Насчет этой шестерки спортсменов. -- Вот как? -- насторожился Розовский и отъехал от компьютера на колесиках кабинетного кресла. -- Помните, я звонил вам ночью из аэропорта? -- Ну? И сказал, что прилетели только четверо. -- Я видел, как четверых встретили. Какой-то рыжий, с плакатиком "Эр-вояжа". И позвонил вам. Потом уже из машины заметил еще двоих. Они сели в "додж" и двинулись за синим микроавтобусом, на котором уехали эти четверо вместе с гидом. Я, естественно, велел шоферу ехать за ними. -- Откуда у них "додж"? -- удивился Розовский. -- Ждал их? Или взяли напрокат? -- Думаю, угнали. И сделали это очень быстро. Так вот, примерно через час микроавтобус куда-то свернул. Я не заметил куда. А еще минут через пять исчез "додж". -- Как исчез? -- Очень просто. Притормозил, мы были вынуждены его обогнать. Тут он, видно, и развернулся. Мы тоже развернулись, проскочили в сторону Никосии километров пятнадцать. Ни "доджа", ни микроавтобуса. Снова повернули... -- К чему эти подробности? -- Сейчас поймете. В общем, покрутились и погнали в Ларнаку. За полквартала от "Трех олив" остановились и стали ждать. Ждали часа четыре. Розовский усмехнулся: -- Это и была твоя ночь любви на острове любви? -- С удовольствием посмеялся бы вместе с вами. Но поводов для этого мало. Они приехали в шестом часу утра. На белом лимузине. Этому "кадиллаку" лет двадцать, но еще ездит. Хозяин "Трех олив" держит его для престижа. Приехали все шестеро и с ними девушка-гид. -- А куда делся рыжий гид? -- Никакого рыжего гида в "Трех оливах" нет и никогда не было. Как и синего микроавтобуса. А теперь будьте внимательны. Микроавтобус и "додж" свернули с трассы километрах в двадцати пяти от Ларнаки. Я посмотрел по карте. Там только одна боковая дорога. И километрах в пяти на ней стоит вилла "Креон". -- Ты хочешь сказать, что эти спортсмены были ночью на вилле? -- Получается так. -- Почему это тебя встревожило? -- Они не спортсмены. -- А кто? -- Смотрите!.. Губерман извлек из пачки греческих и турецких газет пухлую "Филэлефтерос" на английском языке и развернул на первой полосе. Крупная "шапка" гласила: КРОВАВАЯ МЯСОРУБКА НА ВИЛЛЕ "КРЕОН". СЕМЬ ТРУПОВ. РУССКАЯ МАФИЯ УСТРАИВАЕТ РАЗБОРКИ НА КИПРЕ. В тексте, который бегло перевел Губерман, было следующее. Полицию вызвала пожилая гречанка, которая приезжала на мопеде из соседней деревни два раза в неделю и наводила на вилле порядок. Ей показалось странным, что на ее звонки и стук в ворота никто не ответил, и она сообщила об этом деревенскому полицейскому. Сержант Маркидис с напарником проникли на виллу и обнаружили в одной из комнат раскрытый потайной сейф. Это заставило их предпринять тщательный осмотр дома. В подземном гараже их взглядам открылась леденящая кровь картина: на полу гаража в разных позах валялись трупы семи мужчин, убитых из огнестрельного оружия. Один из них был в инвалидной коляске. Рядом с трупами лежали автоматы "узи" и пистолеты ТТ и ПМ. Экстренно прибывшая из Никосии оперативно-следственная группа установила, что вилла "Креон" была арендована больше года назад российским гражданином Панковым, страдавшим болезнью суставов ног. Как показала приходящая служанка, вместе с ним на вилле постоянно проживало восемь мужчин в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, тоже русские. Время от времени на вилле появлялись другие мужчины, жили по нескольку дней и уезжали. В пятерых убитых служанка уверенно опознала людей из постоянного окружения Панкова, шестого она видела на вилле впервые. При обыске в боксах на заднем дворе усадьбы были обнаружены три автомобиля марки "Мерседес-600" и два автомобиля марки "Вольво-940" с транзитными германскими номерами. В бумагах, разбросанных возле сейфа, находились документы на эти машины. Указанные в них номера двигателей и шасси не совпадали с выбитыми на машинах. Это говорило о том, что все автомобили краденые. В одной из комнат виллы, за полками книжного стеллажа, был обнаружен еще один -- потайной -- сейф новейшей конструкции. В нем находилось шестьсот тысяч американских долларов. При более тщательном обыске усадьбы в бывшей конюшне были найдены шестьдесят автоматов Калашникова в заводской упаковке, десять автоматов "узи" и большое количество боеприпасов к ним. Криминалисты, входившие в состав оперативно-следственной группы, обратили внимание на рассыпанный на бетонном полу гаража белый порошок в количестве примерно трех граммов. Анализ показал, что этот порошок был героином турецкого производства. Более значительного количества героина на вилле найдено не было. Все это неопровержимо свидетельствовало о том, что вилла "Креон" являлась базой для бандитов из русской мафии, распространившей за последние годы свое влияние на всю территорию Кипра. Как заявил журналистам полицейский комиссар Костеас, трагедия, разыгравшаяся на вилле "Креон", является, по его убеждению, результатом конфликта внутри банды. Отпечатки пальцев на автомате "узи", из которого был убит главарь банды Панков, принадлежат одному из мужчин, застреленному из пистолета ТТ. Отпечатки на других автоматах и на пистолете ТТ не совпадают с пальцевыми следами остальных убитых. Это позволяет предположить, что три члена банды расправились со своими сообщниками, ограбили их и скрылись. Возможно, захватив с собой героин, который мог находиться на вилле. Особый интерес, по мнению комиссара Костеаса, представляет собой личность седьмого убитого -- мужчины в возрасте примерно сорока лет, которого не смогла опознать служанка. Никаких документов при нем не обнаружено. Рядом с его трупом валялся пустой бумажник, пистолет Макарова со сточенным серийным номером, а также широкий пояс из крепкой ткани, в каких русские "челноки" возят крупные суммы денег. Тот факт, что он был вооружен пистолетом Макарова явно криминального происхождения, говорит о его принадлежности к преступному миру. Возможно, он был посредником между бандой Панкова и покупателями оружия, наркотиков или автомобилей или же являлся самим покупателем. Установление личности этого мужчины, к чему предприняты все возможные меры, поможет следствию выявить его роль во всем, что произошло на вилле "Креон". Комиссар Костеас заверил журналистов, что это беспрецедентное по своей жестокости и масштабу преступление будет расследовано самым тщательным образом. "Мы не можем допустить, чтобы Кипр стал вотчиной русской или любой другой мафии, -- заявил он. -- Остров любви не должен превратиться в Сицилию или Чикаго 20-х годов..." -- И так далее, -- сказал Губерман и отложил газету. Разложив на столе греческие "Алитию", "Махи", "Неа", "Харавги" и турецкую "Халкын сеси", Розовский внимательно рассматривал опубликованные в них снимки. Печать была не очень качественная, на общих планах вообще трудно было что-нибудь разглядеть, а крупные снимки жертв этой бойни вызывали желание поскорей перелистнуть страницу, отгородиться рекламой или самодовольными лицами политических деятелей, чем угодно, лишь бы не видеть этого. Розовский раскурил сигару, пощурился от дыма и кивнул на газеты: -- И все это, по-твоему, дело рук наших спортсменов? -- Вам не хочется в это верить? Мне тоже. -- Но... -- Розовский ткнул сигарой в первую полосу "Филэлефтероса". -- Сам же прочитал: отпечатки на автоматах и ТТ, трое скрылись... Нет. Шесть человек не могли не оставить следов. -- Могли, -- возразил Губерман. -- Если они профи. Розовский с сомнением покачал головой, скользнул рассеянным взглядом по фотографиям в "Филэлефтеросе" и неожиданно насторожился. Губерману даже показалось, что он побледнел. -- Что с вами, Борис Семенович? Розовский не ответил. Склонившись над столом, он внимательно рассматривал один из снимков. -- Да что с вами? -- повторил Губерман. -- Что вы там увидели? Розовский показал на снимок. -- Это он. -- Кто? -- Полковник Вологдин. Губерман тоже всмотрелся в снимок. -- Вы уверены? -- Да. Розовский перебрал остальные газеты и подтвердил: -- Он. Ни малейших сомнений! -- Вот, значит, почему он не позвонил, -- заключил Губерман. -- Как в том анекдоте: "Разве Рабинович умер?" -- "Умер". -- "То-то я и смотрю: чего это его хоронят?.." -- Заткнись, Фима, -- попросил Розовский. -- Я тебя умоляю: заткнись! "Да что это с ним?" -- поразился Губерман. Розовский подошел к двери, дернул висевшую вдоль косяка узкую ковровую ленту с махровой кистью на конце, приказал возникшему на пороге турку: -- Виски. И никакого льда! Через минуту серебряный поднос с бутылкой "Уайтхолла" и фужерами стоял на столе. Льда не было. "Смотри-ка, этот турок уже понимает по-русски!" -- слегка удивился Губерман. Розовский налил полфужера, залпом выпил и запыхтел сигарой. -- Ну, успокоились? -- подождав, спросил Губерман. -- А теперь объясните, что вас так взволновало? -- Ты не понимаешь, что происходит. -- А вы? -- Я тоже. И это самое страшное. -- Я понимаю только одно, -- проговорил Губерман. -- Кому-то наш шеф очень мешает. И этот кто-то обладает огромной властью. Розовский никак не отреагировал на его слова. Губерман поинтересовался: -- Скажите, Борис Семенович... я не в курсе ваших заграничных дел... Какие-нибудь крупные проекты у шефа в работе есть? -- У него все проекты крупные. -- А все-таки? Что-нибудь особенное? Розовский помолчал и словно бы нехотя ответил: -- Есть. -- Что? -- Нефть. Глава пятая МАЛЫЙ КАБОТАЖ I В мире не существует тайн. Никаких. Бермудский треугольник. Египетские пирамиды. Теорема Ферма. Золото КПСС. Куда деваются деньги и откуда берутся клопы. Все известно. На каждый вопрос есть ответ. Только все буковки вопроса собраны вместе и выстроены в ряд, как взвод на поверке, а буковки ответа рассыпаны Бог знает где. В том-то и дело, что все знает только Он. Ибо всеведущ. Поэтому и всемогущ. И потому же всемилостив. Все понять -- значит все простить. А вот нам, грешным, не до всепрощения. Нам бы сначала понять. Выковырнуть одну буковку ответа. Потом вторую, третью. Над тем и горбатимся. Как ученый у микроскопа. Как экономист за компьютером. Как алкаш в пивной. (Этому не до буковок. Он хочет прозреть все сразу. И прозревает. Только утром не помнит, что он вчера прозрел.) Или вот как я с Трубачом -- лежа в траве под апельсиновыми деревьями со светящимися в темноте плодами и не отрывая глаз от окон на втором этаже небольшого отеля, в котором жил резидент. Он позвонил, как я ему и велел, на следующий день. На этот раз мы не лопухнулись. Трубку взял Док и попросил перезвонить через двадцать минут. Номер, с которого был звонок, не совпадал с давешним. Первый раз он звонил из бара "Бейрут" -- это мы выяснили по телефонной книге, позаимствованной Мухой в одной из телефонных будок на набережной. Второй звонок был из кафенеса в районе порта. Это такие старинные киприотские как бы трактиры, где мужское население деревень проводит свободное время за чашкой кофе, чаем "спаджия" или рюмкой местной самогонки "зивания". При этом женщинам разрешается заходить в кафенес, только когда там выступают бродячие кукольные театры -- карангиозис, а в остальные дни женщины, особенно молодые, обязаны обходить кафенес по соседним улочкам. Об этом нам рассказала гид "Эр-вояжа" Анюта во время коллективной прогулки по набережной. Следующие два звонка, каждый с интервалом в двадцать минут, были сделаны из автоматов на набережной. В этом смысле Кипр был вполне западным государством. В отличие от безымянных российских таксофонов, каждый автомат имел свой номер, по нему тебе могли даже позвонить, если, конечно, заранее договориться, возле какого автомата ты будешь, и знать его номер. Звонить друг другу по уличным таксофонам мы не собирались, но номера всех автоматов записали. И когда стало ясно, что резидент движется от припортового кафенеса в сторону "Бейрута", я послал в бар Муху, чтобы он попытался засечь там человека, который будет материться в телефонную трубку. В ожидании звонка мы сидели в моем апартаменте "Зет" и смотрели телевизор. Из Никосии передавали парламентские дебаты в связи с депутатским запросом о кровавой бойне на вилле "Креон". Анюта, заглянувшая к нам на огонек, переводила. Она была родом из Мариуполя, мать была гречанкой, учила детей языку своих предков. Анюте это негаданно пошло впрок, когда самостийную Украину, особенно ее промышленные районы, захлестнула безработица, и народ, кто пошустрей, брызнул оттуда по всему свету от Штатов и Австралии до Израиля и Кипра. Верней, не переводила, а пересказывала. Но и без пересказа было видно, что страсти в парламенте так накалились, что депутаты вот-вот начнут хватать друг друга за грудки. Оппозиция требовала немедленно ввести визовый режим, чтобы ограничить проникновение на территорию республики криминальных элементов из России и СНГ. Депутаты от правящей партии протестовали: это резко сократит поток туристов, экономика Кипра будет ввергнута в пучину кризиса, как это было двадцать лет назад во время вооруженного конфликта между греческой и турецкой общинами. Чем дебаты закончились, мы не узнали, потому что раздался телефонный звонок. Я взглянул на дисплей АОНа: звонили из бара "Бейрут". Док взял трубку: -- Алло!.. Сержа? Секунду!.. -- Кивнул мне. -- Тебя. Приятный женский голос. По моему знаку Артист, Трубач и Боцман подхватили Анюту и увлекли ее на вечернее купание. Док передал мне трубку, убрал у телевизора звук и взял в спальне трубку параллельного телефона. Материться резидент не матерился, но в голосе его звучало нескрываемое раздражение. -- Я пытаюсь связаться с вами уже два часа! -- И что? -- спросил я. -- Дать вам отчет, чем я был занят? Докладывайте! -- Губерман Ефим Осипович. Шестьдесят четвертого года рождения. Москвич. Отец адвокат, мать врач-стоматолог. Семейное положение -- холост. Закончил МГУ. Журналист-международник. Свободно владеет английским, говорит по-немецки и по-французски. С восемьдесят шестого года -- пресс-секретарь Назарова. Руководит службой внутренней безопасности компаний и банков, входящих в концерн Назарова. В восемьдесят седьмом году привлекался к уголовной ответственности за незаконные валютные операции по восемьдесят восьмой статье УК РСФСР. Дело было прекращено из-за недостатка улик. Неоднократно выезжал в США, Англию, Швейцарию, Францию. Последняя поездка в июне этого года -- в Германию, в Гамбург. Это все. -- Все? -- возмутился я. -- Вы что, информацию получаете в районном отделении милиции? -- Это все, что вам необходимо знать, -- ответил резидент. Довольно нахально ответил. Не то чтобы с открытым вызовом, но и не без этого. Он наверняка запросил центр о моих полномочиях. И ему, вероятно, ответили, что его дело -- оказывать мне информационную поддержку. И не более того. Иными словами: он мне ни в коей мере не подчинен и может свободно посылать меня куда подальше. Что он и сделал в дипломатичной форме. Но это было не очень умно с его стороны. Совсем неумно. Я поинтересовался: -- Кто определяет, что мне необходимо знать, а что нет? Связи, образ жизни, пристрастия, материальное положение, психофизические доминанты -- это, по-вашему, не входит в информационное обеспечение? Тогда я напомню вам, что такое служебное несоответствие. Но мне не удалось вывести его из себя. -- Как только мне будет что сообщить вам, я дам вам об этом знать, -- проговорил резидент своим бесцветным голосом и добавил: -- Спокойной ночи, Серж. И повесил трубку. -- Поставил он тебя на место, а? -- заметил Док, появляясь из спальни. -- Объясни-ка мне... ты всякие спецкурсы слушал. Резидент -- что это за фигура? -- Смотря где. В Германии или в Штатах -- очень серьезная. Руководитель всей агентурной сети. А здесь... Не думаю. Иначе его не вывели бы на связь с нами, поручили бы кому помельче. Это от латинского "резидео" -- остаюсь на месте, пребываю. В средние века так называли послов, постоянно живущих за границей. Сейчас -- представитель разведки. Внедренный в страну пребывания. Или завербованный из коренных жителей. -- Чьи это кадры -- ГРУ, СВР, ФСБ? -- Раньше было -- ГРУ и "контора". А сейчас, после всех реорганизаций, кто их разберет. -- К какой информации он имеет доступ? -- Вон ты о чем! -- понял я. -- Вопрос. И не один. Что это за чушь собачья с уголовным делом за незаконные валютные операции? Сколько я себя помню, доллары на каждом углу продают. Док усмехнулся: -- Это тебе кажется. Вы -- дети новой России. А в восемьдесят седьмом был еще Советский Союз. И валютчикам давали до десяти лет. За спекуляцию долларами. -- С восемьдесят шестого года Губерман -- пресс-секретарь Назарова. Мало ему, по-твоему, платили, чтобы он принялся долларами спекулировать? -- Все проще, Сережа. Доллары могли понадобиться ему, чтобы купить что-нибудь в валютке. Для тебя это слово, конечно, анахронизм. Как и слово "дефицит". Но меня другое интересует. В июне этого года был в Гамбурге. Яхта "Анна" была взорвана в конце мая... - Двадцать шестого мая, -- уточнил я. -- Что он делал в Гамбурге? -- Скорее всего -- помогал перевезти тело сына Назарова в Париж и похоронить на Сен-Жермен-де-Пре. -- Возможно. Второй вариант. Начальник службы внутренней безопасности концерна Назарова. То есть -- контрразведки. Не исключено, что пытался провести собственное расследование обстоятельств взрыва. -- Это зависит от того, когда он был в Гамбурге. Александр Назаров был похоронен десятого июня. Если Губерман был в Гамбурге после десятого -- ты прав. -- Это и нужно выяснить у резидента. -- Не только это, -- возразил я. -- Какую информацию он передавал Вологдину? По чьему приказу? Что он знает о нас? От кого? И так далее. В общем, у нас накопилось вопросов к резиденту. И не с руки было ждать, когда он снова выйдет с нами на связь. Да и не скажет он ничего, если просто спросить. Если мы хотели получить убедительные ответы, нужно было облечь вопросы в убедительную форму. Поиском этой формы мы с Доком и занялись, ожидая, когда появится еще одно дитя новой России -- Олег Мухин и сообщит, удалось ли ему засечь резидента в баре "Бейрут". На безмолвном экране телевизора по-прежнему яростно размахивали руками и отпихивали друг друга от трибуны киприотского розлива жириновские, только что в косы вцепиться было некому: здешний парламент, судя по всему, был недоступен для женщин, как и кафенес. Потом возникла заставка новостей. Док прибавил громкость. В кадре появилась молодая гречанка с высокой прической и классическим эллинским лицом и начала обзор событий минувшего дня со скорострельностью автомата Калашникова. В точности, как если бы какая-нибудь оперная Артемида вдруг начала вести репортаж о футбольном матче. Замелькал видеоряд: Совет Безопасности ООН, Югославия, Клинтон, Палестина, Арафат, авиасалон в Абу-Даби. Что-нибудь разобрать было совершенно невозможно. Док потянулся выключить телевизор, но в этот момент на экране возникла вилла "Креон" и картинки, знакомые нам не только по снимкам в газетах и по предыдущим выпускам новостей. На лице полковника Вологдина камера задержалась. Артемида за кадром произнесла по слогам, как по-китайски: Во-лог-дин. Появившийся на экране хозяин "Трех олив" "хохол упэртый" Микола Шнеерзон объяснил на мове, что он сразу же позвонил в полицию, як тики взнав своего постояльца у людыне, изображенной на снимках в газетах. -- Выключи, -- кивнул я Доку. Экран погас. Что было дальше, мы и так знали -- толкались вчера среди зевак, когда в пансионат нагрянула полиция и телевизионщики. Допрашивали Анюту, соседей Вологдина, других постояльцев. Все в один голос твердили, что человек был спокойный, вежливый, не напивался и женщин не водил. Ни к кому из нас с расспросами не приставали -- мы вселились на следующий день после исчезновения Вологдина. Во всем этом важно было только одно: имя полковника попало в СМИ и о нем чуть раньше или чуть позже станет известно в Москве. Как на это отреагирует Москва? Тут гадать было нечего, оставалось лишь ждать. И постараться высеять эту реакцию из хаоса жизни. Не оказаться в положении бедолаги, который воззвал ко Всевышнему: "Дай знак мне!" -- и тупо вслушивается в крик чаек, гудки теплоходов и шелест дубовых и пальмовых листьев, не подозревая, что это и есть явленный ему знак. Появились дети новой России -- Артист, Боцман и Трубач, с мокрыми волосами, оживленные после ночного купания и кобеляжа вокруг Анюты. Ближе к полуночи явился и Муха. -- Нормалек, -- сообщил он. -- Вычислил. Не матерился, трубку не швырял, положил аккуратно. А потом взял три двойных коньяка, слил в один стопарь и прямо у стойки засадил без закуси. Бармен даже ахнул: "Браво, Леон!" Лет сорок пять, толстый, усатый, похож на армянина, -- продолжал Муха. -- Свободно говорит по-гречески и по-английски. Живет один в отеле "Малага", это по нашей улочке, четыре квартала вверх. Номер на втором этаже, в два окна. Один вход из отеля, второй снаружи, по лестнице на балкон. Я почему знаю? Он сначала торкнулся в отель, там было заперто, пошел по лестнице, долго возился с ключом. Вот тут матерился. -- Он тебя не заметил? -- на всякий случай спросил я. -- Куда ему! Он так набрался, что вышагивал, как памятнк самому себе! Тут же на листке Муха набросал план: отель, сад, парковка машин, подъездная дорога. Утром проверили: все сошлось. Пока резидент отмокал в море, Док зашел к хозяину отеля и, прикинувшись новым русским, утомленным "Плазами" и "Шератонами", изъявил желание снять в этом тихом отеле угловой номер на втором этаже, с выходом в апельсиновый сад. Но выяснилось, что этот номер месяц назад занял бизнесмен из Никосии господин Леон Манукян, оплатил его до сентября и вряд ли он согласится переселиться даже в двухкомнатный апартамент за те же деньги, так как этот номер ему тоже очень понравился и он даже ждал полторы недели, пока он освободится. Так-так. Ждал. Чем ему, интересно, так показался этот номер? Для задуманной нами комбинации нужны были две маски типа "ночь" или хотя бы вязаные шапочки, дырки для глаз сами проделали бы. Но ни в одной лавке на набережной таких шапочек не нашлось, не сезон для шерстяных вещей. Пришлось купить две поросячьи маски из папье-маше. Прикинули. Ничего, не хуже "ночи". Жутковатое зрелище: две розовые неподвижные свинячьи хари на лицах убийц. Только бы этот Леон не набрался сверх меры, а то решит, что у него приступ белой горячки, и переполошит весь отель. Значит, первым делом нужно будет заткнуть ему рот. Около восьми вечера Муха сообщил по рации, что объект вышел из отеля, спустился в бар "Бейрут" и занял тот же столик, за которым сидел вчера. Играет в нарды с каким-то греком, пьет местное сухое вино "паломино". Хорошо все-таки быть резидентом на Кипре. Но не всегда. Пришел Трубач, доложил: все в порядке, в гараже на другом конце Ларнаки взял напрокат фургончик, вроде уазовской "санитарки", подогнал к отелю "Малага". Время еще было, вряд ли резидент выберется из бара раньше полуночи, поэтому пару раз проиграли ситуацию на пальцах, пытаясь понять, где могут быть слабые места. Артист даже заворчал: -- Все ясно, жеваное жуем! В Чечне так не просчитывали варианты! -- Отставить! -- приказал я. -- Просчитывали. Поэтому и уцелели. А здесь не Чечня! -- Про то и говорю. -- Здесь хуже. Там мы хоть знали, кто враг. Артист промолчал и ушел в свой номер. Мне даже показалось, что он обиделся. Но когда минут через сорок он вновь появился в апартаменте "Зет", его было не узнать. Он был в тех же джинсах, в той же ковбоечке, расстегнутой до пупа, так же, как и раньше, причесан. Но вид у него был такой, что хотелось немедленно, без единого слова, врезать ему по морде, вбить вместе с зубами в пасть эту наглую усмешечку, самодовольную, хамскую. Мы уставились на него, как бараны. Он презрительно оглядел нас, цыкнул зубом и лениво спросил: -- Ну что, фраера, будем базлать или на дело бежим? -- Неплохо, -- оценил я. -- Но на тебе будет маска. -- Демонстрирую. -- Артист отвернулся, напялил поросячью рожу, надвинул на глаза полотняный кепарик и вновь повернулся к нам. -- Наводи, бугор, кому кадык вырвать? И выщелкнул лезвие ножа. Причем нож держал не перед собой, как бандюги в фильмах, а в опущенной руке, словно бы прятал его до времени. Док обошел вокруг Артиста, как вокруг памятника, внимательно его оглядывая, удовлетворенно заключил: -- Если бы я был Леонидом Давыдовичем из театра "Альтер эго", то сказал бы: верю. -- То-то! -- ухмыльнулся Артист. Вышел на связь Муха: -- Объект взял вторую бутылку "паломино". В нарды больше не играет. Просто сидит, кайфует. Я взглянул на часы и поднялся. -- Пора!.. И вот уже второй час мы с Трубачом лежим в апельсиновом саду, окружающем отель "Малага", и ждем, когда резидент какой-то там российской разведки Леон Манукян покончит, наконец, с "паломино" и отбудет в свой номер на заслуженный отдых. В саду тихо, лишь шелестит бриз в листве да позванивают цикады, словно пробуя голоса перед дружным всенощным хором. Музыка с набережной почти не слышна, зато сверху, с трассы, соединяющей Ларнаку с шикарным курортным Лимасолом, время от времени доносится шум машин. В свете фонарей белеют стены отеля, в половине номеров то ли никого нет, то ли уже легли спать. Два окна в угловом номере на втором этаже тоже черны. Но я не стал бы клясться, что там никого нет. Как раз наоборот: там затаились Артист и Боцман, потеют в своих поросячьих масках и прислушиваются к фону в динамике рации. Еще час назад их тени скользнули по белой стене отеля, минуты две Боцману понадобилось, чтобы справиться с замком балконной двери, потом в окнах мелькнул отблеск карманного фонаря и тут же исчез. Порядок. Трубач перекатился ко мне и сказал на ухо, показав подбородком куда-то вверх: -- Апельсины, а? Эдем! Мог ты себе такое представить? А запах, слышишь? -- Лавровый лист, -- так же негромко ответил я. -- Точно. Вот бы набрать. -- На суп? Трубач шумно вздохнул -- как автобус, закрывающий двери. -- Приземленный ты человек! На венок! И откатился на место. Да, Эдем. И всего три месяца назад, в гари стылых пожарищ и приторном тлене Грозного, даже вообразить было невозможно, что есть на земле такие места и мы можем там оказаться. И все-таки оказались. Только не нежимся голыми в кущах, прикрываясь фиговыми листками, а пластаемся на земле, стирая муравьев, наползающих на шею и щеки. И слева на грудь давит рация, а в правое бедро воткнулась острым углом пластмассовая коробка электрошокового устройства вроде отечественного "Удара", только мощней на сколько-то тысяч вольт. И то не так, и это не так. А бывает ли вообще, чтобы все так? Мои размышления о несовершенстве жизненного порядка прервал голос Мухи -- такой громкий, что я поспешно выкрутил регулятор рации почти до нуля. -- Клиент отплыл, -- сообщил Муха. -- Как поняли? -- Понял тебя, -- ответил я. -- Всем. Оставаться на приеме. На связь выходить только в крайнем случае. Артист? -- Ясно. -- Муха? -- Ясно. -- Док? -- Понял. Чтобы создать у соседей по пансионату эффект нашего присутствия, Дока мы оставили в моем апартаменте перед орущим телевизором, настроенным на канал "НТВ плюс". "НТВ плюс" транслировался со спутника на Израиль, но и на Кипр сигнал доходил. Поэтому ответ Дока прозвучал, как из комнаты, наполненной собравшимися на вечеринку гостями. -- Конец связи, -- сказал я и выключил рацию. Резидент показался в просвете улочки минут через двадцать. Шел он довольно твердо, хоть и без особой легкости. "Паломино", видно, какое-то действие все-таки оказало. Серый фургончик, припаркованный возле отеля, не вызвал у него интереса. Он обошел машину, пересек небольшой двор и по наружной лесенке поднялся на свой балкон. Дверь открылась, закрылась, вспыхнул свет, на тюлевых шторах мелькнули тени. Минуты через две шторы раздвинулись и просторные фрамуги окон уползли вверх. Это был знак нам. Мы одним духом взлетели на балкон и притаились под окнами, скрытые от постороннего взгляда панельной оградой. Из номера доносилось какое-то сдавленное мычанье. Потом раздался голос Артиста: -- Замри, лаврушник! Два раза не повторяю! Я осторожно заглянул в окно. Номер был большой, с двуспальной кроватью и белой мебелью. В одном из кресел сидел рыхлый смуглый мужик с руками, примотанными к подлокотникам кресла тонким шнуром. Рот вместе с усами был заклеен плотной широкой лентой-липучкой, черные волосы вздыблены, выпученные глаза наполнены ужасом. Перед ним стоял Артист и у самого его носа поигрывал ножом. Да, в каждой работе есть свои недостатки. Одним зарплату задерживают, другим розовые свинячьи рыла финку в ноздрю пихают. И не скажешь, что лучше. Или наоборот -- что хуже. Боцман подтащил к креслу торшер и все три рожка направил на резидента. Грамотно. Теперь мы с Трубачом могли не опасаться, что резидент нас заметит. Боцман отошел в другой угол комнаты, к письменному столу, на котором я заметил монитор компьютера, и принялся вываливать бумаги из ящиков. Тем временем Артист придвинул к креслу стул, уселся на него и отодрал липучку с лица резидента, приставив при этом клинок к горлу и предупредив: -- Пикнешь -- хана! Понял, да? А теперь колись: кого ты на Пана навел? -- Какой Пан? Не знаю никакого Пана! Я деньги дам, все отдам! Отпусти меня, дорогой! Все деньги дам, никому ничего не скажу! Голос у него был хриплый, по лицу градом катил пот, густые черные усы стояли, как и волосы, дыбом. К Артисту подошел Боцман, протянул несколько газетных вырезок. Артист мельком взглянул на них и ткнул в физиономию резидента: -- Не знаешь Пана? А это кто? Смотри, сука! Прямо смотри! Не читал, скажешь? Вырезки делал, а не читал? -- Читал, дорогой! Убери ножик! Читал! Все читали, я тоже читал! Не знаю Пана! Что написано, то знаю, а больше ничего не знаю! Вырезки делал -- интересно было. Друзьям показать, знакомым показать. Такие дела, всем интересно! -- А этого тоже не знаешь? -- Артист ткнул острием ножа в какой-то из снимков. -- Тоже не знаю! Что написано, знаю. Что по телевизору передавали, тоже знаю. Вологдин его фа