очешь познакомиться с Лиговскими?.. Мы только там можем видеться... Упрек! скучно! Но я его заслужил... Кстати: завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с княжной мазурку. ... Хохот и шушуканье нас окружающих заставили меня обернуться и прервать мою фразу. В нескольких шагах от меня стояла группа мужчин, и в их числе драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой княжны; он особенно был чем-то очень доволен, потирал руки, хохотал и перемигивался с товарищами. Вдруг из среды их отделился господин во фраке с длинными усами и красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне: он был пьян. Остановясь против смутившейся княжны и заложив руки за спину, он уставил на нее мутно-серые глаза и произнес хриплым дишкантом: - Пермете... да что тут!.. просто ангажирую вас на мазурку... - Что вам угодно? - произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом умоляющий взгляд. Увы! ее мать была далеко, и возле никого из знакомых ей кавалеров не было; один адьютант, кажется, все это видел, да спрятался за толпой, чтоб не быть замешану в историю. - Что же? - сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану, который ободрял его знаками, - разве вам не угодно?.. Красная сафьяновая тетрадь 22-го мая Зала Благородного собрания была похожа на летний театр где-нибудь в Петергофе. Прислуга угомонилась, все было собрано, на антресолях играла музыка. И не успела я собраться, чтобы ощутить силу и прелесть участия в таком бале, как маменька возвестила мне внимание. Я взглянула по сторонам и увидела томящегося Грушницкого. Едва только появился фуршет (понятие новое в нашем обществе), он, как сумасшедший бросился к осетрине, а когда одолел ее всю, вспомнил о прочем, и тут уж увидел смеющуюся меня. Извинился и предложил танец. Это был мой вечер, поскольку меня выбирали поминутно, и часто Грушницкий, любящий блеснуть в обществе, не успевал. Я внутренне хохотала над ним, но иногда вспоминала, что говорила мне маменька. Танцы продолжались. Но тут, вдруг музыка перестала звучать, хотя все продолжали танцевать, и я поняла, что музыки не было только для меня. Это вошел он. Лакей принял его фуражку и тончайшую летнюю шинель. Печорин огляделся. Кивнул некоторым знакомым. Увидел меня и, показалось мне, что просиял. Но никакого вида не подал. Я стояла поодаль, танец кончился, подошедшему Грушницкому я отказала в очередном танце. Но Печорин не спешил подходить ко мне и приглашать на мазурку. Драгунский капитал преследовал меня, но мне не было страшно, поскольку это входило в маменькин план. Княгиня была центром внимания. Время от времени она делала мне знаки глазами, но я не знала, как быть. Печорин ко мне не подходил, а драгунского капитана, по маменькиному плану, надлежало отгонять только в его присутствии. В конце концов, к кружку, где "усердствовал" Печорин, я подошла сама. Он стоял вполоборота и разговаривал с какими-то двумя дамами. Видно было что он шутит, поскольку одна из них постоянно покатывалась со смеху, а вторая шептала: "невероятно". Обе пожирали его глазами. Оказавшийся, наконец, в этот момент рядом драгунский капитан, приступил к своей арии. А дальше все уже пошло по плану. Печорин оглянулся на мой вскрик, что-то сказал капитану, после чего, как капитан удалился, верно осознал себя героем, и по старой русской традиции решил подарить спасенной им даме танец. Вот теперь я была по настоящему счастлива. Он танцует со мной, он трогает меня, он ищет меня взором. Маменька благосклонно подставила ему для поцелуя руку, поблагодарила за спасение дочери. "Пьяный", а может быть действительно пьяный драгунский капитан подошел к ней, и что-то шепнул на ухо. Видимо его не устроила цена содеянного. Княгиня грозно сказала ему что-то. Из угла залы на меня смотрело, словно маска, какое-то лицо, которое я не сразу узнала. Это был Грушницкий. Боже, как же он изменился. Ненависть к поражению сковала его скулы. Глаза потускнели. Я не стала его дразнить дальше, отвернула лицо. Он постоял еще немного, выпил подряд три бокала шампанского и выскочил из залы. Уже уходя я заметила голодные взоры своей кузины, обращенные к Печорину. Но она - мужняя жена. Подойти к нему для объяснения чувств, не решилась. 23-го мая На следующий день выбранные на вчерашнем собрании господа, как говаривала маменька, приятные во всех отношениях пожаловали к нам на вечеринку. Шампанское лилось рекой, и к сожалению чаша весов этого шампанского перетягивала всяческую духовность, если она еще оставалась в этом мире. Это был самый забавный вечер в моей памяти. Муж веры - Г-в, куда-то отлучился, но Тихон, преданная душа, неотступно следил за Верой. Он, бедняжка, даже не могла подойти к Печорину, потому что Тихон (он снова напился) громко и недвусмысленно блюл хозяйку. Тем не менее, Вера сделала Печорину жест, и нашла возможность встретиться с ним наедине. Это было возле рояля, где я снова пела, а она шепталась с Печориным за бокалом вина. Тихона в залу не допустили. В конце концов, у меня разболелась голова. Я была возбуждена. Вера хоть и говорила с Печориным, но поминутно отвлекала его от меня. Он отчего-то демонстрировал к Вере влюбленность. Мне было хорошо. 23-го мая Около семи часов вечера я гулял на бульваре. Грушницкий, увидав меня издали, подошел ко мне: какой-то смешной восторг блистал в его глазах. Он крепко пожал мне руку и сказал трагическим голосом: - Благодарю тебя, Печорин... Ты понимаешь меня?.. - Нет; но, во всяком случае, не стоит благодарности, - отвечал я, не имея точно на совести никакого благодеяния. - Как? а вчера? ты разве забыл?.. Мери мне все рассказала... - А что? разве у вас уж нынче все общее? и благодарность?.. - Послушай, - сказал Грушницкий очень важно, - пожалуйста, не подшучивай над моей любовью, если хочешь остаться моим приятелем... Видишь: я ее люблю до безумия... и я думаю, я надеюсь, она также меня любит... У меня есть до тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером... обещай мне замечать все; я знаю, ты опытен в этих вещах, ты лучше меня знаешь женщин... Женщины! женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их слова обещают и манят, а звук их голоса отталкивает... То они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных намеков... Вот хоть княжна: вчера ее глаза пылали страстью, останавливаясь на мне, нынче они тусклы и холодны... - Это, может быть, следствие действия вод, - отвечал я. Красная сафьяновая тетрадь 24-го мая Снова чувствовала себя плохо. Проспала почти до полудня. Голова не проходила. Был доктор. Снова послушал грудь, помассировал живот, и сказал, что это дамские дела, которые через один-два дня должны завершиться. Я и сама это знала. Эти доктора объясняют нам очевидные вещи с нашими недугами, как будто сдают нам экзамен. Проснувшись пополудни, я встала, заколола волосы. Прошлась по комнате. Захотела пройти к княгине. Дверь в ее спальню была заперта. Это показалось мне странным. За дверью ощущалось движение. Я ничего не видела, но верно интуиция подсказала мне: княгиня была не одна. С ней был мужчина. Почему-то показалось мне, что это был Печорин. Я притаилась и вдруг отчетливо услышала, словно сдавленный голос Вернера: -Анастасия, Настя, Настенька, я никогда не испытывал такого блаженства. Боже мой, я и не вспомнила бы доселе, что матери моей имя Анастасия. Почему я ничего не вспомнила про папеньку в это время. Может быть, женская дружба и выручка между матерью и дочерью? 29-го мая -Я виноват перед вами, княжна, - заявил мне Печорин, появившись утром в гостиной. -Отчего, - не сразу сообразила я, куда он ведет. -Я мало обращал внимания на Вас в Вашем доме, - отвечал он. -Что делать, но у вас, верно, мало самолюбия. В череде поклонников я даже не держу вас, вы вспорхнувший ангел, вы не можете ожидать очереди. Я говорила глупости, но мужчины, еще более, чем женщины любят ушами, им постоянно надо говорить какие они неотразимые, хорошие, какие они замечательные в боях и любви. Мне хотелось сказать ему, минуя сонм ненужных, но по этикету необходимых слов, что я люблю его, но по-моему он уже сам сказал мне это глазами. 29-го мая Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы. Княжне начинает нравиться мой разговор; я рассказал ей некоторые из странных случаев моей жизни, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного. Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами: это начинает ее пугать. Она при мне не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные прения и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой; но я всякий раз, как Грушницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый раз была она этому рада или старалась показать; во второй - рассердилась на меня, в третий - на Грушницкого. Красная сафьяновая тетрадь 30-го мая Пыталась поговорить с Верой, но кажется, она сама влюблена и оттого разговора не получилось. 2-го июня Я влюблена. Теперь уж я это не придумала. Что делать? Перестаралась? 3-го июня Кажется, он объяснился. 3-го июня Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностью предприятия... Но ничуть не бывало! Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство - истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности - только в невозможности достигнуть цели, то есть конца. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пришел Грушницкий и бросился мне на шею: он произведен в офицеры. Мы выпили шампанского. Доктор Вернер вошел вслед за ним. - Я вас не поздравляю, - сказал он Грушницкому. - Отчего? - Оттого, что солдатская шинель к вам очень идет, и признайтесь, что армейский пехотный мундир, сшитый здесь, на водах, не придаст вам ничего интересного... Видите ли, вы до сих пор были исключением, а теперь подойдете под общее правило. - Толкуйте, толкуйте, доктор! вы мне не помешаете радоваться. Он не знает, - прибавил Грушницкий мне на ухо, - сколько надежд придали мне эти эполеты... О, эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные звездочки... Нет! я теперь совершенно счастлив. - Ты идешь с нами гулять к провалу? - спросил я его. - Я? ни за что не покажусь княжне, пока не готов будет мундир. - Прикажешь ей объявить о твоей радости?.. - Нет, пожалуйста, не говори... Я хочу ее удивить... - Скажи мне, однако, как твои дела с нею? Он смутился и задумался: ему хотелось похвастаться, солгать - и было совестно, а вместе с этим было стыдно признаться в истине. Красная сафьяновая тетрадь 4-го июня Вере я сказала, что я люблю Печорина. Но она - метр, отнеслась к этому как к выученному уроку ученицы. Все обнаружилось позднее. 4-го июня. Нынче я видел Веру. Она замучила меня своею ревностью. Княжна вздумала, кажется, ей поверять свои сердечные тайны: надо признаться, удачный выбор! - Я отгадываю, к чему все это клонится, - говорила мне Вера, - лучше скажи мне просто теперь, что ты ее любишь. Красная сафьяновая тетрадь 5-го июня Трижды приходил Грушницкий, маменька, ссылаясь на мое нездоровье, запретила его принимать. Он ухитрился передать с горничной записку, которую я тот час же и потеряла, что верно свидетельствовало о моем равнодушии к Грушницкому. Однако, перед тем как потерять прочитала из любопытства, и не испытала ни удовольствия ни восторга. Там были высокопарные слова, которые так мало меня теперь трогали, в то время как придуманные жесты взгляды, и проч. иного мужчины, будили мое воображение и открывали смысл там, где верно его и не было. Меж тем, как теперь мне кажется, записка содержала, и ультиматум и угрозу прекратить свое существование, однако она, еще повторюсь, так мало меня тронула, что я лишь подумала, что господину Печорину надлежало теперь быть осторожней, потому что шальной Грушницкий по молодости может вызвать его на дуэль. 5-го июня. За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий полном сиянии армейского пехотного мундира. . .... - Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной? - сказал он довольно небрежно и не глядя на меня... Я боюсь, что мне с княжной придется начинать мазурку, - я не знаю почти ни одной фигуры... - А ты звал ее на мазурку? - Нет еще... - Смотри, чтоб тебя не предупредили... - В самом деле? - сказал он, ударив себя по лбу. - Прощай... пойду дожидаться ее у подъезда. - Он схватил фуражку и побежал. Через полчаса и я отправился. На улице было темно и пусто; вокруг собрания или трактира, как угодно, теснился народ; окна его светились; звуки полковой музыки доносил ко мне вечерний ветер. Я шел медленно; мне было грустно... Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?.. Уж не назначен ли я ею в сочинители мещанских трагедий и семейных романов - или в сотрудники поставщику повестей, например, для "Библиотеки для чтения"?.. ... Грушницкий целый вечер преследовал княжну... ... После третьей кадрили она его уж ненавидела. - Я этого не ожидал от тебя, - сказал он, подойдя ко мне и взяв меня за руку. - Чего? - Ты с нею танцуешь мазурку? - спросил он торжественным голосом. - Она мне призналась... - Ну, так что ж? А разве это секрет? - Разумеется... Я должен был этого ожидать от девчонки... от кокетки... Уж я отомщу! ... Стали разъезжаться. Сажая княжну в карету, я быстро прижал ее маленькую ручку к губам своим. Было темно, и никто не мог этого видеть. Я возвратился в залу очень доволен собой. За большим столом ужинала молодежь, и между ними Грушницкий. Когда я вошел, все замолчали: видно, говорили обо мне. Многие с прошедшего бала на меня дуются, особенно драгунский капитан, а теперь, кажется, решительно составляется против меня враждебная шайка под командой Грушницкого. Красная сафьяновая тетрадь 6-го июня Приходил Печорин я не вышла к нему. 6-го июня. Нынче поутру Вера уехала с мужем в Кисловодск. Я встретил их карету, когда шел к княгине Лиговской. Она мне кивнула головой: во взгляде ее был упрек. ... Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор! Красная сафьяновая тетрадь 7-го июня В то утро маменька была в ванной. Я наверняка уверена, что там ее консультировал доктор. Лакей доложил о приходе Печорина. Я хотела объясниться, вышел вздор. Я расплакалась. У Печорина были странные глаза. 7-го июня. ...Я вошел в переднюю; людей никого не было, и я без доклада, пользуясь свободой здешних нравов, пробрался в гостиную. Тусклая бледность покрывала милое лицо княжны. Она стояла у фортепьяно, опершись одной рукой на спинку кресел: эта рука чуть-чуть дрожала; я тихо подошел к ней и сказал: - Вы на меня сердитесь?.. Она подняла на меня томный, глубокий взор и покачала головой; ее губы хотели проговорить что-то - и не могли; глаза наполнились слезами; она опустилась в кресла и закрыла лицо руками. - Что с вами? - сказал я, взяв ее руку. - Вы меня не уважаете!.. О! Оставьте меня ! . . Я сделал несколько шагов... Она выпрямилась в креслах, глаза ее засверкали... Я остановился, взявшись за ручку двери и сказал: - Простите меня, княжна! Я поступил как безумец... этого в другой раз не случится: я приму свои меры... Зачем вам знать то, что происходило до сих пор в душе моей! Вы этого никогда не узнаете, и тем лучше для вас. Прощайте. Уходя, мне кажется, я слышал, что она плакала. Я до вечера бродил пешком по окрестностям Машука, утомился ужасно и, пришедши домой, бросился на постель в совершенном изнеможении. Ко мне зашел Вернер. - Правда ли, - спросил он, - что вы женитесь на княжне Лиговской? - А что? - Весь город говорит; все мои больные заняты этой важной новостью, а уж эти больные такой народ: все знают!.. Красная сафьяновая тетрадь 11-го июня Как мне представлялось, мы должны были прожить здесь неделю, но прошло уже почти три, а мои матримониальные дела и роман мой с господином Печориным были таковы, что пришлось упрашивать маменьку пожить здесь еще несколько дней. Мне казалось, что, теряя Печорина из-за несвоевременного отъезда, я потеряю его навсегда. Он странный человек, он то манил меня, то жестоко отвергал. Впрочем, это могло мне и показаться. Возможно, всему виной моя фантазия, и вообще ничего вокруг не происходит такого, что могло бы повлиять на сияние светил. Маменька пригласила Печорина пожаловать на обед. Я переодевалась несчетное число раз в разные одеяния. Надевала диадему бабушки своей, какие-то еще украшения. Княгиня насмешливо наблюдала за мной. -А ты знаешь, что теперь делает господин Печорин? Я не знала этого. -То же самое. Примеряет шевроны, аксельбанты, стараясь, чтобы это производило на нас впечатление. И мы будем им восхищаться. Ордена и эполеты - это те же украшения, только для мужчин. И каждая новая звездочка на эполетах, каждый новый орден, это та же подвеска. Мужчины любят говорить, как они заслуживают награды на службе или в боях, но ведь и мы с тобой, дорогая, не в меньшей степени служим, мы по большей части добываем им эти их украшения. А они нам наши... Так, милочка, устроен, мир. Не обольщайся. Никому только не говори об этом. Это не принято. ...За столом по больше части молчали. Печорин рассказывал о каком-то романе своего знакомого с замужней дамой, в которой я без труда узнала свою кузину. Я стала думать об этом романе. Устала от бремени говорить то, что ему хотелось услышать, но... так повелела маменька, что, верно, сообразовывалось с ее планом. 11-го июня. Я у них обедал. Княгиня на меня смотрит очень нежно и не отходит от дочери... плохо! Зато Вера ревнует меня к княжне: добился же я этого благополучия! Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу! Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую. Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предупреждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики. ... Красная сафьяновая тетрадь 12-го июня Он пригласил меня на прогулку. Он должна была состояться завтра. Но случилась отчего-то сегодня. Я не могла понять, отчего Печорин сторонится меня, нашего дома. Наши лошади шли рядом. Переходили вброд Подкумок. Внезапно Печорин обнял меня. Это показалось мне достаточным поводом. Я сказала ему слова любви руки. Внезапно он высвободился, сославшись на особое состояние. Но было поздно, я получила удивительное ощущение. Я послала лошадь аллюром. Все вокруг стало лихорадочным. Я примчалась домой и, ни слова не говоря, бросилась маменьке на грудь. Переполнявшее счастье душило меня. Маменька обещала мне, что Печорин станет моим мужем. От душившего меня и мое существо восторга, я велела лакеям больше не принимать Грушницкого. Глупо. Надо было поступить честно. Но разве влюбленная женщина может быть таковой? 12-го июня Сегодняшний вечер был обилен происшествиями. Верстах в трех от Кисловодска, в ущелье, где протекает Подкумок, есть скала, называемая Кольцом; это - ворота, образованные природой; они подымаются на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает на мир свой последний пламенный взгляд. Многочисленная кавалькада отправилась туда посмотреть на закат солнца сквозь каменное окошко. Никто из нас, по правде сказать, не думал о солнце. Я ехал возле княжны; возвращаясь домой, надо было переезжать Подкумок вброд. Горные речки, самые мелкие, опасны, особенно тем, что дно их - совершенный калейдоскоп: каждый день от напора волн оно изменяется; где был вчера камень, там нынче яма. Я взял под уздцы лошадь княжны и свел ее в воду, которая не была выше колен; мы тихонько стали подвигаться наискось против течения. Известно, что, переезжая быстрые речки, не должно смотреть на воду, ибо тотчас голова закружится. Я забыл об этом предварить княжну Мери. Мы были уж на середине, в самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. "Мне дурно!" - проговорила она слабым голосом... Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. "Смотрите наверх! - шепнул я ей, - это ничего, только не бойтесь; я с вами". Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил ее нежный мягкий стан; моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло пламенем. - Что вы со мною делаете? Боже мой!.. ... - Вы молчите? - продолжала она, - вы, может быть, хотите, чтоб я первая вам сказала, что я вас люблю?.. Красная сафьяновая тетрадь 13-го июня От нечего делать взялась читать "Несчастные следствия супружества"... Но это уже в шутку. Каждая фраза этой книги забавляла меня, заставляла паясничать и увериться в том, что со мной такого произойти не может. "Ах!, сколь ужасно, - читала я, - когда кто вдруг допустит терзать себя любви и честолюбию. Сии страсти, когда они заключатся в сердце, суть тоже, что воздух и огонь: первый вместо того, чтобы победить другого, служит только к приумножению его пламени; и когда они будут вести всегдашнюю войну между собою, то сердце должно переносить тысячу мучений. Какое болезненное состояние стараться беспрестанно скрывать то, что открыв, можно бы было найти столько спокойства"! Мое чтение перебила маменька, оказывается она давно уж стояла над креслом моим и смотрела. Потом она погладила мои волосы. Я очнулась от грез. -Завтра в ресторации, или как некоторые здесь представляют - зале Благородного собрания выступает фокусник, оптих, химик, словом шут. Я полагаю, это позабавит Тебя. -А Печорин? -Я думаю, этот до смешного чопорный господин, между прочим, твой будущий благоверный, тоже не лишен ребячливых желаний. Видно, и он пойдет смотреть на представление. Я дала согласие маменьке. Дома по ее плану остается только Тихон. Когда ему объявили об этом, он остался раздосадованным, что его оставляют сторожем, потому что вся прислуга, лакеи и горничные тоже идут смотреть фокусника. Вечером я вышла на балкон, и судьба позволила мне подсмотреть удивительное. Из дому вышла Вера, покрытая татарской шалью, но голову даю на отсечение, - это была она. Навстречу ей из тени вышел черкес, и мне стало нехорошо. Потому что в этом черкесе я узнала как раз того господина, которого, маменька прочила мне в женихи и которому я уже объяснилась. 14-го июня. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту... но свободы моей не продам... Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она мне предсказала мне смерть от злой жены; это меня тогда глубоко поразило; в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе... Между тем что-то мне говорит, что ее предсказание сбудется; по крайней мере буду стараться, чтоб оно сбылось как можно позже. Красная сафьяновая тетрадь 15-го июня Утром судьбе было угодно сделать мне еще один удар. За завтракам я узнала, что Вера не намерена идти смотреть на знаменитого фокусника. Он сказалась больной. Само небо подсказало мне, что у моей кузины с моим женихом свидание. Тогда я уже называла Григория Александровича Печорина женихом. Вечером я отказалась идти в ресторацию. Перед отбытием в ресторацию, маменька, настойчиво поглядывая мне в глаза, еще раз предложила идти смотреть представление. Но я не хочу смотреть на чужие фокусы. Я хочу, чтобы пришел он, но... не могу это сказать маменьке... Княгиня с сомнением посмотрела на мен, но настаивать не стала. Когда все отправились, я вспомнила про Ассана, сына Мирзоева. По счастию, он был дома, и мой план удался Это так удобно, что горцы столь часто влюбляются в столичных барышень... Я постаралась воспользовалось этим. Ассан принес мне костюм брата, и мы отправились гулять. Костюм мужчины, даже юноши дает женщине значительную свободу. Мы дошли до залы Благородного собрания, я даже заглянула внутрь. Увидела маменьку в обществе каких-то мало знакомых людей. В третьем ряду сиживал Печорин, в первом - Грушницкий. Все наши лакеи были тут же. Веры нигде не было. Неужели я ошиблась. Я попросила Ассана вновь отвести меня домой, и даже предложила ему десять рублей золотом. От отказался, обнял меня и стал целовать. Я отчего-то не противилась. Не отгоняла его. Простила его. Это все было возле кипарисов на аллее, где стояли наши дома. Внезапно я увидала Печорина. Он шел, не таясь, к нашему дому. Ассан сделал мне знак молчать. Печорин оглянулся, и вдруг легко, как юноша вспрыгнул на балкон. По счастью для него луна куда-то спряталась, и кроме нас не было свидетелей этого действа. Балконная дверь открылась, глаза мои застило туманом, и я не помню, что было дальше. Я очнулась от того, что Ассан тряс меня, повторяя: -Госпожа, очнись, госпожа, очнись... Не знаю отчего, но я поблагодарила его и отправилась к себе в спальню. Едва раздевшись, скоро легла в постель. Некоторое время лежала в темноте, потом зажгла лампу. Взяла скрижали о дамской жизни все того же господина А.Печенегова, только теперь я ничего не видела в книге. Случайно взглянула в окно и вдруг в темном пролете окна увидела силуэт. Я немедленно вскочила, подбежала к балконной двери, приоткрыла ее, схватила мужскую руку, притянула в балконную дверь, лихорадочно стала расстегивать китель. Я никогда раньше не делала этого. Он расстегивался медленно. Я не знаю наслаждений более жестоких. За болью я забыла все на свете. Но за эту боль я готова была отдать все на свете. Я никогда не отдавала столько поцелуев. Я была пьяна и им и собой. Я не помню ничего. Так и не произнеся ни слова, он исчез через балконную дверь. Только уходя, он показал мне свое лицо. Это был Ассан. Не поверите. Но... ...мне было все равно кто удовлетворит мою страсть к Печорину. Я почти не испугалась. Внезапно на улице послышалась какая-то возня. Я даже подумала, что Ассан намерен появиться здесь снова. Теперь уж я снова приняла холодный и недоступный вид, и снова легла на постель с книгой. На этот раз это был Печорин. Не было сил даже подумать о том, что во всех романах благоверные почти всегда опаздывают. Но я уже была так утомлена и снова так нерешительна, что когда он приблизился к балконной двери, только и могла смотреть на него, не произнеся не звука. Он вошел в дверь, припал к моей руке, лежащей на книге, описывающей дамское целомудрие и только спросил: "Ты любишь меня". У меня, право, не было сил даже для того, чтобы ответить на такой простой вопрос. Он объяснялся мне в любви долго, так и не исполнив вероятно намеченного. Около двух часов пополуночи он ушел. Вдруг за окном раздались выстрелы. Потом крики: "Черкесы, черкесы..." Но я не особо испугалась, разве что за Ассана. Мне было так хорошо. Истома так переполняла меня, что я тот час же легла в постель, не заметив время, когда вернулась из ресторации княгиня Лиговская. Книга переводов господина А.Печенегова об ужасах тайной дамской жизни, меня больше не волновала. Ведь последствия необдуманных дамских поступков только тогда вредны, когда о них становится известно. В моем случае, они принесли мне ощущение абсолютного торжества моего женского начала. 15-го июня. Вчера приехал сюда фокусник Апфельбаум. На дверях ресторации явилась длинная афишка, извещающая почтеннейшую публику о том, что вышеименованный удивительный фокусник, акробат, химик и оптик будет иметь честь дать великолепное представление сегодняшнего числа в восемь часов вечера, в зале Благородного собрания (иначе - в ресторации); билеты по два рубля с полтиной. ... В исходе десятого я встал и вышел. На дворе было темно, хоть глаз выколи. Тяжелые, холодные тучи лежали на вершиннах окрестных гор: лишь изредка умирающий ветер шумел вершинами тополей, окружающих ресторацию; у окон ее толпился народ. Я спустился с горы, и повернув в ворота, прибавил шагу. Вдруг мне показалось, что кто-то идет за мной. Я остановился и осмотрелся. В темноте ничего нельзя было разобрать; однако я из осторожности обошел, будто гуляя, вокруг дома. Проходя мимо окон княжны, я услышал снова шаги за собою; человек, завернутый в шинель, пробежал мимо меня. Это меня встревожило; однако я прокрался к крыльцу и поспешно взбежал на темную лестницу. Дверь отворилась; маленькая ручка схватила мою руку... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Около двух часов пополуночи я отворил окно и, связав две шали, спустился с верхнего балкона на нижний, придерживаясь за колонну ... Красная сафьяновая тетрадь 16-го июня Это был самый главный день. Утром на водах все почему-то только и говорили о ночном нападении черкесов. Вера отводила свои глаза от моих. А я, признаться, испугалась только за Ассана. Но днем я увидела его во здравии и успокоилась. А вечером послала ему записку с сыном прислуги. Ночью, когда княгиня уснула, он снова принес мне костюм брата. И в костюме мальчика я, гуляючи, и отослав под благовидным предлогом Ассана, свалилась как снег на голову, отворив дверь к Печорину. Казак-слуга, верно был вышколен отменно, потому что тот час же и удалился. Если б я сообразила, что господин будет не один, я бы струсила наперед. Я тот я приободрилась, бес овладел мною. Я подарила ему поцелуй. Он как будто бы ожидал меня. И словно обо всем уже есть уговор, овладел мной. Я не была никогда на такой вершине блаженства. Потом я долго сидела на постели, вовсе не думая: что сказать дома, если меня хватятся, а Печорин что-то писал в своей тетради. Отвлекшись, он назвал меня женой, присовокупив, что если будет жив, намерен предложить мне руку и сердце. Он проводил меня. Меня не искали, но сильно подозреваю, что умная мать моя все поняла наверняка. 16-го июня. Нынче поутру у колодца только и было толков, что о ночном нападении черкесов. Выпивши положенное число стаканов нарзана, пройдясь раз десять по длинной липовой аллее, я встретил мужа Веры, который только что приехал из Пятигорска. Он взял меня под руку, и мы пошли в ресторацию завтракать; он ужасно беспокоился о жене. "Как она перепугалась нынче ночью! - говорил он, - ведь надобно ж, чтоб это случилось именно тогда, как я в отсутствии". ... - Да неужели в самом деле это были черкесы? - сказал кто-то, - видел ли их кто-нибудь? - Я вам расскажу всю историю, - отвечал Грушницкий, - только, пожалуйста, не выдавайте меня; вот как это было: вчерась один человек, которого я вам не назову, приходит ко мне и рассказывает, что видел в десятом часу вечера, как кто-то прокрался в дом к Лиговским. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца. ... Грушницкий стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна. Драгунский капитан, сидевший возле него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал мне, не поднимая глаз: - Милостивый государь, когда я что говорю, так я это думаю и готов повторить... Я не боюсь ваших угроз и готов на все... ... Я до вечера просидел дома, запершись в своей комнате. Приходил лакей звать меня к княгине, - я велел сказать, что болен. ... Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. ... Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою. Велев седлать лошадей, я оделся и сбежал к купальне. Погружаясь в холодный кипяток нарзана, я чувствовал, как телесные и душевные силы мои возвращались. Я вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал. После этого говорите, что душа не зависит от тела!.. Возвратясь, я нашел у себя доктора. На нем были серые рейтузы, архалук и черкесская шапка. Я расхохотался, увидев эту маленькую фигурку под огромной косматой шапкой: у него лицо вовсе не воинственное, а в этот раз оно было еще длиннее обыкновенного. ... - Написали ли вы свое завещание? - вдруг спросил Вернер. - Нет. - А если будете убиты?.. Наследники отыщутся сами. ... ... Я возвратился в Кисловодск в пять часов утра, бросился на постель и заснул сном Наполеона после Ватерлоо. ... Вот двери отворились, и вошла она, Боже! как переменилась с тех пор, как я не видал ее, - а давно ли? Дойдя до середины комнаты, она пошатнулась; я вскочил, подал ей руку и довел ее до кресел. Я стоял против нее. Мы долго молчали; ее большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду; ее бледные губы напрасно старались улыбнуться; ее нежные руки, сложенные на коленах, были так худы и прозрачны, что мне стало жаль ее. ... Красная сафьяновая тетрадь 17 июня Ему предсказана смерть от злой жены... Он не может погибнуть на дуэли... Я провела это раннее утро снова с Ассаном в кустах в костюме, который теперь уже стал мне столь привычен. Первое. Счастье, что мой благоверный А.Г.Печорин - жив. Второе. Грушницкий упал в ложбину, как раз неподалеку от того места, где пряталась я. Я, ослепленная страхом, подбежала к нему. Он был ранен в грудь. Но, судя по всему жив, и умирать не собирался. Когда я обнаружила, что лежит он на толстенной подушке из прутьев и мягких веток туи, используемых горцами как раз для случаев неудачного падения со скалы, мне стало ясно, что это представление - не более, чем - продолжение позавчерашнего представления в зале ресторации с драгунским капитаном. Позже маменька сказала мне, что все это не моего ума дело. De Jure - Грушницкий убит, и доктор Вернер даже готов был предъявить пулю в качестве доказательства дуэли. А покойного, -покойного похоронили горцы. По их законам - до захода солнца. Печорин, конечно, не знал, что Грушницкий жив. Днем Печорин заходил ко мне, но сперва некоторое время говорил с княгиней. После нашего разговора, он тот час же умчался, объявив, что не намерен забирать своего слова, но ставит условие, что - венчание будет тайным, а после этого я буду предоставлена самой себе. Я не знала как ответить на это. Подумала только: зачем он тогда принимал мое тело перед дуэлью. 21 июня В небольшой церкви состоялось наше венчание. В тот же вечер не исполнив брачной заповеди мой муж уехал. Но я не считаю его чужим. Это, в конце концов, его дело. Он, конечно, подумал, что мы с маменькой обманули его. Но ведь мужчина почти всегда есть жертва женщины. А в сущности, что еще нам - несчастным, бесправным сестрам Евы надо от природы, как только не очаровать, и, как результат, - приманить к себе на какое-то время это тяжелое, грубое, и очень слабое существо - мужчину, для того только, чтобы через положенные месяцы спустя появился в подлунном мире новый человек, столь же обреченный на одиночество, счастье и страдание, и также как и все до него не могущий ответить ни на один вопрос Вселенной. Год спустя Милостивый господин мой, Григорий Александрович! Отчаявшись увидеть Вас когда-нибудь снова в нашем доме, все же, долго думала, что особенные обстоятельства задерживают Вас и не дают возможности лицезреть стареющую супругу Вашу и дочь, урожденную Печорину Анжелу Григорьевну. Не требую от Вас возвращения, тем более, что болезнь моя, о которой Вы даже не знаете, приближает меня к могиле, и мне не хотелось бы, чтобы Вы на погосте каялись и осуждали собственные Ваши поступки. Отнюдь. Я посылаю Вам красную сафьяновую тетрадь, которую прошу сжечь тот час же по прочтении. В ней я даю понять вам, как действует женщина, когда ей надо. И этой же тетрадью я вообще хочу дать Вам понять, что такое разгневанная женщина. Вы сами тому виной, потому что таковы все женщины, а Вам случилась оказия узнать про жену Вашу то, что составляет величайшую из дамских тайн. Сначала женщина делает глупости, а потом уж ей объясняют какого она происхождения. Поэтому, тем более надеюсь, Вам не составит труда сжечь написанное. Ибо, порочить сословие не в порядке дел рыцарства Мальтийского, откуда роды Наши с Вашим проистекают. Возвращаюсь к прозе. Дома все хорошо. Маменька, благоволение Богу, во здравии, Тимофей пьянствует беспробудно. А на дому нашем, вследствие присвоения папеньке чина действительного тайного советника, уподобился штандарт государства Российского. Но оттого, верно, что древко штандарта со времен его превосходительства, ведомого Вам, генерала Алексея Петровича Ермолова, никто не ремонтировал, последний неловко наклонился, и оказался перевернутым, отчего какие-то свиньи настолько замусолили белый край его, что теперь стало уже невозможно определить по нему, к какой относится он державе. Последнее замечание более относится (Вам в надоумение) к ненаказуемому греху словословия, а еще более, моему увлечению в последнее время новыми трудами и литературными помыслами писателей русских. Покорнейше прошу, не взыщите, Милостивый государь, если супруга Ваша, - литературными талантами не постигнутая, осмелилась в ярости женской преподать Вам урок сочинительства. На то была воля Божья, в Св. Евангелиях неединожды оговоренная. Примите и проч. Преданная Вам до гроба супруга Ваша - Мария Печорина (ур. Кн. Лиговская). Карловы Вары, февраль 20