Оцените этот текст:


     ---------------------------------------------------------------
     Эдуард Лимонов. Mother's Day
     © Copyright Лимонов Э.
     Изд: "Константа", М., 1995
     OCR: Михаил Юхновский
     Spellcheck: Михаил Юхновский, 18 Dec 2003
     ---------------------------------------------------------------

     MOTHER'S DAY
     Крайняя  усталость  делает  человека  мирным.  Я  брел,  замиренный,  в
чернильных сумерках с  лестницей на  плече по Бродвею. В  руках у меня  были
ведра. Вопреки усталости мне приходилось совершать вдруг  неожиданные шаги в
сторону,  останавливаться,  отшатываться  и  отстраняться.  Вечерний  народ,
прущий в  Линкольн-центр,  в  кино  и  в  театры, совершенно не заботился  о
собственной  безопасности.  Народ пер глупый и  безглазый,  мистэры, миссис,
белые, черные и цветные, прямо на мою лестницу.
     На кой и куда  я ее нес? Я закончил ремонт квартиры, получил от хозяйки
оставшиеся money и потому  обязан был полностью очистить помещение. Лестница
принадлежала не мне, но  тот, кому она принадлежала, не смог заехать за ней.
Посему я страдал  в десять  вечера под  чернильным  небом  Бродвея: лестница
разрезала плечо,  орудия труда в пластиковых ведрах оттягивали руки. Длинные
волосы,  это был  последний год,  когда  я  носил длинные  волосы,  заметало
бродвейским  ветром мне на  глаза, под кепочку. Я шел  и грустно  думал, что
грек  из меня  не получится. Никогда. В Нью-Йорке мелким ремонтом и окраской
квартир занимаются обыкновенно греки. Я имел работу только потому, что  брал
вдвое  меньше,  чем  грек.   Они  уже   обещали   оставить  меня  живым,  но
малоповоротливым, если я не оставлю мое вредительство их бизнеса. Я хотел бы
оставить. Я бы оставил неделю назад. Но мне нужны были money. Я хотел жрать,
я хотел покупать водку "Вольшмидт" и желал приглашать американских девушек с
большими белыми задами по меньшей мере в кино.
     В холле  "Эмбасси" было  необычно  тихо. Наши черные  временно покинули
гнездо,   дабы  вкусить   коллективно  неотельные  удовольствия?  Бесплатный
рок-концерт в  Централ-парке? Фейерверк  над Хадсон-ривер?  Я  был,  однако,
уверен,  что холл оживится после полуночи. В баре (синяя дверь вела из холла
прямо  в   этот  бар)  зазвучит  живое  пьяно.  Рассядутся  на  подоконниках
драг-пушеры. Спустятся  вниз отоспавшиеся  за  день пимпы...  Будет  весело.
Почему-то  считается, что быть бедным  - значит непременно страдать.  Черные
обитатели  "Эмбасси"  были  бедными,  но  страдали хохоча и вопя. Они  пылко
желали money, кто же не желает их, но money на всех в  этом мире постоянно и
хронически не  хватает. Определенная часть населения вынуждена выкручиваться
как может...
     От телефона отделилась и подошла к  лифту мощная черная  дама по кличке
"Базука". Профессия - проститутка. Возраст: от 25 до 35 лет.
     How you doing?"- сказала она.
     "Well.  And you?" только и успел  произнести я (отвечая одновременно на
поднятие руки  мэнеджера  от конторки  своим  поднятием  руки1)"  как дверцы
больно  ударившегося обо что-то элевейтора,  разошлись  Мы вступили,  Базука
впереди, распространяя кокосово-одеколонные ароматы, я с лестницей, сзади, в
грязный сарай.
     "Почему  так пусто в холле?,  -  сказал  я. -  Как  в  праздник.  Можно
подумать вечер Кристмаса..."
     "Так  и  есть  праздник, young  man, Базука вынула из сумочки сигарету.
"Mother"s  day.  Ты уже поздравил свою  мазэр?"  Щекастое лицо  ее надо мной
изобразило удовольствие.
     "Нет,  не  поздравил.  Я работал  весь день.  И моя  мазэр живет  очень
далеко."
     "Моя тоже,  - сказала Базука, - на  юге.  Но  я свою уже поздравила! 25
минут по  телефону  со штатом Джоржия  обойдутся мне в жирную  сумму, но для
моей мамы мне ничего не жалко."
     "Моя  живет  на противоположном  боку  глобуса,  в Европе, и  у нее нет
телефона."
     "Ааа-х... - Базука вздохнула, -poor young man'". Но ты не огорчайся: Ты
привезешь ей подарок, когда в следующий раз поедешь ее навестить."
     Элевейтор  остановился  на  нашем  десятом  этаже и мы вышли.  Лестница
первая, за нею я, и наконец Базука.
     "Я не смогу ее навестить,  - сказал я, вешая лестницу на плечо. -  Я не
могу поехать в мою страну."
     "Ой-йой-йой..., - воскликнула Базука и подождала пока я возьму ведра. -
Пур янг мэн, который не может навестить свою мазэр... Они посадят тебя, если
поедешь?" - спросила она, вдруг резко сменив тон на деловой.
     "Да.  Посадят."  - согласился  я.  Было  бесполезно пытаться  объяснить
Базуке,  что никаких "нападений со смертоносным оружием" я в своей стране не
совершал.  Объяснение,  почему я не могу поехать в СССР, заняло бы несколько
часов.
     "Ox,  poor mother,  которая не может иметь  подарка от сына  в mother's
day... И даже телефонного звонка..." - Базука остановилась у  своей двери, а
я понес лестницу дальше.
     "Хэй, янг мэн, - крикнула  она  мне  в спину, - если тебе некуда пойти,
приходи в мою комнату. Я  ожидаю  нескольких девочек, они тоже из  Джорджии,
как и я. Мы собираемся скромно отметить мазэрс дэй."
     "Тсэнкс," - сказал я, и хотел  было добавить  "Базука",  подумал что ей
будет обидно, и не вспомнив ее настоящего имени свернул в поворот коридора к
своей двери. Оставив фразу незаконченной.
     Обыкновенно  мы  здоровались  с "Базукой"  - "Hi! How  are you?"  - как
полагается  соседям. И только.  Разговорились  мы в  первый раз. На  "и!оем"
десятом  этаже  жили  несколько  проституток.  Базука отличалась  от  других
мощнейшим ростом, красноватым оттенком черной  кожи  и тем,  что никогда  не
принимала клиентов у себя в комнате. Другие делали это,  она - нет. Очевидно
"Базука" считала, что дом и рабочее место следует разделять.
     Отделавшись  наконец от  лестницы и от ведер  я сделался  вдвое  легче.
Отвернув оба  крана  на всю мощь,  я разделся и  лег  в потрескавшуюся всеми
капиллярами и венами, как лицо алкоголика, ванну. Ванна (old-fachion большой
американский  tub  предназначенный,  просторный,  для  могучих  американских
телес) и кусок открытого свежего  неба  вплоть до Централ-парка и соблазнили
меня, поселиться в "Эмбасси",- очень запущенном single Room occupation hotel
.
     Шевеля  палцами  ног  я лежал,  разогреваясь  и разбухая  и размышлял о
"мазэрс  дэй".  Праздник  этот  ничего не говорил ни  уму, ни  сердцу моему.
Казался  мне неуместно-сентиментальным...  Какие могут быть слюни о мамах  в
моем положении... В Советском Союзе  праздновали Международный женский  день
Восьмое Марта. В этот день предполагалось дарить матерям,  женам, сестрам  и
подружкам,   подарки.   Цветы,   духи,  всякие   штуки...  Рано   покинувший
родительский дом, проведший большую часть сознательной жизни среди богемы, я
не  успел  приобрести  приличных  привычек.  Я  мало  что  кому-либо  дарил,
насколько  я помню.  Я  дарил  на дни рождения  самосделанные сборники своих
стихов, нескольким типам подарил сшитые мной  на глаз брюки. И мне дарили на
дни рождения стихи и картинки, и колажи. Все эти церемонии и хорошие  манеры
были у меня в  прошлом и остались там же. Картины и  колажи висят очевидно у
незнакомых мне типов в  Харькове  и  Москве. Попав в Нью-Йорк я  утерял даже
респектабельное  советское  уважение  к  дням  рождения. Умерев  для прошлой
жизни, и родившись вновь, я столько раз мутировал, что стал радостно плавать
в  растворе  жизни  отказавшись  от  координат.  Прошлое-будущее,  верх-низ,
север-юг, - координаты должны атрофироваться как  буржуазные.  В результате,
отвыкнув от советских знаменательных дат и не привыкнув к  новым, я оказался
человеком без праздников. Седьмое Ноября  и Первое Мая были одинаково далеки
мне  и чужды  как и Четвертое  Июля или Thanksgiving Day"...  Mother's  Day.
Сквозь ванные  пары и Дымку  времени предо мной предстало лицо моей  матери,
такое, каким А; видел его, когда еще был послушным близоруким мальчиком.

     Красивое мамино  лицо. Моя полутатарская мама в беретике... Day. g ярко
помню один дэй,  вернее конец его.  Солнечный день, еще зимы но уже весны. Я
что-то  натворил и убежал "за  дом", так называли "наши"  затылочную сторону
двенадцатиквартирного  дома,  и  бродил  там  по  трескающимся под ботинками
лужам, нарочно желая промочить ноги, заболеть и этим  отомстить родителям...
И  пришла  моя  мама  в пальто  с  каким-то  жалким  искусственным мехом,  в
чулках-капроне и  в резиновых,  невысоких, по щиколотку ботиках  на кнопках.
Мама подошла ко мне и сказала: "Пошли домой,  Эдик!" и протянула  мне руку в
перчатке. Кажется меня обидел отец, или я обидел отца, или все мы - атомного
века  семья,  разобиделись  взаимно.  И  там  вот  "за  домом",  разреженный
недостаточный  воздух весны,  льдинки, эти  остроносые  ботики  и  капрон, и
дешевое это пальтишко со слепившимся  от  попавшей на  него капели "мехом" -
почему то собравшись, плюс протянутая ко мне, разорвавшаяся по шву перчатка,
дали мне впервые идею  хрупкости, смертности моей  мамы. Маленький, я  видел
мою маму из положения снизу вверх...
     Я обнаружил,  что плачу и  слезы  капают в  мою испаряющуюся на десятом
этаже над уровнем Бродвея ванную. "Fucking life! Fucking life!", закричал я,
и ударил кулаком по воде.  Не знаю, что я хотел выразить  этим восклицанием.
Абсурдность Ли жизни, стремящейся неуклонно  к смерти? Абсурдность ли жизни,
лишившей  меня  близких?  Мамочка,  никогда  я не  был маминым  сынком,  и в
пятнадцать лет, пьяным подростком, обзывал  тебя "дурой" и "проституткой"...
Как я смел, остолоп! Вылезая из ванной, я вспомнил, как один тип увидел меня
с мамой  на  московской улице. Мама приезжала ко  мне  в Москву,  так вот он
видел  меня  с  нею, сукин сын, чванливый профессорский сын,  и сказал нашей
общей подруге: "Видел Лимонова с какой-то некрасивой пожилой женщиной." "Моя
мама красивая, пидар  гнойный!" - вскричал я, и войдя  в  комнату, хлестанул
его мокрым полотенцем  по воображаемому лицу.  И  взяв  его за  воображаемую
шевелюру,  врезал ему коленом  в подбородок, дробя  его челюсти. "Ну  я тебя
встречу! (я  вспомнил, что  тип живет  теперь в  Лос-Анжелесе), я располосую
тебе глотку за мою маму. На мою маму даже я не имею права тянуть!"
     Mother's  day  может быть нужен  для того,  чтобы вспоминали мы о наших
мамах? Возвращались к началам наших жизней? Нехорошие, как  мы есть, грешные
так, что  грешнее  быть  невозможно,  те кто  испоганил  души свои и те  кто
испоганил тела, чтоб мы имели один день покаяния... Не потому, что мамы наши
святые и чистые, а потому, что лежали мы у них в руках когда-то, беспомощные
и голые, плаксивые куски плоти, еще ничего не  умевшие натворить ни злого ни
доброго, выражавшие себя  лишь в  пипи и кака.  Стокилограмовая  проститутка
Базука  нежно  беседовала  со   своей   мамой   в  штате  Джорджия.  Базука,
пропускающая за день через все отверстия,  какие у нее  имеются, члены  всех
рас  и  цветов... Нужен Базуке мазэрс дэй, чтобы  почувствовать  себя черной
девочкой в желтом от солнца штате Джорджия, еще не Базукой?
     Улегшись  в  постель,  я вспомнил,  как  слопал  однажды,  прожорливый,
купленные отцом для больной  мамы  какие-то особые, редкие булочки. И как  в
жару температуры, больная мать улыбалась с постели, останавливая пытавшегося
выговорить мне отца, "Вениамин, он еще маленький, он не понимает..." Теперь,
тридцать лет спустя, когда я столько заплатил муками одиночества и продолжаю
платить  за  отсутствие  близких людей рядом  со  мной,  я бы  сумел жить  с
близкими  в  гармонии?  Я  бы  берег их, я  не предъявлял  бы к ним  строгих
требований..?
     Сделав  меня  сентиментальным, усталость однако не позаботилась  о том,
чтобы  выключить  мою нервную  систему.  После  получаса  переворачиваний  и
разворачиваний, я встал, включил свет и оделся. Решил пойти к соседке.
     Приличным  джентльменом  в  джинсах и  фиолетовом бархатном  пиджаке  я
спустился  вначале в  ликер-стоп. Купил бутылку розового газированного вина,
объявленного на этикетке как  "Калифорнийское шампанское". Вернулся в отель.
Постучал в дверь Базуки... Мама моя пришла бы  в ужас и не одобрила бы моего
поведения. Не одобрила бы моей манеры празднования  "маминого  дня".  Сынок,
отправляющийся  в гости к  проститутке,  где  очевидно будет  еще  несколько
"падших",  как  их  называли в  дореволюционных  романах,  девочек. Было  бы
странным, если бы оказалось, что Базука дружит с профессоршами Колумбийского
университета.
     "Кто там?", - спросила Базука из-за двери, строго и сильно.
     "Янг мэн с  лестницей",  -  отрекомендовался  я. Ложная информация. Ибо
лестницы со мною не было. А "янг мэн" уже проводил в небытие свои 34 года, и
жил в тридцать пятом.
     Несколько замков прощелкали, двери приоткрылись.
     "Get  in" Базука,  уменьшившаяся в  росте, стояла  в  шелковом  красном
платье, босиком, вся огонь и жир,  потому что лицо, шея и обнаженные руки ее
лоснились. За нею комната озарялась пламенем свечей.
     "Ох, у вас candle-light".
     "Мы имеем очень хорошее  время!", - гордо  сказала Базука. "Шам-пэйн!",
счастливо взвизгнула она, взяв из моих рук  бутылку. Она без сомнения хорошо
знала, что "шампанское Андрэ" стоит всего  несколько долларов.  Я решил, что
мазэр Базуки хорошо воспитала свою дочь.
     "Янг  мэн  из Европы.  Его мама живет в  Европе",  -  представила ме ня
Базука. Указала мне на пуф. Пуф оказался  очень горячим. Я догадался, что до
моего прихода хозяйка согревала его необъятным задом
     Две  подружки,  такие  же  задастые,  могучие  и  сильные  как  хозяйка
пошевеливались на постели Базуки, утопая во многочисленны^ подушках. Рядом с
постелью  стоял низкий длинный стол,  на  нем я  разглядел  кэйк, тарелки  и
бутылки... Когда вы  входите  в полутемное помещение,  то  вначале вам видны
общие элементы  и недоступны  детали.  Но вам тотчас доступен запах.  Черные
девушки пахли крепко и пахли свечи. И пахло масло на коже Базуки.  И все  их
духи или одеколоны.
     Один,  человек жить не может.  Даже самому  нелюдимому, нужны ему люди.
Какие-нибудь. Какие есть  в  наличии.  "Янг мэн  из Европы", это звучит  как
лимерик Эдварда Лира, английского экцентричного поэта.
     "Жил в Нью-Йорке янг мэн из Европы,
     Были скудны его гардеропы..."
     Их  звали,  двух  подружек:   Офели,  то  -  есть   Офелия,  и  Глэдис,
происхождения  второго  имени  я не  знал, но произвольно вывел его из имени
цветка:  Гладиолус.  Все  трое  приехали из одного  и того же города в штате
Джорджия,  из  Афин. Когда  я  спросил, почему Афины,  не был ли  основатель
города греком, они сказали что не знают.
     Я выпил за их цветочно-шекспировские имена. Они  похвалили мое имя. Они
сказали, что это  "черное" имя, черные родители  после войны  довольно часто
давали  своим  сыновьям имя Эдвард. Я сказал, что  если проживу  еще  год  в
"Эмбасси", то почернею. Они захохотали. Базука сказала, что видела однажды в
элевейторе еще одного  белого парня. Я предположил, что  может  быть это я и
был.
     "А почему ты не живешь с белыми?", - спросила Гладиолус, самая мрачная.
Точнее, самая молчаливая.
     . "Когда я переселялся, мэнэджер Кэмпбэлл меня не предупредил: "Мистер,
у нас живут только черные!" "Мне  все  равно  с кем  жить, - сказал я, -  но
только  в Эмбасси я могу  снимать большую комнату с ванной за 160 долларов в
месяц."
     "Thaf's right!, - сказала Базука, - я бы  не жила здесь, но  цена очень
атрактив."
     "Я  бы никогда не смогла жить  в отеле с белыми, - сказала Гладиолус. -
Чтоб только белые! Мне было бы страшно."
     "Ox,  honey',  кто  бы  тебя  взял,  -  захохотала Базука.  -  С  нашей
профессией..."
     Воцарилось  вдруг краткое,  но многозначительное молчание.  "Ты  должен
попробовать  кэйк,  Эдди...",  - сказала  Базука.  И  стала  накладывать  на
бумажную тарелку кэйк... Неумело, словно никогда в жизни этого не делала.
     Может  быть  в  свободное  от  бизнеса  проституции  время  между  дими
непринято  говорить о  профессии?.И случайно  оговорившись, Базука чувствует
себя неловко? Я обращался к проституткам по назначению, то - есть за сексом,
считанное количество  раз.  Я  давно выяснил,  что  никакого  возбуждения от
сексуального акта  с проституткой  не чувствую. На мой взгляд  следует  быть
школьником в прыщах или примитивом, дабы чувствовать вкус этого "запретного"
плода. На мой взгляд он как раз совсем незапретен и слишком регламентирован.
Множество общих деталей сближает визит к проститутке с визитом к доктору. Те
же манипуляции  с много раз стиранными  полотенцами, раздевание, складывание
вещей,  одевание.  В  обеих  случаях, плата  за  сервис  находится в  прямой
зависимости от сложности консультации. "Я вам надавлю на живот, а вы скажите
мне, что вы чувствуете..." "Да, доктор, нет, доктор..." "Меня зовут Джон..."
"Если ты  хочешь влезть  на меня, это будет  стоить тебе  еще 25 долларов...
Если ты хочешь, чтобы я влезла на тебя..."
     Май  мазэр  приготовила отцу  бобы со свининой, -  сказала  Офелия. - Я
уверена,  потому что уже лет тридцать  она делает ему на  мазэрс дэй бобы со
свининой. Если бобов не будет, он  обидится. А он  всегда дарит ей одно и то
же:  несколько,  паундов  чистой  шерсти. Моя мать  вяжет  отличные вещи для
семьи. А шерсть дорога..."
     "Да, чистая шерсть затягивает  на много", - сказал я солидно и Покашлял
в ладонь.
     Понятия  не  имея,  впрочем, о ценах на шерсть.  Янг мэн  из Европы,  у
которого скудны гардеропы, я никогда ничего не купил  себе из чистой шерсти.
Но если ты сидишь в компании, где говорят на тему шерсти, ты должен прилично
сделать  вид, что ты не идиот, пусть и из Европы. Среди троцкистов еще вчера
вечером  в  Бруклине  я  говорил о необходимости кровавой революции.  На  их
собрании прилично было говорить о революции...
     "А мой отец  всегда дарил  матери на день рождения одни и  те  же духи:
"Красная  Москва"".  Самые дорогие духи  в  моей стране. Бутылочка  матового
стекла в форме кремлевских башен".
     "Кремлевских башен... - повторила Офелия. - Что это за башни? Как башни
Ворлд Трэйд-центра, в даунтауне?"
     "Кремль - это...", я замялся. И погрешил против истины. "Так называется
Сити Холл в Москве..."
     Так мы беседовали себе в полутьме.
     Жизнь поворачивалась ко мне различными сторонами: светлыми редко, часто
- трагическими и темными. По  всей вероятности такой я желал ее - мою жизнь.
Моя мама  не одобрила бы  моей жизни даже в адаптированном для мам  и  детей
варианте. Если бы она знала как, где, и с кем я живу и общаюсь, она получила
бы разрыв сердца  давным-давно. Я не  то что попадал  в плохие компании,  от
которых  она меня  предостерегала на  заре моей жизни,  я просто-напросто ни
разу не попал в хорошую компанию! Но, мама, сидя с черными, тяжелыми, крепко
пахнущими бабищами, в очень плохой  с твоей точки зрения  компании, "плохой"
мальчик  с   "падшими"  женщинами,   в  теплом  свете   свечей,   усталый  и
умиротворенный и вымытый, рядом с  большими  коленями Базуки, я  был ближе к
тебе,  мама,  нежели  когда-либо.  Это они, сосательницы  членов, равнодушно
подставляющие любое отверстие в теле безымянному пришельцу, если у него есть
в кармане  двадцатка, они, циничные, как равнодушно горячий  Ад,  виновны  в
том, что подтолкнули меня к тебе, мама! Из моего озлобленного одиночества...
Очеловечили  Супермэна,  пусть  сорок  минут  продолжался  посвященный мамам
вечер. Сорок минут уделили мы в нашей нечистой жизни мамам.
     "Эй, сестрички, - сказал я, - выпьем за наших мам!"
     И мы  выпили. Крепкого кукурузного бурбона,  потому что шампанского уже
не было. За маму Бэтси, за маму Лидию, за маму Белинду и за маму Раю.
     Когда  мы прикончили бурбон, девушки стали  собираться на  работу. А я,
поблагодарив  их  за  чудесный  вечер,  пошел  спать. И спал крепко, мама, и
спокойно.








Last-modified: Tue, 23 Dec 2003 18:42:25 GMT
Оцените этот текст: