. Понимаете? Их невозможно представить, но они есть. Они крутятся, что-то такое с ними делается. И мы с ними крутимся. Так, как хотят они. При таких бабках человеческая жизнь копейка. Сейчас еще ничего, немного устаканилось. А года четыре назад месяца не проходило, чтобы кого-нибудь не взорвали. Почему-то у нас модно было не стрелять, а взрывать. - Сколько дней Степанов был в Нюде? - Первый раз дня три. Второй два. А что? - Мог он узнать что-то такое, чего ему знать не следовало? - Сомнительно. "Нюду-нефть" наш УБЭП тряс по полной программе. С подачи губернатора. Если что, нашли бы, будьте покойны, тут не отмажешься. А что могло быть? Обычные дела: занижение объемов добычи, вся неучтенка идет налево. Тонна нашей нефти уходит примерно по двести баксов. А речь не о об одной тонне - о тысячах. Если не о десятках тысяч. Вот и прикиньте, какие тут игры. - Как можно пустить неучтенкой столько нефти? - усомнился Лозовский. - Кому нужно, те знают. Если Степаныч что и узнал, так по чистой случайности. Да и вряд ли. Народ там не из болтливых. А охрана такая, какой я нигде не видел. Командует бывший полковник, из военной разведки. Прошлым летом мы с ребятами пошли на моторке в те места порыбачить. Дай, думаю, возьму заодно интервью у Христича. Так нам даже на берег сойти не дали. - Почему? - Есть у меня кое-какие соображения. Три года назад "Нюда- нефть" загибалась. Сейчас - в порядке. Дело, думаю, в Христиче. Генералы "нефтянки" - народ очень опытный. Может, у него были данные разведочного бурения, о которых никто не знал. Или применил какую-то новую технологию. Это раньше было - обмен передовым опытом. А сейчас передовой опыт - "ноу хау". Очень больших бабок стоит. Потому и не любят чужих глаз... Скажите, Владимир Иванович, вы ведете свое расследование? Я бы мог... - Нет! - перебил Лозовский. - И ты не суйся. Даже не пытайся. Этим должны заниматься профессионалы. Мы обратимся к генеральному прокурору, он возьмет дело под свой контроль. - На том и заглохнет, - разочарованно заключил Эдик. - А я думал, что Степаныч был вашим другом. - Он не был моим другом. Он мой друг. И останется им. Теперь уже навсегда. Ладно. Иди к машине, догоню. Эдик ушел. Лозовский поднялся со скамьи и снял шапку. - Пусть земля тебе будет пухом, Коля. Глотнул из горла, поставил бутылку с остатками водки в снег под снимком Степанова, прикрыл горбушкой. -Теперь тебе можно. "Он вас любил, Володя, он вас любил". Когда Лозовский выбрел с кладбища на шоссе, рядом с редакционной "Нивой" стоял темно-зеленый "лендкрузер" с черными защитными дугами и галогенными фарами на верхней консоли. Водитель сидел в машине, а пассажир прохаживался по обочине. Он был в черном кожаном меховом пальто, на голове чуть набекрень, надвинутая до бровей, была большая шапка из огненно-красного лисьего меха. - Здравствуйте, Лозовский, - не подавая руки, проговорил он. - Я знал, что мы встретимся. Но не думал, что в таком необычном месте и при таких необычных обстоятельствах. Это был президент ОАО "Союз" Кольцов, на котором странным образом замкнулись два сюжета из жизни Лозовского, судьбы двух близких ему людей - журналиста Николая Степанова и генерального директора компании "Нюда-нефть" Бориса Федоровича Христича. III Уже первое упоминание Христича в письме Кольцова главному редактору "Российского курьера" заставило Лозовского помрачнеть. Давняя история о том, как он попытался защитить Христича и что из этого вышло, была для него одним из самых неприятных, самых тягостных воспоминаний. В свое время, предложив Попову очерк о Христиче и получив отлуп по той причине, что Христич из комсомольского возраста вышел и при всех его заслугах публикация очерка о нем в молодежном журнале неуместна, Лозовский не отступился. Ему понравился Христич. Он был из тех фанатично увлеченных своим делом людей, которые всегда вызывали у Лозовского легкую зависть и острое сознание собственной недоделанности. Еще в юности им повезло найти свое дело, они занимались только своим делом, а все остальное приходило как бы само собой, без их участия и усилий. Дело двигало их, приносило материальные блага, высокие должности, звания и награды. В тридцать лет они становились докторами наук, в тридцать пять генералами, в сорок руководителями крупнейших комбинатов и строек. Таким был и Борис Федорович Христич, серб по происхождению, семью которого еще в девятнадцатом веке ветрами истории занесло в Приазовье. Восемнадцатилетним студентом Московского института имени Губкина он впервые попал в Западную Сибирь, в экспедицию, которой руководил легендарный Фарман Салманов. Это и предопределило его судьбу. Летом 85-го года, когда Лозовский с ним познакомился, он уже несколько лет был лауреатом Ленинской премии, Героем Социалистического Труда, доктором наук, хотя ему не исполнилось и пятидесяти. Рослый, жилистый, со смуглым, несколько высокомерным лицом, с легкой сединой в черных вьющихся волосах, он словно был подключен к неиссякаемому источнику энергии. Рабочий день у него заканчивался не раньше полуночи, а уже в пять утра перед управлением, размещавшемся в большом рубленом доме на окраине Нижневартовска, только начавшего прорастать из болота белыми кварталами многоэтажек, порыкивал зеленый, плоский, как колорадский жук, вездеход "Газ-47" или тяжело приземлялся, вздымая тучи пыли и листьев, вертолет Ми-8. И очень понравилась Лозовскому цитата на листе ватмана над столом в его кабинете: "Если трудности кажутся непреодолимыми, значит близок успех. Анахарсис Клод, IV век до н.э." Кто такой Анахарсис Клод, живший в четвертом веке до новой эры, хозяин кабинета не знал. Не узнал этого и Лозовский, хотя позже рылся в энциклопедиях. Но фраза запомнилась своей парадоксальностью и заменила в сознании Лозовского бледный ее аналог из популярного тогда шлягера Аллы Пугачевой: "Если долго мучиться, что-нибудь получится". При знакомстве Христич отнесся к Лозовскому с некоторой пренебрежительностью, с какой серьезный человек, занятый серьезным делом, только и может относиться к сценаристу фильма "Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет". Но потом, почувствовав неподдельный уважительный интерес к себе, оттаял, возил по промыслам, знакомил с мастерами и бригадирами, показывал скважины, как хороший хозяин показывает высокоудойных коров: эта скважина может давать столько-то нефти в сутки, а та столько-то. Цифры ничего не говорили Лозовскому, он понимал лишь, что это много. Однажды уточнил: - Может давать. А сколько дает? - Столько и дает, - с неожиданной злостью ответил Христич и помрачнел, замкнулся, ушел в себя. В нем угадывался какой-то надрыв, глубинная раздраженность, причин которой Лозовский не понимал, пока однажды вечером, у костра на таежной заимке, Христича не прорвало. То ли выпито было многовато, то ли накопилось в душе и рвалось наружу. Тогда Лозовский и узнал, что все успехи советских нефтяников, о которых с гордостью рапортовали на съездах, есть результат злостного браконьерства. Месторождение, которое могло работать сто лет, при хищническом выкачивании нефти истощалось за десятилетие, извлекалось не больше пятнадцати процентов запасов, а все остальное оказывалось недоступным по каким-то геологическим причинам, из которых Лозовский уяснил лишь то, что горизонты обводняются и для месторождения это очень плохо. Между тем существуют газлифтный, глубиннонасосный и еще какие-то способы, которые позволяют брать из пластов до девяноста процентов нефти, но никому это не нужно. - Курвы! - выругался Христич. - Попомни мои слова: наши внуки нас проклянут! Это было тем более трогательно, что детей у него не было, соответственно и внуков быть не могло. Его жена Наина Евгеньевна, высокая стройная красавица с большими нежными глазами газели, была из Баку, где смешение кровей иногда рождает удивительные женские характеры - с русской своевольностью и восточной преданностью. Она приехала в Тюмень на преддипломную практику, без памяти влюбилась в Христича и сопровождала его во всех сибирских экспедициях, быт которых не слишком-то пригоден для женщин. Скорее всего, как это часто случается, застудила придатки и детей иметь не могла. Сама проблема нерационального использования природных богатств не вызвала у Лозовского желания немедленно взяться за перо. О проблемах только ленивый не писал, толку от этого было чуть. Но поддержать человека, противостоящего диктату партийных функционеров, главной и единственной целью которых всегда было отрапортовать об успехах, - в этом Лозовский видел свою обязанность журналиста и даже некоторое оправдание своей профессии, в сути своей вполне паразитической. Вернувшись в Москву, он начал обход редакций, соблазняя важностью проблемы. В "Литературной газете" темой заинтересовались, но как-то вяло. В "Огоньке" все номера были забиты на год вперед. Клюнули в "Известиях". Как и сам Лозовский, в редакции не питали никаких иллюзий насчет того, что выступление газеты поможет решить проблему, но наехать на партноменклатуру показалось соблазнительным в свете провозглашенного Горбачевым обновления, которое еще не стало перестройкой, а существовало лишь в эмбриональном состоянии "интенсификации". Лозовский предложил назвать статью "Браконьеры". В отделе поправили: "Хозяева и браконьеры". Статья вышла под заголовком "Быть хозяином". Она произвела эффект, настолько неожиданный и для автора, и для "Известий", что случай этот вошел в журналистский фольклор наравне с волком, который пасет овец. Работая над статьей, Лозовский был уверен, что хищническая нефтедобыча - это местная тюменская самодеятельность, продиктованная руководителям обкома карьерными соображениями. Но, как выяснилось, такая практика была повсеместной. В редакцию пошли письма и телеграммы - из Татарстана, Башкирии, Азербайджана, Казахстана. Отзывы были такого рода, что наконец-то об этом преступном бардаке, за который нужно сажать, заговорили в печати. Редактор отдела "Известий" Гриша Мартынов, через которого шла статья, сначала ликовал, на летучках демонстрировал пачки писем. Потом притих. Потом начал нервничать. - Тебе не кажется, что мы сунулись немножко не туда? - поделился он своими ощущениями с Лозовским. "Немножко не туда" - это было сказано слишком слабо. А насколько не туда - на этот счет Лозовского просветил министр нефтяной промышленности СССР. Он неожиданно вызвал его к себе телефонограммой, два часа, пока шло заседание коллегии, промурыжил в приемной, а потом обрушился с жаром, не растраченным на коллегии: - Писаки х..вы! Ты хоть понимаешь, что ты наделал, мудак?! - Я наделал? - огрызнулся Лозовский, давно усвоивший, что хамство - лучший способ отвечать на хамство. - А вы меня расстреляйте. И сразу будет полный порядок. Если это все, что вы хотели мне сказать, я, пожалуй, пойду. Дела, знаете ли. - Сиди, твою мать! - рявкнул министр. Причина этого странного вызова и начальственного гнева выяснилась чуть позже, когда министр, поостыв, провел Лозовского в комнату отдыха, налил ему редкого по тем временам шотландского виски, а сам хватанул фужер водки. В статье "Быть хозяином" министр усмотрел намек на то, что это он поощряет практику браконьерства. Это обидело его смертельно. Он вышел из "нефтянки", начинал буровым мастером, с браконьерством боролся как мог, но мог немногое, а точнее - не мог ничего. - Почему? - спросил Лозовский. - Он спрашивает! Раньше надо было спрашивать! Перед тем как писать! Министр выматерился так, что сразу стало ясно, что он действительно выбился наверх из глубин народной жизни, но все-таки объяснил. То, что Лозовский посчитал местной самодеятельностью Тюменского обкома партии, было не самодеятельностью, а государственной политикой. Нефть выкачивали без меры, потому что не выкачивать не могли. Нефтедоллары питали всю экономику СССР, истощенную собственной неэффективностью, непомерными расходами на оборону, войной в Афганистане и братской помощью угнетенным народам всего мира, ведущим освободительную борьбу. Но и это было еще не все. Выступление "Известий" имело серьезнейшие политические последствия. Оно нанесло удар по репутации Советского Союза как мировой державы с неисчерпаемыми нефтяными запасами и, следовательно, с безграничными финансовыми возможностями. Запасы-то неисчерпаемы, но русские, оказывается, губят их неумелой эксплуатацией. Наивно было бы думать, что на Западе об этом не знали. Но статья "Быть хозяином", в которой о проблемах советской "нефтянки" было сказано открытым текстом, подкрепила выводы, сделанные аналитиками госдепартамента США. Это усилило позиции президента Рейгана и позволило ему добиться от конгресса новых ассигнований на программу СОИ, стратегической оборонной инициативы, имевшей целью окончательно обескровить экономику "империи зла". Когда Лозовский рассказал о разговоре с министром в "Известиях", Гриша Мартынов схватился за голову: - Ни ... себе! А потом сказал: - Все. Нам п....ц! Так и вышло. В "Известиях" попытались срочно организовать "круглый стол" и на нем расставить правильные акценты. В ЦК поступили по-своему. Лучший способ решить любую проблему - сделать вид, что ее нет. Нет никакой проблемы, и точка. Выступление "Известий" было признано ошибочным, грубо извращающим положение дел в нефтяной промышленности СССР. Мартынова уволили со строгим выговором с занесением в учетную карточку, главному редактору указали. Лозовского не исключили из партии единственно по той причине, что членом партии он не был. Ему на некоторое время перекрыли кислород во всех партийных изданиях, Гриша Мартынов перебивался заметками в журнале "Сельская новь". Но оба считали, что легко отделались. Позже, уже в "Российском курьере", где Мартынов, приглашенный Лозовским, работал ответственным секретарем, они иногда вспоминали эту историю и поражались ее фантасмагоричности. Журналист написал правдивую на все сто процентов статью. Редактор ее опубликовал. И ни тот, ни другой даже на мгновение не задумались, а в чем, собственно, их вина и почему они должны радоваться легкости наказания. - А ведь это мы с тобой развалили Советский Союз, - сказал однажды Мартынов. - Нас извиняет только одно. У нас не было таких серьезных намерений. Для Бориса Федоровича Христича вся эта история имела последствием то, что его без шума убрали с должности начальника управления. Как тогда говорили - методом ударной возгонки: перевели в Москву, дали хорошую квартиру и назначили директором научно-исследовательского института нефтяной промышленности. Наина Евгеньевна, прожившая всю жизнь в тайге, сияла. Больше всего ее восхищало, что в Москве нет комаров. Муж ее восторгов не разделял. Перед ним открывалась уверенная академическая карьера, но он уже был заражен вирусом правдоискательства. Получив доступ ко всей информации о положении в "нефтянке", он бомбардировал докладными записками Совмин, Госплан и Политбюро, писал Горбачеву, а всех, кто пытался его хоть немного утихомирить и воззвать к его здравому смыслу, воспринимал как личных врагов. Время от времени приезжая к нему, Лозовский с грустью наблюдал, как этот сильный, талантливый, неукротимый человек, хозяин тайги, превращается в неврастеничного диссидента в худшем варианте - много говорящего, много пьющего, способного слышать только себя. Кончилось это тем, чем и должно было кончиться. После интервью, которое Христич дал корреспонденту "Радио Свобода" Марку Беленькому, спровоцировавшему его на очень резкие высказывания о политике Горбачева, его отстранили от руководства институтом и вызвали в Комитет партийного контроля. Христич швырнул на стол председателя КПК партбилет, бросил квартиру и уехал из Москвы неизвестно куда. Лозовский отловил Марика и набил ему морду. Это его развлекло, но тяжести с души не сняло. В том, что с Христичем произошло, он считал виноватым себя. С тех пор он ничего не слышал о Христиче. Узнав из письма Кольцова в "Российский курьер", что он генеральный директор компании "Нюда-нефть", Лозовский сначала обрадовался. Хозяин тайги вернулся в тайгу, снова оказался при своем деле. И то, что дохлая компания "Нюда-нефть" под его руководством всего за три года выбилась в лучшие, что производительность скважин там в среднем в три раза выше, чем по всей Тюмени, казалось вполне естественным. Вряд ли у Христича были, как предположил Эдик, какие-то данные разведочного бурения, о которых никто не знал. А вот то, что он применил новые технологии нефтедобычи, о которых говорил в памятный вечер на таежной заимке, было похоже на правду. Но информация о том, что на Христича заведено уголовное дело за неуплату налогов, заставила Лозовского умерить свою радость. Он знал, что Борис Федорович, как и большинство крупных руководителей в те времена, экономикой не интересовался и все эти дела всегда передоверял своим замам. К задержке налоговых отчислений в бюджет он никак не мог быть причастен. А это значило, что его подставили. Небрежное "Уладим" нефтебарона Лозовского не успокоило. Если Христич не знает своей вины, он никогда не напишет в налоговую полицию покаянного заявления, на основании которого можно прекратить уголовное преследование. Не тот человек. А если дело не будет прекращено - что? От двух до семи лет? При случае Лозовский намерен был узнать у Кольцова, удалось ли ему уладить дело и как. И вот случай представился. Но сейчас Лозовского волновало совсем другое. Тюрин сказал: "Если мы правы, они сами на тебя выйдут". Они вышли. Лозовский спросил: - Когда вы говорите, что мы встретились в таком необычном месте и при таких необычных обстоятельствах, что вы имеете в виду? - Кладбище, - ответил Кольцов. - Смерть. - Вот как? - холодно удивился Лозовский. - Не знаю более обычного места, чем кладбище. В городе может не быть аэропорта, магазина, даже пивной. Но кладбище есть всегда. А смерть... Вы считаете себя бессмертным? IV Еще при первой встрече в Москве Лозовский обратил внимание на странную малоподвижность лица Кольцова. Сейчас, в рассеянном свете угасающего зимнего дня, оно выглядело серой маской, даже мороз не тронул его румянцем. Это было лицо человека, вся жизнь которого проходит в кабинетах с кондиционированным воздухом, с предупредительными референтами и профессиональными сотрудниками, на которых не нужно повышать голоса и даже выражать неудовольствия соответствующей гримасой. На слова Лозовского, мрачноватую двусмысленность которых сам он понял только после того, как их произнес, Кольцов не прореагировал - будто и не услышал. - Отпустите машину. Вас отвезут в аэропорт. Нам нужно поговорить о делах. Откуда-то возник молодой человек с быстрыми внимательными глазами - охранник, с которым Кольцов приезжал в "Правду", предупредительно открыл перед Лозовским заднюю дверь джипа. - Прошу, - пригласил Кольцов, даже в мыслях, вероятно, не допуская возможности отказа. Лозовский высокомерно, сонно посмотрел на него с таким видом, будто не понимает, о чем им говорить, потому что никаких дел у него с нефтебароном нет. Но из вежливости снизошел: - Минутку. Мне нужно закончить свои дела с Эдуардом. Он прошел к "Ниве", возле которой топтался Эдик, отметив, как под огненным мехом шапки недоуменно привздернулись черные брови нефтебарона. Забрав из салона свою дорожную сумку, пожал журналисту руку и дал визитную карточку, выполненную по эскизу одного из лучших дизайнеров Москвы и отпечатанную во Франции на плотной, тонкого тиснения, голубоватой бумаге "верже". - Рад был познакомиться, Эдуард. Спасибо за помощь. Будешь в Москве - заходи. Эдик уважительно рассмотрел визитку и с сомнением покачал головой: - Не знаю, когда я буду в Москве. Слишком большая стала Россия. Раньше два часа - и в столице. А сейчас на билет нужно копить месяц. Владимир Иванович, я вот что хочу сказать... - Знаю. Хочешь стать собкором "Курьера". Подумаем. Эдик неожиданно покраснел и растерянно, со жгучей обидой посмотрел на Лозовского: - Да вы что?! Владимир Иванович! Вы что?! Вы думаете, я только из-за этого... Вот все вы, москвичи, такие!.. Все!.. Все вы... - Ну-ну, кто? - Говно! Эдик в клочки разорвал визитку, швырнул обрывки на снег и полез в "Ниву". Лозовский ухватил его за плечи и вынул из машины, стараясь не выронить Эдика из тулупа. Тот отбивался: - Пустите меня! Отвалите! Отстаньте! Материализовался охранник: - Разрешите помочь? - Обойдусь. - Имею приказ. - Пошел на ...! Охранник исчез. Лозовский показал Эдику на обрывки визитки и строго предупредил: - Ты разорил меня на полтора доллара. Больше этого не делай. А теперь выкладывай. О Степанове, я правильно понял? - Да, - хмуро кивнул Эдик. - Я так думаю, что Степаныч все- таки встретился с Христичем. Еще в первый приезд. У него в очерке было про его кабинет. Типа простой. И про надпись на стенке. Насчет того, что если тебя прижало, то скоро будешь на льду. - На каком льду? - Ну, в шоколаде. В порядке. - Понял. Дальше. - Выходит, Степаныч был у него в кабинете, правильно? А кто его пустит, если нет хозяина?.. Это одно. Другое вот что. Смурной был Степаныч. Улетел веселый, прилетел смурной. Сказал: буксует очерк. Но я сейчас думаю, дело не в очерке. Узнал он что-то от Христича. Как вы сказали: чего ему знать не следовало. - Так, - проговорил Лозовский. - Слушай меня внимательно. С этой минуты ты собкор "Российского курьера" по Тюменской области. Ты сказал, что у Христича дом где-то на югах. Твое первое задание: узнать адрес. Он достал еще одну визитку, написал два номера: - Это мой домашний, это мобильный. - Немного подумал и приписал еще номер. - Мобильный Тюрина. На всякий пожарный. Если что, он меня найдет. Тюрин Павел Петрович. Он же Павел Майоров. - Знаю, - кивнул Эдик. - Я читал его корреспонденции в "Курьере". - И как тебе они? - заинтересовался Лозовский. - Информативно. Но словарный запас маловат. - А вот этого ему никогда не говори. Читал, информативно. И все. Понял? - Обидится? - Огорчится. И еще. Банк, через который "Союз" проводит платежи... - Знаю, - кивнул Эдик. - "Союз-кредит". Карманный банк Кольцова. Он обслуживает только "Союз". - В середине ноября у них был сбой в компьютерной системе. На шесть суток. Хотелось бы знать, был или ничего не было. Но это, пожалуй, тебе не по силам. Так что считай, что это не задание, а пожелание. - Обижаете, Владимир Иванович. Нет ничего проще. У меня там знакомая работает операционисткой. - Хорошая знакомая? - Более чем. У меня даже возникают насчет нее серьезные намерения. Но я их стараюсь давить. Пока удается. - По-моему, мы получили в Тюмени неплохого собкора, - заметил Лозовский. - Спасибо, шеф. Постараюсь соответствовать. - Действуй. И сразу мне. Звони в любое время дня и ночи. - Ночью не получится, - с сожалением сказал Эдик. - Телефон мне никак не поставят. А на коммерческой основе - пупок развяжется. Лозовский протянул ему свой мобильник: - Держи. Редакционное имущество. Обращайся бережно. Пиво им не открывай, орехи не коли, в собак не швыряй. Счет будешь присылать, оплатим. И вот что еще, Эдуард. Про то, что ты ищешь адрес Христича, не должен знать никто. Никаких прямых расспросов. Только окольные. Отнесись к этому очень серьезно. Как-то не улыбается мне отморозить уши на твоей могиле. - Вы думаете... даже так? - Ты мне что сказал про Тюмень? Так вот я говорю тебе то же самое. - Понял, Владимир Иванович. Извините меня. - За что? - Ну, что назвал вас говном. Лозовский усмехнулся: - За правду не извиняются. Он вернулся к "лендкрузеру". Охранник открыл перед ним дверь джипа и занял место рядом с водителем. Кольцов приказал: - В город. V За двадцать с лишним лет журналистской работы Лозовский вдоль и поперек объехал весь Советский Союз. Каждый город, в котором он побывал, запоминался какой-то одной деталью, а эта деталь вытаскивала из памяти все остальное. В заполярном Норильске это были капитальные двухэтажные помойки. В Минске белые лебеди на туманном озере. В Барнауле пышные, непередаваемой вкусноты караваи. В Термезе комары, злобные, как крокодилы. Тюмень была из тех городов, которые не оставили в памяти ничего. Как Челябинск, Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре, Орск. Оказавшись в них, Лозовский ощущал себя так, будто взял в руки книгу, про которую точно знал, что читал ее, но про что эта книга, не помнил решительно. Заводские трубы, нефтехранилища, забитые цистернами железнодорожные пути, деревянные окраины и безликий каменный центр той уныло правильной планировки, по сравнению с которой даже новые типовые кварталы казались дерзким архитектурным изыском. Но теперь, глядя на город через тонированные стекла джипа, Лозовский подумал, что зацепка останется: современные офисы нефтяных компаний с известными всей России названиями- брендами - "ТНК", "ЮКОС", "РОСНЕФТЬ", "СИБ-ОЙЛ". На фоне облезлых домов, среди улиц с разбитым асфальтом, с нечищенными по случаю прошедших новогодних праздников тротуарами, по которым спешили с работы люди в черном, они выглядели вызывающе, самодовольно, нагло. Лозовский предполагал, что "лендкрузер" пристанет к одному из таких офисов, но джип миновал центральную площадь с помпезным зданием бывшего обкома партии, а ныне администрацией губернатора, свернул в старую часть города и притормозил возле недавно отреставрированного трехэтажного особняка с кариатидами на фасаде. От улицы особняк отделяла высокая кованая ограда, от ворот к подъезду вела расчищенная от снега аллея с маленькими елками и стилизованными под старину фонарями. Так и виделись кошевы с медвежьими полостями и лакированные санные кареты, подвозящие к особняку губернских дам и господ, имеющих быть у предводителя дворянства на благотворительном балу в пользу сироток. Патриархальную гармонию нарушали лишь тарелка спутниковой антенны и особенно вывеска "Союз", уместная на здании обкома, но никак не на крыше этого особняка. Она не вязалась ни с кариатидами, ни со спутниковой антенной, ни с самой Тюменью, уже со скрипом вплывшей, как старая баржа, в новые времена. Странным образом она мгновенно превращала историю в винегрет. Лозовскому почему-то сразу вспомнился твердокаменный коммунист Зюганов, вылезающий из шестисотого "мерседеса". Аббревиатура ОАО "Союз", нейтрально выглядевшая на бумаге, здесь била в глаза своей претенциозностью и обнаруживала в человеке, который выбрал для своей компании это название, амбиции те еще. "Союз" - не хухры-мухры! - Симпатичный особнячок, - отметил Лозовский тем тоном, каким в преддверии серьезного разговора делают замечания посторонние, попутные. - А вот вывеска не смотрится - не на месте. - Мы строим офис в Москве. Там она будет на месте, - ответил Кольцов так же попутно. В просторном, обставленном современной добротной мебелью кабинете на втором этаже особняка, куда они поднялись по мраморной лестнице, покрытой красным ковром, Кольцов указал Лозовскому на глубокое кожаное кресло, а сам остался стоять возле письменного стола. Без пальто и шапки он оказался неожиданно маленьким и напомнил Лозовскому атомный ледокол "Ленин", который он однажды видел в порту Мурманска и который поразил его своими игрушечными размерами. Ему объяснили, что это не сам "Ленин", а его точная копия - сателлит, вывозящий отходы ядерного топлива. Такой же маленькой копией самого себя был и Кольцов - копией того Кольцова, каким он вырисовывался из составленной Региной Смирновой справки, каким казался партнерам, конкурентам и, возможно, самому себе: известным тюменским нефтепромышленником, крупным бизнесменом, президентом уверенно набирающей силу финансово-промышленной группы "Союз" - одного из самых агрессивных игроков на нефтяном рынке России. Кольцов сразу приступил к делу. - Я разочарован, Лозовский. Я очень разочарован, - заговорил он, для убедительности пристукивая по столу костяшками пальцев. - Я сделал господину Попову серьезное предложение и был вправе рассчитывать, что и ко мне отнесутся столь же серьезно. Вместо этого... - Притормозите, - остановил его Лозовский. - Какое предложение вы сделали господину Попову? - Он не сказал вам? - Нет. - Почему? - Вероятно, не счел нужным. - В таком случае не уверен, что это следует делать мне. Лозовский поднялся из кресла, одернул пиджак, поправил галстук и улыбнулся самой обаятельной улыбкой, на какую был только способен. - Господин Кольцов, встречу с вами я буду вспоминать долго и с удовольствием. Кофе у вас был замечательный. А коньяк так просто слов нет. Никогда такого не пил. И когда я говорю "никогда такого не пил", это и значит, что я никогда такого не пил. А теперь распорядитесь вызвать такси. За такси я заплачу сам. Мгновение помедлив, Кольцов нажал кнопку звонка. Бесшумно возникла секретарша, подтянутая, средних лет дама в строгом английском костюме. - Кофе и коньяк для гостя. - И бутерброд, - подсказал Лозовский. - С ветчиной. Большой. Можно два. Дама удалилась. Кольцов обошел стол, нажал клавишу интеркома: - Зайдите. Появился молодой референт, каких Лозовский немало повидал в пресс-службах крупных компаний - знающих себе цену, уважающих патрона без подобострастия, предупредительных без угодливости, вполне столичного вида. И все же некий перебор в нем был: в слишком модном костюме, в слишком модном галстуке, в модных туфлях на высоком скошенном каблуке, в чуть-чуть излишней самоуверенности - налет провинциальности, какой Лозовский отметил и в Кольцове, когда тот в фойе "Правды" вознамерился поцеловать руку Милене Броневой. В фойе "Правды" руки женщинам не целуют. - Шеф? - Ситуация в "Российском курьере". - Я докладывал. - Повторите. Референт покосился на Лозовского, вновь свободно развалившегося в глубоком кресле, и вопросительно взглянул на Кольцова. - Слушаем, - кивнул тот, давая понять, что при Лозовском говорить можно, сам занял свое кресло и как бы утонул в нем, слился с мебелью, стал частью кабинета. Но сесть сотруднику не предложил, что было, по всей вероятности, необычно и заставило референта подобраться. - Влиятельный московский еженедельник. Политическая ориентация умеренно-центристская. Объем двадцать четыре полосы. Выходит с января девяносто четвертого года. По данным прошлого года тираж сто двадцать тысяч экземпляров. Распространяется в основном по подписке. Ориентирован на деловые круги. Рейтинг стабильно высокий. Последнее время несколько снизился. В штате тридцать два журналиста. Большая сеть нештатных корреспондентов в Москве и на местах. - Финансовое положение? - Крайне неудовлетворительное. Пакет акций журналистского коллектива заложен в банке. Контрольный пакет у московских властей - у АФК "Система". Блокирующий, двадцать пять процентов плюс одна акция, у одного из сотрудников. - У кого? - Некто Лозовский. Шеф-редактор отдела расследований. Профессионален. Очень хорошо информирован. Беспринципен. Самовлюблен. Считает себя лучшим журналистом Москвы. По складу характера хам. - Хам? - заинтересовался Лозовский. - Странно. А мне он показался воспитанным человеком. Почему же он хам? - Комплекс неполноценности, - вежливо пояснил референт и продолжил, обращаясь к шефу: - Уязвленное честолюбие - рвался стать главным редактором, но не стал. Неуправляем. Для налаживания контактов не пригоден. В этом смысле больше подходит... - Достаточно. Менеджмент? - Генеральный директор - Броверман. В редакционную политику не вмешивается. Главный редактор - Попов... Дверь приоткрылась, всунулась девичья мордашка: - Можно? Впорхнула молоденькая секретарша с подносом, накрытым крахмальной салфеткой, по знаку Кольцова поставила поднос на журнальный стол рядом с креслом Лозовского. Под салфеткой оказался кофейный сервиз, бутылка "Боржоми", бутылка коньяка "Хеннесси" и тарелка с двумя бутербродами с красной икрой. Бутерброды были обширные, на белых подрумяненных тостах, в потеках сливочного масла, с густым слоем икры. При виде их Лозовский невольно сглотнул слюну и вспомнил, что с утра ничего не ел. Но рюмка почему-то была только одна и только один фужер. - Ветчины не было, извините. - Переживу. Обернув бутылку "Хеннесси" салфеткой, она хотела наполнить рюмку, но Лозовский решительно возразил: - Не сюда. Сюда, - показал он на фужер. - А сюда - для вашего шефа. Секретарша сделала большие глаза и шепотом сообщила: - Он же не пьет. - Совсем? - тоже шепотом удивился Лозовский. - Совсем. - Это ужасно. Спасибо, деточка. Я привык к самообслуживанию. С этими словами набуровил треть фужера коньяка, махнул его крупным глотком и занялся бутербродом. Секретарша выпорхнула. - Продолжайте, - обратился к референту Кольцов. - О Попове подробней. - Пятьдесят лет. Образование МГУ, Академия общественных наук. Человек команды, но слишком прямолинеен, тонкостей не улавливает. Отсюда проколы. Летом девяносто девятого года сделал ставку на связку Примаков - Лужков. Ошибку понял, но поздно. "Курьер" - последняя возможность быть на плаву. Готов лечь под кого угодно при условии, что останется главным редактором. - Положение в редакции? - Прочное. Имел место конфликт с Лозовским. Сейчас отношения наладились. Года три назад мэр Лужков приказал уволить Попова. Лозовский увольнение заблокировал. - Следовательно, Попов и Лозовский одна команда? - Да, шеф. Друзьями они не стали, но у них нет выбора. Когда корабль тонет, все гребут в одну сторону. А их корабль тонет. - Все? - Все. - Спасибо. Вы уволены. Референт превратился в ошарашенный вопросительный знак. - Но... - Идите получите расчет. - Шеф! - Свободны. - Круто! - оценил Лозовский, когда референт, низведенный до многоточия, мелким горохом высыпался из кабинета. - В бизнесе ошибки недопустимы. Мелкие ошибки недопустимы особенно. Их трудно отследить. Крупные ошибки прогнозируемы. Самые грандиозные проекты рушатся из-за мелких ошибок. - Вы прямо как мой старшина в учебке, - отметил Лозовский, покончив с одним бутербродом и берясь за второй. - Он всегда говорил: "Рядовой Лозовский, мне до феньки, что пуговица у тебя болтается на сопле. Но сегодня ты потеряешь пуговицу, а завтра затвор от карабина. Два наряда вне очереди!" Он говорил, конечно, не "до феньки", более выразительно, но смысл тот же. - Ваш старшина был глубоко прав. Я уже понял, что мы неправильно оценили ситуацию. В чем? - Вы правильно оценили ситуацию. Если бы это была фирма. В журналистике другие приоритеты. Не факт, что все бросаются дружно грести, когда корабль тонет. Бывают случаи, когда лучше дать ему потонуть. Чтобы он не достался врагу. Фразеология советская, но вполне уместная в фирме "Союз". С чего это вы так назвали свою компанию? - Вернемся к нашим делам, - вновь продемонстрировал Кольцов свою способность слышать только то, что желал слышать. - Господин Попов ввел меня в курс проблем "Российского курьера". Он предложил мне купить у московского правительства контрольный пакет акций "Курьера"... - И отдать ему в доверительное управление? - предположил Лозовский, наливая кофе в тончайший фарфор. - Он на это рассчитывает. - Вы обещали? - Я не исключил эту возможность. Но позже принял другое решение. Сейчас медиа-бизнес меня не интересует. Я предложил следующий вариант. Я покупаю типографию в Красногорске... Вы слышали о ней? - Я слышал о ней столько, что уже не верю в ее существование. Это миф, рожденный воспаленным воображением Бровермана. - Это не миф. Типография существует, покупка ее реальна. Так вот, я покупаю типографию, вы печатаете в ней "Российский курьер" по минимальным расценкам - по символическим. Разумеется, не вечно. До тех пор, пока "Курьер" не выйдет на самоокупаемость. - Вы только что сказали, что вас не интересует медиа-бизнес. - Типография - хорошее вложение капитала. При грамотном руководстве это очень прибыльное предприятие. Один мой знакомый, лондонский издатель, говорит так: "Мы печатаем не книги, мы печатаем деньги". - Сэр, - добавил Лозовский. - Сэр? - Так говорит ваш лондонский знакомый. "Мы печатаем не книги, мы печатаем деньги, сэр". - Вы все время пытаетесь увести разговор в сторону, - заметил Кольцов. - Почему? - Я расслабился. Бутерброды были хороши, коньяк хорош. А вот кофе не очень. Только не спешите увольнять секретаршу. Просто пусть сменит сорт. - Лозовский промакнул губы и бросил салфетку на поднос. - Я вас внимательно слушаю. - Такое предложение я сделал господину Попову. Серьезное предложение. Полагаю, вы не будете этого отрицать. - Оно не просто серьезное. Оно характеризует вас как очень остроумного человека. Одним выстрелом вы убиваете двух зайцев. Удачно размещаете капитал и получаете рычаг давления на "Российский курьер". Что ценно - не афишированный. Сегодня тарифы символические, а завтра очень даже не символические. Финансовая узда. Браво, господин Кольцов. Мысленно аплодирую. - Вы всегда подозреваете партнеров в задних мыслях? - Да. А вы? - Остановимся на том, что мое предложение серьезное. Оно решает сегодняшние финансовые проблемы "Курьера". О том, что будет завтра, будем говорить завтра. В ответ я попросил совсем немного: опровергнуть интервью генерала Морозова в адекватной форме. Господин Попов предложил сделать это в форме очерка о моем бизнесе. Не скажу, что эта идея мне очень понравилась. Реклама никогда не бывает лишней, но лишь в том случае, если реклама умная. Попов уверил меня, что очерк напишете вы. Это была единственная причина, по которой я согласился. - Если вы спросите, люблю ли я комплименты, честно скажу: да. Продолжайте. - И что же я узнаю? Вы перепоручили дело местному журналисту. Я ничего не имею против журналиста Степанова. Он произвел на меня хорошее впечатление. Серьезен, обстоятелен. Знает проблему, владеет историей вопроса. В целом мне понравился устроил очерк, который он написал. - Вы читали очерк? - Да. Он показал мне первый вариант. Попросил дать свои замечания. Я дал. - У вас сохранился экземпляр? - Где-то есть. Ксерокопия. Оригинал я вернул Степанову со своими пометками. Встретиться с ним не смог, так как срочно улетел на переговоры в Лондон. В целом, повторяю, очерк мне понравился. Даже очень понравился... - Не здесь бы нам вести этот разговор! - резко перебил Лозовский. - Не здесь! - Где? - На кладбище. Над могилой журналиста Степанова, очерк которого вам понравился! - Понимаю ваши чувства, - проговорил, помолчав, Кольцов. - Да, понимаю. В