свое оправдание могу сказать лишь одно: я только вчера вернулся из Лондона и узнал, что произошло. Поэтому мы не смогли принять участия в похоронах. Мы выплатим вдове единовременное пособие, позаботимся о памятнике. Сыну Степанова назначим ежемесячную стипендию в сто долларов. Он будет получать ее до окончания института. Соответствующие распоряжения мной уже отданы. Поверьте, я искренне сожалею. Но и со Степанова вины не снимаю. Не хочется об этом говорить, но приходится. Мы устроили ему поездку в Нюду, дали вертолет, мой личный вездеход, квалифицированное сопровождение. Главный инженер "Нюда-нефти" бросил все дела и три дня возил его по промыслам. Все показал, все рассказал. Не понимаю, с чего вдруг Степанову взбрело в голову лететь в Нюду еще раз. Никого не предупредил, в вертолет с промысловиками проник, как партизан. В Нюде не пришел к руководству, никому не представился. Никто даже не знал, что он появился в поселке. Как мы могли обеспечить его безопасность? Не понимаю. Появились вопросы - приди, спроси. Нет меня - есть мои заместители. - Он полетел в Нюду, чтобы встретиться с Христичем. - Борис Федорович не встречается с журналистами. Вашего брата он на дух не переносит. Не знаю, чем это вызвано, но это так. И Степанов это знал - я его специально предупредил. - Он стал жертвой профессиональной добросовестности. - Он стал жертвой профессиональной распущенности! - с прорвавшимся раздражением парировал Кольцов. - Пить неизвестно где, неизвестно с кем - на это способны только российские журналисты. А потом бегаете по Тюмени и кричите, что вас убивают. Да кому вы нужны, чтобы вас убивать? Дешевле купить. - Не всегда. - Прошу извинить. Я не имел в виду вас. Вернемся к проблеме. Интервью генерала Морозова не опровергнуто, это продолжает наносить нам ущерб. Котировка акций "Нюда-нефти" остается недопустимо низкой, проявилась тенденция к снижению курса акций "Союза". Вы можете предложить решение? - Нет. Это ваша проблема. - Лозовский взглянул на часы. - Мне пора. - Не спешите, успеете. Давайте говорить как деловые люди. При каких условиях вы воспримите ее как свою проблему? Я готов обсудить их со всей серьезностью. - Они вам не понравятся. - Но эти условия есть? - Есть. - Какие? - Я хочу видеть убийц Степанова. В тюрьме. Или в могиле. Мне это все равно. Меня не колышет законность. Меня колышет справедливость. - Опять вы за свое! Да никто вашего Степанова не убивал! - Правильно, я опять за свое, - подтвердил Лозовский. - Объясню почему. Как я понял, вы не пьете? - Нет. - Совсем? - Совсем. - Никогда? - Никогда. - Почему? - Мне это не интересно. - А теперь представьте себе такую ситуацию. Однажды я узнаю, что вы напились, ввязались в драку и вас убили. Какой вопрос сразу возникнет у меня? - "Кто?" - Нет. "Зачем?" - Вы хотите сказать... - Да, это я и хочу сказать. Степанова убили. Алкоголь, который обнаружили в его желудке при вскрытии, - туфта, попытка представить убийство как несчастный случай по пьянке. Расчет простой: общеизвестно, что все журналисты пьют. Не все, господин Кольцов. - Вы говорите так, будто подозреваете в убийстве меня. - Я этого не сказал. Это сказали вы. - Чушь! Я был заинтересован, чтобы Степанов доработал очерк и опубликовал его в "Российском курьере". Это решало мои проблемы. Сами посудите: какой мне резон в смерти журналиста? - Он мог узнать лишнее. - Лишнее? О чем вы говорите? Чтобы узнать лишнее о самой захудалой компании, нужна экономическая разведка. Она есть в любой серьезной корпорации, в ней работают десятки профессионалов. А тут появляется журналист Степанов и за два дня узнает лишнее! Лишнее - что? Выскажите хоть какое- нибудь предположение, чтобы я понял, что имею дело с серьезным журналистом, а не с безответственным болтуном! - Он мог узнать, что на промыслах добывают неучтенную нефть и гонят налево. - У вас больное воображение, Лозовский. Вы никогда этого не докажете. Потому что невозможно доказать того, чего не было и быть не могло! Неучтенка! Да нас проверяли десятки раз! И если бы обнаружили хотя бы тонну неучтенки, я бы сидел не здесь, а в тюрьме! - А я не собираюсь ничего доказывать. Вот что появится в ближайшем номере "Курьера" на первой полосе: "В поселке Нюда убит наш собственный корреспондент. Он собирал материал для очерка о фирме "Союз" и ее дочерней компании "Нюда-нефть". И все. Здесь каждое слово правда. Даже если вы наймете команду лучших юристов, они не смогут обвинить нас в диффамации. "Шапка" будет семьдесят вторым кеглем. Знаете, как выглядит семьдесят второй кегль? - Лозовский показал пальцами размер кегля: - Вот так. Такими буквами будет набрана "шапка". А теперь я вам скажу, какой будет "шапка". В ней будет всего два слова: "За что?" Как отреагирует на это биржа? - Это шантаж! - Да. - Чего вы добиваетесь? - Я вам уже сказал. Я хочу, чтобы убийцы Степанова получили свое. Я хочу, чтобы вы поставили на уши доблестную тюменскую милицию во главе с ее начальником. Я не могу этого сделать. Вы можете. - А ваше намерение обратиться в Генеральную прокуратуру России? - Одно другого не исключает. Но мы знаем, что такое Генеральная прокуратура России. Она способна разбираться только с собственными генеральными прокурорами. Мне не нужен процесс. Мне нужен результат. Тюменская милиция сможет получить результат. И достаточно быстро. Если у нее будут стимулы. А стимулы ей создадите вы. После этого я восприму вашу проблему как свою. - Мне не нравится ваш тон. Но в вашей позиции есть логика. Договорились. Я создам стимулы для нашей милиции. Но сначала разберусь сам. - Только не пытайтесь решить свою проблему в обход меня, - предупредил Лозовский, вставая. - Если я об этом узнаю, а я узнаю немедленно, Попов в тот же день останется без работы. - У вас всего лишь блокирующий пакет "Курьера", - напомнил Кольцов. - Этого мало, чтобы уволить главного редактора. Вы не сможете этого сделать. - Смогу, - возразил Лозовский. - Юрий Михайлович Лужков не забывает обид. Ему понравится мое предложение поставить во главе "Курьера" своего человека. Я даже знаю этого человека. - Почему вы не сделали этого раньше? - Как раз потому что я его знаю. Но теперь сделаю. - И отдадите "Курьер" в чужие руки? - Да. Последнее время я все чаще думаю: а зачем мне "Курьер"? Последнее время я все меньше понимаю, что такое журналист в России. Откинувшись к спинке кресла, Кольцов внимательно и как бы с любопытством посмотрел на Лозовского: - С нашей первой встречи в "Правде" я чувствую ваше неприязненное отношение ко мне. Такое впечатление, что вы невзлюбили меня с первого взгляда. Почему? - Что вы, господин Кольцов, вы ошибаетесь, - заверил Лозовский. - Я как только увидел вас, так сразу подумал: вот человек, с которым мы будем дружить домами! - А если серьезно? - Вы любите тех, кто подставляет ваших друзей? - Разумеется, нет. - Я тоже. - Кого я подставил? - Бориса Федоровича Христича. - Он ваш друг? - Не могу на это претендовать, для меня это слишком большая честь. Он один из двух самых уважаемых мной людей. - Кто второй? - Николай Иванович Рыжков. - Тот самый? Председатель Совета Министров СССР? - Да, тот самый, - подтвердил Лозовский. - Вы с ним знакомы? - Мы пили с ним водку. В Спитаке. Кольцов нажал клавишу интеркома: - Машину для господина корреспондента. В комфортабельном мерседесовском микроавтобусе, на котором Лозовского отправили в аэропорт, его не покидало ощущение, что он упустил что-то очень важное. Оно было не в содержании разговора, не в обстановке кабинета Кольцова, удручающе безликого, как и его хозяин, даже не в вышколенности персонала, от которой веяло армейской муштрой, дрессурой. Это было как запах. Нечто. Ничто. Но все же имевшее быть. Может быть - главное. И лишь когда в сгустившихся морозных сумерках показались огни аэропорта "Рощино", Лозовский понял. За весь разговор Кольцов ни разу не улыбнулся. Даже не усмехнулся. Он не знал, что это такое. Он был лишен чувства юмора. Начисто. Как лишен его камень. Как лишен его волк. Как лишены его живущие своей жизнью миллиарды долларов, к которым был причастен Кольцов. Миллиарды! Теплый, унизительный, парализующий страх на мгновение охватил Лозовского. Такой же, от какого он обомлел и едва не обмочился тогда, в Афгане, в вертолете, когда до него дошло, что он только что, час назад, проехал по минному полю. Много лет, особенно с похмелья, его преследовало жуткое ощущение бездны, в которую он заглянул. Сейчас бездна была не сзади. Она была впереди. Она была рядом. Как смерть, которая превращает автобиографию человека в житие, а биографию в предисловие к некрологу. "Он был журналистом. Это была его профессия, его образ жизни и образ мысли. (Потому что ни к какой другой деятельности он был неспособен из-за лени и врожденного верхоглядства.) Он никогда не уклонялся от выполнения профессионального и человеческого долга - так, как его понимал. (А когда уклонялся, всегда находил этому оправдания, потому что сознавал меру своих возможностей). На страшных руинах Спитака, на еще более страшных развалинах домов в московских Печатниках, в перепаханной войной и переполненной злобой Чечне и на Дубровке, куда выплеснулась животная жестокость этой войны, - во всех эпицентрах беды, куда приводила его профессия, он остро ощущал нарастающее неблагополучие мира. (Но все же надеялся, что его самого минует чаша сия.) Он был..." Усилием воли Лозовский стряхнул с себя наваждение. Наваждение это. Морок. Вот и все. Но холодок остался. Озноб, как после трех суток дежурства возле Театрального центра на Дубровке. Он уже стоял в очереди на регистрацию, когда по радио объявили: - Пассажира Лозовского, вылетающего в Москву, просят подойти к справочному бюро. Возле табло его ждал охранник Кольцова. В руках у него был большой желтый конверт с логотипом ОАО "Союз", заклеенный скотчем. - Велено передать. - Что это? - Не мои дела. - Спасибо. Охранник не уходил. Смотрел так, словно хотел запомнить Лозовского. Словно оценивал, на что тот способен. - Что-то еще? - Есть, - кивнул охранник. - Ты вот что, москвич. Ты больше не посылай меня на... Не советую. Договорились, да? - Ах, как я вас понимаю! - мгновенно отреагировал Лозовский на его наглый, угрожающий тон. - Мне тоже очень не нравится, когда меня посылают на ... Но у меня репутация хама, мне приходится ее поддерживать. И потому вынужден сказать вам со всем моим уважением: пошел на ...! В самолете он открыл конверт. В нем была ксерокопия очерка Степанова с пометками на полях. Пометки, как понял Лозовский, были сделаны рукой Кольцова. Очерк назывался "Формула успеха". Глава четвертая ФОРМУЛА УСПЕХА I "Он выпрыгнул из кабины вездехода, закуржавевшего, как лошадь-монголка после долгого перехода по зимней тайге. Высокий, с красивым смуглым лицом, с густой серебряной изморозью в длинных вьющихся волосах, когда-то черных, как вороново крыло, а теперь навечно обметенных полярными вьюгами. Борис Федорович Христич. Генеральный директор компании "Нюда-нефть". Человек-легенда. След вездехода уходил к северу по заснеженному руслу реки Нюды, терялся в распадках и болотах Самотлора, где день и ночь кланяются тундрам тысячи "качалок" "Нюда-нефти" и стоят вагончики промысловиков, по самые крыши заметенные декабрьскими буранами. След был таким же бесконечно длинным, непростым и прерывистым, как и судьба этого человека..." "Николай Степанович! "Качалок", как Вы называете штанговые глубинные насосы, на промыслах "Нюда-нефти" не тысячи. Их меньше. Лучше написать просто: "кланяются тундрам "качалки". У читателей "Российского курьера" может сложиться неверное представление об условиях, в которых трудятся рабочие "Нюда-нефти". Правильнее будет так: "стоят современной конструкции вагончики промысловиков, в которых есть все условия для нормальной жизни людей: горячий душ, биотуалеты, телевизоры, оборудованные микроволновыми печами кухни". "Самотлор" - не просто географическое название. Это веха в нашей истории. Такая же яркая, как затертые от назойливого повторения, но не утратившие от этого своего значения Днепрогэс, Магнитка и БАМ. "Самотлор" - это имя победы. Я на всю жизнь запомнил день, когда там ударил первый нефтяной фонтан. Отец, буровой мастер, взял меня с собой на точку. На рассвете меня разбудил необычный шум. Я выскочил из балка и увидел, что все бегут к буровой, из которой на пятидесятиметровую высоту хлещет толстая черная струя и обрушивается на землю, заливает трапы, насосы, штабеля труб, землю с золотыми карликовыми березами, делает все черным и жирным. И люди не прячутся, а подставляют руки под летящую сверху нефть, кричат, хохочут, мажут ею лица, себе и другим. Они были как дети. Они радовались, как дети. Они были счастливы. Я часто вспоминал этот день. Особенно в Афганистане, где служил в составе ограниченного контингента советских войск, выполнявших интернациональный долг. Не хочу казаться умным задним числом. Не стану утверждать, что мы понимали, что оказались заложниками бездарной политики кремлевских маразматиков. Но сомнения возникали. И тогда я вспоминал первую нефть Самотлора. Я думал: может быть, мы все-таки недаром воюем здесь, среди диких хребтов и дикого, ненавидящего нас народа? Мне хотелось верить, что мы защищаем здесь жизнь, которая стоит того, чтобы ее защищать - ту жизнь, в которой люди могут быть беспредельно счастливы только от того, что из земли ударила нефть. Так, как были счастливы эти суровые, огромные, как казалось тогда мне, десятилетнему школьнику, буровики в касках, в огромных резиновых сапогах и в огромных брезентовых спецовках. Откуда-то налетели вертолеты, подкатили вездеходы, люди бежали к буровой, тянули руки к нефти. Скоро образовалась толпа человек в двести с черными лицами и белыми, как у негров, зубами. А потом на крышу вездехода взобрался какой-то человек и сказал: - Ребята, это наша первая нефть. Ее еще будет много. Первой уже не будет. Больше он ничего не сказал. Он не смог ничего сказать. Он плакал. Это был Борис Федорович Христич, встречи с которым я теперь с волнением ожидаю. И я уже знаю первый вопрос, который ему задам: - Борис Федорович, вы помните тот день? Мог ли он предположить тогда, что эта первая нефть Самотлора станет роковой отметиной в его судьбе, что впереди у него долгие годы борьбы за разумное, хозяйское отношение к национальному богатству России. В борьбе этой было мало побед и много поражений, а итог всегда один: победитель не получает ничего..." "Николай Степанович, это хороший эпизод, но почему Вы завершаете его на такой драматической ноте? За участие в открытии и освоении Самотлора Борис Федорович был удостоен всех наград, какие только возможны. Он получил Ленинскую премию, стал Героем Социалистического Труда, был переведен в Москву и назначен директором крупного научно- исследовательского института. И в конечном счете добился возрождения Самотлора. Да, не сразу. Да, только сейчас. Да, пока лишь в сравнительно небольших масштабах компании "Нюда- нефть". Но разве это умаляет его успех?" "Новые времена застали Бориса Федоровича в Канаде, где он был главным экспертом корпорации "Канадиен стандарт ойл", ведущей нефтедобычу в провинции Альберта. Его огромный опыт, не востребованный в СССР, здесь был по достоинству оценен. У него было все: дом в престижном районе Калгари, высокие гонорары, уважение руководства корпорации и коллег. Жить бы ему и жить, но болела в нем, как рана, Россия. И однажды случайная встреча на международной конференции нефтяников в Монреале с российским предпринимателем Геннадием Сергеевичем Кольцовым, президентом межрегиональной холдинговой компании ОАО "Союз", вновь круто повернула его судьбу..." "Это не совсем верно. Вероятно, я плохо рассказал о той встрече, или вы невнимательно меня слушали. Моя встреча с Борисом Федоровичем была случайной для него, но не для меня. В Монреаль я полетел только потому, что увидел в программе конференции доклад Христича. Скажу больше. Лишь после того, как Борис Федорович дал принципиальное согласие вернуться в Тюмень, я принял решение купить контрольный пакет акций "Нюда-нефти". "Второй вопрос, который я задам Христичу, будет таким - Борис Федорович, вы долго сомневались, прежде чем сказали Кольцову "да"?.." "На это могу ответить я. "Сомневался" - не то слово. Он подверг меня напряженному допросу. Два дня мы ходили по аллеям Гринфилд-Парка и набережной реки Святого Лаврентия и говорили. Бориса Федоровича не интересовали условия оплаты. Его интересовала программа, которую я был намерен реализовать". "Чем же соблазнил российский предприниматель этого много пожившего и много пережившего человека, знавшего в жизни все - и взлет побед, и горечь поражений?.." "Не соблазнил - заинтересовал". "С президентом ОАО "Союз" Геннадием Сергеевичем Кольцовым я беседую в старинном особняке в центре Тюмени. Кольцову сорок лет. Родители его приехали в Западную Сибирь в начале 60-х годов по комсомольским путевкам, здесь познакомились и поженились. Так что своим появлением на свет он обязан, по собственному его замечанию, патриотическому порыву советской молодежи. Он неулыбчив, сдержан, точен в формулировках. Окончил Тюменский индустриальный институт. Кандидат экономических наук. Тема его диссертации - управление нефтегазовым комплексом. Второе образование - заочный юридический институт. Он женат, у него две дочери, студентки Гейдельбергского университета, вместе с матерью они живут в Германии. Особняк, в котором мы беседуем, до революции принадлежал известному в Сибири лесозаводчику и меценату Сахарову, потом его реквизировала ГубЧК, по приговору которой Сахаров был расстрелян в подвале собственного дома, а в последние годы советской власти здесь был райком партии..." "Можно дополнить: Через некоторое время, когда в Москве завершится строительство центрального офиса "Союза", особняк будет безвозмездно передан Российскому Детскому фонду, в нем разместится Центр эстетического воспитания детей. Финансирование его возьмет на себя ОАО "Союз". "В нынешнем кабинете Геннадия Сергеевича на втором этаже особняка проходили заседания бюро райкома. На одном из них молодого коммуниста Кольцова, старшего экономиста треста "Тюменьнефтегаз", исключили из партии и отдали под суд. "Преступление" его состояло в том, что он осуществил одну из первых в СССР бартерных сделок: при его посредничестве нефтяники Нижневартовска, в магазинах которого было шаром покати, получили из Ставрополя мясо, масло и макаронные изделия в обмен на топливо для посевной. С полученной по договору суммы Кольцов заплатил не только налоги, но и, как дисциплинированный член КПСС, партийные взносы - около четырех тысяч рублей, что составляло годовую зарплату первого секретаря райкома партии. Когда в райкоме произвели несложные арифметические действия и подсчитали, что коммунист Кольцов на этом бартере заработал больше ста тысяч рублей, сумму по тем временам совершенно неслыханную, это было воспринято как идеологическая диверсия и даже как предвестие конца света. Сделка была абсолютно законной, все документы оформлены юридически безупречно, но что такое буква закона, когда речь идет о подрыве устоев! На Кольцова завели уголовное дело по статье 153, часть 3 УК РСФСР за частное предпринимательство, "повлекшее обогащение в особо крупных размерах", в виде меры пресечения было избрано содержание под стражей. И получил бы новоявленный предприниматель "до десяти лет лишения свободы с конфискацией имущества", но времена менялись с феерической быстротой, бартер стал нормой жизни, дело закрыли за отсутствием состава преступления. Но полгода, проведенные в следственном изоляторе, стали для Кольцова хорошим уроком. Он понял, что в этой стране ему нет места, и при первой же возможности уехал в Германию..." "Николай Степанович! Дело закрыли не из-за того, что быстро менялись времена, а потому что мой адвокат дал взятку судье. Взятки же в России берут не за нарушение закона, а за его исполнение. Но об этом не нужно. Мои законопослушные западные партнеры прочитают статью и Бог знает что обо мне подумают. Русский бизнес и без того попахивает криминалом. А объяснить им, что произошло на самом деле, - для этого нужно прочитать курс лекций, да и то успех будет сомнительным. Эту часть лучше дать в такой редакции: "В то время, когда под митинговые страсти мгновенно ставшие очень большими демократами партийные функционеры растаскивали, как мародеры, ставшую бесхозной государственную собственность, Кольцов воспользовался самым главным завоеванием российской демократии: свободой передвижения по всему миру. Он уехал в ФРГ, чтобы изучать механизм рыночной экономики изнутри, а не по статьям бывших заведующих отделами журнала "Коммунист". "Даже сейчас, через много лет, Кольцов не забыл того ошеломления, которое испытал в Германии. Не от магазинного изобилия и чистоты немецких городов. Его поразила комфортность деловой атмосферы немецкого бизнеса, где все четко регламентировано разумными законами, а неизбежные в любом деле конфликты разрешаются в арбитражном суде, а не в райкомах партии и на хатах криминальных авторитетов..." "Правильнее: не в райкомах партии, а в комнатах отдыха губернаторов и в их загородных резиденциях". "В то время, в конце 80-х и начале 90-х годов, интерес на Западе к России был огромный. Кольцов с его знанием особенностей национального российского бизнеса и российской "нефтянки" пришелся более чем ко двору. Начав со скромной должности консультанта в небольшой нефтетрейдинговой компании во Франкфурте-на-Майне, он уже через два года становится ее президентом. Под его руководством годовой оборот компании, продающей в Германию и Великобританию нефть из России и Казахстана, достигает миллиарда немецких марок..." "Уместно добавить: В отличие от многих российских предпринимателей, происхождение капиталов которых покрыто тайной, Кольцов может отчитаться за каждый доллар. Его капитал составился из законных процентных отчислений за сделки по продаже нефти". "Журнал "Дойче экономишен верк" называет Кольцова бизнесменом года, в деловых кругах у него репутация гения менеджмента. Но все время его не оставляет мысль: почему они могут так работать, а мы нет? В 1995 году Кольцов принимает предложение российского правительства возглавить Государственную топливную компанию и возвращается в Москву..." - Уважаемые дамы и господа! Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Казани. Аэропорт "Шереметьево" закрыт по метеоусловиям Москвы ориентировочно на два часа. Просьба занять свои места, пристегнуть ремни и не вставать до полной остановки двигателей. От имени компании "Тюменьавиатранс" мы приносим извинения за доставленные неудобства. Ну вот, только этого не хватало. Лозовский сунул ксерокопию очерка Степанова в конверт, конверт в сумку и поспешно натянул "аляску", чтобы в числе первых выйти из самолета. Оказавшись в аэровокзале, он по привычке опытного командировочного прямым ходом проскочил в буфет до того, как его взяли в осаду, отоварился двумя банками "Туборга" и занял кресло в углу зала ожидания в надежде, что задержка ограничится двумя часами, а не растянется на много раз по два часа, что тоже было совсем не исключено. Прежде чем продолжить чтение очерка, Лозовский задумался над тем, что уже прочитал. Заказывая Степанову материал, он ни на что особенно не рассчитывал. Будет фактура, а скомпоновать ее как надо - дело техники. Очерк приятно его удивил. Это была профессиональная публицистика советской школы, совершенно неизвестная на Западе, где ценность любой публикации определялась сенсационностью фактов. О серийном убийце любой напишет, а ты напиши о слесаре Пупкине так, чтобы это было интересно читать. Сложность задач требовала изощренной литературной техники, советская журналистика десятилетиями вырабатывала законы искусства делать из говна конфетку. Очерк Степанова был хорошо, с оживляжем, начат. Грамотно выстроен. С оправданным личностным моментом. С внутренней драматургией, которую читатель не замечает, но без которой материал, как дом без несущей конструкции, рассыпается и превращается в набор фактов. Даже отдающее советскими временами сравнение Самотлора с Днепрогэсом и БАМом могло иметь быть, если сюда же подверстать замечание Кольцова о том, что своим появлением на свет он обязан патриотизму советской молодежи. Крупно, не сателлитом атомного ледокола "Ленин", а самим "Лениным", вырисовывался Кольцов, если не обращать внимания на его поправки. Хорош был Христич с его отсутствием в начале и постепенным, точно выверенным по темпоритму, приближением к автору и читателю, предвещающим смысловую кульминацию - встречу в финале. "Шаги командора" - так называл Лозовский этот прием, довольно редкий и в советской публицистике, а сейчас и вовсе забытый. "Дай руку мне. О, тяжело пожатье каменной твоей десницы!.." Все было хорошо. Кроме одного. Кроме того, что некому сказать: - Ну вот, а боялся, что не получится. Все получится. Если долго мучиться. Ладно. На чем мы остановились? Кольцов вернулся в Москву и возглавил Государственную топливную компанию. "Перед ГТК была поставлена задача: выстроить "нефтяную вертикаль", навести порядок в нефтяном хозяйстве России, связать нефтедобытчиков, которые не знают, куда девать нефть и продают ее по бросовым ценам, и нефтепереработчиков, у которых простаивают мощности из-за недостатка сырья. Даже при прежних объемах нефтедобычи прибыль многократно увеличится за счет того, что за границу пойдет не сырая нефть, а бензин и дизельное топливо. Эти идеи были созвучны Кольцову. Он принялся за работу с присущей ему целеустремленностью. Но уже через год подал в отставку. О причинах он говорит так: - Чиновник всегда работает на себя. Даже когда работает на государство. В советские времена чиновник держался за должность, она обеспечивала ему комфортный уровень жизни и персональную пенсию в старости. Российский чиновник не верит в прочность своего положения. У него принципиально другая задача: по максимуму использовать все свои возможности, потому что завтра их не будет. Он рвет все, что может урвать. Я не мог так работать, мне это было не интересно..." А теперь спросить бы, подумал Лозовский: неужели он ничего не урвал? " - Геннадий Сергеевич, читатели "Российского курьера" народ многоопытный, вряд ли они поверят, что за год пребывания во власти вы никак своим положением не воспользовались. - Воспользовался, - отвечает Кольцов. - Первое: я увидел механику власти изнутри. Это бесценный опыт. Второе: вместе со мной ушли высококвалифицированные специалисты. Они составили костяк моей новой команды..." "Здесь обязательно нужно добавить: Они разделяли мои взгляды. Им, как и мне..." В вокзальных громкоговорителях прогремела музыкальная заставка, мелодичный женский голос что-то сообщил по-татарски. Потом повторил по-английски, с татарским акцентом. И наконец по-русски: - Граждане пассажиры, в нашем аэропорту произвел промежуточную посадку самолет, следующий рейсом Иркутск - Санкт-Петербург. Аэропорт "Пулково" закрыт по метеусловиям Санкт-Петербурга на два часа. Повторяю... Начинается. На два часа, потом еще на два часа и еще на два часа. Милая традиция "Аэрофлота". Синоптики могли уверенно прогнозировать непогоду на сутки, но рейсы задерживались только на два часа. Чтобы пассажиры не расслаблялись. Лозовский обреченно вздохнул и откупорил банку "Туборга". "...Им, как и мне, была глубоко чужда атмосфера ГТК, где приходилось заниматься не делом, а подковерной грызней за ресурсы. Они, как и я, понимали, что выстроить вертикаль и навести порядок на нефтяном рынке России чиновники не смогут, так как они заинтересованы не в порядке, а в хаосе. Эта задача под силам только частному капиталу". Хватит, Коля. Пора возвращаться к Христичу, пока читатель его не забыл. "Но вернемся в Монреаль, в Гринфилд-Парк, по аллеям которого ходила странная пара, всецело поглощенная разговором: высокий седовласый красавец со смуглым высокомерным лицом, с громким голосом и размашистыми жестами, и невысокий сдержанный человек неприметной наружности, лицо которого лишь при внимательном рассмотрении обнаруживало целеустремленность и волю..." "Николай Степанович! В Вашем изложении я выгляжу прямо как президент Путин. Не нужно этого. Напишите просто: ходили и разговаривали. Важно - о чем". "Вспоминая о том разговоре, Кольцов отмечает, что Борис Федорович Христич напомнил ему старого князя Болконского из "Войны и мира", который в своей деревне следил за всеми событиями и разбирался в политике лучше петербургского высшего света. Он сразу воспринял идею о необходимости создания "нефтяной вертикали", но, будучи человеком советской закалки, резко воспротивился главной мысли Кольцова: о том, что эта вертикаль может быть выстроена только частными предпринимателями. Тут-то Кольцову и пригодился его опыт работы в Государственной топливной компании. Он раскрыл перед Христичем механизм принятия многих правительственных решений, которые вызывали у Бориса Федоровича тяжелое недоумение и возмущение своей нелогичностью и непродуманностью. Они были нелогичны и непродуманны с точки зрения государственных интересов, но очень продуманы и логичны с позиции государственных чиновников..." - Внимание! В нашем аэропорту произвел посадку самолет, выполняющий рейс Омск - Москва... "Через три месяца после этого разговора в Гринфилд-Парке Монреаля Борис Федорович Христич прилетел в Тюмень и дал пресс-конференцию для тюменских журналистов. Его спросили: - Почему вы вернулись в Россию? Он ответил: - Не к лицу мужчине быть примаком в чужом богатом доме. Мужчина должен быть хозяином в своем доме. Я вернулся в свой дом. После этого он не встречался с журналистами. Ему некогда было тратить время на разговоры. Он работал..." "Николай Степанович! Уже пора сказать о главном. В настоящее время суточный дебит скважин "Нюда-нефти" в три раза превышает средние показатели по всей Тюмени. Эту цифру нужно обязательно указать и подчеркнуть, что это заслуга Христича, который наконец-то получил возможность вести дело так, как считал правильным Для наглядности можно привести динамику налоговых отчислений в бюджет. Три года назад, когда Борис Федорович возглавил компанию, "Нюда-нефть" платила не более миллиона долларов налогов в год. Сейчас в бюджет отчисляется свыше полутора миллионов долларов в квартал..." II Первую банку "Туборга" Лозовский приговорил в том относительном комфорте, который только возможен в промежуточном порту в нелетную погоду: было где сидеть, было что пить и было чем заняться. Вторую банку прикончил наспех и без всякого удовольствия в углу зала ожидания, так как кресло пришлось уступить женщине с ребенком, пассажирке омского рейса. Из трех условий комфорта осталось только одно - очерк Степанова. Давай, Коля. Теперь можно еще немного о Кольцове и выходи на финал. "Я продолжаю разговор с президентом ОАО "Союз" Геннадием Сергеевичем Кольцовым в его тюменском особняке. - По данным журнала "Эксперт" вы являетесь одним из ста самых богатых людей России. Как чувствует себя сегодня богатый человек в России? - Не понимаю вопроса, - отвечает Кольцов. - Вы думаете о деньгах? - Постоянно. - Вы хотите сказать, что вам не хватает денег? - Постоянно. - А теперь я не понимаю вас. - Мы говорим о разных деньгах. Сейчас мне нужно четыреста тридцать миллионов долларов. Тридцать миллионов я наскребу, а четыреста придется где-то искать. Мы купили контрольный пакет акций очень крупного нефтерерабатывающего завода. Эти деньги нужно вложить в его реконструкцию. Таким образом будет реализована очень важная часть нашей программы. - Где же вы возьмете четыреста миллионов долларов? - Придется продать "Нюду-нефть". - Но это же ваша лучшая компания. Лучшая компания Тюмени! - А что делать? Не хотелось бы, но чем-то приходится поступаться. В бизнесе всегда нужно иметь возможность маневра... " "Николай Степанович, этот разговор вычеркните. Не следует раньше времени раскрывать наши планы. Мы обнародуем свою программу - но в свое время". " - Можно ли сказать, что ваша программа - возрождение Самотлора? - Нет. Моя программа - возрождение России. - Вы верите в ее реальность? - Наш капитал - не деньги. Наш капитал - люди. И молодые талантливые менеджеры. И генералы "нефтянки" - такие как Борис Федорович Христич. С ними реально осуществление любых планов..." - Внимание, прослушайте объявление. Совершил посадку самолет Ил-86, следующий по маршруту Хабаровск - Москва. Вылеты самолетов в Москву и Санкт-Петербург задерживаются ориентировочно на два часа по метеусловиям аэропортов прибытия... Тюменский, красноярский и омский рейсы аэровокзал Казани, хоть и с натугой, вместил. Триста пассажиров хабаровского рейса - это был уже перебор. Аэровокзал превратился в битком набитый троллейбус в час пик с той лишь разницей, что он никуда не ехал, и никто не знал, сколько придется ждать. Весь северо-запад затянул циклон, открыты были только Украина и юг. Лозовский протиснулся к телефонным будкам, чтобы позвонить домой и предупредить, что задерживается, но не тут-то было: к автоматам не подступиться, к тому же почтовое отделение, где продавали карточки, закрылось по причине окончания рабочего дня. Обладатели мобильников звонили, отвернувшись от всех, будто ели украдкой, и тут же прятали трубки. Было ясно, что не дадут позвонить даже за деньги, потому что аккумуляторы на исходе, а сколько раз еще придется звонить - неизвестно. В Казани Лозовскому приходилось бывать, он помнил, что аэропорт не очень далеко от города, а там наверняка открыт переговорный пункт. За час с небольшим вполне можно обернуться. Лозовский выбрался из зала ожидания и направился к стоянке такси. Машин было полно, но Лозовский, поколебавшись, отказался от своего намерения. Вдруг откроют Москву, потом сразу закроют и кукуй здесь до морковкина заговенья. Однажды такое с ним уже было - зимой в Норильске. За полтора часа езды на электричке от города до аэропорта "Алыкель" он истомился от жажды после многочисленных посошков на дорожку и первым делом рванул в буфет. Пока стоял в очереди, а потом оглушал бутыль фанты, его рейс выпихнули, порт закрылся, и он просидел в Алыкели восемнадцать часов. И все восемнадцать часов костерил себя всеми словами, какие знал, и даже изобрел новое слово "размудяй". Ночь была ясная, морозная, звездная. У входа в аэровокзал топтались, скрипя снегом, и мрачно курили пассажиры, вышибленные непогодой из привычного течения жизни, звонили по мобильным телефонам раздраженными, скрипучими, как снег, голосами. Один, довольно молодой, упакованный в лисью доху, красный мохеровый шарф и норковую шапку, звонил каждые три минуты, потом закуривал, держа сигарету как бы в горсти, смотрел на часы, бросал недокуренную сигарету и снова доставал мобильник. По золотому перстню с печаткой на короткопалой руке и мелькавшим в его текстах "козлам вонючим" Лозовский понял, что с этим крутым мэном можно договориться. Только действовать нужно наверняка. Дождавшись очередной паузы, он положил руку ему на плечо и доверительно сказал: - Братан, спорю на тридцать баксов, что у тебя есть мобила. - Допустим, - недружелюбно сказал братан. - Спорю на тридцать баксов, что ты не дашь мне позвонить. - За базар отвечаешь? - Без проблем. - Забито. Звони. Лозовский набрал свой домашний номер - занято. Домашний Тюрина - длинные гудки. Снова домашний - занято. Все ясно, кто-то из ребят сидит в Интернете. У старшего сессия, ответственная - третий курс. Лозовский предупредил: "Отчислят - загремишь в армию. Отмазывать я тебя не буду, учти". Он постарался быть убедительным, хотя в глубине души знал, что будет отмазывать, задействует все свои связи. Если не совсем от армии, то по крайней мере от службы в Чечне. Это вполне согласовывалось с его убеждением: если государство не может защитить гражданина, то гражданин имеет право всеми доступными средствами защищаться сам. В том числе и от самого государства. Так что старшему не до развлечений. А у младшего зимние каникулы, счастливое время - десятый класс. Вот он и сидит в сети. Путешествует по порносайтам, засранец. Лозовский обругал сына, хотя обругать следовало себя. В доме была выделенная линия, давно нужно было подключиться. Но у Лозовского все руки не доходили оформить договор. Вот теперь и слушай всю ночь короткие гудки, размудяй. Но все-таки повезло - ответил мобильник Тюрина. - Привет, Петрович, - обрадовался Лозовский. - Сделай одолжение: дозвонись моим. Скажи, что задержусь. Может, до утра. Я сижу в Казани. - Знаю. - Откуда? - Я в Шереметьеве. Передо мной справочное табло. - Что ты там делаешь? - удивился Лозовский. - Жду тебя. - Зачем? - Соскучился. - Понял. Есть новости? - Есть. Мы были правы, за всем этим стоит Кольцов. - Откуда узнал? - Расколол Шинкарева. - Ты расколол Стаса? - восхитился Лозовский. - Петрович, я всегда говорил: умения не пропьешь. Что это было - кипятильник в жопу? Или хватило утюга? - Не болтай. Прилетишь, расскажу. Что у тебя? - Кое-что есть. При вскрытии в желудке обнаружили алкоголь. - Твою мать. Ладно, разберемся. Хорошо, что ты позвонил. Тебя со страшной силой домогается Эдуард Рыжов. Знаешь такого? - Знаю. Наш человек в Тюмени. - Он нашел адрес. Чей - не сказал. Записать есть чем? - Нет. - Запоминай: станица Должанская, улица Новая, четыре. Это на Азовском море, недалеко от Ейска. Он предупредил: адрес старый, но вроде верный. Должанская, Новая, четыре. Запомнил? - Да. Вот что, Петрович, скажи моим, что я задержусь не до утра, а на день-два, как получится. - Куда ты собрался? - При встрече... - Лозов