- Значит, дивидендов не будет, - заключил Лозовский. - Дивидендов? - изумился Броверман. - Что такое дивиденды? Я это слово давно забыл! Я даже не знаю, что оно означает! Я удивляюсь, что мы вообще еще живы! Он взял Лозовского под руку, с таинственным видом отвел в сторонку и страстно, при этом оглядываясь как бы в опасении, что их подслушают, начал доказывать, что в глубокую финансовую жопу "Российский курьер" попал из-за этого козла, главного редактора Альберта Попова, назначенного на эту должность жарким политическим летом 1999 года. Лозовский слушал, не скрывая иронической усмешки. К тому, что еженедельник с тиражом в сто двадцать тысяч экземпляров, стабильно прибыльный, оказался на грани банкротства, Попов руку приложил, но в первую голову в этом был виноват сам Броверман. Все деньги, полученные от успешной подписки на 1998 год, по тогдашнему курсу - около восьми миллионов долларов, он вложил в государственные краткосрочные обязательства, где они и зависли после дефолта. Последнее время Броверман носился с идеей достать где-нибудь два миллиона долларов и купить опутанную долгами типографию в Красногорске. Это сильно сократило бы расходы на издание и позволило бы дотянуть до тех времен, когда правительство начнет расплачиваться по ГКО, реструктуризированным в какую-то хренотень. Ни Лозовский, ни сам Броверман не верили, что правительство хоть когда-нибудь будет расплачиваться по своим долгам, а если и будет, то по копейке за рубль. Но вслух об этом не говорили, чтобы не лишать себя последней, пусть даже иллюзорной, надежды. Об идее купить типографию Лозовский слышал много раз, он уже хотел прервать бровермановскую трепотню, но неожиданно Савик прервался сам. - Смотри-ка ты, - проговорил он. - Кто это? К тротуару причалил огромный черный джип "линкольн-навигатор" с тонированными до полной непрозрачности стеклами, из него выскользнул молодой человек неприметной наружности с быстрыми внимательными глазами, мгновенно оценил обстановку и открыл перед пассажиром заднюю дверь. Из джипа вышел человек лет около сорока, среднего роста, с холодным жестким лицом, в котором, как показалось Лозовскому, было что-то серое, недоброе. Он был в черном кожаном меховом пальто, в черных, никогда не месивших зимнюю московскую хлябь туфлях. Если бы не большая шапка из огненно-красного лисьего меха, сидящая на его маленькой голове чуть набекрень и надвинутая до бровей, его можно было принять за члена совета директоров столичного банка. Где-нибудь в Сибири такая шапка была знаком преуспевания, а в Москве сразу выдавала в ее обладателе приезжего с северов. Аккуратно, как бы брезгливо поднявшись по грязным ступенькам, он остановился у входа и внимательно оглядел вывески. Не обнаружив той, что ему была нужна, вежливо обратился к Лозовскому и Броверману: - Редакция "Российского курьера". Не подскажете, она здесь? - Четвертый этаж, левое крыло, - ответил Броверман и осторожно поинтересовался: - Какая погода в Тюмени? - Пурга, - ответил незнакомец, не удивившись вопросу. Он скрылся за тяжелыми дверями. Лозовский проводил его внимательным взглядом и почему-то подумал, что это, возможно, и есть та мелочь, из которой, как из крапивного семени, вырастет большая подлянка. - Вот у него есть два "лимона", - проговорил Броверман с тоскливым выражением лица, с каким охотник смотрит вслед недоступной для него добыче. - Но ведь не даст. - И правильно сделает. Потому что ты немедленно всадишь их в какую-нибудь пирамиду. Почему ты решил, что он из Тюмени? - Тачка. Новая, а номера тюменские. Значит, есть представительство в Москве. Знаешь, сколько она стоит? Штук восемьдесят. А на чем делают бабки в Тюмени? Нефтебарон, блин. Интересно, что ему нужно от "Российского курьера"? - Как что? - хмуро удивился Лозовский. - Он принес тебе два "лимона". И сейчас спрашивает у всех: "Где Броверман, где Броверман, где его черти носят?" - Все шутишь, - укорил Савик. - Такие бабки не приносят. За ними побегаешь. - Вот и беги. - Вот и бегу. Возле "линкольна" Броверман остановился и что-то спросил у охранника. Но ответа не получил. Тонированное стекло поднялось и оградило салон джипа от внешнего мира. Савик обиженно пожал плечами, запахнул пальто и поспешил к редакционной "Волге". В фойе Лозовский вновь увидел нефтебарона. Он стоял возле бюро пропусков в позе терпеливого ожидания. Свою вызывающе роскошную шапку он снял и держал за спиной, чуть поигрывал ею, лишь этими легкими движениями выражая неудовольствие от задержки. Сам же как бы слегка исподлобья, наклонив голову с ровным пробором в черных волосах, холодно-безучастно смотрел, как дежурная названивает по внутреннему телефону. - Володя! Лозовский! - окликнула она. - Скажи вашей Фаине, чтобы сидела на телефоне! Где она вечно болтается?! - В отделе культуры, меряет лифчики от Нины Риччи, - отозвался Лозовский, отряхиваясь кепкой от снежной мороси. - Ведь она этого достойна. - Безобразие! К вам человек, мне нужна заявка для пропуска, звоню-звоню, а ваш телефон не отвечает! - Звоните - вы? Олечка Ивановна, царское ли это дело? Обычно в редакцию звонили и заказывали себе пропуска сами посетители. То, что этим занимается дежурная, говорило о многом. Она работала в бюро пропусков еще со времен "Правды" и очень хорошо умела отличать рядовых посетителей от начальства. - Я попросил, - объяснил нефтебарон. - Вы попросили. Понятно. Вы к кому? - К Попову. - О встрече договаривались? - Вчера на шестнадцать. Но прилетел только сегодня утром. Почти сутки аэропорт был закрыт. - Вы - Кольцов? - догадался Лозовский. - Президент акционерного общества "Союз"? - Совершенно верно. - Вы неудачно приехали. Через пятнадцать минут летучка, вряд ли Попов вас примет. - Но, может быть, примет? Я попрошу. - Попробуйте. Олечка Ивановна, давайте заявку, я подпишу. - И в самом деле! - обрадовалась дежурная. - А вы, значит, Лозовский. Журналист Владимир Лозовский, - проговорил Кольцов, рассматривая Лозовского с несколько недоверчивым интересом, в котором любопытство провинциала к столичной знаменитости уравновешивалось сознанием собственной самодостаточности. Под его взглядом Лозовский почувствовал себя лотом на аукционе, объявленная цена которого вызывает сомнения покупателя. - Извините, сколько вам лет? Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос нескромным. - Не сочту, - заверил Лозовский. - Всем я говорю, что мне сорок три года. Но вам признаюсь, что мне уже сорок четыре. Только вы меня не выдавайте. - Мне почему-то казалось, что вы моложе. Но в общем и целом примерно таким я вас себе и представлял. Высокий, спортивный, легкий на подъем. И за словом в карман не лезет. - Вы представляли меня себе? - удивился Лозовский. - С чего? Он знал, что "Российский курьер" популярен среди деловых людей в регионах, но в силу врожденной скромности и благоприобретенного скептицизма не склонен был переоценивать свою известность. - Читаю ваши статьи. Не со всем согласен, но всегда все по делу. Точно, доказательно. Редкость по нынешним временам. - Скажите это Попову, - посоветовал Лозовский. - Он будет в восторге. Хотя виду, может быть, не подаст. Входная дверь открывалась все чаще, по фойе к лифтам проходили журналисты "Курьера" и других изданий, разместившихся в бывшей "Правде", здоровались с Лозовским. - Вас знают, - отметил Кольцов. - Журналистский мир тесен. Думаю, как и мир бизнеса? - В общем, да. У вас работает еще одна журналистка, на которую я давно обратил внимание. Регина Смирнова. О вас у меня сложилось какое-то впечатление по вашим статьям. Но совершенно не представляю, как может выглядеть журналистка, экономист-аналитик такого класса. Лозовский огляделся. Регины Смирновой в фойе не обнаружилось, зато обнаружилась Милена Броневая, обозреватель отдела культуры, жгучая брюнетка, вся в черном. Ее высокая худая фигура была затянута в черную кожу, на узкие плечи наброшено длинное, из черной лайки пальто. С Лозовским она поздоровалась сухим кивком, а на Кольцове задержала заинтересованный взгляд. - Ты когда-нибудь видела живого нефтебарона? - спросил Лозовский. - Познакомься. Господин Кольцов. Финансово- промышленная группа "Союз". Тюмень. - Очень приятно, - промурлыкала Милена и протянула, словно для поцелуя, узкую руку, унизанную перстнями. - Взаимно, - ответил Кольцов, но руку целовать не стал, а деликатно задержал ее пальцы в своих. - Возможно, ваш коллега Лозовский обидится, но "Российский курьер" я начинаю читать не с его статей, а с ваших аналитических обзоров. - С моих аналитических обзоров? - слегка озадачилась Милена. - Это не комплимент, - уверил Кольцов. - Это сущая правда. Никогда бы не подумал, что их автор - такая изысканная дама. Мне очень хотелось бы получить ваш автограф. Скажем, на салфетке ресторана "Прага", - продемонстрировал он неожиданное для провинциала умение обращаться с изысканными столичными штучками. - Как вы на это? - "Прага" - отстой. Лучше "Голден-Палас", - быстро сориентировалась Милена, одаряя Кольцова поощряющей улыбкой и как бы признавая его своим, человеком ее круга. При этом она скользнула по Лозовскому недовольным взглядом, словно недоумевая, почему он здесь стоит и вообще кто он такой. - Прекрасно, пусть будет "Голден-Палас". Эту салфетку я покажу друзьям в Тюмени. Иначе они не поверят, что я знаком с Региной Смирновой, - галантно проговорил Кольцов и наконец- то склонился к ее руке, завершая умело растянутый во времени жест. - С Региной Смирновой? - переспросила Милена. - Говнюк! - бросила она Лозовскому, гневно выдернула руку и поспешила к лифту, оскорбленно цокая каблучками по мраморному полу фойе. Кольцов с неумением посмотрел ей вслед: - Не понял. - Вы сказали, что не представляете себе Регину Смирнову, - с невинным видом пояснил Лозовский. - Так вот, она совсем- совсем не такая. - А кто эта дама? - Милена Броневая, рубрика "Светская жизнь". - Однако. Я смотрю, вы не упускаете случая повеселиться, - холодновато констатировал Кольцов. - Не хотите спросить, что привело меня в "Российский курьер"? - Догадываюсь. Вы принесли опровержение на интервью генерала Морозова. Замечательно. Опровержения - это наш самый любимый жанр, - сообщил Лозовский, исподволь разглядывая нефтебарона и отмечая какую-то странную малоподвижность его лица. - В письме Попову вы написали, что "Союзу" принадлежит контрольный пакет акций компании "Нюда- нефть". Назначение генеральным директором компании Бориса Федоровича Христича - это была ваша инициатива? - Да. Вы его знаете? - Я много о нем слышал, - ушел Лозовский от прямого ответа, не имея никакого желания посвящать нефтебарона в непростую и нехорошо закончившуюся историю своего знакомства с Христичем. - Против него возбуждено уголовное дело за уклонение от уплаты налогов. Вам об этом известно? - Разумеется. - Получается, что его подставили, - заметил Лозовский, употребив неопределенную форму, хотя так и тянуло сказать "вы". - Уладим. - Володя, автограф, - попросила дежурная, терпеливо ожидавшая паузы в разговоре. Лозовский подписал заявку и кивнул Кольцову: - Желаю успеха. - Уверен, что мы с вами еще встретимся, - любезно проговорил Кольцов. - И, возможно, не раз. Он улыбнулся, но как бы одними губами. И вновь Лозовскому почудилось в его лице что-то серое, мохнатое. Волчье. Будет подлянка. Обязательно будет. Лозовский уже не сомневался в этом. И было странное ощущение, что проистечет она от Кольцова. IV Отдел журналистских расследований "Российского курьера" располагался на четвертом этаже бывшей "Правды", но не в кабинете, а в торце коридора, отгороженном от остального пространства стеклянной стеной. Благодаря этой нехитрой реконструкции, вызванной тем, что половину кабинетов Броверман сдавал в аренду южно-корейской фирме, торгующей видеотехникой, образовалось вытянутое в длину, но довольно просторное помещение - "загон", как называли его в редакции. В загоне шипела кофеварка, запах хорошего кофе перемешивался с сигаретным дымом. Все сотрудники отдела уже сидели за своими столами. Их было двое: экономический обозреватель Регина Смирнова и корреспондент Павел Тюрин. Как и полтора с лишним десятка лет назад, когда Лозовский с ним познакомился, Тюрин подписывал свои материалы псевдонимом Майоров, хотя из МВД ушел в отставку в чине полковника. Потом несколько лет был начальником службы экономической безопасности крупного банка, очень хорошо зарабатывал. Но в конце концов, не в силах совладать со страстью к писанию, прибился к "Российскому курьеру". Как и раньше, каждая статья давалась ему мучительно трудно, он переделывал материалы по много раз. И нередко, когда поджимали сроки, Лозовский переписывал их сам. Но по части добывания и проверки информации Тюрин был незаменим. За долгие годы службы сначала в ОБХСС, а потом в ГУБЭП он оброс огромным количеством знакомых, всех знал и все знали его. Регине Смирновой было двадцать семь лет. Она была дочерью генерала, военного атташе посольства России в Великобритании, с отличием окончила экономический факультет МГУ, затем Высшую школу менеджмента в Лондоне. Лозовский познакомился с ней, когда она работала экспертом Московской фондовой биржи, и переманил в "Российский курьер". Рыжеватая, небольшого росточка, с фигурой подростка, она одевалась, как тургеневские барышни: серые блузки с оборками и рюшечками, длинные юбки, которые ей совершенно не шли. Так что Лозовский нисколько не погрешил против истины, сказав нефтебарону, что Регина Смирнова совсем-совсем не такая, как Милена Броневая. Но при внешней жантильности и вздорном, по-бабьи скандальном характере ум у Регины был холодный, мужской и перо тоже мужское, твердое. Все деловые люди, как и Кольцов, начинали читать "Российский курьер" с ее аналитических обзоров. Недостатком Регины, который обернулся для отдела достоинством, было то, что она курила. Сигарета "Ротманс" все время тлела в пепельнице возле компьютерной клавиатуры. Ни Лозовский, ни Тюрин не курили, но притерпелись и не протестовали, когда к ним заходили из других отделов выкурить сигаретку, поболтать и выпить кофе из постоянно действующей кофеварки "эспрессо". Постепенно отдел расследований превратился в клуб, где обсуждались все новости. Сдав в секретариат свои статьи, в загон заглядывали нештатники, как по старой памяти назвали независимых журналистов, на свой страх и риск выискивавших острые темы, а потом продававших материалы тому, кто больше заплатит. Народ был тертый, информированный. В трепе обо всем и обо всех, нередко за бутылкой виски или хорошего коньяка, купленных с гонорара, иногда всплывали серьезные темы, они становились поводом для публикаций, которые создали "Курьеру" репутацию издания, авторы которого всегда знают, о чем пишут. Но сейчас, перед летучкой, в загоне были только Регина и Тюрин. На столе перед Тюриным лежал последний номер "Российского курьера", раскрытый на интервью заместителя начальника налоговой полиции генерала Морозова под крупной "шапкой" "Пора выходить из тени". Регина нервно курила. Лозовский понял, что своим появлением он прервал какой-то напряженный и, судя по всему, неприятный разговор. Он сунул дубленку в шкаф рядом с шубкой Регины и темно-синим, похожим на милицейскую шинель, пальто Тюрина, пригладил ладонями волосы и немного постоял у окна, глядя на мутные в снеговой пелене очертания домов и пытаясь сообразить, почему никак не оставляет его предчувствие опасности, с каким идешь по незнакомой деревенской улице и ждешь, что вот-вот выскочит сорвавшаяся с цепи псина и вцепится тебе в загривок. Потом подсел к столу Регины и попросил: - Региночка, детка, посмотри на меня. Она посмотрела - хмуро, неприязненно: - Ну? - Лисичка. Хитрая, но вроде не злая. Если ее специально не злить, - оговорился Лозовский. - А я? - полюбопытствовал Тюрин. - Лысый барсук. Заглянула Фаина, секретарша редакции, высокомерная от приближенности к начальству, как это у них, секретарш, заведено. Предупредила, не входя в загон: - Летучка задерживается, у Альберта Николаевича очень важный посетитель. - А кто она? - спросила Регина. - Крыса! - Шеф, у тебя сегодня мизантропическое настроение. - Немного есть, - согласился Лозовский. - Сейчас мы тебя развеселим, - пообещала Регина не предвещающим ничего хорошего тоном. - Начни, Петрович. Ты первый сунулся в это дело. - Куда я совался? Никуда я не совался, - запротестовал Тюрин. - Я выполнял задание шефа. - Какое здание? - не понял Лозовский. - Ты сказал, что интервью Морозова смахивает на джинсу. Я понял это так, что ты хотел бы разобраться, что к чему. Или я неправильно понял? - Правильно, Петрович. Ты правильно все понял. На редакционном жаргоне джинсой называли скрытую рекламу и черный пиар. Несмотря на то, что это было запрещено законом о средствах массовой информации и осуждалось Союзом журналистов, было немало изданий, и очень известных, которые занимались джинсой почти открыто и даже поощряли своих журналистов к поиску заказчиков. Автору статьи оставляли до пятнадцати процентов валютной наличности, которой расплачивались за джинсу, а все остальное шло в "черную кассу" редакции - в так называемый рептильный фонд. Рептильный фонд существовал и в "Российском курьере". Образовывался он из "нала" рекламодателей, из аренды и других источников, известных лишь Броверману. Среди этих источников была реклама по бартеру, благодаря которой в кабинетах "Курьера" стояли хорошие компьютеры, у всех журналистов были мобильные телефоны, а редакционные дамы красовались в одежде от дорогих фирм. Броверман же рептильным фондом распоряжался. Как и во всех изданиях, из него давали взятки чиновникам, от которых зависело создание для еженедельника режима наибольшего финансового благоприятствования, но основная часть шла на зарплату и на гонорары штатных и нештатных корреспондентов. По ведомости рядовые сотрудники "Курьера" получали по пять тысяч рублей в месяц, в действительности по пятьсот долларов. Зарплата редакторов отделов и ведущих обозревателей составляла семь тысяч, а в конвертах, которые каждый месяц в день получки раздавал Броверман, лежало по семьсот - восемьсот "зеленых". Точно так же за статью официально платили по триста рублей, а на самом деле до трехсот и даже до пятисот долларов, когда материал того стоил. Если же материал попадал в струю и способствовал принятию в Госдуме желательных для кого-то законов или препятствовал продвижению законов нежелательных, в рептильный фонд "Курьера" шел серьезный откат, и гонорары повышались до размеров, которых никто, кроме Бровермана, не знал. Джинса как средство пополнения "черной кассы" "Российского курьера" была категорически запрещена с самого начала - еще в пору создания "Курьера", когда в молодой демократической России были живы иллюзии о возможности журналистской независимости и неподкупности. Потом джинсой брезговали по инерции, с какой старая дева, упустившая свое время, отвергает непристойные предложения. И оказалось, что эта позиция очень эффективна экономически. То, что публикации "Российского курьера" никогда не были заведомо заказными, способствовало укреплению репутации еженедельника как издания объективного и позволяло удерживать высокий рейтинг. Если джинсой соблазнялись сами журналисты и были уличены, следовал немедленный приказ об увольнении. Каждый случай джинсы бурно обсуждался в редакции, вызывал негодование, но было у Лозовского подозрение, что негодование это примерно такое же, с каким добропорядочные дамы клеймят женщин легкого поведения, сами же втайне им завидуют. Единственным, в чьей искренности Лозовский не сомневался, был Тюрин. Ему очень нравилось быть своим среди профессиональных журналистов - людей со всеми человеческими слабостями, но в то же время существ особенных, знающих много слов и умеющих эти слова сопрягать так, что получались пусть не стихи, но все же не рапорт и не протокол. После двадцати лет милицейской службы в обстановке постоянной напряженности и взаимной подозрительности и после работы в банке, где тоже не расслабишься, Тюрин чувствовал себя так, словно бы наконец-то нашел свой дом. Джинсу он воспринимал как предательство, очень расстраивался, но в своем осуждении был непреклонен и никаких компромиссов не признавал. Регина Смирнова тоже резко порицала джинсу, но по причинам не морально-этическим, а сугубо материальным. Она была своим человеком на бирже, ее аналитические обзоры предопределяли рыночные ожидания и влияли на колебания курсов акций. Хотя влияние это было в процентном отношении ничтожным, оно позволяло ей и связанными с ней брокерам вести некрупную, но гарантированно выигрышную биржевую игру, благодаря чему она зарабатывала много больше, чем ее отец-дипломат. Поэтому к репутации "Российского курьера" как издания независимого она относилась очень ревниво. Говоря о том, что интервью генерала Морозова, которое он дал корреспонденту "Курьера" Стасу Шинкареву, смахивает на джинсу, Лозовский имел в виду рекламный характер интервью. Заместитель начальника налоговой полиции не пожалел красок, расписывая успехи своего ведомства. За девять месяцев в бюджет было возвращено в три раза больше средств, чем за весь прошлый год. У Лозовского, однако, и мысли не было подозревать Шинкарева в том, что тот получил за интервью бабки. Налоговики не дают взяток. Но у Тюрина был особый нюх на финансовые махинации. - Значит, так, - приступил он к обстоятельному, судя по выражению его лица, рассказу. - Заехал я днями на Маросейку, в налоговую полицию. К Морозову. Он начинал у меня лейтенантом еще в ОБХСС. Привез я ему, значит, номер "Курьера", прямо из типографии, тепленький, похвалил интервью, то да се. Он мне всегда рад, есть перед кем погордиться. И вот что между делом выяснилось... - Между делом? - уточнил Лозовский. - Ну да. Не мог же я прямо сказать, зачем пришел. А пришел я узнать насчет "Нюда-нефти". Про которую пришло опровержение от Кольцова. - Понял. Дальше. - Меня что озадачило? Дело-то, если вдуматься, пустяковое. Шесть дней просрочки не криминал. С чего вдруг Морозов взъелся на эту "Нюду"? И оказалось, что он понятия не имел ни о какой "Нюда-нефти", а рассказал ему о ней сам Стас. И вставил в интервью. - Минутку, - перебил Лозовский. - Значит, генерал Морозов не знал, что "Нюда-нефть" просрочила платеж, а корреспондент "Российского курьера" Стас Шинкарев знал? - Выходит, так. - Откуда? - Хороший вопрос. - Продолжай. - Ну, а Морозову что? Ему на руку: полтора миллиона долларов возвращено в казну - лишняя галочка. У них это дело как поставлено? Берут на заметку какую-нибудь крупную фирму и ждут, когда она просрочит платеж. Тут же заводят уголовное дело по 199-й статье. А она составлена хитро: "Уклонение от уплаты налогов путем включения в бухгалтерские документы заведомо искаженных данных о доходах и расходах, либо иным способом". Вот за это "либо иным способом" и цепляются. А что такое иной способ? Да все. И светит по этой статье от двух до семи лет. Фирма, само собой, деньги сразу перечисляет, они считаются возвращенными в бюджет героическими усилиями ФСНП. Фирмач подписывает заявление с покаянием, и дело закрывают по 7-й статье УПК: преступление совершено впервые и при "деятельном раскаянии". Отсюда и все их успехи. - А если фирмач не подписывает заявления? - Глупый вопрос, Володя. Права качать - не сапоги тачать. Себе дороже. Это уже все очень хорошо поняли. Налоговики называют это "сыграть в "семерочку". - Стоп, - прервал Лозовский. - Вот об этом и будет твой следующий материал. Заголовок: "Игра в "семерочку". Подзаголовок: "Выходи из тени и спи спокойно. На нарах". Врезка: "За девять месяцев текущего года ФСНП перечислила в бюджет втрое больше средств, чем за весь предыдущий год. О маленьких хитростях налоговых полицейских рассказывает наш корреспондент Павел Майоров". Мы им эту "Нюду-нефть" в глотку засунем! - С чего это ты завелся? - удивилась Регина. - Из-за Христича, - неохотно объяснил Лозовский. - Когда-то я напечатал большую статью в "Известиях" в его защиту. Он работал на Самотлоре начальником управления и не давал открывать задвижки скважин на полную: обводняются горизонты, месторождения губятся. Обком начал его гнобить, "Известия" решили вмешаться. - Помогло? - От Христича отстали, навалились на других. И Самотлор все-таки загубили. Потом и его убрали. Назначили директором научно-исследовательского института. Чтобы не мешал. Я с ним познакомился, когда снимал документальный фильм "Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет". - Как?! - ахнула Регина и звонко, по-девчоночьи, расхохоталась. - Я не могу! Лозовский! Ты занимался такой фигней?! - Соплюшка. Тебя бы в то время, я бы посмотрел, чем бы ты занималась. Вот чем: писала бы диссертацию об экономическом загнивании капитализма. Дальше, Петрович. - У меня все. Твой ход, лисичка. - С этой "Нюда-нефтью" все не так-то просто, - сразу став серьезной, начала Регина. - На нефтяном рынке сейчас два очень агрессивных игрока. Первый - компания "Сиб-ойл", она прибирает к рукам тюменский север. Второй - группа Кольцова "Союз". Теперь о конкретике. В письме Кольцова я сразу обратила внимание на одну цифру. Ты понял, на какую? - Снижение курса акций "Нюда-нефти" на девять и восемь десятых процента уменьшило капитализацию компании на сорок миллионов долларов. Значит, все компанию Кольцов оценивает без малого в полмиллиарда. Регина снисходительно усмехнулась: - Это ему хочется так думать. Цифра не проверяется. Настоящую цену показывают только торги. Нет, я обратила внимание на другую цифру. А вот она проверяется: за третий квартал "Нюда-нефть" перечислила в бюджет полтора миллиона долларов налогов. - Это много? - спросил Лозовский, который, как и большинство журналистов, знал все, но не точно. - Фишка не в том, много это или немного. Это немного, если сравнить с тем, сколько платят "Юкос" или та же "Сиб-ойл". По тюменским меркам "Нюда-нефть" компания небольшая. Но. Я посмотрела технические характеристики нефтяных полей "Нюды" и посчитала, сколько у них там скважин. Только не спрашивай, как я это сделала. - Ты залезла в их базу данных. - На нетактичные замечания не отвечаю. Так вот, коротко, чтобы не перегружать твою голову цифрами: каждая скважина "Нюды" дает почти в три раза больше нефти, чем в среднем по всей Тюмени. В три! Прочувствовал? И это, заметь себе, на том самом Самотлоре, который, как ты верно сказал, был практически полностью загублен еще в восьмидесятые годы. - В три раза? - усомнился Лозовский. - Ты правильно посчитала? - Шеф, обижаешь. Я умею считать. Как этого добились - не знаю. Но это - факт. Какой напрашивается вывод? - Интервью Морозова - слив. Цель: сбить цену акций "Нюда-нефти" и скупить их. Просматривается и заказчик: "Сиб-ойл". Значит, Стас Шинкарев работает на "Сиб-ойл". Вот сучонок! - Теперь ты понял, почему Кольцов так настаивает на опровержении? - заключила Регина. - Как только оно будет опубликовано, все начнут быстро считать. И насчитают то же, что и я. Что за этим последует? Акции "Нюды" рванут вверх. - Пролетит Кольцов с этим делом, - уверенно предположил Тюрин. - Попов не опубликует опровержения. Ему это, как серпом... Я хотел сказать, он этого очень не любит. - Как попросить, - не согласился Лозовский. - Может опубликовать. Кольцов попросит. А он умеет просить. Но меня сейчас занимает другое. Если мы такие сравнительно умные, почему мы такие сравнительно бедные? Попросту говоря, что со всего этого можем поиметь мы? - Мы - это кто? - спросил Тюрин. - Во-первых, мы - это мы. Во-вторых, мы - это "Российский курьер". А в-третьих, мы - это демократическая Россия. - И нас на подвиг зовет комсомольский билет, - ухмыльнулась Регина. - Ну и молодежь пошла! - сокрушенно покачал головой Лозовский. - А, Петрович? Ничего святого! - Мало святого, мало, - подтвердил Тюрин. - Не построят они капитализма. Из коридора послышался шум, всунулась Фаина: - Летучка, господа, быстренько собираемся, не заставляем себя ждать! Лозовский посмотрел на часы. Беседа президента ОАО "Союз" и главного редактора "Российского курьера" продолжалась сорок минут. За это время можно о многом договориться. Договорились или не договорились? А если договорились, о чем? Это будет понятно по тому, как пойдет обсуждение номера. Понять это было важно, потому что любая серьезная договоренность тюменского нефтебарона с Поповым усиливала позиции Попова в той незаметной для постороннего взгляда борьбе, которая постоянно идет в любом редакционном коллективе и обостряется во время кризисов. До открытого мордобоя с поножовщиной в "Российском курьере" не дошло, но ситуация была напряжена до такой степени, что любая мелочь могла вызвать разрушительную войну, в которой никогда не бывает победителей, а бывают лишь побежденные. Как в семейных распрях прежде всего страдают дети, ради которых и существует семья, так и в редакционных войнах интересы издания становятся первой жертвой столкновения противоборствующих группировок. Одну из таких группировок в "Российском курьере" возглавлял Попов. В нее входили журналисты, которых он привел с собой после назначения главным редактором, и те из сотрудников "Курьера", жизненный опыт которых подсказывал им, что начальство не проигрывает никогда. Лидером противостоящей стороны был Лозовский. V Как и все, что происходило в России в постсоветские времена, еженедельник "Российский курьер" возник с результате случайного стечения обстоятельств, никак не связанных между собой. Тот мелкий житейский факт, что в пору своей недолгой стажировки в "Правде" Лозовский съездил в ФРГ, и такая же мелкая житейская мелочь, что его записали в льготную очередь на "Жигули" "ВАЗ-2107", при нормальном течении жизни существовали бы сами по себе, а коммерческие инициативы экономиста Московского горкома комсомола Саввы Бровермана - сами по себе. Но как в мутном потоке вешних вод все перемешивается и сочетается несочетаемое, так же слепились пути Лозовского и Бровермана, а мелкие житейские обстоятельства обоих, совместившись, обрели значение воистину судьбоносное. Про поездку в ФРГ Лозовский вспоминал с удовольствием, а про очередь на "Жигули" и думать забыл. И чрезвычайно удивился, когда вдруг получил открытку из техцентра на Варшавке. Его извещали, что в течение месяца ему нужно внести в кассу техцентра восемь тысяч четыреста двадцать шесть рублей и стать счастливым обладателем "семерки". Открытка пришла как раз в тот момент, когда Лозовский сидел на нулях, поэтому он воспринял ее с горькой иронией, как насмешку судьбы. В этом смысле он и упомянул о ней в пивбаре Центрального дома журналиста, куда завернул выпить кружку пильзенского и одолжить у кого-нибудь рублей тридцать - сорок до гонорара. Случившийся при разговоре Броверман неожиданно занервничал, вытащил Лозовского из-за столика и отвел в дальний темный угол фойе. - Что ты сделал с открыткой? - ужасным голосом спросил он. - Да ничего, где-то валяется. А в чем дело? - Давно валяется? - Недели две. - Где открытка? - Дома. - Поехали! Броверман забрал открытку, через день заехал за Лозовским на такси и отвез его на Варшавку, где взял на себя роль гида при ничего не понимающем иностранце: водил от окна к окну, показывал, где что написать и где расписаться. Часа через два им выкатили белоснежную, сверкающую лаком "семерку". Знающие люди уже объяснили Лозовскому, что новая "семерка" на черном рынке уходит за три номинала. Активность Савика получила исчерпывающее объяснение. Лозовский ничего не имел против. Занять восемь с половиной тысяч у нищей журналистской братии и самому провернуть эту операцию было для него делом совершенно нереальным, пусть человек попользуется. Накроет в ЦДЖ стол с хорошим коньяком и филе по-суворовски - и спасибо. Но Броверман ни единым словом не обмолвился о ЦДЖ. Сел в "семерку", сказал "Позвоню" и укатил, оставив Лозовского возле техцентра в полном и довольно тягостном недоумении, усугубленном тем, что в кармане у него была только мелочь, которой едва хватило на троллейбус, метро и автобус, чтобы добраться до дома. Савик позвонил через несколько дней: - Ты что хочешь - тачку или бабки? Лозовский в энергичных выражениях объяснил, чего он от Бровермана хочет, и бросил трубку. И был потрясен, когда спустя некоторое время Савик подогнал к его дому красную "копейку", не новую, но с виду вполне приличную, и королевским жестом бросил на капот техпаспорт, выписанный на имя Лозовского: - Владей! Несложный расчет показывал, что королевский жест Бровермана был не таким уж и королевским. Шестилетняя "копейка" стоила тысячи четыре, а на "семерке" Савик наварил штук пятнадцать - шестнадцать. И все же его поступок поразил Лозовского в самое сердце. - Савик, я о тебе неправильно думал, - искренне покаялся он. - Ты обо мне правильно думал, - ответил Броверман. - Но кинуть тебя - это все равно что отнять копеечку у юродивого. Извини, старина, ты хороший журналист, но лох. Пишешь о жизни, а в жизни ничего не понимаешь. Врубайся. Не врубишься - пропадешь. Времена наступают крутые. Крутые наступают времена, очень крутые! Исполнив арию Кассандры, Броверман исчез. О нем напоминала лишь машина, решившая для Лозовского самую трудную творческую проблему журналистов, работающих на вольных хлебах: у кого перехватить тридцатку на неделю-другую. Когда поджимало, он садился в "копейку", заливал полный бак бензина, запасался бутербродами и термосом крепкого черного кофе и всю ночь колесил по Москве, сшибая рубли, трешки и пятерки с припозднившихся пассажиров, получая удовольствие и от быстрой езды по пустым улицам, и от ловли удачи, и от невольной подключенности к жизни других людей. И даже когда его остроумно динамили, он матерился, но не злобился, а искренне восхищался народной изобретательностью. Однажды солидного вида клиент ушел за деньгами, а в залог оставил литровую бутылку польской водки "Выборова", в которой оказалась вода. А в другой раз залогом стали два хиповатых парня с Пушки, которые, как выяснилось, познакомились с клиентом полчаса назад и приняли приглашение поехать к нему на флэт и послушать новые диски. Ну как тут не преисполниться, как от всего талантливого, жизненного оптимизма! К утру набирался полтинник, а иногда и больше, как повезет. Броверман не возникал. До Лозовского доходили слухи, что Савик занимается видеобизнесом под крышей Московского горкома комсомола. Видеосалоны возникали на каждом углу, бизнес, судя по всему, шел успешно, из чего Лозовский сделал вывод, что московские комсомольцы умело врубились в новые времена. Новое схождение жизненных траекторий Лозовского и Бровермана произошло, когда мрачное пророчество Савика начало сбываться с неотвратимостью весеннего половодья, вздымающего всю грязь, которая таилась под снегом. Как и в прошлый раз, оно было вызвано чистой случайностью - тем банальным житейским обстоятельством, что московские комсомольцы выперли Бровермана из видеобизнеса. Как подозревал Лозовский - за то, что Броверман очень не любил отдавать бабки и выручкой старался не делиться. Савик купил за бесценок пустующий ангар на окраине подмосковного поселка и решил организовать в нем техцентр по ремонту "Жигулей" - услуга по тем временам дефицитнейшая. Но жители, прослышав про его планы, взбунтовались. Им было вполне достаточно вони с местной птицефабрики, дышать еще и выхлопными газами от техцентра они решительно не желали. Несмотря на хорошо оплаченную благожелательность районных властей, идею техцентра похоронили. Тут какому-то полиграфическому кооперативу понадобился склад для хранения бумаги. Против склада общественность ничего возразить не смогла. В ангар завезли несколько вагонов бумаги, Савик был очень доволен тем, что с выгодой приспособил ангар к делу. Но месяца через три за аренду платить перестали. Броверман кинулся к хозяину кооператива, но кооператив распался, а хозяин исчез. То ли сбежал, то ли посадили, а может быть и вообще убили. Пятьдесят тонн газетной бумаги Сыктывкарского ЦБК остались без хозяина. Хозяином стал Савик. Каким образом, Лозовский так и не узнал, но все документы были в полном порядке. Бумагу, свалившуюся на него, как манна небесная, Савик решил употребить на издание какой-нибудь ходовой книги и приехал к Лозовскому за советом, на какой книге остановить выбор, чтобы на ней хорошо наварить. Лозовский идею книгоиздания не одобрил. В этом деле ни у него, ни у Савика никакого опыта не было. Он предложил другое дело, знакомое: издавать газету. Но не просто газету, а газету бесплатных объявлений. Такую газету, "Zweite Hand", "Вторые руки", Лозовский видел во время поездки по ФРГ во Франкфурте-на-Майне, и она очень ему понравилась. Слово "бесплатный" не вызвало у Бровермана энтузиазма, но Лозовский разъяснил: - Частные объявления бесплатные, но коммерческие и реклама очень даже платные. Второй момент. "Frankfurter Beobachter" стоит две марки, а такого же объема "Zweite Hand" - шесть марок. И в киосках не залеживается. - Думаешь, будет много объявлений? - Завалят! Пол Москвы сидит на телефонах и занимается продажей и перепродажей. А работа, услуги, частные уроки? А машины, собаки, ремонт квартир? - Обмен квартир! Вот чем завалят. Решено, делаем "Zweite Hand". Ты берешь на себя редакцию, я остальное. Бабки пилим пополам: семьдесят процентов мне, тридцать тебе. - Это ты называешь пополам? - удивился Лозовский. - Володя, имей совесть! Я же вкладываюсь. А сколько уйдет на подмазки? - Это ты сказал "пилим пополам". Я тебя за язык не тянул. Ладно, Савик, не мучайся. Считай, что идею я тебе подарил. Если выгорит, поставишь бутылку. В газетном деле Броверман не понимал ничего, поэтому сделал встречное предложение: - Давай так. Сначала - семьдесят на тридцать. Когда свои бабки отобью, пополам. Это будет по-божески. Мы заключим с тобой договор, все как положено. - Нет, Савик, - решительно отказался Лозовский. - Никакого договора я с тобой заключать не буду. Потому что если ты захочешь меня кинуть, все равно кинешь. - Очень трудно иметь с тобой дело, - вздохнул Броверман. - Умеешь ты обезоружить партнера. Ладно, договорились. Следующие месяцы Лозовский позже вспоминал, как страшный сон. В день у него случалось по десять деловых встреч с людьми, о существовании которых он не подозревал, но без которых было не обойтись. Он вел предварительные переговоры, рыхлил почву, потом приезжал Броверман с портфелем "деревянных" и почву удобрял. Газету зарегистрировали, через знакомого в московской мэрии Лозовский добился налоговых послаблений, а через другого знакомого в Комитете по поддержке предпринимательства умудрился, к великому своему изумлению, получить довольно приличный беспроцентный кредит на пять лет. Кредит немедленно о