освещенное холодным светом люминисцентных ламп, стерильно чистое помещение с воздухом без запахов, но словно бы обезжизненным, мертвым. В стене были морозильные камеры, похожие на ячейки вокзальных автоматических камер хранения, только размером побольше. - Неопознанный, поступил три дня назад днем, - кивнул врач санитару. Тот выдвинул из ячейки каталку и привычным жестом раскрыл "молнию" черного пластикового мешка. Узкая глубокая рана страшно зияла на лбу от левой брови до аккуратного пробора в черных волосах на сером, как булыжник, каменном даже с виду лице. Это был Стас Шинкарев. - Чем это его? - проявил профессиональный интерес Тюрин. - Неужели кастет? - Кастет, - подтвердил Муравьев. - Надо же. Редкость по нынешним временам. - Да, сейчас это оружие на любителя. Ваш? - Нет, - опережая Тюрина, сказал Лозовский. - Точно не ваш? - Точно, - чуть помедлив, кивнул Петрович. - Уберите, - распорядился Муравьев. - А ведь все сходится, - проговорил он, когда вышли из морга на живой воздух. - Подняли его три дня назад утром за Химками. Ни денег, ни документов. Даже ключи от квартиры забрали. Ехал, вероятно, в Шереметьево, сел в подставную тачку. Типичное ограбление и убийство. - Убивать-то зачем? - спросил Лозовский. - Чтобы не опознал машину и водителя. Твою мать. Только полдня зря потратил, - подосадовал Муравьев. - Саша, свой ужин в "Арагви" ты заработал, - утешил его Тюрин. - И мобилу получишь. "Нокию". Устроит? - Но ведь я ничего не сделал. - Вот, Володя. А пишем: милиция коррумпированная, милиция коррумпированная. Не вся. Еще есть в ней люди, которые не берут бабок за работу, которую не сделали. Все в порядке, Саша. "Российский курьер" умеет ценить друзей. Покури, а я перекинусь парой слов с шефом. - Вот это и есть цена вопроса, - проговорил Тюрин, отойдя с Лозовским к "Патролу". - Почему ты его не опознал? - Потому что мы еще не поняли, что происходит. - Володя, мы поняли все, что происходит! После разговора со мной Стас кинулся к капитану Сахно - как он считал, человеку с биржи. Представляешь, что он ему выдал? "Суки! Рубите десятки миллионов, а мне отстегнули всего полторы штуки?! Да я вас". А дальше все просто. "Стас, - сказали ему, - ты известный журналист, со связями, иди к нам начальником пресс-службы, будем работать вместе. Быстренько увольняйся и подписывай с нами контракт". А почему? Потому что два подряд убитых журналиста "Курьера" - это наводит на размышления. - Дурак, - сказал Лозовский. - Хоть о мертвых и не принято так говорить. - Хуже, - поправил Тюрин. - Дурак-шантажист. Вещи несовместимые. Одно из двух: или ты дурак, или шантажист. - Все равно жалко. Жить бы ему и жить. - Ну, не знаю, сколько бы он еще прожил. У шантажиста век короткий. Он не понял, в какую игру сунулся. Вспомни: ставка в этой игре - триста пятьдесят миллионов долларов! И нам в нее тоже соваться нельзя. Я не говорю, что опасно. Это бы ладно. Главное - бесполезно. В деле Степанова тюменские менты будут стоять на своем намертво. Да хоть сам генпрокурор приедет. Виновник драки арестован, дадут ему по двести шестой года три за злостное хулиганство. И мы никогда не узнаем, что там было на самом деле. А доказать, что Кольцов затеял аферу, мы не можем ничем. У нас нет ни единого факта, только догадки. Согласен? - Согласен. - Ну, я рад, что ты все понимаешь. На капитана Сахно я дам наводку Саше Муравьеву, пусть копают. И на этом наши возможности исчерпаны. Но вот что я тебе, Володя, скажу: Бог не фраер. Он не фраер, Володя! Он долго терпит, но больно бьет. Значит, договорились - в это дело не лезем. Договорились? - Договорились. - Железно? - Железно. - Вот и хорошо. Ладно, поеду с Сашей в "Арагви". Не хочешь присоединиться? - Да нет, спасибо. У вас свои разговоры, я вам буду только мешать. - Тогда езжай домой и выспись как следует, на тебе лица нет. - Так я и сделаю, - пообещал Лозовский. - Тогда до завтра? - До завтра. В тот же вечер, заехав на полчаса домой переодеться и взять деньги и документы, Лозовский вылетел в Нижневартовск. Глава шестая КОНЕЦ ОХОТЫ I Если бы Лозовского спросили, что его гонит в Нюду, он не смог бы ответить. Его тянуло в Нюду, как одинокого ночного пешехода тянет заглянуть в угрожающе темный переулок, чтобы убедиться, что там нет ничего угрожающего, кроме самой темноты, или наоборот - есть. Он знал, что должен появиться в поселке так, как появился в нем Коля Степанов, - никого не предупреждая, инкогнито. И если с ним ничего не случится, версия Регины и Тюрина так и останется ненаучной фантастикой, и за дальнейшим развитием событий можно будет спокойно наблюдать со стороны. Если же случится... О том, что может с ним случиться, Лозовский старался не думать. Он никому не сказал, куда собрался лететь. Татьяне сказал, что едет на дачу под Калязин, чтобы в спокойной обстановке, без телефонных звонков и отвлечений на мелкие домашние дела, доделать статью, как уезжал не раз, когда нужно было срочно отписаться от командировки. Для убедительности даже назвал статью - о налоговой полиции, "Игра в "семерочку". То же велел говорить всем, кто его будет спрашивать по телефону. Он не любил врать жене, но сейчас это было вранье вынужденное. Если бы о его решении узнал Тюрин, он сказал бы: "Только через мой труп". И был бы по-своему прав. Но по-своему прав был и Лозовский. К сорока четырем годам в его памяти и без того накопилось достаточно много воспоминаний, терзающих сердце в бессонницу. Ни к чему было прибавлять к ним еще одно, нестерпимо жгучее. А избежать этого можно было одним- единственным способом: лететь в Нюду. Чтобы потом можно было сказать себе: "Я сделал все, что мог, совесть моя чиста". Мерно гудели самолетные двигатели, проплывали внизу, в жуткой бездонной бездне, заснеженные поля, леса, скованные льдом реки, редкие огни городов, мерцающие в бездне Стожарами, мертвые хребты Урала, снова леса. Луна блестела на крыле, потом вспыхнул первый солнечный луч, а Россия внизу все не кончалась и не кончалась. Господи, помоги России. И немножечко мне, добавил Лозовский. Совсем немного, чуть-чуть. Наконец пошли газовые факелы Самотлора, самолет начал снижение, сотрясаясь всем корпусом, как на плохой дороге, ударил шасси по промороженному бетону и взревел реверсами турбин, гася скорость. Пассажиры проснулись, зашевелились. Из первого салона донеслись жидкие аплодисменты - там летели какие-то иностранцы. Бортпроводница объявила: - Наш самолет произвел посадку в аэропорту Нижневартовска. Местное время шесть часов утра. Температура воздуха минус тридцать шесть градусов. Командир и экипаж прощаются с вами и желают счастливого пути. Просьба не вставать до полной остановки двигателей. Пользуйтесь услугами компании "Тюменьавиатранс". Внизу только-только начало рассветать. Летное поле было затянуто морозным туманом, в нем огромными рыбами стыли самолеты на стоянках. Аэродромные огни просвечивали сквозь туман низкими, словно осыпавшимися на землю, звездами. Лозовский намерен был воспользоваться услугами компании "Тюменьавиатранс", но здесь его ждал облом. Дежурный в отделе перевозок объяснил, что вахта на "Нюда- нефти" сменилась неделю назад, следующая будет только через неделю, а никаких попутных вертолетов, на один из которых надеялся пристроиться Лозовский, в Нюду не идет. Между тем аэровокзал, обезлюдевший после того, как схлынули пассажиры московского рейса, начал заполняться крепкими хмурыми мужиками в черных овчинных полушубках, в меховых сапогах и в унтах. - Это с Новооктябрьского, - объяснил Лозовскому дежурный. - У них сегодня смена вахты. - А где это Новооктябрьское? - За Нюду еще километров четыреста. - Летят мимо Нюды? - Мимо, - подтвердил дежурный. - Только чужих они не берут. "Ну, это мы еще посмотрим", - подумал Лозовский. В служебном помещении он отыскал дежурку вертолетчиков, вызвал в коридор бортмеханика и доверительно объяснил, что ему кровь из носа нужно в Нюду: - Баба у меня там, жена. Сказали: хахаля завела себе. Застукать хочу. Застукаю - убью паскуду. - Не, убивать не надо, - сразу проникся пониманием бортмеханик. - Что ты! Сидеть потом за нее! Ряшку начисти - и будет. И разводись. Если баба начала гулять - это, считай, все. - Да, это все, - скорбно согласился Лозовский. - Так и сделаю. Не подбросите до Нюды? Сядете на минуту, я выскочу. В долгу не останусь. Как? - Разрешение есть? - А как же? От Бенджамина Франклина, - ответил Лозовский и извлек из бумажника стодолларовую купюру. - Не, разрешение от фирмы, - пояснил бортмеханик. Лозовский достал еще одну купюру: - Не заменит? - Не, мужик, - со вздохом сказал бортмеханик. - Не катит. - А так? - спросил Лозовский, повышая ставку еще на сто долларов. - Постой тут, поговорю с ребятами. Минут через десять бортмеханик вернулся и с сожалением повторил: - Не катит. Без разрешения никак. Не лезь в карман, не трави душу! За неделю до Нового года ребята подбросили в Нюду одного без разрешения, так весь экипаж уволили, вкалывают сейчас ремонтниками. И профсоюз не помог. Есть договор с фирмой: без разрешения никого не брать. А где сейчас работу найдешь? Так что извини, рады бы выручить. Ты вот что - вали на базу Новооктябрьского, они забрасывают оборудование по зимнику. А зимник идет как раз мимо Нюды. С ними и доберешься. И бабок не надо. Поставишь ребятам пару бутылок - без вопросов добросят. Так и получилось, что в Нижневартовск Лозовский прилетел рано утром, а до Нюды, расположенной в ста восьмидесяти километрах северо-западнее Нижневартовска, добрался только вечером на санно-тракторном поезде из двух десятков гусеничных тягачей с волокушами, загруженными буровым оборудованием для Новооктябрьского месторождения. Часов восемь он просидел в вагончике со сменными трактористами и ремонтниками, угорая от жара работающей на солярке печки и густого табачного дыма, при очередной остановке перебрался в кабину головного трактора. Зимник сначала ломился по лесотундре и промерзшим болотам, каждые километров десять поезд останавливался, ремонтники, матерясь, выскакивали на мороз и обегали волокуши, проверяя крепление груза, потом дорога выровнялась. - На реку вышли, на Нюду, - сказал тракторист, огромный, как и его трактор, средних лет мужичина в промасленном полушубке и сбитом на затылок заячьем треухе. - Километров восемьдесят будет нормалек, а потом снова начнется тряхомудина. - Сколько же вы идете до места? - поинтересовался Лозовский. - Когда как. Если в трое суток уложимся - считай, повезло. А то, бывает, и четверо. А если, не дай Бог, запуржит - так вообще. - Платят-то хоть хорошо? - Сколько в городе получают, так хорошо. А если как при коммунизме - никакого сравнения. По две-три тысячи за рейс привозили. Купить, правда, на те деньги чего захочешь - хрен в рыло, побегаешь и втридорога переплатишь. Но жить можно. Можно жить. Я так говорю: рабочему человеку, если руки-ноги есть и голова на плечах, при любой власти жить можно. Что коммунисты, что демократы, рабочему человеку одна холера. Те болтали, эти болтают. Свобода, свобода. Ее на хлеб не намажешь. А языком трепать и раньше трепали. Только что тогда в курилках, а нынче на митингах. Быстро стемнело. Зачернел лес по левому пологому берегу, правый был высокий, голый. Над его увалами взошла и поплыла, сопровождая поезд, полная ледяная луна. Тракторист словно бы подобрался за рычагами, время от времени останавливался, высовывался из кабины, шарил по заснеженному руслу фарой- искателем. - Вешки гляжу, - объяснил он Лозовскому. - Тут родники, подмывают лед. Не дай Бог проглядеть. Вон видишь - парует? Это открытая промоина, ее видно. А других не видно. Сверху лед и лед, снегом замело. А сунься туда - и ухнешь, с концами, поминай как звали. За вешками дорожники следят, но и самому нужен глаз да глаз. - Такие случаи были? - С нашими нет. Наши тут каждый поворот знают. А с городскими бывает. Особенно по весне. Поедут на вездеходе на рыбалку, глаза водярой зальют - и сами к рыбам. В Нюду-то тебе зачем? - Насчет работы хочу узнать. - В городе не узнал? - В городе наобещают с три короба. Надо на месте посмотреть, с народом поговорить. - Это ты правильно, - одобрил тракторист. - На слово никому верить нельзя. Слова все насобачились говорить, только слушай... Вон твоя Нюда. Видишь - огни справа? Это и есть Нюда. Подальше - это аэропорт, раньше сюда гидросамолеты летали, сейчас на вертолеты перешли. А сам поселок ближе, за бугром. Когда-то тут староверы жили. Как нефть нашли, они дальше ушли, на севера. А поселок под вахтовый приспособили. Тут у "Нюда- нефти" склады, заежка, общежития для холостяков. Семейные в избах. Но семейных мало, конторские, а так народ все больше в городе, оттуда вертолетами возят. Огни поселка приблизились, чуть ниже аэропорта затеплилось круглыми огнями иллюминаторов что-то вроде пассажирского двухпалубного теплохода, над ним помигивали не в лад красные неоновые буквы, всего две, не подряд: "П... а..." - Ресторан "Причал", - объяснил тракторист. - Один армяшка держит, Ашот. Купил дебаркадер, устроил в нем ресторан. Ресторан не ресторан - кафешка. Кормят хорошо, ничего не скажу, но цены кусаются. Иной раз остановишься, а иной раз только слюни сглотнешь и мимо проедешь. Поравнявшись с огнями поселка, тракторист притормозил. Лозовский выпрыгнул в сугроб и подождал, пока поезд, ревя двигателями, лязгая гусеницами и скрипя полозьями волокуш, утянется в темноту. Низовой ветер, сквозивший вдоль реки, унес сизый шлейф отработанных газов, снег заголубел под высокой волчьей луной, оглушила бездонная тишина. И вдруг тяжелая тоска навалилась на Лозовского. Он как бы увидел себя со стороны сверху - одного в бескрайних мерзлых снегах, одинокого, как волк. Все дальше уходили гостеприимные, теплые, уютные огни санно-тракторного поезда, с высоты угора холодно, недружелюбно светили огни поселка. Куда он приперся? Зачем? Какого черта его сюда принесло? Колю Степанова не вернешь. Бориса Федоровича Христича не вернешь. Стас Шинкарев? Он получил свое, за него у Лозовского душа не болела. Что он хочет доказать? Кому? Себе? Не пора ли с этим кончать? И так всю жизнь доказывал себе, что он не пальцем деланный. Пора уже просто жить, радуясь тому, что есть, и не терзаясь не сделанным. А чего он не сделал? Детей считай что вырастил, отца честь по чести похоронил, матери в Петрозаводске квартиру купил. Книгу не написал? Ну, не написал и не написал, значит - не дано. И жил свободно, не прогибаясь под разным говном. Худо-бедно, а сумел отстоять собственную свободу. А что до свободы вообще - пусть у других об этом голова болит. И так разозлился он на себя, что, была бы возможность догнать санно-тракторный поезд, догнал бы, доехал бы на нем до Новооктябрьского, там первым же попутным бортом в Нижневартовск, а оттуда - в Москву. И забыть обо всем, выкинуть из головы. Бессонница? Бессонница не смертельна, можно перетерпеть. Но даже габаритных огней последней волокуши уже не было видно. Лозовский поглубже натянул шапку и капюшон "аляски", забросил на плечо сумку и двинулся в поселок по укатанному траками вездеходов спуску, прикрывая лицо рукой в меховой перчатке от слабого, но режущего кожу, как терка, ветра. Было девять вечера. Широкие улицы поселка, застроенные основательными, сложенными на века избами, ярко освещали холодные ртутные фонари. Среди изб мусором, времянками, теснились вагончики и балки, в стороне серебрились арочные ангары промзоны, высились штабеля труб, какие-то громоздкие агрегаты в дощатой обшивке, емкости склада ГСМ. Поселок еще не спал, светились окна в избах, но улицы были совершенно безлюдны. Лишь елозил вдалеке, постепенно приближаясь, милицейский патрульный "УАЗ" с включенными зачем-то мигалками. Встреча с милицией в планы Лозовского не входила, поэтому он скрылся в тени трансформаторной будки и выждал, пока "УАЗ" завершит круг по поселку и вернется к приземистому, похожему на лабаз дому, над крыльцом которого светилась какая-то вывеска. Так надо понимать - к опорному пункту милиции. Неподалеку от него темнело двухэтажное здание - контора промыслов. Там же тянулись окна длинного барака, в половине из них был свет, остальные чернели - заежка, как называют в вахтовых поселках гостиницы и дома приезжих. Заезжки Лозовскому было не миновать, если он не хотел ночевать на улице, но спешить туда не следовало. Там потребуют паспорт, а расшифровываться раньше времени ни к чему. Он прошел вдоль берега к дебаркадеру, над которым горела красная неоновая вывеска "Причал". Со стороны поселка все буквы были на месте. Вряд ли ресторан работал в этот поздний безлюдный час, но Лозовский все же спустился по вырубленным в камне ступеням, прошел по скрипучему трапу, соединяющему берег с верхней палубой дебаркадера и толкнул обшитую вагонкой дверь с уважительной надписью "От Вас". Над дверью висела рында - судовой колокол, соединенный с дверью рычагом. Рында ударила, как показалось Лозовскому - оглушительно громко, в тамбуре его обдало сухим теплом калорифера, он толкнул вторую дверь и оказался в просторном зале с низким потолком, задрапированным рыбацкими сетями. В ячеях сети торчали пробки от шампанского - следы чьих-то лихих разгулов. Ресторан работал, хотя посетителей было всего четверо. Довольно молодые, интеллигентного вида, "конторские" - они сидели за угловым столом без скатерти, пили пиво из высоких стеклянных кружек и играли в карты. В преферанс, определил Лозовский по листу, расчерченному для пули. Остальные два десятка столов щетинились ножками поставленных на них стульев. Конечно же, это был не ресторан, а кафе, теплое, обжитое, с гардеробом в углу, с баром с высокими круглыми табуретами. Над стойкой вполголоса бормотал цветной телевизор, убеждая в преимуществах зубной пасты "Блендамед". За стойкой, подперев волосатой рукой небритую щеку, дремал грузный пожилой армянин в черной кожаной жилетке, с большим мясистым носом, с густыми усами и низким лбом. Это и был, судя по всему, хозяин ресторана "Причал" Ашот Назарян, сына которого, 22-х летнего Вартана Назаряна, обвинили в злостном хулиганстве за драку с журналистом Степановым. При появлении Лозовского конторские отвлеклись от игры, с любопытством посмотрели на незнакомого человека и вернулись к пуле. Ашот Назарян что-то сказал по-армянски, возник молоденький чернявый официант, услужливо принял у Лозовского "аляску" и шапку, почтительно проводил к столу, снял с него стулья, ловко набросил крахмальную скатерть, расставил приборы. Подошел хозяин, пузатый, на тонких кривых ногах, заулыбался, закланялся: - Я Ашот. Ашот Назарян из Карабаха. "Парень веселый из Карабаха, так называют всюду меня". Слышал такую песню, уважаемый? Про меня. Кушать будем? - Будем. - Немного выпивать будем? - Будем. Народу-то у тебя, уважаемый, - не протолкнуться, - пошутил Лозовский. - Зима, уважаемый. Мало работы. Аванс дают, получку дают - есть работа. Вахта меняется - есть работа. Вахта меняется, погоды нет - много работы. - А летом? - Летом хорошо, много работы. Туристы на теплоходе плывут, где кушать будем? У Ашота кушать будем. Рыбаки на путину идут, с путины идут, речники навигацию открыли-закрыли, геологи прилетели-улетели - все к Ашоту идут. Ашота все знают. На всей Нюде знают, на Оби знают. Лаваш дам, зелень дам, лобио дам? - Давай, - кивнул Лозовский. - Люля-кебаб дам? - Давай. Ашот нагнулся к Лозовскому, дохнув чесноком, доверительно спросил: - Чачи дам? - Обязательно. Кчюч дашь? - Кчюч не дам. Кчюч! Для кчюч молодой барашка нужно. Где взять молодой барашка? Нет здесь молодой барашка. Откуда знаешь кчюч? Кушал кчюч? - Было дело, угощали. - Где угощали? - В Шуше. - Ты был в Шуше? Был в Карабахе? - недоверчиво спросил Назарян. - Был, - подтвердил Лозовский. - Когда был? До был или после был? - Во время. - За кого воевал? За азеров воевал - не говори. За наших воевал - тоже не говори. Не хочу знать. Забыть хочу. Не могу забыть. Какой Карабах был! Наши - ваши. Какие ваши, какие наши? Одна земля - все наши. Дружно жили, весело жили. "Парень веселый из Карабаха". Где теперь тот Карабах? Где теперь тот парень? Приглушенно ударила рында, дверь распахнулась от пинка, в зал ввалилось нечто в белом овчинном тулупе до пят, какие выдают часовым и железнодорожной охране, обвязанное по глаза башлыком, приказало: - Ашот, чачи! - Чума на мою голову, опять пришел! - пробормотал Ашот и кинулся к вошедшему, семеня кривыми ногами и угодливо улыбаясь, стал суетливо помогать ему выйти из тулупа, размотать башлык, приговаривая при этом: - Ай, спасибо, уважаемый, не забываешь Ашота. Такой гость - именины сердца для Ашота, праздник для Ашота. Еще раз звякнула рында, вошли два крепких молодых человека в ушанках с черным кожаным верхом и утепленном, ловко подогнанном камуфляже с эмблемами охранной службы на рукавах, с карабинами "Сайга". Пристроили карабины у стойки, сняли шапки и уселись на высокие табуреты. Мальчишка- официант, не задавая вопросов, налил им по кружке пива. Они сделали по глотку и закурили. Тем временем из тулупа выпростался средних лет мужичонка в форме капитана милиции с красным скуластым лицом и маленьким подбородком, который делал его лицо похожим на кукиш. А мальчишка-официант уже летел по залу с подносом, на котором стояла большая рюмка с чачей. Капитан хряпнул чачу, с чувством занюхал рукавом и грозно огляделся: - Азартные игры? Непорядок! - Шел бы ты спать, шериф хренов, - не отрываясь от карт, лениво посоветовал один из конторских. - Достал уже всех, третий раз за вечер приходишь. - Обязан следить! - парировал капитан. - Чтоб везде - порядок! Взгляд его маленьких злых глаз остановился на Лозовском, на стол которого выплывшая из кухни толстая молодая армянка сгружала закуски. - Кто такой? - Гость, земляк, - залебезил Ашот. - Он в Шуше был, в Карабахе был. Хороший человек. - А мы это сейчас посмотрим! - пообещал капитан и двинулся к столу Лозовского преувеличенно твердым шагом, каким ходят очень пьяные люди. Ашот ловко подставил под него стул, капитан утвердился на нем и не без труда сфокусировал на Лозовском взгляд. - Ты кто? - Путешественник, - ответил Лозовский, заворачивая в теплый лаваш пучки зелени. - Это как? - Путешествует он, - поспешно объяснил Назарян. - Ходит, ездит, туда-сюда, туда-сюда. - Почему здесь? - По пути зашел. Привет тебе передать от генерала, - Лозовский назвал фамилию начальника Тюменского УВД. - Он попросил: будешь в Нюде, передай привет участковому. К внеочередному званию тебя хотят представить. Капитан вскочил: - Служу Советскому Союзу! - Вот и служи, - сказал Лозовский и занялся лобио с ореховой подливкой. - Дадут, значит, майора? - растроганно спросил капитан, плюхнувшись на стул. - Не майора, - поправил Лозовский. - Полковника. Чего уж тут мелочиться. - Шутишь? - дошло до участкового. - Шутки со мной шутить? Документы! - Пошел на ... - Документы! - рявкнул капитан и начал рвать из кобуры пистолет. Молодые люди в камуфляже допили пиво, взяли карабины и подошли к участковому. - Поехали отдыхать, командир, - сказал один из них. - Поехали-поехали, пока машина не выстудилась. Не обращая внимания на протесты, они взяли участкового под руки и повлекли к выходу с той снисходительной непочтительностью, с какой взрослые дети уводят из гостей подгулявшего папашу. - Явиться завтра ко мне в кабинет! - приказал капитан Лозовскому уже из тулупа. - Буду разбираться! Стукнула, закрываясь, дверь, прощально звякнула рында. - Зачем так? Не надо так, - расстроенно проговорил Ашот. - Плохо так, он начальник. - Какой он тебе к черту начальник? - разозлился Лозовский. -Ты хозяин. Это он должен перед тобой стелиться. - Я хозяин? Налоги платить - я хозяин. Всем деньги давать - я хозяин. Он сейчас для меня хозяин. Вартанчик, сынок, у него сидит. Разрешит передачу - принесу передачу. Не разрешит передачу - голодным будет сидеть. Беда у меня, уважаемый. Старший сын погиб в Карабахе, средний сын погиб в Карабахе. Увез Вартанчика из Карабаха сюда, всех своих увез. Пусть холодно будет, зато живой будет, последний сын, цветок души моей. От войны увез, от беды не увез. Сказали: дай сына в армию. В армию не дам, денег дам. Денег дал, много, в армию не дал. Беда снова нашла, посадили Вартанчика. - Слышал, - кивнул Лозовский. - За драку с корреспондентом. - Какая драка, уважаемый? Вартанчик домашний мальчик, хороший мальчик, не курит, вина не пьет, мне помогает, книжки читает, глаза портит. Не было никакой драки. - А что было? - Ничего не было. Мне сказали: так надо. Мне сказали: так сделай, так говори. А то плохо тебе будет. - Чем плохо? - Всем плохо. Санэпиднадзор скажет: посуду не так моешь, то не так, это не так. Закроют ресторан - как жить? Двенадцать человек у меня. Вином запретят торговать - как жить? Мне сказали: Вартан пусть так говорит. Был пьяный, сказал человеку: давай пить с тобой чачу. Человек сказал: не буду пить с тобой чачу. Вартанчик молодой, горячий. Очень обиделся, с кулаками полез. - Кто сказал? - перебил Лозовский. - Следователь прокуратуры? - Нет. Следователю так надо сказать. Мне другой человек сказал. Большой начальник. Над всеми зелеными начальник, из Тюмени прилетал, из главной конторы. Полковник - так его все зовут. Сказал: все скажешь как надо, дадут Вартанчику год условно, будешь жить, трогать не будем. Я сказал: не дам Вартанчика, меня сажайте. Он сказал: ты не подходишь, суд не поверит. Не хочешь Вартанчика, другого дай, из своих. Кого другого? Гурам немой, все понимает, все слышит, ничего не говорит. Контузило в Карабахе, еще ребенком был. Другой племянник есть, сын моего младшего брата. Брат сейчас в Турции - как могу его сына дать? Я сказал Вартанчику: такая беда, сам решай. Он сказал: не плачь, все скажу как надо. Все сказал следователю. Теперь сидит, ждет. Следственный эксперимент будут проводить. Следователь сказал: пусть здесь сидит, возить его туда-сюда, бензин тратить. - Что было в ту ночь? - Ничего не было. Много людей было, шум-гам был. Корреспондент сидел, вина не пил, пива не пил, кушал, разговаривал с людьми. Про Христича спрашивал: когда был, когда уехал. Он и меня про него спрашивал. Потом пришли двое зеленых... - Охрана? - Они. - Эти? - Нет, другие. Сказали: давай выйдем. Он встал, пошел. Больше ничего не было. Утром сказали: заблудился, замерз. - Тех двоих знаешь? - В лицо знаю. Как звать, не знаю. - Опознать сможешь? - Зачем опознать? - испугался Ашот. - Не нужно, уважаемый. Пусть так будет, как есть. Вартанчик немного посидит, быстро выйдет. Он молодой, сильный, выдержит. - Тебя обманули, Ашот. Он получит не год условно, а три года строгого режима. Или даже пять. - Почему так говоришь? - еще больше испугался Ашот. - Откуда знаешь? - Убит журналист, - объяснил Лозовский. - Дело на контроле у начальника УВД, будет на контроле у Генерального прокурора. - Беда на мою голову. Снова беда! Что делать, уважаемый? - запричитал Ашот. - Опять беда, куда от нее убежать? - Я скажу тебе, что делать. Пока ничего. Молчать. Прилетит следователь из Генеральной прокуратуры - ему все расскажешь. - Ты кто, уважаемый? - спросил Ашот. - Журналист из Москвы. - Почему сказал, что воевал в Карабахе? - Я не сказал, что воевал. Был. - Что делал? - Писал. - Что писал? - Что видел, то и писал. - Что видел? - Что и ты. Беду. - Ох, беда, беда. Много ходит беды. Нигде не спрячешься от беды, никуда не убежишь. Ты кушай, уважаемый, кушай, не смотри на меня, чачу пей. Потом друзьям скажешь: кушал у Ашота, вкусно кушал. Вкусно кушал? - Очень вкусно, - признал Лозовский, расправляясь под рюмку чачи с люля-кебабом. Конторские закончили игру, расплатились с немым официантом, упаковались в полушубки и вышли. - Пора и мне, - сказал Лозовский. - А то заежку закроют. Сколько с меня? - Зачем сколько? - замахал руками Ашот. - Не надо денег. Не надо заежка. Там клопы. У Ашота каюты есть. Четыре каюты. Хорошие каюты, теплые каюты. Люди иногда приезжают, с женщинами. Где переночевать? У Ашота переночевать. Он что-то сказал по-армянски немому официанту, тот взял из гардероба "аляску" и сумку Лозовского и вышел во внутреннюю дверь. Лозовский в сопровождении Ашота последовал за ним. Каюта была на первом этаже дебаркадера, теплая, чистая, со свежим бельем на откидной кровати. Пока Лозовский доставал из сумки шерстяной спортивный костюм фирмы "Пума", который в командировках использовал как домашнюю одежду, Ашот топтался у двери, тяжело вздыхал. - Значит, молчать? - спросил он. - Молчать. - И рассказать следователю из Москвы? - Только ему. - Не дадут жить. - А это решать тебе. Ашот ушел. Лозовский прилег на кровати, чтобы обдумать то, что узнал, и мгновенно заснул. Сквозь сон он услышал стрекот вертолетного двигателя, но лишь повернулся на другой бок. Разбудил его деликатный стук в дверь. В круглом иллюминаторе стоял молочный туман, как бы утепленный невидимым солнцем. Он посмотрел на часы: восемь утра. Потом понял, что это время московское, а по-местному уже десять. Стук повторился, всунулся мясистый нос Ашота: - Извини, уважаемый. К тебе человек, поговорить хочет. - Сейчас встану. Пусть войдет. Голова Ашота исчезла, в каюту вошел сухощавый молодой человек с острым лицом и быстрыми внимательными глазами - телохранитель Кольцова. - Ну что, корреспондент, я тебе сказал: не нужно посылать меня на ... Не послушался. А зря, - с ленцой проговорил он, неторопливо сдергивая с правой руки перчатку и надевая на пальцы, как перчатку, что-то металлическое, сизого воронения. Это был кастет. II В какой-то из книг про жизнь после смерти, которые Лозовский, не веривший ни в какую эзотерику и экстрасенсорику, иногда без всякого интереса листал, он прочитал, что в момент смерти человек видит сверху свое бездыханное тело, а потом вплывает в световой коридор. Очнувшись от холода, никакого светового коридора он не увидел, себя сверху тоже не увидел, из чего можно было сделать вывод, что он еще жив. Вместе с этой мыслью, первой в прояснившемся сознании, пришла боль. Она шла сзади, из-за левого уха, заполняла затылок, копилась в лобных пазухах над бровями, как горячая ртуть, словно за ухом работал какой-то насос и гнал боль в такт ударам сердца. Когда ртути накапливалось слишком много, Лозовский терял сознание, боль прорывалась, как гнойник, растекалась по всему телу. Холод возвращал его к жизни, тотчас же включался насос. В короткие секунды бодрствующего, но еще не замутненного болью сознания, которые Лозовский как бы суммировал, он успел понять, что лежит в спортивном костюме "Пума" на каком-то тюфяке на правом боку, скрючившись, как человеческий эмбрион в материнском чреве, на полу комнаты с черными бревенчатыми стенами, снизу поросшими инеем. Комната освещена тусклым светом синей лампочки в металлическом каркасе. Лампочка висит над дверью, свет ее не доходит до дальней стены, поэтому комната кажется огромным тоннелем. Следующие суммированные секунды просветления Лозовский потратил на то, чтобы передвинуть к голове, стянутой тугим обручем, тяжелую, как свинец, левую руку. Под пальцами зашершавилось. Марля. Голова забинтована. На затылке под марлей нащупалось твердое. Кровь. Запеклась. Значит, в отключке он уже давно. Вспомнилось: было утро, когда в его каюту вошел охранник Кольцова. Когда Лозовский увидел кастет и понял, что это кастет, он отшатнулся к двери, но сзади на него навалился Ашот, обхватил волосатыми руками, сковал руки, горячо задышал в ухо чесноком: "Не надо, уважаемый! Все хорошо будет, с тобой поговорят, все хорошо будет!" Лозовский крутанулся, пытаясь сбросить прилипшее к нему грузное тело. Утро выключили. Сколько же времени прошло? Он притянул руку к глазам. Часов не было. Не было его командирских часов, всегда приносивших ему удачу. Кончилась удача. Вместе с чувством безнадежности пришло облегчение. "Он прошел свой путь от "Аз есмь" до "Я был", - подумал он о себе словами из собственного некролога. Больше не нужно ни о чем думать, можно сосредоточиться на работе насоса, стараясь усилием воли выключить сознание раньше, чем боль станет невыносимой. Синий свет то рассеивался, то сгущался. В какой-то момент Лозовский понял, что в комнате он не один. Тоннель словно бы перекрывался призрачной, фантомной стеной, у стены сидел кто-то огромный, на корточках, как сидят на Востоке, строгая ножом палочку. Но он не строгал палочку, а перебирал в руках, как четки, какой-то браслет - блестящий, пластинчатый. Но стоило Лозовскому сосредоточить на нем взгляд, стена и человек исчезали, комната снова превращалась в тоннель, на дальнем конце которого были ночь, мороз, волчья луна над мертвыми голубыми снегами. Потом этот огромный человек-фантом встал, приблизился, застив собой лампочку. Лозовский почувствовал на лице жесткие, будто железные, пальцы. Они бесцеремонно повернули его голову набок, в шею что-то больно кольнуло. - Не дергайся, - брезгливо приказал фантом. - Промедол. Он выпрямился, бросил на пол шприц, потом наклонился, поднял его и сунул в карман. От укола на шее по всему телу пошли прохладные эфирные волны, насос в затылке еще работал, но будто бы на холостых оборотах, в голове прояснилось. Фантом стоял, смотрел сверху вниз, ждал. Это был крупный мужик в камуфляже, лет пятидесяти, с темным грубым лицом и короткими седыми волосами, которые делали его похожим на негатив. - Ну, оклемался? Лозовский сел, притянул ноги к груди. - Хо-лод-но, - клацая зубами, сказал он. - Сейчас поправим. - Незнакомец набросил ему на плечи тяжелую камуфляжную куртку, потом поднес ко рту горлышко алюминиевой фляжки в суконном чехле. - Глотай. Быстро, сколько сможешь. Не бойся, не отравлю - спирт. Лозовскому показалось, что все это с ним уже было: крупный человек в камуфляже, армейская фляжка, спирт. Он сделал два больших глотка, на третьем поперхнулся, долго откашливался, чувствуя, как от кашля в затылке снова пытается гнать горячую ртуть адский насос. Незнакомец сел на корточки, теперь уже рядом, у ближней стены, и вновь стал перебирать в руках, как четки, пластинчатый браслет. Лозовский разглядел: это были его часы, именные, командирские, которыми в штабе 40-й армии наградил его генерал- лейтенант Ермаков за мужество, которое Лозовский проявил не осознанно, а от ужаса и безвыходности положения. - Везучий ты парень, Лозовский, - проговорил незнакомец. - Никогда таких не встречал. Глядя на тебя, начинаешь верить в судьбу. - Чем же это я везучий? - спросил Лозовский, с радостью понимая, что он может и думать, и говорить. По всему телу распространилась легкость, утренняя летняя свежесть, когда губы сами собой растягиваются в улыбке - просто так, не от чего. - Тем, что попал на меня. Ты стал большой проблемой, парень, ты это знаешь? - Вы кто? - Я тот человек, который решает проблемы. - А, полковник, из военной разведки, - равнодушно сказал Лозовский. - Ну, решайте. - Мне приказано доставить тебя в Нижневартовск. - А оттуда в Тюмень? Или Кольцов сам прилетит в Нижневартовск? Доставляйте. Мне есть о чем поговорить с вашим шефом. - Не будешь ты с ним говорить. Как ты добрался до Нюды? - По зимнику, на санно-тракторном поезде. - Так я и подумал. Вешки на реке видел? - Видел. - Остальное поймешь. Поедешь на вездеходе. Водила не заметит вешек. Понял? - Не понял. Он - тоже со мной? - Он выскочит. Загодя. Приложит тебя кастетом и выскочит. - Водилой будет - этот? - Да, Ленчик. Личник Кольцова. - Откуда он здесь взялся? - Оттуда. Он единственный, кто знает тебя в лицо. - Без кастета нельзя было обойтись? - Пес, - недовольно сказал полковник. - Злобный пес. - Стаса Шинкарева - тоже он? - Кто такой Стас Шинкарев? - Московский журналист. Его убили четыре дня назад по дороге в Шереметьево. Кастетом. - Не мои дела. Москвой я не занимаюсь, там своя служба. - Капитан Сахно? - Ты много знаешь, парень. - Гораздо больше, чем вы думаете. И чем это хотелось бы вашему шефу. - Потому ты и стал проблемой. Ты чего улыбаешься? - А так, хорошо, - беззаботно ответил Лозовский. - Не плыви! - прикрикнул полковник. - Кайф словил! Рано тебе кайфовать! Что будем делать? - Это ваша проблема. - Ладно. Сделаем так. На вездеходе ездил? - Нет. На тракторе ездил, на танке. - Значит, управишься. Сейчас я уйду, дверь не запру. Выйдешь, по коридору налево, у заднего крыльца вездеход. Заведенный, на холостом ходу. Сядешь, и к реке. Повернешь направо. Через двенадцать километров на левом берегу леспромхоз, не пропустишь - там бревна и огни. - А сейчас что? - спросил Лозовский. - Ночь. От леспромхоза до Сургута узкоколейка. Вездеход бросишь на берегу. Доберешься до Сургута - сразу в аэропорт и в Москву. Там напишешь заявление в прокуратуру - за незаконное задержание. - Кто меня задержал? - Участковый. - Он подтвердит? - Не помнит он ни хера. Каждый вечер напивается в лоскуты, утром ничего не помнит. Храпит сейчас в кабинете. Полковник вышел, через некоторое время вернулся, бросил Лозовскому камуфляжные штаны на синтепоне, ушанку и валенки. - Одевайся. Снова вышел, принес дорожную сумку Лозовского, доверху набитую его одеждой, кинул на колени бумажник с документами и деньгами. Лозовский заглянул - рубли и пачка долларов были на месте. - Переоденешься в Сургуте в аэропорту, зайдешь в сортир и переоденешься. Ты чего ждешь? Тебе сказано: одевайся! - Не катит, полковник, - ответил Лозовский. - Я сяду в вездеход, вы устроите погоню и пристрелите меня при попытке к бегству. Придется вам как-то по-другому решать проблему. И на меня не рассчитывайте, я вам не помощник. - Мудак! - выругался полковник. - Ты никогда никому не доверяешь? - Я не доверяю тем, чьих действий не понимаю. Почему я должен вам доверять? -