аз даже зевая. На него пока особенно не наседали, по большей степени обрабатывая совсем сникшего и еще более постаревшего моделиста. В первые три дня их пребывания в закрытом учреждении оперативные сотрудники усиленно собирали сведения о задержанных. К их удивлению, они не нашли ничего компрометирующего ни того, ни другого, о чем докладывали начальству... Начальство недоумевало и, в свою очередь, само себе задавало вопрос: как же к Миоме попали секретные чертежи? Так и не найдя удовлетворительных объяснений, через неделю старого моделиста выпустили на свободу с приклеенным на всякий случай хвостом, а Миому задерживали, чувствуя, что именно в нем кроется загадка утечки. Его по четыре часа в день допрашивали, но он молчал, жестами показывая взбесившимся следователям, что он немой. Наконец один из них позвонил в школу, и ему неожиданно подтвердили, что Миома почти не разговаривает, что у него повреждена психика, а на все вопросы он отвечает только письменно. Миома был отправлен в специальный госпиталь с зарешеченными окнами, где им занялись психиатры и после месяца упорного труда выявили в пациенте некоторые аномальные проявления, пока неясной направленности. Ему задавали вопросы, имевшие, например, такое содержание: - Как к вам пришла идея создавать военные вертолеты? - Частями ли вам в голову приходят детали конструкций или в целом? - Могли бы вы еще создать модель? Миома отвечал на бумаге: - Идея создавать военные вертолеты пришла мне вдруг. - Конструкция приходит ко мне в голову вся в целом, и я лишь впоследствии в ней разбираюсь. - Да, я мог бы создать новую модель. Потом Миому попросили составить список необходимых материалов для постройки новой модели, он два дня думал, а на третий отдал его охраннику. Под списком была приписка: хочу работать только в комфортабельных условиях и без видимого надзора. Для Миомы была приготовлена специальная квартира из двух комнат, в одной из которых находилась оборудованная по последнему слову техники мастерская, в другой же - спальня с достаточно приличной обстановкой. Наблюдение за квартирой было скрытым и сводилось к тому, чтобы контролировать передвижения Миомы. Ему позволялось выходить на улицу в пределах квартала и покупать себе продукты на выделенные казенные деньги. В доме напротив была так же специально оборудованная квартира, в которой поместились два сотрудника безопасности, ведущие наблюдение за квартирой Миомы с помощью биноклей, снабженных приборами для ночного видения. У обоих имелось по автоматической винтовке с оптическим прицелом неизвестно для какой надобности. На третий день наблюдатели сообщили, что Миома приступил к работе. Он три дня трудился возле чертежной доски, а затем перешел к станку. Он, совершенно забывший, что за ним ведется наблюдение, всеми своими мыслями погрузился в создание нового детища и про себя называл его уже "Ми-3". Когда был сооружен остов будущей конструкции, неожиданно Миома вспомнил мать. Инструменты посыпались из его рук, на глаза навернулись слезы, он рванулся к дверям, словно зверь из загона, и быстро побежал по улице. Один из наблюдателей, в это время рассматривавший сквозь оптический прицел женские ноги, вдруг увидел в нем бегущего Миому и случайно нажал на спусковой курок. Пуля оторвала Миоме кусочек ушной раковины, но он этого даже не заметил и бежал, окровавленный, по тротуару. Второй наблюдатель сочувствующе сказал первому, что будет вынужден сообщить о происшествии начальству. Первый знал, что тогда на этом его карьера закончится, а потому, взяв винтовку второго, застрелил его метким выстрелом в глаз... Впоследствии убийца оправдался перед начальством тем, что его напарник, помешавшись рассудком, выстрелил в бегущего Миому, а затем хотел застрелить и его, он лишь удачно оборонялся... Тем же вечером Миому нашли дома. Он сидел рядом с матерью, положив окровавленную голову ей на колени, и гладил ее по широкой спине. Миому подняли с пола и повели к выходу. Он не сопротивлялся и, дойдя до дверей, ни разу не оглянулся на мать. Она тоже сидела каменной статуей и вслед сыну не смотрела. В этот момент конвоирующим показалось, что сын и мать расстаются на века, что им уже никогда не придется свидеться на этой земле, разве что на небесах. Просидев, отрешенный, весь следующий день в мастерской, к вечеру Миома приступил к оставленной работе... больше он не вспоминал мать. Спокойный и уверенный, довел начатую конструкцию до конца и представил ее на обозрение военных экспертов. Их мнение было единодушным. Модель явилась бы блистательным продуктом человеческого гения, если бы не одно обстоятельство. Точно такая же, до мелочей, конструкция была разработана под руководством генерального конструктора Х в КБ одного из подмосковных предприятий. На обсуждение модели были также вызваны эксперты-психиатры. Посовещавшись, они вынесли свой вердикт, смысл которого состоял в том, что Миома обладает некоей паранормальной способностью, выразившейся в умении конденсировать в голове образы передовых технологий, связанных в основном с вертолетостроением. На вопрос одного полковника - может ли Миома создавать принципиально новые вертолеты или же другую оригинальную военную технику? - психиатры твердо заявили, что нет. На этом же совещании будировался вопрос о том, не использовать ли выдающиеся способности Миомы в воссоздании американских военных вертолетов, но так как разведка работала хорошо и чертежи всех последних американских конструкций уже имелись в военном ведомстве, то использование Миомы в этих целях было признано неперспективным. Последним обсуждался вопрос, что в таком случае делать с самим Миомой. Обладая таким талантом, он мог бы стать лакомым куском для западных разведок и нанести ощутимый ущерб оборонной мощи страны... Было высказано экстремистское предложение убрать опасного телепата, тем самым сняв тревогу, но большинство отнеслось к этому скептически, а один из немолодых людей в штатском, добрую половину своей жизни проработавший в Пентагоне, сказал, что можно ограничиться лишь взятием подписки о неразглашении и после не волноваться, так как американская разведка работает не хуже русской и также имеет полные сведения о русских боевых вертолетах. Уж он-то об этом знает!.. На том и порешили. С Миомы взяли подписку о неразглашении государственных секретов, с квартиры напротив сняли наблюдение, а самому несостоявшемуся конструктору позволили насладиться апартаментами еще двое суток, так сказать, в виде поощрения. Миома использовал это время, чтобы написать два письма. Одно из них писалось на английском и заняло полтора дня, второе, короткое, было на русском и предназначалось матери. Утром третьего дня Миома вышел из конспиративной квартиры, для безопасности прошел два квартала и на углу третьего опустил предназначенное для матери письмо в почтовый ящик. Затем он спустился в метро, проездил в вагоне три часа и вышел на станции возле одного из высотных зданий столицы. Больше Миома не оглядывался и шел к намеченной цели уверенным шагом. По мере приближения к ней его шаг ускорялся, постепенно он перешел на бег, разгоняясь все быстрее, словно таран, и, подбегая к зданию американского посольства, набрал скорость пули. Миома промчался мимо ошалевших постовых, на ходу сорвал пиджак, доставая конверт с размазанной надписью: Господину послу Соединенных Штатов Америки от русского разведчика Миомы Дуловича. Он, тяжело дыша, остановился возле морского пехотинца в звании сержанта и, протягивая ему конверт, увидел врывающихся следом двух милиционеров, достающих на бегу табельное оружие. Американский охранник уже успел прочесть надпись на конверте, а потому достал из кобуры семизарядный кольт и направил в сторону милиционеров. Те остановились как вкопанные, и бравый пехотинец, коверкая слова, вежливо объяснил им, что они находятся на территории Соединенных Штатов Америки и дальнейшие их действия будут расцениваться как нападение на посольство вышеупомянутой страны. Милиционеры тут же спрятали свои ТТ и, почему-то поклонившись, ретировались на родную землю. Охранник вызвал к посту третьего секретаря посольства, коротко изложил ему ситуацию и передал конверт. Секретарь, взяв под руку Миому, повел его в глубь здания, ласково улыбаясь и успокаивая его увещеваниями, что ему ничего уже не грозит, что он находится в демократической стране и что с этого дня американское правительство позаботится о нем. Он провел Миому в большую комнату и оставил его на попечение какой-то миловидной девушки, а сам незамедлительно отправился к послу и передал ему конверт. Посол, отставив чашку с кофе, на полчаса погрузился в чтение письма, в котором говорилось о том, что он, Миома, будучи еще в материнской утробе, в целях медицинских экспериментов подвергся радиоактивному облучению, а также химическому воздействию новейших препаратов. Эксперимент был закамуфлирован под лечение раковой опухоли и проводился врачами военного ведомства. Вследствие вышеперечисленных действий Миома родился крайне болезненным, а также лишенным волосяного покрова... Через шестнадцать лет выявилась настоящая цель эксперимента. Специалистам государственной безопасности удалось развить в Миоме некоторые экстрасенсорные способности, позволяющие ему аккумулировать концепции военного вертолетостроения... В дальнейшем Миому должны были использовать в странах НАТО для телепатической кражи военных технологий... Вследствие отказа Миомы от сотрудничества с властями его попытались убить, свидетельством чего является пулевое ранение в область ушной раковины. Посол на мгновение оторвался от чтения письма и подумал о том, что вынужден вникать в бред сумасшедшего. Но он вернулся к финалу письма и прочел следующее: "Уважаемый Господин посол! Уверен, что, прочтя эти строки, Вам покажется невероятным все вышеописанное. Но смею Вас уверить, что я не являюсь ни сумасшедшим, ни тем более фальсификатором. Все факты, изложенные в письме, можно достаточно легко проверить, имея необходимых специалистов". И далее следовал постскриптум: "Уважаемый Господин посол! В связи с вышеперечисленным прошу предоставить мне политическое убежище, так как надо мною возникла непосредственная угроза смерти". И подпись: "С уважением, Миома Дулович". Посол механически отхлебнул холодный кофе, некоторое время тискал между ладоней свой череп, размышляя над прочитанным. В его смятую голову пришли три версии. Либо написавший это письмо - сумасшедший, либо - внедряемый КГБ разведчик, в третьем же случае - он пишет правду... Во всех трех вариантах перебежчик представляет собою ценность. Если он сумасшедший, то это письмо просто опубликуют в американской прессе, используя его как сенсацию о деятельности русских секретных ведомств. Если он агент, то его расколют и попытаются перевербовать... Если же подтвердится третья версия, то... Далее посол подумал, что это уже не по его части, отложил письмо, по телефону связался с Вашингтоном и получил распоряжение ближайшим рейсом отправить Миому в столицу самого демократического в мире государства. Ранним утром следующего дня Миому одели в форму морского пехотинца, напялили на его голову парик и в машине американского посла доставили в международный аэропорт. Там, под прикрытием четырех охранников, он поднялся на борт "Боинга", на всякий случай был заперт вместе с летчиками в кабине, а после взлета был выпущен в пассажирский салон. Сидя возле иллюминатора, смотря, как под облаками исчезают очертания родины, Миома вспоминал мать и думал: получила ли она его письмо, отправленное накануне? "Моя дорогая, единственная мама! - писалось в письме. - Я не знаю, доведется ли мне когда-нибудь гладить твои родные руки, расчесывать твои бесконечные волосы, смотреть в твои ночные глаза. Я знаю, что ты ждешь моего решительного шага, ждешь, что я добьюсь для тебя того, чего в немых клятвах обещал ежесекундно. Верь мне, надейся, распредели свою вечность на ожидание, считай звезды и меряй взглядом расстояние до них. Тогда время спрессуется, у твоих ворот скрипнет колесница и доставит тебя на власть. Прощай. Твой сын Миома Дулович". Через одиннадцать часов "Боинг" приземлился в аэропорту Вашингтона. Встречающие усадили Миому в автомобиль, и, по их словам, по пути в город он ни разу не выглянул в окно, чтобы полюбоваться незнакомыми пейзажами. Как будто проезжал по этой дороге ежедневно... Миому поселили не в Вашингтоне, а в его пригороде, в маленьком доме с двумя слугами. Ему дали три дня на отдых, а на четвертый начали работать. В день ему задавалось до трехсот вопросов, а он должен был на них письменно отвечать - подробно, как того требовали улыбчивые ребята в отутюженных костюмах. За неделю он исписал четыреста страниц бумаги и предполагал, что в будущем использует не меньше. Но вопросы неожиданно кончились, Миому на несколько дней оставили в покое, он отдыхал, а тем временем его ответы пропускались через вычислительные машины, проходя проверку на достоверность. Пережевав вложенную информацию, компьютеры выдали результат. Соотношение между правдой и ложью в ответах Миомы было примерно пятьдесят на пятьдесят, и сотрудники специального отдела ЦРУ всерьез заподозрили в лысом подростке разведчика. Путем практических исследований им оставалось выяснить одно - действительно ли Миома может конденсировать в мозгу образцы передовой военной техники, или же это только миф. На одном из сверхсекретных американских заводов готовился к сборке новейший вертолет "IНХ". Как считало командование, сведения о нем еще не могли просочиться в русскую разведку, и именно эту конструкцию предложили воссоздать Миоме. Он согласился и попросил три месяца для работы. Ему дали только тридцать дней, но также предложили новейшее оборудование, могущее понадобиться в процессе творчества, Миома работал по восемнадцать часов в сутки, прерываясь только для того, чтобы поесть. Нельзя сказать, что он получал от этого труда большое удовольствие, так как не мог выделить достаточно времени для осмысления некоторых деталей модели. Но, как бы то ни было, конструкция была построена в срок и шокировала специалистов своей идентичностью с вертолетом "IНХ", за исключением мелких деталей, таких, как несоответствие оружия, несомого вертолетом Миомы, и названия "М-3". Все это, конечно, в сравнении с оригиналом. Специалисты также отметили некую логичность в установлении на вертолет именно таких пулеметов и пушек и стали подумывать о перевооружении своего детища по образцу "М-3". Подозрения в том, что Миома - русский разведчик, отпали. Отдел ЦРУ, промучившись месяц над возможностью использования телепата в разведывательной деятельности против русских, все-таки отказался от нее, искренне сокрушаясь о том, что Миома такой узкий специалист и не может телепатировать к ядерным ракетам, например. ЦРУ закончило свою миссию и передало Миому гражданским властям. Ему оформили статус политического беженца и, выяснив, где он хочет жить, купили билет до Нью-Йорка. Миома оформил себе вэлфэр, снял маленькую комнатку в Гарлеме и стал жить в негритянском квартале. Негры его не трогали, считая сумасшедшим лишь потому, что он поселился в их квартале, не испугавшись мелькания своего белого пятнышка на черном фоне их преступного большинства. Два месяца Миома прожил, присматриваясь к Нью-Йорку, а на третьем месяце как-то ночью к нему в квартиру неслышно забрался неизвестный человек и из бесшумного пистолета расстрелял его кровать. В этот момент Миома стоял за дверью и с любопытством следил за действиями незнакомца. После того как тот расстрелял всю обойму, он вышел к нему навстречу и проявил свою необыкновенную силу, задушив голыми руками непрошеного гостя. Перед смертью тот признался на русском языке, что является агентом КГБ и получил задание убить предателя. Миома похоронил своего соотечественника в ближайшем мусорном баке, забрав на память о нем пистолет системы "магнум". Следующий год он прожил спокойно. На него никто не нападал, и даже спецслужбы не проявляли к нему интереса. Миома не пытался пойти куда-нибудь учиться, не пытался найти работу, вел замкнутый образ жизни, выезжая в Манхэттен только для получения своего вэлфэра. Он почти не думал о старой матери, не пытался даже созвониться с нею или написать письмо. В его душе постепенно возникло какое-то ощущение, что вот-вот с ним должно что-то произойти, ради чего он приехал в Америку. Как-то раз Миома прогуливался, привлекая своим видом детей. Они шли за ним маленькой стайкой и громко обсуждали его лысый череп и наполовину оторванное ухо. Он не обращал на них внимания, просто шел и думал о чем-то своем, как вдруг в его груди появилось какое-то тревожное чувство, заставившее к себе прислушаться. Миома остановился и повернулся навстречу к детям. Они рванули врассыпную, а он, весь сконцентрировавшийся на неясных ощущениях, неожиданно шагнул в сторону корейского магазина, вошел в него и ткнул пальцем в какую-то черную карточку. - Ты хочешь лотерею? - спросил продавец. Миома кивнул. - "Вlack Jасk" - хорошая лотерея. Продавец спросил, сколько он хочет штук, Миома показал один палец и, уплатив доллар, вышел из магазина. - В следующем тираже разыгрывается сто пятьдесят миллионов! - сказал кореец вслед. Миома шел к своему дому, удивляясь, что карточка, положенная в нагрудный карман, такая теплая, как маленькая грелка, и как будто живая. 15 мая 1974 года Миома стал богаче на сто пятьдесят миллионов долларов. Он воспринял это событие как должное, отказался от всех телевизионных интервью, чем ужасно разозлил лотерейную компанию, и скрылся в маленькой гарлемской квартирке, ожидая получения выигрыша на свой новый счет, открытый по каким-то неясным соображениям в китайском банке. Через неделю после своего феноменального обогащения Миома нашел в почтовом ящике тисненное золотом приглашение от мэра города Нью-Йорка отобедать с ним в непринужденной обстановке и, день подумав, принял его. Мэр принял везучего эмигранта в своем загородном доме и после закусок предложил ему американское гражданство. После первой смены блюд глава города пустился в пространный разговор о том, что сейчас наступили тяжелые времена для всех дел - дикая инфляция сводит на нет все благие начинания - и что продержаться в этой ситуации можно лишь путем объединения крупных компаний или слияния капиталов... Когда подали десерт, мэр намекнул Миоме, что они могли бы с ним сделать дело, и попросил его ответить, как он на это смотрит. Миома несколько минут писал что-то на бумаге, а потом передал ее мэру, лицо которого по мере прочтения затекало кровью. В бумаге было написано, что Миома плевать хотел на американское гражданство, а уж сливать капиталы с такой особой, какой является мэр, ему и подавно противно. Миома сам знает, как использовать свои деньги, и в помощниках и советчиках он не нуждается... Мэр справился с охватившим его бешенством, выпил содовой и напрямую сказал, что знает все о прошлом собеседника. Он знает, что Миома - телепат, и посоветует лотерейной компании опротестовать выигрыш; так же он будет засвечивать Миому перед русскими секретными службами в надежде на то, что пуля из русского ствола сделает ему аккуратную дырочку в области лба... Напоследок мэр пожелал невозмутимому Миоме всего хорошего и чуть было не подавился дымом от контрабандной кубинской сигары. Вернувшись с приема домой. Миома почувствовал зубную боль. Боль нарастала и к ночи стала невыносимой. Миома знал, что его сосед, кубинский эмигрант, был когда-то известным хирургом на родине, но сбежал от политического террора в Америку. В новой стране обитания сразу же выступил против спасшей его демократии и, будучи признан неблагонадежным, был занесен в черные списки на вечные времена. К нему и обратился Миома с больным зубом. Кубинский экстремист, не задумываясь, вырвал сгнивший клык, выбросил его в окно, содрал с пациента двадцать долларов и на эти же деньги с час выкрикивал антиамериканские лозунги. То, чем грозил мэр, наполовину произошло. Лотерейная компания отказалась выплачивать Миоме выигрыш, ссылаясь на то, что он телепат и заранее знал, что билет выигрышный. Миома нанял известного адвоката, пообещав ему в случае удачного исхода миллион, затаил на мэра злобу и, пока готовился процесс, вел какие-то переговоры с известной итальянской автомобильной фирмой, находящейся на грани финансового краха. Процесс все же выиграл адвокат Миомы. Суд обязал лотерейную компанию выплатить истцу законный выигрыш, а также проценты по нему, накопившиеся за полгода. Расплатившись с адвокатом, Миома немедленно перевел все деньги в Италию, оставив себе необходимый минимум, живя по-прежнему в Гарлеме. Через год в средствах массовой информации то и дело стали появляться сообщения о взлете известной итальянской автомобильной компании, находившейся еще недавно на грани банкротства. Газеты высказывали свои предположения, что в фирму влился неизвестный капитал, позволивший ей выкарабкаться и даже преуспеть. Деловой мир и в основном американские автомобильные магнаты проявили повышенный интерес к финансовому источнику, пролившемуся целительным дождем на почти завядшую фирму. Некоторые из них предприняли даже попытки расследования, но так и не достигли в этом успеха. Источник так и остался невыявленным. В знак благодарности фирма прислала Миоме в подарок шикарный автомобиль, построенный по индивидуальному проекту, с отделанной платиной приборной доской и салоном красного дерева. Автовладелец поставил машину рядом со своим домом, но уже через пятнадцать минут был потревожен сработавшей сигнализацией. Выйдя на улицу, Миома обнаружил пятерых негров, деловито разбирающих на части совершенное произведение автомобильного искусства. Они не реагировали на появление хозяина, а один даже подмигнул Миоме и громко выпустил газы через заднепроходное отверстие. Миома вернулся к себе в квартиру и через минуту появился на улице опять, сжимая в руке "магнум" сорок пятого калибра. Через полчаса машине был возвращен первозданный облик, а испортивший воздух негр завопил, получив в мягкие ткани крупнокалиберную пулю. Этим же вечером, погрузив в спасенный автомобиль все свое имущество, Миома переехал в Манхэттен и поселился в шикарных апартаментах "Паласа". Менеджер гостиницы сначала принял его за уборщика, но когда получил чек на кругленькую сумму и проверил его на подлинность, то вышел к новому постояльцу "сама любезность". Он проводил гостя до дверей, низко поклонился и несколько раз пожелал немому богачу спокойной ночи. Если бы он знал, что перед ним один из самых богатых людей Нью-Йорка, то кланялся бы еще ниже. Состояние Миомы оценивалось к этому дню в полмиллиарда долларов, а к концу следующего года должно было удвоиться. На рабочем бюро в апартаментах Миомы лежала нетронутая пачка писчей бумаги, а в чернильницу каждое утро заливались свежие чернила. В течение месяца он не замечал писчих принадлежностей, но как-то погожим утром, впав в меланхолию, сел за стол и написал матери короткое письмо: "Милая мама! Вот уже два года и семь месяцев прошло с тех пор, когда я в последний раз обнимал твои колени. Тридцать один месяц пролетел с момента моей последней весточки тебе... Я жив! Я знаю, я чувствую, что и ты находишься в здравии... Я хоть и медленно, но неуклонно приближаюсь к нашему Золотому Руну, к бронзовому трону, который был тебе обещан. Настанет тот день, когда ты, божественная, опустишься в него и осчастливишь новую землю своим мудрым взглядом... Целую твои руки, обнимаю любимые плечи, помню... Твой сын Миома Дулович". Дописав матери письмо, Миома составил телеграмму адвокату, прося его прибыть на следующее утро по неотложному делу, захватив с собой географическую карту мира и подробную карту Америки. Адвокат прибыл в положенное время с целой кипой всевозможных карт различного масштаба, и они в течение трех часов ползали по ним, отмечая карандашом какие-то географические объекты. На следующий день адвокат прислал своему боссу бумаги с названиями нескольких островов, ценами на них, и Миома вновь ползал по картам, сверяясь с прайс-листом, пока наконец не нашел того, что ему было нужно. Ровно через три недели адвокат заключил с федеральными властями штата Гавайи сделку. За двести миллионов долларов он купил небольшой остров в океане со всеми имевшимися на нем постройками и сообщил об успехе Миоме. На следующий день, зафрахтовав самолет, хозяин острова вылетел осматривать свое новое приобретение. Остров находился в семи километрах от побережья и был сплошь усажен пальмами. На нем было несколько построек, включающих в себя полуразрушенную виллу, взлетную полосу и десяток хижин, в которых жили туземцы, промышляющие ловлей рыбы. Целую неделю Миома жил под лучами палящего солнца и составлял список необходимых преобразований на острове. Для этого был вызван с побережья глава крупной строительной фирмы, который должен был впоследствии возглавлять постройку нового дома Миомы, нескольких административных зданий, а также должен был осуществить прокладку железнодорожного полотна по всей окружности острова. Глава фирмы был удивлен таким заказом, но виду не подал, а согласно кивал на все сказанное Миомой. Последнее, что он записал, было пожелание, чтобы шпалы клались на расстоянии девяноста шести сантиметров друг от друга. Сделав все необходимые распоряжения, Миома вернулся в Нью-Йорк. Вечером он заказал ужин в номер и, ожидая его, смотрел в ночное небо. Его взгляд пробивался сквозь мириады звезд, красноватые веки не мигали, и мысль, тяжелая и основательная, оставляла свой след на каждой из планет Млечного Пути... В номер постучали. Миома оторвался от окна, открыл дверь, рассеянно смотря, как ввозят тележку с ужином. Последнее, что он увидел и услышал, - это резкое движение официанта, выхватившего из-под крахмальной салфетки пистолет с глушителем, и его слова перед выстрелом: - Привет от мэра. Последовало три выстрела в голову, Миома упал на ковер, заливая персидское чудо густой, словно вишневое варенье, кровью. Последнее, что он вспомнил, был отец с выражением отвращения на лице. "Скорая помощь" доставила почти мертвого Миому в больницу, где он немедленно был положен на операционный стол. Нейрохирург был рад, что раненую голову не нужно брить, что она и так лишена волос, а потому сразу приступил к операции. Обследовав все три раны, он пришел в изумление. Лишь одна из них была глубокой, и пуля проникла в мозг, другие же были поверхностные, и, судя по царапинам на кости, пули просто отскочили от черепа, как от бронированного листа. Вытащив из третьей раны кусок сплющенного металла, нейрохирург замерил толщину лобной кости пациента и, пораженный, вскрикнул: - Не может быть!.. Три сантиметра! Миома пролежал в реанимации двадцать три дня, а когда пришел в сознание и открыл глаза, то обнаружил, что левый ничего не видит, лишь розовая пелена застилает его, Миома закрыл глаза и с этой минуты, вплоть до выписки, обдумывал план мести. Тридцать шесть вариантов умерщвления мэра пришло в его изуродованную голову, но он остановился на последнем, самом жестоком и изощренном, сродни средневековой инквизиции. Следующим утром он вызвал к себе в палату адвоката, уполномочил его вести все разборки с полицией и строго придерживаться того, что он, Миома, находится в полном недоумении: кому выгодно было его убить?.. Затем он велел адвокату подыскать двоих людей с уголовным прошлым и настоящим, желательно немых в прямом смысле этого слова и готовых за деньги на все. Еще через тринадцать дней Миома выписался. Его внешний облик претерпел изменения. На лысом черепе треугольником расположились три вмятины, а зрачок левого глаза все время оставался неподвижным, так что создавалось впечатление, что он может управлять каждым глазом по отдельности. Лицо Миомы стало еще более неприятным, а в облике появилось что-то зловещее. Адвокат выполнил поручение Миомы и как-то вечером в маленьком баре свел его с двумя немыми парнями, друг с другом незнакомыми. Один из них был с раскуроченным ртом; как выяснилось, выпущенная когда-то полицейским пуля угодила ему прямо в челюсть, выбила все зубы и, вырвав язык, вышла через щеку. Его звали Харрис. Другой внешним обликом напоминал херувима, но был с рождения немым, к тому же умственно отсталым и все время глупо улыбался. Миома дал каждому по тысяче долларов, велел снять номер в гостинице, три дня из него не выходить и ждать дальнейших распоряжений. Через трое суток в номере наемников раздался телефонный звонок и адвокат, коротко сказав, что работа назначена на сегодня в девять вечера, сразу же повесил трубку. На встречу с Миомой пришел только Харрис. Жестами он объяснил, что умственно отсталый херувим за три дня своей улыбкой чуть не свел его с ума и идиоту пришлось свернуть шею. Миома кивнул, они сели в машину и поехали в сторону пригорода. В доме мэра горели все окна, а возле ворот разгуливали два охранника. Дождавшись, когда свет в окнах погас, Миома кивнул Харрису, тот вылез из машины, как мышь, пробрался к воротам и двумя выстрелами лишил охранников жизни. Мэр уже готовился лечь спать. На нем была пижама, а в пепельнице тлела кубинская сигара. Он хотел перед сном еще раз затянуться, зайти на минутку к жене, поцеловать ее на ночь, но в комнату неожиданно постучали. Мэр подумал, что жена, опередив его мысль, сама пришла, благостно улыбнулся супружескому взаимопониманию и открыл дверь. В тот же миг его улыбка была расплющена мощным ударом кастета, и он рухнул на пол. Когда мэр пришел в сознание, то обнаружил себя связанным и лежащим на кровати. Рядом с ним стоял Миома и грел на настольной зажигалке шприц, наполненный бурой жидкостью. Глава Нью-Йорка понял, что над ним будет сейчас совершено чудовищное насилие, хотел было закричать, но не смог открыть рта, заклеенного пластырем. Закончив нагревать шприц, Миома протер ватой иголку, выдавил каплю вещества на пол и приблизился к мэру. Высокопоставленная жертва таращила глаза, крутила головой и что-то сдавленно мычала. Когда Миома ввел иголку в вену, мэр неожиданно опростался и комната наполнилась невыносимой вонью. Харрис вытащил из-под обгадившегося главы города простыни и ими накрыл ему лицо. Миома зло посмотрел на наемника, тот ретировался и отбросил простыни в угол. Вещество уже было введено и начало свое путешествие по кровеносным сосудам. Сначала казалось, что ничего особенного не происходит, но через минуту правый глаз мэра неожиданно опух, затек кровью, а затем, как-то неприятно булькнув, лопнул, словно перезревший помидор. Через некоторое время то же самое произошло и с левым глазом. Миома смотрел на мэра, и по выражению его лица было непонятно, доволен он или нет. Через пятнадцать минут шея и грудь мэра покрылись фиолетовыми пятнами, затем пятна обуглились по краям, и наблюдавший эту картину Харрис наполнился необъяснимым восторгом и был искренне восхищен жидкостью, несущей в себе огонь. К счастью, мэр довольно быстро потерял сознание и уже не мог видеть своих разлагающихся членов. Через полчаса тело главы города превратилось в сплошную язву, а еще через пятнадцать минут задрыгались в предсмертной агонии ноги, обутые в домашние тапочки. Когда все было кончено. Миома оглянулся и увидел в дверях престарелую супругу мэра. Она стояла, бледная, босая, и бесцветными глазами смотрела на останки мужа. Реакция Харриса была реакцией профессионала. Через мгновение старуха лежала на полу с простреленным горлом, а наемник пытался снять с ее руки кольцо с бриллиантом. Мародер не догадывался, как близко он сам находится к смерти, но Миома коротко подумал, что такой человек может пригодиться ему всегда, а потому лишь тяжело посмотрел на его скособоченный затылок и, щелкнув пальцами, приказал Харрису заканчивать. На следующий день все газеты Америки пестрели сообщениями об убийстве мэра Нью-Йорка и его жены, возглавлявшей фонд попечителей солдатских матерей. Также сообщалось, что мэр скончался от воздействия неизвестного яда, изуродовавшего труп до неузнаваемости. Высказывалось предположение, что это - дело рук вьетнамских боевиков, отличающихся особой жестокостью по отношению к своим врагам. А так как мэр был ярым сторонником войны с Вьетнамом, то и версия, высказанная выше, признавалась правдоподобной. Тем более в деле фигурировал неизвестный яд - оружие коварных азиатов. Миома назначил Харриса своим личным телохранителем, отослал адвоката на остров, чтобы тот контролировал строительство, а сам на шесть месяцев уехал путешествовать по Африке. Вот уже три года Соломея жила одна. Ее сын неожиданно исчез в неизвестном направлении, и лишь на последнем письме она различила полустершийся штемпель с тремя буквами: USA. Два раза в неделю я заходил к старухе и приносил ей еду. Она никогда не реагировала на мой приход, сидела у окна, а если я трогал ее за плечо, слегка оборачивалась и смотрела как будто сквозь меня. Казалось, старуха слепа. Я мог водить пальцами прямо перед глазами, но ее зрачки не реагировали, не расширялись даже на сильный свет. Соломее было уже восемьдесят пять лет. Она все свое время проводила возле окна в огромном кресле, сама огромная, уставившись невидящими глазами в большое окно. Слегка фантазируя, я представлял, что она вовсе не слепа, что смотрит она куда-то через границы, через часовые пояса, отыскивая среди миллиардов человек одного-единственного - своего блудного сына. Потом я отбрасывал свои фантазии, понимая, что старуха давно выжила из ума, понимая, что она действительно слепа и вряд ли помнит, безумная, своего сына. Она была такая же молчаливая, как и ее сын, и лишь иногда, под вечер, сидя возле окна и вперив в него глаза, старуха вдруг неожиданно привставала с кресла, вытягивала вперед руки и чуть слышно шептала в вечность: - Царство... Царство... Тогда в ее облике на мгновение появлялось что-то жуткое, властное, но так же быстро это исчезало, и она вновь сидела в своем кресле, безучастная ко всему окружающему. Временами я вспоминал Миому, наше с ним стояние у окна и его тяжелый взгляд. Тогда я пытался представить, что в данную минуту происходит с лысым подростком, моим несостоявшимся учеником, и все мои представления обязательно сходились к тому, что Миома влачит сейчас жалкое существование где-нибудь на задворках цивилизации. Еду, которую я оставлял Соломее, к следующему моему приходу она съедала всю до крошки, а приносил я немало, с расчетом на неделю. Старуха была чудовищно огромной и, наверное, была одной из самых больших женщин на свете. Но, несмотря на гигантские формы, ее нельзя было назвать жирной, все в ней было лаконичным: от тяжелых рук до большой головы с еще густыми, с бумажной проседью волосами. Иногда я подолгу смотрел на Соломею, и тогда мне казалось, что передо мною не обыкновенная старуха, а какой-то библейский персонаж, воплотившийся наяву. Казалось, что она божественного происхождения, а на меня не обращает внимания попросту из-за того, что я недостоин его, как недостойна поганая земляная бактерия луча солнца. Лишь один раз, как мне показалось, она узнала меня. Соломея долго смотрела в мои глаза, и мне почудилось, что она готова улыбнуться, но какое-то большое и старое горе помешало ей это сделать, и она вновь отвернулась к окну. Я был благодарен ей за это маленькое узнавание и неожиданно стал рассказывать о себе. Я рассказал, что родился в семье военного и уже с раннего детства знал, кем стану в будущем. После школы я поступил в летное училище и по его окончании был назначен в авиаполк, расположившийся под Костромой. Я пролетал на современных истребителях почти десять лет, пока со мною не произошло неожиданное происшествие... Рано утром я получил задание вылететь в квадрат X, совершить над ним необходимые маневры и вернуться обратно в полк. Небо было без единого облака, мне пришлось лететь навстречу солнцу, но неожиданно я увидел перед собою не одно, а сразу два светила. Казалась, солнце раздвоилось. Я подумал о необычных оптических эффектах, которые обычно быстро исчезают. Но в моем случае этого не произошло, я наблюдал сразу два огненных шара в течение двадцати минут, пока наконец в меня не закралось сомнение, что это вовсе не оптический обман. Сверившись с приборами, я определил настоящее солнце и, немного изменив курс, полетел навстречу неопознанному объекту. Приборы показывали, что расстояние между мною и неизвестным предметом сокращается и, значит, речи об оптическом обмане быть не могло. Я встревожился и передал все, что наблюдал, на землю. Последовало приказание сблизиться с объектом и атаковать его. Приблизившись к объекту на расстояние выстрела, я нажал на гашетку пулемета, но выстрелов не последовало. Я испробовал пушку, но результат был точно такой же, как и с пулеметом. Вдобавок я заметил, что температура в кабине повысилась и кислород перестал поступать в шлем. Я спустился до трех тысяч метров, неизвестный предмет последовал за мной, неожиданно перед носом самолета что-то вспыхнуло, я на мгновение потерял сознание, и этого было достаточно, чтобы машина вошла в штопор. Я пришел в себя, когда высотомер показывал восемьсот метров, и мне ничего не оставалось делать, как катапультироваться. Впоследствии меня обвиняли в халатности, обвиняли в гибели дорогостоящего самолета и грозили трибуналом. Но дело кончилось моей демобилизацией, после которой я уехал из Костромы в Подольск и стал преподавать в школе начальную военную подготовку. Закончив свой рассказ, я некоторое время просто сидел, думая о чем-то незначительном, как вдруг услышал голос Соломеи. - Возьми стул, - сказала она. - Садись рядом со мною. Завороженный, я взял стул и сел рядом со старухой, ожидая продолжения. Но Соломея так больше ничего и не сказала, и мы просидели с ней до позднего вечера молча, глядя на мир из окна. С этого времени два раза в неделю я приходил к ней - садился рядом и смотрел в окно, считая звезды. Целью поездки Миомы в Африку было его желание вложить часть своих капиталов в какое-нибудь выгодное дело. Но за редким исключением он видел всюду нищету, детей со вздувшимися от недоедания животами и женщин со сморщенными грудями, в которых не было молока. Лишь в ЮАР и еще нескольких странах было относительное материальное благополучие, но также имелись большие проблемы на расовой почве, следствием которых были многочисленные жертвы, немногим меньше, чем от голода. Тем не менее Миоме удалось вложить сто миллионов в перспективное месторождение алмазов, находящееся в Мозамбике. Предполагаемые алмазы залегали слишком глубоко в земле, и, чтобы их добывать, были нужны современная техника и большие капиталовложения. Правительство Мозамбика не располагало ни тем, ни другим, а потому согласилось на предложение Миомы о долевом участии, в котором прибыли делились пополам. В этом деле не обошлось без подкупа, так как в государственном аппарате нашлись патриоты, не желающие делиться национальными богатствами с кем бы то ни было. Необходимым людям было роздано до пятидесяти тысяч долларов, но даже после взяток в местной прессе раздавались недовольные высказывания. Но и пресса вскоре замолчала на этот счет. Два журналиста, работающих над этой темой, загадочно