ымаранного не освищут". - "Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию", - прочитал Лозовский. - А здесь-то вас что смущает? - удивился Шимелиович. - Слово "правительственную". А если депутатскую? Или с широким участием общественности? Лучше, пожалуй, так: "полномочную". А еще лучше: "представительную". Да, это точней. - Опять перепечатывать, - подосадовал Эпштейн, разглядывая исчерканные страницы. - Я об этом побеспокоюсь, - пообещал Лозовский. - Здесь все экземпляры? - Да, все четыре. - Вы сами печатали? - Не машинистку же звать. Завтра вся Москва об этом будет болтать. Оно нам надо? - Правильно, оно нам не надо. Где копирка? - Соломон Абрамович! - запротестовал Эпштейн. - На ней же всего раз печатали! - Поэтому я ее и забираю. Подошлите ко мне курьера - дам вам копирки. - Вот за это спасибо! - обрадовался Эпштейн. - А хорошей бумаги не дадите? - Бумаги не дам. Сами пишем на газетной. - Письмо нужно обсудить на президиуме комитета, - напомнил Фефер. - В самом деле, - подтвердил Эпштейн. - На какой день собирать президиум? - Мы это решим чуть позже. - Лозовский собрал экземпляры и копирку в папку, поднялся. - А пока договор прежний: никому ничего. Соломон Михайлович, вы домой или в театр? - Домой, сегодня нет репетиций. - Пойдемте, подвезу. - Спасибо, как-нибудь дохромаю, - отказался Михоэлс. - Еще нахромаетесь. - Лозовский повернулся к Шимелиовичу: - Вам, конечно, в больницу? Одевайтесь, подброшу. - Буду очень признателен. Когда за Лозовским и Шимелиовичем закрылась дверь, Эпштейн постоял у окна, поглядел, как от тротуара отъехал черный трофейный "опель-капитан" Лозовского, и обернулся к Феферу: - Вам не кажется, Зорин, что нас слегка поимели и удалили со сцены? - Не очень-то и хотелось! - буркнул Фефер и вдруг замер. - Вы сказали - Зорин. Вы помните мои ранние стихи? - Стихи? Я вообще стихов не люблю. Я их не читаю, а только вычитываю. - Но... - Свяжитесь в Павлом. Сообщите ему то, свидетелем чего вы сегодня были. - А почему бы вам самому... - Вы не поняли, что я сказал? - Извините. Слушаюсь!.. IV Высадили Шимелиовича у подъезда административного корпуса Боткинской, через главный вход выехали на "ленинградку" и тут встали. Вся проезжая часть была дочерна вытоптана от снега и заполнена серой людской массой - гнали немецких пленных. Начало колонны скрылось за Белорусским вокзалом, а конца не было видно. С боков колонны шли румяные красноармейцы в белых дубленых полушубках, с винтовками и автоматами ППШ, некоторые - с овчарками на поводках. На одного красноармейца приходилось не меньше сотни пленных, но конвоиры не проявляли никакой озабоченности: куда они денутся. Немцы были в кургузых шинельках с поднятыми воротниками, в пилотках с опущенными на уши крыльями. Серые потухшие лица, тупая покорность движений, втянутые в рукава пальцы. В Москве к пленным уже привыкли. Раньше посмотреть на фрицев сбегались. Теперь смотрели мельком, не останавливаясь, разве что какая-нибудь бабулька горестно поглядит, перекрестится и побредет дальше с тощей кошелкой. - Разворачивайтесь, не переждем, - приказал Лозовский шоферу. - Соломон Михайлович, у тебя дома кто-нибудь есть? - Дома? Нет, никого, - ответил Михоэлс, отрывая взгляд от колонны пленных. - Тягостное все-таки зрелище!.. Ася на службе, девочки в школе, они во вторую смену. А что? - Поедем-ка мы к тебе в гости, не возражаешь? Водка у тебя есть? - Где? - не понял Михоэлс. - Ну, в буфете, в столе. Я не знаю, где ты водку держишь. - Соломон Абрамович! - изумился Михоэлс. - Вы что, издеваетесь? Где я держу водку! Где держат водку нормальные люди? Внутри себя. А в буфете она выдыхается. - А если закупорена? - Все равно не держится. Шофер засмеялся: - Это вы правильно сказали, товарищ Михоэлс. Не держится, проклятая, как ты ее ни затыкай! - Откуда вы меня знаете? - Да кто же вас не знает? Вы в кинокартине "Цирк" играли! Вас и товарища Зускина. Я еще аккурат перед войной видел, как вы представляли Лира, а он шута. Очень натурально. Он даже, извиняюсь, лучше. Жене тоже понравилось. Она меня испилила: достань билет. Ну, попросил, дали. - Вы не похожи на еврея. - А я и не еврей. - А жена? - Тоже русская. А что? - Но мы же играем на идише. - Иди ты! То есть да ну?.. А верно, сначала было не очень понятно. А потом нормально, все понимали. В натуре! Михоэлс обернулся к Лозовскому, сидевшему рядом с ним на заднем сиденье, глянул снизу: - Так вот, Соломон Абрамович! Верно сказано: искусство - оно всегда доходит! - Закуски у тебя тоже, наверно, нет? - вернул разговор Лозовский в деловое русло. - Закуска, может, и есть. Но зачем закуска, если нечего закусывать? По карточкам я уже все выбрал. - На Грановского, в распределитель, - бросил Лозовский водителю. Пока Михоэлс грел на коммунальной кухне чайник и заваривал кофе, Лозовский скинул пиджак, распустил галстук, подвернул рукава и начал хозяйничать. Резал извлеченную из увесистого пакета сырокопченую колбасу, вскрывал жестянки с американской тушенкой "второй фронт", с гренландской селедкой в винном соусе, с французскими маслинами, с копчеными языками, стеклянные банки с маринованными груздями и компотами из персиков и ананасов. В пайке оказалась даже банка с черной икрой "кавиар". Открыл и ее. Разложил все на клеенке с вытертыми углами и поблекшим зеленоватым рисунком в формалистическом стиле, а в центр стола водрузил литровую бутылку польской отборной водки. Заглянул в буфет. До войны, помнил, здесь красовался набор красного александрийского хрусталя в полсотни предметов: от рюмашек с наперсток до полулитровых фужеров с графскими вензелями. Теперь сиротливо жалась в углу дюжина стограммовых граненых стопарей. Уплыл в комиссионку хрусталь. Ладно, дело наживное. Нашел стопарям место среди закусок и оживленно потер ладони по-мужицки больших белых холеных рук. Появился Михоэлс с кофейником. Увидев такой стол, застеснялся, засуетился: ну зачем, право, ни к чему совсем. Неожиданно попросил: - Соломон Абрамович, давай не будем икрой закусывать, а? - Почему? - удивился Лозовский. - Да ну ее!.. Ну, давай Асе и девчонкам оставим, а? Они и забыли уже, как она выглядит. - Повторил, заглядывая снизу, просительно: - А? Лозовский молча обнял его, прижал голову к груди - лысина Михоэлса оказалась как раз под его бородой. Потом налил доверху стопари. - За тебя, Соломон. - И за тебя, Соломон. - И за наше нелегкое время! Выпили. Повторили. Закурили. Лозовский - "Герцеговину Флор", Михоэлс - "Казбек". Лозовский кивнул: - А теперь рассказывай. - О чем? - Молотов. Со всеми подробностями. Где он тебя принял? - В своем кабинете. В Кремле. - Ты раньше бывал в его кабинете? - Откуда? - Почему же ты уверен, что это был его кабинет? - Здрасьте! А чей? - Какой он? - Кабинет? Большой. Ленин над столом. Три очень высоких окна. - Что за окнами? Не обратил внимания? - Обратил. Колокольня Ивана Великого. - Правильно. Значит, его кабинет. - Не понимаю. Мог быть - не его? - Мог. Кабинет для совещаний. Гостиная для приемов. Которые не прослушиваются. - Ты хочешь сказать... Второй человек в стране! Кто может прослушивать его разговоры?! - Будем считать этот вопрос риторическим. Для нас сейчас важно другое. Он принял тебя в своем кабинете, потому что хотел, чтобы о вашем разговоре стало известно. Как говорят немцы: бухштеблих, вертлих. Буквально. Мне придется удовольствоваться твоим пересказом. - Минуточку! - попросил Михоэлс. - Значит, твой кабинет в Совинформбюро... - Или да. Или нет. Я предпочитаю не рисковать. - И твое гостевание у меня, значит... - Значит. - Понятно. Но можно было обойтись и без этого роскошества в стиле книги о вкусной и здоровой пище. Лозовский взглянул на него, как профессор на тупого студента. - Соломон Михайлович! Тебе сколько лет? - Пятьдесят три. - Неужели? А ведешь себя, будто тебе всего пятьдесят два. А мне, друг мой, шестьдесят пять. И я прекрасно знаю, как отвечу на вопрос, который, не исключено, мне зададут: "Гражданин Лозовский, о чем вы вели переговоры с гражданином Михоэлсом у него не квартире 15 февраля 1944 года во второй половине дня?" "Гражданин следователь, в указанное вами время я с гражданином Михоэлсом не вел никаких переговоров, а пил водку "Выборову". - Лозовский налил стопарь и выплеснул водку в рот. Подцепил вилкой гриб, отправил следом. - И закусывал при этом груздями маринованными производства... - он взглянул на этикетку банки, - производства артели "Красный луч" Вологодского облпотребсоюза". И это будет святая правда. - Это будет наглая ложь, - возразил Михоэлс. - Потому что вы, гражданин Лозовский, жрали водку "Выборову" в преступном одиночестве. Даже из вежливости не налив своему сообщнику Михоэлсу. В чем вышеупомянутый Михоэлс со злорадством уличит вас на очной ставке. Лозовский наполнил стопари. - Ваше здоровье, гражданин Михоэлс! - Ваше здоровье, гражданин Лозовский!.. Выходит, шофер. А мне он показался очень милым молодым человеком. - А он и есть милый молодой человек. Только он плохо кончит. Слишком много болтает. - Не понял. - Он же расшифровался перед тобой в полминуты. Все равно что предъявил удостоверение лейтенанта госбезопасности. Опять не понял? Чтобы говорить с тобой, нужно иметь буйволиное терпение. Он похож на театрала, которые записываются в очередь и неделями отмечаются, чтобы попасть в ГОСЕТ? - Нет, не похож. Но он сам сказал: он попросил билет и ему дали. - У кого он попросил билет? Кто ему дал? Ты? Твой администратор? Михоэлс потянулся к бутылке, но Лозовский прикрыл рукой свой стопарь: - Мне хватит. Мне еще сегодня работать. - Тогда и мне хватит. В отличие от некоторых я никогда не пью водку в одиночку. Я считаю это высшим проявлением эгоизма. Тебе не кажется, Соломон Абрамович, что ты живешь в каком-то, скажем так, странном мире? - А тебе кажется, что ты живешь в другом мире? Приступай. О своих встречах в Америке ты очень хорошо рассказывал в Доме литераторов и в ЦДРИ, мне передавали. Теперь так же образно и обстоятельно расскажи о своей встрече в Кремле. Какую машину за тобой прислали? - Черный "ЗиС". В ней был военный. С четырьмя шпалами. Полковник?.. Сопроводил меня. Передал в приемной другому, в полувоенном, без знаков различия. Помощники Молотова Ветрову. Он сказал: "Товарищ Молотов вас сейчас примет". Пригласил войти в кабинет. Я вошел. Молотов вышел из-за стола, ждал меня на ковровой дорожке. Все это было похоже на процедуру вручения верительных грамот. - Дальше. - Я вручил верительные грамоты. - Ты можешь без шуток? - Ты же просил рассказывать образно. Пожал руку. Пригласил сесть. Там у него такой инкрустированный столик и два кресла. Ну, сели, то да се. - Что - то? И что - се? - Сказал, что не смог, к сожалению, встретиться со мной сразу после нашего возвращения из поездки. Спросил, не болит ли нога. Предложил лечь в "кремлевку". Я сказал: может быть, после победы. Сказал: мы очень высоко оцениваем результаты вашей поездки. - "Мы"? - Да, мы. Не сказал, кого он имеет в виду, а я не стал спрашивать. Потом сказал, что товарищ Сталин просил при случае передать его благодарность нью-йоркским меховщикам за шубу. И его, Молотова, благодарность. "Мы ценим этот трогательный знак внимания". Я ответил, что не знаю, когда этот случай представится, но обязательно передам. Я позволил себе спросить, понравилась ли товарищу Сталину шуба. Молотов ответил, что, по мнению товарища Сталина, американские скорняки путают понятия "большой" и "великий". - Не понимаю. В чем тут соль? - Мерку для шубы Сталина снимали с Фефера. Лозовский нахмурился, соображая, а потом громко, раскатисто захохотал. От восторга даже хлопал себя по ляжкам. Отсмеявшись, предупредил: - Ты только никому больше об этом не рассказывай. Дальше. - Спросил, идут ли в среде московской интеллигенции разговоры о возможности создания еврейской республики в Крыму. Я ответил: да. Тема номер три после сводок Совинформбюро и погоды. Поинтересовался, как еврейская общественность относится к этой идее. Я сказал то, что есть: с опаской. Он попросил объяснить почему. Я объяснил. Если русскому сказать, что его облигация выиграла сто тысяч, он сразу побежит в сберкассу. А еврей сядет и начнет думать, что бы это могло означать. - Он засмеялся? Улыбнулся? - Нет. У меня создалось впечатление, что в этот день ему было не до смеха. А может, не весь день, а только во время нашего разговора. Потом он спросил: не возникала ли у московской еврейской интеллигенции мысль обратиться в правительство с просьбой о создании Крымской еврейской республики. Я поинтересовался: а она должна возникнуть? Он ответил, что спросил только то, что спросил. Я сказал, что не могу говорить за всю еврейскую интеллигенцию, но у меня самого эта мысль возникла. Он спросил: когда? Я ответил: только что. - Еще раз, - попросил Лозовский. - Значит, он спросил, не возникала ли у московской еврейской интеллигенции мысль... - Да. Обратиться в правительство с просьбой о Крыме. - И ты ответил, что у тебя эта мысль возникла. Что он на это сказал? Михоэлс пожал плечами: - Ты будешь смеяться, но ничего. Сидел и молчал. И смотрел на меня. Просто смотрел. Молча. Спокойно. С интересом. Ну, вот как ты сейчас на меня смотришь. - Выжидающе? - Пожалуй. Да, выжидающе. - И чего он дождался? - Я спросил: если мысль, которая возникла у меня, возникнет и у других, кто должен обратиться в правительство? - Что он ответил? - Он сказал, что, насколько ему известно, в СССР есть только одна общественная организация, представляющая интересы советских евреев. Еврейский антифашистский комитет. Я спросил, кому правильнее будет адресовать обращение. Он ответил, что является официальным лицом и не имеет права давать никаких указаний общественным организациям. - Что было дальше? - Практически ничего. Он еще раз поблагодарил за поездку и пожелал творческих успехов. - Значит, Молотов не сам сказал об обращении, а заставил это сделать тебя? - Получается так. Но я не понимаю смысла этой дипломатии. Перед поездкой в Америку он сам заговорил о Крыме. И дал понять, чтобы я не делал из этого секрета. - Тогда была неофициальная встреча. И импульс был адресован американцам. Сейчас он хочет создать впечатление, что вся инициатива идет от самих евреев. Зачем-то ему это надо. Не знаю зачем. Логика у него очень извилистая. Как русло Куры. - Куры? - удивился Михоэлс. - Молотов, насколько я знаю, из Вятки. Лозовский только рукой махнул: - Какая Вятка? Какой Молотов? Мы все время говорим не о Молотове, а о Сталине!.. Как возник в этом деле Шимелиович? - По чистой случайности. Он привез статью для "Эйникайта" о Боткинской больнице. Мы как раз сидели у Эпштейна, обсуждали, как лучше составить обращение. Я решил, что его совет не помешает. Он человек опытный. И свой - член президиума комитета. Это было ошибкой? - Кто может заранее сказать, что ошибка, а что не ошибка! - Все равно нам не удастся держать обращение в секрете. Его нужно обсудить и одобрить на президиуме ЕАК. А это значит, что на следующий день об этом будет говорить вся Москва. - Налей-ка мне кофе, - попросил Лозовский. Взял из рук Михоэлса фаянсовую чашку с отбитой ручкой, сделал глоток. - Желудевый? - Пополам с цикорием. Где сейчас в Москве найдешь настоящий кофе! Лозовский поставил чашку на стол и решительно произнес: - Вы не будете обсуждать обращение на президиуме. - Но позволь... - Есть подписи: председатель президиума, заместитель председателя, ответственный секретарь. Этого достаточно. Пока. А там видно будет. - Объяснишь? - Попробую. Кто входит в президиум? - Ты всех их прекрасно знаешь. - А ты повтори. Начни с себя. - Ну, Михоэлс. - Соломон Михайлович. Народный артист СССР, кавалер ордена Ленина. Рост - низкий. Телосложение - крепкое. Плечи - опущенные. Шея - короткая. Лоб - высокий. Брови - дугообразные, широкие. - Что это за поэма в прозе? - удивился Михоэлс. - Словесный портрет. - По такому портрету в жизни никого не поймаешь. - По такому портрету никого и не ловят. Его составляют, когда арестованного привозят в тюрьму. - А ты откуда знаешь? - Сиживал-с. - У нас? - Бог миловал. Еще в царской тюрьме. Но эта практика сохранилась и в наших тюрьмах. В том числе и во внутренней тюрьме Лубянки. - К чему ты мне это рассказал? - Не понял? - спросил Лозовский. - Тогда продолжай список президиума. - Борис Абрамович Шимелиович. - Профессор, главный врач Боткинской больницы, крупнейшей и лучшей в стране. - Вениамин Зускин. - Народный артист РСФСР. Лучший актер ГОСЕТа. Не считая тебя. - Считая. - Еще? - Лина Соломоновна Штерн. - Академик, директор Института физиологии Академии наук СССР, лауреат Сталинской премии. - Перец Маркиш. Самуил Галкин. Лев Квитко. Давид Гофштейн. - Лучшие еврейские поэты. - Давид Бергельсон. - Лучший еврейский прозаик... Продолжать? Или сам все понял? - Что я должен понять? - спросил Михоэлс. - Что в президиуме комитета весь цвет еврейской интеллигенции? Я давно это знаю. - И я это знаю. Так вот давай их побережем. Михоэлс нахмурился. - Что ты этим хочешь сказать? Лозовский оглядел просторную, заставленную книжными шкафами и кроватями комнату. На одной из стен висела карта СССР. По западной границе теснились красные бумажные флажки на булавочных иголках. Лозовский тяжело поднялся, подошел к карте. Кивнул Михоэлсу: - Иди сюда... Кстати, эти флажки можешь переставить. Этот и этот. - Да ну? - обрадовался Михоэлс. - Еще чуть, значит, и будет Брест и Одесса! А Крым? - Дойдет очередь и до Крыма, совсем недолго осталось. Посмотри-ка внимательно на Крым. Что ты видишь? - А что я должен видеть? Черное море. Крым. Всесоюзная здравница. - Крым не только всесоюзная здравница. Это еще и плацдарм. Турция. Ближний Восток. Балканы. Босфор. Выход в Адриатику. Севастополь, база Черноморского флота. И все это отдать евреям? Михоэлс напряженно всмотрелся в хмурое лицо Лозовского. - Соломон Абрамович... ты понимаешь, что ты сказал? Лозовский не ответил. - Нет. Этого не может быть. - Может. - Значит, по-твоему, Крым - ловушка? Вся эта история с еврейской республикой - западня?.. Соломон Абрамович, ты просто сошел с ума. Хотя по твоему виду не скажешь. Но ведь на сумасшедших не обязательно написано, что они сумасшедшие? Лозовский вернулся за стол, наполнил стопки, чокнулся с Михоэлсом и поставил нетронутую стопку на клеенку. - Как ты думаешь, Соломон Михайлович, зачем я сегодня к тебе пришел? - Выпить водки. - Нет. - Поделиться тревогой. - Нет. - Тогда не знаю. Зачем? - Чтобы ты меня разубедил. Чтобы ты доказал, что я не прав. Что я сошел с ума. Ну? Разубеди меня! Или хотя бы попробуй! - Крым - западня. Допустим. Какая? - Мы об этом можем только гадать. - Это может быть картой в его игре с Западом. - Может, - согласился Лозовский. - Почему мы должны обязательно предполагать самое худшее? - Потому что мы евреи. - Нас пять миллионов в Советском Союзе. И еще двадцать по всему миру. - Сколько у нас дивизий? - Каких дивизий? - не понял Михоэлс. - Папа римский однажды выразил ему протест. По поводу разрушения костелов в Западной Украине. Он спросил: "Папа римский? А сколько у него дивизий?" - Мы не должны лезть в эту ловушку. Мы просто не пошлем никакого обращения. Давай экземпляры. Сожжем их в ванне вместе с копиркой. И забудем об этом. Ничего не было! Лозовский покачал головой: - Пошлем. В шахматах есть термин: цугцванг. Вынужденный ход. Ему нужно это обращение. Он его получит. У нас нет выбора. - Что же делать? Лозовский усмехнулся: - Это ты у меня спрашиваешь? - А у кого мне спросить? Ты - старший товарищ. Очень большой начальник. Член ЦК. Я не спрашиваю у тебя, кто виноват. Я спрашиваю всего лишь: что делать? - А как сам бы ответил? На лице Михоэлса появилась растерянная улыбка. - Не знаю... Жить. Делать, что в наших силах. Верить, что если Всевышний решит послать нам испытание, то даст и силы его выдержать. И надеяться на лучшее. - Не разубедил ты меня, Соломон Михайлович. Но слегка успокоил. Может, все действительно не так плохо? Будем надеяться. Вот за эту надежду давай и выпьем!.. В длинном коридоре, глядя, как Лозовский влезает в свое бронебойное пальто, Михоэлс спросил: - По Москве слух. Про Довженко. Это правда? - Да. - Взяли? - Вроде нет. - Он в Москве? - Да, у родственников. Хочешь позвонить? - Что значит хочу или не хочу? Заперев за гостем дверь, Михоэлс прохромал в комнату, отыскал пухлую телефонную книжку. Вернувшись в коридор, при свете тусклой лампочки на четырехметровой высоте потолка нашел нужную страницу и набрал номер. Ответил женский голос: - Алло! - Могу я поговорить с Александром Петровичем Довженко? Замер, вжав в ухо черный эбонит телефонной трубки. Услышал мужской голос: - Да. Кто это? Сказал: - Здравствуйте, Саша. Это Михоэлс... Когда Анастасия Павловна вернулась со службы, она застала мужа с безучастным видом сидящего на табуретке возле телефонного аппарата. - Что-то случилось? Он покачал головой: - Нет. - Кому ты звонил? - Довженко. - Он... ответил? - Да. - Слава тебе, Господи. Что ты ему сказал? - Что я мог ему сказать? Сказал, что просто подаю голос. - Слава тебе, Господи, - повторила Анастасия Павловна. - Ты голодный? Я сейчас разогрею макароны. - Не нужно. Приходил в гости Лозовский, принес кучу еды. - Приходил - в гости - Лозовский? - Чего тут удивительного? - Он не был у нас с тридцать девятого года. С того дня, когда мы обмывали твой орден Ленина. - Вот и объяснение. Соскучился и заехал. Сказал, что сегодня будет салют. - И это все, что он сказал? - Ну, он много чего говорил. Но это - главное. Самое главное. Салют - праздник. А даже маленький праздник сегодня главней всех завтрашних бед. Даже больших. Разве это не так? Вечером они стояли у окна и смотрели, как низкое февральское небо расцвечивается огнями салюта. Анастасия Михоэлс-Потоцкая. Последняя из древнего рода польских князей. Русая. Курносая. Некрасивая. Прекрасная. И маленький местечковый еврей с огромной лысиной и задумчиво оттопыренной нижней губой. Они смотрели на салют и думали о будущем. Будущее было ярким, как огни салюта. И тревожным, как ночь. 5. ВЕСНА В КРЫМУ I "Совершенно секретно ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ СССР товарищу СТАЛИНУ И. В. Во исполнение Вашего указа в период с середины февраля по начало апреля 1944 года силами НКВД СССР были проведены следующие спецмероприятия: В рамках операции по выселению чеченцев и ингушей на 25.02.44 в железнодорожные эшелоны было погружено и вывезено 478 479 человек, из них 91 250 ингушей и 387 229 чеченцев. Операция прошла организованно, без серьезных случаев сопротивления и других инцидентов. Все случаи попыток к бегству носили единичный характер. 11.03.44 завершена операция по выселению балкарцев. Погружено в железнодорожные эшелоны и отправлено к местам нового поселения в Казахскую и Киргизскую ССР 37 103 балкарца. Заслуживающих внимание происшествий во время операции не было. В ходе операции по переселению лиц калмыцкой национальности в восточные районы (Алтайский край, Красноярский край, Амурская, Новосибирская, Омская области) было вывезено 93 139 человек. Во время проведения операции эксцессов не было. Начаты подготовительные работы к очистке Крыма от антисоветских элементов. Работы ведутся в обстановке строжайшей секретности. В осуществлении вышеуказанных спецмероприятий приняло участие в общей сложности 51 тыс. бойцов и офицеров НКВД. НКВД ходатайствует о награждении отличившихся боевыми орденами и медалями. Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Л. БЕРИЯ". II "ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПРЕЗИДИУМА ЕВРЕЙСКОГО АНТИФАШИСТСКОГО КОМИТЕТА СССР тов. МИХОЭЛСУ С. М. от члена Союза писателей СССР КВИТКО Л. М. В период с 18 марта до 21 апреля 1944 г. я находился по командировке ЕАК СССР в освобожденных от фашистских оккупантов районах Крыма с задачей ознакомиться на месте с положением дел и информировать об этом президиум ЕАК. Что я и попытаюсь сделать в настоящем отчете. Если что будет не так, заранее извиняюсь. Потому что моя профессия - всего лишь поэт. В Симферополь я прибыл 20 марта. Цвела сирень. Много тюльпанов. Весна в Крыму - божья улыбка миру. В горисполкоме мне показали документ из архива гитлеровской комендатуры, который немцы при отступлении не успели уничтожить: "В результате действий айнзатцгрупп Симферополь, Евпатория, Алушта, Карасубазар, Керчь, Феодосия, а также остальные населенные пункты Западного Крыма полностью очищены от евреев. С 16 ноября по 15 декабря 1941 г. расстреляны 17 746 евреев, 2604 крымчака, 842 цыгана и 212 коммунистов и партизан". "Крымчаки" - имеются в виду крымские татары. До войны в Крыму жили около 40 тысяч евреев, из них в Симферополе - 10 тысяч. Многим удалось эвакуироваться в Среднюю Азию, оккупацию пережили считанные единицы благодаря помощи местных жителей, русских, татар, украинцев. После захвата Крыма немцы переселили сюда тысячи кубанских казаков и членов их семей из Краснодарского края. Поэтому реэвакуация евреев в Крым сталкивается с двумя трудностями: часть их жилищ сожжена, а в других живут кубанские казаки-переселенцы. Кубанские казаки рвутся домой, но разрешения на выезд им почему-то не дают. Это тормозит и возвращение евреев из Средней Азии в Крым. Я специально выезжал в Евпаторийский, Джанкойский и Калайский районы, где до войны размещались еврейские колонии. Я обошел все деревни и из бесед с жителями установил, что и здесь кубанские казаки не намерены задерживаться. Многие еврейские семьи успели возвратиться в эти районы и оказались в крайне тяжелом положении. Они вернулись на пепелища. Несладок хлеб на чужбине. Горек дым разоренного очага. В колхозе "Фрилинг" Калайского района 20 семейств еврейских колхозников погибло от рук немецких палачей. 20 семей находятся еще в эвакуации и не могут дождаться вызова. 12 семейств вернулось. Они оказались в отчаянном положении. Все они раздеты и разуты. Питаться им нечем, нет ни хлеба, ни овощей. Им негде жить. Если им не оказать помощи сейчас, немедленно, они погибнут. Не в переносном смысле, а в самом буквальном. Таких много, очень много в благословенном Богом Крыму. Их не коснулось это благословение. Местные власти не оказывают им содействия и помощи, а часто и препятствуют в деле возвращения их домов и устройства в колхозах. В Джанкойском районе запретили восстановление прежней еврейской колонии, приравняв ее к поселениям немецких колонистов, оставивших Крым вместе с гитлеровскими войсками. Нередки случаи, когда вернувшимся из эвакуации евреям не возвращают их жилища, сельскохозяйственный инвентарь, домашнюю утварь. Взрослые голодают. Детей подкармливают в домах татар и кубанских казаков, дают сухари и кашу из полевых кухонь бойцы размещенных в разных районах частей НКВД. На почве общей народной беды и разрухи прорастают ядовитые ростки антисемитизма. Мне объяснял учитель-татарин под Бахчисараем, что гитлеровцы не просто расстреливали евреев, но и вели широкую пропаганду среди местного населения. Они говорили, что коммунисты и евреи являются причиной всех бед. В Крыму, по его словам, никогда не было антисемитизма, здесь хватало земли и воды для всех: для татар, для евреев, русских, украинцев, греков, армян и всех, кого занесли сюда ветры истории. Антисемитизм в Крыму внедрили в сознание некоторых людей фашисты. Они и казаков с Кубани насильственно переселили сюда, так как среди казачества традиционно были распространены антиеврейские настроения. Не знаю, прав ли он. Возможно, во многом. Разруха и неустроенность благоприятствуют антисемитизму. Кубанский казак, которого из родной станицы переселили в принадлежавший еврею дом, обозлен на всех. На немцев, которые его вырвали с родной Кубани. На начальство, которое не разрешает ему вернуться, хотя сейчас самое время пахать и сеять. И наконец, на еврея, который хочет получить обратно свой дом. Он прав. И еврей прав. Все правы. Лучше бы все были неправы, но не пухли бы от лебеды животы еврейских детей... Не сомневаюсь, что меры примут. Но когда это будет? А помогать людям нужно сейчас. Как помогать? Я не знаю. Я только старый поэт. Но во мне видели не поэта, а представителя Еврейского антифашистского комитета. Люди верят ЕАК. Они ждут от комитета помощи и защиты. Об этом я и довожу до сведения президиума ЕАК. Я бы много дал, чтобы не знать того, что узнал в этой поездке по весеннему Крыму. Но я узнал. А теперь узнали и вы. Сладко неведение. Но мы обречены на это горькое знание. Л. КВИТКО 24 апреля 1944 г.". III "Сугубо конфиденциально Вашингтон, округ Колумбия Советнику Президента США м-ру Г. Гопкинсу Дорогой Гарри! Вы просили держать Вас в курсе всей новой информации о планах русских в отношении устройства в Крыму еврейской республики. Посылаю Вам выдержки из отчета нашего резидента в Анкаре и заключение экспертов аналитического отдела. Там есть кое-что по интересующему Вас вопросу. Ваш Д. Гувер". "Ф о р м а ФД-302а Директору ФБР м-ру Д. Гуверу 12 мая 1944 г. на контакт со 2-м секретарем нашего посольства в Турции вышел недавно прибывший в Анкару из Москвы помощник военного атташе посольства СССР г-н С., еврей по национальности. Он дал понять, что хотел бы встретиться с ним в неофициальной обстановке и обсудить некоторые вопросы, представляющие интерес для правительства США. Выйти на встречу с С. было поручено мне. Встреча состоялась во второй половине дня 16 мая в кофейне Маркидоса в районе Алтындаг. С. сообщил, что является кадровым сотрудником НКВД в чине подполковника и с начала войны работал заместителем начальника отдела в центральном аппарате НКВД, ведающем вопросами внешней разведки. В доказательство своей осведомленности он назвал мои настоящее имя и должность, имена руководителей наших резидентур в Египте, Канаде и Великобритании, а также имена некоторых руководителей отделов из Управления стратегических служб США. Я попросил его объяснить мотивы, по которым он решился на сотрудничество с разведкой США. С. дал следующие объяснения. С начала 30-х годов он был членом диверсионной группы Серебрянского, в задачу которой входило физическое устранение противников СССР за рубежом. В 1937 году он был арестован вместе с Серебрянским и рядом других руководящих работников НКВД, евреев по национальности. В 1941 году следствие по его делу было прекращено, он был восстановлен в партии, полностью реабилитирован и принят на прежнюю работу в НКВД одновременно с Серебрянским и другими лицами. Четыре месяца назад С. узнал, что Серебрянский и некоторые другие руководящие работники НКВД еврейской национальности были вновь арестованы и расстреляны. Это вызвало опасение, что та же участь может постичь и его. С. сказал, что есть признаки, указывающие на новую чистку НКВД и всего госаппарата, подобную чистке 30-х годов. В частности, как пример он назвал предстоящую замену на посту посла СССР в США Литвинова на Громыко. Опасения за свою жизнь и жизнь своей семьи и заставили С. искать выход. С. сказал, что не требует от меня немедленного ответа, так как я вправе подозревать в нем агента НКВД, выполняющего специальное задание. Чтобы снять с себя эти подозрения и убедить американскую сторону в серьезности и искренности своих намерений, он готов предоставить в наше распоряжение часть секретной информации, которой он располагает. Остальными сведениями он поделится с нами только после того, как вместе с семьей будет перемещен в США. Таково его условие. 22 мая с. г. была осуществлена бесконтактная передача мне указанных материалов по заранее оговоренной с С. схеме. Информация поступила в зашифрованном виде. Отдельно был указан ключ в виде определенного слова из первого тома Британской энциклопедии. Расшифровка сообщения потребовала от нас немалых усилий. При свободном владении английским разговорным языком С. допускал немало ошибок в грамматике, что крайне затрудняло нашу работу. Ряд мест остался нерасшифрованным. Это заставило меня назначить С. новую встречу, я попросил его дополнить не понятые нами части его сообщения. Встреча была намечена на 24 мая в кофейне Маркидоса. Она не состоялась. Вечером 24 мая один из моих агентов сообщил мне, что за двадцать минут до назначенной встречи рядом с объектом наблюдения остановился большой черный автомобиль марки "мерседес-бенц" с номерами германского посольства. Из машины вышли два молодых человека европейского вида и в европейских костюмах и, судя по жестам, пригласили С. сесть в машину. Он попытался уклониться от приглашения, но после короткого разговора подчинился. Возможно, под угрозой оружия, спрятанного под одеждой. "Мерседес" выехал из города и на большой скорости направился в сторону г. Каледжик. Километрах в двадцати от Анкары на пустынном шоссе он уменьшил скорость, мои агенты, следовавшие за "мерседесом" на автомобиле, заметили, как из машины было выброшено человеческое тело. После чего "мерседес" развернулся и направился в Анкару. Выждав, когда он скроется из виду, агенты подъехали к этому месту и обнаружили за обочиной, на дне оврага, труп объекта наблюдения. Осмотр показал, что С. был застрелен двумя выстрелами в упор. Никаких документов и записей при нем не оказалось... Нашим агентам были предъявлены фотоальбомы со снимками всех сотрудников германского посольства в Анкаре. Молодых людей, похитивших и убивших С., среди них не оказалось. Затем агентам были показаны такие же альбомы с фотографиями сотрудников и обслуживающего персонала советского посольства. Оба уверенно опознали похитителей в водителе Кузнецове и офицере охраны Кравчуке. Вышеизложенная информация не дает мне оснований делать уверенные выводы о сути происшествия и о роли С. Эти основания могут появиться лишь после детального анализа переданной С. информации". "Ф о р м а ФД-302а ФБР, Вашингтон Информация, содержащаяся в дешифрованном сообщении помощника военного атташе посольства СССР в Турции С., характеризует его как человека, имевшего доступ к гораздо более широкому кругу вопросов, чем это входит в служебные обязанности заместителя начальника отдела, кем - по утверждению С. - он работал. Можно, однако, предположить, что он намеренно интересовался проблемами, выходящими за рамки его служебных обязанностей, имея в виду задуманный им уход на Запад. Необходимо отметить, что в сообщении С. не выявлено сведений, которые обладали бы признаками преднамеренной дезинформации, имеющей целью побудить правительство США к действиям, отвечающим интересам СССР либо же осложняющим отношения США с союзниками. К таким сведениям можно было бы отнести сообщение С. о том, что Великобритания заранее знала о нападении на Перл-Харбор, запланированном японским генеральным штабом. Если верить С., английское разведподразделение "МИ-6" еще до войны выкрало шифровальную машину "Энигма" и таким образом получило доступ к планам японского генштаба. Черчилль не предупредил США о нападении на Перл-Харбор с целью втянуть США в активные боевые действия против Германии и Японии и тем самым ослабить военный натиск Германии на Великобританию. Наиболее серьезным и требующим принятия срочных мер представляется сообщение С. о том, что НКВД регулярно получает сведения о "Манхэттенском проекте" от агентов, имеющих доступ к секретам американской атомной программы. С. высказывает предположение, что на связи с ними находится жена старшего советника посольства СССР в США Зоя Зарубина, а также вице-консул Григорий Хейфец, которые значатся в агентурных материалах, как "Лиза" и "доктор Браун". Если об активности "Лизы" и "Брауна" мы и ранее имели кое-какую информацию, правда без привязки к "Манхэттенскому проекту", то сообщение С. о том, что помощник госсекретаря США Д. Карриган является агентом НКВД, явилось для нас полной и крайне неприятной неожиданностью. Немедленно предпринятые в отношении Карригана оперативно-розыскные мероприятия подтвердили информацию С. по ряду косвенных признаков: несоответствие доходов и расходов, подозрительный круг общения и др. Активная негласная работа в этом направлении продолжается. Из сведений общего характера, сообщенных С., представляет интерес информация о массовой депортации в среднеазиатские республики и в Сибирь калмыков, чеченцев, ингушей и балкарцев, обвиненных Сталиным в коллаборационизме. Подобная же акция, по сведениям С., намечена и в отношении крымских татар. Эти специальные мероприятия проводятся силами НКВД и держатся в строгом секрете. Любые слухи пресекаются. Лица, уличенные в их распространении, получают длительные сроки тюремного заключения. Это делается, вероятно, для того, чтобы не вызвать недовольства и чувства враждебности к советской власти со стороны представителей вышеуказанных народностей, воюющих в составе Красной Армии, а также чтобы не возбудить осуждения со стороны мировой общественности. Одновременно С. отмечает интерес, проявляемый руководством НКВД и лично наркомом Берией к проекту создания на территории Крыма еврейской республики. С. упоминает, что видел в секретариате Берии обращение Еврейского антифашистского комитета к наркому Молотову с просьбой о создании Крымской еврейской республики. По его словам, на обращении был регистрационный номер СНК СССР и резолюция Молотова, адресованная секретарю ЦК Маленкову, секретарю МГК и начальнику Главного политического управления Вооруженных Сил СССР Щербакову, а также председателю Госплана СССР Вознесенскому, с поручением изучить этот вопрос и высказать по нему свои предложения. Эта часть сообщения С. окончательной дешифровке не поддалась, поэтому осталось неизвестным, с каким заключением обращение ЕАК поступило к Берии. Информация С. по этим и другим вопросам имеет частичный и фрагментарный характер, что сделано, вероятно, вполне сознательно и имело целью продемонстрировать нам ценность С. как источника многих масштабных государственных секретов СССР и тем самым побудить нас принять срочные и эффективные меры для перемещения его и его семьи в США. Остается сожалеть, что этот источник утрачен... Должен быть принят во внимание и тот факт, что в конце мая с. г. из США были отозваны старший советник посольства СССР Василий Зарубин и его жена Зоя Зарубина, а также вице-консул Григорий Хейфец. По нашим сведениям, супруги Зарубины были перемещены в Стокгольм, а Хейфец возвращен в Москву. Поспешный отзыв из США указанных лиц может быть объяснен опасени