лубокомысленно протяните: "Да-а!" И все довольны. Понятно, что метод насильственного кормления, избранный Ю.Кокошко, (на секундочку - лауреатом премии им. Андрея Белого), всеобщего признания не принесет по причине эстетической неразвитости основной массы читателей. Да и слишком трудоемко. Сами прикиньте. Одно дело написать: "Старик подошел к окну и закурил". И совсем другое: "Прошедший необратим, ну разве что - в музыканта, хотя на деле он... Главный прошедший, который как-то в пятницу вышвырнул свой ореол - в окно, с достойного этажа, придушил в хрустальной ладье папиросу, защитил шею шарфом белым, летающим и исчез. Никто не видел, как он спускался по лестнице и на нижней ступеньке совлекся с пути - сомнением или чужой собакой, принесшей язык цвета нежных весенних сумерек, слишком длинных, и вспомнил тигров утра с цирковой афиши: пасть неприлична - кровава, будто только что...... И, прислонясь к темноте, обнаружив под крылами шарфа не пиджак, но жилет, рекомендовался собаке: - Получеховский персонаж, всегда полупьян, но с небом в алмазах и с мыслию, у кого одолжиться... чем и подпортил самопровозглашенный вид... Может быть, когда его просроченный ореол реял над улицей, он болтался в этой горящей петле... или, выбирая стоимость заземления, докуривал у окна "Беломор". (Ю.Кокошко, "Любовь к восемьдесят пятому году", "Уральская новь", 2002, No14). Нет, мы пойдем другим путем - тем, что проторил Владимир Алейников в объемистой публикации неопределенного, но очень высокохудожественного жанра - "Пир" ("Знамя", 2005, No3). "Мы с Довлатовым шли вдвоем по безлюдным предутренним улицам, сквозь осенний, меланхоличный, как и наше с ним состояние, непрерывный, расплеснутый по ветру шелест желтой и алой листвы, шли устало и молчаливо, неизвестно куда и зачем, но, скорее всего, в пространство, потому что в нем было нечто, нам дающее проблеск надежды, если даже и не на чудо, то, по крайней мере, на скромное, но такое, чтоб нас обрадовать или даже вдруг окрылить, пусть и малое, даже крохотное, но тем более дорогое, настоящее волшебство, шли с трудом, но зато упрямо, вдоль деревьев и мимо храма, шли, не выпив еще ни грамма, словно были за гранью драмы, разыгравшейся в синеве над слоистою мглой, в Москве..." И вот они идут. С глубочайшего бодуна. В рассуждении, чего бы выпить. И вдруг видят: стоит художник Зверев, обвешанный бутылками, как шахид пластитом. Не снаружи обвешанный, а под пальто. Интересно? А то нет! Бросите читать? Нет, конечно. Вот то-то же! На "Пире" уже потоптался один из авторов "Круга чтения" и выразил искреннее недоумение, для чего это так написано: "Такие абзацы, которыми повесть переполнена и которые не имеют никакого отношения к миру повести, можно клонировать тысячами". Это взгляд нормального читателя, который знает, что в каждом произведении есть замысел, вымысел, но не всегда догадывается, что есть и авторский умысел. В чем умысел Алейникова? Рассказать о нравах московской и питерской поэтической богемы начала 70-х? Увековечить своих друзей по СМОГу (кто не знал или забыл - Союз молодых гениев). Нет. Это внешнее, манок. А глубинный умысел в том, что читатель, заинтригованный байками, по инерции прочитает и все вставные стихи в прозе, которые по ходу дела все больше отрываются от прозы и становятся просто стихами, написанными, правда, не в столбик, а в строчку. (Эдакий раешник. Так сейчас в "Огоньке" пишет Быков. И получается симпатично.) А прочитав, не сможет не оценить изящество авторского слога, тонкость, глубину, яркость (далее везде): "День казался огромным, праздничным. День разбрасывал впечатления, собирал ощущенья, складывал озарения про запас. Раздвигая завесы некие, прозревал впереди -- незримое, но, похоже, неотвратимое, приготовленное для нас. И застолье богемное -- длилось. Почему бы ему не длиться, если есть для этого случай, если повод есть для него? Торжество ли какое? Тризна ли? Выплеск радости с укоризною? Свет нездешний ли над отчизною? Наваждение. Волшебство". То есть, я рассматриваю "Пир" не как прозу как таковую, а как довольно изощренный способ насильственного кормления читателя своими стихами (а их там десятки). Изощренный-то изощренный, но насколько действенный? Не знаю как кто, а я довольно быстро просек умысел и все прозо-стихотворные вставки просто пролистывал, выковыривая из текста, как изюм из филипповской булки, занятные историйки, напоминающие застольный треп в "пестром" буфете ЦДЛ. Отдадим должное изобретательности Алейникова, но все же признаем, что его метод насильственного кормления не абсолютен. Черт их, этих современный читателей, разберет! И то им не так, и это. Какой-то старый пердун сто лет назад сваял кирпич и начал его по-французски - читают! А от нас, таких (далее везде), нос воротят! Но. Как сказал бы один очень большой знаток литературы: "Других читателей я вам дать не могу". Ну, времена! Ну, нравы! P.S. Если же говорить серьезно, проблема привлечения читательского внимания стоит сейчас как никогда остро. Не только и не столько перед графоманами (особенно если они мирные, а не агрессивно воинственные), сколько перед профессиональными литераторами, которые с этого живут. В советские времена книгу трудно было издать, сейчас - продать. Диктат рынка. Рынок и раньше был, только на нем был всего один покупатель - Слава КПСС. Сейчас - тьмы. Платят они своими, трудно заработанными рублями. И нужно быть очень большим снобом, чтобы отказывать им в уважении. На меня всегда очень гнетущее впечатление производят большие книжные магазины вроде "Дома книги" на Новом Арбате. Господи, и чего только нет! И прекрасно изданная классика, и переводная литература. И кому к черту нужна еще одна книжка, которую ты вымучиваешь, дурея от гектолитров кофе и тысяч сигарет? Очень полезно после этого зайти в гастроном "Новоарбатский". Здесь тоже глаза разбегаются от сотен разных колбас. Но раз их выпускают, значит покупают, значит они кому-то все же нужны? То же и с книгами. Раз издают, значит покупают. Раз покупают, значит читают. Значит, ищут в них то, чего не находят ни в классике, ни у зарубежных авторов. Это и позволяет современному литератору смотреть в будущее с осторожным оптимизмом. Не прибегая ни к изобретению литературных отмычек, ни к совершенствованию методов насильственного кормления. ПОД ОДИНОКОЙ ЗВЕЗДОЙ Любите ли вы литературу так, как люблю ее я? То есть, любите ли вы читать книги? Затратное занятие. Но это как посмотреть. Есть книги, не сокращающие жизнь на то время, что потрачено на их чтение, а удлиняющие ее. Словно побывал в местах, где никогда не был, сошелся с людьми, с которыми никогда бы не пересекся, они стали близкими, часто ближе друзей, реальнее друзей, откровеннее самых близких людей. Человек узнает из книг то, что он уже знал о себе, но не знал, что знает. Такие книги я помечаю в своем рейтинге *****. Есть и другие. Потраченное на них время вычеркнуто из жизни. Будто посидел три часа на профсоюзном собрании. После таких книг становишься только глупее. Их рейтинг *. Все остальное - меж звездами. Получается так: ***** - очень интересно. **** - интересно. *** - любопытно. ** - можно читать, можно не читать. * - лучше не читать. Вечная проблема выбора. Электронные версии толстых журналов немного облегчают жизнь. Можно спокойно полистать, присмотреться, принюхаться. Но полиграфия нынче быстрая, книгу издают за две - три недели. А в "толстяках" редакционный цикл - полгода, а то и больше. Ничего удивительного, что многие писатели предпочитают не связываться с журналами, а сразу несут рукопись в издательство. Так и получается: заходишь в любой московский книжный - глаза разбегаются. Хочется купить все. Как голодный перед колбасной витриной. Но уже знаешь, что не все съедобное. А что съедобное и что несъедобное? На обложках рейтинговые звезды не вытеснены. А те, что вытеснены, вранье. Плавали, знаем, успели распробовать. "Иронический детектив" Донцовой, "женский детектив" Устиновой, Поляковой, Дашковой и иже с ними - *. Маринина - **. Акунин - ***. Вообще-то писателю следует воздерживаться от оценки других писателей, особенно таких, как Донцова, суммарный тираж книг которой, по данным Газеты.ру, составил 62 миллиона экземпляров. Сразу схлопочешь: завидует. Но ведь это все равно что мелкий российский предприниматель позавидовал бы Абрамовичу, а американский компьютерщик Биллу Гейцу. Дело не в зависти, а совсем в другом. Экспансия коммерческой литературы типа Донцовой сужает круг потенциальных читателей, которых в России осталось не так уж много. Казалось бы, что за беда? Читают Донцову - и пусть себе. Все лучше, чем водку пьянствовать. Но не так-то все просто. Однажды мне случилось с разрывом в три дня побывать на двух московских спектаклях. Один - "Плоды просвещения" по Л.Толстому в театре Маяковского. Театр академический, артисты народные, богатые декорации. И зрители уверены, что им нравится. А что? Все как надо. Но в следующий раз в театр они не скоро пойдут. Если вообще пойдут. Потому что театр мертвый, без такого театра можно жить. Второй спектакль - "Бедная Лиза" по Карамзину в театре-студии Марка Розовского, он тогда ютился в Доме медработников, рядом с театром Маяковского. Какая-то стремянка на пустой сцене, молодая актриса и молодой актер. И все. Нет, не все. Еще Карамзин и режиссер Розовский. А вот без этого театра жить нельзя, все время будет чего-то не хватать. Живой театр. То же и с книгами. Есть книги, без которых можно спокойно прожить. Есть телевизор, есть газеты, есть компьютерные стрелялки. А есть книги, без которых жить трудно. И если в юности не попалась книга, перепахавшая душу, читатель для литературы потерян. Он будет жевать литературный попкорн в полной уверенности, что читает книгу, не подозревая о том, что она всего лишь похожа на книгу, а к живой, животворной литературе никакого отношения не имеет. И таких читателей становится все больше. Диктат рынка. Издательская политика становится все более агрессивной, Донцова и ее клоны заполоняют прилавки, едва ли не каждый месяц вбрасываются новые хиты с одной-единственной целью: как можно больше продать. Как оптовые торговцы водкой премируют бесплатным ящиком того, кто купил десять ящиков, так и издатели стимулируют активность продавцов книжных магазинов цифровыми фотокамерами и видеоплеерами, проплачивают рецензии в СМИ. Уже и расценки определились. 200 долларов стоит положительный отзыв рядового критика в рядовом издании, рецензия именитого критика - 500. Задача продать не только больше, но и быстрее, пока не лопнул мыльный пузырь раздутой популярности и модный бестселлер не ушел в стоки: "Любая книга - 30 рублей". Рейтинг этих хитов всегда один - *. Что можно противопоставить этому нахрапу? Только одно. То, что всегда противостоит лжи, будто то ложь официальная, идеологическая, или коммерческая - систему коллективного предупреждения. Информационное агентство ОБС - единственный сегодня инструмент самозащиты общества. Вот и я хочу внести свои три копейки. На общее благо. Один из самых громких и коммерчески успешных проектов прошлого года - Оксана Робски., роман "Casual", издательство "Росмэн". Нужно отдать должное менеджерам издательства, рекламная кампания была проведена с четкостью блестяще подготовленного наступления. Вчера еще этого имени никто не знал, а сегодня вдруг оно везде: в газетах, в глянцевых журналах, на "Эхе Москвы" (про телевидение не знаю, не видел). Дает интервью. Красивая молодая женщина, предприниматель, владелица частного агентства из телохранителей-женщин. Но главное - с Рублевки. И книга - про обитателей, а правильнее - про обитательниц Рублевки. Про красивую жизнь. Про нынешних новых русских. Однако, почитаем. Есть книги, которые заведомо привлекают не своими художественными достоинствами, а темой. "Casual" Робски в этом смысле органично вписывается в один ряд с "Низшим пилотажем" Ширянова, "Байками кремлевского диггера" Трегубовой и даже с "Дай мне" Денежкиной. Интересно узнать, как живут наркоманы? Да, интересно. А что происходит в Кремле? Очень интересно. А чем дышит сегодняшняя молодежь? И это интересно. Ну, а про то, что происходит за высокими заборами и стенами элитных дач на Рублевке, и говорить нечего. Про графьев всегда интересно. Потому из века и несут с базара не Белинского и Гоголя, а милорда глупого. Сюжет начинается с того, что у героини, светской дамы с Рублевки, убили любимого мужа. Кто такой муж, чем он занимался, остается за кадром. Друзья взяли на себя заботы о похоронах, а героине осталось лишь обдумать траурный туалет. Оправившись от горя, она нанимает за пятьдесят тысяч долларов киллера, и тот мочит убийцу. Но вышла ошибочка - замочил не того. На этом сюжет кончается. Героине даже не приходится самой вершить возмездие. Убийцу завалили без нее. Кто-то. Кто? Да какая разница! Но даже и эта линия извлекается из романа не без труда, предварительно нужно основательно разгрести бытовой сор. Собственно, быт обитателей Рублевки и есть то романное мясо, которое должен организовать сюжетный скелет. Дамы посещают модные рестораны, нюхают кокаин, ведут бесконечные разговоры о мужьях и любовниках. И очень скоро начинает создаваться такое ощущение, что не книгу читаешь, а жуешь словесный попкорн. Вроде бы что-то жуешь, а глотать нечего. А когда чтение благополучно закончено, ловишь себя на мысли, что не узнал об обитателях Рублевки ничего такого, чего раньше не знал из желтой прессы, из телесериалов, из слухов. Какой-то набор клише, общих мест. Жеваная бумага. Нет ни единой детали, которая заставила бы сказать: да, автор знает, о чем пишет. Официанты в костюмах от Армани? Цепляет, но лишь до тех пор, пока не задумаешься. Откуда автору известно, что от Армани? Чем фрак от Армани отличается от любого другого? Какое-то блюдо по тридцать долларов за грамм? Это в меню проставлена цена за грамм? И возникает сомнение: да в самом ли деле Робски - обительница Рублевки, как представляет ее издатель? Не выдает ли она желаемое за действительное? Не написана ли эта книга в шестиметровой кухне в хрущевке, как в начале прошлого века нищие литераторы сочиняли романы из жизни графьев? В отличие от Ширянова, Трегубовой и Денежкиной роман Робски - обманка. Пирожок ни с чем. Отдавая должное маркетологам "Росмэна", нужно признать, что они очень умело сделали из говна кофетку. Но эта конфетка все-таки из говна. И гордо сияет над ней одна-единственная рейтинговая звезда. О Робски уже шел разговор в "Лебеде". Дан Дорфман высоко оценил новое дарование. Правда, не "Casual", а второй ее роман "День счастья - завтра" и особенно третий "Про любофф". Не читал и читать не буду, с меня и первого романа выше крыши. Дан вправе иметь свое мнение. И я вправе. В этом смысле Россия, как и Америка, свободная страна. А с Дорфмана что возьмешь, ему и Донцова писатель. Второй хит нынешней зимы - роман Сергея Доренко "2008". Автора представлять не нужно? Да, тот самый Доренко, телекиллер, который в период президентской кампании 1999 года не вылезал из экрана Первого канала (тогда еще хозяином канала был Березовский) и терзал печень Примакова с таким остервенением, что бедного Евгения Максимовича становилось жалко даже тем, кто не относился к его политическим сторонникам. Пиком телевизионной карьеры Доренко было часовое интервью с Березовским, в конце которого язвительный Борис Абрамович почтительно поблагодарил ведущего за то, что тот пригласил его в прямой эфир. Жванецкий, Жванецкий! Такую хохму никакому Жванецкому не придумать. После выборов Доренко впал в ничтожество, сбил на мотоцикле какого-то моряка, долго отмазывался от уголовного дела. И лишь в последнее время начал мелькать на "Эхе Москвы" в передаче "Особое мнение", где каждой твари по паре: от Сванидзе до Леонтьева, от Радзиховского до Проханова. И это как раз тот случай, когда радио сразу хочется выключить, потому что заранее знаешь почти дословно, о чем этот рядовой коммунист, как он сам именует себя, будет трендеть. И вот, написал роман. Издательство "Ад Маргинем", в свое время осчастливившее нас "Господином Гексагеном" Проханова, не поскупилось на раскрутку, хотя и не так щедро, как "Росмэн" на Робскую. Появились рецензии. В них сквозило некоторое удивление: надо же, написал роман, и его даже можно читать. А букревьюер журнала "Звезда" Гедройц, к оценкам которого я всегда относился с доверием, даже назвал роман интересным. Но главная фишка была в другом. Главное действующее лицо - президент Путин. Под своей фамилией. Фигурируют также его жена Людмила, Патрушев, Сурков, Сечин и прочая президентская челядь. И тоже под своими фамилиями. Роман предварен авторским предуведомлением: "Прежде всего хотел бы обратить внимание читающей публики на то, что в предложенном тексте абсолютно все герои с их мыслями и поступками, все события, эпоха и географические местности - существуют только и исключительно в сознании автора. И представляют собой вымысел, сон, фантазию. Они - игра воображения. Как и Вы, уважаемый читатель. Таким образом, никто не вправе претендовать на какую бы то ни было степень сходства с моими персонажами. В том числе и они сами. Предвидя попытки вероятно существующих вне и помимо моей фантазии жителей иных сознаний опротестовать порожденные мной артефакты, твердо и категорически заявляю: любая попытка примазаться к моим событиям, выдать себя за одного из моих персонажей будет рассмотрена мною как незаконное вторжение на территорию суверенного вымысла". Понятно, жители иных сознаний и географических местностей? Только попробуйте опротестовать порожденные мной артефакты! Мало не покажется! После такого предисловия, прочитанного в магазине, обычный читатель аккуратно возвращает книгу на место. И только такой мудак, как я, идет к кассе и выкладывает 154 рубля. Таких, как я, не один. На моем экземпляре стоит: доп. тираж 20000 экз. Каким был основной тираж, не знаю. А интересно, сколько же в России людей жаждут посмотреть, как отважный Доренко разделает Путина под орех? Ведь не в любви же к нему он собирается признаваться! Сценарий 2008-го года, значит, такой. После смерти Юрия Михайловича Лужкова (ну, помер Юрий Михайлович, просто помер и все, а Чубайса, кстати сказать, посадили) мэром Москвы становится Дмитрий Козак. Он же побеждает на выборах и назначает Путина премьер-министром. Но тут заболевает или еще что и уходит в отставку. Путин становится исполняющим обязанности президента и на внеочередных выборах, естественно, побеждает. Без всякого нарушения конституции. Что и требовалось доказать. Вокруг этого все и крутится. Но Путин озабочен не только сохранением власти, но и личным бессмертием. Поэтому отправляется в Китай к гуру. "Путин давно чувствовал себя даосом. Еще в двухтысячном году один знакомый рассказал ему о даосизме. И о том, что он, Путин, стихийный даос. "Так море стоит ниже всех и не предпринимает никаких действий, однако все реки и ручьи отдают ему свою воду", - сказал знакомый. Понравилось Путину, что гэбушное его искусство встраиваться, мимикрировать и выкручиваться было истолковано так возвышенно этим самым дураком знакомым. Захотелось Путину узнать поподробнее, каков он таков есть даос на самом деле". За этим он и едет в Китай. И пока подпитывается мудростью даосизма, Россия живет своей жизнью. В Лондоне коварный Березовский плетет заговоры, "северокавказские боевики" захватывают Обнинскую АЭС с намерением взорвать ее, как только подует юго-западный ветер и радиоактивное облако понесет на Москву. В Москве паника, все бегут. Оставшийся без охраны Кремль занимают нацболы и распивают в президентском кабинете виски в компании с послом США. А Путин, с великими трудами вернувшийся в Россию, сидит в подмосковном бункере. "Это было 4 февраля 2008 года. Вечером этого дня сменится знак года - придет Желтая Земляная Крыса. И взаимодействие стихий породит новые метаморфозы сущностей..." Такие дела. Я сказал, что читать роман Робски - все равно что жевать попкорн. Так то было повидло. Читать Доренко - как мочалку жевать: ни пользы, ни удовольствия. Сюжет приходится выковыривать из словесного мусора китайских гороскопов, бессмысленных разговоров и велеречивых рассуждений, призванных продемонстрировать масштабность авторского мышления: "Так Советский Союз недавно строил больше всех в мире шагающих экскаваторов, чтобы добыть руду на постройку новых шагающих экскаваторов. А новые шагающие экскаваторы что делали? Они шагали за рудой для новых экскаваторов. И так далее. Такая схема однажды показалась передовым людям того времени бессмысленной. И схему привели в соответствие с требованиями прогресса. А именно: Рома (Абрамович - В.Л.) и ему подобные представители гласной и негласной российской власти изыскивают деньги на добычу денег, чтобы добывать деньги. Все остальное - руда, экскаваторы, растения, животные и человеки с их механизмами и приспособлениями - предстают в этой схеме остаточным признаком несовершенства системы. Дойдя же до совершенства, система должна бы была избавиться от балласта. В том числе и от Абрамовича. Потому что в фармакологически чистой системе Абрамович тоже представлялся лишним. Как вам перспективка? По мне, так шагающие экскаваторы с их уверенной походочкой были милее. Они были простодушнее. Честные железные идиоты-диназавры уступили ареал млекопитающим. И млекопитающие до поры до времени правят. Среди млекопитащихся и Рома. Дарвин предупреждал, а мы не верили..." А что же Путин? Мы зачем книгу купили? Чтобы про Путина что-нибудь узнать. Ну, народ! Как были совки, так и остались. Пора и привыкнуть: что бы ни написано на сарае, в нем все равно дрова. Реклама это, двигатель торговли. Въехали? Впрочем, вру. Про Путина тоже есть: "Вот если бы он сказал (думает Людмила Путина - В.Л.): "Зачем мы стоим тут на морозе, если ты беспокоишься, что я замерзну?" А она бы ласково ответила: "И правда, не сердись, может, оденешься и погуляем?" Но он ничего не сказал. Он не дал ей шанса прицепиться, прилепиться, пристать к нему. Опытный человек, что и говорить. Путин пропустил жену в дом, а сам задержался, спросил у адъютанта Виктора, все ли готово. Тот ответил, что уже час как все на месте. Только теперь Путин вошел, Людмила уже ушла в комнаты куда-то. "Ликерами наливаться", - подумал Путин не без злорадства. Рад был, что довел, и рад был, что больше доводить не надо, - у него времени не было ее добивать, надо было идти на урок китайского языка. А она не стала ни плакать, ни напиваться на этот раз. Зря он надеялся. Она проявила твердость духа. Молодчина. Автор ей сочувствует, если вы успели обратить внимание..." "Умру ли я, и над могилою гори-гори моя звезда..." Она и горит. Единственная. Но неужели все так безнадежно? Неужели читателю, любящему живую книгу, остается утешаться нетленной классикой? К счастью, нет. Поразительная закономерность. Как творческая интеллигенция, самый беззащитный и неприспособленный к жизни слой общества, умудряется выжить в самых страшных условиях гражданской войны и террора, так и живая книга каким-то чудом пробивается к читателю из-под свинцового гнета цензуры. И диктат рынка ей тоже не слишком большая помеха. "Венерин волос" Михаила Шишкина. "Завещание Гранда" и "маленькие романы" Леонида Зорина. "Полковник Ростов" Анатолия Азольского. Рассказы Бориса Екимова. Немного? Но настоящего искусства никогда не бывает слишком много. Порадуемся тому, что есть. И будем надеяться, что из межзвездной пыли текущей литературы еще проявятся новые яркие созвездия. Февраль, 2006 КАК МОЛОДЫ МЫ БЫЛИ О романе Василия Аксенова "Москва-ква-ква" (Москва, ЭКСМО, "Октябрь", No 2, 2006 г.) Как быстро стареют актеры! Кажется, вчера еще восторженный юноша шагал по Москве, а сегодня он уже тяжелый неприятный старик. Вчера еще обаятельный герой-любовник лихо орудовал шпагой и покорял женщин, не слезая с коня, а сегодня он еле передвигает ноги. Смотришь и поражаешься: что делает с ними время! Правильнее, конечно, сказать "с нами". Но себя видишь каждый день в зеркале и не замечаешь изменений, которые незаметно накладывает жизнь, а артиста видишь раз в год, а то и в несколько лет, он меняется резко, скачками, выныривает из времени каждый раз в новом обличье. Писатели - дело другое. Народ этот, как правило, не публичный. Что с ними делает время, мы можем судить только по книгам. Многие, интересно заявившие о себе еще в советские времена, (Сергей Каледин, например, автор поразительных "Смиренного кладбища" и "Стройбата"), перестали писать, другие паразитируют на старых успехах (как Адрей Битов с бесконечно обновляемым "Пушкинским домом" или Евгений Попов со своим городом К. на реке Е.), третьи ударились в политику (как Лимонов или Проханов. Неплохой, кстати, был когда-то писатель, яркий, метафоричный, его ранний рассказ "Прорыв" до сих пор вспоминаю с удовольствием). Став политиками, они перестали быть писателями, естественным образом превратились в пропагандистов. Четвертые продолжают писать как бы по инерции, по обязанности. "Марбург" Сергея Есина или "Типичный Петров" интересного литературоведа Владимира Новикова угнетают вторичностью, нет ни одной свежей, незаемной эмоции. Пятые ударились с воспоминания о босоногом детстве. Тема босоногого детства стала ведущей в текущей литературе. От романа "Все поправимо" Александра Кабакова, который еще можно читать, до трудно читаемых "Комар живет, пока пищит" и "Горящего рукава" Валерия Попова и совсем уж неудобоваримых "Последних назиданий" Николая Климонтовича, автора злой "Последней газеты". С босоногим детством могут соперничать только сочинения бывших эмигрантов, для которых смена страны проживания стала главным событием в жизни. Это сочинения разного калибра и степени одаренности, авторы их большей частью почему-то женщины. Что-то из них более любопытно ("Неверная" Игоря Ефимова), что-то менее ("Пилюли счастья" Светланы Шенбрун), но в целом предсказуемо и чаще всего скучно. Необычно молодо на общем довольно унылом фоне выглядит старейшина писательского цеха восьмидесятилетний Леонид Зорин, более известный как драматург, автор блистательных "Покровских ворот" и "Царской невесты". Его "маленькие романы" "Юпитер", "Кнут" и особенно "Завещание Гранда" поражают энергией и современностью звучания, чего так не достает многим его коллегам, гораздо более молодым. Не берет его всевластное время, что позволяет усомниться, так ли оно всевластно. Василий Аксенов - особь статья. Около полувека он присутствует в русской литературе, но язык не поворачивается отнести его к патриархам. В свое время его "Звездный билет", "Апельсины из Морокко", "Затоваренная бочкотара" ошеломили читателей, особенно молодых, яркостью стиля, энергетикой текста, свежестью мироощущения, особой доверительностью повествования, отчего прозу его и начинавших вместе с ним Кузнецова и Гладилина назвали молодежной, исповедальной. "Юность" с его повестями и рассказами зачитывали до дыр, его новых вещей ждали. Позже некоторые критики стали говорить, что молодой Аксенов благодаря связям матери (Евгения Гинзбург, "Крутой маршрут") раньше других читал Хемингуэя, Сэлендежера, Натали Соррот и первым перенес их стилистику на российскую почву. Ерунда это. Было в его прозе ощущение новых времен, неявное, им самим неосознаваемое, оно и обеспечило успех его книгам. Я, как и все, был горячим поклонником его таланта. Но вот странность: каждый раз, взахлеб прочитав новую вещь, испытывал какое-то чувство неудовлетворения. Словно мне чего-то не дорассказали, накормили пирожком ни с чем. Я долго не мог понять, откуда это ощущение проистекает. Потом понял. В то время я учился в Литературном институте (был в моей жизни такой недолгий период), руководителем семинара у нас был Борис Васильевич Бедный, известный по повести "Девчата". (А больше по новомировской статье Роднянской "О беллетристике и строгом искусстве", где "Девчата" сравнивались с рассказом В.Богомолова "Иван" не в пользу Бедного). Борис Васильевич был удивительным руководителем, легко заводился, фонтанировал идеями. Перечитывая рассказ, который обсуждался на семинаре, я часто поражался: как, этот убогий текст мог вызвать такой взлет фантазии?! Как-то заговорили об Аксенове. Бедный сказал: "Это написано не от плохой жизни". И это его замечание объяснило мне все. Да, не от плохой жизни. А значит, и не нужно искать в этой блистательной прозе правды жизни, нужно просто наслаждаться тем, как это написано. ("И вот решила большая наша страна построить ему пальто. Сказано - сделано...") Так я с тех пор Аксенова и читал. И когда сегодня, вспоминая его книги, спрашиваю себя: это о чем? - то затрудняюсь с ответом. Разве что "Остров Крым" оставил ощущение какой-то реальности. Особенно в той части, где на республику, готовую добровольно воссоединиться с метрополией, неожиданно сваливаются десантники. "Они снова соврали! Они не могут не врать!" (Цитирую по памяти.) После "Ожога" Аксенов как-то выпал из круга моего чтения и вновь появился уже в постсоветские времена с "Новым сладостным стилем" и "Московской сагой". В "Московской саге" это уже был не Аксенов - вторично, уныло, жеваная бумага. "Кесарево свечение" я не осилил. Бросил, как только дошел до кокетливого заигрывания с читателем. По этой же причине не смог читать "Вольтерьянцев", получивших "Букера". Да, согласился с критиками, это прежний блистательный Аксенов, умеющий играть в слова. Но я-то уже не прежний, неинтересны мне словесные игры, перекормлен я пирожными, мне бы кусочек черного хлеба правды. Моя это проблема или Аксенова? Пусть моя. И вот - новый роман. "Москва-ква-ква". В журнальном варианте с подзаголовком "Сцены 50-х годов". В книге просто роман. Почему я взялся его читать? Не из-за издательской прельстительной аннотации: "Класс литературной игры Василия Аксенова как никогда высок, что блестяще доказывает его новый роман. По мнению счастливцев, которым повезло прочитать книгу еще в рукописи, судьба Букера-2006 практически решена". Судьба Букера-2006 мне как-то до фени, а за роман я взялся, признаюсь честно, из соображений метафизического характера (если я правильно употребляю это слово). Подумалось: а вдруг это вообще последний роман некогда горячо любимого писателя? (Ведь не мальчик уже, дай Бог ему сто лет жизни.) А вдруг это последний роман Аксенова, а до следующего не доживу уже я? (Тоже далеко не мальчик, дай Бог мне еще хотя бы десяток лет проскрипеть на свете.) В общем, начал читать. И прочитал до конца. Сразу скажу: не без труда. Хотя написано вкусно. О чем роман? Трудный вопрос. Москва примерно 1952 - начала 1953 года. Высотка на Яузе, где живут высшие представители элиты, выше некуда. На площадке 18-го этажа соседствуют свехзасекреченный ученый-атомщик, его жена Ариадна, общественная деятельница, член Комитета советский женщин, Комитета по Сталинским премиям и десятка других, она же генерал КГБ (она же агент советской внешней разведки, которая в 1943 году умудрилась привезти в Москву самого Гитлера), их дочь, красавица Глика Новотканная, студентка МГУ, сталинская стипендиатка и пламенная сталинистка, знаменитый поэт Кирилл Смельчаков, который к своим 37 годам везде побывал, везде повоевал, стал Героем Советского Союза и лауреатом семи Сталинский премий. Он особо доверенное лицо Сталина, по ночам вождь звонит ему по телефону, они пьют коньяк "Греми" (каждый у себя) и разговаривают за жизнь. Помимо телефонного общения (которое можно было бы принять за пьяный бред поэта), есть и очное: Сталин зовет Смельчакова на Ближнюю дачу, обедает с ним и слушает его поэму. Поэма такая: Свершив немало известных деяний И много больше темных злодейств, В одном из неброских своих одеяний, Прибыл на Крит боец Тезей. Бредет он, на метр выше толпы поголовья, Своей, неведомой никому стезей, А Миносу во дворце уже стучат людоловы, Что в городе бродит боец Тезей... И так далее. Поэма длинная, вся в этом роде. Сталину поэма не понравилась. Не потому, что она графоманская (как, впрочем, и все приводимые в романе стихи Смельчакова, в том числе и лирические, за что в него влюблены все девушки Советского Союза), а потому что она почему-то антисоветская. Но вождь не в претензии, потому что видит в Смельчакове верного друга, который защитит его от "титоистов". "Титоисты" - это сторонники маршала Тито. Сталин панически боится, что Тито его убьет, чтобы самому стать вождем СССР с присоединенной к нему Югославией. Эта сюжетная линия к финалу становится главной. Кирилл Смельчаков влюблен в Глику Новотканную (кстати сказать, дочь своей бывшей страстной любви Ариадны, героини его неоконченной поэмы "Нить Ариадны"). Она вроде бы отвечает ему взаимностью и многое (но не все, не все) позволяет. (Откровенное и в то же время целомудренное описание минета относится к лучшим страницам романа.) Но тут на 18-м этаже появляется еще один сосед, контр-адмирал Моккинаки, он же легендарный и таинственный Штурман Эштерхази. Он прилетает на гидросамолете прямо к высотке на Яузе и завоевывает сердце Глики. На том же гидросамолете он везет ее на денек в Абхазию (а на самом деле в Биариц) и на высоте пять тысяч метров лишает девушку тяготившей ее невинности. (Что описано опять же с большим вкусом и тактом: "Как я люблю все, что у тебя торчит!" А торчит у Моккинаки не только нос.) Для Глики начинается пора метаний, она спит то с Моккинаки, то со Смельчаковым, а в конце концов заявляет, что любит обоих и еще одного мальчика (из стиляг, "плевел", как назвал их автор фельетона "Плевелы" в "Крокодиле", под которым подразумевается нашумевший фельетон Нариньяни "Плесень"). До осуществления мечты, однако, не доходит, потому что события принимают угрожающий разворот. Вдруг выясняется, что контр-адмирал Моккинаки нигде в кадрах не числится - ни в Минобороны, ни в КГБ, а легендарный Штурман Эштергази погиб еще перед войной при загадочных обстоятельствах. Сталин понимает: это агент Тито, присланный для его устранения. И как в воду глядел. Целый отряд титоистов свил гнездо под сводом мясного отдела Центрального рынка и вроде бы сам председатель Тито принимает участие в разработке зловещих планов. И лже-адмирал, конечно, в центре заговора. Сталин понимает: медлить нельзя. В Югославию на подводной лодке посылают десантников под командованием Смельчакова с приказом уничтожить зловредного Тито. Но... Поздно, поздно! Дам слово автору: "Первого марта 1953-го года (далее и почти до конца этой повести события будут окрашены в основном ноктюрными тонами) начался штурм дачи Сталина силами скопившейся в столице СССР сербско-македонско-словенско-боснийско-хорватской диаспоры. Отчаявшись вытянуть вождя за круги его охраны, гайдуки решили идти в лоб. Председатель вновь появился в Москве, он следил за происходящим из штаб-квартиры в мясном ряду Центрального рынка, в то время как его правая рука, известный еще с военных времен Штурман Эштерхази непосредственно возглавлял штурм. Передавали его слегка крылатую фразу: "Мне надоело прятаться, пусть прячется Коба!" Штурм не удался. На секретной подводной лодке затравленный вождь бежал в высотку на Яузе, в башне которой для него было выстроено секретное убежище. Там он и умер. Как можно понять, не без помощи пламенной сталинистки Глики, которая, сама того не ведая, дала ему шаль, отравленную коварным Лаврентием Берия. Через сорок два года после описанных событий герой-рассказчик, как-то незаметно встрявший в повествование, возвращается из Бразилии, из изгнания, в которое его отправили советские сатрапы за издание неподцензурного журнала про джаз. Он приходит во двор высотки на Яузе и расспрашивает об обитателях 18-го этажа. Их никто не помнит. Ни контр-адмирала Моккинаки, ни семикратного лауреата Сталинской премии поэта Смельчакова. Как будто их и не было. А может, их действительно не было? Так о чем же роман? А вы еще не поняли? Ни о чем. Но издатель прав: "Класс литературной игры Василия Аксенова как никогда высок". Да, истинно так. Писатель по-молодому игрив и молод, заразительно молод. Порадуемся за него. 31 июля 2006 ТРИНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ МЕМУАРЫ ОСТАПА БЕНДЕРА Рукопись, найденная на помойке. ПРЕДИСЛОВИЕ ЛИТАТУРНОГО НЕВИДИМКИ Персональный пенсионер всесоюзного значения, заслуженный деятель науки, техники и всех искусств, лауреат поощрительной премии ВЦСПС и Союза писателей СССР за лучшее произведение о современном рабочем классе и колхозном крестьянстве Остап-Сулейман-Ибрагим-Берта-Мария Бендер проживал на двенадцатом этаже высотного дома на Кудринской площади (бывшая площадь Восстания) в квартире номер 153. Фамилия у него была Иванов-Ольховский. Так, во всяком случае, значилось на медной дверной табличке. Но это могло обмануть лишь того, кто хотел быть обманутым. Я не сразу решился нажать кнопку звонка. Все-таки волновался. Очень. Этого человека я искал всю жизнь. Не то чтобы специально только этим и занимался. Нет, я жил своей жизнью, добывал, как мог, хлеб свой насущный, но одновременно - как охотничья собака инстинктивно принюхивается к окружающему - всматривался в большие и малые явления нашей жизни, пытаясь отыскать в них следы его личности. Занятие это, на первый взгляд, было безнадежным. Убежденный индивидуалист, не скрывавший, что ему скучно строить социализм, великий О.Бендер вполне мог быть истерт жерновами ежовщины и бериевщины, сгинуть в лихолетье Великой Отечественной войны или бесследно исчезнуть в лабиринтах ГУЛАГа. Но я в это не верил. Он не мог погибнуть. Он был бессмертен, как бессмертны человеческие скудоумие, алчность, тщеславие, чиновничья тупость и продажность госслужащих. Но если все это бессмертно, а мы еще худо-бедно живы, значит что-то этому противостоит? И я продолжал поиски. Записывал устные рассказы, делал вырезки из свежих газет, просиживал в "ленинке" над старыми подшивками, одновременно умиляясь и поражаясь тому, что когда-то казалось вполне нормальным. "Партия торжественно заявляет: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!" "Бороться с недостатками на положительных примерах!" "Экономика должна быть экономной!" А в год 100-летия со дня рождения Ленина во всех городах и весях на многометровую глубину закладывались капсулы с местными газетами за 1970 год и рапортами трудовых коллективов. С тем, чтобы через сто лет наши потомки вскрыли их и узнали, как мы жили. Да было ли это? Было. При сем присутствовал. Но лишь теперь представил, что же подумают о нас потомки, когда в 2070 году вскроют эти капсулы и прочитают эти газеты, как марсианские хроники. Только один человек мог придумать эту идею. Только один. Нет, он был жив, этот великий комбинатор и ехидный оптимист. У меня даже закралось подозрение, что на историческом сборище Ельцина, Шушкевича и Кравчука в Беловежской пуще четвертым был О.Бендер: с таким изяществом и веселым авантюризмом, всего тремя росчерками пера, была похерена великая империя под названием СССР вместе с ее зрелым социализмом с человеческим лицом. И я продолжал поиски. Лишь в последние годы, когда вся страна от Мурманска до